Золото и яшма

      Нет, его никто не разжаловал из первых учеников: тогда бы пришлось объяснять во всеуслышание, чем Лань Сычжуй провинился перед Орденом, а Орден ещё сам не решил, провинился Сычжуй или нет. Но кое-какие обязанности понемногу передавали Цзинъи — первый ученик мог и дальше заниматься с младшими медитацией и водить их в патрули по территории резиденции, но проводить тренировки уже поручали А-Чжэну и на Охоте старшим тоже был он. К слову сказать, младшие и не спорили: с гордостью начали сами себя именовать гусуланьскими кроликами с лёгкой руки этого насмешника, будто им присвоили почётное звание. Кое-кто из этой гвардии ещё задал два-три вопроса, почему дашисюн больше не учит их драться рука-к-руке, но быстро угомонились — должно быть, получили ответы от старших.       Эти же старшие начинали сторониться Сычжуя — то есть ему так казалось.       Он ловил на себе взгляды, вроде бы более пристальные, чем обычно; хотя, Хан Чжанчжи соперничал с ним ещё с тех пор, как звался А-Сяо, и его косые посматривания не были чем-то новым. Иногда в общем зале Багуа затихали разговоры, когда Сычжуй входил туда, — опять «вроде бы»: ведь и раньше при нём стеснялись болтать о весенних книжках и милых девушках. Мастер Лань Гаохо временами смотрел так, будто видел Сычжуя впервые и не знал, чего ожидать от чужака, — а может быть, проверял, насколько лучший ученик восстановился после наказания. Ну а Лань-даоши был каким был всегда: не напоминал о проступке и сухо отмечал успехи; «дедушка Цижэнь только главу Ордена хвалит, да и то перестал хвалить», говорил ему Цзинъи в утешение.       И всё это текло как-то мимо и Сычжуя не задевало.       Он ощущал себя призраком в деревне живых. Проходил молча и безучастно через обычные орденские дела и заботы, рассеянно прислушивался к разговорам как к шуму листьев в лесу. Только у Цзинъи был ещё живой голос для его ушей — когда они говорили о снах. Ему одному Сычжуй мог о них рассказывать.       Чьи-то сильные и заботливые руки погружают его в темноту, знакомый-незнакомый голос торопливо шепчет: «Мы играем в прятки, А-Юань. Сиди тихо, тебя не должны услышать».       Поначалу в этой темноте свободно и уютно, хотя очень-очень темно. Потом стены постепенно сужаются, становится тесно, настолько, что невозможно вдохнуть полной грудью, не то что пошевелить рукой. Потом возникают звуки: чьи-то быстрые шаги, отрывистые команды; Сычжуй слышит треск пламени и лязг оружия, боевые кличи и крики — он ведь знает, как кричат умирающие люди. Воздух становится горячим и пахнет гарью: дымом сгорающего дерева и жутким смрадом сгоревшего мяса, будто кто-то забыл костёр и ужин…       Откуда-то он знает, что там, снаружи, сражаются и погибают его близкие, но не может сдвинуться с места, выхватить меч, встать в бою рядом с ними, защитить! он даже крикнуть толком не может — нет воздуха. Это длится бесконечно, а он шепчет и шепчет: «…я не могу, я ничего не могу!» А невидимые стены сжимаются всё сильней, и уже не получается вдохнуть отравленный дымом воздух.       Чьи-то удары снаружи с треском ломают стену темноты.       — Богач-гэгэ, ты пришёл… — почему-то шепчут губы.       — Не так уж я богат, Сы-сюн, — отвечает Цзинъи. — Прости, что разбудил тебя. Ты кричал во сне.       Сычжуй, задыхаясь, сидит в постели, и вокруг безмятежное юншэнское утро: ни битв, ни пожара — ничего, воздух ароматен и свеж.       — Прости, А-Чжэн, что не дал тебе выспаться, — язык с трудом ворочается во рту.       — Пустое, я сам проснулся. Раз ты — тоже, давай пойдём на сунлян пораньше, а то мастер Гаохо всё ворчит, что мало тренируемся. — Цзинъи усмехается задорно: — А сегодня, представь: он только-только продерёт глаза, дойдёт до поля, а мы уже там!       И уже на краю сунляна осторожно спрашивает:       — Сы-сюн, ты что-то вспомнил?       Сычжуй морщится: в памяти от ночного кошмара остались только запах гари и чувство собственной абсолютной беспомощности.       — Кажется… — отвечает он и поправляется: — всё-таки нет. — И окончательно решает: — Не знаю.       Долго скучать в резиденции им не дали — из-за последних событий патрули были малолюднее и часть прошений залёживалась на столе Лань-даши. Следующую Охоту ждать не пришлось, но теперь их не поставили руководить учениками, а взяли в состав отряда наравне со взрослыми адептами. Впрочем, старших было не так уж много: ещё одна пара «птиц Бииняо» и сам мастер Гаохо — «посмотрю на вас перед состязаниями», буркнул он уже в воротах.       Охота привела их в глинистые холмы в долине ниже Гусу: река, вспухшая после осенних дождей, размыла край деревенского кладбища, где хоронили бедняков и пришлых. Обиженные мертвецы поднялись из небогатых могил, вовремя не усмирённые поминальными обрядами, и теперь бродили по холмам, пугая сборщиков хвороста. Мастер Гаохо почему-то запретил использовать Флаги Чёрного Ветра, и Сычжуй с Цзинъи сперва старались сыграть «Покой» погромче, но потом всё равно до вечера бегали по редколесью, добивая уцелевших цзянши мечом или стрелами издали. Старшие приглядывали, но не вмешивались, их помощь понадобилась всего один раз — когда особо хитрый мертвец додумался броситься в реку, где звучание заклинаний искажалось толщей воды, и пришлось посылать за ним меч против быстрины. «Лань Цзинъи, ты изменил две ноты в пятой цезу "Покоя"», сурово отметил мастер Гаохо, когда уже летели домой. Цзинъи ощетинился в ответ как волчонок: «Так играет Цзэу-цзюнь!» — и Сычжуй запоздало подумал, сколько же дней и ночей приходилось играть над запечатанным гробом бывшего главы Не.       …начиналась Охота вроде бы как всегда: испуганные селяне, жалобы на цзянши. Забытое кладбище времён войны Солнца, неупокоенные тени в истлевших одеждах поднимаются каждую ночь. Их желание — справедливости и мести — невозможно удовлетворить, приходится обнажать мечи, но чем больше они сражаются, тем больше теней встаёт им навстречу. Сычжуй уже давно не слышит команд мастера, от других адептов его оттесняют всё дальше и дальше. Кольцо теней вокруг сужается, он сражается так, как никогда прежде, разве что в битве на Луаньцзан, только нет рядом ни учителя Вэя, ни Ханьгуан-цзюня, ни дяди Нина, — даже Цзинъи куда-то запропал, не слышно ни звука его флейты, ни свиста его меча. Тени с шелестом исчезают от касаний Люсин, но на смену им приходят всё новые и новые…       …перед ним встаёт призрак — темнее и чётче прочих, другие тени рядом набирают силу, сгущаются, в руках призрака такой же меч-цзян, как у самого Сычжуя, только лезвие тёмное, сочится чёрным дымом. Если уничтожить его — остальные развеются или хотя бы отступят! Сычжуй бросается в атаку, и тени расступаются, пропуская его.       Призрак салютует мечом, приветствуя. Он достойный противник: ни ему, ни Сычжую не удаётся коснуться врага; Сычжуй — слишком медленный, его движениям недостаёт скорости и силы, словно он пытается сражаться на дне озера или реки.       