Без тебя – никогда

Для многих людей путь к вершине обычно начинается с низов и занимает годы, если не десятилетия. Сюэ Ян же сразу попал на вершину, что было равносильно еще более глубокому погружению в самые беспросветные закрома ада. Он… не побрезговал самым действенным способом получить то, что он хотел, хотя в его случае уместней были бы другие слова. Он… да был ли он в себе тогда, когда на его громкие крики под дверьми собрались любопытные уши и глаза… или вообще, в тот ли момент он именно был не в себе? Это случилось куда раньше. «Плачущий мальчик»… так они шептались. Высотное здание, словно Вавилонская башня, посягнувшая на небеса, и люди внутри, не знающие ничего, кроме желаний, жажды и похоти. Они собрались под чуть раскрытыми дверьми, где, раскинувшись на столе с разведенными, очень светлыми ногами, рычащий и плачущий, лежал парень, агония которого достигла такого пика, что и непонятно было, сумасшедший он или просто так реагирует. То, что это был не страх, понимали сразу. Но и на удовольствие было мало похоже. Но возбуждало. Он был очень красивым, хотя некоторые части его тела и покрывали серьезные шрамы, а дрожащие руки постоянно цеплялись за край стола. — Свинья! — кричал он, достаточно дерзко извиваясь и подпрыгивая бедрами навстречу движениям внутри его тела. — Вонючая грязная свинья, чтоб ты сдох! Это было немыслимо, учитывая, какому человеку он это кричал. Но кричал, извивался, ревел и шипел. Другая сторона воспринимала это с огромным возбуждением. Добрую часть ночи «плачущий мальчик» прыгал на этой здоровенной туше, не успокаиваясь и проклиная их всех, а перед рассветом пришли другие, и музыка этих проклинающих криков полилась вновь. Он сошел с ума. Сошел с ума и проявлял это так, что от него были без ума. Как он и хотел, он начал получать то, что желал, потому что и сам был желанен, он прыгнул на самый верх, и имея его этот верх давал ему то, что он хочет. В нем видели безумие и дикость, от которых сносило крышу, он был для них как наркотик, которым они утоляли свою больную жажду. Потому что этот человек с отнятым у него оружием сражался в агонии своей трагедии, его обезоружила катастрофа, сведшая его с ума, его обезоружила агония, которая поглотила его до самого конца. Поэтому до тех пор, пока не пришли в движение другие его силы, Сюэ Ян только то и делал, что трахался, со всей силы бился о стены наркотиков и секса, потому что помимо того, что это были инструменты для достижения целей, это еще и был акт самоуничижения, в котором он утопал и в котором проявлял весь свой внутренний слом. Он ненавидел себя, он кричал, а его обожали, по нему сходили с ума, в то время как он сходил с ума от безумия, разрывавшее его на куски. Очень много людей и стараний требовалось, чтобы довести его до пика, ведь это было не так, когда член не стоял и человека просто пускали по кругу. Нет, у него он стоял, а вот чтобы кончить… очень постараться надо было. «Больше… — в больной жажде быть раздавленным и растоптанным, постоянно повторяя это состояние, Сюэ Ян в такие моменты не желал иметь дело с реальностью. — Больше, больше!» Ночи… долгие ночи, белый, как молоко, рычащий, сверкающий глазами, ненасытный, дикий, иногда даже дерущийся, унижающий и унижающийся, казалось ничего не осознающий и одновременно осознающий всё. Он был очень любим в среде, которая его пожирала и которую он пожирал, высокомерный и жестокий, не знающий ни почтения, ни терпения, ни тем более верности. Он был как живой огонь, лихорадочно горящий, за который цеплялись, который ловили, сжигали его и сжигались в нем самом. Им нравилось то, что он сражается, он намеренно падал на самое дно, чтобы агонизировать в нем, вот почему он был таким пылающим. Пожалуй, настолько живой секс, они еще не встречали. Он был… плотоядный и плотоядность эта была осязаема. Ты чувствовал её, она как яд проникала в тело, от него горела кровь, плавился разум, пробуждались инстинкты. Он был живым инстинктом, оголенным проводом, живой молнией, кипящей лавой. Ненасытный, беспощадный прежде всего к самому себе, и тем услаждающий жадных к ощущениям плоти — вот каким он был и вот почему словно тигр гору он занял эту вершину, сделав её своими охотничьими владениями, своими мечами и ножами, своей бесконечной ночью, которая шла за ним и погружала в темноту всё, на что он указывал. А потом, когда силы вернулись, когда в руках осталась лишь дрожь, что в моменты аффекта нисколько ему не мешала, Сюэ Ян стал тем, кто разрушал чужие жизни. Ему было без разницы, виновен тот человек, невиновен. Если человека этого выбрали жертвой, а его — палачом, он придет за ним, или, выискивая, будет охотиться. Он был очень умным, очень расчётливым, имеющий острую интуицию и такое же чутье, способный планировать на десять ходов вперед, плетя паутину, по которой жертва сама станет идти в эту ловушку. И, как следствие успешных дел и успешных «знакомств», Сюэ Ян получил ту власть и те средства, которые хотел. Черный рынок органов ему не подходил, потому что там в основном отслеживали только группу крови и общее состояние здоровья, а ему нужен была полная медицинская карта со всеми возможными дополнениями, которую ему могли обеспечить только больницы и приватные клиники. Иностранцы, к сожалению, не подходили, а ведь на черном рынке это был самый большой оборот человеческих «деталей»… Однажды, когда была свободная минутка, Мэн Яо зашел в комнату Сюэ Яна, видя его, обнаженного лежащим на постели, и читающим какую-то книгу. Он лежал на животе и только редкий шум перевернутых страниц нарушал полную тишину комнаты. Мэн Яо слабо ухмыльнулся и подойдя коснулся кончиками пальцев икр, мягко поведя