«Сбрось… эту печаль… Забудь… закрась… на время… В эту чудную ночь… Сними с себя… запреты все… Романтики эгоистичной бремя Пробуй превозмочь…»
Сун Лань велел не трогать сплётшихся вместе Сяо Синчэня и Сюэ Яна, которые заснули в объятиях друг друга, и менять капельницы и ставить уколы прямо так, когда Синчэнь лежал рядом. Из-за слепоты тот был очень чутким и слышал всё, что происходило, слышал приглушенные шаги, приглушенное дыхание, приглушенные шепотки. Но ему было всё равно. Он держал в своих руках Сюэ Яна, и больше ничего не имело значения. Измученный, но спокойный и расслабленный от лекарств Сюэ Ян спал недолго, но очень крепко. Его руки были руками младенца, которым нужно было что-то сжимать своими крохотными пальчиками — тогда он и будет спать крепко. Сюэ Ян обнимал Сяо Синчэня, держался пальцами за его одежду, и, убаюканный его тихим дыханием и теплом его тела, спал мирным и спокойным сном. Сяо Синчэнь даже не шевелился, всё его тело затекло, но он знал, что малейшее движение — и Сюэ Ян даже в глубоком сне растревожится волнением, сердце его забьется быстрее, а дыхание участится. Но проснулся он не из-за возни, а в полнейшем покое, по ощущениям словно на мгновение закрыл глаза, а когда открыл их, разум и тело уже были отдохнувшими. — Спишь? — Уже нет. — Разбудил? — Нет. Я всегда просыпаюсь раньше тебя. — О чем ты думал? — О тебе. — О чем именно? — О твоих губах, — сказал Сяо Синчэнь, и Сюэ Ян растревожился совсем иным волнением, — о том, как хочу их поцеловать, почувствовать их на своих губах. Удивительно, но при всем своем характере, который всегда был достаточно резким и импульсивным, Сюэ Ян был и оставался очень… робким человеком, стеснительным и смущающимся. Когда он робел, то его внутреннее волнение всегда отражалось на его лице, покрывая его легким налетом румянца, а зрачки делая больше в его и без того темных глазах. Робкий… робкий и смущающийся, и в такие моменты всегда крепко к Сяо Синчэню прижимающийся, особенно в постели, словно, чтобы проявить выдержку или смелость, ему нужно было держаться за него, находить в этом опору для своих действий. И при всем этом Сюэ Ян был очень страстным, с откровенной и глубокой отдачей, жадный и сексуальный, раскрепощенный. Как человек, он был удивительной смесью крайностей, которые переплетались в нем символом бесконечности, то есть без разрыва. В зависимости от преломления света стороны луны были то темными, то светлыми. Вот и он таким был, вроде бы и разным, но одновременно единым, целостным. Любить такого человека было для Синчэня благословением, которое он принял и никогда не отрекался от него. Слова могли солгать, а вот сердце… раньше перестанет биться, чем исчерпает себя эта великая и безусловная любовь. — Мои губы — твои, — тихо сказал Сюэ Ян. — Хочешь — целуй. — Я хочу, чтобы поцеловал меня ты. Взволнованный Сюэ Ян оробел еще больше. Сяо Синчэнь, чувствуя это волнение своим собственным, сам приподнялся и склонился над ним. Сюэ Ян в усиливающемся трепете вжался в подушку, дыхание его участилось. Синчэнь склонился над ним, и веки Сюэ Яна опустились. Закрыв глаза, Сюэ Ян приоткрыл губы, чувствуя то мягкое тепло, которое было им так знакомо. Сперва просто касание, кожа к коже, затем легкий поворот головы, и вот касание превратилось в более открытый и откровенный поцелуй. Оба выдохнули, оба затрепетали. Сюэ Ян ощутил, как мгновенное возбуждение горячей волной прокатилось по его телу, и вот он уже совершенно забылся, теряясь в этом поцелуе, готовый «принять» его даже так, на больничной кровати… прямо сейчас. Они целовались и страсть охватывала обоих. Руки Сюэ Яна оплели его шею, он стал подаваться телом, с жадностью и напором переплетая их языки, он буквально пил этот поцелуй, дышал через него. В какой-то момент снова откинувшись на подушку, он издал сорванный гортанный звук, чувствуя обжигающие поцелуи на своей шее. Они его… клеймили, и как приятно это было, когда обжигало вот так. — У меня из-за этих уколов не встанет… — в какой-то момент прошептал Сюэ Ян, изможденно хмуря брови, держа глаза закрытыми, чтобы ощущать эти поцелуи ярче. — Я и… не собирался. — Тогда к чему такой напор? — Просто очень хотел тебя поцеловать. Неожиданно Сюэ Ян тихо расхохотался. — Что? — Это вдруг напомнило мне один наш поцелуй, — улыбнулся он, — когда ты не понял, как сильно я завелся, и тоже не захотел взять ответственность и пойти со мной в постель, хотя я и настаивал. — Ни тогда, ни тем более сейчас, я не собирался отказываться от ответственности, просто… я и правда хотел тебя поцеловать. — И до тебя не доходит, что твои поцелуи — как ключ зажигания? — Сюэ Ян… — Сяо Синчэнь и сам смутился, — что тогда, что сейчас, на газ давил не я. А ведь это тоже часть… зажигания. — Обалдеть! — вдруг в сердцах, но очень позитивно воскликнул Сюэ Ян. — То есть, моя педаль, по-твоему, это газ, а ты у меня, получается, отвечаешь за тормоз? — Ну кто-то же должен тормозить, — смутился Сяо Синчэнь. — К тому же… несмотря на этот тормоз ты всё равно соблазнил меня на, на… — Газануть наполовину? — ухмыльнулся Сюэ Ян. — И то была очень смущающая половина! — Ты о том, что мы сняли друг с друга штаны и прижали «их» вместе? Сяо Синчэнь молчал. — Или о том, как я терся, сидя на тебе, и как держал «тебя», а ты держал «мой»… — Сюэ Ян… — Или, когда я облизал твою… — Сюэ Ян! — Шею! — взорвался хохотом Сюэ Ян, но отсмеявшись вдруг притянул его к себе и со страстью зашептал на ухо: — Я бы и сейчас её облизал, стреножив тебя, чтобы ты не нажал на этот блядский тормоз. — Ты правда думаешь, что я бы смог? — и себе темно прошептал Сяо Синчэнь. — Но тогда же смог, — в свою очередь продолжал шептать Сюэ Ян. Сяо Синчэнь ухмыльнулся. — Если бы ты только знал, до чего ты меня довел, сотворив тогда такое со мной, — влажно шевелились его губы, — то ты бы понял, что на тормоз нажать было просто невозможно… когда я остался наедине с собой. Сюэ Ян замер, в груди его что-то содрогнулось, а потом он извлек из горла звук, больше похожий на матерный выдох. Он вроде что-то и сказал, а вроде и просто выдохнул, но всё равно умудрился выругаться даже вот так, то ли сказав, то ли просто звук издав. Но в этот момент он ощутил себя даже легче, чем от препаратов, которыми его напичкали и от которых ни одной плохой мысли не зацепиться за те гири, который утраивали их вес и тащили всё вниз, в том числе и его самого. Снова обнявшись, они еще какое-то время пошептались, перебрасываясь то старыми шуточками, то какими-то милостями, от которых оба краснели, и все эти милости касались чего-то совершенно непошлого, а… домашнего. Такие простые вещи, воспоминания о них, ставили их обоих в чувственный тупик, и куда легче было раскраснеться и сжаться в теплый комочек от воспоминаний о совместном обеде, чем когда они перебрасывались пошлыми шуточками на тему их близости или ситуаций, включающих её. В какой-то момент им обоим почти одновременно показалось, словно их «сегодня» вновь оказалось в прошлом, там, где еще не было всей этой беды, не было боли, страданий и смертей… — Я тебе сказать кое-что должен, — в какой-то момент совсем другим тоном заговорил Сюэ Ян, тем не менее продолжая перебирать пальцами его волосы. — Тебя сажают в тюрьму? — непонятно было, шутливо он это сказал или серьезно, но тон в любом случае был вопросительным. Сюэ Ян шумно ухмыльнулся через громкий выдох, словно услышал какую-то невозможную ерунду. — А ты прямо не дождешься, когда сможешь перегнуть меня через стол в тюремной комнате для свиданий? — Я больше о передачах думал. — Незачем. Просто сам приди, этого будет достаточно. Одним собой ты насытишь весь мой голод. — Так тебя правда посадят? — Не дождутся. Не хватало еще составить компанию моему маргинальному папаше. Но, — он снова ухмыльнулся, — если бы ты пообещал мне, что всё-таки перегнешь меня через тот стол, я бы сам им сдался. — Стола на кухне тебе недостаточно? — Столов, — поправил Сюэ Ян. — В последнее время они стали привозить низковатые, для твоих длинных ног они не подходят. Ты надорвешь спину, сгибаясь надо мной в три погибели. — Подложим книги. — Нет. Об твою азбуку Брайля так приятно чесать ладони. Будь у тебя такое лицо, я бы весь день об него чесался. — Я могу отвести щетину. — Неа. Ты же, я надеюсь, не забыл, что пока ты себя не видишь, смотреть на тебя приходится мне. — Тебе не нравится то, что ты видишь? — Только в зеркале, любимый. Они замолчали, снова сосредоточившись на объятиях, но вскоре Сюэ Ян снова заговорил. — Я… — он запнулся, словно набираясь решимости. — Синчэнь я… И снова остановился. Сяо Синчэнь почувствовал, как сжались его пальцы. — Я нашел… «этого» человека, — слегка дрожа, сказал он. — Я наконец-то их нашел… глаза, которые могу вернуть тебе. Сяо Синчэнь имел очень сильные чувства к Сюэ Яну. Его любовь к нему невозможно было измерять понятиями добра и зла, понятиями известных общественных норм и даже теми, к которым прибегают люди творческие, пытаясь обнажить истину, именно обнажить, потому что нуждаются не в понимании её, а в поглощении, в процессе упуская тот момент, когда не они её, а она их поглощает. Как бабочки, летящие на свет пламени, упуская из виду момент, когда он их пожирает. И ведь это не значит слияние, это просто… поглощение одного другим, растворение, исчезновение, потеря себя или того себя, каким себя понимал. Вот почему люди всегда так боялись настоящей любви, боялись ей отдаться. Это был не просто страх потери всего, что они имели, но в первую очередь и самих себя, тех уродливых и ограниченных себя, намертво привязанных к материальному миру, забывших о мире за пределами мира. Любовь Сяо Синчэня была… безусловной. Это было больше, чем намертво привязывающий инстинкт, но меньше, чем только страсти разума или сердца, игры, если быть точнее. Если он и был бабочкой, то изначально из стали, чего ни сам не понимал, ни, тем более, не осознавали другие. Твердость решений была присуща ему с очень глубокого детства, но поскольку он вел мирную спокойную жизнь, течение которой не нарушали никакие страсти, то не было тех причин, которые бы указали на такую черту его характера. И так получилось, что для него, как для стали, единственной такой причиной мог стать только огонь… который явил себя ему той самой любовью, которая обнажила истинные закрома его души. Кто же такой Сюэ Ян? Если он истина, то его огонь должен был сжигать. И сжигал… но только не то, что было выковано из стали. Он его объял, накалил так, что никто, никто бы не смог прикоснуться к этой бабочке кроме него самого, никто бы не посмел тянуться живой плотью к раскаленному металлу. И только он, огонь, был на это способен. Это он кружил над ней, это он обнимал, вливаясь в стальную плоть своим жаром, мог разгорячаться сколько душе угодно, потому что металлу не страшен огонь — он его стихия, стихия создания и перемен, для которых металл и существует, потому что в отличии от древесного элемента или бабочки из плоти, эта — выдержит. Жги, жги сколько хочешь, полыхай, сходи с ума, хоть в страсти, хоть в безумии. Для чего я тогда так силен, как не для того, чтобы ты был в свободе отдать всё, что накопилось, проявить себя в той свободе, которая представляет собой всего тебя, подлинного и настоящего, желающего быть увиденным и в восхищении, и в страхе, и в страсти… и даже в отчаянии, излиться потоками измученной души и освободить себя от печали. Стальная бабочка любила свое пламя, боготворила его, отдавала ему всё, подставляясь каждым дюймом резьбы, каждой черточкой, каждой своей частью. И они