***
Ноги перебирают спешно, но не слишком уверенно. На грудь давит и дыхание сбито, а ещё мелко дрожат пальцы. Джунмён чувствует потихоньку накатывающую панику, но упорно её игнорирует. Её и неизменно следующую за ней паническую атаку в комплекте с обмороком. Нет, он так просто не поддастся. Голос у шефа Ли был чуть взволнованный, но не настолько, если бы случилось что-то совсем ужасное. Значит с ним всё в порядке. Значит ничего серьёзного. Дорога до больницы в такси сбитая и сумбурная, мысли путаются и воздуха снова не хватает, потому приходится попросить открыть окно и подставить лицо свежему потоку. Джунмён старается зайти в здание госпиталя нормальным человеком, не перепуганным, растрёпанным и истеричным, но медбрат в регистратуре предлагает воды и присесть, и Джунмён вздыхает, понимая, что эту миссию точно провалил. Он вежливо отказывается и называет имя мужа, на что медбрат сообщает, что он в отделении «Скорой помощи», и Джунмён двигает туда. По пути в коридоре, не разбирая пути, он сталкивается с каким-то медработником, даже не поднимая на него взгляда, на автомате извиняется и ускоряется, видя впереди необходимое отделение. Буквально врывается внутрь, тут же окидывая внимательным взглядом всё видимое пространство и вдруг выдыхает, прикрывая на мгновенье глаза, чтобы собственные спешные удары сердца прекратили душить. Он обнаруживается на крайней справа койке. Живой. По пояс обнажённый, и медбрат, что стоит рядом, что-то мудрит с его плечом. Он в сознании, довольно бодрый, оглядывается по сторонам, но, несмотря на это, первым его не замечает. Это делает медбрат, работающий с ним, когда вскидывает взгляд, замечая взволнованного Джунмёна на пороге отделения, который смотрит прямо на них. – Детектив Ким. Джунмён видит и слышит, как медработник зовёт его, привлекая внимание, следом указывает на него, и Джонин, наконец, замечает. Выдыхает, следом улыбается уголком губ совсем снисходительно и протягивает к нему руку здорового плеча. Джунмён неспешно подходит, наблюдая, как медбрат фиксирует повязку и спешит ретироваться. Вкладывает ладонь в ожидающую мужа и шагает так близко, насколько может, пряча лицо в его шее, тут же обнимаемый его здоровой рукой за талию. – Сумасшедший, – шёпотом в золото его кожи, оставляя там поцелуй. – Что ты творишь? Что произошло? – Джунмён поднимает на него взгляд, чуть отстраняясь. – Семейная встреча, – Джонин разводит руками, как может. – Не совсем запланированная, правда. – Ты его видел? – уточняет Джунмён, получая в ответ кивок, и вздыхает, снова прячет лицо у мужа на шее. – Зачем пошёл его искать? – Оказывается, он оставил мне подсказки, – рассказывает Джонин. – И у него больно хорошее мнение о тебе, сказал, что, если бы я попросил помощи у тебя – разгадал бы быстрее. Джунмён пропускает комплимент папы из уст мужа в свой адрес, понимая одну простую истину, но пока не спеша её озвучивать, осознавая прекрасно, какой шквал эмоций это за собой повлечёт. Сложив голову на его здоровое плечо и опираясь о его грудь, Джунмён тянется к больному, прикасаясь пальцами к тугой повязке на нём. – Что случилось? – зовёт негромко. – Огнестрельное, – отмахивается Джонин совершенно будничным тоном. – Любовь, на мне таких много, ты же знаешь. Джунмён отшатывается на шаг прочь и понимает, что настал момент, которого он даже немного боялся. – Он стрелял в тебя? – Помнишь сказку о бедном мальчике в могилке? – уточняет Джонин, чуть посмеиваясь, и Джунмён легко сопоставляет одно с другим, тут же непроизвольно хмурится и по мере того, как меняется его лицо, Джонин поднимается с койки, спешно к нему подходя. Обнимает за плечи. – Любовь! – зовёт, пытаясь дозваться. – Джунмён-а! Посмотри на меня! – и накрывает его щёку ладонью, чуть поднимая его лицо к себе, чтобы взглянуть в глаза. – Теперь ты знаешь, что такое сострадание, – напоминает он, когда Джунмён кое-как фокусирует на нём совсем осатанелый взгляд. – Ты умеешь чувствовать, и ты очень явно отличаешь плохое от хорошего. – Очень явно отличаю… – соглашается Джунмён, чувствуя, как ярость подкатывает к горлу и тяжелеют руки. – Любовь, послушай меня, – зовёт Джонин, подаваясь к его лицу и выдыхая в его губы совсем близко. – Всё хорошо, со мной всё в порядке. Я здесь, я рядом. Дыши. Джунмён прислушивается к его голосу и выдыхает, отводит взгляд, чтобы взять себя в руки. Нет, ему не нужно знать. Не нужно видеть. И приподнимается на носочки, чтобы обнять Джонина за шею, прижимаясь к его груди. – Больше так не делай, – шепчет куда-то в его волосы. – Прошу. – Не буду. Джонин обнимает в ответ так крепко, как позволяет ситуация, и улыбается, прикрывая глаза, чувствуя его запах и тепло.***
