Золото и яшма

      Вдох на четыре счёта. Задержать дыхание на четыре счёта. Выдох на четыре счёта.       Четыре шага вдоль стены до угла. Поворот.       Вдох на четыре счёта. Задержать дыхание на четыре счёта. Выдох на четыре счёта.       Четыре шага обратно к первой стене.       Четыре капли света через извилистую щель наверху.       Чем ещё можно заняться в крошечной келье, длина и ширина которой — четыре шага?       Думать. Медитировать, но не сидя, а на ходу: отсидел уже все ноги. Прислоняться спиной к стене, выправляя осанку, потому что после палок тянет сгорбиться и синяки начинают отчаянно болеть; и ещё потому, что от каменного холода немного проходит жжение. Первые дни пытался лежать, но быстро понял, что так только хуже: спина опухла и дёргала, рубцы стягивались, будто он был связан. Ци проникала туда с трудом, а может, палки были нарочно зачарованы, чтобы их следы не поддавались такому лечению; и если лежать на животе, то почему-то всё болит сильнее. На ходу стало легче, щупальца ци всё-таки добирались от ядра к спине, и постепенно боль истаивала, выцветала, как дешёвая хлопковая лента на ярком солнце.       Зато начало болеть сердце — будто собиралось лопнуть от мыслей.       Четыре шага вдоль стены до угла. Поворот.       Мысли тоже ходили по кругу, как старая хромая лошадь, вращающая жернова. Одна стена: бесплодные попытки вспомнить что-нибудь кроме чёрной флейты и тележки, на которой катал его маленького дядя Нин. Вторая стена: чем станет теперь его жизнь и где он должен находиться и что делать. Третья стена: куда пропал Цзинъи? К четвёртой можно было привалиться спиной и плечами. Щель в каменном своде — для воздуха и иногда света. Понятно, почему Цзинъи не приходит: его родители оба погибли в войне Солнца — как же их сыну дружить с потомком тех, кто развязал войну! а самому Сычжую зазорно дружить с тем, чьи родичи убили последних людей его семьи…       Вдох на четыре счёта. Задержать дыхание на четыре счёта. Выдох на четыре счёта. Упереться лбом в первую стену.       «Старейшина Илина собирал на Луаньцзан тайное войско из недобитых вэньских псов, намереваясь подчинить себе все Ордены и земли».       Когда Сычжуй пришёл на Луаньцзан и играл Покой смутным теням, — нет, даже раньше: когда мертвецы кровавого пруда защищали сражающихся заклинателей! — он понял, что не было там никакого тайного войска, только старики и старухи да с десяток женщин чуть-чуть моложе. Зачем Старейшине Илина вэньские недобитки — достаточно любого кладбища… а уж на Луаньцзан мёртвых и призраков сколько угодно. Значит, хроники врут?       Четыре шага вдоль стены до угла. Поворот.       Четыре шага обратно к первой стене.       И сам Старейшина Илина… Сычжуй мог бы поверить в планы подчинения земель и орденов, но только пока не встретил Вэй Усяня. Старейшина вернулся именно таким, каким Сычжуй его помнил: весёлым болтливым разгильдяем с острым умом и поразительными умениями… зачем такому власть над миром — лишние хлопоты!       Нам лгали.       Повернуться к стене спиной.       Вернее, говорили ту правду, в которую верили.       Призрачный Генерал — кровожадное чудовище? Сколько Сычжуй его видел — Вэнь Цюнлинь только и делал что всех спасал: на горе Дафань, в городе И, на Луаньцзан во время атаки мертвецов; и сидел у одного костра с Сычжуем — сдержанный, замкнутый, застенчивый человек едва-едва самого Сычжуя старше. Да, Призрачный Генерал убивал — но никогда не нападал первым. Значит, о нём — тоже не ложь, а правда, удобная учителям.       