Пять каштановых ночей

Что заключается в банке нутеллы? Если бы меня спросили об этом где-то год назад, я бы ответил что-то типичное, по типу: ни грамма понятия за спиною и потайные миры в тёмной банке шоколада. Но сейчас я хочу рассказать всё по другому. — Моя теория уникальна, вы не понимаете! Дайте мне объяснить!       Теорию банки нутеллы понять сложно, для человеческого понимания. Никто не поймёт, что там находится жизнь. В людях есть эти чувства, надо только заглянуть внутрь этой волшебной банки, и тогда, только тогда ты увидишь: чудо. Радужные оттенки, лёгкие, как крылья бабочек и цветные, словно перья птиц. — Что заключается в банке нутеллы? — Рома, я уже тебе говорила… — Что заключается в банке нутеллы?! Мам? — Зачем ты… Ром, ты понимаешь, что перед кафедрой нельзя доказывать теорию о банке шоколада?       Сколько я помнил свою молодую, энергичную мать — она никогда не отступала от своих принципов. И даже сейчас не могла понять, что для меня это было важно! Что я должен показать людям всё то, что вижу я. Что это не просто дорогой шоколад: это дар свыше, произведение искусства в большой красивой банке. А может быть просто смерть? Может быть она убьёт всех нас? Эта маленькая баночка шоколада. — У меня нет сил больше это терпеть. У всех есть чувства. И у меня они есть. Я хочу рассказывать о том, что вижу. Никто и никогда не принимал мои теории всерьёз. Никто и никогда не обращался ко мне так, как я этого хотел. «Мокривский, ты такой идиот настырный. Осёл просто.» — Что ты предлагаешь? Выдумать другую теорию?       Я корпел над этим так долго. У меня больше не было смысла жизни. Только баночка нутеллы. Только дешёвый шоколад и коллекция косых взглядов, да противоположных мнений. Никто мне не верил. Никто меня не слушал. Никто. — Предлагаю тебе отдохнуть в посёлке. У твоей тёти Мины. — Что?! В какую степь ты хочешь меня затащить?       Я знаю, что она устала. Мама со мной не справляется. Она молода, но выглядит старо, ведь так вымоталась. Я всего лишь пытался доказать свою правду. Пытался год. Я не смог. — Собирай вещи. Я даю неделю, чтобы ты забрал свой проект и подготовился.       Спасибо за это. Не мог оставить дело своей жизни пылиться там, на кафедре. Прошу, только не его. Я не могу оставить свои мысли. Я собрал там всё. По материалам. Я одержим своей точкой зрения, и я обязан её доказать. Только в неё я верю. Я верю, что найдётся человек, что поверит.       Когда сидел в автобусе, было холодно. Я выезжал в мае, но солнца сегодня не было. Неважно. Оно мне не нужно. Солнце тает, потому что слишком тёплое. Шоколад должен быть сконцентрировано тёплым, но не растаять. Что ещё может потягаться с шоколадной массой? Густой, в баночке? В баночке этой вселенной. Никаких плиток, только лишь банка нутеллы. Ни шоколадная паста, ни какао, ни батончики, ни конфеты. Сахар, растительный жир, сухое обезжиренное молоко, лецитин и ванилин, орехи, какао. Пальмовое масло. Выучил наизусть. Съел столько, что живот болел. Все карманные деньги потратил. Одна баночка — маленькая: сто рублей. Потом больше. Двести. И побольше. Триста. Ещё банка, и ещё. Вот баночка. Поменьше. Четыреста, пятьсот. Сидя и смотря на пролетающих птиц, заметил вдалеке столбы. Кроны деревьев, листья на ветру. Маленькие. Коричневые кроны. Как нутелла. Хочется есть. Хочется ложечку — но мне нельзя. Мама отобрала все деньги. Кариес не грозит мне, но теперь мне грозит пребывание в какой-то скучной глуши. Какая-то тётя. Какие-то новые люди.       Мне двадцать два года, но я не общался ни с кем нормально где-то с класса девятого. Когда выпустился, учился на ту же профессию, что и мама: бухгалтер, но тогда то я и попробовал её первый раз. Глупо. Глупо. Глупо. Вы скажите: это глупо. Но мне так не кажется. Это обычный шоколад. Это самая лучшая арахисово-шоколадная паста.       Всё слишком тёмное, мы проезжаем какой-то тоннель, а затем я чувствую лёгкость в теле. Уже темно в рассудке, и мне теперь всё равно, ведь я сплю. И снится мне не банка нутеллы, а кровь на стенах. Сладкая и вкусная. Неужели это замена банке нутеллы?

