Ключ к свободе

«..Sing me to sleep Sing me to sleep I don’t want to wake up On my own anymore..» «..Спой мне, чтобы я уснул Спой мне, чтобы я уснул Я больше не хочу просыпаться Наедине с самим собой..» The Smiths - Asleep

Я всегда ненавидел кладбища. В них столько лжи и абсурда. Люди, умершие от страшных болезней и пролежавшие годы в ужасных муках, приветливо улыбаются тебе с колдографий. Как куклы. Разные лица, но улыбка одна. Сдержанная, неискренняя, как обычно и выходит на фотографиях. Она не отражает ужаса их смерти, многих жизненных невзгод и неудач. Человек на снимке, как правило, моложе покойника на пару десятков лет. И этот человек, живший много лет назад, был совсем другим. И в земле закопан вовсе не он. Поэтому ложь так и стелется туманом между каменных изваяний. Прошла неделя с того рокового дня. Все семь дней я провёл в Больничном Крыле, почти сутки не приходя в сознание. Оллфорд действительно пустил в меня самое страшное из Непростительных. Но я чудом выкарабкался: заклинание задело лишь висок, да и просто оказалось недостаточно мощным, чтобы убить меня. Я не знаю, почему. Наверное, группа «спасателей» сбила Оллфорда с толку, и он не смог быстро сориентироваться. Кстати, о «спасателях»: уже после того, как я очнулся в Хогвартсе, мне сообщили, что в тот момент, когда на балу я выбежал из Зала, Поттер решил все же мне помочь. Застать в Башне Старост он меня не успел, зато увидел письмо и отнёс его МакГонагалл. Удивительно быстро они собрали небольшую группу мракоборцев и отправились в Мэнор. Право, я был ужасно рад, что так вышло. Но виду не подал, лишь учтиво поблагодарил. Такой уж я человек. Элизабет исключили из школы и отправили домой. Так как она сама ничего преступного не совершила, обвинения с неё были сняты. И за неделю всё стало прежним. Быстро прошла головная боль, люди из Министерства пришли лишь пару раз для выяснения обстоятельств, и вся история с Оллфордом канула в вечность, как страшный сон, который со временем просто забывается. Одно лишь напоминает мне о случившемся. То, что сейчас стоит передо мной, украшенное цветами, на этом гнусном кладбище. Могила матери. Меня отпустили с учёбы, чтобы навестить её. На похороны я, увы, не смог явиться, ибо лежал почти мёртвый в Больничном Крыле. Грейнджер хотела пойти со мной, но я не позволил. Смотря на каменных ангелов и колдографию Нарциссы, я чувствую себя таким маленьким. Беззащитным. И слабым. И я просто не хочу, чтобы меня кто-нибудь видел таким. С запада дует ветерок. Он слегка перебирает мои непослушные волосы и колышет лепестки цветов на пышных венках. Ещё одна низость: мёртвые, но ещё свежие, цветы для мёртвого человека. До чего иронична жизнь. Вздыхаю и смотрю на горизонт. Тихо и спокойно. Голубоватые оттенки на холмах успокаивают взгляд. Снова смотрю на снимок матери. Она улыбается очень коротко. Но глаза сверкают. Как всегда. Прежде. Поднимаю лицо к небу, чтобы успокоиться. И трансгрессирую. Всё наладилось. Но внутри всё ещё очень пусто. Вечером я сижу в нашей гостиной в уютном кресле, уперев локти в колени, и подперев кулаком подбородок. Пытаюсь разобраться в себе. И просто успокоиться. Внезапно из портретного проёма выходит Грейнджер. Она собирается что-то сказать, но замолкает. В последние дни я вел себя с ней весьма холодно. Не специально, лишь старался забыть обо всём и невольно абстрагировался от мира. Снова и снова. Но больше не могу. В её карих глазах столько печали и сочувствия, сколько я выдержать не в состоянии. И столько понимания того, что скорбь по матери не даёт мне покоя, что я готов расплакаться прямо у ног девушки. Просто из-за того, что она есть. И что сейчас она рядом со мной. Чувствую, как веки начинает пощипывать, а на глаза стелется волнистая пелена. Грейнджер теребит рукав свитера. - Драко, я понимаю, что тебе сейчас тяжело, - тихо говорит она, глядя в пол, но затем поднимает взгляд. – Просто знай, что ты не один. И никогда один не будешь. Сжимаю мягкий подлокотник пальцами. - Всё будет хорошо, - почти шепчет. Отрывисто вдыхаю и вскакиваю с кресла. Минув расстояние между нами, стискиваю гриффиндорку в объятиях и с жаром целую мягкие губы. Но тут же отрываюсь, почувствовав, как слеза оставляет мокрую дорожку на моей щеке. Слегка испуганно смотрю на девушку. Гриффиндорка аккуратно смахивает слезу тонкими пальцами, положив ладонь на мою скулу. Неотрывно смотрю в бездонные шоколадные реки глаз. И в этот момент окончательно и бесповоротно осознаю: все действительно будет хорошо. Всё, чего я жажду – это тонкие тёплые ладони и ясный понимающий взгляд. В этом и есть моя жизнь, за это я и боролся. И я всегда, всю жизнь искал именно этого. Жаль только, что не заметил раньше. Прислоняюсь губами к гладкому лбу. Кудрявые волосы щекочут мне нос. - Люблю тебя, - тихо произношу я хриплым голосом. И сам не верю, что решился. Но уже горжусь собой. Девушка стискивает ладони на моих плечах, прижимаясь ещё плотнее. - И я, - выдыхает она мне в шею. Тело обдаёт мурашками. Кажется, ей эта фраза тоже далась с трудом. Я действительно теперь не один. Улыбаюсь своим мыслям. Я счастлив. И свободен. Оков, сцепляющих моё сердце, больше нет. Мы стоим в объятиях, пожалуй, слишком долго. Но я не могу отпустить Гермиону. Лишь снова и снова прохожусь пальцами по аккуратной вязке того самого оранжевого свитера, яркого, как летний закат. И сейчас он уже не кажется мне таким уж нелепым.