Джунмён носит это в себе четыре дня – лютую ярость и ненависть, которую папа всю его жизнь подпитывал своим поведением, своими словами и действиями. И когда муж рассказывает детально, о чём они говорили, когда пересказывает его слова, Джунмён едва сдерживает себя, чтобы никак не выдать, потому что Джонин видит малейшие изменения в его настроении или выражении лица. Он не хочет выглядеть дураком, который пытается мужа убедить в обратном, но рассказывает свою версию происходящего. Как всех своих домашних любимцев, которых позволял заводить и приносил для него отец, он спустя короткое время находил мёртвыми, потому, что «такие как мы, не должны ни к кому и ни к чему привязываться, Джунмён-а». Рассказывает, как папа включал ему криминальные документалки вместо мультиков в пять-шесть лет, едва отец уходил на работу. Рассказывает, как коверкал все сказки, прочитанные отцом, и как из той самой коричневой книги в кожаном переплёте выбирал нарочно самые страшные. Конечно, родители на кидались друг на друга с ножом, он не жил на улице, голодный и холодный, на его глазах не совершалось каких-то ужасов, но вся его жизнь с родителями состояла в том, что они тянули его, словно одеяло, каждый в свою сторону. Один рассказывал хорошее, а второй – не очень. И каждый пытался убедить в своей правоте. И закончилось всё это тем, что грани хорошего и плохого стёрлись вовсе. И он запутался окончательно. В том, что видел, что испытывал, что чувствовал и что знал. Джунмён носит это в себе четыре дня, пока случайно не обнаруживает, что ответ был на поверхности всё это время, а он просто не видел, не обращал внимания. Ответ на то, как ему уберечь свой хрупкий мир вокруг себя и людей, которые делают его таковым. Сэхун, радостный, что папа научит его самостоятельно загружать и включать стиральную машину, хватает за ручку свою мягкую цветную корзинку для грязного белья, похожую на ту, что дома, и волочёт её по полу, теряя то носки, то пижамные штаны. Джунмён с улыбкой наблюдает, как маленькое чудовище бережно складывает всё в барабан машинки, очень сосредоточенный, и с совсем серьёзным лицом берётся изучать надписи на кнопках и колёсиках. Когда изучение машинки окончено и Джунмён позволяет ему всё сделать самому, Сэхун переживает, чтобы не ошибиться, но в итоге справляется хорошо, наблюдая, как в барабане машинки появляется пена и тот начинает крутиться. – Па, – Сэхун переводит на него взгляд и следом чуть хмурится. – А почему мы не положили в барабан твой кардиган? – уточняет он и Джунмён устремляет на себя взгляд, обнаруживая, что маленький альфа прав. Смеётся. – Ничего, – отмахивается он добродушно. – В следующий раз я покажу тебе другую программу – и постираем. – Тогда нужно положить его в стирку, – совсем деловито кивает Сэхун, указывая рукой на корзину позади них. – Ты пока положи, а я найду тебе другую кофту, чтобы вы с братиком не замёрзли. Наблюдая, как маленький альфа двигает в их с мужем спальню, чтобы найти что-то взамен, Джунмён не сдерживает улыбки и берётся выбираться из кардигана, чтобы сделать, как велено. Но предварительно проверяя карманы, вдруг находит внутри правого какую-то бумажку и достаёт ту, разворачивая. Разворачивая и неосознанно плюхаясь слегка назад, не удержав равновесия. Тут же оборачиваясь через плечо, чтобы убедиться, что Сэхун не видел, но тот сидит возле шкафа, роясь там в поисках чего-то подходящего. Перечитывая записку ещё раз, Джунмён прячет её в карман домашних брюк и спешит окончательно стянуть