***

      Как мною и предполагалось, тётушка Мина была угрюмой. Лет сорока пяти, она схватила и потянула меня за руку сразу же: пришлось идти. Потеряй я её из поля зрения, что было бы? Так бы и остался тут. В мои планы не входило такое, не нужно теряться и искать себе проблем на голову. Не хочу умереть в этой дыре. Я ведь ещё не доказал теорию. Я ведь вообще ещё ничего никому не доказал, а мёртвый уж тем более не смогу. — Будешь на чердаке жить.       Меня это устроило. Тут ловил интернет, наверху, и окно открывалось нормально. Теперь уже становилось жарко, и пахло в воздухе чем-то сладким. Мог бы быть это шоколад? Но откуда? И чей это парфюм мне так отчётливо плывёт в нос? Что за запах я чувствую и вдыхаю? Такой приятный аромат.       Спускаясь вниз по лестнице, она скрипит, но тётя не замечает меня. Или специально делает вид, что не обращает внимания — я не знаю. Да это и неважно. Обуваюсь, иду вперёд и осматриваюсь. Наш домик вдалеке ото всех, и никого вокруг нет. И что же это? Потом я различаю, и понимаю: ириски.       А затем кто-то снова слишком резко хватает меня за локоть и тянет. Тут у всех это в привычку, или что? Это девушка: русые косы, ударяющие в лицо. Больно. Странное чувство: мне не страшно. Мне никогда и не было. Я не умею бояться. У меня вообще плохо с чувствами, с межличностными отношениями, да и с любовью мы были на вы. Что это? Зачем? Я знаю только о вселенной в нутелле. Я верую только в неё: в мягкий шоколад. — Кто ты? Приезжий, да? Я здесь месяц живу, хочешь познакомлю с остальными приезжими? — Рома Мокривский.       Кивнул. Да, я хотел узнать местную обстановку, если мне тут жить где-то неделю. Но мне бы не хотелось оставаться так надолго. Были бы деньги, я бы уехал. Не торчал бы тут и секунд сорок. — Знакомьтесь, это Рома. Парни, представить вас, или вы сами?       У кого она спрашивала? Ах да. Не заметил. Я часто задумываюсь. Тут тихо, прохладно, спокойно. Места под дубом много. После развода, когда ушёл отец, у меня иногда случались затыки. Смотрел в дверной косяк несколько часов, мама всегда возвращала в реальность. Это было ужасно: находится в прострации. Тут было ещё двое. Какой-то рыжий паренёк с большими глаза малахитового перелива, и парень с волосами серого оттенка, в чёрных очках. Явно не местный. Да и первый тоже. Вытянув руку, он грустно улыбнулся и произнёс: — Я Денис. Скоро уеду, но давай немного проведём вместе? — Я Слава. — парень в очках был грубым. Не протянул мне руку, держал обе в карманах, и даже не улыбался. Мне чертовски такие люди неприятны. Они слишком завышено ставят себя и собственное мнение. Только такие и были на кафедре. Они и выгоняли меня и мои проекты. Мне не нужно их согласие, но я не против всеобщего признания. Я ведь тружусь на усладу народа. Только для них я и хочу открыть этот мир. Но они не хотят в меня верить. Никто не хотел в меня верить. — Присядем? — а это девушка? Что полна прыти и энергии? Кто эта активная особь женского пола? Как её зовут? — Представиться забыла: Соня я. Образуйте кружок, пожалуйста. Хочу вам кое что рассказать. Наверное, она была хорошим оратором.       Соня повела свой рассказ. И мне поначалу было совсем не интересно слушать её и её дикие — для меня — байки, я ведь и не верю в ужастики и истории, но… Это меня заинтересовало. — В конце мая, когда всегда цветут на Кавказе каштанчики, в этом посёлке появляется маньяк. Никто не знает, как он выглядит, но говорят, что этот человек орудует шаветкой — острой, и очень опасной бритвой. Перерезает им горло. А также скармливает ядовитый конский каштан, хотя сам ест съедобный. — Бред какой-то. Какое каштаны, если они на Кавказе только цветут? И откуда о нем вообще известно, если никто не знает, как он выглядит? — это был Слава. Несмотря на его вполне угрюмый вид, я был с ним согласен. — Дослушал бы до конца, Слава. — теперь открыл рот Денис, хотя весь трясся от страха того, что рассказывала нам Соня. — Верно подметил, Денис. Я не знаю насчёт каштанов, но одно известно точно: все мёртвые возвращались обратно. Только вот глаза их больше не были живыми. И лица этих людей стали абсолютно пустыми. Холодными, как роса с утра. Я поверил Соне. Я знал, как холодна роса по утру, после дождя. — И сколько людей пропадает каждый год? — это был уже я. Мне было интересно, что она скажет. — Рома? — кажется, она удивилась тому, что голос подал я. — Ах, да. Пятеро. Пятеро людей. И только один очевидец. Наблюдатель, что собственными глазами видел маньяка. Переплывал озеро и находил его лачугу в лесу. Было тяжело. Но никто до конца не досматривал его представление. Все сбегали, как трусы. Но надеюсь, в этот раз я буду решительнее всех.       Жутко. Её глаза действительно были полны решимости: Соня что, и вправду согласилась с тем, чтобы смотреть на то, как убивают людей? Убивают… нас? Но насколько была её вероятность того, что первой жертвой станет не она? То, что так долго здесь пробыла? — Когда он начинает шоу? — Сегодня. Нужно только найти в лесу его жилище. И переплыть озеро, что ограждает лес.

