Насколько глубока твоя любовь

Вернувшись из Мадрида в пригород Валенсии, в ставший в каком-то смысле родным отель (с по-прежнему шестиразовым питанием, к тому же), Микки злорадствует, потому что новые жильцы соседнего гостиничного номера спят на тех же кроватях, на которых он с Йонасом и Чин с Варгом обтрахали каждый угол. Если быть точнее, в том номере они даже сидя унитазе умудрились поебаться. Теперь насыщенные каникулы американцев сворачивают в куда более спокойное русло. Едва оклемавшись от сытного обеда, путешественники собирают по вороху ношеной одежды и отправляются в прачечную при отеле. Из-за дефицита ярких впечатлений Микки и Чин на ровном месте ругаются у стиральной машины: Чин настаивает на кондиционере для белья с запахом чайной розы, а Микки утверждает, что «ароматизатор — это гейство». — Как будто мы не геи! , — огрызается Чин. Оба парня понимают, что их ссора куриного помёта не стоит, поэтому, не сговариваясь, распихивают одежду по разным барабанам и, пока вещи стираются, гуглят мероприятия поблизости. До позднего вечера перспектив развеяться — никаких. Вдобавок Микки обнаруживает у себя в паху безобразную сыпь из-за жары и рановато отрастающих после восковой депиляции волос. Брюнет матерится на весь этаж и поминутно чешется. В связи с чем рациональный Чин рекомендует пострадавщему от недобросовестно оказанной косметической услуги испытать на себе целительные свойства морской воды. — За один день сыпь, конечно, не пройдёт… — рассуждает Чин. — Но раздражение и зуд уменьшатся. Дай-ка посмотреть! Чин делает шаг к Микки и пытается заглянуть в его шорты, за что тут же получает звонкий шлепок по руке. Весь путь до номера он притворяется, что жутко оскорблён, потому что «всего лишь хотел помочь!» Приятели выбирают нудистский пляж, ведь париться в плавках для Микки сейчас было бы опрометчивым решением. Солнце уже не палит так нещадно, как в первой половине дня, поэтому парни не только много плавают, но и позволяют себе дремать на больших гостиничных полотенцах, расстеленных прямо на тёплом песке, поскольку на этом самопровозглашённом пляже с жиденькой кучкой разновозрастных испанцев нет ни шезлонгов, ни зонтов. Как только Чин достаёт айфон, чтобы увековечить в сторис морскую пену у берега, обрамляющую его ступни, к нему сразу же подскакивает отец семейства, загорающего неподалёку, и выбивает из американского туриста желание снимать что-либо на камеру в этом месте. Незадачливому адепту соцсетей нечего возразить, претензии к нему справедливы. Он притуляет свой виноватый зад на полотенце рядом со спящим Микки и убирает айфон с глаз долой. Наотдыхавшись вдоволь, Чин и Микки неспешно бредут в сторону своего отеля мимо продуктового рынка. Одна из торговых палаток отличается скоплением покупателей, в ней делают смузи из свежего манго со льдом. — Пятёра евро за стакан занюханной фруктовой пюрешки?! Они офонарели что ли! , — взрывается Микки и спрашивает у Чина, как он относится к бесплатному смузи. Чин одобряет план Микки, не углядев в нём никаких рисков, и идёт на абордаж торговой палатки. Дождавшись своего часа, парни заказывают четыре смузи, молча демонстрируя нужное им количество на пальцах человеку, который отвечает за приготовление напитка. Они не смотрят на продавца, который еле успевает принимать оплату наличными, непринуждённо переговариваются друг с другом на английском и любезно приглашают людей, стоящих за ними, тоже делать свои заказы. Чин при этом сперва неторопливо расстёгивает молнию на своей поясной сумке, а потом в таком же темпе застёгивает её. — Давай шустрее, я пересох, — обращается Микки к испанцу, разливающему смузи по стаканам. Тот всовывает в крышки толстые соломинки, выдаёт четыре напитка англоговорящим клиентам и переключается на следующих покупателей. — Пасибки, — ухмыляется Чин своему находчивому приятелю. — Делов-то, — отмахивается от него Микки. Когда перед американцами, допивающими смузи, возникает шествие из примерно сотни человек в телесного цвета надувных костюмах фаллосов, они гадают, в поддержку чего именно организован этот «парад хуёв» — демократической партии Испании, расширения программы полового воспитания в