Protégé moi

Джонин ловит себя на мысли о том, что перечитывает одну и ту же строку уже раз пятый, и устало прикрывает глаза, наконец выпуская документы из рук и складывая на стол перед собой. Устало выдыхая, он откидывается на спинку дивана и прячет лицо в изгибе локтя. Если проигнорировать окружающий мир и сделать вид, что забыл о происходящим, может показаться, что всё в порядке. В комнате, где он находится – светло. Солнечный свет мягкой пеленой кутает комнату, проникая из большого во всю стену окна за его спиной, и маленький низкий столик, на котором он расположился, разложив документы, вполне удобный. Комната в бежевых тонах, здесь много пространства, воздуха, а ещё вазонов с цветами. И находиться здесь довольно комфортно, если не учитывать, что это больничная палата, и что тихий писк рядом – это работа приборов, а мерный звук – вдохи и выдохи. То единственное, что он способен делать самостоятельно. Джонин трёт переносицу, а затем глаза, чувствуя, как навалилась усталость, и понимает, что он не спал нормально вот уже неделю. Что в ночь, когда это произошло, он был на ногах потому, что поднял на уши всех, кого только мог, чтобы просто его найти. Затем сделал то же самое в больнице в течении ближайших суток, которые были критичными в его состоянии и нужно было ликвидировать или хотя бы уменьшить главные угрозы его, их жизням. И следующие трое-четверо суток, когда непрерывно подписывал страховки, разрешения и допуски, и выслушивал в день по несколько десятков версий и теорий от всевозможных врачей. И оставшиеся дни и ночи до этого момента, когда настала хоть какая-то ясность, но от этого не лёгкость. Джонин искренне сомневается, что последнее теперь вообще когда-то придёт в его жизнь. Лёгкость, безмятежность, счастье. Снова потерев глаза, он понимает, насколько те устали, и устремляет взгляд в противоположный левый угол палаты. Сэхун ещё не знает. И только сегодня утром Джонин впервые задумывается о том, что не знает, как ему сказать. Он понимает прекрасно, что изводит этим маленького альфу – незнанием. Что он хотя и маленький, но прекрасно видит состояние людей вокруг него. Видит и слышит. А ещё он, конечно, не может оставить без внимания отсутствие папы в его жизни, и от этого ещё хуже. Потому, что Джонин просто не знает, что ему говорить. Вернее, не что, а как. Потому, что разговор о том, почему ему пришлось перевестись в другой сад и по каким причинам другие дети могли относится к нему плохо – это ничто по сравнению с тем, что сейчас. Ничто по сравнению с тем, чтобы сказать шестилетнему мальчику, что вероятность того, что папы у него может просто больше не быть – огромная. И от одной мысли об этом голова в буквальном смысле берётся кругом. Рядом на столике на беззвучном режиме оживает телефон, экран которого загорается, и Джонин устремляет на него взгляд, протянувшись, чтобы принять вызов.       – Да, шеф?       – Джонин-а, – голос Сынги довольно бодрый. – Только что прислали результаты ДНК – всё совпадает. И на книге, и на жертвах. Наши готовят официальное заявление и пресс-релиз.       – Хорошо, – Джонин выдыхает с лёгким облегчением, хотя и не сомневался. – Спасибо, шеф.       – Джонин-а, изменения есть? – интересуется Сынги следом.       – Нет. Сынги слышно вздыхает.       – Сэхуну ещё не говорил?       – Не знаю – как.       – Может, обратиться к детскому психологу? – предлагает шеф. Теперь вздыхает Джонин.       – Все наперебой твердят, что говорить правды не стоит, его нужно подготовить и сказать лучше, что папа просто уехал по делам надолго. Но они не учитывают, что он уже знает больше и что правды от него не скроешь.       – Джонин-а, почему бы тебе не попросить помощи у Кёнсу? – предлагает шеф. – Он ведь квалифицированный психолог и психиатр, ты ведь знаешь. Сэхун знаком с ним, может он предложит какой-то выход или даст дельный совет.       – Спасибо, – отзывается Джонин. – Поговорю с ним.       – Звони, если будут новости, ладно? Джонин коротко угукает в телефон и сбрасывает вызов, но едва это делает, телефон снова оживает входящим, и Джонин несколько мгновений смотрит на имя звонящего.       – Бэкки?       – Привет, – отзывается лучший друг. – Мы внизу. Сориентируй, куда идти.       – Стойте у регистратуры, я за вами спущусь. Накануне вечером его переводят в постоянную палату, и едва Джонин сообщает об этом, Бэкхён тут же высказывает желание приехать. Они почти не разговаривают об этом за минувшую неделю. Джонин не разговаривает особо ни с кем: ни с родителями, ни с друзьями и даже ни с собственным сыном. Последнего отправляют к дедушке с дедом и стараются развлекать максимально настолько, чтобы он поменьше спрашивал о папе, но у Сэхуна получается всё наоборот. Какие-то крохи информации получают только коллеги, но в силу того, что это касается расследования. И суть даже не в том, что Джонин не хочет с кем-то делиться, или ему совсем не нужна помощь или элементарная поддержка, просто за эту неделю он не успевает об этом подумать. Все его мысли сосредоточены только на происходящем с мужем, и он только сейчас, пока двигает к лифту, понимает, что за всю неделю ни разу не поинтересовался о том, что же там его свёкр, чёрт его побери! Потому, что это последнее, что ему в принципе нужно – знать, как он. Чанёль с Бэкхёном правда ждут чуть в стороне у регистратуры. Бэкхён нервно перебирает пальцы и Чанёль, видя его первым, мягко касается чужого плеча. Джонин видит, как Бэкхён оборачивается, тоже видя его, и тут же срывается на бег навстречу. Джонин раскрывает руки, чтобы обнять, и только, когда чувствует его ободряющие объятия, наконец, впервые за неделю позволяет себе на пару мгновений расслабиться.       – Привет, – Бэкхён отстраняется, уступая место мужу. – Ты как? Джонин не знает, как ответить на этот вопрос, только поднимает брови и слегка пожимает плечами, следом указывает ладонью на лифт.       – Твой папа звонил утром, – рассказывает Бэкхён. – Джонин-а, ты неделю дома не был, – напоминает он. – Тебе нужно хоть немного отдохнуть, и Сэ соскучился по тебе жутко, – Бэкхён пытается заглянуть в глаза, но всё безрезультатно. – Джонин-а, если ты сляжешь, кто будет рядом с ним? – прямо интересуется Бэкхён. – Мы…       – Бэкки! – перебивает Джонин, но больше ничего не говорит, наконец, вскидывая на него взгляд.       – Послушай, – Бэкхён шагает ближе, накрывая ладонью его плечо, следом мягко щёку. – Езжай домой к сыну. Сэхун нуждается в тебе сейчас. Мы побудем здесь, с ним.       – Не сейчас. Джонин отрицательно качает головой и двигает прочь из лифта, когда тот пищит, сообщая о том, что прибыл на нужный этаж. Бэкхён молча, совсем понимающе переглядывается с мужем, шагая следом. Джонин открывает перед ними дверь палаты и пропускает внутрь, шагая следом и ту закрывая.       – Привет, спящая красавица, – голос Бэкхёна начинает дрожать, но он изо всех сил сдерживается, пытаясь улыбнуться, когда опускается в кресло рядом с больничной кроватью Джунмёна. – Ты давай, заканчивай это дело. Выспался уже!       – Джонин-а, – зовёт Чанёль, садясь возле него на небольшой диванчик напротив кровати. – Что врачи говорят? Что…малый? – осторожно уточняет Чанёль, хотя может точно сказать, что глаза ему не лгут. Бэкхён, слыша, что муж спрашивает об этом, чуть поворачивается в их сторону, чтобы тоже выслушать.       – Говорят, он… – Джонин хмурится, замолкая, чтобы собраться с мыслями, и Чанёль ободряюще сжимает его плечо, давая ему эту паузу. – Говорят, он всё продумал… Продумал, как правильно упасть, чтобы… – Джонин снова замолкает, накрывает пальцами губы, смотрит куда-то перед собой, нахмурившись. – Малый в порядке, – начинает он с другой стороны, несколько раз кивая Чанёлю. – Сейчас ему ничего не угрожает. Были гематомы и незначительные кровотечения, но УЗИ показало, что с ним всё хорошо. Сердцебиение стабильное и он…даже пинается иногда.       – Ему лучше… – подаёт голос Бэкхён, но, заметно, не знает, как правильно подобрать слова. – Лучше пока… раньше времени не…?       – В принципе, родись он сейчас, он выживет, – Джонин кивает. – У него возможный минимальный вес и он сможет дышать и есть. Только…       – Джонин-а, не торопись, – Чанёль снова сжимает его плечо. – Мы с тобой. С вами.       – Сейчас, пока ничего не ясно с Мёном, этого лучше не делать, – объясняет Джонин. – Он… взял весь удар на себя, чтобы…малого защитить. Чанёль кивает, понимая:       – Но его организм всё равно отдаёт все силы малому, так?       – Да, и… – Джонин пожимает плечами. – И поэтому не восстанавливается. Самостоятельно он может…только дышать. У него нет гипоксии, но… все остальные жизненно важные процессы он не в состоянии поддерживать самостоятельно.       – А какие прогнозы? – осторожно уточняет Бэкхён. – Малого… – Бэкхён снова глотает слово. – Когда придёт время, его просто…       – Да, просто достанут, – Джонин кивает. – С помощью кесарева.       – А… Мён?       – Доктора говорят, об этом ещё слишком рано говорить. Они…не могут спрогнозировать и…завтрашнего дня. Бэкхён выдыхает взволнованно и отворачивается обратно к Джунмёну, накрывая свободной ладонью губы и прикрывая глаза, чтобы кое-как глотнуть ком в горле. Его истерики сейчас явно никому не нужны.       – Джонин-а, я знаю, что это сложно, но Сэхуну нужно сказать, – подаёт голос Чанёль. – Он понимает, что происходит, но никто не может ему объяснить, и это выматывает его. Наши уже начали спрашивать, что случилось, глядя на него.       – Я не знаю, как это даже сформулировать, – Джонин пожимает плечами. – Как объяснить ему…происходящее.       – Не объясняй, – Бэкхён снова оборачивается к нему через плечо. – Привези его сюда и пусть он сам задаст интересующие его вопросы, пусть сам сделает выводы.       – Бэкки, я не думаю, что видеть папу в таком состоянии – хорошая идея, – Чанёль хмурится. – Он – ребёнок, и…       – И поэтому не лги ему, – Бэкхён кивает, глядя на лучшего друга. – Он всё понимает, хотя и не может объяснить даже себе. Его нельзя изолировать от папы. Привези его сюда и дай ему спросить! Джонин медлит с несколько мгновений, задумавшись, следом кивает.

***

Джонин стоит на крыльце дома, в котором вырос и, прижимаясь лбом к дверному косяку, пытается вспомнить, как улыбаться. Ему предстоит войти сейчас в этот дом и встретиться с маленьким мальчиком, который не видел обоих родителей больше недели. Но сложнее – дать Сэхуну знать.       – Джонин-а? – из-за плеча слышится знакомый низкий голос и Джонин выдыхает, устало прикрывая глаза. Отлипает от косяка и разворачивается на пятках, чтобы взглянуть на отца, который застаёт его на крыльце. – Привет, родной, – и отец раскрывает руки, шагая к нему, и заключает в крепких объятиях., таких, что Джонин невольно вспоминает время, когда был маленьким, когда отец был его личным супергероем: самым сильным и самым храбрым. – Пошли, – отец достаёт из кармана куртки связку ключей, чтобы открыть и пропустить его вперёд. – Кое-кто с самого утра тарахтит о тебе без умолку в ожидании. Джонин видит на обувной полке в прихожей кеды Сэхуна и на вешалке его любимую куртку с капюшоном-Ститчем и не может сдержать улыбки. Папа, слыша шум в прихожей, выходит из кухни, чтобы взглянуть, и с улыбкой наблюдает за своими альфами, а затем, набирая в лёгкие побольше воздуха:       – Сэхуни! Дедушке даже не нужно объяснять ему, он понимает и сам, потому что ждёт всё утро. Тут же несётся на зов, и Джонин прослеживает весь его маршрут по звуку спешных косолапых шагов. Поэтому, когда он появляется в прихожей, Джонин уже ждёт его с раскрытыми руками и налету подхватывает, тут же обнимая.       – Привет, солнце! – зовёт он, прижимая к себе покрепче и пряча нос в лохматой макушке. Но Сэхун, вместо приветствия, спрашивает о том, чего Джонин на само деле более всего боится:       – Где мой папочка и братик? Джонин вздыхает устало, распахивая глаза и устремляя взгляд на папу, который всё ещё стоит рядом у двери в кухню, наблюдая за ними.       – Я отвезу тебя к ним завтра утром, договорились?       – Договорились, – Сэхун кивает и просит поставить его ногами на пол. – А мы с дедуличкой приготовили для тебя ужин.       – Здорово, – Джонин кое-как улыбается, глядя на маленького альфу сверху-вниз, но судя по болезненному выдоху папы, получается совсем криво. А затем ерошит сына по волосам: – Я очень проголодался.        – Солнце, иди пока поразвлекай деда, а мы с отцом вас позовём ужинать, хорошо? – просит дедушка и Сэхун согласно кивает, двигая куда-то вглубь большого дома искать деда.       – Как дела? – интересуется папа уже в кухне, когда Джонин опускается в большое кресло у окна, устало выдыхая. Дорога в родительский дом отнимает все его немногочисленные силы.       – Без изменений.       – Джонин-а, – папа подходит поближе, складывая ладони на его плечо: – А что твой свёкр?       – Не знаю, – Джонин отрицательно качает головой и повторяет. – Не знаю. И не уверен, что хочу знать в принципе?       – Солнце, – папа зовёт совсем как в детстве и усаживается на быльце кресла рядом, привлекая его внимание, и Джонин вскидывает на него взгляд. – Не подумай, что я предвзятый или нечто в этом духе, – предупреждает папа. – Но разве его состояние не важно…для дела?       – Его вина, в любом случае, уже доказана.       – Я не об этом, – папа отрицательно качает головой. – То, что именно Мён поймал его – не окажется ему на руку в его деле? – уточняет он. – Это не смягчит его приговор? – интересуется папа и Джонин вдруг хмурится, задумываясь. Задумываясь, потому, что он даже не думал об этом. И когда сейчас начинает, понимает, что папа абсолютно прав. Достаёт телефон из кармана джинсов, чтобы отправить короткое сообщение шефу, а затем склоняет к папе голову, прижимаясь щекой к его плечу, и тот обнимает, как в детстве, чтобы забрать всю его тревогу себе.

***

Сэхун тарахтит о папе весь вечер без умолку. Он в предвкушении встречи, жутко соскучился и любая тема, которую бы ни начинал он или с ним, заканчивается разговорами о папе. Джонин оставляет их с дедушкой у качелей на заднем дворе да двигает к беседке, чтобы, наконец, воспользоваться советом шефа и позвонить Кёнсу. Время клонит к вечеру и Сэхуну совсем скоро спать, а значит приближается утро, которого он так боится. Кёнсу берёт трубку буквально сразу после первого гудка, так, словно ждал его звонка. Коротко угукает в трубку и Джонин вздыхает.       – Привет, – зовёт следом. – У меня есть вопрос, Су.       – Слушаю.       – Сэхун ещё не знает…о папе. Спрашивает о нём постоянно. Бэкхён посоветовал просто отвезти его к нему, потому, что он понимает всё, хоть и объяснить не может. И я пообещал, что так и сделаю завтра утром, но…       – Но сомневаешься? – мягко подталкивает Кёнсу. Джонин согласно угукает. – Нам просто нужно разобраться с тобой, чего ты сам на самом деле боишься: его реакции на папу или своей реакции на то, как отреагирует он? Джонин замолкает.       – Не хочу, чтобы ему было так же больно, как мне.       – Поверь мне, от незнания ему не менее больно, – объясняет Кёнсу. – Потому, что он видит, словно что-то происходит, и это что-то не самое хорошее. И он понимает, что это как-то связано с папой. Он видит, в каком состоянии ты и все окружающие его люди, но ничего не понимает. Никто не объясняет ему, никто не говорит с ним об этом, папа не приходит, чтобы объяснить ему. Он не видит папы вот уже несколько дней и эта неизвестность просто разрушает его изнутри. Разница только в том, что он не умеет это выразить или попросить о какой-то помощи, поддержке, – рассказывает Кёнсу. – Поэтому, Бэкхён дал тебе вполне дельный совет – отвези его к Мёну и выслушай всё, что он тебе на этот счёт скажет. Не важно, будут ли это вопросы, истерики или слёзы. Это его эмоции, и он имеет полное право полноценно пережить и выразить их, а не носить мёртвым грузом в себе. Не обесценивай их.       – Я понял, – Джонин кивает, убеждая сам себя. – Спасибо.       – Звони, если с этим ещё понадобится помощь, ладно?       – Хорошо.