И Цижэнь-лаоши не лгал о том, какому роду принадлежит Сычжуй, просто не говорил правды, а люди потом допридумывали кому как больше нравилось: Сычжуй маленький бродяга, подобранный в дороге; Сычжуй сын убитого друга Ханьгуан-цзюня или и вовсе плод тайной любви Лань Ванцзи и девы неизвестно какого рода… Само его имя говорило о том, что ифу потерял кого-то, о ком-то тоскует; Сычжуй иногда думал, что этой потерей была его мать: мало ли почему Лань Ванцзи не представил свою избранницу Ордену, может, она была действительно Вэнь?.. Ифу тоже не лгал — просто молчал так, что не получалось спрашивать.       Четыре капли света через извилистую щель наверху. Выдох на четыре счёта. Теперь понятно, почему тот давний бедняга, которого они подслушивали, читал правила вслух, — тоже выравнивал дыхание и мысли.       У Лань-лаоши прозрачно-жёлтые, пронизывающие глаза; Сычжуй выпрямляется на коленях, ему нечего скрывать.       «Недостойный винится за самовольную отлучку, учитель».       «Где ты был?» Голос надтреснутый, словно лаоши долго на кого-то кричал.       «В Цишане и на Луаньцзан. Недостойный проводил обряд поминовения предков».       «Один?»       «С Вэнь-санцонфу. — Он вскидывает голову ещё выше. — С Вэнь Цюнлинем. С Призрачным Генералом».       Лаоши морщится, словно выпил что-то кислое.       «За самовольный уход будешь наказан: пять палок за каждый день и пять дней заключения за каждый день. Ты был нужен Ордену; что же до твоей крови — я знал с самого начала».       И договаривает жёстко и холодно:       «О твоём происхождении знают только трое: Лань Ванцзи, Лань Сичэнь и я; ты же не хочешь, чтобы нас всех обвинили в укрывательстве?»       В укрывательстве врага?..       И Сычжуй говорит наконец те слова, которые выстроил на обратном пути домой:       «Я многим обязан Ордену Лань. Я готов ему простить, что его люди убивали мою семью: они заблуждались. Но готов ли Орден простить меня за то, что я Вэнь?»       А лаоши устало пожимает плечами.       «Не будем совершать необдуманных поступков. Когда-то мы приняли тебя и теперь за тебя отвечаем. Эта ответственность не может быть снята до твоего полного совершеннолетия; после того — будешь решать сам».       Четыре шага вдоль стены до угла. Поворот.       В Келье Праведных Размышлений Сычжуй оказался впервые в жизни.       Тридцать палок он тоже никогда не получал — самое большее пять, когда они с Цзинъи брызгались водой в Облачной Чаше.       Третья стена. Упереться обеими ладонями и так постоять, будто пытаешься её сдвинуть.       Цзинъи, пусть даже и не держит зла за чужую войну, — в своём праве, что обиделся: ему Сычжуй тоже не сказал, куда и зачем уходит. Обязанности первого ученика наверняка свалились на Цзинъи, осилит ли? он многое успевает, но часто ошибается в спешке. Третья стена под руками — холодная и безмолвная. Мне плохо без него.       Задержать дыхание на четыре счёта. Если так — то пусть так. Если Цзинъи не приходит, значит, уже всё решил. Поворот, четыре шага до другой стены. Сычжуй не будет хватать друзей за сапоги. Пусть так.       И когда на него упал шёпот из щели — «А-Юань», давно его так не называли, — он сперва не поверил и поэтому сбился со счёта, а потом обрадовался так, что счёт сбился снова.       Он замер было в начале разговора — стоял возле третьей стены, поглаживая её ладонью; а потом сел возле первой — седые волосы и тёплые пальцы: бабушка, — а ещё потом ударил по стене кулаком — проклятущая память, только клочья остались!.. Не за что было упрекать Цзинъи, тот пришёл как только смог и всё это время не нянчил свои обиды, а делал тяжёлую и нужную работу; и разделил с Сычжуем еду, как всегда, — не просто еду, а лакомства, — и словно бы расширил знакомую расщелину: стало легче дышать.       И можно было все оставшиеся дни перебирать по одному его слова — как засахаренные орехи, оставшиеся в вышитом мешочке. Их хватило надолго.       