Золото и яшма

      По этим дорогам прежде — давно — катились повозки, бежали ослики, вышагивали важные лошади. В этих деревушках жили люди, пахло вкусными дымками, шумели дети. Эти поля лежали как водное зеркало под небом, и деловитые цапли бродили по рисовым заводям, выклёвывая лягушек. А сады ломились от ярких фруктов и полнились песнями.       Пыль, прах и сорняки жили здесь теперь.       После войны Солнца всё было затоптано, выжжено, заброшено. Оставались развалины, и в одних стояла тишина — оттуда просто ушли; а в других над пепелищем висела нерастраченная обида и злость — там, где убивали много. Нынешние поколения одичавших собак или свиней подглядывали за путниками из-за разрушенных стен — или кидались молча, остервенело, искажённые тьмой. «Здесь хватит работы на десяток лет», сказал ланьский мальчик, в очередной раз стряхивая кровь с меча. Вэнь Нин не стал говорить ему, что справился бы и сам.       Он бежал через брошенные земли, входя в каждое новое пятно Тьмы как в воду; а над ним, выше деревьев, парила на мече белая птица — неопасная. Не охотник, а спутник… непривычное ощущение. Для всех других ты остаёшься дичью, напомнил себе Вэнь Нин.       До первого привала ещё тянулись за ними щупальца Буэтьен Чэн, понемногу развеиваясь и слабея; ко второй ночёвке исчезли совсем, и осталась только здешняя Тьма. Ровно на середине пути была эта поляна над ручьём — между Цишанем и Луаньцзан. Будь Вэнь Нин на этом пути один, он добрался бы до Бинан Суо за день и половину ночи. Ради ланьского мальчика нужно было бежать медленнее и останавливаться — как всегда, когда путешествуешь с живыми, напомнил он себе.       Он собирался отправиться в поминальное странствие в одиночку: последний из Вэнь, задержавшийся в Поднебесной. Долг перед предками, какими бы они ни были, надлежало исполнить; и кто мог бы ему запретить! На ступенях разрушенного храма Гуаньинь он впервые ощутил себя свободным: господин Вэй больше не нуждался в защите, обретя могущественного спутника. Всю жизнь Вэнь Нин слушался кого-то, кто был над ним — родителей, учителей, сестру, — а теперь мог и должен был решать за себя сам…       …так он думал, пока с тех же ступеней его не окликнул растерянный ланьский мальчик.       Мальчик, так похожий и лицом, и повадкой на Юнчжуна-тангэ, а улыбкой на Фэй-сяосао. Сходства было бы мало для такой безумной надежды, но — бабушка Фоу тоже узнала его, а двое мёртвых уж точно не могли ошибиться. Мальчик… последний живой из нашей семьи в этом мире.       Весь первый день Вэнь Нин присматривался к нему заново. Лань Сычжуй вырос стройным и статным молодым господином — голодное раннее детство никак на нём не сказалось. Держался он со спокойным достоинством и умел настоять на своём — значит, к нему хорошо относились и ценили. Мечом юноша пользовался умело и хорошо рассчитывал силы, уничтожая встреченную нечисть, — чувствовалась выучка и опыт. И несколько раз, для полной уверенности, Вэнь Нин посмотрел на ленту: она была с облаками — знаками главной ланьской семьи.       Обустраивал лагерь этот мальчик тоже сноровисто, явно не в первый раз.       Вэнь Нин и на втором ночлеге ушёл с поляны за дровами для костра — и ещё немного понаблюдал из-за лесной завесы. Лань Сычжуй опять заварил чай на двоих, потом спохватился, но лишнее выплёскивать не стал. И так и не начал ужинать, пока оставался один. Пришлось выйти — вежливость на вежливость.       После еды мальчик придвинулся ближе, чтобы не смотреть через огонь. Вэнь Нин его понимал: в полёте или во время боя не поговоришь, а вчера было задано много вопросов и получено мало ответов… Многие вещи трудно рассказать словами, даже если постараться, — а Вэнь Нин и не старался вчера.       Он совсем не знал этого Ланя, пусть даже на самом деле он Вэнь.       — Ты бежал так медленно из-за меня? — задал очередной вопрос этот мальчик, и это был хороший вопрос.       Честный ответ звучал бы «да, и из-за тебя тоже: потому что ты слабее, потому что ты устаёшь, потому что я хотел видеть, как ты сражаешься».       — Я смотрел на земли вокруг, — сказал Вэнь Нин, и это тоже был честный ответ.       — После войны все Ордены восстанавливали собственные владения, — ответил мальчик со странными виноватыми нотками. — Сюда ещё никто не добрался.       Честным ответом было бы «тех, кто здесь жил, всё равно уже не вернуть».       — Это плодородная земля, — сказал Вэнь Нин. — Если очистить её от тьмы, здесь снова поселятся люди.       Ланьский мальчик посмотрел на него так, словно слышал его мысли.       — Цюнлинь-санцонфу, расскажи об Ордене Вэнь.       Честный ответ получился бы слишком длинным для усталого вечера… и слишком тёмным для чистой поляны.       — Расскажи лучше ты, А-Юань, — сказал Вэнь Нин. — Что твои наставники говорили про Орден Солнца?       Уже на середине заученного «…собственное могущество затуманило разум главы Вэнь, и он утратил истинный путь…» ланьский мальчик начал запинаться, а потом и клевать носом. Из какой-то предыдущей жизни Вэнь Нин помнил, что в Юншэн Бучжичу принято ложиться спать в начале часа хай, а по их полянке вокруг костра уже давно разгуливала Крыса. Самым правильным было сказать «договорим в другой раз»; он сказал «завтра длинный путь» и подложил толстый сук на угли костра — «так будет теплее».       — Про Орден Вэнь… — пробормотал этот упрямец, закутываясь в одеяло. — Это всё правда? то, что нам рассказывали?       — Правда, — сказал Вэнь Нин и молча договорил: «но не вся».       Твои родители были истинными Вэнь, вспоминал он, глядя на спящего мальчика. Если даже им не нравилось, какой путь избрал Бессмертный Владыка, они всё равно исполняли все его распоряжения чётко и честно — как и подобало следовать долгу.       И вот это я никогда не скажу тебе вслух.       Ланьскому мальчику и без того предстоит ощутить всю тяжесть орденского долга на своей шее. Что важнее у Ланей — Орден или семья?       Я пока ничего не знаю о его ланьской семье, напомнил себе Вэнь Нин. А мальчик носит ленту с облаками, но ни разу не назвал Лань Ванцзи ифу — только Ханьгуан-цзюнем… возможно, из особого почтения.       И при этом мальчик упрямо повторял своё «А-Юань» и «дядя Цюнлинь», словно всё для себя уже решил.       — Дядя Нин, — последовал утром очередной правильный вопрос, — твои кандалы очень трудно снять?       Вэнь Нин закрепил последний оборот цепи выше запястья: привычный утренний ритуал.       — Эти цепи отличное оружие — длинные и тяжёлые, — ответил он вслух и про себя договорил: «А ещё они хорошая память о плене и прочих ошибках».       Живой город, встретившийся им по пути уже на землях Илина, был обычным придорожным городком: глинобитные стены, распахнутые ворота, пыльная дорога и невысокие крыши, наполовину черепичные, наполовину крытые соломой. Вэнь Нин остался ждать на опушке; ланьский мальчик вернулся с двумя свёртками и один протянул, смутившись: «я не снимал мерки, конечно, но должно подойти». Одежда оказалась льняная: штаны, рубашка и тёмно-серый чжишэнь. В последний раз ему приносила одежду сестра — тоже в Илине.       — Эт-то дорого, молодой господин, — всё-таки сказал Вэнь Нин после поклона.       Ланьский мальчик залился краской… и помог негибким пальцам разобраться с поясом и завязками.       Отворачиваться он не стал, и Вэнь Нин не ушёл прятаться. Дыра в груди уже начинала затягиваться, но всё ещё зияла неровным провалом. Мальчик остановил руку, не дотронувшись.       — Это в бою на Луаньцзан? или?..       — В Храме Гуаньинь. — Не ответить совсем было бы невежливо.       — Я хотел спросить, бывает ли тебе больно. Как обычным раненым.       — Н-нет. — И было бы долго объяснять, что вместо боли он ощущает что-то похожее, странное, неудобное. Просто какие-то движения получались хуже и от этого тянуло и дёргало всё остальное тело. Одежда оказалась впору. — Благодарю, молодой господин.       — «А-Юань». И прости мою непочтительность, дядя. — «Я хотел сделать хоть что-нибудь» произносить было не нужно.       