их вверх, скользя по бедрам, ягодицам, пояснице с очаровательными ямочками, линии позвоночника… Сюэ Ян задрал голову, и Яо, склонившись, поцеловал его в губы. Глаза Сюэ Яна были открытыми. — Ты что, девчонке какой-то отлизывал? — меланхолично протянул Сюэ Ян. — Да нет, — сел на кровать Яо, — так, креветками на обед побаловался. Сюэ Ян снова склонился над книгой. — Опять учебник по хирургии читаешь? — посмотрев на содержимое, спросил Яо. — Хочу знать, где проебался тот ублюдок, когда чинил мне руки. — Кстати, — Мэн Яо положил ногу на ногу, — тут довольно интересная информация пришла. — Ну? — Есть более-менее подходящий донор, — медленно начал Яо. — Угадай кто? Дружок твоего муженька… Сюэ Ян резко напрягся. — Телосложение, отсутствие наследственных заболеваний, цвет глаз, возраст… почти, — начал пересчитывать Яо. — Вот только… дружок этот болел скарлатиной, а Синчэнь твой нет. Я поспрашивал тех заграничных врачей, дал им данные. Сказали, что шанс есть, поскольку Сун Лань болел в очень глубоком детстве, а потом болезней вообще не имел. Сюэ Ян слегка поджал губы. Мэн Яо понимал, что этот человек на самом деле плохо подходящий донор, просто… было любопытно, рискнет ли Сюэ Ян перейти такую грань, точнее отчается ли. — Нет, — твердо сказал он, — это самый крайний случай. — Я тоже на это надеюсь. Человек он публичный, его «исчезновение» было бы проблематичным и всколыхнуло бы совсем не те структуры. Но что поделать, если выбора не останется у нас, то и в вопросе с ним его тоже не останется. Как и у него самого. Сюэ Яну было плевать на социальные риски, а вот осознание других рисков тормозило его в принятии такого решения. При всей серьезности проблемы, решение её именно «его» глазами повлекло бы за собой еще более ужасные последствия, ведь убить не было проблемой. Как потом доказать, что это не из-за него «лучший» друг бесследно исчез? — Мне нужны глаза… — встав и пройдясь к столу, он со скрипом ногтей по дереву сжал его края. — Неужели так сложно найти для меня подходящие глаза?! Я не пожалел задницы, чтобы свободно плести паутину для исполнения моих желаний, и отправил собственную душу в ад, чтобы достичь этой цели! Мне нужны глаза, нужны глаза! Те китайцы, которые подошли и которых нашли за границей… их же привезли трупами, а ведь это были подходящие глаза! Не уследили, как те пооткусывали себе языки! Я просил сделать всё аккуратно, и я говорил, что будет, если товар пострадает! О, Мэн Яо сам видел, что Сюэ Ян слов на ветер не бросал. Когда, прибыв в порт, он увидел уже попахивающие трупы, то озверел до такой степени, что не успокоился, пока нож уже просто не стал выскальзывать из окровавленных рук. Да, это были очень подходящие люди, и их очень сложно было найти и тихо изловить. И дорого, что само собой разумеющееся. В дверь постучали. Сюэ Ян даже не обратил внимания, поэтому разрешить войти пришлось Яо. Тот, кто вошел и увидел Сюэ Яна обнаженным, нисколько этому не удивился, словно это было в порядке вещей, и подойдя к нему начал быстро что-то шептать на ухо. Чем больше он говорил, тем ярче расцветала на губах Сюэ Яна улыбка, а лицо светлело, хотя взгляд хищно темнел. — Всё-таки есть бог на свете, — он слегка вздернул подбородок, в надломе его губ читалось удовольствие. — Ты о чем? — Мэн Яо подозвал того человека и тот передал ему какие-то документы. Просмотрев их, глаза Яо стали больше, а брови полезли на лоб. — Это же… — Глаза… — не оборачиваясь, довольно и даже с легкой дрожью сказал Сюэ Ян. — Я наконец-то нашел твои глаза, любимый. «Да, есть бог на свете, — и сам подумал Мэн Яо. — Или дьявол…» — И кто бы мог подумать, — усмехнулся Яо, — Чан Пин, сынок того ублюдка. Хм, тогда вряд ли это дело бога, уж скорее дьявола, который дал тебе средства выяснить эту деталь. Нет, точно дьявол, ведь это… справедливо. — Забрать глаза сыночка в уплату папашиного долга, — обернулся к нему Сюэ Ян. — Прекрасно, прекрасно! Он обрадуется, когда узнает, я уверен в этом! Хах, кто бы мог подумать, кто бы мог подумать… Воодушевившись, он начал быстро одеваться, глаза его горели радостью и ожиданием. Он уже предвкушал тот момент, когда скажет «ему» об этом, поглотившись иллюзией, что всё наконец-то станет как прежде. Ведь глаза… он нашел для него подходящие глаза, и не у кого-то там, а у сына того ублюдка, который уничтожил их жизни! Что касается отношений между Сюэ Яном и Сяо Синчэнем, то на тот момент были они весьма… плохи. Поглотившись тенями, буквально начав вести войну за получение подходящих глаз, Сюэ Ян, делая то, что делал, сам абстрагировался от Сяо Синчэня, причем не только поэтому, но еще и из-за своих внутренних сломов, чувства вины и полного презрения к себе. Они не расстались… но и хотя бы подобием отношений, уже не говоря о том, что было когда-то, это назвать было нельзя. Сюэ Ян помешался на том, чего убийством собственной души добивался, он упал во мрак и не собирался перетаскивать его на Сяо Синчэня. Он лишь порой приходил в их дом, чтобы поспать, стараясь приходить туда чистым, но бывали такие дни, когда разум не возвращался к нему очень долго, и его, ничего не осознающего, как зомби тянуло туда, где был Сяо Синчэнь. И именно тогда Сяо Синчэнь понял, чем Сюэ Ян занимался. Он не мог видеть состояния его тела, но запах, эта удушающая органическая вонь… и слезы душили его, как и собственная непреодолимая беспомощность. После того убийства Сюэ Ян, прежний Сюэ Ян полностью перестал существовать, обернувшись мраком он стал хищной птицей, добровольно прыгнувшей в золотую клетку преступного мира. Его любовь к Синчэню была жива, но в очень сильной агонии, он избегал его максимально сильно, утопая в том, что