школах, введения льгот отцам-одиночкам, феминизма или принудительного поголовного тестирования населения на венерические заболевания… Пока Чин и Микки дивятся на марширующих чудаков и вслушиваются в лозунги, которые они громогласно скандируют, к зазевавшимся туристам подбегает один из участников этого костюмированного шоу, приобнимает Чина за талию и экспрессивно призывает его к чему-то на испанском. Смеющийся над наглостью человека-пениса Микки объясняет Чину, что от него требуют евро за совместное фото, которого он даже не просил. Чин отпихивает от себя членообразного испанца-прилипалу, берёт Микки под руку и, не оглядываясь, переходит на другую сторону дороги. В нескольких минутах ходьбы от отеля парни становятся свидетелями выступления уличных музыкантов. В пригороде это редкое удовольствие, не то, что в Мадриде, Барселоне или Валенсии, так что Чин и Микки останавливаются, тем более песня звучит восхитительная. В центре разношёрстного музыкального коллектива матёрый, характерно одетый цыган солирует на шестиструнной гитаре и поёт так, что Микки хочется упасть на землю и забиться в агонии. Этот пожилой мужчина обращается с гитарой, как с диким животным, которое он укрощает. Кажется, будто цыган сердце своё порезал на струны, а потом натянул их, откалибровал и играет на них. Микки не виртуоз, так, бренчит с детства на электрогитаре, но он в состоянии распознать сложность композиции, а также талант и выдающиеся навыки этого музыканта. Когда песня заканчивается, цыган целует гриф своего инструмента и гладит его, как любимого человека, не обращая внимания на овации и на то, сколько банкнот опускается в коробку для сбора денег, стоящую у его ног. Микки роется в кармане и добавляет к заработку музыкантов двадцать евро. В этот момент он думает о муже: «Если бы я был Джими Хендриксом, Йен был бы моим Фендером Стратокастером. Он для меня лучшая, самая дорогая, ахуенная гитара мечты, которая ложится в руку, как влитая, а я его гений-гитарист. И наоборот. Если гитара так себе, будь ты хоть трижды Элвисом, шедевра на ней не сбацаешь. Так же, как и нет вероятности получить на выходе что-то, кроме говна, если на венце творения среди гитар лабает чмошник. А Йен… Он ведь вдохновлял меня ещё до того, как пробрался ко мне в трусы. Он заставил меня пересилить мой ахуй, понять, что мне нравится, выйти из режима скрытого гомика, перестать избегать охулиард проблем. Потому что Йен всегда даёт мне всё, что может, без остатка себя выжимает. Ставит на кон свою жизнь. Поэтому он стоит того, что я делаю то же самое». В мысли Микки вклинивается излишне воодушевлённый голос Чина, и он рад ему, как трели будильника похмельным утром. — Может, прокатимся до смотровой площадки? Там должна быть ничёшная панорама. Чин размахивает руками и нагружает своего приятеля тонной информации о замечательной, хоть и подозрительно дребезжащей канатной дороге в миле отсюда, за яхт-клубом, а также о прелестях поездок на шатающихся от ветра, не вызывающих у Микки никакого доверия видавших виды фуникулёрах. Микки вздыхает и флегматично ковыряется в ухе соломинкой от смузи. — Эти ж кабины на соплях держатся. Наебнёмся, кто нас потом соберёт? В пизду такую развлекуху. — Микки, ты чё высоты боишься? Чин транслирует пренебрежение, когда в его подбородок прилетает грязная соломинка Микки. — Со скуки ахуеть я боюсь! Давай вон тот катер угоним что ли, и то повеселее будет. Микки указывает кивком головы на одинокое судно, качающееся на волнах у берега, и делает шаг в его сторону. Чин ловит запястье Микки и дёргает на себя. — Врождённые психические расстройства точно не передаются через супружеский трах? Микки закатывает глаза и показывает Чину два средних пальца. — Атыбись. При этом Микки, разумеется, согласен, что угон катера не входит в фонд его золотых идей. Другое дело — драматический макияж, полупрозрачная майка и ультраобтягивающие джинсы для похода в самый респектабельный в округе ночной клуб на последних выходных испанского вояжа. Микки выглядит по-хулигански эротично с тушью для ресниц, жирной подводкой и чёрно-синими тенями. Безрассуднее и откровеннее, чем когда-либо. Его с Чином мгновенно выделяет