Старые лохмотья оставили в густом подлеске: птицам на гнёзда. Бежать теперь приходилось медленнее, выбирая дорогу, чтобы не порвать новое платье. Шить и штопать Вэнь Нин так и не научился.       Не орденское, думал он на бегу. Совсем не похоже на орденское.       Луаньцзан словно бы перестала быть кладбищем и превратилась в поле сражения. Тропа была истоптана в пыль десятками ног, и над ней стоял запах переломанной полыни и умирающего бессмертника. От земли и из зарослей молодых берёз волнами разносилась вонь гниющих тел: войско мёртвых никто не потрудился захоронить… как во всех землях, по которым мы шли эти три дня. Я не видел первой осады, думал Вэнь Нин, сжимая кулаки. То, что осталось после второй, мне не нравится.       Ланьский мальчик настоял на том, чтобы идти наверх пешком, а не лететь, и шёл теперь молча, плотно сжимая губы и словно бы даже не дыша. Вместо размеренного траурного шага получалась спотыкающаяся, испуганная поступь.       — Когда нас сюда притащили, я ничего не вспомнил, — вдруг заговорил он. — И когда мы отсюда уходили, тоже… а теперь начинаю вспоминать. Вот здесь стояли часовые, да? — И указал рукой правильное место, где господин Вэй ставил первых патрульных: слабых, годных только на устрашение деревенских проныр. — Я удивлялся, что они стоят совсем неподвижно и даже не дышат. Я же тогда не знал…       Я старался на них не смотреть, думал Вэнь Нин. Я знал, как мне повезло, и больше всего боялся снова потерять подаренный разум. Стать, как они, как вот эти, охраняющие наш дом.       — Здесь ещё видны колеи от тележки. — Ланьский мальчик носком сапога разбросал пыль и сухие стебли с тропы. — Ты катал меня, да? а человек с флейтой смеялся. А вот здесь дорога разветвлялась, и та, что направо, уходила к ручью и к огородам…       «И там господин Вэй закапывал тебя в грядку и шутил, что вырастит много маленьких мальчиков и девочек тебе в товарищи. А сестра кричала на него и грозила, что заставит его стирать перепачканную одежду».       — А это… — сказал ланьский мальчик и умолк. Запах падали стал острее и резче: здесь остались лежать многие.       А это было нашим домом, молча сказал Вэнь Нин и поклонился развалинам.       Бинан Суо, «Убежище», лежало перед ними на пологом косогоре — выжженное, заросшее, затоптанное. Трижды умершее.       Два дерева дусон стояли там, где прежде была плетёная ограда и пустой створ ворот, — два обугленных столба остались от них. Прибрежная роща торчала чёрными кольями, и там вилось безмолвное луаньцзанское вороньё: должно быть, тела после второй осады стащили именно туда. На месте домов не было даже развалин — подожжённые брёвна разметали по всему косогору. Даже те каменные стены хижин, что пережили первую осаду, были сметены осадой второй и теперь лежали грудами бесполезных булыжников, втоптанных в землю армией мёртвых.       Одна из этих каменных осыпей была когда-то нашим домом. Он помнил, которая. Он подошёл туда снова, как десять дней назад, перед второй осадой, — тогда этот дом ещё стоял, полуразрушенный, но уже мёртвый. Вещи умирают, когда умирает память о людях. Вэнь Нин помнил о здешних людях всё. Дом остаётся домом. Не Буэтьен Чэн — Бинан Суо.       Когда он обернулся, ланьский мальчик смотрел вверх по склону горы — на террасу, нависавшую над поселением.       — Мне-ребёнку было трудно туда подниматься, да? — спросил он будто откуда-то издалека. — Я помню, как падал и разбивал коленки.       — И всё равно убегал от б-бабушки и пробирался туда, — сказал Вэнь Нин. — Хочешь пойти посмотреть?       Ланьский мальчик поднял ладонь к виску, осторожно потёр, словно у него вдруг разболелась голова.       — Я насмотрелся пока был там в плену, — ответил он без улыбки, — у меня было достаточно времени. Там всё не так, верно? всё изменилось…       Кое-что не меняется, молча возразил Вэнь Нин. В первый раз там был бой — и во второй тоже.       — Но кое-что я вспомнил, — продолжал мальчик с решимостью отчаяния. — Тёмный коридор в камне, мокрые стены, выступ, о который надо не удариться… и потом почти светло, каменный стол с масляными лампами, человек в чёрном, ворох бумаг и каких-то загадочных вещей… я подглядывал, да?       — Мы делали вид, что тебя не видим, — сказал Вэнь Нин. А-Юань, едва встретивший свою пятую весну, смотрел на него из полумрака туннеля, прячась за чёрным обломком скалы.       — А на самом деле видели? — совсем по-детски зачем-то спросил нынешний А-Юань и отвернулся, даже отошёл на два шага.       Вэнь Нин знал из прошлой жизни, что заглядывать в лицо плачущему — недостойно. Зато и плачущий не видит твоего лица.       — Нам нужно м-многое сделать до заката, — сказал он вслух.       Камни и доски разрушенного поминального павильона проглядывали сквозь бурьян под скалой, будто человечьи останки — кости и черепа. Настоящий храм в Бинан Суо построить так и не смогли и обошлись простым деревенским сооружением: две невысокие подпорные стенки из здешнего сланца, двускатная крыша на дощатых стропилах, тем же сланцем крытая вместо черепицы, и под ней грубо сколоченный стол с табличками, какие смогли вспомнить, сколотить и вырезать. Развалить его можно было одним ударом сапога, но огонь здесь похозяйничал тоже и закоптил скалу на высоту человеческого роста. От двух «пустых» могил не осталось даже холмиков. Всё предстояло строить заново.       Весь оставшийся первый день они вдвоём расчищали площадку от обломков — и разговаривали, задавая вопросы и отвечая.       — Молодой господин ещё помнит, как держать лопату?       В этот раз ланьский мальчик не поправляет его обращение.       — Да, у меня была маленькая лопата, верно? Я помогал вскапывать грядки… больше, конечно, мешал, чем помогал. А вот кто мне её сделал, я не помню.       — Четвёртый дядюшка; мы все его так называли, хотя некоторым из старших он был не дядей, а братом.       Да, этот юноша и впрямь умеет копать, совсем не так, как пытался когда-то ребёнок. Очень глубокая яма для этих могил не нужна: хоронить предстоит не тело.       — Имена на новых табличках можно будет написать углём? Потом раздобудем краску.       Вэнь Нин не думает ни о каком «потом», но отвечает честно:       — Лишь бы нап-писать имена, а чем — не имеет значения.       Он когда-то учился заново писать, хотя бы знаки кайшу. Получалось плохо: пальцы не складывались в правильный хват, кисть не слушалась. Ланьский мальчик молча кивнул — «я помогу» можно было не говорить вслух.       — Жаль, что не удалось собрать хотя бы немного праха тёти Цин, — сказал ланьский мальчик, когда первая неглубокая могила под скалой была готова.       Вэнь Нин коснулся груди, где под новой одеждой прятались шесть мешочков.       — Я принёс немного земли из Буэтьен Чэн, с той площади, над которой… Надеюсь, что хотя бы частичка праха оказалась в этой горсти.       Стоптанные сапожки без каблуков, с алым вышитым солнцем на узких голенищах. Почерневшие от копоти, затупленные четыре иглы — «змеиный зуб», «жало пчелы», «кошачий коготь» и «клюв красного ибиса». Ком земли, рассыпающийся между пальцев. Всё, что осталось от сестры… если не брать в расчёт мою память.       И память господина Вэя, строго поправил он сам себя.       Во вторую могилу легли рядышком четыре шёлковых мешочка — два белых, один серый с золотой вышивкой и один зеленый с красной каймой: прах, собранный на полу пещеры. «В жизни вы были вместе, будьте вместе и в смерти», молча обратился Вэнь Нин к своим мёртвым. Бабушка Вэнь Фоу, дядюшка Вэнь Анши, дядя Вэнь Шуань, сестра Вэнь Соужу… он сам не заметил, как начал называть имена вслух, и старательный голос ланьского мальчика повторял за ним эхом.       Они разожгли огонь на каменной черепице, потому что у них не было чаши. Когда пламя прогорело до углей, Вэнь Нин развернул платок с благовониями, оставшимися от ритуала в Цишане, но первыми бросил стебли сухой полыни и седого бессмертника, которыми зарос весь косогор Бинан Суо. А-Юань встал на колени рядом и положил на угли горсть скрученных листьев белого шалфея… а на втором камне разложил три лепёшки и поверх них горкой пять лонконов, пять мандаринов и по кругу — длинную цепочку плодов дикой горной яблони гуижу.       