Пленённый

      Этим вечером я осознаю, насколько Дин на самом деле неуравновешен. Завернувшись в мягкие чистые простыни, я сплю в нашем гостиничном номере, в углу комнаты громко дребезжит кондиционер. Я не успел окончательно заснуть, когда входная дверь настежь распахивается.       За то время, что мы с Дином путешествуем вместе, он убил уже троих человек. Я не был свидетелем убийств, но то, что он возвращался домой перемазанный в крови, вполне ясно обо всём говорило. Когда я убил человека, который меня трогал, Дин держал его, и это был единственный раз, когда я видел его в процессе убийства.       Но сейчас он втаскивает чьё-то безвольное тело прямо к нам в номер.       — Закрой дверь, — его голос пустой и грубый, а в зелёных глазах виднеется твёрдая решимость.       Он заталкивает человека в нашу маленькую ванную комнату. Я мгновенно исполняю то, что он приказал, закрывая вдобавок и жалюзи.       — Что ты делаешь? — мой голос еле слышен, паника уже заставляет мое сердце опасно участиться. Мои пальцы цепляются за мягкую ткань пижамных штанов.       — Он сраный педофил. Уделю ему немного своего времени. Я не смог придумать, куда его ещё можно притащить, — скрипит Дин.       Я смотрю за тем, как он несёт в ванную стул и привязывает к нему человека.       Дин обычно не действует так опрометчиво. Приводить человека в наш номер — глупо, но иногда он позволяет эмоциям взять над собой верх. Это может погубить его. Я знаю, что Дин трепетно относится к детям, он считает, что только их непорочность способна спасти этот пропитанный злом и ненавистью мир. Поэтому убивать педофилов он любит больше всех остальных.       — Дин… — зову я в замешательстве.       Всё происходит слишком быстро. У Дина такое лицо, что я чувствую себя неловко. Я никогда раньше не чувствовал себя неловко рядом с Дином.       — Держи, сходи в кино.       Он облизывает губы, залезает в бумажник, достаёт оттуда двадцатку и запихивает её мне в руку. Я растерянно смотрю на него.       — Ты что, собираешься… прямо здесь? — выдавливаю я из себя, рассматривая полного человека, безвольного и прочно привязанного к стулу. Дин — мастер узлов.       — Ага, не переживай. У меня есть отбеливатель. Я всё уберу к твоему возвращению, — его голос смягчается, когда он разговаривает со мной, стальной блеск в его глазах немного затухает, и облегчение расцветает у меня в груди.       — Дин, ты не можешь. Что если кто-нибудь услышит? Что если тебя поймают? — отчаянно шепчу я ему, стискивая его любимую кожаную куртку.       Дин выглядит потрясённым, когда я дотрагиваюсь до него, я никогда раньше сам добровольно не касался его руками.       Но мне страшно. Я ужасно боюсь, что сквозь тонкие стены будут слышны крики этого человека, и список моих ночных кошмаров пополнится полицейскими сиренами.       — Не поймают. Я заткну его пасть так же плотно, как нафаршированной свинье, которой он, определённо, является, — злобно выплёвывает Дин, опасно взглянув на человека.       Я трясу Дина за края куртки и возвращаю его внимание к себе, его гнев проходит так же быстро, как и появился.       — Ты не можешь, Дин, не здесь. Я… Я найду пустое здание где-нибудь… — уже умоляю я.       Мы с Дином можем договориться. Я хочу держать наши с Дином странные отношения подальше от этого всего. Я хочу и дальше делать вид, что не замечаю свежей крови на его рубашке.       Я хочу притворяться, что всего этого на самом деле не существует. Но я не смогу этого сделать, если он совершит убийство у меня на глазах.       — Что, Кас? Ты думал, я их заговариваю до смерти? Не думал, что я пачкаю свои руки?       Дин отходит от меня, и меня бросает в дрожь.       В этот момент меня поражает то, что я боюсь не самого Дина или того факта, что прямо сейчас я стану свидетелем убийства. Я боюсь того, что Дина могут поймать, что его могут отобрать у меня — и это самое страшное чувство, что я когда-либо испытывал.       — Дин, нет, — хнычу я, когда Дин как ни в чём не бывало заходит в ванную, скользя к человеку.       Он берёт в руки полотенце и запихивает его ему в рот. Пустота медленно поглощает зелёные глаза, которые я так привык видеть полными обожания и озорства.       — Я покажу тебе, Кас. Я покажу тебе, что я на самом деле такое.       Дин достаёт нож и медленно вонзает его в плоть человека.       После этой ночи к моим кошмарам добавляется ещё больше криков.