игрались, металл и пламя, игрались то в нежности, то в страсти, в красоте, в тишине. Они были любимы друг другом, и не было печали, которая нарушила бы эту гармонию. Но вот она произошла, эта печаль, и отчаянные сумасшедшие огни вырвались наружу, стенающие и ревущие, горечь которых была неконтролируема и изливаясь слишком часто, и слишком много. И да, наступил момент, когда стало слишком много жара, и металл… потерял форму, всё равно что прежнего себя, и растекся кровавыми слезами, гибнувший в течении огня, которое гнало его вместе с собой в пропасть. «Но на что тогда я так силен, если не для того, чтобы выдержать всё… даже твое неумолимое горе». Как форма, бабочка исчезла, а вместо неё, остывший, подобно ставшему холодным рассудком металл, принял форму всё такого же резного тела, но щита, стены, о которую бились эти пламенные волны, бились ужасно и жестоко… но стены выдерживали, стоя насмерть. Билось и билось о них пламя, забыв совершенно, кем они оба были раньше, погибнув в своем горе и не имея сил противостоять той губительной силе отчаяния, которая рвалась из него. Огонь стал пламенной волной, а бабочка — щитом. Уже не сливаясь, а просто сталкиваясь друг с другом, они начали цикл страдания и разрушения, покуда их прежний цикл любви и наслаждения был раздавлен и жестоко разрушен. Но не в этом была истина. Цикл страданий был дорогой, на которую страшно было ступать, страшно даже тогда, когда ты знал, что лишь она сведет тебя с любимым… или оставит подле него. То, что оба приняли этот цикл, и было той истиной, которую Сяо Синчэнь ощущал, но человеческим разумом понять был не в силах. Потому он и говорил: «Я выдержу, я всё выдержу…» ибо остаться подле любимого даже ценой страшных страданий, было для него не так страшно, как вовсе расстаться с ним. Потому что любовь внутри него хотела жить, а с ней желал жить и он, жить в страданиях, любя вопреки всему и всем… даже тому, что совершал Сюэ Ян. Убийца, которым он стал, жестокость, которую он сеял, гнев, который он на него обрушал… «Ты держишь меня, ты не отпускаешь! — кричал он. — В тебе нет ко мне милосердия, ты заживо меня погребаешь!» Но это были просто волны, просто удары, навеянные силами помраченного разума и растерзанной горем души. И Сяо Синчэнь это понимал, потому что знал, какой Сюэ Ян на самом деле, какой Сюэ Ян настоящий и какие подлинные чувства он испытывает. Сюэ Ян… боялся, очень боялся, а пугаясь принимался пугать других, чтобы его слабости не были видны. И всякий раз, когда он кричал на Сяо Синчэня, когда обвинял его даже в том, что влачит такую ужасную жизнь, Сяо Синчэнь знал, что Сюэ Ян… говорит неправду. Он никогда не имел на сердце именно этой обиды, он сокрушался именно тем, во что превратилась их жизнь, сокрушался своей неспособностью вернуть всё как было, вернуть то, что судьба у них отняла. Он… не простил себя, не смирился, не сдался. В его природе было сражаться, и он сражался, даже против себя. Он же… предал даже свое тело, отняв его у Сяо Синчэня, предал свою душу, ступив на путь теней. Не предал он только любовь, потери которой так боялся даже не в своем собственном нутре, откуда её никакой пыткой не выпалишь, а в самом Сяо Синчэне. Он же видел, понимал, как уродует себя, как понимал и то, что в какой-то момент уже совершенно откровенно, не скрываясь, делает это именно перед ним! Он не испытывал его на прочность, он просто… очень боялся. И из-за того, как был велик его страх он ждал, когда Сяо Синчэнь скажет ему те роковые слова, к которым в итоге его и спровоцировал. Но это тоже была ложь. Но для Сюэ Яна, ослепленной горем души Сюэ Яна… это был смертный приговор, которого он и боялся, и ждал. Потому что он не простил себя за ту аварию, стыд, гнев и ненависть жгли его изнутри. Он так изъел себя, что отведи на нем Сяо Синчэнь душу, и ему действительно стало бы легче, он сам бы бросился под его удары, валялся бы у него в ногах, позволяя тому даже жестоко избивать себя. И он бы продолжал жить так, в вечных муках, в унижении и жестокости от любимого человека. Но ему… было бы так легче, он загнал бы себя в это уничижающее чувство вины, сделав его ритмом своей жизни, и, быть может, именно это не дало бы ему сражаться. Он был бы у избивающих его ног до самой смерти, и этим бы искупал свою вину. Но Синчэнь шанса такого ему не дал, он никогда не винил его и всегда подчеркивал это. Более того: его борьбу он не оправдал и отказался принять то, ради обретения чего Сюэ Ян пошел на столько личностных жертв и разрушений, а именно принять глаза Чан Пина. Сюэ Ян был в бешенстве, в бессильном гневе. Он не мог ударить его, не мог согнать на нем зло… а вот на себе или окружающих предметах мог. И он мстил ему, мстил за это «предательство». А Сяо Синчэнь всё равно держал. Пламя почти кричало, билось головой об эти стены, а те намертво стояли, всё выдерживая, всё терпя. И тогда Сюэ Ян набросился на самого себя, терзая перед его «глазами», ведь это было тем, что резало сердце Сяо Синчэня по живому. Сюэ Ян пытался сломить его, дожать, снова спровоцировать. Но Синчэнь упорно не давал ему скатиться в роковые крайности, он всё терпел и не отрекался от него. В какой-то момент Сюэ Ян был так измучен, что хотел послать к черту всё, даже его самого. Но чисто потому, а на уровне глубокого инстинкта он бессознательно это понимал, что Сяо Синчэнь не сдавался в своей борьбе за него, Сюэ Ян тоже был намерен не сдаться. Он знал, что всё равно не сможет без сожалений жить до тех пор, пока не вернет утраченное. И, возможно, понимал он это или нет, но для него это стало борьбой за возвращение того себя, которого Сяо Синчэнь любил и которого ждал. В этой жизни или следующей он будет его ждать — и Сюэ Ян сражался, чтобы себя вернуть. Но так получилось, что именно глаза стали тем ларцом, в котором прежний Сюэ Ян был запечатан, и дабы вернуть себя ему, Сяо Синчэнь должен был снова видеть, потому что… они оба во тьме, и её рассеет лишь свет, который даст Сяо Синчэню увидеть его, а через это увидеть/обрести себя сможет и сам Сюэ Ян… Поэтому, когда он заговорил о глазах, Сяо Синчэнь ощутил, как тяжелеет его собственное тело, как наливаются свинцом руки, а внутри всё пустеет. Сяо Синчэнь тоже по-своему утратил разум в пережитом и переживаемом ими кошмаре, поэтому он не мог знать, что скрывалось под двойным дном борьбы Сюэ Яна. Он думал, что причина всему только вина, и завидное упрямство, которое еще очень давно делало Сюэ Яна в глазах Сяо Синчэня очень сладеньким и бесценным. Он очень, очень его любил, он его обожал, ждал проявления его эмоций как земля ждет рассвета, который окрасит всё в яркие цвета и вдохнет жизнь. Тьма, в который был окрашен его мир, ни шла ни в какое сравнение с той тьмой, которая поглотила душу Сюэ Яна, ведь в такой тьме, учитывая, как они друг друга любили, рассвет не наступил бы ни для одного из них, покуда оба они были связаны, и что чувствовал один, то же отражал и другой. Вот почему Сюэ Ян так боролся за его глаза, за возможность «видеть», ведь именно там, в их изувеченных глубинах он был похоронен, придавлен этой невыносимой ношей и… больше не сияющий. Для себя. Но не для Сяо Синчэня который и в своей глубокой тьме видел, как она сияет. Да, тьма сияла. Потому что внутри неё был один, его единственный, его вечность, его смысл… — И кто он? — бесстрастно спросил Сяо Синчэнь, страшась, что ад снова вернулся, что снова убьет столь редкое мгновение мира и покоя, которое возникло между ними, потому что Сюэ Ян был под препаратами. Хотя… это был спорный вопрос, и Сюэ Ян это подтвердил. — Почему так робко говоришь об этом? — Потому что я взволнован, — спокойно ответил Сюэ Ян. — Помнишь же, я заговорил о торте? Это и есть причина. — Правда? А я думал, ты так обманывал меня, чтобы «познакомиться» с той девушкой. — Сяо Синчэнь… — Сюэ Ян выдохнул его имя через слегка нервный смешок. — У меня тут душа наизнанку, если что. Давай не будем рисковать возможными утратами, не заводи речь об этой чудовищной девке! «Надо его отвлечь…» — тут же подумал Сяо Синчэнь, но к его искреннему удивлению, Сюэ Ян сам взял себя в руки, что значило, что тема эта и правда серьезная. В конце концов, уже больше года Сюэ Ян вообще не заикался о возможных носителях нужных глаз, так что сейчас, поднимая эту тему и действительно выглядя очень взволнованно, он… был уверен в чем-то. Раньше такую уверенность в нем вызывал только Чан Пин, на глазах которого их общий мир клином сошелся, увы. — Этот человек подходит настолько, что в это трудно поверить, -продолжал Сюэ Ян. — Он тоже азиат, что наиболее важно, и во всем остальном он соответствует выдвинутым критериям. Когда я узнал о нем, мне так же сказали, что долго он не протянет. Сяо Синчэнь напрягся, но Сюэ Ян тут же его успокоил. — Ты же не думаешь, что я тому причиной буду? — воскликнул он. — Синчэнь… этот человек умирает, у него нет шансов выжить. С ним… произошла та же беда, что и с нами, но с намного худшими последствиями. Видишь, некого убивать, он сам умирает… и некого грабить. Он сам согласился отдать свои глаза тебе. — Согласился? — Да. Как ты понимаешь, нечего предложить тому, у кого нет шансов, поэтому всё, что мог лично я, это… сказать ему правду. — Что ты имеешь в виду? — Понимаешь, в Европе законы построже будут, так просто тело не похитишь, это раз. Второе, лежит он пока что в частной клинике, виновник аварии расстарался, а поскольку глаза нужно изымать, пока человек жив, то украсть их затруднительно, это три. Выбора не было, и я попросил сказать ему, как есть. Я очень боялся, что вообще не получу ответа, но я его получил. Он попросил меня рассказать ему нашу историю, узнав, что глаза нужны для тебя и по какой причине они нужны. Я рассказал, мы говорили через видеосвязь довольно долго. Он… хотел видеть меня, хотел слышать меня. Я говорил с ним практически как на исповеди, мне было бы страшно что-то утаить от человека, который одной ногой в могиле и ждет от меня откровенности. Я не знаю, почему он именно об этом попросил, может причина была нужна, а может просто хотел развлечься напоследок. А потом, когда я закончил, он… сказал всего одну вещь. — Какую? — «Почему вы такие глупые?» — изможденно пробормотал этот человек, тем не менее слабо улыбаясь. Это всё, что он сказал… а потом дал свое согласие стать донором. На самом деле Сюэ Ян несколько утаил детали того видеозвонка и разговора, в котором предстал… абсолютно откровенным. С такой жадностью и пылкостью он смотрел на того человека, глаза которого олицетворяли его надежду, с такими чувствами он рассказывал ему обо всем, что они пережили, и даже то, что пережил лично он. Он рассказал ему всё, и чем пожертвовал, и где ошибался, и как сходил с ума, и что творил, как предал, как изменил… потому что сошел с ума от горя и чувства вины. Тот человек его ни разу не перебил, он слушал, а Сюэ Ян видел его ужасно белое лицо, но пылкие, умные глаза, взгляд которых не отрывался от него, что свидетельствовало о напряженном мышлении и внимании, сильном внимании. И да, Сюэ Ян плакал. Не чтобы вызвать жалость, а потому что не мог сдержать слез, сам не понял, когда начал и когда они высохли, не помнил, как дрожали губы, как мелко вздрагивали плечи… Можно сказать, из экрана говорил один живой мертвец, передавая свои чувства другому живому мертвецу, умирающему от боли, не выдерживающего её напор. — Вы очень… глупые, — сказал тогда он. Сюэ Ян растерялся, по тону это не звучало как оскорбление, скорее задумчиво и очень устало. Сюэ Ян даже испугался, что не получит