Ангел под защитой

Алекс

Вдох... Дышу! Вдох... Темнота. Вдох… Но почему так темно? Я умер? Вдох… Если дышу, значит, не умер. Выдох. Не могу пошевелить ни рукой, ни ногой. Пальцы ног шевелятся. Пальцы рук вроде тоже, но только совсем немного. В кулак не сжимаются. Такое ощущение, что я в состоянии двигать только зрачками. Что со мной? Сквозь тьму, стоящую перед глазами, начинают прорисовываться слабые очертания окружающих меня предметов. Рядом со мной какой-то экран, как у телевизора, только меньше. Чуть поодаль от него - комод, на фоне большого окна. За окном тоже темно. Перевожу взгляд направо. Диван, на нем силуэты. Чьи - не вижу, но их двое. Вместе с нечетким зрением ко мне вдруг вернулся слух. — Я не могу потерять еще и первенца. Я не переживу. Понимаю, что это голос мамы. Она плачет. — Милая, почему ты говоришь «первенца»? Слышу, как мама всхлипывает и следом какое-то шевеление. Кто-то наливает воду в стакан. Боже, как же хочется пить… — Спасибо, Кэтрин. М, миссис Макграт. А где Эндж? — Я никому никогда не рассказывала эту историю. Но вы родные, от вас скрывать нечего. А я сниму груз с души. Мгновение тишины. — Когда вы уехали в Европу, через несколько месяцев я снова забеременела. Это была запланированная, долгожданная беременность. Ходж очень хотел девочку. Он так любил свою крестницу, что буквально грезил о родной дочке и наседал в этом плане на меня. И вот когда все случилось, он казался самым счастливым человеком на земле. Сдувал с меня пылинки, оберегал, обращался чуть ли не как с хрустальной вазой. Мы узнали, что будет девочка. Ходж поставил снимок УЗИ у себя на рабочем столе, целовал мой живот и каждый день разговаривал с дочкой. К слову, Алекс тогда был уже буйным подростком, но сестру очень ждал, он даже в лице менялся, когда мы выбирали имя, кроватку, обои в комнату. И как-то ночью у меня открылось кровотечение. До даты родов было еще чуть больше месяца и я не на шутку перепугалась. Ходж мигом подорвался с кровати и буквально за пять минут мы домчали до больницы. — Господи, Лиз, только не говори, что… - теперь я слышу, как плачет не только мама. — Мне сделали экстренное кесарево сечение, но было поздно. Наша дочь умерла в родах. В комнате совсем тихо. Слышен только писк этого экрана, который рядом со мной и плач женщин. Он негромкий, но такой горький. Даже сквозь пелену и шум в ушах я отчётливо это понимаю. — Я знаю, что такое терять ребенка. Я уже потеряла свою дочь. Сына я потерять просто не имею права. — Лиз, милая, почему ты не рассказывала об этом? Может быть, с поддержкой близких тебе людей, тебе было бы легче. — Не знаю, Кэт. Это было просто наше общее с Ходжем решение. Без какой-либо причины или объяснений. Мы просто решили, что будем сами нести этот крест, он только наш. — Ты очень сильная. Ты столько пережила, - миссис Макграт обнимает маму, она кладет голову ей на плечо, — А Алекса мы не потеряем, нам с тобой еще внуков нянчить, ты что? Энджи. Почему здесь нет Эндж? Пытаюсь приподнять голову, но мне так больно, что я невольно воспроизвожу что-то похожее на стон и тут же опускаю голову обратно. — Алекс!!! Обе женщины подскакивают с дивана и мама кидается ко мне, берет за руку. Я хочу сказать ей что-нибудь, но голос меня не слушается. Она не сдерживается, губы дрожат, по щекам катятся слезы. Миссис Макграт нажимает какую-то кнопку на панели, одновременно набирая кому-то на телефоне. — Он пришел в себя. Да, да, он тут, он живой, — улыбается сквозь пелену слез. — Ждём. В палату заходит медсестра. Проверяет датчики на мониторе