***

      Наверное, то, сколько крови оказывается в человеческом теле — удивляет меня больше всего прочего. Белая плитка ванной вся перепачкана ей: это случилось, когда тому человеку удалось выпутаться из верёвок, и он попытался убежать. Дин вонзил нож прямо ему в лицо. Его мозговая жидкость просочилась сквозь рану и повисла на затылке, словно спагетти.       Я сижу на кровати, касаясь пола босыми ногами, пока Дин вытирает лезвие ножа о пропитавшиеся кровью джинсы того человека. С моей кровати хорошо видно ванную комнату. Мужчина был удивительно тихим, звуки его приглушенных стонов и плача наполняли наш номер, и их вполне можно было бы объяснить занятиями любовью.       Убить — так просто.       Дин тяжело дышит, глаза сверкают так же, как сталь его ножа.       — Ты останешься со мной? — спрашивает он, с трудом избавляясь от ухмылки.       Он всегда тяжело дышит после того, как забирает чужую жизнь. Я смотрю перед собой тупым взглядом и не совсем слышу его. Так много крови.       — Ты должен остаться со мной, Кас. Ты нужен мне.       Дин выходит из ванной комнаты и приближается ко мне. Он всё ещё держит в руке нож. Я вздрагиваю, мне нужно закричать или постараться убежать. Очевидно, что Дин опьянён адреналином: его щёки раскраснелись, а глаза посветлели до зелёно—золотистого оттенка.       Когда он останавливается передо мной, я наклоняюсь к нему в поисках утешения, которое может мне дать только он. Даже если он сам же и является причиной, из-за которой меня нужно успокаивать.       — Ты знаешь, что я никогда не сделаю тебе больно, — шепчет Дин и берёт в ладони моё лицо, размазывая кровь того человека по моим волосам и подбородку. Холодное лезвие ножа остро давит на мой висок.       Я тихо хнычу, и Дин выдыхает сквозь зубы. Он облизывает свои губы, наклоняясь ещё ближе ко мне. Наши лбы теперь соприкасаются.       — Ты же останешься, да? Мы семья, — выдыхает Дин, проходясь губами по моей щеке.       Я киваю в его крепкой хватке, и он нажимает большим пальцем на мою нижнюю губу, размазывая по ней кровь.       Он дарит мне целомудренный поцелуй, который на вкус как грех.

***

      Это странный, связывающий опыт: принять кого-то, несмотря на все его недостатки, даже если они представляют собой убийство. Дин и я стали ближе, чем когда-либо до этого, так что мы по-прежнему продолжаем двигаться вместе на юг, к Мексике.       Мы останавливаемся на заправочной станции в ближайшем к границе городе. Погода стоит жаркая, но прохладный ветер успокаивает мою перегретую кожу. Дин настаивает на том, чтобы мы съездили посмотреть на океан, потому что я видел его только один раз в жизни, когда был ещё ребёнком.       — Чувак! Это лучшие слурпи в мире!       Дин смеётся, протягивая мне стакан. Я пробую и соглашаюсь. В них меньше привкуса сиропа и больше льда.       — Они хороши, — улыбаясь и потягивая напиток, соглашаюсь я, пока Дин садится на водительское сидение.       — Я думаю, нам стоит поехать на запад, — говорит он, рассматривая большую карту.       Я заглядываю через его плечо, и он целует меня в висок. Я краснею, но делаю вид, что ничего не произошло. С тех пор, как я полностью принял его, Дин начал оставлять на мне лёгкие целомудренные поцелуи. Он целует меня в волосы или в висок, словно благодаря за понимание.       — Я бы хотел съездить к океану, — говорю я, поворачиваясь к нему, и наши плечи соприкасаются.       — Мы можем поселиться там, мы можем сделать всё, что ты захочешь, — отвечает Дин, смотря на меня полными обожания глазами.       Я думаю, что я — первый человек, который понимает всю сложность характера Дина, и ещё я думаю, что он первый человек, который понимает меня.       В машине очень жарко, солнце нагрело кожаные кресла Импалы. Нам нужно рассесться подальше друг от друга, чтобы избежать лишнего обмена теплом. Но мы с Дином слились воедино, и это ужасно и здорово одновременно. Если бы нам пришлось разлучиться сейчас, я думаю, это сломало бы нас обоих.       — Я люблю тебя, — срывается с моего языка, хотя мои глаза до сих пор устремлены в карту.       Мои брови в замешательстве соединяются, потому что то, что я сказал сейчас — это правда, слишком большая правда.       — Ч…что? — заикаясь, переспрашивает Дин.       Я наконец-то смотрю на него, его лицо становится красным, как свекла, настолько, что это даже смешно. Я улыбаюсь ему.       — Я люблю тебя, Дин, — признаюсь я, и я говорю правду.       Я люблю Дина. Эта связь между нами, она настолько глубокая, что я даже не знаю, какими словами её можно описать. Мне почти страшно от того, как сильно я привык полагаться на серийного убийцу.       — Я тоже люблю тебя, приятель, — смущённо отвечает Дин, и его глаза застенчиво обращаются ко мне.       Он откладывает карту в сторону и громко сглатывает. Его волнение кажется мне милым. Я улыбаюсь и притягиваю его для объятий, и он стонет.       — Господи Боже! Прекращай всё это слезливое дерьмо! — громко жалуется Дин.       — Я думаю, тебе нравится, когда тебя нежат, — ухмыляюсь я, и он громко фыркает, задирая вверх подбородок и включая режим сурового мачо.       — Ладно, просто поехали, — говорит Дин, но, как только он заводит машину, в бардачке звонит телефон.       Я смотрю на Дина, он пожимает плечами и бросает карту на заднее сидение. На экране телефона я вижу номер Сэма. Я отвечаю с улыбкой.       — Привет, Сэм, — здороваюсь я.       Сэм часто звонит Дину, и обычно на звонки отвечаю я, потому что Дин в это время находится за рулём. Мы с Сэмом враждовали после нашего знакомства, пока не поняли, что мы оба надолго в жизни Дина.       — Дин Винчестер… — у говорящего голос практически в нос, и он совершенно точно принадлежит не Сэму. Моё замешательство превращается в подозрение.       — Нет, это Кастиэль… — с тревогой говорю я.       — Дай мне Винчестера, — командует человек.       Его манера разговора странная, у него акцент, который я не могу распознать. А может быть, он просто проглатывает слова. Но его голос звучит неестественно спокойным, тем спокойствием, что появляется у людей, которые по-настоящему опасны.       Я передаю трубку Дину, его лицо мрачное.       — Кто там ещё нахрен такой? — рычит в трубку Дин, как только телефон касается его уха.       Дин слушает говорящего, и его лицо бледнеет с каждой секундой. Наконец Дин отключает связь и, сглатывая ком в горле, поворачивается ко мне:       — Они забрали Сэма.