из толпы, угощает коктейлями и ангажирует на собственную роскошную виллу поджарый, седовласый господин лет пятидесяти. Для своего типажа мужчина выглядит великолепно. Он не скрывает, что в родной стране (Армении) женат, занимает депутатское кресло, а тут регулярно проводит каникулы. Мужчина открыто интересуется синеглазым брюнетом. Чина он воспринимает как необременительное приложение, от которого было бы бестактно избавиться, коль скоро он друг Микки. Так что, когда все трое выходят из клуба покурить, снаружи их ждёт люксовое авто с водителем. Чин взволнованно шепчет что-то Микки, когда тот тушит окурок депутатской сигариллы о край мусорной урны. «Бля, да не ссы ты так, в случае чего я ему хребтину переломаю», — заверяет Чина Микки. «Ты не Терминатор, даже если мнишь себя им. Окей? Никто не справится с дюжиной вооружённых амбалов…», — Чину не удаётся договорить, потому что Микки выпаливает «Хуй с ним», и американцы наотрез отказываются сесть в машину к едва знакомому человеку. «Как истинные леди», — манерничает Чин, и они с Микки тихонько пересмеиваются, пока идут пешком в ресторан, куда они приглашены тем же депутатом за неимением варианта, в котором он увозит парней на виллу. В уютном ресторане с весьма неуютными ценами компания занимает огороженную плотными ширмами кабинку. Официанты суетятся, чтобы побыстрее обслужить важного гостя и сопровождающих его американцев, а потом больше не нарушать их приват, поскольку это требование клиента. Подмигнув Чину и Микки, депутат формирует на столе кокаиновые дорожки. В Саутсайде многие злоупотребляют дешёвым химическим аналогом кокаина, тоже стимулятором, но без эйфории среди эффектов. Отец, братья, сестра и сам Микки, бывало, баловались этим препаратом. От некоторых видений прошлого в своей голове Микки брезгливо морщится. Однако непосредственно кокаин, да ещё и не разбавленный дилерами детским питанием, аспирином, тальком и прочими белыми порошками — в гетто пойди поищи, поэтому Микки призадумывается. Ведь чистый от примесей наркотик недаром называется «депутатский кокаин». Так что Микки щипает Чина под столом и тем самым намекает ему под любым благовидным предлогом посетить уборную вместе. Им необходимо пообщаться. Насколько парень осведомлён, на здоровых людей его возраста и комплекции стимуляторы действуют примерно одинаково, тем не менее у Микки есть особенность: лично его кокаин может превратить в крайне опасного истребителя всего живого, потому что аналоги делали с ним нечто подобное. «Причинение тяжких телесных повреждений это тебе не зайцем в электричках разъезжать! Хотя и этого достаточно, чтобы поиметь проблемы в Америке», — мысленно рассуждает Микки. — Короче, Ли, слушай сюда: присматривай за мной, лады? Поймёшь, что я собираюсь опиздюлить этого ебаната, скажи мне «пухляш». Чин недоумевает. — А? Микки предлагает замену «пухляшу». — Скажи «Ларри». Чину надоедают недоговорки Микки. — Я не запомню, Мик! Чё это за шифр такой? Микки шумно вздыхает. — Блядь. Скажи мне: «твой ёбаный мямля-офицер по условно-досрочному!» Лицо Чина озаряет догадкой. — Аа. Микки наконец доволен, но, на всякий случай, проверяет, действительно ли всё улажено. — Усёк? Чин кивает. — Угу. Микки шлёпает подвыпившего, слегка заторможенного Чина по мягкому месту и широко улыбается. — Оки-доки, Мулан, погнали. Белоснежке пора оттянуться! В течение часа депутат, свободно владеющий английским, вербует Микки в свои любовники-содержанки. Клянётся навещать его в специально арендованной для встреч чикагской квартире раз в месяц, не лезть в брак Микки, постоянно одаривать его ювелирными безделушками и чем бы то ни было ещё, согласно его запросам. Такой обстоятельный подход к делу не позволяет сомневаться в том, что этот мужчина ценит своё время и покупает отношения с молодыми спутниками далеко не впервые. Микки даёт депутату номер телефона американского оператора связи со случайным набором цифр, обещая, что включит мобильный, как только доберётся до отеля. Он не планирует продолжать знакомство даже на уровне познавательного секс-приключения с партнёром постарше, что не мешает Микки снюхать весь предоставленый в его распоряжение