Насколько глубока твоя любовь

Начиная с субботы Йен постепенно превращается в активнейшего охотника на фэнтезийных монстров в составе команды Лиама Галлагера и племянника девушки Дебби, Сабрины. Этот подросток даже в быту отзывается на игровой никнейм собственного авторства «На_Нахуй_17». Не самое легко произносимое прозвище, которое, впрочем, полностью устраивает окружающих. Вместе ребята добиваются неплохих успехов в популярной среди подрастающего поколения сетевой видеоигре. В промежутках между выгулами сенбернара Пухчо, признавшего Йена вожаком стаи, и завоеванием строчки в топе участников охоты на монстров Лиам вовлекает старшего брата ещё и в школьные баталии. Под руководством Лиама и вздыхающих по нему подружек-одноклассниц Йен вручную расписывает плакаты для акции протеста юных левшей против лицемерия в учебных заведениях, где только и рассуждают о том, как школы адаптированы к нуждам разнообразных меньшинств (на самом деле никак)! «Пиздеть — не мешки ворочать», — в шутку предлагает слоган для митинга Дебби. И пока Йен смеётся, а Лиам закатывает глаза, шустый Пухчо закусывает подсыхающими без присмотра на полу уже нарисованными плакатами, после чего с невинным выражением морды дразнит людишек своими разноцветными клыками и языком. Если бы Йен был бисексуален хотя бы на долю процента, у него точно случился бы кризис ориентации от круглосуточно провокационного поведения сестёр Сабрины. Они просят его принести им «забытое» полотенце в ванную, застёгивают босоножки, оттопырив свои тылы строго в его сторону, потягиваются со звуками, достойными «Порно-Оскара» и делают Йену массаж в четыре руки по поводу и без повода. Это тот самый случай, когда для женщин гей «замужем за мужиком только потому что у него доброй бабы не было» и гетеро этому отщепенцу стать суждено именно с их помощью! Йен делится с сёстрами Сабрины историей своего единственного традиционного секс-опыта, и это снижает концентрацию домогательств до уровня, который он способен терпеть. Мама Сабрины нет-нет, да и шокирует желудки домочадцев каким-нибудь диковенным варевом. Гювечем с полусырым картофелем, например, пахнущим не тушёным мясом с овощами, как положено, а чем-то затхлым. Продегустировав его, исключительно из вежливости, Йен или заказывает голодному семейству пиццу, или соображает на всю компанию элементарную пасту с лососем в сливках. Главное, чтобы много и съедобно. Когда обитатели квартиры едят, рассевшись на всех доступных поверхностях, включая невесть откуда взявшуюся шаткую табуретку, Дебби смотрит на Йена благодарным взглядом. Шестилетка Френни чавкает, тихо отрыгивает и начисто вылизывает тарелку прежде чем незаметно для матери поковыряться в зубах ножом. «Как дядя Мик», — язвит Лиам и толкает Дебби локтем в бок. «Принцесса растёт», — обрывает его Йен. Пока Дебби разбирается в сути диалога двух своих братьев, Френни успевает вернуть нож на стол и убегает обниматься с Пухчо. Как-то после рабочей смены Йен приглашает Игги и Колина Милковичей позагонять бильярдные шары в лузы в памятном для них зале бара «Алиби». Заодно он совсем чуть-чуть надеется выведать у них что-то полезное о Микки или же бесцельно поговорить с кем-то о своём муже, не вызвав при этом в собеседнике желания заклеить ему рот. Звон колокольчика над входной дверью окутывает Йена ностальгическим теплом, когда в помещение входят завсегдатаи бара, Томми и Кёрмит. Чтобы никто не остался не у дел, для партии в бильярд нужен четвёртый, поэтому, обменявшись приветствиями, Йен объединяется с Игги, а Кёрмит — с Колином. Томми больше заинтересован в выпивке. — Да… ты прям как на место боевой славы вернулся, пацан! Давно тебя тут не видел. Кёрмит с любопытством изучает Йена взглядом своих чуть на выкате то ли серых, то ли светло-карих глаз. При таком освещении, как здесь, возможно, извечный собутыльник Кёрмита — Томми — и тот не знает, какого они цвета. Йен отвечает Кёрмиту ничего не значащей, дежурной фразой, но этому похожему на шарпея мужчине в мешковатых голубых джинсах и мятой рубашке в клетку мало общения в рамках бильярдной