и говорит, что врач будет с минуты на минуту. Мама смотрит на меня, гладит по голове, сжимает руку. Хочу улыбнуться. Попытки, как и с речью, тщетны. Как же плохо. Второй рукой жестами пытаюсь показать, чтобы дали мне воды. — Ох, конечно, сейчас, — это миссис Макграт, быстро оббегает койку и наливает воду из кувшина. Протягивает мне стакан, подставляет ко рту, я пытаюсь вытянуть губы, чтобы сделать такой необходимый глоток. Язык почти не шевелится, но все же проглотить у меня получается. Я делаю еще пару глотков, отстраняюсь и втягиваю в грудь побольше воздуха. В нос сразу ударяет целый спектр ароматов. Первое - запах больницы, лекарств, и следом - цветов, стоящих на тумбе, которые я сначала не заметил. Открываю рот. — Мам… — Мой мальчик! — и снова мама начинает плакать, прижимая мою ладонь к губам, и целуя костяшки пальцев. — Как хорошо, что он очнулся, с такими повреждениями это еще быстро, — говорит пожилой худощавый врач, держа в руке планшет с моей историей болезни. — Показатели сейчас ближе к норме. Мы даём вашему сыну специальные препараты, для восстановления, самое страшное уже позади. Дней через десять можно будет говорить о значительных улучшениях. А пока что - полный покой. С таким количеством посетителей это будет сложно, но вы пожалуйста постарайтесь не перенапрягать парня, — кивает на дверь и чуть заметно улыбается. Поворачиваю голову направо, туда, где находится эта дверь. И вижу отца, мистера Макграта и моего дядю Брайана. — Племяш, ну ты навел шороху. Перепугал всех. — Слава Богу, — отец не сдерживает эмоций и в два шага оказывается у моей койки. Рядом с мамой. Все здесь. Не хватает только ее. Где моя Энджела, черт побери?! — Как ты себя чувствуешь? Что болит? Сердце. Колет. — Десять минут назад было хреново. — Ты только не геройствуй, — дядька сейчас будет читать лекции, он это любит, — резких движений не делай, больше отдыхай и хорошо питайся. — Не могу пока про еду думать даже. — Это нормально, первое время тебя будет тошнить. Так всегда после сотряса. — Откуда ты столько знаешь? — Потому что был в таком же положении. Меня тоже поколотили в юности. — Я тогда думал, что потерял брата. Совсем как сейчас с тобой. Гребаное дежавю. — Кто тебя поколотил? — Толпа отморозков. Главный из них ухаживал за той же девушкой, что и я. И таким способом решил доказать, что он круче, а я слабак. Против толпы, увы, я был бессилен. — Ты не рассказывал мне. — Я не люблю об этом рассказывать, нечем гордиться. По сути, об этом знают только я и Ходж. Ну и родители. — Тяжко было? — Да. Я только на пятые сутки очнулся, болело всё невыносимо, двигаться больно, говорить вообще невозможно, потом потихоньку начал есть через зонд. Ужас, короче. Не знаю, что в таком случае хотят доказать эти парни, которые бьют. — Свою мнимую значимость, — голос Макграта был крайне тихим, — хотят показать, что они крутые. На самом деле, это не люди. Просто биологический мусор. — Слишком грубо, Леон. Но ты прав. — Я рад, что ты снова с нами, Алекс, — он кладет руку мне на плечо, чуть сжимая его, и тепло улыбается. — Кэтрин, пойдем. Оставим мальчика с семьей. — Подождите! — хочу спросить у него очень волнующую меня деталь. — Энджела здесь? Они все переглядываются. Да что происходит, мать его?! — Почему вы все переглядываетесь? — Милый, – мама гладит меня по голове, успокаивая, – Эндж здесь нет. — А где она? — Не волнуйся только, она на суде. — Но я сразу же предупредила ее, что ты очнулся. Как только освободится, будет тут. Как и всю неделю… — Неделю? Я здесь неделю? — Да. И