Выпустили его раньше, чем было назначено; Сычжуй даже подумал, что потерял счёт дням, но Чу Доудянь — привычно хмурый, как всегда, когда попадал в дневные дозоры, — коротко объяснил «Приказано привести». Это могло означать всё что угодно, — особенно после того, как привели не в его комнату, а в общую, и велели вымыться и пристойно одеться, — от орденского суда до позорного изгнания. На солнце разболелись глаза, он шёл, сжимая кулаки, и не сразу понял, что из дома Багуа его ведут совсем не к храму предков и не к воротам, а через тропы и мостики куда-то вверх… к цзинши?.. Последние шаги Сычжуй почти пробежал, обогнав своих конвоиров, и на террасе увидел его — в привычных белых одеждах и с непривычно простой причёской, — и влетел с разбегу в объятия, как и в детстве-то не осмеливался: «Отец!..»       Нет, дальше он всё сделал по правилам: сам заварил чай, сам подал Ханьгуан-цзюню чашку, — но сел не напротив, а поближе, едва не касаясь коленом.       — Лань Сичэнь в затворе; где был ты?       Сычжуй прикрыл глаза, выравнивая дыхание.       — В Келье. За самовольную отлучку. Ханьгуан-цзюнь, а учитель Вэй разве не пришёл с вами?       Спрашивать было страшно, ещё страшнее, чем сидеть в каменном мешке, — что-то случилось, раз они не вместе?..       Ханьгуан-цзюнь улыбнулся.       Уголками губ и глаз, совсем не так, как все минувшие годы, — неотравленной улыбкой.       — Он ждёт в городе. Хочешь с ним повидаться?       Сычжуй опустил голову. Наверняка не пустят.       — Мне предстоит дать временному главе отчёт по поискам останков Не Минцзюэ. Я поговорю с Лань-шифу о тебе.       — Нет нужды, — сказал Сычжуй, — я был наказан не за то, что я Вэнь, а за то, что ушёл из рейда без разрешения старшего. Наказание справедливо. — И, глядя Ханьгуан-цзюню в глаза, тихо спросил: — А ваше, отец? то, давнее?       — Как и твоё, — отозвался Ханьгуан-цзюнь и отпил большой глоток из чашки. — Ты ушёл без разрешения — это недостойный поступок; но причина, по которой ты ушёл — достойная и праведная. Я получил тридцать три удара за то, что ранил старейшин — отвратительный поступок; но я защищал несправедливо обвинённого и имел на то право. Что есть белое и что есть чёрное, А-Юань?       Сычжуй зажмурился, пытаясь вообразить себе боль от тридцати трёх ударов дисциплинарного кнута… собственные ноющие рубцы показались ему пустяшной мелочью. Смог бы он — вот так же встать с оружием против старших? защищая… дядю Нина? Цзинъи? Ханьгуан-цзюня?       — А теперь скажи, откуда ты узнал о том наказании, — вернул его к действительности прохладный голос.       — Я несколько раз слышал, как об этом говорили адепты, — ответил Сычжуй. — Они были старше меня, поэтому я не напомнил им правило о сплетнях. Отец, как здоровье главы Лань? мы с Цзинъи тревожимся за него.       — Лань Цзинъи хороший друг, — произнёс Ханьгуан-цзюнь и отставил чашку. — Глава Лань скорбит по своим названым братьям, но я надеюсь, что горе его не сломит. Пусть Цзинъи навестит его, если будет позволено.       Они оба поднялись из-за стола.       — Твоё заточение окончено?       — Осталось два дня.       — Протяни руку.       Прохладные сильные пальцы знакомо обхватили запястье — как в детстве, когда Сычжуй приходил в цзинши с разбитыми коленками. Ци пробежала тёплой волной, прислушиваясь и долечивая.       — Если тебе станет тяжело в Облачных Глубинах, ты всегда сможешь уйти с нами.       У Ханьгуан-цзюня никогда прежде не было таких глаз — светлый мёд вместо ледяного камня; а где-то там, в городке под горой, ждёт его возвращения учитель Вэй, отважный и дурашливый, и всё может быть совсем не так, как в промозглом Юншене или в выжженном Цишане; но и перед Юншеном, и перед Цишанем у А-Юаня есть неснимаемый долг, который этот А-Юань намеревается выплатить.       — Сын знает и благодарит отца. Но этому недостойному ещё предстоит решить, что чёрное, а что белое.       Ханьгуан-цзюнь провёл ладонью по его волосам над лентой — как часто делал прежде, когда А-Юаню пора было спать.       — Когда вы придёте снова? — спросил Сычжуй уже ему в спину.       Ханьгуан-цзюнь оглянулся со ступенек крыльца.       — Через три-четыре луны. Возможно, я уговорю учителя Вэя прийти со мной.       Сычжуй прошёл рядом с ним до главной площади и ещё посмотрел, как отец поднимается к дому Лань-лаоши; потом расправил плечи, поднял как подобает голову — адепты Лань не плачут! — и направился к дальней лестнице, ведущей в его тюрьму.       У первых ступеней его перехватил Лань Ао, помощник Цижэня-шифу, — важный и занятой, как всегда. «Отправляйся в библиотеку: будешь переписывать учебные свитки, это тебе вместо Кельи; выходить одному из резиденции запрещено, отправлять письма запрещено. И к часу собаки чтоб был на тренировочном поле, мастер Гаохо приказал, надлежит готовиться: скоро состязания!» А к состязаниям, значит, его допустят? под охраной повезут? В дальнем зале возвышались на столах груды свитков — неразобранные с минувшего лета, когда приглашённые ученики закончили занятия; многие из этих книг истрепались так, что починке не подлежали, и на такую нудную работу всегда направляли провинившихся… значит, он теперь простой провинившийся. Переписывать ему предстояло в одиночестве; первых шиди он встретил только за ужином — там разговоры запрещались, но после еды… «Она красивая? — заговорщически спросил Чу Ян и даже подмигнул. — Ну, та девчонка, к которой ты удрал в Юньпине. Наверняка красивая, раз ты на семь дней остался!» «А я слыхал, ты в кости проигрался, — перебил его Лань Сяхоу, — вот уж от кого-кого, а от тебя не ожидали». «Да Старейшина Илина его напоил и в кабаке отсыпаться бросил! а потом хозяин его не отпускал, пока не отработает», — выкрикнул кто-то третий. «Сплетни запрещены», — сказал Сычжуй, безуспешно пытаясь говорить ледяным тоном Ханьгуан-цзюня. Никто из них и близко не подобрался к истине.       Он думал о своём минувшем путешествии, когда водил кистью по чистым дощечкам и когда натягивал тетиву, целясь в мишень на тренировочном поле. Цишань был совершенно чужим, там ничего не удалось расслышать; а вот Луаньцзан… Обрывки были разбросаны по обгорелым останкам хижин: очень темно, и женщина падает коленями в грязь и рыдает, — чьи-то седые волосы, рассыпавшиеся из пучка по спине, и он в них прячется от холода и страха, — дружный смех, выщербленные доски стола, миска с горячей похлёбкой, он мусолит волокнистые ломтики, которые никак не жуются… Следом тянулись ещё и ещё неровные куски, иногда бесцветные, иногда яркие до головной боли: соломенные бабочки вдруг оборачиваются настоящими, кружатся вокруг него в быстром танце, а потом опять становятся игрушечными, — какое-то заклинание?.. и следом — крики, мечущийся огонь, люди в белоснежных одеяниях, со сверкающими мечами, — с мечей капает кровь, и другие — тёмные — падают и превращаются в камни, и сам он, А-Юань, стоит и держит меч — он же всегда должен быть против тьмы?.. Он просыпается ночью от этих снов и до утра сидит, глядя в стену перед собой, пытаясь медитировать, — чьи-то руки погружают его в темноту, чей-то ласковый голос шепчет «оставайся здесь и молчи, тебя не должны услышать!..» — темнота сгущается, становится жаркой и душной, — но он не боится, он открывает глаза — и оказывается в темноте снова: в темноте своей комнаты.       Если я не пойму, где сны, а где правда, я сойду с ума, говорит он себе после утреннего гонга.       