партии. — Ты, смотрю, стал ещё рыжее! «Ох, Кёрмит, не это ты собирался сказать мне», — проносится в голове у Йена. — Ну, а ты, Кёрмит, — ещё лысее. Йен выдаёт это, не успев как следует подумать. — В смысле, тебе идёт. Игги вручает кий Йену и чуть подталкивает его к столу хлопком ладони по спине. Кёрмит зачёсывает назад свою скудную шапку волос пятернёй, хмыкает и тоже берёт кий. — Мда… а какой у Микки был каминаут в этой самой дыре и как вы из-за этого подрались с корешами Терри! Ебать, было шоу! Кто кому стул о горб сломал? Колин предупреждающе стискивает плечо Кёрмита и хищно улыбается ему. Игги сжимает и разжимает кулаки, застыв на месте. Йен кивает Игги и обращается к притихшему Кёрмиту. — Я, конечно, тоже восхищён каминаутом Микки. Но ты бы не напоминал больше, лады? Тот период был слишком жёстким. Кёрмит открывает рот явно не для того, чтобы закончить этот разговор. Ему неведомо чувство меры. Йен рычит на мужчину. — Что, Кёрмит, может, посмакуем подробности того дня, когда Терри Милкович застал нас с Микки в постели, избил и под дулом пистолета заставил собственного сына присунуть проститутке? А меня держал в той же комнате, чтобы из Микки вытрахивали педика в моём присутствии! Колин отпускает плечо Кёрмита и плюёт на пол. В баре «Алиби» никому нет до этого дела, такое отношение к чистоте — фишка заведения. — Русская проблядёха. Колин цедит это сквозь зубы, отправляя шар в лузу. Игги отвешивает лёгкий удар кием брату по заднице. — Закрыли тему! Губная гармоника, которую Колин достаёт из кармана и прикладывает ко рту в перерывах между подходами к бильярдному столу, помогает переключиться с обсуждения Терри Милковича на беседу о куда более симпатичном члене семьи Йена. — Так и где щас твоя фигуристая старшая сестрёнка, Фиона? Говоря о Фионе Галлагер, Колин потирает большим пальцем уголок рта. Игги ухмыляется и шевелит бровями. — В Индонезии. Мутит чё-то с туристическим бизнесом. Колин хрюкает от неожиданности. — Трансвеститами торгует что ли? Йен часто моргает. Ему не известен точный ответ на этот вопрос. — Не, вроде законный движ. Веганские кафешки и спа. Братья Милковичи поджимают губы в одинаковой манере. — Значит надолго там. Йен разводит руками. — Получается, так. Это подходящий момент, чтобы заговорить о Микки, и Йен предпринимает попытку. — Если б я знал, какой у Микки рейс, я, наверное, разбил бы лагерь в поле у аэропорта и пас его самолёт. Постелил бы в высокую сухую траву (она там везде) плед, забрался на смотровую вышку и пялился в небо. Колин скептично хмурится. — Нахуя? Типа свидание? Йен берётся двумя руками за голову и вздыхает. — Типа… я хочу быть с ним в каждом из самолётов, понял? И трахать его на одеялке, в траве, на вышке, блядь, и на том свете… Колин наигрывает на губной гармонике мотив песни «Моё сердце будет продолжать биться» Селин Дион, когда Игги подходит к Йену и треплет его по волосам. — Хуйня это. Во-первых, малой не сдаст номер своего рейса даже нам. Во-вторых, он может лететь через любой зарубежный Всратсбург с пересадками и значит тебе — караулить всё, что садится у нас в городе. Не дохуя ли за сутки? То-то же. Уже не говоря о том, что международных аэропортов в районе Чикаго — два. Без понятия, чё за поле такое ты там нагуглил. Ну, и в-третьих, братец бы с этой твоей романтической ебалы с пикником только поржал бы. Йен прикидывает в уме, как отреагировал бы Микки, и решает прислушаться к тому, кто знает его супруга с рождения. — Я, короче, накануне нашего тройничкового срача предложил ему вытатуировать на моём хуе надпись «Собственность Михайло Александра Милковича». Не потому что у Микки скоро днюха и как бы даже не затем, чтобы пометить прибор… Кёрмит приходит в себя после заявления Йена и перебивает его. — А ты длине-то не льстишь, Галлагер? — Показать? Колин машет на Кёрмита рукой, которой только что инстинктивно прикрывал пах, представив, каково было бы татуировать свой член. — Круто, наверное, когда у тебя там полное имя мужа. Заводит. У Йена мечтательное выражение лица, когда он говорит это. Колин вздрагивает, потому что не может