Горькая тоска по парню по имени Йен.

      Час от часу не легче, пока оба парня отдельно переживают ужасные последствия недавней ссоры. Хотя, наверное, практически любой человек на свете ушел бы, захлопнув дверь, оказавшись в такой ситуации.       Однако никому — ни Йену, ни Микки, дверей захлопывать не хотелось: возможно, исключительно, чтобы выместить весь гнев на дверных петлях.       Фионе, Карлу и Дебби казалось, что вроде бы Йен даже ожил, раз вышел на улицу с пивом руке. Как-никак, это ведь лучше, чем простой сон и постоянное состояние овоща?       Ожил и Микки. Не то, что бы он был при смерти — наоборот, пивные баночки в этот раз швырял он достаточно активно — просто теперь пришло осознание, что проблемы не решаются треском пустого железа о стену.       Нужно идти.       Насколько бы амбивалентны его чувства не были — Микки всего-то нужно постучать в дом Галлагеров, позвать Йена и извиниться.       Всего-то.       Ты жалкий, Микки, это всего лишь просьба о прощении, и Йен имеет причину, чтобы тебя никогда не простить.       Милкович прекращает умственный бунт, встав со скрипучей, старой кровати, которая, безусловно, прожила намного больше, чем он.Парень же больше ни над чем ни размышляет — молча проходя мимо Терри, увлеченно читавшего труды некого австрийского нациста, случайно захватывает чью-то бутылку и идет в недалекий дом.       И вот, уже ступеньки.       Хрен с ним с этим стуком, мысленно проговаривает Милкович, без каких-либо усердий открывая входную дверь. Проходя в гостинную, темноволосому видна рыжая макушка из-за дивана, но это всего лишь игра света и чьей-то брошенной одежды. Из кухни разносится треск холодильника, но совершенно ни одного шага или действия.       Первый этаж пуст. — Йен... — шепчет Микки, сжимая ладони, пока скрипит лестницей, поднимаясь по ней.       Ванная открыта, и свет, упавший из окна, показывает, что в ней нет никого, кроме, конечно, зубных щеток, тазиков, зубной пасты и шампуней. Безусловно, в ней есть еще гости, в ней присутствует ванна, раковина, старенький туалет...но не Йен.       Где ты, Галлагер?       Явно не в своей комнате.       Дверь послушно открывается под рукой Милковича, демонстрируя полнейшую пустоту и небольшое неубранство на кровати Карла, но с кроватью Йена все в порядке — она такая же, как и всегда.       Старый матрас прогибается, когда Микки садится на него, опуская руки на подушку.       Галлагер, будь здесь, пожалуйста.       Ладони вновь сжимаются в кулаки, подминая под собой чужую подушку. Парень зол на Йена, но больше всего, конечно, на себя. Он принюхивается, желая учуять то, как пахнет постель после того, как на ней спал Йен.       Никак.       Ты шутишь?       Или, может, тебя на самом деле не существует?       В доме нет никого — именно этого вывода боялся Микки. Того, что извиняться уже будет невовремя и не перед кем.       И в конце концов, уже совершенно невозможно.       Ступеньки лестницы рябят в глазах, пока Милкович чуть ли не со скоростью света сбегает по ним, а затем, задыхаясь, останавливается, облокотившись на столешницу кухонной тумбы. Смотрит вперед, туда, где находится дверь во второй туалет, и снова на секунду ловит абсурдную мысль о том, что Йен прямо сейчас стоит там, а вот мысль, вживившись в мозг, создает его образ возле двери так, что Микки действительно начинает казаться, что его возлюбленный стоит там.       Это бессмысленно, Йен, кажется, тебя и вправду не существует.       Милкович, заканчивая свои размышления и попытки отдышаться после быстрого спуска, наконец снова оказывается на улице, выходя через дверь на кухне.       А вот теперь ему точно не кажется.       На перилах, уступчиво сопровождающих старые ступеньки, сидит Йен, допивая бутылку светлого пива.       У Милковича нет слов, чтобы сказать что-то рыжеволосому — все извинения и просьбы забываются за мгновение.       Больше ничего не нужно.       Только Йен.       Сейчас.       Галлагер, в свою очередь, видит Микки уже немного мутным и поплывшим от слез, но ведь скорее от слез радости, чем горя. Да и сам Милкович сейчас выглядит, словно лука нанюхался.       В минуту оба парня срываются с места, пылко пытаясь доказать, как им хочется рассказать очень многое.       Объятия.       Любимые объятия.       За ощущение сжимания собственной спины в пальцах с надписью "F-U-C-K" Йен и так был готов отдать многое, а теперь ему и вовсе хочется заобнимать своего любимого в ответ, чтобы на нем и живого места не осталось.       Впрочем, это — вопрос двоякий и решится он немного позже. — Боже, Боже, Галлагер, я не знаю, честно — шепчет Милкович, тыкаясь в чужое плечо, — Честно, что мне нужно сказать? — Ничего. — Милковича словно прошибает холодным потом, — Просто постоим молча. — Нет, Йен, давай по-другому, — повторяет Микки, — Прости меня, Йен.       Йен понимает.И прощает, безусловно прощает.       А как же можно не простить такого человека, как Микки?