кардиган с плеч, вдруг понимая, что был в нём, когда ездил к мужу в больницу после инцидента с папой. После инцидента с папой. Который врезался в него в коридоре, делая вид, словно он – медицинский работник. Джунмён носит это в себе четыре дня и решение приходит в его руки само, прячется в кармане все эти четыре дня. – Я нашёл! – Сэхун прибегает из спальни обратно в ванную комнату с худи отца на перевес, демонстрируя её папе. – У отца большие, а вам с братиком нужно вместе поместиться! – объясняет он свой выбор, а затем помогает надеть, обтягивая вниз по животу. Справляясь, Джунмён сгребает его в охапку, прижимая к себе, и прячет нос в его макушке. – Сэхун-а, – зовёт, дожидаясь ответного мычания. – Я тебя люблю. И маленький альфа словно становится теплее в его объятиях, слыша это, тут же жмётся крепче, улыбается, довольный, и почти мурчит, как кот. – Я тебя тоже люблю, папочка. Джунмён бросает поверх его макушки взгляд на часы на стиральной машинке и понимает, что это его шанс. Сейчас. Пока Джонина нет дома, а иначе ему никак не проскочить мимо его бдительности. – Пора готовиться спать, родной. Джунмён отстраняется, отпуская маленького Ститча из своих рук и тот, всё ещё довольный и улыбчивый, сообщает, что идёт чистить зубы, убегая. Пока он занимается вечерними водными процедурами, Джунмён переодевается, находя для себя что-то поудобней, и усаживается на пол перед комодом, открывая нижний его ящик, потому, что знает, что там. Знает потому, что муж сам сказал ему, на всякий случай, да и Джунмён нашёл бы и без этого, в силу того, что изъяли во время расследования все те, что принадлежали ему. В нижнем ящике комода в небольшом железном коробе с кодом его табельный пистолет и Джунмён вводит код, спешно тот открывая. Магазин полный и пистолет довольно тяжёлый, но это не страшно, даже на руку. Пряча тот в карман худи и складывая всё по местам, Джунмён слышит зов Сэхуна, что тот готов ложится, и двигает к нему в спальню. Включает ему ночник, садится на край кровати рядом. – Солнце, – зовёт. – Засыпай хорошо, ладно? – просит он. – Укладывайся, как удобно, и чтобы без постоянных побегов попить. – А почему? – Мы с братиком тоже устали, солнце, – объясняет Джунмён. – Тоже хотим спать. А как мы будем спать, если ты будешь постоянно бегать туда-сюда? Ты же будешь нам мешать, и мы будем о тебе переживать. Сэхун, выслушав, согласно кивает, кутаясь в одеяло, и Джунмён негромко что-то напевает ему, гладя по волосам. Джонина обычно это тоже усыпляет. Курносый соня совсем очаровательный, когда сонный, и Джунмён невольно вспоминает, как этот же нос выглядел, едва родившись. Когда подкупленный им врач принёс новорождённого альфу Джунмёну, шумного, тревожного, кричащего. Врач сказал, что дети чувствуют, когда их бросили, они кричат отчаянно, а не потому, что так нужно. Они всё понимают. Джунмён сказал, подыгрывая, что его совсем не бросили, и протянул за ним руки, понимая, что привыкать к нему всё равно придётся. А маленький альфа взял и замолк, едва оказался у него на руках. Успокоился в секунду, сосредоточенно глядя на него. Курносый, он был смешной, несуразный, но очаровательный, несмотря ни на что. Джунмён впервые тогда признал, что совсем маленькие дети могут быть симпатичными. Ещё более странно было, когда Джонин впервые взял его на руки, назвал сыном, назвал Сэхуном, и Джунмён подумал тогда, не позволяя развить себе эту мысль, потому, что тогда она напугала его; подумал, что он бы мог привыкнуть к этому, наверное. Мог бы привыкнуть к ним обоим. И полюбить…их обоих. Только он тогда не понимал, что это такое, а сейчас уже понимает очень явно. Чувствует, как по-другому ощущается быть рядом с ними. А Сэхун до сих пор такой же курносый, и до сих пор успокаивается мгновенно, едва оказывается в его руках. Маленький альфа начинает сопеть и Джунмён фокусирует на нём взгляд. Рассматривает спящего несколько мгновений, осторожно наклоняется, чтобы поцеловать в пухлую розовую щёчку. – Береги своего отца, Ститч. Прикасаясь к кончику его носа, Джунмён беззвучно встаёт и двигает к двери. Оттуда бросает