делал и что делали с ним. И Сяо Синчэнь… чувствовал это, пытался вмешаться. Но Сюэ Ян ему не давал. Сяо Синчэнь понимал, что Сюэ Ян какую-то цель имеет, он не мог просто так допускать все эти вещи. Однако другие мысли, доводящие его до бессильных слез, душили изнутри. Он… больше не его Сюэ Ян, и жизнь их стала течь словно яд, отравляя их. Сюэ Ян не говорил с ним, даже смотреть на него остерегался, приближаться боялся, только когда тот спал и ложился с ним в одну постель, и то так, чтобы они не соприкасались. И они не говорили об этом, они даже «вместе» ни разу не были. Сюэ Ян его попросту остерегался, и Сяо Синчэнь не видел, с каким страхом и стыдом Сюэ Ян на него смотрит, как он боится его, ведь чувство вины, этот разрушающий его агонизирующий стыд из-за чувства вины и помешательство на том, чтобы вернуть утраченное. И Сяо Синчэнь понимал, что окончательно его теряет. Мэн Яо же смотрел на действия Сюэ Яна скептически. Сам он не верил в возможность успеха этой, как иронично, слепой надежды, но понимал, что Сяо Синчэнь — самая сильная и, пожалуй, единственная мотивация Сюэ Яна, благодаря которой он и вернулся во тьму, где ему и его талантам и было место. Там он сиял, там он правил, там добивался того, чего хотел. Сюэ Яну не удалось бы так быстро закрепиться, если бы не тот суд, потому что, почему Мэн Яо и был так разозлен, он не знал, что за той командой адвокатов стояли люди из противоборствующей группировки, вот почему всё устаканилось на выплате — стало очень опасно, а поскольку Мэн Яо принадлежал к другой стороне, он просто не мог так рисковать. Они в любом случае бы проиграли, тот вопрос решили очень большие деньги… но из-за того, что Сюэ Ян убил, как стало позже известно, мешающего их стороне человека, и убил так, что виноватого не нашли, к нему и возник такой интерес той, как он сам выразился, «свиньи». Вот почему он так легко на него запрыгнул — двери были открыты, в них не нужно было стучать. И поскольку он сперва заинтриговал этим убийством, а потом и своими страстно-дикими повадками, то перед ним успешно начали открываться и другие двери… Об «особом» отношении к человеку по имени Сяо Синчэнь многие в их кругах знали, и очень боялись как-то трогать несчастного слепца. Все понимали, что даже если рискнуть и сделать это тихо, попросту лишить Сюэ Яна его самой огромной слабости, то это приведет лишь к очень плохим последствиям. Они боялись, что и без того сломленная сущность Сюэ Яна скрутится в черную дыру и попросту затянет в себя всё, к чему сумеет дотянуться. То, что ему было плевать на теневой мир, на его законы, на их понятия чести, было слишком очевидным. Его слепое отчаяние, его жажда мести могли привести к уничтожению, серьезному и дорогостоящему. Даже Мэн Яо отказывался от мысли об убийстве этого человека. Он понимал, что, если Сяо Синчэнь умрет, Сюэ Ян, перед тем как отправиться вслед за ним, разрушит всё, что разрушить было возможно. Вот почему, в каком-то роде, они даже оберегали это его слабое место, хорошо понимая все возможные последствия, ведь за короткий срок своего пребывания в тенях Сюэ Ян достиг очень многого, имел чудовищное по силе покровительство и сам был еще более устрашающим чудовищем… Когда Сюэ Ян впопыхах вбежал в дом, Сяо Синчэнь, сидевший в комнате и молчаливо размышляющий, что делал очень часто, содрогнулся и сердце его забилось чаще, когда он услышал, как Сюэ Ян… зовет его. Он так давно не слышал его голоса, обращенного к нему… вот так, страстно и нетерпеливо зовущего, нуждающегося в нем. Сюэ Ян ведь… вообще не разговаривал с ним, лишь бросался короткими фразами. Сяо Синчэнь не знал, как Сюэ Ян дрожал от мысли, что наступит момент, когда он отречется от него, скажет уйти насовсем. И из-за страха этого становился лишь грубее в своих огрызаниях, еще более нервным, несдержанным, дерганным. Но то было время, когда у них еще не доходило до громких скандалов… — Что?.. — когда Сяо Синчэнь понял, о чем ему толкует Сюэ Ян, когда осознал, чего тот всё это время добивался и что именно ради этого пошел на все те вещи… — Что ты сказал? — Это же знак, — возбужденно прошептал Сюэ Ян, взяв его за руки. Он улыбался, глаза его радостно блестели. — Видишь? Бог раскаялся за то, чему позволил произойти. Теперь всё будет хорошо, я нашел для тебя глаза, и мы… Сяо Синчэнь вдруг одернул свои руки и отступил назад. Сюэ Ян его поведением был откровенно потрясен. — Сяо Синчэнь? — глаза Сюэ Яна были широко распахнуты, в зрачках полыхали искорки безумия. Как же Сюэ Ян боялся, что Сяо Синчэнь от него отречётся, почему и упорствовал с такой агонией в том, что делал! Он был убежден в том, что должен сделать это, что это единственно правильное решение, что он должен, он должен сделать это! Он должен вернуть ему глаза, он должен исправить то, что случилось по его вине! Он винил себя за ту ночь, винил себя за ту поездку и за всё, что из неё вышло! — Что… что не так? Сяо Синчэнь молчал, тяжело дыша. Его потряхивало. — Нет, — спустя какое-то время, наконец-то сказал он. — Нет? — голос Сюэ Яна стал ниже. — Ты… — Нет! — тон Сяо Синчэня стал громче, в нем чувствовалась твердость… но под таким ужасным давлением, что уже можно было услышать надрывной треск. — Ты хоть понимаешь, что ты мне предлагаешь?! — Я же не убью его, — возбужденно прокричал Сюэ Ян. — Я только заберу то, что принадлежит тебе… — Сюэ Ян… — Что принадлежит нам, что принадлежит мне! — тон его снова стал грубее. — Я дал себе клятву, что верну твои глаза, и, как потешно обыграла всё судьба, глаза, которые нам так нужны, в глазницах сына ублюдка, который нас с тобой погубил! — Мы не мертвы! — сквозь зубы прошипел Сяо Синчэнь. — Мы же