добровольного разрешения и уже стал думать, как вывернуть всё в свою пользу, помня, что человек должен быть жив в момент извлечения глаз, а еще одним особо гарантирующим фактором было то, как убеждали врачи, это усиливало шансы на успех, если глаза будут пересажены сразу после извлечения, то есть в операционной они должны оказаться оба. Для такой операции тяжеловесной гарантией было именно то, чтобы глаза не простаивали в растворе, а сразу, пока пульсирует питание крови и веществ от носителя, пересадить их реципиенту. — Хорошо. Привози этого упрямца. Я отдам ему свои глаза. Сюэ Ян даже не сразу понял, что услышал положительный ответ, и просто пялился в монитор, оцепеневший и растерянный, словно с него в одно мгновение стряхнули всю тяжесть тьмы, которая его окружала, а непривычный, давно забытый свет был неузнанный им до такой степени, что он вообще не понимал, что происходит. — Сюэ Ян… — тихо прошептал тот голос. — Ты же понимаешь, почему твой любимый так поступил? Его упрямство, та сила, которую он проявил, не приняв глаза Чан Пина, в итоге спасла и твою, и его душу. Мне так жаль, что этот ад поглотил вас, так жаль… но всё меняется, Сюэ Ян. Однажды, когда-нибудь, но меняется. Из глаз Сюэ Яна сошли новые потоки слез, ведь эти слова были отражением тех, которые сказал ему когда-то сам Сяо Синчэнь, когда они оба сидели у могилы дяди, земля на которой была рыхлой и свежей. — Он верил… — голос Сюэ Яна задрожал. — Уже тогда верил… — Но не в то, во что ты, — сказал ему мужчина. — Ты верил в то, что происходит сейчас. Он же верил в то, что, похоже, произойдёт уже позже, а именно… твое возвращение к нему. Он тебя очень ждет, Сюэ Ян, и даже если ты не вернешься, он будет ждать. Я не знаю этого человека лично, скорее всего, что и не узнаю, не доживу, но если спустя столько лет он всё еще держит твою руку, то какая иная сила, кроме смерти, сможет твою руку у него вырвать? Ты сотворил с собой ужасные вещи, еще более ужасные вещи ты сделал ради него и ради того, во что верил. И если даже это не смогло заставить его отпустить твою руку, то чего же ты тогда так боишься? Если смерть и вырвет твою руку из его руки, то любовь эта останется при нем даже после смерти. Здесь или в мире ином он будет ждать тебя, и ради этого забьётся любое из тех сердец, с которым он будет рожден вновь. Сюэ Ян даже не помнил, как под ношей чувств голова его склонилась, и он разрыдался так, что совсем потерял себя. Перед глазами проносились ужасы их трагедии, ужасы их мрака, их судьбы, их любви. Он всегда так боялся, что этот человек однажды вырвет любовь к нему из своего сердца, что перестал видеть, как сильно она там угнездена, как яростно она цепляется за то, чтобы жить. И страх, страх вновь толкал в объятия, страх вновь делал нежным, или же наоборот, жестоким, изможденным долгой болью. Любит… всё еще любит и будет любить, потому что… «Без тебя — никогда…» — Сейчас он очень плох, Сяо Синчэнь, — вынырнув из воспоминаний, продолжал Сюэ Ян. — Он не протянет долго, но даже если умрет до нашего приезда, спешить всё равно стоит, медлить нельзя. Это очень сложная операция, в ней слишком много тонких деталей, слишком много нужно учитывать. Этот человек отдает тебе глаза по своей воле, я не уговаривал его, даже не просил. Потому что он лишь хотел услышать нашу историю… и я ему её рассказал. Я не просил о жалости, я лишь взывал к милосердию. И сейчас я думаю, до чего же странен этот мир, когда совершенно противоположные деяния исходят не от бога или дьявола, а от… людей. Один милосердия не проявил, зато его проявил другой. — Потому что и бог, и дьявол, живут в человеке, — тихо сказал Сяо Синчэнь. — Ужасное соседство. — Как знать. Всё всегда может измениться… — Он тоже так сказал. Сяо Синчэнь замолчал, задумавшись. Он не говорил этого Сюэ Яну, но Сун Лань, который не меньше Сюэ Яна наводил справки о такой операции, сказал ему, что из-за пережитой травмы такая операция может быть очень опасной. Сяо Синчэнь ведь тоже немало повредил здоровье, еще на тех двух операциях выяснилось, что если не учитывать влияние наркоза, исход может быть летальным. Это не было редким явлением, когда из-за халатности врачей и плохой проверки перед самой операцией не обнаруживались некоторые проблемы, из-за чего «нормальная» доза наркоза могла стать фатальной и человек просто умирал от остановки сердца. Но с Синчэнем сложность была еще и в некоторых иных показателях, которые уже не улыбались применению наркоза. — Ты можешь не выкарабкаться, — прямо сказал ему тогда Сун Лань. — Пусть твой мальчишка и следит за всем, собирая на твою душу… прости, здоровье, целый компромат, отслеживая любые подозрения, но ведь те врачи, к которым он обратился, всё еще не сказали ему о такой опасности. Им деньги нужны, а операцию они проведут. Если бы Сюэ Ян знал о таком риске… — Он знает, — сказал Синчэнь, — просто… та сторона убеждает, что они опытны, халатность в этом вопросе невозможна. — Он слишком верит чужим крысам, игнорируя своих, — нахмурился Сун Лань. — Я бы не уложил тебя на такую операцию. Это же… голова как-никак, просто парализовать тебя не получится, чтобы ты был в сознании. Будь это хотя бы просто мозг, но глаза… так что в сознании ты быть никак не можешь. Сяо Сичнэнь помолчал мгновение. — Он не глаза ищет, — тихо сказал Синчэнь, — он… себя через эти глаза ищет, он… хочет себя мне вернуть. Если цена такова, то пусть. Я бессилен, Сун Лань, мы оба бессильны. Когда-то наша жизнь не зависела от других людей, только друг от друга. И эту силу у нас забрали… Если в этих глазах та самая паучья нить, которую Будда спустил в ад, чтобы спасти душу, то кто я такой, чтобы обрывать её? Если для Сюэ Яна мои глаза такая нить, у меня нет права лишать его надежды, даже если я и считаю, что она несбыточная. Я, — он повернулся к Сун Ланю, — уже давно смирился и принял то, с чем живу. А он не смирился, не простил себя. Он любит меня, я знаю, что любит. И попав во мрак, пропав в нем, слепым и оглушенным ищет способ выбраться оттуда… вернуться ко мне. — Но неужели тебя, живого, ему мало для этого?! — возмутился Сун Лань. Сяо Синчэнь был спокоен. — Ты еще не понял? — спокойно сказал он. — Сюэ Ян… был «убит». И ад поглотил его душу, запечатав её в нашем горе… в моей потере глаз. Сколько раз, будучи с ним, я понимал, что в моих руках не «он», а лишь его тело, и как бы сильно я его не сжимал, с какой бы силой не тащил на себя, а в моих руках было только его тело. Он… борется, Цзычэнь, я… должен ждать. Я не могу его вытащить оттуда, потому что я «живым» остался, а он… «умер». Его у меня забрали! Я должен ждать, и я буду ждать сколько нужно, даже если… не дождусь, всё равно! Единственный смысл моей жизни — он… как и единственная причина любить. Я ношу в себе его любовь, а он в себе — мою. Поэтому… не имеет смысла, забудет он об этом или «убьет» себя, чтобы забыть. Всё равно не сможет убить, ведь я буду помнить. И я не отпущу. Не этого он хочет, и не ради этого сражается. Я… буду ждать, я подожду. Ведь в ином, кроме этого, я оказался бессилен. Сун Лань нахмурился, понимая, что это ложь. Не был Сяо Синчэнь бессилен, он проявил очень много силы и воли, благодаря которым Сюэ Ян вообще остался жив, не говоря уже о высокопарной речи о том, что жива осталась и их любовь. Да, такой узел и зубами не разгрызешь. Уж если у беды их этого не получилось… то куда уж Сюэ Яну, дьяволу, и даже самому Богу подвести под всем такую черту. — Хорошо, — спустя какое-то время прозвучал голос Сяо Синчэня. — Вези. Я… согласен принять этот «подарок». Как и в прошлый раз, Сюэ Ян не осознал то, что услышал. Он так боялся, что и в этот раз, пусть всё и складывалось так благополучно, Сяо Синчэнь не захочет, откажется, «отвратится»… — Ты правда согласен? — Сюэ Ян настолько не мог поверить услышанному, что начал сомневаться в реальности. — Ты… действительно согласен? И позволишь себя увезти? И примешь? — Сюэ Ян… — Сяо Синчэнь! — Сюэ Ян начал дрожать, подниматься. Синчэню пришлось распрямиться, сев на кровати. — Ты же знаешь, что я не лгу! Этот человек сам отдал эти глаза, я не угрожал ему, да и чем бы я смог?! И ты знаешь, что в этом вопросе я никогда не обманывал тебя. Да, принуждал, угрожал, провоцировал… но не обманывал. Я… так долго искал, так долго ждал! Я всё этому шансу отдал, чтобы ты снова мог видеть, я… Он стал всхлипывать, язык его начал заплетаться. Склонившись, он принялся покрывать поцелуями пальцы Сяо Синчэня, целуя его руки и орошая их своими горячими слезами. Они жгли как огненный дождь, ведь слезы любимого человека никогда не бывают прохладным дождем — это мучение, страх, гнев и… любовь, ради которой пойдешь на что угодно, лишь бы осушить эти жалящие саму душу потоки. — Мы не можем отвернуться от желания того человека, — прислонившись лбом к его лбу, сказал Сяо Синчэнь. — Он ведь дал понять, что хочет, чтобы я смог видеть? И… спасибо, что он умирает сейчас не ради этого, я… так боялся, что ты заставишь меня смотреть на тебя глазами, которые ты вырвал силой. — Я знаю, что ты не смог бы жить с этим… — Не только, — Сяо Синчэнь был очень спокоен, он не был взволнован, только… задумчив. И чем тяжелее были его думы, тем крепче он жался к Сюэ Яну, перебивая его тепло на себя, буквально дыша им, словно никак не мог надышаться. Да и возможно ли это, надышаться любимым человеком? Эта потребность неутолима. — Мы сделаем это, Сюэ Ян, вместе. Ты же будешь рядом? — Конечно! — Сюэ Ян плакал, гладя его лицо. — Я не уйду из больницы, пока ты не очнешься, пока твой голос не позовет меня. Я буду рядом, я никуда не уйду! — Если бы ты знал, как я страшился все эти годы, что наступит момент и я больше не смогу хотя бы обнять тебя, — голос Синчэня задрожал, пока они обнимались. — Если бы знал, как я хотел иметь силы всё это исправить. Но я ничего не мог, мы так страдали… Он перестал говорить, поглотившись их касаниями, тем, как их лица неспешно терлись друг о друга, в этом молчаливом действии ведя какой-то личный, более глубокий разговор. Это было очень… волнующее зрелище, горькое и нежное, преисполненное тоской по утраченному и благодарностью за имеющееся. — Посмотри на меня, — в какой-то момент прошептал Сюэ Ян, и Синчэнь не сразу понял, что он имеет в виду. — Давай же, сними её. Я… хочу видеть «их». — Не нужно… — Синчэнь… — голос Сюэ Яна надломился в страдании, и прозвучал он так болезненно, так морально тяжело, что от этого невозможно было не заплакать. — Сними её, сними… «посмотри» на меня, любимый. Сяо Синчэнь чувствовал, как повязка его повлажнела от слез, но не имея права отказать, не имея сил противостоять всё же снял её и изможденно опустил голову, устало склонив её. Сюэ Ян, смотря на него со смесью боли и горечи, прижал ладони к его щекам и поднял Сяо Синчэня на себя. Веки того были опущены. — Любимый… — в изможденной тоске прошептал он, и веки, из-под которых текли слезы, поднялись, а глазные яблоки двинулись вверх, чтобы «смотреть» на него. Челюсть Сюэ Яна была плотно сомкнута, и он молча плакал, смотря в эти глаза. Сяо Синчэнь же не мог дольше удерживать на нем «взгляд» и опустил его, сорвано выдохнув и вдруг разрыдавшись, не имея больше сил держать себя в руках. Сюэ Ян, который тоже был на грани, набросился на него, сильно обнимая и прижимая к себе, до побеления сжимая пальцы своих трясущихся рук, которыми спустя столько лет всё еще словно пытался оградить его от всей той боли и страха, что они пережили. Сяо Синчэнь же, потеряв себя, ответно накинулся на него и повалил обратно на подушку, дрожа и громко плача, до боли сжимая в своих руках. Они очень, очень долго плакали, уединенные в своих мыслях и горе, в своих чувствах и своих страхах. И любовь тоже стенала, болезненно бьющееся сердце разрывало её, тревожа этой неумолимой скорбью… но променять это чувство на покой в забвении друг от друга никто из них никогда бы не согласился. Ни тогда, ни после, ни сейчас… никогда.***