ещё один взгляд на спящего Сэхуна и закрывает за собою дверь. Муж на дежурстве и его смена закончится через час, а потому у него есть небольшой запас времени, чтобы исчезнуть незаметно для него. Кое-как справившись с кедами в прихожей, Джунмён проверяет наличие пистолета в кармане худи и тянется за курткой, но вместо своей берёт джинсовую Джонина. Просторную и удобную, чтобы не сковывать своих собственных движений, а ещё воротничок пахнет им, а немного самоконтроля явно не помешает. Джонин, уходя навстречу неизвестности, оставляет им стикер со словами, что любит. Джунмён, делая так же, не оставляет ничего. Он понимает прекрасно, что муж не есть и никогда не был целью папы. Папа не на него злится и не его призирает за то, что сына испортил. Папа не ему, Джонину пытается отомстить за произошедшее и папа не его ищет и искал всё это время. Не Джонина, потому, что он прекрасно понимает: если бы Джунмён не позволил всему этому произойти с ним – ничего бы не произошло. И все эти попытки привлечь детектива Кима к делу, все эти попытки свалить вину и ответственность, все эти попытки его запугать и даже попытки стрелять в него – были ничем иным, как настоящими попытками достать Джунмёна. И вполне успешными. Потому, что Джунмён знает папу: захоти тот действительно навредить зятю – он бы это сделал без особых усилий. А не сделал потому, что его цель – не он. Не Джонин. И закрывая спящего Сэхуна одного дома, Джунмён прекрасно понимает, что и он – не цель папы. Потому, что хотел бы навредить изначально – воспользовался бы чудесным случаем, когда принёс фотографию и представился Сэхуну дедушкой. Удивительно, но, зная, что Сэхун – не кровный его внук, он всё равно так ему представился. А в том, что он знает правду, Джунмён не сомневается. Джунмён прекрасно понимает с самого начала, чем это было, ещё когда не был уверен до конца, что всё это – дела папиных рук. Понимал, что это именно он – неудачный папин проект. И понимает сейчас, когда двигает в указанное место и время в бумажном стикере, который якобы случайно оказался в кармане его кардигана в самый подходящий для этого момент. Двигает и понимает, что назад вряд ли вернётся. Но суть в том, чтобы не позволить назад вернуться ему. Чтобы не позволить ему направить свою ярость на кого-то кроме него самого. Особенно на Джонина с Сэхуном. Меньше всего ему хочется, чтобы от всего этого пострадали они. Потому, что они хоть и ни его изначальные цели, но могут в любое мгновенье ими стать. И цель Джунмёна – сделать всё, что потребуется, чтобы не допустить этого. Это место слишком знакомое и памятное. Джунмён паркуется во дворе, мысленно представляя, что бы сказал муж, если бы узнал, что он ехал не пристёгнутым, потому что уже просто не может этого делать в силу живота. Паркуется и выбирается из машины, двигая внутрь здания бассейна, где, как обычно темно и только оставленные гореть фары чуть освещают подъездную дорожку. Быть здесь даже немного странно. В последний его визит сюда муж узнал, что он – «Каратель». – Я уже думал – не приедешь. Его голос ни с чем не спутать, Джунмён на всякий случай ещё раз проверяет пистолет в кармане худи и ускоряется, всматриваясь в темноту ещё непривыкшими глазами, чтобы рассмотреть хотя бы его силуэт. – Джунмён-а, ты теряешь навыки, мне стыдно за тебя! – Кто бы сомневался! – Джунмён хмыкает, наконец, начиная видеть в темноте лучше и обнаруживая папу на третьем ярусе бассейна сверху, двигая в сторону лестницы, чтобы подняться. И это занимает у него чуть больше времени, чем в обычном состоянии. Папа встречает внимательным, чуть насмешливым взглядом, и Джунмён понимает, что третий ярус залит светом уличного фонаря, что напротив разбитого окна. – Посмотри только на себя! – в чужом голосе насмешка и призрение. – Сомневаюсь, что ты на седьмом месяце беременности выглядел лучше! – отзывается Джунмён. Папино лицо совсем не поменялось, такое же, каким он помнит его в последний день. И такой же надменный холодный взгляд такого же цвета, как у него, глаз. – Беременности, – папа хмыкает. – Джунмён-а, мне казалось, я хорошо