согласиться с Йеном. — А ты учитываешь, что во время сеанса татуировки хер должен стоять? Йен парирует. — Ну, так Микки будет рядом. И вообще, он сам сделает, чё там! Потренируется на бананах сперва, у них кожура по фактуре — то, что надо. Машинку с чернилами и кабинет в салоне арендуем… Игги цыкает, отрицательно качая головой. — Ты же не мазохист, Галлагер. Как сохранишь боеготовность при такой боли, а? От местной анестезии небось повиснет твоя анаконда. Йен верит в свою выносливость. — За пять минут не повиснет. Игги разглядывает татуированные фаланги пальцев рук, свои и Колина. — Это если кривыми-косыми буквами. А на заебательский шрифт может и полчаса уйти. Йен смущается. — Бля, ну… В любом случае, Микки не успел дать мне добро. Колин толкает его в предплечье. — Пожалел тебя, значит, чудилу. Йен заметно грустнеет. — Да не. В Испанию улетел. На следующий день развозок у «Галлавич Секьюрити» меньше обычного, поэтому старые знакомые Йена легко уговоривают его на авантюру. Йену кажется, что волонтёрство в ЛГБТ-организации — исцеляющее занятие, особенно полуобнажённые съёмки на фото для перекидного календаря, средства от продаж которого получает фонд поддержки геев, пострадавших от домашнего насилия. Йен просит Игги высадить его из рабочего фургона в миле от студии, где будет проходить фотосессия. Ему нужно записать дневниковое видео для Микки. — Прикинь, до меня только дошло, почему я так фанатею от кофе на вынос, даже стрёмного из автомата! Иду, как ебанько, щерюсь на солнце, размешиваю сахарок из пакетика деревянной палочкой. Лошара же! Но хуй там, я делаю это потому что могу! Могу идти по улке и попивать кофей. Хоть пять штук кряду вылакать. Теперь я догнал. Не там, не при аресте, не на зачитывании приговора, неа, — вот сейчас, шуруя по Чикаго с этим дебильным подобием кофе в руке. И я прекрасно вкуриваю, что эти автоматы редко подробно вычищают внутри, так что зёрна смалываются вместе с высохшими (или блядь живыми) тараканами. Мне не противно! Меня вставляет сама идея. Ты меня понимаешь, Мик. Это не объяснить тому, кто не прочувствовал на себе. Как же мне тебя не хватает! Секунд пятнадцать Йен молча смотрит в камеру айфона, а потом продолжает говорить. — Знаешь, Микки, я ведь ругал тебя, обзывал по-всякому, чтобы удержаться — не ходить к тебе в тюрягу тогда, ещё до Мексики. Внушал себе, будто ты не герой моего романа. Пытался забыть тебя и влюбиться в другого. Тупица, да? При мысли о тебе мои уши торчат, как у добермана, мозг выпрыгивает из головы, нос повсюду вынюхивает твой запах, флюгер в штанах указывает на север и обостряется астма, которой у меня вообще-то отродясь не было! Я это всё только потому хуевертил, что ни дня не считал себя достойным тебя с тех пор, как узнал, куда способна сворачивать моя биполярка. Ты не волнуйся, у меня нет эпизода, я в порядке сейчас. Обложился роднёй, как стены мягкой обивкой в психушке. Йен на мгновение вспоминает свои будни в клинике и, закрыв глаза, мотает головой. — Слушай, ты же там упражняешься с Чином… Надеюсь, тебе не нравится. Блядь. Но даже если да. Можешь курить, стряхивая пепел мне в рот. Хоть на постоянной основе. Только останься со мной. Впредь я постараюсь думать, что говорю. Йен знает, что Микки ни при каких обстоятельствах не станет кормить его пеплом от своей сигареты, и тем не менее этот образ берёт, да и вызывает у него эрекцию. В приподнятом настроении он вынужден несколько минут потоптаться на крыльце студии, чтобы его ширинка обрела приличный вид. Внутри здания Йен следует за стрелками на стенах, пока не натыкается на охранников у раздевалки и гримёрки моделей. Он усомнился бы в собственной привлекательности, если бы в его почтовом ящике не лежало входящее письмо с приглашением на съёмку, — так прелестны другие парни. Йену тяжело сравнивать себя с ними, и он понимает, что здорово признателен человечеству за изобретение графических редакторов. Каждого мужчину-модель снимают на индивидуальном фоне и в антураже, отражающем его профессиональную деятельность. Йена фотографируют в армейского типа ботинках со