Сборы прошли в кратчайшие сроки, в ту же ночь. Сюэ Ян настоял, чтобы они вылетели как можно быстрее, потому что тот человек был жив, всё еще жив. Домой заехали только за некоторыми вещами и, как ни странно, письмами, письмами и небольшими отрезами тканей с вышивкой, взять которые настоял уже Синчэнь. Сюэ Ян и хотел бы что-то сказать, но промолчал, молча помогая всё это найти и запаковать. Сам он не взял ничего, сложив в свою только сумку записи и документы, касающиеся Сяо Синчэня, ножи, без которых не выходил на улицу и несколько фотографий, чему сам же и удивился. «Видимо, от этого чудака заразился», — подумал он, вспоминая о письмах. Вылет тоже был экстренным, и, что на пути к самолету, что в нем самом, Сюэ Ян почти не отрывался от телефона. О чем он говорил Сяо Синчэнь не понимал, потому что из них двоих только Сюэ Ян владел английским, в свое время изучая его в надежде, что они будут жить за границей. Но по тону разговора было понятно, что Сюэ Ян был очень напряжен, торопил кого-то, ругался. — Бездари! — отшвырнув от себя телефон, сорвался на крик он. — Я везу им чемоданы денег, которые смогли бы прокормить небольшую страну, а они осмеливаются заявлять мне, что времени на подготовку нужно больше! — Не нервничай. — Не нервничаю я! — огрызнулся Сюэ Ян, откидываясь на спинку кресла. — Да на эти бабки Африку можно было бы спонсировать! — Африку?! — испуганно дернулся Синчэнь. — Да не континент, — слегка остыл Сюэ Ян. — Город такой есть, забыл? В сычуаньской провинции Китая. …Когда они прибыли в нужный город, вечер уже переходил в ночь, и Синчэню по какой-то причине это показалось чем-то зловещим. Он не любил глубокие вечера. После той аварии, которая наложила черный полог на его глаза, он стал бояться наступления ночи, словно в ней кипели котлы смерти, входящие в свою темную силу именно с заходом солнца. Сюэ Ян без конца переругивался то в аэропорту, то по телефону с какой-то службой, которая должна была дать ему машину, которую он хотел снять, потом ходил с одной стороны в другую, ожидая её. С ними летели и несколько человек, судя по всему его подчинённых. Они, как и Синчэнь, молча сносили всё бешенство Сюэ Яна, навостряя слух лишь тогда, когда обращались именно к ним. Они-то хорошо знали, что, когда этот человек в бешенстве, лучше его не трогать… и отойти подальше, когда какой-то безумец решал испытать судьбу на прочность через взаимодействие с разозленным Сюэ Яном. — Он жив? — оставив Синчэня с врачами для первичного осмотра, спрашивал Сюэ Ян. — Жив. Но состояние очень тяжелое, в любой момент он может… Вдруг голос врача оборвался, так как Сюэ Ян нервно схватил его за шею. — Не в любой момент, — говорил он, смотря не мигая. — А в тот, в который нужно. Я знаю, сколько стоит та услуга, которая не дает ему умереть, поэтому… — Он… сам, — прохрипел полузадушенный врач. Он не имел права защищаться, на кону стояли очень большие деньги… и еще кое-что. — Он… ждет. — Что? — нахмурился Сюэ Ян не понимая. — Ждет? — Хочет увидеть… — уже свободней выдохнул он, когда Сюэ Ян его отпустил. — Как хорошо, что вы так быстро прилетели. Из дня на день ожидаем его смерти, всё уже готово для операции. Глаза Сюэ Яна забегали, он впал в недолгую задумчивость, после чего развернулся и шумно пошел обратно, туда, где осматривали Синчэня. — Пошли, — он взял его за руку, и Сяо Синчэнь сразу ощутил, что та была влажной от пота. — Куда?.. — подрываясь от его импульса спросил Синчэнь, а другие врачи, что было хотели остановить, наткнулись на быстрое движение руки того врача, который прибежал вслед за Сюэ Яном. — Веди давай, — рыкнул он врачу и обернулся на Синчэня: — Он хочет с тобой поговорить. — Он еще жив? — удивился Синчэнь и тревожно пошел следом, хотя его практически тащили, и он боялся оступиться. Когда они дошли до палаты, Сюэ Ян уже было хотел открыть дверь, когда врач остановил его. — Он просил только вашего спутника. Сюэ Ян так на него посмотрел, что мужчина чисто инстинктивно отошел, что позволило Сюэ Яну зайти внутрь. Синчэнь остался ждать снаружи. Внутри было довольно просторно, и отодвинув занавесь Сюэ Ян увидел свою «надежду», глаза которой были закрыты. Он постоял немного, потом приблизился и склонился, чтобы понять, жив ли тот. Да, жив, сердце бьется, правда очень… плохо, очень плохой звук оно издавало. Вдруг мужчина открыл глаза, явно ощутив его присутствие. Увидев Сюэ Яна вживую он уже было решил, что снова возобновились галлюцинации из-за лекарств, но Сюэ Ян, увидев его в сознании, вдруг взял его за руку и крепко поцеловал костяшки. — Продержись еще немного, — голос его дрогнул, широко распахнутые глаза выдавали страх и трепет. — Я привел его к тебе, он здесь. Ты сможешь говорить? Мне уйти? Мужчина, всё еще не веривший, дважды моргнул, чередуя опускания век, и Сюэ Ян понял, что это два да. Он слегка поджал губы, а потом они немного задрожали. Еще раз поцеловав его руку в знак своей пламенной благодарности и уважения к нему, Сюэ Ян распрямился, прижал обе своих руки к телу и поклонился, согнувшись пополам, то есть проявляя максимально высокое уважение и благодарность. Он знал, что этот мужчина умрет, он уже умирает. Но дар его бесценен. — Заходи, — сказал он Синчэню, появившись в дверях палаты. — Он слаб, но говорить сможет. Не знаю, что он хочет тебе сказать, но ты просто слушай и соглашайся, не нервируй его… Сюэ Ян продолжал говорить уже заплетаясь в словах, нервничая и потея от неизвестности этого разговора. Того, что скажет этот мужчина, он не боялся, до конца жизни считая этого человека своим единственным другом… ведь у него никогда не было друзей, а фигура Яо была из другой категории «сообщников», партнеров. Когда за Синчэнем закрылась дверь, он сделал глубокий вдох, оценивая пространство вокруг себя через запахи, как привычно делал уже несколько лет, и хоть Сюэ Ян объяснил ему как идти, Сяо Синчэнь всё равно тихо шаркал ногами, оценивая почву под ними, и держал руки впереди себя, страшась на что-то наткнуться. Пальцы его не ощутили занавеса, поскольку Сюэ Ян не вернул его на место, однако раньше, чем он коснулся кровати, его в области бедра коснулись пальцы, что испугало его, хотя касание было очень лёгким, едва ощутимым. Но для слепого даже это было бы пугающе опасно. — Это вы? — спросил он, пытаясь нащупать рядом с кроватью кресло или табурет. Кресло оказалось чуть дальше, и Сяо Синчэнь, взявшись за подлокотник, подтянул его к себе. — Это… я, господин. Тот, кому вы пожертвовали свои глаза. Тот человек молчал, но Сяо Синчэнь чувствовал, что на него смотрят. Это всегда ощущалось, легкий жар кутал лицо или затылок. — Я… — голос прозвучал с натяжкой, человеку этому явно было трудно говорить, словно что-то сильно давило ему на грудь, — слишком молод для «вы», окей? Сяо Синчэнь вскинул голову, удивляясь этой ребяческой речи. — Так вот ты какой? — продолжал тот, сняв кислородную маску. — Ужасно высокий… Попытавшись рассмеяться, он захрипел, но быстро восстановил дыхание. — Я так хотел увидеть тебя. И Сюэ Яна… вживую, пока еще могу. Слушай, — скажется, он усмехнулся, — а повязку зачем носишь? — Сюэ Яну больно смотреть на мои глаза. — Больно? Всё так ужасно? — Зрелище не очень. Изможденно опустив веки он какое-то время просто дышал, очень осторожно, практически контролируя вдох и выдох, цепляясь за них, словно те удерживались на хрупкой нити его собственного усилия, а не безусловного рефлекса. — Сюэ Ян сказал, что у вас отношения… супругов. Сяо Синчэнь повернул к нему лицо, но ничего не сказал, а задумался, и через какое-то время робко кивнул, притаив в уголке губ надлом тихой улыбки. — Знаешь, в тот день, когда моя жизнь повисла на волоске, мой возлюбленный погиб, — тихо сказал он. — Погиб сразу на месте, и скорее всего даже этого не понял. Я очень… любил этого человека, вот почему меня так зацепила ваша история, потому что вы оба остались живы. Мы были в ссоре, а в тот день помирились… и это стало последним нашим действием. А вы, — он посмотрел на Сяо Синчэня, — вы были счастливы, а потом всё превратилось в ад. Почему вы не оценили того, что остались живы? Нет-нет, прости, я ужасную вещь сказал. Рассказ Сюэ Яна был очень богат на детали, я… всё понимаю. Он не простил себя, умер вместе с твоими глазами, став мертвой душой в живом теле. Вот почему я так хотел увидеть тебя, поговорить с тобой. Сейчас ты не видишь меня, но когда мои глаза оживут в тебе, не говори, что я был некрасивым. И он издал звук, отдаленно напоминающий смешок. Сяо Синчэнь приметил эту его странную привычку в общении, даже вот в таком, почти предсмертном. Видимо при жизни этот человек был общительным весельчаком. — Боюсь, — тихо сказал Синчэнь, — что мне не суждено будет поднять веки. Мужчина слегка нахмурился. — Почему? — Я не думаю, что переживу эту операцию. — Тогда почему согласился? — Ради него. — А сам ты уже сдался? — удивился мужчина. — Почему хоронишь себя? — Потому что мой друг — опытный хирург и… — Сяо Синчэнь шумно вдохнул, — и моя история болезни имеет подходящую графу. — А он знает? — Его убедили, что опасности нет. — И почему ты в это не веришь? — спросил тот. — Ты вообще… хочешь снова видеть? Нет, не так — ты хочешь жить? У Сяо Синчэня задрожали губы. Он попытался сдержать рыдания, но слезы хлынули, и он быстро снял повязку, чтобы на ней не осталось следов влаги. Взяв мужчину за руку, Сяо Синчэнь склонил голову, покорно к ней прижимаясь и тихо всхлипнул, памятуя, что такой же чуткий к звукам Сюэ Ян всё еще за дверью. — Я… понимаю, — сказал мужчина. В груди его сжало. — Ты… устал, очень устал. Нелегко было через это пройти, да? А теперь, когда вы зашли так далеко, тебе страшно? — Я не хочу умирать! — Сяо Синчэнь открыл глаза. На сердце его было тяжело. — Но пойми ты… я не переживу эту операцию, я… чувствую, что мне не справиться. Даже то, что сейчас уже ночь… плохое предзнаменование. Нас что-то преследует, понимаешь? Какая-то… словно темная сила вцепилась в него, особенно в него, и забирает у него то, что он любит, потому что он такой человек, который прячет Себя в том, что любит, точнее отдает. И я чувствую, что у него именно намеренно отнимают, а не просто стекаются обстоятельства. И я не знаю, хватит ли у меня сил, когда я усну… я очень боюсь. Я боюсь этого сна, ведь он оторвет меня от тела, а что будет дальше… хватит ли у меня сил не дать этому утащить меня туда, где я сам себя потеряю… Неожиданно рука мужчины сжалась. — Не дай моим глазам пропасть зря, — не смотря на него, выдохнул он. — Ты выдержал куда больше того, чем то, чего боишься сейчас. Я не думаю, что заведя вас так далеко, бог был бы настолько жесток, чтобы, не забрав тебя тогда, забрать сейчас, когда так велика надежда. Посмотри на меня: мой возлюбленный мертв, а я умираю, последние крохи моей жизни полны лишь боли и мучений… и неожиданно они наполнились и вами. Знаешь, мне легко на душе и больше не страшно умирать, ведь я совершаю такое благое дело. Не бойся, Синчэнь. В эту ночь мы оба уснем, но проснется только один. К чему нам обоим толпиться у небесных врат? Просто пропусти меня вперед, потому что там меня… ждут, а тебя — здесь. Я знаю, что он ждет меня. Как