Он остался в библиотеке, даже когда наказание формально закончилось: другого поручения ему никто не дал. Груда книг почти не уменьшилась, разве что Сычжуй разложил их хоть немного по порядку… «хаос вечен и непобедим!», говорил весёлый голос в ответ женщине, ругающей его за беспорядок. Кисть скользила по бумаге не останавливаясь, он уже не следил за рукой — вырисовывал иероглифы машинально и привычно… некоторые из них нужно писать красным… но не в школьных же книгах!       Цзинъи влетел в библиотеку, как порыв ветра, — чистые и уже исписанные страницы полетели со столика на пол, кружась, как те самые бабочки. Хорошо, хоть тушечницу не перевернул.       — Так вот ты где, дурацкий кролик! — выпалил он с порога. — Закопался, как жук в траву, и сидишь тут!       — С возвращением, А-Чжэн, — улыбнулся Сычжуй, наклонился, чтобы поднять упавшие со стола листы, и пребольно стукнулся с другом лоб-в-лоб.       — Ай-яаа!.. — воскликнул Цзинъи, потирая ушиб. — Прости, А-Юань, я разбросал тут всё, давай подберу.       — Вместе, — предложил Сычжуй, и они дружно поползли по полу. — Как сходили в патруль? Было что-нибудь интересное?       — Как не быть! — фыркнул Цзинъи. — Такое интересное, что я чуть не помер от истощения ци! Гуев Хан Чжанчжи! Я уже мастеру Гаохо сказал, что я теперь на Охоту или с тобой в паре, или никак!       — А что сказал мастер?       Цзинъи замялся.       — Ну, я сразу побежал тебя искать… а потом меня наказали: придётся переписывать устав патруля, — и добавил злорадно: — зато Хан Чжанчжи будет переписывать ещё и устав Ордена!       Можно было не сомневаться — уж кто другой, а Чжанчжи точно не ловил Цзинъи за рукава и не помогал ему.       — Что у вас там случилось? — вздохнул Сычжуй. Всё опять стало как всегда… как в счастливое «всегда».       История и впрямь вышла неприятная, Цзинъи не зря перемежал сбивчвый рассказ сердитыми словечками. Патрульный отряд отправили на западные границы орденских земель, и в одной из деревень им пожаловались на мелкие, но странные происшествия — «двух собак разодрали, а следы-то от копыт!» Мастер Гаохо поручил младшим адептам осмотреть лес и посчитать возможную нечисть: «и не лезьте ни во что сами», — передразнил Цзинъи его строгий голос. В лесу же обнаружилось целое стадо подрощенных бинфэнов, которые к тому же кого-то пытались всем стадом сожрать: «мальчишке повезло, что они накинулись все сразу — только мешали друг другу!» Цзинъи, когда различил, что жрут человека, мигом забыл про все строгие приказы: «Я крикнул тебе "Прикрой!", бросил в них талисман-хлопушку, чтоб шарахнулись, и подхватил этого дурака на меч, а он ещё и вырывается с перепугу… чего его в лес понесло?! Ну, я с ним пытаюсь взлететь, он отбивается, эти сволочи снизу прыгают и того гляди мне уже в пятки вцепятся, — а этот гуев сын Чжанчжи стоит себе и преспокойненько пересчитывает тварей, как велели!!» Сычжуй безмолвно схватился за голову: не помочь в опасности?! Хорошо, что находившийся неподалёку Лань Сянмин сообразил запустить сигнальный огонь; мастер со старшими адептами прибыли быстро и уничтожили всю стаю, а Хан Чжанчжи в своё оправдание сказал «простолюдином больше, простолюдином меньше; нам поручили разведку, вот я и проводил разведку, а Лань Цзинъи как всегда решил погеройствовать». «Я-то привык, что со мной рядом ты! тебе-то объяснять не надо, что делать! нет, с этим… этим я больше никогда и никуда!» — они так и сидели на полу среди бумажных листов, заново разбросанных в пылу рассказа.       — Я так и сказал мастеру Гаохо, — закончил наконец Цзинъи, — я ему так и заявил: раз новоназначенному напарнику на мою жизнь плевать, то мой напарник отныне Сычжуй и никто другой. Так что на следующую Охоту идём вместе — и точка!       — А-Чжэн, мне запрещено покидать Юншен, — с сожалением сказал Сычжуй. Он хотел бы, да, хотел бы быть рядом. — Только под ручательство кого-нибудь из адептов.       — Ну и что ты расселся, как улитка на капусте? Приклеился? Идём в канцелярию! — Цзинъи вскочил и бросил пачку листов на стол. — Я за тебя поручусь, — уже с порога прокричал он. — Заданий куча, до Больших соревнований всего месяц!       Таким довольным мастера Лань Гаохо Сычжуй никогда не видел. «Подписывай ручательство, Лань Цзинъи; и отвечать будешь по всей строгости, как старший», — и Сычжуй понял без труда, почему мастер говорил это Цзинъи, а смотрел на него. «Он бы небось и сам за тебя поручился, — проворчал Цзинъи уже снаружи, — вот и рад, что не пришлось!» «Тебе давно пора становиться старшим», кивнул Сычжуй. Их снова растащили повседневные дела: Сычжуй отправился в библиотеку убрать тушь и заново разложить книги, Цзинъи — в оружейную, пополнить запасы стрел…       …а вечером, уже после гонга, они опять нарушили правила — уселись на одну кровать, чтобы поговорить шёпотом; в детстве легли бы в обнимку, укрывшись двумя одеялами, чтобы уж точно никто не услышал!       — Ты же был на Запретных Землях? целых семь дней? — Цзинъи едва не подскакивал от нетерпения. — Расскажи, как там! нечисти много?       Сычжуй отвечал неохотно. Хвастаться было нечем: никого не убил и никого не спас, только надышался Тьмой… и заполучил в свою бедную голову несколько осколков вроде-бы-памяти. «Призрачный Генерал? он как Ханьгуан-цзюнь: очень сильный и не любит разговаривать. С ним рядом — надёжно, понимаешь? а про него столько врали!»       — А я думал, что вы все вместе ушли, — под конец обронил Цзинъи, — ну, вчетвером. С Ханьгуан-цзюнем и Старейшиной… он же правда Старейшина Илина, этот учитель Мо? на самом деле?       Сычжуй только плечами пожал: ну какие ещё нужны подтверждения?!       — Мы попрощались с ними на окраине Юньпина. — И договорил решительно, словно так и думал: — У них теперь свой путь, и никто им не нужен.       — Ну, Ханьгуан-цзюнь и раньше уходил надолго, — пробормотал Цзинъи, будто бы утешая. Будто бы тут нужно было утешать. — Оуян-сюн говорит, что у них, ну… вроде любовь?       Сычжуй укоризненно покачал головой: сплетни запрещены… ох, сам хотел бы это знать!       — Разве так бывает? — продолжал упрямый Цзинъи. — Чтобы двое мужчин… никогда о таком не слышал. А ты?       — Я раньше никогда и не слушал, — вздохнул Сычжуй. — Но если уж думать… А-Чжэн, не всё ли равно, как называть то, что связывает людей в пару? хоть дружба, хоть любовь, хоть родство душ. Суть-то одна, на самом деле: они вместе и они счастливы.       — Может, и так, — нехотя сдался Цзинъи, — только вот с другом трёх поклонов не отобьёшь… всё-всё, молчу, не убивай меня.       — Я за них рад, — всё-таки сказал Сычжуй и дальше принялся расспрашивать сам, благо Цзинъи было что рассказать про похоронную процессию, страшную пещеру-склеп и замечательного главу Ордена Не.       На Охоту их отправили уже через три дня: то ли проверяли, то ли и впрямь было много просьб. Старшим, как и ожидалось, был назначен Цзинъи — его статус в Ордене заметно возрос после минувших событий: адепты из «погребального» отряда отзывались о нём восторженно и даже сам Лань Гунхэн снизошёл до неохотной похвалы «деловым способностям молодого Ланя». На Охоте же Сычжуй увидел все эти изменения воочию — ученики, отданные им под начало, смотрели на Цзинъи влюблёнными глазами, не обижались на его шутки и бросались, отталкивая друг друга, выполнять его приказы. Он называл их глупыми кроликами, дразнил, что бегают они как улитки, а летают как куры с насеста, но внимательно присматривал за всеми и даже делился ци с теми, кому не хватало. И приказы его звучали как шутки. Сам Сычжуй никогда не позволял себе быть таким фамильярным ни с кем, кроме того же Цзинъи, пожалуй… он много чего не позволял себе прежде.       