кокаин, зарядиться коллекционным ликером под завязку, пройтись по деликатесам из меню, помочиться в дизайнерскую мраморную раковину ресторанного туалета и высморкаться в элитные портьеры многострадального заведения. На этом фоне дифирамбы спонсора в адрес Микки вроде «в тебе есть класс» и «ты такой грациозный» звучат фантастически уморительно. Через несколько минут после того, как Чин и Микки вместо посещения туалета покидают ресторан, эти чрезвычайно бодрые из-за допинга американцы бегут по улице по направлению к своему отелю. — Пушка, Микки, это было феерично! Так грамотно срулить… У меня слов нет, блядь! Чина заносит, он спотыкается о камень на дороге, и Микки подхватывает его в полёте на мощёный тротуар. — Ты реально не понимаешь, насколько ты чуткий при всей своей беспардонности? Брови «чуткого» синеглазого парня только начинают реагировать на похвалу, а Чин уже поглаживает член и яйца Микки, преодолев ткань джинсов и прикасается губами к его шее. «А по ебальничку?», — беззлобно предупреждает Микки и вытаскивает руку Чина у себя из трусов. Совратитель-неудачник смотрит на Микки так жалобливо, будто его только что окатили ведром помоев. — Я в такой жопе, Микки. В такой жопе… Что мне теперь возвращаться к вибратору? Это настолько отличается от живого хуя, что мне лень вовремя заряжать прибор. Беда не в сексе, конечно… Просто я поражаюсь тебе. Твоей несгибаемости, а ещё… я завидую твоему мужу. Что со мной не так, а? Я не заслуживаю кого-то вроде, ну, знаешь, тебя? Чин сокрушённо жуёт свою щеку изнутри, и Микки отчего-то вдруг чувствует себя уставшим. — Вот ты вообще не шаришь, куда прёшь, Ли! Ответь на вопрос. Если ты, например, воин и застрял вместе со своей раненой, истекающей кровью лошадью на необитаемом острове, где нет ни врагов, ни союзников. Ты и лошадь со смертельным ранением, всё. Ты добёшь её? Или будешь продлевать её мучения, м? Чин представляет себе эту картину, и его тошнит. — Ничё не говори, Ли. Я знаю, чё бы ты сделал. Так вот, а мы с Йеном выбрали бы один и тот же ответ. Не твой, точно. Микки замедляет ход, Чин подстраивается, и они идут плечо к плечу. Микки разрывает от действия кокаина и всего того, о чём он обычно молчит. — Йен — первый мужчина, которого я поцеловал. Я два с лихуем года отмахивался от его поцелуев чуть ли не кулаками, это же так по-пидорски! Хотя мы еблись, как краснокнижные пичуги. Никто не говорил мне, что любит меня, даже моя мать, прикинь. Йен сказал. Он талдычил это до тех пор, пока я не сознался, что тоже люблю его. Он как моя сбывшаяся надежда на что-то хорошее. Много лет я смотрел на него и думал: не может быть, что он мой, так только в сказках бывает! Чин вспоминает тот год, когда Йен познакомил его с Микки и Мэнди Милковичами. Вскоре после этого Микки угодил за решётку на большой срок, и у Йена завязался сперва роман с пожарным, а потом — с волонтёром центра ЛГБТ-молодёжи. Чин решает, что если его побьют за следующий вопрос — пусть. — Вы же расставались прям по-серьёзке, не? Микки останавливается, расстёгивает ширинку и справляет малую нужду на клумбу. — Ну, когда он перестал приходить ко мне на свиданки в тюрягу, я срастил, что это у него фляга свистнула, и сбежал. Смысл куковать взаперти, если никто не дожидается? У Йена был парень, приличная работа — медбрат в неотложке! Но он прискакал ко мне в доки по звонку. Я думал, попрощаться. Микки грустно усмехается и, заправив член обратно в трусы, продолжает говорить. — Короче, он проводил меня до границы с Мексикой, отдал мне свои накопления (двенадцать зарплат) и убедился, что погранцы меня пропустили. Что бы он там ни плёл тогда, он не поехал со мной, потому что не хотел обременять меня. Мы оба были бы в бегах, подходящих врачей и лекарства при его заболевании быстро не найти. Болезнь ставила раком нас обоих. Так что какое это в пизду расставание? Это ёбань, которая случилась. Мы её не то чтобы выбирали. И главное, жил бы этот обмудок без драм, я б в США ни ногой! Наверное… Так ему ж надо было съехать с катушек окончательно. Хуле не съехать: я в Мексике, мамаша его сдохла, не помог ни парень, ни коллеги, ни семейка его заботливая. Обострение ебанутости — почему