знаю и то, что выжил, потому что между нами есть связь. Ты не думаешь, что всё происходит не случайно? Ты сделал мое ожидание смерти спокойным и дал мне силы. Мне не страшно. Не бойся и ты. Когда ты откроешь глаза, я хочу, чтобы первым ты увидел его. Он… так красив, но очень изможден, измучен. Я верю, что всё будет хорошо. Мне было бы сложно умирать без вашей истории, я бы изъел себя чувством горя и очень страдал бы. А мне спокойно. Я чувствую связь между нами, словно я совершаю дело, которое отпустит мне какой-то грех, словно… я помогаю человеку, которого в иной жизни к смерти приговорил, за что расплатился в этой. Твой Сюэ Ян так за тебя сражается… не помочь силе такой любви в час её горькой нужды означало бы напрасно прожить свою жизнь… Операцию решили делать в ту же ночь, благо подготовка всего необходимого началась с того момента, когда Сюэ Ян дал знать о приезде. Сидя на кровати в палате Сяо Синчэня он снова и снова шептал ему слова любви и преданности их бессмертному чувству, связи, которая породнила их. По очереди поцеловав каждое закрытое веко Синчэня, Сюэ Ян дрожал, но был ласков и нежен, словно имел дело с тончайшим стеклом. Он снова и снова повторял, что всё будет хорошо, а Синчэнь едва сдерживал слезы, не веря в этот успех. Он… хотел жить, он не «устал» от их пусть даже такой печальной жизни. Но для него тяжелее всего был не этот риск, а осознание, что без этого риска Сюэ Ян не жил, а разлагался, страдал, терял волю и силы. Их жестокая судьба в конце концов привела их сюда, она дала им этот шанс, видя слепую веру одного и «смотрящего» в реальность другого. Как тихо и нежно они провели те полчаса вместе, как упрямо Сюэ Ян отрывал себя от него, хотя был готов лечь под тот же наркоз, на тот же хирургический стол, просто чтобы разделить с Синчэнем его состояние. Казалось, он не мог жить без того, чтобы не разделить с ним его боль, при этом часто не давая успокоить свою. Он очень, очень его любил, и эта любовь была не для людей, не для той бедной на духовность жизни, которую они вели. Да, два смертных человека… а чувство отнюдь не смертное — вечное. Сердце погибало, утрачивая его. Рядом с больницей, на закрытой её территории, стояла очень красивая капелла, реконструированная и восстановленная. Она вроде как больнице не принадлежала, но примыкала к ней, будучи на её территории. Поскольку операция должна была быть долгой, кто-то сказал Сюэ Яну об этой капелле, и он, никогда не верящий в богов, а только в духов умерших, пошел туда, пошел от страха и отчаяния. Он не знал, как молиться, он не знал, как говорить так, чтобы быть услышанным. Но он просил, как мог, обнажившись всем своим страхом, дрожащий и измученный, сложивший ладони в мучительном жесте молитвы. Он просил… пощадить их, он умолял злую судьбу не вмешиваться, не отнимать у его драгоценного человека этот шанс, ради которого он принес столько жертв, хотя, по сути, лишь карал себя, топя в кровавой печали, топя во тьме, топя в аду своей поруганной души. Руки Сюэ Яна дрожали, когда он беспрестанно шептал, обращая взгляд на символы веры, тускло блестевшие в пламени свеч. Его лицо в момент отчаянной мольбы было преисполнено страдания и бессилия, и он готов был даже распластаться на этих белых плитах, лишь бы быть услышанным, во что угодно готов был поверить, только бы его самого услышали. Сердце его в этот момент болело, а в голове скапливались мысли, рой которых был слишком перемешан, чтобы быть понятным. А когда на следующий день солнце взошло на востоке, объявляя начало нового дня, Сюэ Ян узнал, что Сяо Синчэнь… не проснулся.***
Эту новость он встретил так же, как и всё то, что мгновенно убивало его, а он понимал это не сразу. Ты мертв, удар был слишком быстрым и сокрушительным, но понимание этого… приходит не сразу. Вот и он, убитый, застыл в том положении, в котором его настиг удар, слушая-не-слушая, ударами сердца пытаясь пробиться сквозь оглушившую его тишину, такую плотную, что даже боль атрофировалась, отмерла от слишком сильного давления. Сама операция прошла более чем успешно, ведь Сюэ Яну не сказали, что это было еще и очень большое наблюдение, учитывая идеальные сходства донора и реципиента, так как раньше такой физической согласованности между телами врачи еще не имели. И они оказались правы в своем предположении, отторжения не произошло, чего можно было ожидать даже в случае ближайших родственников. Тот мужчина, как и предполагали, умер во время операции, его изможденное сердце не выдержало стандартной дозы наркоза, и он умер от того, от чего боялся умереть Синчэнь. Но вот с ним самим случилось то, что оказалось неожиданностью для врачей, они почувствовали, что чего-то не предусмотрели, а именно того, что пациент может упасть… в кому. Поначалу, когда Синчэнь в определенное время не очнулся от наркоза, еще была надежда, что организму нужно чуть больше времени, но это самое время шло, а он не просыпался. Обследование показало, что причина не в наркозе, сердце билось хорошо, а вот мозговая активность… реакции не было. По какой-то причине, которую можно было связать только с его травмой головы, Сяо Синчэнь впал в кому почти под самый конец операции. Рассматривали вариант допущенной ошибки во время пересадки глаз, но пришли к выводу, что, какой-бы она ни была, а повреждение в любом случае не должно было вызвать такой эффект. И к тому же глаза не отторгались, операция закончилась успешно. Как тогда могли возникнуть такие осложнения, причем сами врачи не признавали эту кому именно как осложнение, а… непредвиденное обстоятельство. Ясно было одно — они что-то упустили в процессе всех проверок, так как они абсолютно исключали свою возможную ошибку, ведь они понимали, что даже какая-то грубая ошибка усугубила бы предполагаемый паралич пересаженного глазного яблока, но никак не привела бы к коме. Однако реальность твердила свое — Сяо Синчэнь не очнулся, и было опасение, что его придется подключать к системе искусственного поддержания жизни. Он пока дышал сам, но уже по частоте его дыхания можно было сказать, что импульсы эти слабеют. То же касалось и некоторых внутренних функций. По сути… он умирал, отключая жизненно необходимые функции тела. Именно это пытался объяснить врач Сюэ Яну. Сюэ Ян приехал в страну не один, с ним было несколько его подчиненных, которых он взял чисто ради страховки, и сейчас они, хорошо понимая услышанное, покрывались холодным потом, сосредоточенно-остро наблюдая за неподвижно смотрящим в пол Сюэ Яном, который всё еще осознавал сказанное, бессознательно сопротивляясь этой правде. Он никак не мог принять в толк, что, как же так, операция прошла успешно, но Сяо Синчэнь не просыпается, хуже того — он в коме. Как… как до такого могло дойти, в чем же была ошибка?! — Если он не откроет глаза… — сам не понимая, в какой момент зашевелился, и даже не сразу поняв, что делает, Сюэ Ян инстинктивно поступил так, как его научила его горькая жизнь, — то ты свои закроешь навеки! — Это непредвиденный итог… — ощущая давление его руки на шее доктор захрипел, чувствуя, как ему хотят раздавить кадык. — Мы не знаем, почему… Рука Сюэ Яна задрожала, силы мгновенно покинули его. Он так страшно затрясся, что было ощущение, словно его душит сама смерть, а он ей сопротивляется. Не удержавшись на ногах, он повалился наземь, его подчинённые тут же придержали его, дозываясь встревоженными голосами. Сюэ Ян стал задыхаться, вдыхать и выдыхать через страшные горловые звуки, словно в горле у него было лезвие ножа, и вяло перебирая ногами, извиваясь и переворачиваясь, он был похож на ужасно раненного человека, который из последних сил отползает от места своего надругательства. Откинув голову на грудь одного из подчиненных, он, глаза которого были закрыты, потерял связь с внешним миром. Это отчаянное горестное безумие настолько поглотило его, что он не осознавал ничего из того, что делает, ни того, как двигался, ни того, как оказавшись на коленях хотел было рвануть вперед, но его за руки держали подчиненные, и весь этот вид разомкнутых рук и опущенной, со свисающими волосами головы, был словно ожившей картиной пыток, мучения и боли. Широко распахнув глаза Сюэ Ян закричал нечеловеческим криком, и надрывался так, словно его резали живьем. Он не слышал себя, он ничего не видел. Он бессознательно хотел сбежать из этой клетки боли и страданий, которыми его, как и телом, обтекала его жестокая жизнь. — Сяо Синчэнь!!! — вне себя закричал он, и рев его мог бы достигнуть самих небес, потревожив душу, которая могла бы там быть. — Сяо Синчэнь!!! Он звал его так же бессознательно, повинуясь инстинктам, ощущая беспомощность своего человеческого положения и положения преступника. И только душа, стремясь догнать уходящего, стремилась прочь из тела, понимая, что телом любимого не достигнуть, значит нужно уйти, уйти из плоти и броситься туда, где будет он, в нематериальное, бесплотное, вечное. Но не так-то просто вырваться одной лишь силой воли, и хотя «стены» затрещали лопнувшими капиллярами, из-за которых из носа пошла кровь, душа так и осталась на месте. А потом пошел дождь, дождь из слез, и ревущие крики, до дрожи пугающие стенания… чтобы в конце концов завершить всё безумной истерикой, в которой не осознающий себя Сюэ Ян поглотился страхом и начал отбиваться, вырываться, к нему нельзя было дозваться, он полностью потерял голову и крупицы того разума, которые еще позволяли ему помнить о Сяо Синчэне. Его подчиненные не справлялись и очень боялись, ведь хоть раньше они не видели Сюэ Яна именно в таком глубоком пагубном состоянии, однако знали, как силен он может быть в страхе, который в сознании всегда выдавал за ненависть. — Что это? Успокоительное? — спросил один из них, когда Сюэ Яна удалось удержать, чтобы сделать ему укол. — Снотворное. — С ума сошли! — Ты не видишь, в какое состояние он упал? — огрызнулся врач. — Он сойдет с ума или умрет от сердечного приступа, если его не отключить. Я же… попытался ему объяснить, что пусть мы и не понимаем причину, но надежду терять рано. Глаза не отторгаются телом, но в нервной системе что-то не так. И у нас есть время понять, что. Вот если бы он умер, тогда надежды вообще никакой. — А почему брат Сяо впал в кому? — Не знаю. Перед операцией по нему было видно, что он боится, но есть какое-то странное ощущение, что он… будто сдался, словно ложился на стол, чтобы умереть. Если он заснул с таким вот настроем, кто знает, не сам ли он себя довел до такого состояния, человек на многое способен в самоубеждении, как вылечить себя, так и… погубить. — Вы что хотите сказать, что он сам не хочет жить?! — Я ничего не хочу сказать, кроме того, что всё уже случилось, и если перестанет дышать сам, тогда… Врач не закончил, а подчиненные больше не спрашивали. К ним тоже доходила действительность и этот страшный рок, который не отпускал этих двоих. С ума сойти: зайти так далеко, чтобы потерять вообще всё, ведь и они понимали, что, если Сяо Синчэнь умрет, Сюэ Ян переживет его не надолго… Очнувшись почти через два дня, Сюэ Ян с очень большим трудом открыл глаза и обнаружил, что почти не может шевелиться. Это была реакция лекарств, а так же его психологическое истощение. Придя в себя память к нему вернулась не сразу, а когда же это произошло, прибор, отслеживающий удары его сердца, замигал чаще. Упустил он так же и тот момент, когда перед ним появился врач. — Дыши… — так как из-за тех же лекарств Сюэ Яну не хватало сил, чтобы говорить, то он задыхался от невозможности и попыток это сделать. — Дыши, потому что и