***

Сэхун выглядит абсолютно сбитым с толку, когда Джонин паркуется на паркинге городского госпиталя и помогает ему выбраться из машины. Чуть удивлённо оглядывается по сторонам, пока они с отцом входят в госпиталь и тот ведёт его по коридорам в лифт, затем везёт на нужный этаж. И уже, судя по всему, у нужной двери вдруг дёргает Джонина за руку, которую держит, другой рукой прижимая к себе одного из своих плюшевых Ститчей, которого взял с собой. Джонин приседает перед ним на корточки, обнимая за пояс, заглядывая в маленькую моську и ожидая, что тот скажет.       – Папочка заболел? – интересуется Сэхун, когда собирается с мыслями. – Отец, почему мы в больнице?       – Пойдём, – Джонин поднимается на ноги и протягивает ему руку. – Я кое-что тебе покажу. Сэхун, выслушав, согласно кивает, и шагает вслед за отцом, когда тот открывает перед ним дверь, пуская внутрь, да шагает следом. Сэхун оказывается в светлой палате, осматривается и двигает в её правый угол на звук, сначала не до конца понимая, что происходит. Джонин опускается на небольшой диван против больничной койки, сплетая пальцы в замок, и наблюдает. Наблюдает, как Сэхун складывает своего Ститча куда-то папе на грудь, затем подтягивается на руках и забирается к папе на кровать, усаживаясь рядом. Наблюдает, как маленький альфа оглядывает папу с головы до ног совсем внимательно, словно сканируя взглядом, затем убирает своего Ститча пониже и тянется ручонкой, чтобы осторожно погладить по животу. На мгновенье прижимается к нему ухом, чтобы проверить, на месте ли братик. Затем откладывает Ститча в сторону, плюхается папе на грудь и берётся рыдать. Джонин болезненно кривится, закрывая глаза, и опускает голову, несколько мгновений сидя, как парализованный, и едва собирается встать навстречу, чтобы успокоить, на плечо опускается чья-то ладонь и Джонин вскидывает взгляд, обнаруживая рядом папу.       – Дай ему это время. Джонин снова опускает голову на руки, стараясь не прислушиваться, но Сэхун плачет так отчаянно, что за ним даже не слышно сиплого дыхания и звуков приборов. Когда его истерика сходит на нет, Джонин поднимает взгляд на папу и тот согласно кивает ему. Осторожно опускаясь возле него, Джонин наблюдает, как прижимаясь к папиной груди щекой, маленький Ститч больше не плачет, просто жмётся ближе, и Джонин понимает, что следит за его вдохами и выдохами. Потянувшись к нему ладонью, Джонин накрывает лохматую каштановую голову, погладив по волосам, и Сэхун фокусирует на нём взгляд.       – Иди ко мне, – зовёт Джонин. Сэхун, не меняя позы, бросает кое-как взгляд на папу и отрицательно качает головой. – Маленький, – Джонин в очередной раз вздыхает. – Всё хорошо. Сэхун снова отрицательно качает головой.       – Когда папочка проснётся? – интересуется.       – Я не знаю, солнце, – Джонин растерянно разводит руками. – Но мы будем надеяться, что очень-очень скоро.       – Зачем папочка брал твой пистолет? Где он был? Что с ним случилось? Джонин на мгновенье прикрывает глаза, больно прикусывая щёки изнутри – и Бэкхён, и Кёнсу оба оказались правы. Он действительно видел и понимал больше, чем показывал или говорил.       – Твой папочка хотел помочь поймать очень страшного негодяя, и у него получилось! Но сам он, к сожалению, попал в больницу.       – Дедушку? – уточняет Сэхун и Джонин поражённо замирает, бросая взгляд на папу, который не менее удивлённый. – Папочка хотел поймать дедушку?       – Солнце, откуда ты знаешь про дедушку? – папа Джонина подходит поближе, садясь на край кровати рядом с Сэхуном, пока Джонин сидит в кресле сбоку.       – Я слышал, как родители разговаривали, – отзывается Сэхун. – А потом папочка взял у отца пистолет и ушёл куда-то. А теперь он болеет.       – Откуда ты знаешь, что папа взял мой пистолет? – решает уточнить Джонин.       – Он меня укладывал, – Сэхун, наконец, садится ровно. – И я увидел пистолет в кармане его кенгурушки, – Джонин трёт переносицу, выслушав. – Отец, почему дедушка плохой? Почему он не может быть с нами ласковым и добрым, как дедуличка? – уточняет он, бросая взгляд на папу Джонина.       – Потому, что не все люди хорошие, Сэхун-а, – объясняет Джонин. – В мире бывают и плохие люди. Например, такие, каких ловлю я.       – Это из-за него папочка болеет, да? – Сэхун вздыхает, но в его карих глаза столько не озвученного понимания, что у Джонина попросту в голове не укладывается, как всё это в нём умещается.       – С папочкой всё будет хорошо, солнце, – подхватывает папа Джонина. – А ты должен быть умницей для него и братика. Сэхун вздыхает, затем перелезает к отцу на колени, прижимаясь к нему.       – С братиком тоже всё будет хорошо? – уточняет шёпотом так, словно кроме отца его больше никто не услышит. Джонин согласно кивает, целуя в лоб, и обнимает покрепче.

***

Две недели после произошедшего кажутся, как минимум, двумя месяцами, а иногда, по ощущениям – и двумя годами. Джонин привычно входит в чужую палату, уже как домой, и тут же оставляет сумку с документами и ноутбуком, которую взял с собой, чтобы поработать тут, на небольшом диванчике против кровати, а сам опускается на край кровати возле мужа. Целует его в лоб, погладив по волосам, и следом тянется к животу, чтобы тоже поцеловать. И когда прижимается к нему щекой, вдруг чувствует шевеление внутри замирая и с улыбкой прислушиваясь. Чья-то маленькая пяточка изнутри врезается в его ладонь и Джонин целует там, где она угождает.        – Тш, я рядом, – зовёт, мягко поглаживая, чтобы маленький буян не расталкивал папу слишком сильно. – Буди своего папу, – просит он следом. – Сколько он будет спать? Джонин поднимается за ноутбуком и усаживается теперь в кресло поближе, располагая компьютер на своих коленях и сжимая свободной рукой ладонь мужа, ласково гладя большим пальцем, чувствуя её тепло. Он уже не такой бледный и, несмотря на кислородную маску, которую надевают периодически, чтобы снизить нагрузку на его лёгкие, можно даже рассмотреть лёгкий румянец. Теоретически, его жизни ничего не угрожает, но судя по выводам врачей, регенерация значительно замедленна по понятным причинам – он всё ещё, даже не будучи в сознании, умудряется думать о ком угодно, кроме себя. В этот раз, конечно, – о малом. И прокручивая это в голове, Джонину в очередной раз хочется напомнить ему, что он – совсем не такой, как его папа. Далеко нет! Поскольку тот не пожалел даже его. Хотя о какой жалости тут речь? Это работа! Джунмён работал над собой: учился идентифицировать, обозначать и объяснять самому себе свои эмоции.       – Просыпайся поскорее, любовь. Целуя тонкие пальцы, Джонин продолжает мягко сжимать их в своих, пока работает. Знакомые факты и дела скачут перед глазами, Джонин сопоставляет и перечитывает имеющуюся информацию снова и снова, чтобы ничего не упустить, а потому не сразу замечает медбрата на пороге палаты, который несколько раз зовёт его, чтобы привлечь внимание. И после третьего «детектив Ким» он, наконец, фокусирует взгляд на зовущем человеке, вопросительно вскидывая бровь.       – Доктор Ли велел мне сообщить вам, – мальчишка медбрат чуть мнётся, перебирая свои пальцы, и Джонин понимает, что он то ли напуган, то ли смущён, то ли испытывает неловкость. Поворачиваясь к нему полноценно, Джонин фокусирует на нём всё своё внимание, кивая и позволяя закончить предложение: – Дело в том, что… ваш свёкр пришёл в себя. Как гром среди ясного неба! Джонин несколько раз, кажется, непонимающе моргает, пока смысл сказанных слов доходит до него, и следом кое-как невпопад кивает, потому, что совершенно не знает, как ещё ему реагировать на это. Медбрат выходит. Джонин устремляет взгляд на мужа и крепко задумывается. Разве всё не должно было быть наоборот? Разве не на это Джунмён делал расчёт, когда решился на такой шаг? Джонин прикасается кончиками пальцев к его левой ладони мужа, что тут, рядом с ним, и заключает ту в свои пальцы, проводя большим по отполированной полоске белого золота на безымянном, наклоняясь ближе, чтобы поцеловать внутреннюю сторону его ладони. Следом поднимается на ноги да двигает из палаты мужа прочь. Он не понимает до конца, что и зачем он делает и только жмёт кулаки, пытаясь унять в себе ярость, потому, что чем ближе к чужой палате подходит, тем сильнее накатывает понимание происходящего. У палаты свёкра конвой, но Джонин не называет его так даже мысленно. Сдержанно кивает рядовым по обе стороны от двери и коротким жестом благодарит, когда те распахивают перед ним двери, пуская внутрь. Едва войдя, Джонин тут же зажмуривается, чтобы посчитать назад и взять себя в руке – чтобы предъявить ему обвинения, он должен быть жив.       – А, детектив Ким! – но слышать его довольно бодрый голос хуже смерти. Джонин зажмуривается сильнее, глотая ком в горле и, распахивая глаза, двигает к чужой больничной койке, чтобы опуститься в кресло рядом, наблюдая, как её обладатель пристёгнут к ней наручниками за обе руки. – Пришли навестить меня? – Джонин первые несколько мгновений не знает, как реагировать и что ему говорить, а потому, склоняя голову, молчит. – Что-то на вас лица нет! – свёкр хмыкает. – Не уж-то мужа похоронили? – Джонин дёргается от этих слов, словно от пощёчины, и вскидывает на свёкра острый испепеляющий взгляд. Но тот, видя чистую ярость на его лице, только смеётся. – Да ладно, – тянет следом. – Мы ведь оба знаем, что он жив. Ты был с ним сейчас, ведь так? А иначе бы не явился так быстро!       – Я вижу прекрасно, что в тебе нет ни жалости, ни сочувствия. Но он же твой сын! – Джонин, наконец, подаёт голос, отбрасывая официоз.       – Был им, – свёкр кивает. – Когда-то! – соглашается. – До того, как предал своё предназначение, испортил свою сущность. Ты испортил его.       – Я, – Джонин качает головой. – Только на больничной койке не я.       – Потому, что вся вина всё равно на нём, – свёкр кивает. – Ты же нормальный! – хмыкает с оскалом. – Для тебя это нормально – желать всех этих земных глупостей: истинности, верности, любви и прочих семейных ценностей, – свёкр кривится. – Точно такой же, каким был и отец Мёна, – резюмирует он. – А он другой! Неужели ты не видел, с самого начала, что это чуждо ему, что это дико для него, что он не умеет и не знает, как правильно реагировать, как себя вести.       – Видел.       – И всё ещё считаешь себя виноватым? – свёкр хмыкает. – Конечно, ты стал толчком. Основополагающим фактором, под воздействием которого он захотел измениться. Но он изменил себе.       – Такие люди, как ты, постоянно ищут оправдания своим действиям в лице других, – Джонин вздыхает, потерев переносицу. – Время оправданий закончилось. Джонин больше ничего не говорит, только поднимается на ноги, двигая прочь, уже не слыша, что свёкр говорит в спину. Время оправданий закончилось!