живы, Сюэ Ян! И нам нужно было продолжать жить дальше, раз уж мы остались живы! Глаза Сюэ Яна были широко распахнуты, он с неумолимым ужасом слушал брошенные в него слова. — Что ты делал? — спросил Сяо Синчэнь. — Что ты делал всё это время, Сюэ Ян? Что ты сделал с людьми, которые не подошли?! А если бы не Чан Пин, то чьи глаза ты бы мне отдал?! И как бы их искал, и как… получил. Сюэ Ян молчал, потому что ответ на этот вопрос хоть и был очевиден, но сам он этого произносить не хотел. Как и понимал, что Сяо Синчэнь не мог не понять, как именно эти глаза стали бы его и что нужно было совершить, чтобы получить их… буквально. Он был настолько ослеплен, что получая такие вопросы, которые открывали правду на его поступки и на их личную реальность, изрядно терялся, осознавая настоящую суть того, что совершал и совершает до сих пор. Он ведь… нисколько не думал о том, что и как приносит в жертву ради этой надежды, иначе сошел бы с ума еще больше. Как и не понимал, что сильнее всего отнимает… себя у своего же возлюбленного, словно и не видел, сколько себя он у него уже забрал, не чувствовал, как то, что считал необходимостью, было изменой и ему, и себе. — Чан Пин ни в чем не виновен, а ты так просто говоришь, что вырвешь ему глаза и отдашь их мне?! — Виновен! — вне себя от ярости прокричал Сюэ Ян. — Да будь он проклят, он сын того ублюдка, он виновен! — За что? Только потому, что его сын?! — Да! — в глазах Сюэ Яна заплясали искры. — Хочешь ты того или нет, но я собственными руками вырву его глаза и верну их тебе! Ты снова будешь видеть, я верну тебе то, что ты потерял! — Ценой жизни невинного человека?! — сокрушался Сяо Синчэнь. — Сюэ Ян, ты обезумел, ты потерял разум! Я тебя об этом просил?! Что ты сотворил со своей жизнью, что ты сотворил с жизнями других! От тебя кровью пахнет, кровью и другими мужчинами, и я даже не представляю, как ты из-за всего этого выглядишь! — Тебе противно?! — Сюэ Ян уже не мог остановиться. Страх бился изнутри его сердца, словно молотили боксерскую грушу, он уже начал задыхаться и окончательно терять себя. — Тебе противно обнимать меня после того, как я трахался с этими свиньями? Ну же, обними меня, обними меня! — Отойди от меня, — низко прошипел Сяо Синчэнь. Он тоже был на грани. — Ты мне не этим противен, хотя и разбил мне сердце. — Ты клялся, что до конца жизни будешь смотреть только на меня!!! — в агонии закричал Сюэ Ян. Они уже перешли границы, из-за которых выплескивалось всё, что кипело в них, так долго переваривая себя, но до сих пор сдерживалось, чтобы не освободиться. — Ты клялся, ты клялся мне в этом! Из-за моей ошибки ты лишился этих глаз, которые должны были до самой смерти смотреть только на меня! Тебя отняли у меня, запрятали в эту беспросветную тьму, и не ври мне, что не страдаешь! Как может не страдать человек, навсегда потерявший зрение! — отчаянно закричал он, обливаясь слезами. — И как я могу жить, зная, что это всё из-за меня! — Это не из-за тебя! — в свою очередь отчаянно закричал Синчэнь. — Ты не виноват, не… — Я посадил тебя в ту машину, — рыдал Сюэ Ян, — я вел её, я вез тебя к месту, где с нашей жизнью, нашей жизнью было покончено! Я знаю, что не я спровоцировал тот удар, ту аварию! Но ведь именно я, я увез тебя в тот вечер, и я же привез нас в место, которое изувечило нас!!! Мало ли я потерял? Да мне плевать! Но ты, любовь моя, ты… — он сильнее затрясся. — Я легче бы снес такое у себя, нежели у тебя! — Сюэ Ян… — Сяо Синчэнь протянул руки, в попытке найти его в темноте, и нашел, схватил, пытаясь обнять. — Сюэ Ян… — Не трогай меня! — вдруг отчаянно начал вырываться Сюэ Ян. — О Господи, не трогай меня, не прикасайся ко мне! Я не имею на это право, не дари мне свою ласку! Твое тепло жжет меня каленым железом, это невыносимо! — Сюэ Ян! — они повалились на пол, где Сюэ Ян стал попросту отбиваться от него, сжиматься и вырываться, захлебываясь криками. — О боже, нет, нет! — он потерял голову от страха и отвращения к себе. — Не прикасайся, не прикасайся ко мне! Я не хочу, я не хочу! — Зачем ты это сделал?! — встряхнув его, заплаканного и дрожащего, отчаянно закричал Сяо Синчэнь. — Посмотри на себя! Посмотри, что ты творишь! Ты понимаешь, что ты хочешь сделать, понимаешь, что уже сделал?! Ты разрушил даже то, что у нас еще оставалось! Ты отверг меня, отверг себя, ты отдался другим, и ты так боишься меня, потому что знаешь, что ты совершил! Ты был только моим, Сюэ Ян! — закричал он. — Моим! Громкие рыдания вырвались у него из горла, слезы крупными каплями полились из глаз. Осознавая весь тот кошмар, в который они попали, осознавая ту бездну, в которую упал Сюэ Ян, и осознавая то, насколько он сам беспомощный, Сяо Синчэнь не удержался и громко закричал, отчаянный рев покинул его грудь, тяжелой волной сдавив воздух вокруг них. Он отодвинулся от Сюэ Яна, сел на пол и закрыл лицо руками, всхлипывая и теряя себя в этом состоянии. Его сердце разрывалось на куски от осознания того, чем стал Сюэ Ян, во что его превратила вся эта трагедия. И Сяо Синчэнь понимал, что таким тот стал из-за него, из-за чувства вины перед ним… и потому что любил так, как умел любить только он — безусловной любовью, рвущей себя на части от боли другого, бросающейся на жертвы, принимая удар на себя, лишь бы только не пострадал другой или даже намеренно увеча себя в попытке чего-то добиться… и снова ради другого. Да, он увез его в ту ночь. Но кто бы посмел винить Сюэ Яна? Лишь он сам, так сильно любящий его, сломавшийся под давлением этой трагедии, упавший в самую тьму, которая его обезобразила. — Я… не могу, — неразборчиво прошептал Сяо Синчэнь. — Боже, я не могу, не могу… — Можешь… — вдруг низко