он дышит. Худшего не случилось, его состояние не ухудшилось, но он всё еще не реагирует. Глаза приживаются хорошо, мы всё сделали правильно, орган не отторгается телом. Правда, даже без его комы мы еще не смогли бы установить, вернулось ли к нему зрение, так как еще много дней ему вообще нельзя раздражать глазное яблоко, и может даже хорошо, что он в коме, что глаза абсолютно неподвижны. Так… даже лучше, поверь. По взгляду Сюэ Яна было видно, что он даже не впитывает, а буквально глотает каждое услышанное слово, подрагивая телом в ответ на это ужасное обездвиживание и расслабленность мышц. Он не знал, что метод этой операции был экспериментальным из-за столь редкой совместимости данных, и хирурги давали огромный успех, но… всё нарушила эта странная кома, и как они ни искали, как ни проверяли, а физических причин ей найти не могли. Если что-то и было, то даже их техника не могла это обнаружить, а такое бывало, что за огромные последствия отвечало что-то до смешного крохотное, как иголка в стоге сена, которую ища не найдешь, а вот случайно да обязательно напорешься. Но ведь они были врачами, а не предсказателями, им нужны были разумные выводы, а не предположения. Единственное, в чем они сошлись, что эта странная кома могла быть вызвана самим организмом намеренно, чтобы облегчить процесс принятия пересаженного органа, что в сознании было бы затруднительно. По всей видимости организм чувствовал, что глазами вообще нельзя было шевелить, это могло что-то нарушить или повредить, а значит всё становилось еще сложнее, ведь если Сяо Синчэнь не проснется, или, не дай бог, вообще умрет, они не смогут вытащить эту гипотезу из разряда теорий, а если докажут её, трансплантация глаз получит сильное продвижение в своей успешности. Сюэ Ян же, выслушав всё, был уверен только в одном — Сяо Синчэнь не хочет жить… из-за него. Не сразу он решился пойти к нему, хотя и его люди, и врачи, этому противились из-за необузданного характера этого человека, который терял над собой контроль и мог сотворить всё, что нашептало бы ему его затмение. Что касается врачей, то у них, несмотря на то, что Сюэ Ян имел все права и возможности забрать Сяо Синчэня домой, был особый интерес к этой ситуации, они скрыли эксперементальность операции, потому что сразу поняли, что Сюэ Ян им Сяо Синчэня не отдаст ни при каких условиях. Он уже сейчас настаивал, чтобы его забрать, и большим обманом, прибегая ко всем уловкам, Сюэ Яна едва удавалось сдерживать. Им нужен был этот человек, нужно было убедиться в своем методе. А Сюэ Ян хотел только домой, вместе с Сяо Синчэнем, зрячим или незрячим. Он чувствовал, что совершил большую ошибку, осознавая, что был чуть ли не проклят своим же собственным упрямством, что сам того не ведая шел на поводу у своей жестокой судьбы, которая, не имея сил забрать его как-то иначе, решила сделать это руками Сюэ Яна. Он чувствовал это, будучи убежденным, что Сяо Синчэнь не просыпается из-за него, что он ненавидит его, не хочет видеть, не хочет слышать. Единственной действующей возможностью отнять Сяо Синчэня у него была именно эта затея, этот риск, ведь только так Сюэ Ян никак не мог его защитить. Он отпустил его, сам отпустил, Сяо Синчэнь исчез из поля его зрения, и хоть вернулся, но по сути… исчез. — Ты мне мстишь, верно? — очень долго Сюэ Ян неподвижно смотрел на лежащего на кровати Сяо Синчэня, такого же неподвижного и молчаливого, и только потом, измучившись волнениями, заговорил. — Ты не верил, что я всё равно найду возможность, что брошу тебя в этот «огонь». Он понимал, что выбора Сяо Синчэню просто не оставил. Он уже пытался покончить с собой, он донельзя жестоко манипулировал его чувством любви и чувством предательства, в котором его обвинял. — Я знаю, что ты мне мстишь! — не выдержал Сюэ Ян, уже задыхаясь в слезах. Подойдя к нему, он склонился над ним. — Ты думаешь, я ту аварию подстроил? Ты правда так обо мне думаешь? А если я скажу, что того человека обнаружили вообще случайно, что даже его ранние медицинские карточки были у его опекунов, которых заставили их принести! Или ты думаешь, что, если бы я всё знал, то наверняка бы всё подстроил? Да, ты правильно думаешь, я бы похитил его и заставил тебя! Тон его голоса и нервозность в поведении так отличались от того, как он вошел в палату, как долго молчаливо сидел рядом с Сяо Синчэнем, как дрожа всем телом склонился над ним, ощущая тепло его дыхания и присутствие жизни в бессознательном теле. Нежно и робко он над ним дрожал, а сейчас кричал, снова сходил с ума. То, что ему не отвечали, лишь усугубляло его горе, его обновленное чувство вины. Он сам так верил в эту надежду, он неистово цеплялся за неё, влив в неё всё свое убеждение, что именно это поможет ему всё исправить, что он вернет ему глаза, а себе душу, что именно так они оба справятся с их ужасной бедой и её последствиями. Но он никак не думал, что зайдя так далеко, Сяо Синчэнь поступит с ним так… хладнокровно, так мстительно, словно воздавая за всю ту боль, которую ему из-за него пришлось пережить. — Ты жесток… — дрожал Сюэ Ян. — Ты жесток! Я страдал, а ты — мстишь. Ты всегда знал, что я не имею к тебе злого умысла, я спятил, я не мог контролировать свои чувства, я был в бездне, и ведь ты меня не отпускал, ты держал! Я так виноват за всё то, что сотворил, и ведь ты сказал, что никогда не покинешь меня! Тогда почему сейчас, почему?! Потому что это окончательно разобьёт мне сердце? Ты мне не веришь и потому больше не хочешь «видеть» меня?! Я тебе отвратителен, я больше тобою не любим, да?! Он снова стал метаться, ему очень тяжело было держать себя в руках, буквально, и не распускать их, тоже буквально, и, наверное, именно эта крупица ответственности и держала саму возможность самоконтроля, на котором он вынужденно сосредотачивал свое внимание и окончательно не терял себя. — Слушай меня, — он снова над ним склонился, знакомый темный взгляд, которым он смотрел на кого угодно, но только не на него, сверкнул отблеском звезды перед взрывом. — Слушай! Беги, беги куда хочешь, убегай даже из жизни, покончив с собой, остановив свое сердце, убегай! Я последую за тобой куда угодно, хоть в ад, хоть в рай, который разрушу, вытащив тебя оттуда и затащив обратно в свой ад! Я сломаю тебе крылья, вырву твое сердце и зашью его в свою грудь, чтобы вечно ты следовал за мной в попытке вернуть украденное, ведь только так ты будешь моим! Я стану мясом на твоих костях, глазами в твоих глазницах, душой в твоем теле; я буду темницей, в которой ты будешь пребывать до самой вечности! Но ничего, ничего нас не разлучит, ничего не заберет тебя у меня! Прячься, прячься, Сяо Синчэнь! Я достану тебя откуда угодно, я найду силы, я найду возможность. Тебе мало, что я умер душой тогда? Если не проснешься, я умру телом уже сейчас! А что мне еще терять? Моя душа в тебе, а от моего тела ты сбежал, и даже со своего пытаешься! Убегай, убегай! Где бы ты ни оказался, я приду за тобой… я приду за тобой! Он стал бредить и уже не слышал себя. Склонившись над ним до ужасного низко, что даже волосы его касались лица Синчэня, Сюэ Ян был похож на злого духа то ли смерти, то ли возмездия, пришедшего за желанной жертвой, охоте на которую отдал все свои силы. Его подчиненные, еще раньше слыша его крики, тихонько наблюдали за ним, страшась, что Сюэ Ян сделает что-то неразумное. Прижатые к дверной щели они видели и слышали всё, видели его хождения, слышали его крики. Но в том, как он склонился, пусть и говорил те вселяющие неумолимый ужас слова, они совершенно не видели чего-то ужасного, потому что Сюэ Ян не понимал, что… плачет, а лицо его не было жестоким. Оно было отчаянным, горестным, состарившимся на десять лет, и в каждом надломе, в каждой морщинке была лишь одна горестная печаль. Он не осознавал, что плакал, не осознавал, что с таким лицом так не угрожают… но он угрожал, действительно угрожал, как ребенок, который кричит в удаляющуюся родительскую спину, что, если ты меня покинешь, я совершу непоправимое. Но спина продолжает удаляться, и малыш, в страхе, мести и на зло, свое детское понятие зла идет и совершает это непоправимое, запуганный, бессильный, несчастный. Сюэ Ян был точно таким же: у него не было сил доказать свое, получить то, чего желал, и наивно и очень грустно он принялся угрожать, ведь уговорить был не в силах, а отпустить не отпускал. «Я не могу сделать больно тебе, чтобы ты понял, как больно мне. Тогда я раню себя, чтобы ты понял, что я чувствую…» И он ранил, говорил слова страшные и печальные, ничего не осознавал. Он просто шел на всё, даже безумное, лишь бы не дать уйти тому, что любит, словно забыв, как сильно любят его. Склонен он был над ним очень долго, перегнувшись через него, накрыв и собой, и руками, почти как крыльями, словно если бы ангел смерти пришел, то прежде ему пришлось бы столкнуться с Сюэ Яном. На глазах Сяо Синчэня была плотная повязка, которая не пропускала и крупицу света, глаза его и лицо были неподвижны. Он был безмолвен и неподвижен, и такое его состояние было очень травмирующим для Сюэ Яна, который буквально не мог этого вынести. Он был так одинок, он всегда был ужасно один, при всем своем желании близости всегда держался в стороне, пряча свои слабости, потому что знал, как жесток этот мир. А когда встретил Сяо Синчэня, когда полюбил его, когда понял, что действительно любит его, и что он тоже любит его… поверил в небеса на земле, поверил в теплые ладони, ласково держащих его душу, поверил своему телу, которое «предало» его в руках этого человека, поверил в сердце, способное так ощущать и так любить… и теперь, когда любовь всей его жизни была молчалива и холодна к нему, когда, как он думал, отказалась от него… хотелось просто кричать, потерять в этих криках голос, чтобы они разорвали его грудь и выпустили оттуда весь тот свет, о котором говорил ему Сяо Синчэнь. Пусть в темную синеву небес лучше вернется, потому что человеку такого горя не вынести. Ни такого горя, ни такой любви, которую заставили так страдать. Его подчиненные по какой-то причине тоже были уверены, что не просыпается Сяо Синчэнь потому, что… не хочет. В свое время, когда из-за одержимости Сюэ Яна Сяо Синчэнем за ним никто не хотел идти, потому что безумие такого плана было непредсказуемым, они были единственными, кто стал предан ему, несмотря на все те ужасы, которые он творил и которые приказывал творить и им. Они пошли за этим человеком, потому что знали и видели, что тот делает во имя… своей великой любви. Они видели, по его горю и его ярости видели до какой степени эта любовь как исцеляла, так и разрушала его, они видели его борьбу, его страсть, его ненависть и его отчаяние. Не один раз Сюэ Ян сходил с ума и метался как зверь в клетке, не один раз он плакал, выбегая из той квартиры. А однажды, когда его подчиненные увидели их вместе, увидели лицо Сюэ Яна, его взгляд, его мимику, его жесты… Сюэ Ян не был злом, не был чудовищем, и они это понимали. Как понимали и то, что ему пришлось стать таким, но таким он не был. Они видели не воплощенное зло, а воплощенную… любовь, которую осмыслить и подтянуть под что-то понятное или привычное было практически невозможно. Они видели «как» Сюэ Ян любит его, как он страдает и как сражается. И они пошли за ним как мотыльки на свет, увлекший их не теплом, а… дорогой из серебристого света, позволяющую если не понять, то хотя бы отчасти прикоснуться к вещам, которых этот мир лишен, которые невольно в нем появляясь погибают, прижатые ужасным гнетом враждебной ненависти, ведь этот мир любовь