Энджи сидела возле тебя круглосуточно. Спала на этом диване, читала тебе книги, разговаривала с тобой и всё время плакала, — Кэтрин отворачивается, скрывая выступившие слезы. — Мы обе сидели возле тебя. Но я пару раз отъезжала домой на ночь, а Энджела - нет. Даже взрослых не послушала. Ну и так совпало, что на сегодня был назначен суд, и именно сегодня ты пришел в себя. – Она хотела, чтобы ты непременного увидел первой ее, как откроешь глаза. Я никогда не плакал. В детстве, когда больно падал или обжигал руку - и то терпел. И вот сейчас я чувствую, как одинокая слеза стекает по щеке, я хочу ее смахнуть, но не делаю этого. Мне кажется, что такой жест будет неправильным… — Развели тут. Женщины! Сказали же - Алексу нужен покой! — Да. Вы идите, отдохните, я останусь, мы вместе дождемся Эндж, правда? — Мам, — в горле пересохло, голова гудит страшно, от обилия информации, эмоций, но мне нужно знать еще кое-что, — а какой суд? Над кем? И причём здесь Эндж? — Паркера судят. Энджела там как свидетель. Картинка сложилась. Я четко вспомнил, что со мной произошло. Крис Паркер меня избил. Поэтому я сейчас лежу на больничной койке. Дядька сказал, что у меня сотрясение. Интересно, что-то еще? И какие последствия? Ведь били меня еще и по всему телу. Осмотрел руки - так до сих пор и не слушаются, но видимых повреждений нет. — По какой статье? — Умышленное причинение тяжкого вреда здоровью. — У меня только сотрясение? — Нет. Гематомы в нижней части тела и отбиты почки. Пиздец. — Ясно. И его папаша не отмазал? — Нет. Когда узнал, что его сынок сделал и с кем, — наконец заговорил отец. — В отличие от своего отпрыска, Паркер-старший оказался нормальным мужиком. — Да уж, — голова реально сейчас расколется, тело ватное, глаза закрываются. — Можно еще воды? — О, конечно, — мама подливает в стакан, я делаю пару глотков, не без помощи, и вдруг воздух разрезает голос Макграта. — Любишь ее? — Леон, ну ты нашел время… — Люблю, — не медля ни секунды, смотря прямо ему в глаза, выпаливаю чистую правду. Никогда и никому я такого не говорил, но сейчас даже не сомневался. Это оно. — Не в отца ты явно, — он хмыкает. — До него, как до жирафа, тридцать пять лет доходило… Все смеются, отец закатывает глаза. Обстановка из гнетущей постепенно переросла в благоприятную. — Так, ну все, я и так много вам позволил, сейчас пациенту нужно отдохнуть, — врач возвращается в палату. — Давайте продолжим разговор в коридоре. А медсестра пока введет Алексу лекарство. Отец целует меня в лоб. Мама говорит доктору, что будет здесь, но на пару минут выйдет за кофе. Все остальные бросают на меня поддерживающие взгляды и, уводимые доктором, покидают мою палату. — Сейчас я вам сделаю укольчик, и вы уснете. Чем дольше вы спите, тем быстрее пройдёт процесс вашего выздоровления. — Не надо разговаривать со мной как с маленьким ребенком, я все понимаю. Делайте свое дело. Эндж может прийти, когда я буду опять спать. Мне хочется ее дождаться, но я осознаю, что не в силах. Опять стало паршиво. Проклятый Паркер… Медсестра растирает локтевой сгиб, вводит иглу, которую я почти не чувствую. Зато отчетливо ощущаю, как введённый препарат разбегается по венам. Накрывает горячей волной с раскалёнными иголками. В голове туман. Веки наливаются свинцом, закрываются. В коридоре слышатся легкие шаги. Дверь приоткрывается, и, залитая яркими лучами больничного освещения, появляется женская тоненькая фигура. Её я узнаю даже в кромешной тьме, даже с закрытыми глазами, даже без сознания. Это моя Дюймовочка. Я чувствую ее. Я люблю ее.