нет! Взрыв автофургона противников пидорасов и два года срока за это — пожалуйста! Пришествие гей-мессии на курорты исправительной системы штата… Бам! Заебись, да? Чин мотает головой. Он отлично помнит, как подробно этот случай обсуждался в новостях по федеральным каналам ТВ и какой имел общественный резонанс. Микки закуривает. — Как я мог не кинуться в этот омут? Чин соглашается. — Никак. Микки шумно вздыхает. — Потому и картель сдал, лишь бы к нему в камеру засадили. Хуже разве могло стать? На самом деле могло, конечно… Я очковал, что, когда в камеру зайду, Йен будет меня терпеть только потому, что застремается обидеть. И так-то ему там, может, и без меня было бы заебок. Продырявили бы малёхо, глядишь, понравилось бы снизу-то, звездой колонии стал бы. Короче, хуй проссыт, как повернулось бы. Чин поднимает указательный палец в воздух и задаёт уточняющий вопрос. — Ты типа тогда так думал или щас тоже? Микки смотрит на Чина, как будто тот сказал невообразимую глупость. — Тогда. Сейчас у меня других думок хватает. Вероятно, зрение Чина адаптируется к темноте, потому что он начинает перешагивать стыки плиток на тротуаре, чем действует на нервы Микки. Чин абсолютно не замечает этого, он слишком увлечён беседой. — Так сейчас, ребята, вы вместе? Какие у вас правила? Почему ты не спишь со мной? Микки рявкает на своего попутчика. — С кем угодно, только не с тобой. Чин ссутуливается и поправляет причёску. — Экстерьер подкачал? Микки хохочет. — Экстерьер, блядь… Ты как чё сморозишь! Знаешь, в местах не столь отдалённых, ну, за колючим ограждением под током, водятся вши, и однажды мы с Йеном подцепили их. Поэтому, когда нам разрешили взять бритвы в день похода в душевую, мы побрили друг друга налысо. У нас были покусанные шеи, плечи, расчёсанные корки за ушами… Вот был видок у обоих! И ничё. Мало того, мы весь срок были вынуждены срать друг при друге. Там же толчок по центру камеры, без перегородок. Гадишь, как на сцене в свете софитов, и вентиляция не ахти. Йен же меня не разлюбил после того, как три дня таскал мою температурную тушку с диареей на горшок, мыл мне жопу и стирал исподнее. Смекаешь? У него ведь нет конкуренции! Он и до брака был со мной в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии. Вот почему мой муж Йен, а не любой другой парень с его внешностью. Чин бросает на Микки взгляд, полный азарта и надежды. — Окей, но у вас типа перерыв щас. Так? Чё бы не пошалить со мной-то? Микки хрустит суставами запястий и закатывает глаза. — Ли… Ёбаный ты по голове, мозги мне не компостируй. Лады? Ты — друг. Я не буду с тобой ебстись. Точка. Голос Чина становится робким и тихим. — Тотальная френдзона? — Да, что бы то ни было. Мы с Йеном тебя усыновим, сучёныш, и не успокоимся, пока не выдадим замуж за заебатого парня. На лице Чина расцветает озорная улыбка. — Ну, если так… Когда Микки и Чин попадают в свой номер, им становится непонятно, зачем они туда пришли. Ночь только начинается, парни неудовлетворены, и уснуть сейчас им удастся вряд ли. К тому же, Микки одолевают мысли о Йене, совокупляющемся с блондином Брайаном и не пытающемся дозвониться до собственного супруга. Микки решает: чем бы его ни встретил Чикаго, он, если придётся, отобъёт мужа хоть у тысячи Брайанов. Сегодня же Микки стирает с себя косметику, меняет майку на более мужественную и тащит Чина в простенький клуб на той же улице, где стоит их отель. Оттуда Чин вскоре удаляется в гостиничный номер к спортивного вида поляку с пепельно-русыми волосами, а Микки выхватывает на танцполе юного, высокого, сероглазого испанца с обесцвеченными кудрями и вымещает на нём весь свой хаос, творящийся в душе. Микки не даёт юноше сделать себе минет, ведь сыпь у него в промежности видно даже в ночном переулке за клубом. Вместо этого Микки разворачивает крашеного блондина лицом к стене, надевает презерватив и, наскоро кончив, делает немного менее бурлящим кипение крови в своём сердце. Больше до конца отпуска Микки никого к себе не подпускает. «Остоебенило мне всё это», — думает он, пакуя чемодан перед отъездом в аэропорт во вторник. «Если муж позволит, я вообще никогда никого, кроме него, трахать не буду!»