убивает… а они увидели любовь, которую несмотря на все попытки уничтожить окончательно не убили, они увидели невозможное, но существующее. И сейчас, их преданные этому «сиянию» сердца, были убеждены, что Сяо Синчэнь… предал Сюэ Яна, что обида его за то, что Сюэ Ян «не захотел» жить в мире с тем, что у них осталось, не отпустила несчастного, вылившись в такую месть. Они не могли поверить, что всё закончится вот так, они… просто не верили, что, не добив тогда, судьба добьет их сейчас. Вот почему разделяли отчаяние Сюэ Яна в отношении того, что Сяо Синчэнь в итоге «отказался» от него, от борьбы, от… сияния, последним и единственным защитником которого он был. Но было ли так на самом деле? Сердце Сяо Синчэня так долго звало его в глубокой темноте из тьмы еще более ужасной. А теперь пришло время сердцу Сюэ Яна звать его, а для этого… забиться вновь, снова начать жить. Но… предал ли Сяо Синчэнь Сюэ Яна на самом деле? Чем действительно было это его ужасное состояние? Местью? Чьей-то допущенной ошибкой? Непредвиденным обстоятельством? Мог ли он вообще его предать, он, Сяо Синчэнь, его, Сюэ Яна. Его… а ведь в этом слове было всё, всё и даже больше. Мог ли он предать «его»? Кого угодно… но «его»? Неужели никто не видел, что смерть для Сяо Синчэня была предпочтительней, чем мир без «него», что он дал себе слово, клятву, что выдержит всё, пока «он»… жив. Нет, не жив. Умирающий, разлагающийся в этой темноте, одинокий душой, которую потерял, боящийся ладоней, которые удерживают то, что он так хочет уничтожить, дабы наконец-то закончилась его боль. Он… боится, он так боится. Разве можно испытывающему такой страх мстить, разве месть можно было притянуть в «такие» отношения? Нет. В «таких» отношениях могли мстить только себе и истязать только себя… из-за боли другого или из-за деяния, причиненного во зло другому, даже если это зло не твое, даже если не твоими руками совершенное, даже… если продиктованное любовью извратили и превратили в ужасную трагедию. Он не мог мстить ему, он его любил, и если и сводить что-то к мести, то единственное, чем он ему «мстил», могло быть лишь тем, что он его держал, держал так же крепко и отчаянно, как погибал и сам Сюэ Ян. Это настолько больно, видеть боль дорогого существа и не иметь сил унять её или хотя бы заключить в себе. Лучше уж самому страдать, чем смотреть, как страдает любимый… ведь к этому взывает сердце, само себя пожирающее в этом наблюдении, и особенно если смотрят не глаза, а душа. Сяо Синчэнь потерял глаза, а Сюэ Ян потерял душу. И в этом была их трагедия. В те часы и минуты, когда сладость еще не свелась к горечи, они, двое возлюбленных, обнаженных душой и телом прижимались друг к другу, ища способы донести свои чувства так, чтобы другой мог всецело их объять, и если почувствовать не так, как хотелось бы, то хотя бы утонуть в их силе. О чем Сюэ Ян ему тогда говорил? О, он говорил так тихо, но эти слова отдавали чем-то материальным, живым, имеющим тяжесть глубины, которой обладали. — Я отдам тебе свое сердце, — тихо шептал он, мокрый от пота, разгоряченный от чувств и жара собственного тела. Он так смотрел… точно душою в этот момент обнаженный, раскрытый так, как за всю свою жизнь открывался лишь ему одному, единственному, единственно желанному. — Я… отдам тебе свое сердце, а вместе с ним отдаю тебе и мою душу, и все слабости мои, всякую радость и горечь, на которую способен. Это то, чем ты можешь убить меня… или беречь меня, потому что в этом всем — я, а значит отдаю тебе я тоже себя. Просто знай, что я в твоих руках. Слезы заблестели в его глазах, он был так взволнован, как никогда в своей жизни. Он был очень эмоциональным человеком на самом-то деле, просто вынужден был скрывать. Даже он не знал, что может быть таким, пока не встретил его, пока не полюбил так, чтобы самому себя не узнать, слышать из уст своих слова непривычные его прежней натуре, чувствовать то, о чем никогда и не мечтал. В этой любви он и остался собой, и одновременно мир, на котором он стоял, был полностью перевернут, а вместе с ним и он. И уже тогда его, несколько потерянного в этих ощущениях, Сяо Синчэнь держал и не давал пробиться страху, который был бы естественен, но вреден и способный завести не туда. — Ты меня сбережешь? — спрашивал Сюэ Ян, смотря на него в темной синеве ночи, лившейся в их окно. — Ты сохранишь меня? Синчэнь тоже отдал себя ему, и говорил об этом, когда Сюэ Ян ждал этих слов, всегда чутко понимающий, когда Сюэ Ян чего-то такого ждет. Чувствительный и ранимый, он был способен давить на чувства других и ранить, руководясь опытом собственной боли. И он бы избегнул этой участи, если бы… Сяо Синчэнь улыбался ему, целовал его, говоря, что и он весь тоже его, его всецело. И он готов был защищать его в себе ценой любой боли и усилий… вот только не думал он, что судьба всадит нож не в его сердце, а в сердце Сюэ Яна, убив и его, и то, что Сюэ Ян так пылко в своем сердце хранил. Речь не о любви, любовь была жива, но страшно мучилась, потому что… иное было отнято и умерщвлено. Сяо Синчэнь единственный по-настоящему «выжил» в той аварии. И именно ему пришлось проявить огромную волю, о силе которой он тоже не знал, пока Сюэ Яна у него не забрали, толкнув на столь тонкую грань между смертью и безумием, что уже и крики охрипли, и даже слезы похолодели на бледных щеках. Так за что он мог ему мстить? …Одна неделя, вторая. Когда наступила третья, у Сюэ Яна уже даже не осталось слез. Он почти ничего не ел, но очень много спал, прижавшись к левому боку Сяо Синчэня, чтобы всегда чувствовать биение его сердца. Он остерегался лечь ему на грудь, боясь, что это помешает дыханию. Когда Сюэ Ян смотрел на себя в зеркало он уже даже не обращал внимания на то, как изможденно выглядит. Он очень, очень похудел, кожа обтянула лицо, еще сильнее выделив скулы и линии нижней челюсти. Черные мешки под глазами, красные глаза, светлые ниточки сухих, со сдертой кожей губ, обессиленный уставший взгляд. В ванную он заходил лишь чтобы помыться и побриться, однако лицо его день ото дня буквально увядало, так изможден он был. На вид еще молод, но его словно что-то состаривало изнутри, бросая эти мрачные тени на черты его лица. Вроде еще не пора, но ему словно уже под сорок, а он вроде как хорошо сохранился. Но ему еще не было под сорок, он был молод… и эта молодость увядала от горя. «Дома» уже начались проблемы из-за его отсутствия, но Сюэ Ян и не помышлял о том, чтобы вернуться одному. Он… ждал, теперь его черед пришел ждать, ждать и жить, заставляя свое сердце биться. С той ужасной роковой ночи его жизнь стала сплошной шипастой дорогой из одних лишь сожалений, чувства вины и страхов, которые он не в силах был превозмочь. Сейчас он уже совершенно не думал о той надежде, которой отдал столько лет и сил, он лишь медленно дышал, смотря в никуда, и молчал, в то время как в его голове туманно переплетались между собой печальные мысли. Он уже ничего не хотел, он просто ждал. Он так верил, что сможет превозмочь жестокость судьбы, он надеялся на силы, которые должны были отвечать в этом мире за справедливость. А теперь, когда эти силы доказали ему, что ни о какой справедливости не может быть и речи, окончательно доказали, вогнав свой последний нож в его и без того разбитое сердце, Сюэ Ян… отпустил всё. Он больше не держался за надежду, он больше ни во что не хотел верить. Только быть… быть с ним, слепым, собою, искалеченным и разбитым. И еще он хотел спать, постоянно хотел спать. Реальность была убийцей его последней мечты. Один раз последняя грань была опасно близка. В тот день что-то случилось, и Сяо Синчэнь, не приходя в себя, начал трястись и задыхаться. Сюэ Ян уже видел такую дрожь. Это была предсмертная агония нервной системы перед тем, как все процессы тела отключались окончательно. А потом, когда он вдруг замер, сердце Сяо Синчэня остановилось. Каждая секунда была на счету, а в его палате было всё необходимое для срочной реанимации сердца. Через его грудь стали пропускать разряды, вынуждая тело выгибаться и снова шумно опускаться на постель. Сюэ Ян не кричал и не сходил с ума. Он, на удивление, был до ужаса спокоен, он стоял поодаль и смотрел. Глаза его не мигали. Он… ждал, он уже давно понял, как всё должно закончиться, и в каком-то смысле сильнее пробуждения ждал именно этого момента. Пока Синчэня реанимировали, он как загипнотизированный следил за вспышками пульса на мониторе, этой зеленой линией, цвета неонового света. Его зрачки слегка сужались, когда она дергалась, и расширялись, когда вновь становилась прямой. Врачи прямо с ума сходили, и хоть их руки не дрожали, но в глазах был страх. А в глазах Сюэ Яна его не было. Он… ждал. Линия снова стала прямой. И рука его наконец-то пришла в движение. Там, закрепленный на ремешках, был нож. Неслышно щелкнул затвор. Нож больше не был прижат ремешками к руке. Сюэ Ян, поставив кисть под углом и приподняв нож за рукоятку, направил конец лезвия прямо себе в сердце. Острие натянуло рукав его водолазки, но пока еще не прорезало ткань. Глаза его, не мигая, смотрели на монитор. Осталось только подождать еще две-три бесплодные попытки дефибрилляции, и всё будет кончено. Рука Сюэ Яна двинулась, конец ножа коснулся груди. «Сейчас, сейчас… — пребывая в немой агонии, тем не менее с какой-то радостью думал он. — Окончательно оторвешься от земли, и я тотчас же последую за тобой. Наша боль наконец-то закончится, и мы, как и обещали, вместе уйдем из этого жестокого мира…» Тело снова дернулось, снова безжалостный ток кольцами обвил неумолимую смерть, так неожиданно пришедшую к порогу дома этой несчастной жизни, которая еще теплилась, но и её всеми силами пытались потушить. Линии дернулись и вновь стали прямыми. Подчиненные Сюэ Яна, заглядывая внутрь, видели его, привычно скрывающегося в тени, стоящего поодаль со странно поднятой левой рукой. Дыхание их замерло. Они бы не успели помешать. Секунды казались вечностью. Линия больше не двигалась. Веки Сюэ Яна медленно опустились, чуть раскрытые губы втянули в себя крохотный глоток воздуха, чтобы сдавить этим болезненную пульсацию сердца. Вот уже сам кончик лезвия показался из-под ткани, до первой капли крови надавив на кожу. — Давай, мерзавец! — послышался грубый, но отчаянный крик. А потом все звуки стихли. Каждый в комнате замолчал и даже задержал дыхание, словно поток источаемого теплого воздуха мог спугнуть что-то, помешать. А потом в этой звенящей тишине послышались другие звуки, которые стали собственным пульсом, невольно остановившемся, для всех. Линии на мониторе излучали божественную кривизну, это была самая прекрасная картина на свете. Ни одному визуальному искусству не сравниться с тем, как мерцают зеленые линии на темном мониторе, как они, словно ряд пирамид, дергаются вверх, венчая собой жизнь, которая разгоняет кровь по венам, которая заставляет сердце биться. Сюэ Ян, услышав эти звуки, открыл глаза, но прежде, чем зацепился бы взглядом за эти дергающиеся линии, вдруг лишился чувств, потеряв сознание и кулем свалившись на пол. Нож в его рукаве немного оцарапал ему руку, но это было ничто в сравнении с тем, как звуки «его» пульса обожгли ему сердце, обжигающей волной бросившись в голову… Когда-то, это было очень давно, Сяо Синчэнь, ожидая Сюэ Яна поздно вечером, прилег на лавку, чувствуя ужасную усталость. Он уже и не помнил от чего, но ощущал, что очень, очень изможден. Не настолько, чтобы упасть замертво, но как-то всё равно чрезмерно. Его мышцы словно налились свинцом, веки потяжелели, он никак не