Сычжуй вкладывает в Люсин всю ци и всё мастерство в решительный удар, а призрак неожиданно не отбивает его, даже отводит свой меч. Сверкающее лезвие Падающей Звезды плавно скользит вперёд и бьёт в то место, где у живого было бы горло. Сычжуй чувствует, как ледяная сталь вонзается ему самому под кадык, а потом выскальзывает прочь. Он видит собственную руку, сжимающую Люсин, и на рукавах дасюшена поверх голубых гусуланьских облаков кровь рисует алые языки пламени. Рот полон крови, он захлёбывается ею, руками пытается зажать рану, хрипит и кашляет — бесполезно. И падает…       …падает навзничь сквозь истоптанную траву, сквозь переплетённые корни, сквозь рыхлую красную землю, прямо во владения Яньло-вана…       — А-Юань! — издали зовёт Цзинъи. — Проснись!       Сычжуй садится в постели. Никакого боя, никакого леса, никакой Охоты: их спальня в павильоне Багуа, тёплый отсвет от углей в жаровне, лунный луч на полу. Он с трудом отнимает руки от шеи, уверенный, что сейчас хлынет кровь. Ладони чисты и сухи, но в горле острой льдинкой никак не тает ледяное лезвие.       Сон?.. это всего лишь сон?       Он с трудом переводит дыхание. Спальня кажется менее реальной, чем недавний бой, и Цзинъи в лунном свете видится прозрачным, похожим на призрака. Сычжуй откашливается, вытирает губы, косится на ладонь — крови нет. Только истошно колотится сердце и никак не успокаивается дыхание.       — Опять сны? — осторожно спрашивает Цзинъи.       Сычжую не хочется рассказывать, что только что во сне он убил сам себя. Сны притворялись жутким продолжением действительности, сливались с ней, заменяли.       Днём в обеденном зале ему больно глотать.       — А-Юань, я поспрашивал Динло-дайфу. — Цзинъи поморщился: то ли плохо спросил, то ли плохо ответили. — Она сказала, что надо бы осмотреть потерявшего память. Я не стал ей говорить, что это про тебя, но она точно не откажет.       Сычжуй понял, что нахмурился. Он и раньше не очень любил попадать в лапы лекарей — ведь болеют только слабые! — а уж теперь, когда неизвестно, какими взглядами его там встретят… и когда нужно быть сильнее сильного.       Вот только какая же будет сила, если в горле застряли осколки сна.       — Динло-дайфу отличный целитель, — продолжал уговаривать А-Чжэн, — и она часто мне помогает.       — Тебе?! — Он даже вынырнул из своих мыслей. Его друг если и бывал в госпитале, то только чтобы проведать там Сычжуя.       — Ну… я как-то спросил, чем можно помочь простым людям, если их ранят: ци-то переливать бесполезно, — нехотя объяснил Цзинъи. — А жалко их, и обидно, что помочь не можешь.       Сразу вспомнился мальчик-пастух на предпоследней Охоте: там Цзинъи уже явно знал, что делает.       — Так это она тебя научила?       — Ещё как! Перевязки, травы всякие, ну и некоторые заклинания всё-таки работают… представляешь, у простолюдинов тоже есть своя ци!       — Ну, заклинатели ведь не с небес в этот мир спустились, — напомнил школьный урок Сычжуй, — все когда-то были просто-людьми; а ци пронизывает всё живое и даже неживое иной раз.       Чего ещё я не знаю о тебе, моё левое крыло?       А вслух договорил:       — На Лань Динло я согласен.       — Ты точно уверен, что хочешь вернуть память о тех годах?       Немолодая, сухощавая, прямая как палка Лань-дайфу и говорила сухим как палка голосом; как только А-Чжэн решился в первый раз довериться именно ей?       В маленькой комнате — её кабинете — они были втроём. Цзинъи настоял, что одного он Сычжуя не пустит: «как на любое опасное дело!»       — Это может быть опасно, — эхом их мыслей продолжала Лань Динло. — Я помню, как Ханьгуан-цзюнь принёс тебя в Орден; я была одной из тех, кто лечил тебя. Ты не был ранен, но был тяжело болен и, возможно, чем-то сильно напуган. Твой разум выстроил защитную стену, спасая тебя от безумия. Сейчас ты пытаешься снять эту защиту. Хочешь рискнуть своим разумом ради воспоминаний?       Он слушал, стиснув зубы. Что по ту сторону стены нет ничего хорошего — он знал и так, без слов сурового лекаря. Но раз уж что-то прорывается оттуда в его обычную жизнь, то лучше знать заранее, что оно такое.       Лань-дайфу посмотрела на него и вздохнула.       — Если бы на тебя было наложено заклятье или ты был бы опоён Тёмными Водами Забвения, целители могли бы вернуть твою память. Если бы ты сам наложил на себя это заклятье, тебе бы пришлось действовать самому, хотя целители помогли бы; но ты был ребёнком и точно такими техниками владеть не мог. — Она говорила будто читала мудрую рукопись нерадивому ученику.       Цзинъи обратился к ней, словно она и не ворчала на них:       — Вы ведь осмотрите его, Лань-лаоши?       Руки у неё были жёсткие и прохладные, но запястье Сычжуя она взяла лекарским, а не боевым хватом — плотно и не сжимая. Снежинки чужой ци пробежали по меридианам, щекоча и покалывая; добрались до льдинок в горле, отпрянули и исчезли.       — Я как целитель отказываюсь принимать участие в возвращении твоей памяти, — вынесла решение Лань Динло и напоследок почти погладила его руку: лишний раз дотронулась, когда было уже не нужно. — Скорее всего, вернув воспоминания, ты потеряешь рассудок. Напротив, я бы напоила тебя Тёмными Водами, чтобы ты забыл и те обрывки, что прорвались сквозь защитный барьер и тревожат тебя.       Сычжуй вскочил со скамьи.       — Нет.       Только теперь он понял, о чём в его самые первые орденские дни так яростно спорили Цзэу-цзюнь и Лань-ифу: «Ему самому так будет проще и легче!» — «Это его собственность. Никто не может отнять».       Лань Динло закрыла глаза, постояла так и открыла снова.       — Прости, Цзинъи. — Теперь она повернулась к А-Чжэну и дальше говорила только с ним, словно Сычжуй стал невидимым или внезапно исчез из кельи. — Никто из целителей Ордена Лань не станет восстанавливать память твоего друга. Ему лучше забыть всё и изгнать из сердца любые тени прошлого. Пусть по крови он Вэнь, но он вырос и воспитан в Юншэне, сейчас он — Лань, если не по происхождению, то по духу. Кровь не вода, но обучение и воспитание меняют разум и душу гораздо больше, чем люди привыкли думать. Ему надо принять свою жизнь и смириться.       Здесь был тупик. Нечего было и надеяться.       «Но попытаться стоило», вздохнул Цзинъи, когда они вышли из госпиталя.       Идти домой не хотелось. Они уселись на краю Небесной Чаши и принялись смотреть, как черепахи высовывают из воды пятнистые змеиные головки.       — Она говорит, что я сойду с ума, если вспомню. — Сычжуй привычно разбил ладонью водное зеркало, чтоб не отражало глупые облака. — Но я сойду с ума ещё быстрей, если не вспомню. Мне снятся сны, каждую ночь разные. Они похожи на воспоминания, но противоречат друг другу, а я не могу понять, какие из них правдивы, какие нет… А иногда мне кажется, что сны — это реальность, особенно те, в которых меня убивают, а вся моя жизнь в ордене Лань — предсмертный бред.       — Никакой я не бред! — деланно обиделся Цзинъи, но глаза у него были как у охотника, увидевшего цель. — Я самый настоящий, а ты — дурацкий кролик, хотя и первый ученик… хватит брызгаться! Не хватало ещё, чтобы нас, как неразумных детишек, выпороли за нарушение покоя Небесной Чаши!       