тебя воспитал. – Воспитал – не самое подходящее слово в нашем случае, – замечает Джунмён. – Воспитывал меня отец, а ты ломал. – Я ломал в тебе эту никому не нужную человечность, эти никому не нужные чувства, эмоции. Посмотри, каким мягкотелым ты стал. Твои двадцать четыре убийства совсем не пугали тебя раньше, так, как сейчас. А теперь что? – папа фыркает недовольно. – Теперь ты испытываешь за них стыд? Сторонишься своих дел? Теперь тебе совестно? – Начнём с того, что я не боюсь их и сейчас, – Джунмён пожимает плечами. – Ты зачем столько лет жил? – уточняет он следом. – Ради чего? – Джунмён-а! – перебивает папа. – Я рожал тебя, чтобы ты жил для себя! Чтобы ты не зависел от других и не привязывался к ним. Ты себя видел в больнице? – папа смотрит теперь с призрением и недовольством совсем нескрываемым. – Как перепуганный ребёнок, всклоченный, сбитый с толку, растерянный, даже не похожий на человека! – Потому, что ты стрелял в мужа! – повышает голос Джунмён. – В моего мужа! – Он от тебя тоже в своё время получил на складе лакокрасочного завода, и ничего! – папа хмыкает, с интересом за ним наблюдая. – Это не то же самое. Я вызвал ему «Скорую» тогда! – Джунмён фыркает. – А я вызвал ему «Скорую» сейчас, – папа пожимает плечами. – Разницы никакой. – Ты совершил большую ошибку, стреляя в него, – выдыхает Джунмён, чувствуя, как спешно стучит сердце. – Очень большую ошибку. – Угрожаешь мне? – пап снова хмыкает, теперь с откровенной насмешкой. – Угрожаю, – Джунмён кивает, чувствуя, как выходит из себя с каждой секундой всё больше, просто глядя в самодовольное папино лицо. – Потому, что ты стрелял в Джонина. В моего Джонина! – В твоего Джонина!.. – папа откровенно смеётся ему в лицо. – Джунмён-а, тебе не должно быть до него дела! Почему это так тебя выводит? – Потому, что я его люблю! – Джунмён снова переходит на крик, сжимая кулаки, и вдруг понимает, что выкрикнутые им слова эхом теряются между разбитых стен. – Вот! – папа довольно хлопает в ладоши. – Ярость! Я ждал её! Самоё чисто чувство: густое, глубокое! Вот то, что ты чувствуешь на самом деле, Джунмён-а! Джунмён выдыхает, понимая, что папа прав и что всё внутри него клокочет, и прикрывает на пару мгновений глаза, чтобы успокоиться, унять сердце и этот безумный прилив адреналина, который очень сейчас не кстати. – Посмотри, что все они с тобой сделали, – продолжает папа. – Посмотри, каким слабым и мягкотелым ты стал. Расхлябанным, разнеженным. Посмотри! – рука папы, хватая край куртки, одёргивает ту, демонстрируя живот. – Тебе приятно быть инкубатором? – Тот же вопрос к тебе тридцать три года назад! – Я это планировал и контролировал, Джунмён-а! – отзывается папа. В его голосе больше нет насмешки, только нескрываемое недовольство и откровенное призрение. – В отличии от тебя. Твоя беременность застала тебя врасплох. – А ты что, за нами в спальне следил? – фыркает возмущённо Джунмён. – В кухне, – уточняет папа и Джунмён снова чувствует, как тяжелеют руки и начинать глушить от спешного стука собственного сердца. – Ты предал своё предназначение! – Что за фаталистические заскоки? – Джунмён снова фыркает, пока пытается унять ярость. – Может перейдём к сути? – зовёт следом. – Зачем ты меня сюда позвал? Поговорить? – уточняет. – Давно не виделись? Ты соскучился? Или рассказать, какой муж и все вокруг плохие, что испортили меня? Ну так об их влиянии на меня я и без твоих подсказок знаю! – Джунмён разводит руками, пока неспешно сужает круги. Потому, что он знает причину. Он видит её в пистолете, что в кобуре на папиной груди под курткой потому, что она слишком характерно топорщится. – Я позвал тебя не вести свецкие беседы или пререкаться, – отзывается папа. – В том, что ты это умеешь – я не сомневаюсь. Я здесь, чтобы предупредить тебя, Джунмён-а, – выдыхает старший омега. – Чтобы дать тебе последний шанс прежде, чем я начну объяснять по-другому. – Шанс на что? – Шанс на то, чтобы одуматься, – папа кивает, многозначительно вскидывая брови. – Шанс на то, чтобы снова стать моим сыном, – уточняет он. – Это последний шанс, Джунмён-а, и для