Вэнь Нин пересчитал их: ровно пятьдесят.       Значит, так округлили число жителей Бинан Суо ланьские учителя.       Он вытянул вперёд руки ладонями вниз, готовясь совершить первый поклон. Пусть в белом здесь только один из нас — истинный траур надет поверх сердца.       Плакать Вэнь Нин не стал бы, даже если бы мог. Все они умерли для него в тот день, когда он ушёл от них не оглядываясь вниз по тропе, вместе с сестрой, — чтобы сдаться ради их жизней. И второй раз умерли они, когда он стоял перед обветшавшим, но ещё не разрушенным своим домиком — в день второй осады. Третий раз он простился с ними в тот же день — собирая алый прах, в который обратилась его непогребённая семья.       Ныне же он исполнял свой долг перед ними, платя поклонами то, что не мог заплатить слезами.       Я сожалею, повторял он, снова и снова ударяя в ладони и сгибая негибкую спину. Я жалею о том, что ушёл тогда. Я должен был остаться с вами — и сражаться, когда за вами пришли. Отправить в диюй хоть кого-то из бессовестных убийц, прежде чем умереть окончательно.       А-Юань тронул его за руку. Вэнь Нин спохватился, что забыл разогнуться из последнего поклона.       «Я отдал свои долги мёртвым, но у меня остались долги живым».       До вечерней зари успели разобрать руины поминального павильона и сложить аккуратными кучами камни и доски, пригодные для нового строительства. «Остальное з-завтра», сказал Вэнь Нин, когда солнце коснулось горы, — хотя дневного света ещё оставалось на час. Молодой господин осторожно разогнул усталую спину, но не отправился устраивать временный лагерь, а вытащил цянькунь и оттуда достал гуцинь. «Дядя Цюнлинь, я должен сыграть "Покой" здешним мёртвым… как сделать, чтобы заклинание не задело тебя?» Вэнь Нин от души согласился: «я могу приказать этим воякам больше не подниматься, но не могу приказать им, чтоб перестали вонять». «Я поднимусь в пещеру, — ответил он А-Юаню, — там на входе ещё уцелели охранные знаки господина Вэя». Из проёма туннеля он остановился посмотреть, как мутное облако Тьмы оседает подобно туману, впитывается в землю, становится прозрачнее, — ох и много же раз придётся здесь играть эту протяжную мелодию, прежде чем косогор Бинан Суо снова станет похожим на место для живых. Когда он вернулся к развалинам, ланьский мальчик дремал сидя, не снимая рук с умолкших струн. На ужин А-Юань сварил две чашки просяной каши и одну отнёс к поминальным углям.       — Что ты думаешь делать дальше, дядя Нин? — спросил он, когда над скальными клыками проступили первые звёзды.       — Закончу расчищать это место. Может быть, построю себе дом. — Он не сказал «снова», это было ясно и так. Он помнил, как помогал строить Бинан Суо, до каждого камешка, до каждой доски. Он был очень полезен на этом строительстве. Он никогда не жил здесь живым. — Но сначала провожу тебя до Гусу. — Это было важнее всего.       Мальчик повернулся к нему, словно получив шлепок.       — Я хотел бы тебе помогать.       Вэнь Нин постарался сделать строгое взрослое лицо. Мышцы слушались плохо.       — Ты сможешь приходить сюда, когда будет появляться возможность. Если тебе разрешат.       Мальчик упрямо помотал головой — детский жест А-Юаня, не желавшего уходить спать или слезать с тележки.       — Я не стану их спрашивать. Это мой долг, ты мой последний родич.       Стоило бы обрадоваться. Стоило бы оглянуться, прежде чем радоваться. Луаньцзан и без того вымощена сломанными жизнями, не надо добавлять к ним ещё одну.       — Не спеши ссориться с Орденом. Они многое для тебя сделали. Расскажи, к-как ты там жил… и как оказался там. — И как удалось выжить пятилетнему ребёнку во время бойни, когда озверевшая толпа благородных заклинателей резала и жгла здесь всё и всех.       