Некромантика

— Ты связался не с теми, и плохо кончишь, Маркус. Габриэль держит его, иначе он давно сбежал бы, завывая и зверея. Они выслеживали предателя вместе, но Прекрасная Смерть успел немного раньше. Пусть, он в своем праве — и ей пока что-то не хочется это право оспаривать. — УГОМОНИСЬ, — приказывает Дарио пленнику — и через несколько минут взгляд Маркуса становится более осмысленным. И злым. — Сицилийский ублюдок! — выплевывает он, — ты нам не указ. Вы нам не родня! Лицо Габриэль приобретает скорбное выражение. Такого не стерпел бы даже Витторио, а что выкинет младший — трудно и вообразить. — Да ты что? — Дарио обходит его по кругу, принюхиваясь, ступая мягко, как тигр на охоте. — А ничего, что моя прабабка — сестра твоего отца? — Грязная шлюха! Мы никогда не упоминали её имя в доме… Такая же грязная, как и ты! Ваша тирания скоро кончится, сицилийцы. Он смотрит исподлобья, угрюмо. Сплевывает витэ разбитым — и не заживающим — ртом. — Но почему-то я дитя Августо, а не ты. — Дядюшка впал в маразм! — орёт Маркус, забываясь, и вот на этом месте подписывает собственный смертный приговор окончательно. — Глупый ты. И Семьи никогда не понимал. Несчастный ренегат. Тебе промыли мозги, а ты и рад. Семья… Что семья? Деньги, мутки с деньгами, вонючие зомби… Бессмертие — весомый козырь, но критерии отбора Маркуса поражали даже после того, как выбрали его самого. Прихоти Дядюшки? Он никогда не видел за этим организованного плана, не понимал воли, стоящей за процессами. Совсем скверно стало, когда сицилийцы стали лезть в дела Мавзолея, совать поганые носы в убежища анциани, вообразив себя истинными правителям. В конце концов, иные отпрыски Августо были старше, и для всех осталось загадкой, отчего последней волей Предателя было оставить братьев Нери во главе Семьи. Венеция всегда была свободолюбивым полисом, не покорится и теперь… Он слишком поздно понимает, что его попросту читают. — То есть всё-таки заговор. Сообщи Витторио. Габриэль кивает, недоумевая, почему он не хочет сам, переводит взгляд на Маркуса: — Что с ним? — Давай мне. Маркус запоздало понимает многое. Что перед ним не просто Сородич, не юный выскочка, но истинный сын своего Отца. Что перед его величием не только нужно, но и невероятно приятно склоняться. Что он, Маркус Джованни, сейчас познает окончательную смерть. И едва ли она будет для него прекрасной. Дарио подхватывает его под руки — и не тянет со сладким диаблери. «Убью тебя нежно, дорогой родич. Из любви к Семье». Он присасывается мириадами пиявок, это чувство скрывает боль укуса, и Маркус сразу обмякает. Слишком жидкая кровь… Дарио может выпить его за три глотка, но растягивает удовольствие, сплевывает обратно в сосуды, дразнится и развлекается. Он жрет душу медленно и мучительно, растворяя в самом себе, пульсирует черным светом. Габриэль выходит из погребка на воздух: подальше от винных паров и энтропии в действии. Спустя пару минут Дарио появляется следом: живой, веселый, энергичный… — Жестоко ты с ним, Belle Mort. Он улыбается, скорее себе самому, растирает и стряхивает между пальцами последние остатки праха Маркуса. — Тебе не понять, Одиночка. Дела семейные.