прошептал Сюэ Ян и быстро подполз к нему, хватая за руки и безумными глазами смотря ему в лицо. — Прими его глаза! — Нет… — покачал головой Сяо Синчэнь. — Прими! — отчаянно повторил Сюэ Ян. — Я же… да плевать, как низко пал, и паду еще ниже, если потребуется! Прими эти глаза, прими! — Убирайся! — он вдруг схватил его за плечи и… глаза его открылись, смотря прямо на Сюэ Яна. Тот замер, его собственный взгляд застыл. Мимолётная тишина, как затишье перед бурей, как уже летящие стрелы. Которые вот-вот пронзят плоть… — Не смотри на меня… — руки Сюэ Яна начали так дрожать, что даже бились о руки Сяо Синчэня. — Не смотри на меня! И он вдруг ударил его. Громкая пощечина внешней стороной пальцев, как смог в тот момент. Вид этих глаз привел его в состояние такой внутренней истерики, это было настолько слабое для его разбитой души место, как для жертвы — представший перед ней насильник. Но Сяо Синчэнь не закрыл глаза. Он снова «посмотрел» на Сюэ Яна, являя его взору всё болезненное безобразие своих слепых глаз. Сюэ Ян затрясся как в агонии, и силы влились в его руки. Он схватил Сяо Синчэня за шею, начав душить его, и уже опрокинул его на пол. — Не смотри на меня! — он совершенно не осознавал себя в этот момент. — Не смей смотреть на меня этими глазами, не смей! «Не смей показывать мне последствия моей страшной ошибки!» Но он не понимал, что дело было не в глазах, а во взгляде, который был последствием уже его ошибок, тех самых, которыми он предал их обоих, точнее принес в жертву и так и не смог… этого осознать в своей жадной погоне за практически невозможным. — Ты убиваешь меня, ты убиваешь меня! — действительно голосом жертвы кричал он. Он и был жертвой, и в этом была его ужасная участь. — Я тебя ненавижу… я ненавижу тебя! Они схватились, начав приносить друг другу физическую боль. То, что копилось в Сюэ Яне долгое время, всё то время, которое он провел во тьме, дышащей кровью и потом, покрытой трещинами его сломленных чувств, сейчас попросту разбило всё, что и так ужасно трещало, но до сих пор кое-как держалось. Он кричал и безумствовал, он бился и горел, его чувства в этот момент были как кинжалы, одинаково ранящие и его самого, и Сяо Синчэня, которого он тоже довел, ведь… как можно сохранить разум, когда то, что ты любишь, так сильно страдает? Они очень любили друг друга, они не могли пережить боль друг друга, им самим болело в три, шесть, десять раз сильнее, а осознавая свою беспомощность, что нечем помочь, что судьба проявила к ним такую жестокость… было от чего сойти с ума. Семь лет они делили одно счастье на двоих, одну любовь на двоих, одну жизнь на двоих… и десятки, сотни оттенков чувств, рожденных в этой любви. Они никому не причинили зла, они берегли свое счастье и лелеяли мечты о будущем. И это будущее у них забрали, а их самих искалечили. Как жить… как можно было дальше жить, когда оба осознавали, что причина боли другого кроется в них самих! Сюэ Ян, который винил себя за тот роковой день, и Сяо Синчэнь, который понимал, что именно его ужасная утрата вбила последний гвоздь в эту хрупкую душу, которая предпочла погрузиться в ад, пожертвовать всем, и всё из-за… слепой надежды вернуть невозвратимое. — Я тебя об этом не просил! — закричал Сяо Синчэнь. — Я не просил тебя убивать, я не просил тебя предавать! Ты предал меня, ты всю нашу любовь растоптал! — Так ненавидь меня! — Ненавижу! — низким рыком, болезненно протянул Синчэнь. Сюэ Ян тяжело дышал, но дыхание это было таковым, словно дышало всё его тело, поскольку он покачивался, словно удерживался над пропастью, стоя на тонкой леске. — Ненавижу тебя, ненавижу! — слепо закричал Синчэнь, теряя последние остатки разума. Боль извратила его мысли, боль выплескивалась из него, в отчаянном бессилии нападая на того, кто был её причиной. — Давай, скажи еще! — так же слепо продолжал провоцировать Сюэ Ян. Его кипение достигло своего пика, и глубоко внутри он уже ждал того, что избавит его от мучений. — Скажи, что ты жалеешь и всегда жалел о том, что вообще полюбил меня, что мы были вместе, что клялся мне в любви!!! — Да! — Синчэнь не понимал, что он говорит, отчаяние и страхи сломили его, он… не сумел себя остановить. — Я жалею обо всем, что связало меня с тобой!!! Сюэ Ян замер, дыхание его застыло в груди. Они на самом деле оба замерли, словно скованные льдом, мгновенно охватившего их. Тишина, наступившая между ними, оглушила их, но в этом оглушении тьма начала блекнуть, и словно отлив это безумное наваждение начало отступать от их разума, от их сердца. Дыхание Сяо Синчэня сбилось, даже пот его остыл. Он… осознал сказанное, и эхо этих слов ударило его так сильно, что он даже пошатнулся, чуть не потеряв сознание. «Нет… — разум вновь возвратился к нему. — Что я наделал…» — Ну вот ты это и сказал, — странное болезненное счастье в голосе Сюэ Яна еще сильнее дезориентировало, или, точнее сказать, окончательно прибило к земле бедного Сяо Синчэня. — Наконец-то ты это сказал. Он ждал этих слов. Боялся их и одновременно ждал. Эти слова… подтверждали то, в чем обвинял себя Сюэ Ян. Он… ждал этих слов, потому что знал, что только они его и освободят. Как только Сяо Синчэнь обвинил бы в своих бедах его, как только признался бы, что да, это он, Сюэ Ян, причина, что он, Сяо Синчэнь, жалеет… Иногда Сюэ Яну казалось, что, чем ниже он падает, чем сильнее обезображивает эту любовь в себе, тем ближе был тот день, когда он наконец-то станет свободным от этой боли. В глубине души он тоже понимал, что словно утопающий цепляется за эту соломинку, за отчаянный страх, что Сяо Синчэнь всё еще его любит… и ненавидит, потому что ненависть, как подтверждение вины, наконец-то огласит