Он слушал, всё сильнее стискивая пальцами камень, на котором сидел, — пока из-под пальцев не посыпались крошки. Ланьский мальчик не помнил ничего об осаде и о своём спасении. Ланьский мальчик твёрдо знал только одно: Лань Ванцзи принёс в Юншэн Бучжичу больного ребёнка и сказал, что зовут это дитя Лань Юань, а после, через несколько лет, тот же Лань Ванцзи дал ему новое имя — Сычжуй. Всё детство мальчик рос в полной уверенности, что он сирота и воспитанник Ханьгуан-цзюня. «Он усыновил тебя?» — «Формальной церемонии не было. Но я иногда называл его отцом, и с этим никто не спорил. И ленту я получил с облаками, когда пришло время».       Ясно было только одно: Ханьгуан-цзюнь каким-то образом оказался на Луаньцзан в самый нужный час и успел спасти А-Юаня, которого кто-то спрятал прежде чем погибнуть. Получалось, что Лань Ванцзи мог участвовать в осаде?..       Они посмотрели друг на друга и одинаково покачали головами. «Он не мог».       — Я никогда его не спрашивал, — ломким шёпотом проговорил А-Юань, — а вот теперь хотел бы спросить.       Вэнь Нин засмеялся бы, если бы не боялся обидеть.       — Теперь расспрашивать уже незачем, — постарался он объяснить реакцию своих дыхательных мышц. — Ханьгуан-цзюнь встретил наконец своего возлюбленного, которого ждал столько лет. Как мог бы он пойти против господина Вэя и напасть на Бинан Суо? — «Ты просто не помнишь, как он приходил в Илин, угощал вас обедом и покупал тебе игрушки! господин Вэй вспоминал об этом до конца». — И твоё имя он дал тебе в память о нём. — «И в вашем Ордене это не могли не понимать, но почему-то не спорили».       — Он ничего мне не рассказывал, — эхом отозвался А-Юань. — Старшие в Лань отлично умеют молчать и умалчивать!       — Н-не торопись винить его, — сказал Вэнь Нин и договорил молча: «Он старался тебя уберечь, как и я пытаюсь теперь».       — Я обязательно вспомню сам, — тяжело, будто клятвенно, пообещал этот мальчик. Оставалось только кивнуть, принимая.       Живой Вэнь Нин дотянулся бы и накрыл бы ладонью его дрожащие пальцы. Но прикосновение холодной мёртвой руки — кому оно может быть приятно!       Ланьский мальчик справился сам: сжал пальцы в упрямые кулаки.       — А пока я не вспомнил, я не знаю, как мне жить дальше. Кто мне теперь друг и кто враг?       Межрёберные мышцы пригодились ещё раз: Вэнь Нин раздумчиво вздохнул, будто живой.       — Не решай ничего сейчас, в таком смятении, — сказал он, ощущая себя бесповоротно старшим, хотя с нынешним А-Юанем они были почти ровесниками. — Возвращайся. Дай своему Ордену шанс: может быть, Лани лучше, чем ты о них думаешь. — «И чем я о них думаю». Всё-таки они воспитали достойного юношу!       А-Юань ненадолго задумался, решительно кивнул и принялся собирать посуду, чтобы отнести к ручью.       Три предыдущие ночи, в пути по заброшенным землям, Вэнь Нин оставался на страже, даже если просто сидел рядом со спящим и смотрел на догорающие угли костра. Здесь, на Луаньцзан, он никого не боялся, здешняя Тьма была знакома и повиновалась ему, а та пришлая, что уцелела от «Покоя», была слабой после ритуала и опасности не представляла. Значит, дозволялось и подремать… для себя он называл это состояние «забытьё с гвоздями», как в плену в Башне Кои, — когда теряешь связь с окружающим миром, но сохраняешь капельку себя. В последнее время ему стало казаться, что он видит в этом состоянии смутные сны — почти как при жизни их видел.       Утром ланьский мальчик снова взялся за цинь, закрепляя ритуал, — и тягучая мелодия получилась на этот раз светлой, летящей, освобождающей, — а потом вытащил из ножен меч, внимательно осмотрел его и долго начищал войлочным лоскутом.       — Ты проводишь меня только до границ Гусу, дядя Нин, — предупредил он, когда они спускались по полынной тропе. — Мы не можем знать, как на тебя отреагируют их защитные талисманы!       «Ваш бой закончен», вспомнил Вэнь Нин голос гуциневых струн. Наш — ещё длится.       — Слушаюсь, молодой господин, — ответил он вслух.