Задание казалось несложным: в некоей гористой местности на расстоянии дня пути от Гусу расплодились заново лозы Жгучего Плюща, некогда истреблённые. Ученикам выдался случай посмотреть на необычную нечисть — искажённые растения встречались реже, чем оборотни и цзянши. За давностью лет трудно было установить, откуда впервые здесь появились ядовитые полуразумные побеги; ходили слухи, что когда-то в ущелье орудовала шайка разбойников, которая сбрасывала тела своих жертв с моста, и вот из этой-то пропасти однажды и выползли щупальца Жгучего Плюща, ненавидящие всё живое подряд — они с одинаковой радостью душили и пожирали людей, зверей и птиц. От заклинателей на такой Охоте требовались только внимание, осторожность и слаженность, чтобы каждый следил за всеми и не давал лозам подобраться к товарищу со спины, — и именно с осторожностью были проблемы. «Кроличья гвардия» слишком рвалась в бой, забывая оглядываться; Сычжую приходилось то и дело обрубать лозы вокруг очередного запутавшегося, Цзинъи ещё и подзатыльники раздавал, да не самим обожжённым бедолагам, а их товарищам слева и справа: «А вы куда смотрели, курицы?!» После утомительной зачистки пришлось снова и снова проверять всю местность, каждую складку и каждый камешек, чтобы выжечь затаившиеся корни, — бесполезно, ворчал Цзинъи, всё равно лет через пять снова полезут, так и будем мелкоту на них тренировать! Всё было как всегда — и всё было иначе, потому что Сычжуй впервые не просто участвовал в Охоте, а словно бы смотрел на всё со стороны…       …и почти не вмешивался, пока не заметил, как щедро Цзинъи раздаёт свою ци всем, кто получил заметные ожоги.       — Они справятся сами, — попытался Сычжуй его вразумить, когда никого не было рядом.       — Они слишком много сил на выжигающие талисманы потратили, — возразил Цзинъи, вглядом нашаривая очередного ученика с алой полосой на щеке, — а им ещё домой лететь. Если не обработать эти метки сразу, они до кости прожечь могут. Эй, Чжо-эр, поджаренный кролик, иди-ка сюда! что надо делать при таком ожоге?       Ученик отбарабанил как на экзамене: «Приложить травы и направить ци из ближайшего меридиана!» — и вытащил из рукава мешочек, о котором только что вроде бы и не помнил.       И когда им на дороге попался мальчишка-пастух с такими же метками на руках и босых ногах, Цзинъи без колебаний подозвал его тем же окриком: «Жареная мелочь, подойди, не бойся!»       Оказалось, что у Цзинъи в рукавах хранится едва ли не целая аптека. Ученики столпились вокруг, глядя, как их старший разминает травы в увлажнённых ладонях, — «у кого ещё осталась вода? лей не жалей!» — и потом прибинтовывает их к ожогам, отрезав мечом ленту от подола второго платья, — «говорил же, на такое дело надо больше ткани брать!» Повязки получались кривоватыми, стебли торчали из них как из стога, но пастух наконец заулыбался и поклонился лекарю — значит, эта полевая медицина работала.       — Ты никогда раньше такого не делал, — осторожно заметил Сычжуй, когда они уже проводили мальчика до деревни и поднялись на мечи. — Разве нас учили?..       Цзинъи отмахнулся с напускным смехом:       — Помнишь, как мы маленькие после драк друг другу царапины заматывали чем ни попадя? а как той женщине в Линьшене помочь было некому? простолюдинам же ци не перельёшь! Вот я и подумал, что неплохо бы хоть немножко самому начать разбираться в лекарских умениях — ну хоть в самых-самых несложных!       — И ты читал книги?       — Не только, — признался друг. — Я к госпоже Лань Динло с вопросами бегал, пока она меня гонять не начала… но всё равно ещё пойду. Есть же мазь от таких ожогов наверняка, почему мы её заранее не взяли?!       Сычжуй постарался не улыбнуться. Вспыльчивый и взбалмошный Лань Цзинъи учится чинить крышу до дождя — не иначе мир перевернулся.       — Эти кролики и так забыли всё что можно было забыть! — продолжал Цзинъи, возвысив голос, чтобы доносилось до каждого. — Сказал же им: брать по полной фляжке и по два целительских мешочка, а в итоге кто взял, кто не взял, всем друг у друга одалживаться пришлось! В следующий раз лично сам всё проверю!       — Вансей! — прокричал ему в ответ весь ученический неслаженный строй. Сычжуй и себя поймал всё-таки на улыбке: тоже хотелось думать, что такие Охоты будут ещё и ещё.       За испорченную одежду полагалось наказание — шесть палок по рукам; Сычжуй привычно проводил Цзинъи с места экзекуции до домика в Багуа. Теперь была его очередь переливать ци: «не откажешься?» — «вот щас ка-ак стукну!..» За ужином их ученики сметали из мисок рис с овощами так, словно их и не кормили в благодарной деревне; «ну мы же никому не скажем, правда, Сы-сюн? и знаешь, про то, что я лезу в целительские дела, тоже не надо рассказывать, хорошо?..»       — Почему? — всё-таки спросил Сычжуй, когда они остались вдвоём в комнате. — Это же благое дело, почему нужно скрывать?       Цзинъи устало поморщился:       — Ну что ты, не знаешь наших старших? Начнут нудеть, что адепту не подобает, что для этого есть обученные лекари, что вообще незачем размениваться на простолюдинов… им-то ци не перельёшь, там надо в травы вкладываться! А в конце концов дело дойдёт до дедушки Лань, и тот скажет своё обычное: «Каждый должен быть на своём месте и знать своё дело». — Цзинъи произнёс это знакомым чуть дребезжащим голосом, он с детства умел передразнивать нелюбимых взрослых. — Проще ничего им не докладывать и поступать как считаешь нужным!       Ещё полгода назад Сычжуй бы возмутился или расстроился и попытался бы вразумить эту заблудшую душу. Теперь же он мог только кивнуть с чистой совестью, ибо секреты Цзинъи — это не самые постыдные умолчания нашего Ордена.       — А целительница Лань не возражает? — только и спросил он, когда они уже закончили вечернюю медитацию и собирались спать.       — Она говорит, что я зря трачу время, но почему-то помогает мне его тратить, — фыркнул Цзинъи, с наслаждением закутываясь в одеяло. Взрослым разрешалось немножко полежать калачиком, прежде чем принять подобающую позу. — Она знает так много, а мне надо так мало, почему бы и не поделиться чуточкой мудрости? — Он вдруг привскочил на постели. — А-Юань, а может, она что-нибудь знает про то, как улучшить память? ну, целители же могут такое уметь?       Сычжуй понял не сразу — а когда понял, отвернулся лицом к стене и постарался дышать спокойно.       — Ты ей доверяешь? — наконец спросил он.       Если почтенная Лань Динло удивится, — ведь Цзинъи ещё не старик, чтобы начинать забывать всё подряд! — и если она не просто удивится, а сообщит о странной просьбе хотя бы старшему целителю или того хуже Лань-шифу… Сычжуй предпочёл бы не знать ответ.       — Ну, меня же она не выдала, — пожал плечами Цзинъи. В полумраке поздних сумерек он сидел на постели в белом нижнем одеянии, как призрак чьей-нибудь заблудшей души. — И я не скажу ничего про тебя, просто спрошу, будто о чём-то неважном… мало ли почему мне вдруг интересно стало! Ты же сам говоришь, что тебя беспокоят эти обрывки!       Меня беспокоят не обрывки, а то скрытое, что между этими обрывками, ответил Сычжуй сам себе.       — Просто будь осторожен, — вместо того попросил он вслух и прикусил губу, вдруг осознав, о чём просит.       Облачные Глубины больше не были для них безопасным домом.