свой окончательный приговор, подведя черту под этой ужасной трагедией. — Нет… — Сяо Синчэнь потерянно замотал головой. — Это импульсивно, я… сказал не подумав! Сюэ Ян, смотря на него, печально улыбнулся. — Нет, — тихо прошептал он, — ты сказал от сердца. Встав и развернувшись, он кинулся к выходу, и едва поняв это Сяо Синчэнь побежал за ним так быстро, словно был зрячим. Он бросился за ним в темноту, он вытянул руки, пытаясь схватить его, удержать. Но Сюэ Ян, словно вода, лишь быстрее утекал сквозь его пальцы. — Нет! — всё же ухватив его за руку, Сяо Синчэнь снова столкнулся с Сюэ Яном. Тот обернулся, ответно схватив его. — Ты… прав, — держа его, уверенно сказал он, — ты во всем прав, ты всё правильно сказал. Наконец-то ты вложил мне в руки силу, которая оторвет меня от тебя, избавит тебя от этого яда, отравляющего твою жизнь! — Сюэ Ян! — Ты всё сказал правильно, — вдруг с силой пихнув его, Сюэ Ян сделал медленные шаги назад. — Не иди за мной, не следуй за мной. Сяо Синчэнь упал в дверном проеме, глаза его были широко раскрыты. Он не мог видеть, что происходит, не мог увидеть, как беззвучно зашевелились губы Сюэ Яна, и впервые он, не отводя глаза, так нежно смотрел на него, без страха, без бессильного отчаяния. «Я всегда буду любить тебя», — одними губами произнес Сюэ Ян, сделав это скорее для себя, почему и нем был, а после Сяо Синчэнь слышал лишь звук удаляющихся шагов вниз по лестнице. Именно после того разговора Сюэ Ян в первый раз попытался покончить с собой. У него на безымянном пальце татуировкой было выведено обручальное кольцо белого цвета, которое он сделал очень давно, еще тогда, когда у них не было денег на приличные кольца, а после как-то отпала необходимость во всех тех внешних атрибутах, за которыми люди прятали ложь. А они не лгали, вот почему в них не нуждались. Но Сюэ Ян был человеком очень чувственным, он сделал ту татуировку тайно, так как желал чуть ли не перебить на себя все свои чувства, что испытывал к Сяо Синчэню. В ту ночь последним, что он сделал, это навел свое белое «кольцо» черным цветом, после чего глубоко порезал себе руки, задев то, что исправила ему операция. И он бы умер, если бы… не любовь, которая доведенная до отчаяния не бросилась бы за ним, погибая в муках и агонии страха. Лишь такое чувство, как любовь, могло повести Сяо Синчэня в верном направлении, и как он понял, что Сюэ Ян будет именно на их старой квартире, он и сам не понимал… но он был там, белый, холодный, критично истекший кровью. Не передать словами тот момент, когда Сяо Синчэнь упал на колени в лужу крови, крича не в себе и сжимая истекающие кровью раны на его руках, прижимая самого Сюэ Яна к себе, а когда того, едва живого, везли на каталке, Сяо Синчэнь держался за неё и шел следом, пока Сун Лань его не остановил. Сяо Синчэнь в измождении упал, широко распахнутыми глазами силясь высмотреть удаляющегося Сюэ Яна. Очень больно было смотреть как глаза слепых людей силятся пробиться сквозь тьму, они широко распахиваются, дрожат, двигаются, но всё равно, как бы ни старались, ничего увидеть не могут. Его спасли, и он остался в живых. Еще одна операция на руках, еще одна волна последствий. Отказавшись принять глаза Чан Пина, Сяо Синчэнь не изменил своего решения, но после той попытки самоубийства неопределённость их ада перешла в открытую форму их новой болезненно-травмирующей реальности. Их жизнь стала настоящим открытым адом: Сюэ Ян больше ничего не скрывал, а Сяо Синчэнь не делал вид, что не понимает, что происходит. Именно тогда Сюэ Ян стал взрываться вспышками неконтролируемой ярости и гнева и крушить всё вокруг себя. После того, как он разбил один из резных стульев об стеклянные шкафы, и дядя поранился об осколки, Сяо Синчэнь принял решение переехать, дабы не мучить старика этой адовой жизнью. Сюэ Ян проявил молчаливую солидарность с его решением, подчинившись его воле. Так они стали жить отдельно, но… жизнью это едва ли можно было назвать. Лишив его, даже больше именно его, чем себя, последней надежды, Сяо Синчэнь «смотрел» как Сюэ Ян превращается в настоящее агонизирующее чудовище, выплескивающее свой гнев, свою ярость и свое отчаянное бессилие вокруг него. Они больше не дрались, они только кричали, а Сюэ Ян еще и крушил всё вокруг себя. То, что он срывался на мебели иди других предметах дома, показывало не то, что он желал бы сделать такое с Сяо Синчэнем, а то, что, если не выпустит всё из себя, то попросту может умереть от разрыва сердца. То, что он творил снаружи, выражало собой то, что происходило у него внутри. И это была лишь малая доля того, как всё разрушалось у него там, внутри… Сюэ Ян остался в теневом мире, и Сяо Синчэнь прекрасно об этом знал. Больше повода для подозрений в близости с другими людьми Сюэ Ян ему не давал, но Сяо Синчэнь осознавал, что Сюэ Ян всё равно наверняка делает это с другими, убегая в такое самоуничижение от ненависти и отвращения к себе, потому что еще долгое время они не «приближались» друг к другу, а когда со временем начали пытаться, то, как и в ту ночь, начали вылезать все последствия их разбитых душ. Сюэ Ян почти физически не мог с ним спать, его трясло, он начинал плакать, зажиматься, переставал осознавать действительность, а порой даже болезненно выл, теряя себя в этом состоянии. Сама любовь, как и акт любви, стали для него актом самоуничижения, словно он обнаженным бросался на осколки того, что было разбито с чудовищной жестокостью, и ранился, словно наказывая себя, и не погибая, и не отступая, возвращаясь снова и снова. Словно… самой любви боялся, но жить без неё всё равно не мог, вот и бросался в эту кривизну, ни с ней, ни без неё жить не в силах. И