тебя, и для него, – папа небрежно машет рукой в сторону его живота. – Мы ещё можем вырастить его правильно. Пока он ещё не родился – шанс есть. – Правильно – это как? – Джунмён хмыкает, откровенно удивляясь, но следом рассмеявшись, потому, что понимает всё наперёд. – Психопатом, не умеющим чувствовать? С подменными понятиями? Маньяком? Убийцей? – Таким, как его дедушка, и, на самом деле, его папа, хоть он и противится своей природе! – объясняет папа. – Джунмён-а, это последний шанс. – А мы что, в рулетку играем? – уточняет Джунмён. – А иначе мне придётся тебя заставить, – папа кивает. – Мы же оба понимаем, как просто мне это сделать. Ты сам дал мне все карты в руки. Видишь, каким слабым они тебя сделали. И как просто я могу использовать все твои слабости против тебя, – папа вновь кивает, Джунмён напрягается, понимая, о чём речь, но ищет нужного, правильного момента. Хотя подсознательно ему совсем неприятно и даже немного страшно позволить ему сказать это вслух. Услышать это. Осознать. Осознать, что он на самом деле способен это сделать и без сомнений сделает для достижения своих целей. – То, что вы перевели Сэхуна в другой сад к детям Бэкхёна – ещё не означает, что теперь он там в абсолютной безопасности. А Джонин десять лет в участок одним и тем же маршрутом ездит. Хотя бы раз сменил маршрут. Насколько же он предсказуемый! Джунмён чувствует, как холодеют кончики пальцев, и поправляет на себе куртку, кутаясь в ту, словно замёрз, обхватывая рукоять пистолета в кармане. – Я принимаю твоё предложение – выдыхает он. – Но с одним условием: ты никого из них не тронешь. – Не трону, – папа кивает. – Принимаешь? – Принимаю! Но прежде, чем Джунмён успевает пистолет в нужный момент достать полноценно, папа сжимает его кисть, выкручивая ту, а другую ладонь вдруг кладёт на его живот, и Джунмён понимает, что замирает, как парализованный. – Джунмён-а, его табельный Браун, конечно, хорош, но ты растерял все навыки! – замечает папа вслух, кивая на свою руку, что лежит на животе. Кончики пальцев снова холодеют. И самое уязвлённое место сейчас играет далеко против него, а потому нужно расставлять приоритеты. Дальше Джунмён о себе уже не думает, успевает только коротко прикинуть в голове, как при удаче нужно упасть так, чтобы взять удар на себя, а не позволить взять на себя удар ему. Папа недооценивает его в это самое мгновенье, и Джунмён этим пользуется. Роняет пистолет из выкрученной руки, накрывает папины плечи ладонями и рывком в сторону вместе с собой, падая сам и лишая его равновесия, не отпуская его до последнего мгновенья встречи с землёй, сталкивает их обоих вниз в пустой каменный бассейн с третьего яруса трамплина там, где они стояли.***
Джонин крутит ключи в замке и входит, закрывая за собой, устало прижимаясь лопатками к двери. Время ещё не слишком позднее, а потому есть шанс застать мужа не спящим. Складывая чехол с ноутбуком на краю тумбочки в прихожей, Джонин на ходу снимает куртку, двигая вглубь квартиры на поиски мужа и по пути заглядывает к спящему Сэхуну, когда видит в коридоре на стене цветные тени от его ночника. Кое-кто зарыт в одеяло по самую макушку, чтобы не замёрзнуть, и Джонин осторожно присаживается рядом, слегка выпутывая своего соню, чтобы не сварился и не задохнулся. Но маленькие ладошки ледяные и кое-кто, как оказывается, совсем не спит. Джонин вопросительно вскидывает брови, имитируя удивления и чуть возмущение, глядя на Сэхуна. – А чего это мы не спим? – Папочка, – Сэхун вдруг хмурится и спешит усесться, Джонин непроизвольно цепляется за это «папочка», потому, что с тех пор, как Сэхун узнал, что у него будет братик, это слово принадлежит только Джунмёну. Исключительно ему. – А папа ушёл? Теперь хмурится Джонин. – Куда ушёл? – уточняет следом. – Он не дома? – Папочка, он взял твой пистолет. Джонин чувствует, как сбегает вниз по спине стая неприятных мурашек, и схватывается на ноги. – Сиди пока тут. В несколько шагов в спальню, на колени перед комодом. Нижний ящик и металлический бокс, пароль-комбинация из шести знаков и щёлкнувший замок. А внутри, внутри пусто.