мог заставить себя встать. Вроде и не заснул, вроде и снов не видел, но эта ужасная тяжесть… не давала ему даже пошевелиться. Он и не понял, сколько так пролежал, было тепло и тихо, и, кажется, ему бы ничего не помешало остаться так навсегда, тем более, что это было так спокойно, так умиротворяюще. Вот только сердце почему-то было неспокойно, и именно это мешало ему уснуть окончательно. Оно… билось, билось в странном двойном ритме, словно рядом было еще одно бьющееся сердце, и эти звуки никак не давали ему войти в тот сон, который отрывает все пять чувств от внешнего мира. Вот и получалось, что он вроде и спал, но окончательно погружен в сон не был. — Вот так дела, — знакомый голос, который был бы узнан им среди сотен других, вынудил Синчэня распахнуть глаза. — Ты что тут так долго делаешь? Сяо Синчэнь оторвался от лавки, выпрямив туловище. Сюэ Ян, лицо которого было удивленным, смотрел на него, держа под мышкой свою красивую коробку для швейных принадлежностей. — Почему ты здесь? — повторил он. Синчэнь по какой-то причине и слова не мог сказать, он, удивляясь себе, смотрел на Сюэ Яна таким удивленным и волнительным взглядом, словно его появление здесь было… чудом? — Я извелся весь, искал тебя, а ты, оказывается, здесь. Не стыдно тебе? Сяо Синчэнь по-прежнему не мог ничего сказать. Он смотрел на него, на которого падал свет единственного на всю улицу фонаря, падал на них обоих, на него и на эту скамейку. Вокруг было тихо, возле самой светящейся лампы шумно летали сверчки, а в воздухе, кажется, летал запах теплой летней ночи, но по какой-то причине совершенно нейтральной по запахам. — Ты всё это время был здесь? — Сюэ Ян выглядел настолько красиво, его руки не дрожали, его спина была ровной, а губы были красными. Он был так молод, волосы не ниже шеи, черные и плотные, самые любимые на свете. — Я… — заговорил Синчэнь и вдруг горло сжало от боли, а глаза… повлажнели. — Я… ждал. Едва сказал — и слезы тут же хлынули обжигающим потоком. Они молча смотрели друг на друга, и лишь звуки сверчков окружали, словно тихое шуршание под окном. Сюэ Ян смотрел на него и вдруг шмыгнул носом. — Тебе больше не нужно ждать, — сказал он и печально улыбнулся. — Я… я пришел. Пойдем домой? Сяо Синчэнь не поверил собственным ушам, не поверил он и услышанным словам. Какая-то неведомая сила загнала его сюда, буквально прижав собой, не давая ни пошевелиться, ни открыть глаза, ни услышать что-либо, кроме звенящей пустой тишины. И вдруг вновь зажегся свет, уши услышали голос, а перед глазами появился… он. — Это… так? — всё еще не верил Синчэнь. — Это действительно так? Ты правда пришел… вернулся ко мне? — Как ты попал сюда, любимый? — еще горше улыбнулся Сюэ Ян. — Мы же… шли вместе в этой темноте, а потом вдруг наши руки разомкнулись. Я так долго искал, не раз с ума сошел. А было так темно. Я… искал. Теперь слезы начали течь и из его глаз. — Я… ждал, — губы Синчэня задрожали. — Я так долго ждал. Меня что-то увело от тебя и вдруг стало так тяжело, я ничего не мог сделать, только… ждать. Он протянул было руки, подавшись вперед, но ноги его словно онемели, однако прежде, чем он с шумом упал на колени, руки Сюэ Яна сплелись с его и придержали, не позволив случиться этому ужасному столкновению с землей. Сяо Синчэнь смотрел на него, озаренного ярким свечением в этой кромешной темноте и плакал, чувствуя, что не умирает, а наоборот, живет. Сердце так гулко билось, волнительной дрожью дрожало всё, даже чувства, такие текучие, как кровь. Было бы лишь сердце, чтобы их гнать. И оба сердца бились. — Я… ждал, — снова повторил он, и голос его звучал каким-то благоговейным шепотом, таким тихим, словно боялся спугнуть человека, который держал его. — Так долго тебя ждал… Крупные капли слез стекали по его щекам, и вовсе не свет так жег ему глаза. Свет разливался изнутри, он был сияющим и теплым, и красивым, как свет звезды, которую держишь в своих руках, пылко и бережно прижимая к сердцу. «Я не смог удержать твою руку…» «А я отпустил твою…» — Уйдем... вместе, — улыбаясь тихой улыбкой, сквозь слезы сказал Сюэ Ян и поцеловал его пальцы. Тепло этого поцелуя покрыло кожу живым бархатом, больше похожим на другую кожу, которая не отстранялась, и только теперь Сяо Синчэнь понял, что то чувство тепла было не внутри него — оно было извне, не давая ему замерзнуть… Линии на приборе сверкнули более продолжительной кривизной, но Сюэ Ян этого не услышал. Он сидел в кресле у самой кровати, рука его сжимала руку Сяо Синчэня, внутренние стороны ладоней были плотно прижаты друг к другу, пальцы, подрагивая привычной, уже давно неосознаваемой телом дрожью тем не менее тоже сжимали, хоть и не так сильно. Сюэ Ян спал привычным для себя чутким сном, где каждый звук или малейшее волнение извне могли пробудить его даже из самого глубокого сна. Обычно слух отключался телом в такой фазе сна, но Сюэ Ян приучил себя спать чутко и тревожно, из-за чего, можно сказать, не спал вовсе, лишь короткими перерывами, и то ненадолго ныряя в глубокую фазу сна, после чего очень быстро выпрыгивал из неё, порой в тревоге резко просыпаясь. Однако, несмотря на это, он не сразу почувствовал на ребре своей ладони тончайшее давление, словно подушечки пальцев, в огромном бессилии, тем не менее пытались более плотно ощутить его кожу. В этот момент Сюэ Яну снились кошмары, уже давно ставшие постоянными спутниками его снов. Ему снилось как что-то невидимое, но без сомнения сильное, пригибает Сяо Синчэня к земле. Тот пытается встать, но сил так мало. Он пытается, но затем падает. То, невидимое, кружит над ним, теперь оно пытается поднять его, а не получается. Сюэ Ян видит, как оно пытается поднять что-то изнутри самого тела Сяо Синчэня, это что-то похоже на какое-то бесформенное сияние, переливающееся, похоже на опал. Игра цветов в этом минерале всегда напоминали Сюэ Яну человеческую ауру. Все видели вселенные и звезды, а Сюэ Ян видел человеческую ауру, которая напоминала ему сияние самой души, только через разноцветные призмы тела; то же мерцание, тот же набор цветов. А сейчас он смотрел, как что-то похожее пытаются вырвать из тела Сяо Синчэня, с силой пытаются вырвать, какие-то жестокие силы, но… не получается. Сяо Синчэнь лег неподъемным грузом, даже не шевелится, словно спит. Его… будто хотели убить, а он ушел в такой глубокий сон, как в ту же смерть, но поменьше, и закрылся, затвердел, покрылся непробивной оболочкой, как опал, всё сияние спрятав. И не вырвать… Сяо Синчэнь разделял с ним любовь к этому камню, он очень привлекал его. Сюэ Ян говорил, что Сяо Синчэнь похож на белый опал, а Сяо Синчэнь говорил, что Сюэ Ян похож на огненный опал. Сяо Синчэнь говорил, что черные опалы сияют всеми цветами радуги, порой даже ярче и прекрасней, чем те, которые не покрыты такой тьмой. «Сияние изнутри исходит, — говорил он. — Чтобы на камне увидеть, нужны глаза, а вот в человеке… такое видят не глаза. Для этого другой взор нужен, тот, который когда-то стал звездами в темном полотне вселенной. Сияние льет изнутри, и почувствовать его можно тоже лишь нутром. Там глаза не нужны. Там сердце просит…» Огненный опал был похож на мир, в котором найдешь не солнце, как внешнюю оболочку, а его свет, разлитый среди облаков, делающий небо злато-огненным, как на картинах, где тоже не видно солнце, а лишь только… свет, и всё, что он освещает. «Вот, как ты сияешь…» Сюэ Ян зашевелился, растревожившись этим сном, и невольно сжал свою ладонь так крепко, что сделал очень больно, но спящий человек бы не отреагировал, он уже не раз так делал, в страхе сжимая его руку. Словно стрела пронзила грудь Сюэ Яна, когда он услышал сдавленный стон, буквально вырван этой неожиданной болью. Резко подорвавшись, еще расфокусированный зрением он вскочил, и, взяв лицо Сяо Синчэня в свои ладони, широко распахнутыми глазами всмотрелся в него. Он слышал тяжёлое сопение и видел, как грудь того вздымается быстрее. Сердце Сюэ Яна замерло в груди. — Эй, вы! — дрожащим голосом, но, тем не менее, громко позвал он. Дверь тут же широко распахнулась, на пороге возникли заспанные удивленные лица. — Скорее, зовите всех сюда! — и переведя взгляд на лицо Сяо Сичнэня, еще более дрожаще, но уже очень тихо прошептал: — Всех зовите… — Очнулся… — неверяще прошептал кто-то из парней и тут же выскочил в коридор. — Скорее врачей! Он очнулся! — Он очнулся… — в таким же неверии вторили другие, испытывая такую дрожь, которую не отыскали бы и за три жизни, до того сильное волнение, учитывая их отношение к Сюэ Яну и знание всех этой истории, пронзило их. — Очнулся… Сюэ Ян же, словно страж из каменного изваяния, неподвижно трясся над ним, пожирая глазами всякую морщинку, которая прорезалась от того или иного движения мышцами лица. — Ты слышишь меня? — дрожащими руками гладя его по лицу, шептал Сюэ Ян. — Любимый, ты слышишь меня? Это я, Сюэ Ян. Сяо Синчэнь был очень слаб. Он был сконфужен тем, что тело настолько плохо поддавалось ему, он распахивал губы, но не мог издать ни звука, так слаб он был. Слабость пугала его, он был расфокусирован и растревожен, и только тепло на щеках и знакомый запах, смешанный с влагой соли, успокаивал его и не давал лишиться разума, так он был расфокусирован и растерян. А еще он чувствовал, как зудят глаза и веки. Он не знал, плохо это или хорошо, но стал чуть более сильнее вертеть головой, словно повязка на его глазах и была этому причиной. Он хотел поднять веки, он ничего не помнил — не успел еще вспомнить. — Что? — не понимал Сюэ Ян, с тревогой смотря на него. — Что… что ты вертишься, что тебе болит? Что мне сделать, скажи что-то, скажи… Но Синчэнь не мог говорить и выгнул шею, пытаясь дать понять. И Сюэ Ян понял. Глаза его стали больше, он сглотнул и бросился везде выключать свет, оставив лишь далекое сияние из ванной, освещающее комнату тусклым золотым светом. Он боялся, что любой свет может повредить, если глаза Сяо Синчэня видели. Но он не знал наверняка, однако сердце уже сильно забилось. Он осторожно поддел повязку и аккуратно снял её, а под ней отцепил специальные пластыри, которые были на веках. Сяо Синчэнь тяжело дышал, словно только сейчас и осознавая сам цикл дыхания. Снятая повязка не уняла зуд, и приложив немалые усилия, очень медленно, часто моргая, даже толком не подняв веки, он стал открывать глаза. Сначала он ничего не увидел, ничего не понял. Он вообще не мог осознать ни тьму, ни свет. Сюэ Ян смотрел на него, смотрел на попытки открыть глаза и снова прижал ладони к его лицу, в этот раз ближе к вискам, ближе к глазам. Глаза повернулись, но совершенно точно на источник тепла, неосознанно, инстинктивно. А потом поднялись. Сюэ Ян молчал, только губы его дрожали. Он смотрел и не мог поверить, что снова видит эти глаза, что они… вновь смотрят на него. Он не знал видят ли они его, но совершенно точно они были повернуты к нему, которого сзади озаряло тусклое золотое свечение, лицо которого было бледным и изможденным, а в черных волосах змеилось серебро, робко спрятанное за ушком. Такой худой, такой обессиленный, но… всё еще сияющий, всё еще прекрасный, смотрящий на него, ждущий… теперь уже его ждущий, отпустивший всё и более ничего не желающий, кроме него самого. Сюэ Ян вздрогнул, когда из уголков век Сяо Синчэня стекли слезы, а зрачки стали больше. Не почувствовав этого, по щекам Сюэ Яна тоже скатились слезы, и он не в силах был произнести ни звука, впервые онемев не от горя…«Вдруг мои глаза открылись, Все стало ясно. Мы все сияем, Свет светит на наши лица, ослепляя. Мы... мы все в свете; Мы, мы сияем...»