он продолжал страдать, продолжал пытать себя, словно проклятый безжалостной рукой уходил к другим, убивая себя ритуалами близости, это была почти бойня, когда он делал это с другими. А с «ним»… с ним он был обнажен совершенно иначе, стыд и страх терзали его. Вот почему их близость стала пыткой и довольно долго ею была. Сяо Синчэнь… принимал всё. После того, что Сюэ Ян попытался сделать с собой, после его попытки уйти из этого мира, Сяо Синчэнь наконец-то понял, что он должен делать. Он… вытерпит всё, он выдержит всё то, что их ожидало… ожидало лично его. И он вынес и ужасы их интимной жизни, и агонию Сюэ Яна, и его измены, и его преступные действия, все крики в свою сторону, все обвинения и все проклятия. Сцепив зубы, он ждал, пока Сюэ Ян успокоится, сидя на кухне ждал, пока вернется, лежа в постели ждал, пока тот позволит себя обнять. Очень медленно и очень сложно они кое-как нашли способ более-менее спокойно заниматься любовью, чтобы Сюэ Ян не падал на свои психологические качели, на свои сломы и свои внутренние травмы. Обладая знаниями в медицине Сяо Синчэнь с помощью дяди научился подбирать то, что поможет Сюэ Яну, он вынужден был доставать для него грибы, чтобы в нужный момент успокоить, или помочь им… меньше сталкиваться с проблемами в той же постели. Сюэ Ян ненавидел себя и не прощал себя, он отвратился к себе и потому не мог вынести тепло и ласку Сяо Синчэня. Тело отвергало её, словно это был яд, и чтобы как-то выровнять это положение Сяо Синчэню пришлось проявлять к нему физическую грубость во время их близости, что очень помогало, хотя это было ужасно. Унижаясь от его рук, испытывая боль от его действий Сюэ Ян только тогда и мог снести их близость, только тогда и мог получить от неё удовольствие, за которое не рвал бы себя на куски. И Сяо Синчэнь бил его в меру, брал его «силой», часто не используя облегчающие средства, чтобы усилить боль. Сам он от этого, конечно, удовольствия почти не получал, но пытался довести до этого Сюэ Яна, и лишь когда доводил только тогда и ощущал те капли радости, которые, словно тени, отбрасывали руины их прошлой жизни. Из-за того, что они в итоге так и не расстались, Сун Лань, знающий, что Сюэ Ян делает, не вытерпел и однажды выследил его в каком-то старом районе города, зарядив ему по лицу так, что Сюэ Ян не удержался на ногах и упал, грохнувшись на асфальт. — Я всегда знал, что придет день и ты разрушишь его жизнь, — боль, которую он испытывал от мучений Синчэня, ярче всего говорила через его кулаки, а не слова. — И вот этот день настал. Сюэ Ян, для которого любое упоминание Синчэня, особенно в той форме, которая напоминала о том, в какой трагедии они живут, было сильнейшим триггером, замер, оцепенев, и подняв на Сун Ланя затравленный взгляд вдруг с ревом вскочил, резко взмахнув расчехленным ножом. Сун Лань едва успел прикрыться рукой, которую в итоге и порезали, а иначе досталось бы его лицу. Пошатнувшись и осознав свою боль, Сун Лань побелел от гнева и уже было кинулся вперед, когда рука Мэн Яо вдруг выпрямилась, наставляя на него пистолет. Сун Лань замер, видя его темнеющее дуло. — Вставай, крошка, — присев рядом с повалившимся на колени Сюэ Яном, который от того рывка слишком потревожил ногу, Мэн Яо не отводил взгляд от Сун Ланя. — А ты… лучше уйди собственным шагом, а не то вынесут вперед ногами. — Я тебя на куски искромсаю, — прошипел Сюэ Ян, покрывшись потом от боли. — Я порежу тебя! Сун Лань затравленно выдохнул. — Ты и так уже пролил кровь, которую я тебе отдал, — бесстрастно сказал Сун Лань. — Забыл, как я спас тебя? Забыл, как удачно у меня та же редкая группа крови, что и у тебя? Хоть Сун Лань и говорил о той неудачной попытке самоубийства, однако они оба знали, что речь на самом деле идет о другом - о той ночи, когда Сюэ Ян убил человека. Просто Сун Лань остерегался открыто это вспоминать при Мэн Яо, который понимал, что из-за той ситуации на Сун Ланя есть свои рычаги давления, ведь именно он сказал, где находилось тело и куда ехать, что в случае чего можно было бы использовать в их черных теневых играх. — Не забыл, — продолжал шипеть он, — вот почему сегодня я тебя не трону, чем и отдам этот долг. Но на будущее знай: одно твое присутствие, одно твое слово в мой или его адрес — и я раскромсаю твою постную морду. Я уже давно терплю твоё присутствие в нашей жизни, а теперь терпение мое лопнуло. — Я тоже терплю, — сказал Сун Лань, — и меня в дрожь бросает, сколько же еще придётся вытерпеть ему. — Гляди, чтобы тебя с моста не сбросило, — мрачно сказал Мэн Яо, которому не хотелось бы разгребать еще и это, а видя, в какое состояние погружался Сюэ Ян, печальный исход был опасно приближен к действительности. — Уходи. У тебя вообще совесть есть вмешиваться в чужую личную жизнь? В «его» жизнь в особенности. — Это жизнь моего друга! — запально выкрикнул он. — Которую разрушает эта… стрекоза хромая! Никого не удивило, что первое впечатление о Сюэ Яне, как о «плачущем мальчике», не прижилось, и очень скоро, учитывая, что довольно долго он хромал, к нему прицепилась другая кличка — «Стрекоза хромая». И ведь никто уже не мог сказать, почему именно стрекоза. Может было какое-то сравнение, связанное с природой этого насекомого, а может потому, что на ноже, который Сюэ Ян носил, была изображена именно стрекоза, резная, цветная и очень роскошная. Это был старый инкрустированный нож, который ему подарил Мэн Яо и которым он совершил свое первое убийство. Кто знает, как оно на самом деле было, но кличка эта держалась за ним до сих пор. Никто не знал, но кличку эту… дал ему Мэн Яо. Он не просто так дал ему нож со стрекозой, ведь именно стрекоза была нарисована на