шнуровкой, кожаной портупее на голое тело, шортах-карго песочного цвета и рядом с пышным кустом марихуаны в латунной кадке. Разумеется, его переживания на счёт своей внешности напрасны, и после съёмок модели наперебой зовут его «пропустить по стаканчику» в ближайшем кабаке. Самых настойчивых Йен заверяет, что не пьёт, однако не может отказать им в приятельских посиделках. В сущности, ему всё равно, как сейчас убивать время. Так группа отборных красавцев оказывается в модном баре. Будь Йен на другом этапе своей биографии, от разнообразия местной гей-фауны у него разбежались бы глаза. Какие только экземпляры тут не водятся! В одном все эти парни одинаковы: они — не Микки. Напористее остальных с Йеном себя ведёт коллега по фотосессии, который наверняка неоднократно обращал натуралов в гомосексуальное русло. «Чувак, ты неотразим, как результат скрещивания юного Брэда Питта и ебучего Тома Харди. Супер в моём вкусе», — отвечает Йен на очередное поползновение со стороны этого коллеги. «Покажи мне того имбецила, который не обварил ноги кипятком, увидев тебя. Ты разрывная пуля, нахуй. Но Микки моя любовь. Он уважает меня…», — парень не даёт Йену закончить мысль. «Я тоже тебя уважаю. Ты мне очень-очень нравишься», — говорит он, заглядывая Йену в глаза. — Ты не понимаешь. Недавно Микки сказал мне, что не может затмить всех мужчин планеты, поэтому не будет стоять между мной и тем, чего я заслуживаю. Он мог запретить мне, устроить сцену, но вместо этого великодушно дал мне право иметь всё, всех, и его в том числе. А твоя любовь, насколько она глубока? Ты кого-то любишь так, а? Парень насупливается. Он явно растерян, и теперь Йену слегка неудобно перед ним. — Ты не грузись, братан, когда-то я был бы рад засадить тебе или, чем чёрт не шутит, дал бы тебе засадить мне, просто после осознания поступка моего мужа я нахрен ослеплён его сиянием и ничего не могу, у меня упадёт в процессе, бля буду. Если вообще подымется. Микки у меня по венам течёт, я вижу сны о нём с открытыми глазами, я дышу, чтобы иметь возможность трогать его. Не из-за секса. Он такой… нереальный. Когда надо, Микки может раскрошить физиономию кому угодно, или без предварительной растяжки усесться на шпагат, как долбанный Ван Дамм. Йен представляет Микки с широко раздвинутыми ногами и поправляет член в штанах. — Я ни с кем не чувствую себя таким желанным, а ведь я был гоу-гоу танцором, однажды снялся в порно и ёбся за бабки под наркотой! Этот мужчина в курсе, и тем не менее восторгается мной двадцать четыре на семь и не даёт мне спуску, держит в тонусе. Он мой партнёр, возлюбленный, семья. Если мы созависимы, то я пиздецкий везунчик, что у меня это именно с ним. Если мы абьюзим друг друга, то для меня честь быть подавляемым им и подавлять его. На хуй ярлыки и осуждающее общепринятое дерьмо! Кто провозгласил себя эскпертом в любви? Я не могу без своего мужа, я не хочу! Если человек — в некотором смысле вещь, то пусть я принадлежу ему, потому что с ним я в надёжных руках. Любой был бы счастлив выставлять его напоказ, работать с ним в команде, быть его мужем, а он выбирает меня. Собеседник Йена печально улыбается. — Ты по уши, это нормально. Молодожёны? Йен хмыкает. — Молодожёны, да, но… двенадцатый год, мужик! Я влюблён в него двенадцатый год. Парень выглядит потрясённым. — Ёбаная жизнь, рыжий, этот твой Микки в натуре мистер вселенная! — Воистину, чувак. Так и есть. Поклонника Йена будто магнитом притягивает к противопложному концу барной стойки, откуда он бросает на неприступного мужчину взгляды замученного котёнка под проливным дождём. Перед тем, как покинуть помещение Йен слышит отчаянные переговоры компании стеснительных юношей, заказывающих себе эль. Квинтэссенцией их «совещания» является фраза: «Какие королевы у музыкального автомата, вот бы подкатить!» По виду этих людей можно предположить, что, скорее всего, они девственники, и уж совершенно точно не разбираются в том, как «подкатывать» к кому бы то ни было. Йен знакомится с вышеописаными «королевами», приводит каждому робкому кавалеру по даме и уходит домой. «У