***

      Лёжа на чердаке и листая ленту в интернете, я всё думал о том, смог бы я найти его жилище и стать наблюдателем. Ещё я думал о Соне, прошла ли она, нашла ли? Кто первая жертва? Наверное, переплыла озеро. Да, она точно умеет плавать. А вдруг очевидцем, что выстоит до конца — буду я? После этой мысли внутри что-то кольнуло. Потянуло. Встал на ногах. В глазах было темно, и я не понимал, что делаю. Не понимаю уже несколько лет. Не знаю, для чего это. Зачем я вообще живу. Жил. Своим докладом.       Очнулся, только когда ощутил полный рот ледяной воды. — Чёрт! — тишину разрезал крик. Чей был этот крик? Кажется, мой.       Я не испугался, я лишь закрыл глаза, сделал несколько движений, и гладкая волна потянула меня за собой: вперёд, в холодную атмосферу, обволакивающую тело. Секунда. Ещё одна.       Опустив руки, чувствую, что тут твёрдо. И я сам весь сухой — что это? Мистика, фантастика? Из этого списка я не верю ни во что. Мне и не нужно. Это бессмысленно. Я верую только в банку нутеллы.       Перед глазами мрак и меня медленно тянет снова идти вперёд. Шаг — и ветки еловых лап бьют меня по лицу. Лес… насколько я далеко? Как доберусь домой? А вдруг это сон? Как я оказался здесь?       Мрак проник в моё сердце, но я всё шёл и шёл, и всё моё лицо было поцарапано. А вокруг настолько холодно, что я больше не верю в то, что сейчас май. Может, это зима? Декабрь, январь, февраль? А может, это осень? Я ненавижу осень. Ненавижу холода и слякоть. Ненавижу печаль. Насколько хладно острое лезвие шаветки?       Уже побежав вперёд, я сильно заплетаюсь в ногах и уже не могу себя контролировать. Мне страшно. Теперь уже да. Я падаю, спотыкаясь. Свет? Голос? Шум? Чей же он? Кому принадлежит? Снова тишина? Не может быть. Тишина не должна снова окутать меня, не может вновь поглотить в себя. Я не позволю. Не надо!       Опираясь на оконную раму, вижу: это лачуга. Там светло, и внутри неё человек. И у него очень кривая улыбка на лице.       Не знаю пока, как описать его лицо, но у него странный окрас волос. Разве маньяки делают омбре? Не сходится. Но что это? Кто это? Это точно маньяк? Острая шаветка в чужих руках даёт мне вездесущий ответ: да. Это он. А внизу, на стуле, Соня. Она сидела как пьяная, с опущенной вниз головой, а русые косы свисали вниз и были испачканы блевотой. Уже накормил каштанами? — Скучно. Быстро ты отрубилась, дорогуша. Следующий раз будет веселее.       Приподнимая её за косы, маньяк смотрит на девушку пару секунд, и жрёт что-то. Наверняка это съедобные каштаны. В воздухе тоже ими пахнет. Я думал: сначала срежет косы. Но он… Перерезал ей горло.       Я отвернулся, еле сдерживая слёзы. Мне было мерзко. Он вызывал у меня отвращение. Говорил мерзости, делал мерзости. Так чувствовали себя другие очевидцы? Но я всё-таки поднял взгляд. — Нужно вспороть тебе кишки. Какая польза от такой игрушки? Скучно. Ему скучно. Это так ужасно. Это хуже, чем кафедра. Смерть… В банке нутеллы её нет. Я бегу, спотыкаясь и путаясь в ногах. Бегу. По лесу. Темно. Холодно. Соня? Она умерла. Её убили.       Я чувствую страдание от того, что увидел. Я не чувствую себя счастливым. Мне не хватает привычного шоколада, и с такими смешанными чувствами я падаю. Неужели я так и останусь тут, пришибленный лицом к коричневой земле? Я умру? Или он схватит и убьёт меня? Я не хочу, но уже не могу двигаться.

Я, Рома Мокривский. Двадцать два года, и моё впечатление о первой жертве: отвратительная.

Соня отвратительная.