швейной машинке Сюэ Яна, и именно стрекозы были изображены на его чемоданчике со швейными принадлежностями. «Хромая» стрекоза уже не летает, и поломанным рукам Сюэ Яна уже никогда не взять в них иглу, никогда не «сплясать» нитями, «танцуя» на полотне узором вышивки. Хромая и сломленная, судьба ей — умереть. Или выйти из старого уклада жизни, где ей уже нет места, и вступить в новый, там, где стрекоза изображена не на швейной машинке, не на чемоданчике, а на… кинжале, заляпанном кровью ноже. Неожиданно Сюэ Ян сдавленно улыбнулся. Это была очень натуженная сдавленная улыбка, пробивающаяся сквозь болезненный блеск в его глазах и через его бледно-розовые сжатые губы. — Я его не удерживаю, — так как дрожь в своем теле он успокоить был не в силах, то и трясся вполне очевидно, хоть и не так сильно. — Не удерживаю! Это он держит меня! Я сделал всё, чтобы надежда на спасение стала явью, и я же сделал всё, чтобы он признал во мне того, из-за кого разрушилась его жизнь, когда он пустил на нет итог моих усилий! Но он не хочет этого признавать, это он держит меня! Это он меня мучает, это из-за него я так страдаю! Мы… — голос его дрогнул, — мы уже не сияем. Мы не сияем больше! Он даже умереть мне не дал, проклятый эгоист! Знаешь, как я ненавижу его, знаешь?! Я ненавижу вас всех, и этот мир, и даже себя! Я ненавижу, я ненавижу! Мэн Яо, слушая его крики, достаточно косо посматривал в его сторону. Нет, не ненавидел… и не опускал руки, всё еще не опускал. Сюэ Ян… сражался. Умирая от боли, раня себя самого и других вокруг себя он всё равно сражался, всё еще боялся, что человек, который был для него всем, ценность которого в его собственном сердце выходила за пределы самого существования, отвернется от него, что любовь Сяо Синчэня откажется от него. Но это было… как топливо из тайных закромов для работы машины его помыслов и действий, потому что именно ими Сюэ Ян продолжал совершать ошибки, точно слепой, в безумном страхе блуждая в кромешной темноте. Слишком… это было слишком, и сделано было тоже слишком, и слишком необратимыми были эти действия. Вот почему все понимали, кто истинная причина этого сражения, что именно питало эти помыслы. Сяо Синчэнь… отчаянная любовь к нему, от которой… всё равно не отказывались. «Не беги от меня… — бывало, горел в бреду Сюэ Ян. — Пожалуйста, пожалуйста, умоляю! Только не исчезай, дай мне возможность хотя бы видеть тебя!» Где-то глубоко в душе он знал, что Сяо Синчэнь всё еще любит его. Но лишь только видя его глаза, осознавая, что тот слеп и не видит его, Сюэ Ян сходил с ума и погибал в бессильном бешенстве. Он ненавидел себя, презирал, и он поддерживал эту ненависть этими глазами, зная, что те больше никогда не увидят его, и словно искривляя саму его любовь он считал, что, как Сяо Синчэнь не видит его, то и не любит. И не мог смотреть в его глаза, не мог выдержать ни их вид, ни их взгляд. Вот почему Сяо Синчэнь не показывался перед ним с открытыми глазами, потому всякий раз они напоминали Сюэ Яну его вину, его ошибку, самое неверное решение всей его жизни, когда он увез его в тот вечер. И, конечно же, убивая себя, яд этот распространялся на других, и больше всего на любимых. Сюэ Ян умирал и втягивал в процесс этой смерти Сяо Синчэня, показывая ему свои муки, словно вновь провоцируя его снова сказать те слова, чем наконец-то отпустил бы его. Сюэ Ян не хотел его страданий. Но у него не было сил, чтобы прекратить свои… Сяо Синчэнь сказал себе, что вытерпит. Не стерпит, а именно вытерпит. Он понял, что должен делать, когда Сюэ Ян попытался покончить с собой, когда апогей его боли и страданий достиг именно такого пика, той страшной вершины, из которой лишь полет в те низы, откуда ни рукой, ни зовом не достать. Когда Сюэ Ян предпринял попытку убить себя, Сяо Синчэнь почувствовал, словно что-то в нем, потресканное, едва держащееся, наконец-то полностью сломалось… чтобы с полученных осколков собрать себя заново, собрать сильнее, тверже, устойчивей. Он тоже долго разрушался под давлением как своей личной беды, так и их общего горя, а еще неимоверных страданий за душу Сюэ Яна, которую тот отдал этой глубокой пагубной тьме. И именно то, что не выдерживало это давление, наконец-то сломалось, чтобы можно было отстроить другой щит, более сильный, более крепкий, уже исполосованный, но не кровоточащий. Именно после той попытки Сяо Синчэнь понял, что должен делать. Он… всё вытерпит. За них обоих. И ради них. Если пытаться что-то изменить бесполезно, если у них обоих нет сил, значит нужно принять то, что есть, и держаться за это, даже без надежды, что когда-то будет иначе. Сяо Синчэнь понимал, что всё дошло до такого, потому что его сил не хватило, чтобы удержать силу другую, силу его любви, Сюэ Яна, которая попав в такую страшную агонию их беды не смогла сохранить разум, сражаясь за надежду, сражаясь против себя, утопая в стыде, обиде и отчаянии. Сюэ Ян ведь… так любит его, Сяо Синчэнь знал, как Сюэ Ян его любит. Они прожили вместе семь лет, и он это сердце знал, знал эту душу, этот… огонь, эту пылающую звезду. Не смогла она пережить, что больше не отражается в его глазах, которые смотрели на неё с такой любовь, видя — поглощали, видя — отражали. Звезда в его руках, когда-то сама прильнувшая к ним, любовно объятая ими… просочилась сквозь пальцы одинокими слезами неизлечимого горя. Вместо сияния — крик, вместо жара — агония. В глубокой темноте угасая, не зная, что в груди она живет, и столь нежно её оберегая, руками не удержав, у сердца держит, собой укрывая, последнее тепло оберегая, не видя, но чувствуя, не видя, но отражая, и глаза слепые лишь на неё обращая, в тихом стоне рыдая, но не отпуская…