меня свой король. Свет моего мира», — думает Йен, засыпая тем вечером. Со вторника он перебирается в их с Микки квартиру. Проверяет все рейсы, прибывающие в Чикаго: нет ли новостей об авиакатастрофах, задержках, отменах, захвате заложников… Уведомлений от инстаграма не приходит, и в течение нескольких часов Йен обновляет страницу Чина Ли на фэйсбуке несколько сотен раз, пока боль в кисти его правой руки не становится невыносимой. Тогда он меняет её на левую и тычет, тычет в экран до онемения указательного пальца. От этого помешательства Йена отвлекает ощущение, будто он оглох, — настолько тут тихо. Выходца с юга города накрывает тоской по вою сигнализации. Йен буквально нуждается в том, чтобы произошло хоть что-нибудь отвратительно громкое в этом сонном царстве благопристойности! Наевшись заусенцев, он наконец забрасывает бесполезный мониторинг, включает на телефоне эмбиент и затевает генеральную уборку, хоть Микки и не из тех, кто обращает внимание на толщину слоя пыли где бы то ни было. Йен тоже не мастер спорта по аккуратности, уборка для него — нечто вроде ритуала и способа не сойти с ума. Так что Йен застилает кровать свежим постельным бельём, натирает стёкла в окнах до прозрачности слезы ребёнка, пересаживает фикусы, прикрепляет к стене давно отвалившийся квадрат кафеля, проходится по квартире с моющим пылесосом и заменяет крепление дверцы кухонного гарнитура. Напоследок Йен раскладывает на диване и гладит утюгом фиолетовую футболку с такого же цвета трусами для завтрашней встречи с мужем, поскольку они выгодно подчёркивают зелёные глаза, медные волосы и веснушки. Когда у другого человека уже выветрился бы весь запал, этого стимулирует его слишком добротная мотивация. Йен пополняет запасы пива, которое нравится Микки, и заранее готовит к его приезду особое блюдо — запечёную свиную шею с ананасами. Для этого он обмазывает противень маслом, размещает на нём куски мяса толщиной около дюйма, солит и перчит их, сверху на каждый кладёт мелко нарезанные консервированные ананасы, на них тонким слоем наносит майонез и ставит в сильно разогретую духовку на полчаса. После Йен достаёт противень, посыпает своё незатейливое, но сногсшибательно аппетитное блюдо тёртым сыром гауда, убавляет огонь и ставит обратно в духовку ещё на десять минут. Пока оно готовится, перед глазами повара стоит насмешливое лицо Микки, который откровенно издевался над Йеном, впервые услышав рецепт будущего обеда. Однако попробовав его, настолько ушёл в обжорство, в том числе ночное, что вместо сытного завтрака Йен обнаружил в холодильнике записку «Извини». Когда этот парень вообще признавал свою вину в чём-либо так напрямую?! Йен убеждён: приветственная свинина с ананасами — это важная стадия приручения Микки, одичавшего после отпуска. Двадцать первого июля, с утра, Йен сидит на кровати одетый, обутый, намытый, чисто выбритый, с ровной спиной, как у балерины, и с телефоном в руках. Будто он — Хатико, или ебучий призрак оперы, или человек в ожидании результатов сложной хирургической операции и вердикта от лечащего врача: выжил пациент или нет. Сколько времени проходит, Йен не знает, он даже воды попить не встаёт. Иногда он задерживет дыхание, всерьёз опасаясь, как бы очередной его вдох не разорвал лёгкие. Йен понимает, что такого не может быть, но дышать нормально ему труднее, чем не дышать вовсе. В итоге Йену приходится вспомнить лекцию о панических атаках, которую ему несколько лет назад прочитали на медицинских курсах. Когда на телефоне высвечивается фото Микки, Йен, силясь не потерять сознание, принимает входящий вызов, прислоняет гаджет к уху и слышит действующий на него как электрошок голос мужа. — Скучал? — Микки… Йен выпаливает это имя с таким облегчением, будто с его спины только что сняли бетонную плиту, и тут же, немного придя в себя, добавляет: «Как ты?» И Микки отвечает ему. Настоящий, хоть и в трубке, но это он! Его Микки правда в Чикаго! Йен слышит, как он улыбается. — Уже лучше, Галлагер. Эти три слова говорят Йену всё, что он хочет знать, и Йен выбегает из квартиры со скоростью кометы.