Мастер Гаохо поморщился, отпуская их с утренней тренировки: «Вместо подготовки к состязаниям слушать всякое занудство…» Старейшина Хан Хэчжи в этот раз избрал темой своего Назидательного Вразумления нечто странное: «Верность высоким орденским принципам», словно кто-то на эти принципы посягнул; впрочем, загадка разрешилась быстро — не успел учитель покинуть ланьши.       — Ты вэньский пёс, Сычжуй! — Хан Минчжи вскочил раньше всех и навис над его столом как корявое дерево. — Главная семья запятнала себя и весь Орден, приняв тебя. И больше всех — Лань Ванцзи!       Сычжуй стиснул зубы. Значит, ему не казалось.       Только не отвечать! Никак, ничем — ни словом, ни ударом; но как же хочется! Опусти глаза: ты должен вести себя так, словно ничего не происходит, словно никакого Минчжи нет рядом.       — Лань Ванцзи посмел привести в Юншэн грязного щенка Вэнь! Из-за этого проклятого Ордена столько заклинателей нашего клана погибли! На месте Лань-шифу я бы приказал отхлестать его кнутом заново, а тебя палками гнать из обители!       Цзинъи оказался за спинами окруживших Сычжуя и теперь отчаянно прорывался оттуда, работая локтями, — только бы тоже не начал драку! ему-то достанется за двоих…       — Хватит уже! — неожиданно встал слева Лань Шисию. — В твоей-то семье, Мин-сюн, точно никто в войну не погиб да и в боях не участвовал. Не тебе осуждать Ханьгуан-цзюня!       — Моя семья хранит чистоту… — возразил Хан Минчжи.       — Вот и ты — храни. Нечего пачкать лучшего воина Ордена, который к тому же прошёл всю войну с первого до последнего дня!       Минчжи фыркнул, крутанулся на каблуках и поспешно вышел из библиотеки, на ходу ворча что-то о потерянной чести и о забывших про честь собственной семьи. За ним бросились ещё двое или трое, потом потянулись нехотя остальные.       Лань Шисию подождал, пока Минчжи уйдёт, а потом сказал:       — Сы-сюн, ты же совсем малышом был, когда закончилась война?       — Наверное, да, — растерянно отозвался Сычжуй. — Не помню.       — Не помнишь… — Лань Шисию переминался с ноги на ногу, но всё-таки не уходил. — Двое моих цзюфу были убиты в сражениях той войны, а старшая гу вышла замуж за Вэня ещё до и была убита союзными кланами при штурме Цишаня… в бою никто не разбирался, урождённый ты Вэнь или нет. Носишь их цвета, живёшь с ними — значит враг.       — Ты хочешь мести? — осторожно спросил Сычжуй.       — Не тебе, — дёрнул плечом Шисию. — Если бы мог убить Вэнь Жоханя — жизни бы не пожалел! — Он значительно провёл взглядом по немногим оставшимся слушателям. — Да и мстить за кого: за братьев матери или за сестру отца? А на Минчжи не обращай внимания — слишком много болтает, как все в семье Хан.       — А ты, Ши-сюн, пошёл бы с Сычжуем на Охоту? — азартно выпалил Цзинъи, словно предлагая спор.       — С Сычжуем? — от души удивился Лань Шисию. — Почему ж не пойти? Заклинатель он отличный и за чужими спинами прятаться не привык. Не то что некоторые!       Его поддержал хор в несколько голосов. Сычжуй сложил руки для поклона. То, что стычка обошлась без драки, уже было счастьем… совсем как в детстве. А после детства ему хватало Цзинъи и можно было не думать о прочих.       Этой ночью ему снились безмолвные костры и безмолвные тени в низком моросящем тумане — брели сквозь туман, шатались, падали: без шороха шагов, без стонов и криков, без стука падения тел. Он проснулся посреди ночи, вытер лицо о подушку и долго лежал, прислушиваясь к звучащему дыханию Цзинъи — других звуков в их спальне не было.       — Я, кажется, придумал, — сказал его друг, когда они утром шли к полю сунлян. — Придумал, как ты сможешь вспомнить.       Сычжуй вопросительно посмотрел на него. Он сам лично перерыл все свитки в библиотеке, до каких только мог добраться, — и ничего не нашёл, если не считать, конечно, способа снять Тёмные Воды Забвения. Не может быть, чтобы Цзинъи!.. или может быть?       — Душа не способна лгать под Расспросом и расскажет всё, чему была свидетелем, — как на уроке отчеканил Цзинъи.       — Так, — согласился Сычжуй, — но это всё о душах мёртвых.       — А в сопереживании душа расскажет о тех событиях, что сильнее всего потрясли её. Так? — не унимался Цзинъи.       Можно было даже не кивать: сведения, известные любому адепту Лань.       — Помнишь как учитель Мо… то есть Старейшина Илина же! помнишь, как он играл той девочке-призраку в городе И?       — Помню, конечно… но та дева была мёртвой, а я-то — живой.       — А скажи, А-Юань, где-нибудь сказано, что этот обряд нельзя проводить с живыми?       Действительно: в свитках указывалось, что Расспрос служит для обретения памяти мёртвых и разговоров с ними, но прямого запрета не было.       — Ага! — отметил его замешательство Цзинъи. — Ты будешь как та девочка, а я как Старейшина Илина, — не приведи такого милостивая Гуаньинь! — и…       — Страховал его Цзинь Жулань, а кто будет присматривать за тобой, ну, и за мной заодно?       — Об этом я не подумал, — честно сознался Цзинъи. — Это не может быть никто из адептов нашего Ордена… — и с досадой поморщился: — ну не просить же главу Ордена Не!       С последним Сычжуй был абсолютно согласен: в отличие от друга он вовсе не испытывал такого уж большого доверия к господину Не Хуайсану.       — В других Орденах у нас нет настолько близких друзей, чтобы к ним можно было обратиться с подобной просьбой, — согласился Сычжуй, как будто они уже и впрямь всерьёз обсуждали этот безумный план; и сам себя перебил: — если только кто-нибудь из тех, кто был с нами в городе И?..       — Точно! — обрадовался Цзинъи. — Оуян Цзычжэнь! Я напишу ему!       И написал. Ему-то не была запрещена переписка.       Ответ пришёл через несколько дней, и это была удача — они готовились к очередной Охоте, и письмо тогда могло бы попасть в чужие руки. Цзинъи, дочитав, поморщился и сунул листок Сычжую:       — Струсил.       «Недостойный сын рода Оуян шлёт уважаемому господину Лань Цзинъи свой поклон и многочисленные пожелания здоровья и процветания. Ничтожный Цзычжэнь сожалеет, но боится, что его навыков и умений недостаточно, чтобы принять участие в таком ритуале. К тому же, после событий в городе И и на горе Луаньцзан, отец недостойного принял решение, что должен его женить, и сейчас недостойный занят приготовлениями к свадьбе. Возможно, вам следует обратиться к наследнику Цзинь: несмотря на его молодость он весьма искусен и уже имеет опыт в подобных ритуалах; но недостойный опасается давать подобные советы, зная крайнюю занятость молодого господина Цзинь Жуланя.       С величайшим сожалением и надеждой на новые встречи       ничтожный Оуян Цзычжэнь».       — Или писано под диктовку, или Цзычжэнь знает, что его письма читают. — Сычжуй и не надеялся, что Цзычжэнь согласится; а женитьба это такая разновидность цепи, на которую старший Оуян решил посадить своего беспокойного сына после всех приключений того в обществе беспутного Старейшины и прочих Ланей.       — Струсил! — повторил Цзинъи. — Ну и ладно, без слабосильных обойдёмся! Может, правда спросить Цзинь Лина?       — Ты правда думаешь, стоит беспокоить главу чужого Ордена из-за меня?       — Это наш-то Юная Госпожа — глава Ордена?!! — фыркнул Цзинъи. — Лопнуть со смеху! Он, конечно, немножко повзрослел с тех пор, как учился здесь, но как был мальчишка-мальчишкой, так и остался! А туда же — Глава!!!       Сычжуй вздохнул: иногда ему казалось, что и сам А-Чжэн ни капли не повзрослел с тех самых пор, как они познакомились.       — Думаешь, что я не прав? — насупился Цзинъи. — Тоже мне друг, смотришь как на ребёнка, а я, между прочим, за тебя же беспокоюсь!       — А-Чжэн, — вздохнул Сычжуй, — а если подумать? Ты же умеешь.       — Что тут думать! — надулся Цзинъи. — Мелкий воображала, власти и почестей захотел!       — Про соуправление с Советом ты, как всегда, мимо ушей пропустил? — снова вздохнул Сычжуй. — Никто не даст ему править. Просто удобная ширма для старых хитрецов.       — Полагаешь?       Сычжуй кивнул:       — А ещё вспомни-ка, кто у них следующий наследник?       Цзинъи точно должен был знать, он же зубрил все таблицы родовых связей; но такие глупости никогда его особенно не интересовали, он запоминал их впопыхах, готовясь к очередному экзамену, а потом так же быстро забывал… и вот чешет теперь в затылке:       — И кто же? Ты же знаешь, А-Юань, где я видал все эти родословные!       — Цзинь Гуанбао.       — Тот ленивый индюк, за которым даже на охоте таскаются слуги с опахалами и зонтиком?! Который только надуваться и умеет?       Сычжуй опять кивнул.       — А после него его внук — Цзинь Жуцунь… Помнишь такого?       — Этого задиру попробуй забудь! Вечно на рожон лезет и только и смотрит, как чужую добычу добить!       — Верно, — согласился Сычжуй. — А теперь ещё раз подумай…       — Ну, если выбирать из этих трёх, — перебил Цзинъи, — то наш А-Лин лучший! И ци у него хватает, и стрелок он отличный, с мечом, правда, похуже, но это потому, что Шихуа для него тяжеловат, вот подрастёт и через пару лет…       — Лучший, — от души согласился Сычжуй и добавил со вздохом: — вот только положение у него сейчас совсем незавидное. — Было так привычно снова сочувствовать другим, а не себе; и никакие это не сплетни, ведь сплетни это когда осуждают. — Управлять кланом ближайшие годы Цзинь Жуланю точно не дадут, а ответственность за всё, что наворотят эти старики, будет на нём…       Цзинъи помрачнел: кажется, прежде не думал о трудностях правления.       — А ещё его привесили, как наживку на удочку, — продолжал Сычжуй. — Власти никакой, но всем мешает: и младшей ветви Цзинь и бывшим сторонникам Мэн Яо, и всем тем, кому орден Цзинь поперёк горла… Будет счастьем, если его не попытаются убрать. — Он и правда хотел бы такого счастья для задиристого и ершистого юноши.       — Убрать?! — возмутился Цзинъи. — Он не камешек на доске, чтобы его убрать и сунуть в ящик! — и сам понял: — То есть убить, что ли?!       — Одна из возможностй.       — А как же Саньду Шэншоу? Он-то точно за Жуланя!       — Потому-то тот ещё жив. Знают, что если попадутся, им несдобровать…       — Всё-таки это несправедливо! — окончательно рассердился Цзинъи. — Жулань-сюн глава Ордена и семьи по праву рождения, а его пытаются убить за это!       — Ты сам только что смеялся и говорил, что он не подходит, — зловредно напомнил Сычжуй.       Цзинъи покраснел привычно, как всегда, когда его ловили за рукав.       — Мало ли что я там болтал! Я вообще много болтаю! Сейчас, может, и не подходит, а немного подрастёт и… и подойдёт! Мы должны ему помочь! Всё-таки он наш шиди!       — Вряд ли он примет чужую помощь — слишком гордый и не верит никому. А ты ещё всё время злил его…       Цзинъи открыл рот, будто хотел что-то сказать, но не сказал, только потряс головой.       — …а сейчас нам самим нужна его помощь, — закончил Сычжуй.       — Но спросить-то мы можем? — упёрся Цзинъи. — Всё равно мы с ним увидимся на Больших состязаниях. Откажется — придумаем что-нибудь ещё.       — Давай спросим, — пожал плечами Сычжуй: когда Цзинъи вбивал себе что-то в голову, спорить с ним было бесполезно, проще подождать, пока он сам поймёт, что городит чушь, а то и вовсе забудет. Хотя Цзинь Лин в самом деле был бы хорошим выбором: и опыт действительно получил — под руководством самого Вэй-саньжэня; и безбашенный он не меньше Цзинъи, и сил хватает. Может, и правда согласится, хотя бы в память о той битве на Луаньцзан, где они сражались локоть к локтю… а если подольше пожить в Бинан Суо и почаще играть тамошним мёртвым — вдруг прошлая жизнь вернётся сама, без всякого Сопереживания?..       А может быть, дядя Нин сможет помочь? ведь ему самому когда-то вернули память!..       Важные дела в лихорадке не делаются, напомнил себе Сычжуй голосом Ханьгуан-цзюня. Никогда не стоит спешить, составляя планы.       — А письмо Цзычжэня предлагаю не спрятать, а сжечь, — вслух сказал он.       — Вы хорошо показали себя в команде, — сказал Гаохо-даши после утренней тренировки. — Пожалуй, можно вас отпустить на самостоятельную Охоту. Состязания будут в Цинхэ, у них горный лабиринт в лесу, вам надо будет пройти его вдвоём. Вот и потренируетесь парой Птиц!       Место задания оказалось в Ничейных землях недалеко от границы Ордена. На горной тропе пропали два каравана подряд, из третьего спасся один возчик и рассказывал что-то о змеях, выползавших из камней и в камни же возвращавшихся.       — Вы двое должны справиться, — приказал Лань-даши.       Побыть только вдвоём, без постоянно наблюдающих глаз и подслушивающих каждое слово ушей, — долгожданный подарок. Если бы ещё оттуда успеть сходить на Луаньцзан… нет, слишком далеко. Если бы я мог позвать Цюнлиня-санцонфу, как призывал его учитель Вэй! там для дяди Нина не так опасно, как на территориях Ордена Лань… Сычжую пришлось сделать усилие, чтобы вернуться обратно на площадку перед Залом Праведных решений.       Цзинъи поклонился Гаохо-даши с улыбкой, радостно блестя глазами. Мастер только снисходительно покачал головой: конечно, это первое самостоятельное задание, где Цзинъи будет старшим, — хороший повод показать себя.       Но оказалось, что думал Цзинъи вовсе не об этом.       Отправляться решили не мешкая. Дорога до Ничейной земли заняла всего сутки, ведь можно было встать на мечи, не задерживаясь из-за младших. Орденские окраины с этой западной стороны становились всё более дикими, сквозь леса прорастали скалы и горные склоны, тут даже на фазанов и диких свиней не охотились: слишком близко были владения горных духов. Весь этот день Сычжуй наслаждался самым лучшим одиночеством — вдвоём с верным другом.       А Цзинъи был непривычно молчалив и сосредоточен. Просчитывает стратегию? — оказалось, что тоже нет.       Заночевали в хижине дровосеков недалеко от перевала, отсюда было полчаса пути на мечах до места Охоты… и всего-то полдня до Луаньцзан. Может быть, всё-таки успеем слетать, если справимся быстро? Но утром, едва они свернули лагерь:       — Теперь ты свободен, Юань, если хочешь уйти — уходи, — сказал Цзинъи с неуместным пафосом, словно читал в лицах героическую поэму. — За меня не тревожься, я справлюсь.