Повесть о Сибирской колонии

Февраль. Село Верхний Бор Мама и бабушка Никиты и раньше хорошо ладили, а на почве сельского хозяйства окончательно спелись и вовсю строили планы на весну и лето: выменять у соседей ягнят, поросят, а потом оставить теленка и все лето косить и сажать. Держать косу обещали научить даже Никиту, так, чтобы он не отрезал себе случайно ногу. Работы оказалось гораздо больше, чем выпадало в юности: дрова наколи, воды наноси, снег почисти, со стиркой помоги (в ледяной воде полоскать, между прочим!). Если он и получил какую-то выгоду от переезда, то только трехразовое домашнее питание. Электричество в деревне в начале зимы еще оставалось, как и проводная телефонная связь, хотя сами телефоны стояли не в каждом доме. Счастливые обладатели пользовались ими все охотнее, опасаясь ходить по гостям. Выбираться в магазины и на почту все же приходилось, хотя туда пускали по одному человеку, а продукты протягивали едва ли не на лопате. Детей перестали возить в школу из соседних деревень и воинской части. Но у всех рядом жили родственники, включая немощных стариков, а дети регулярно сбегали поиграть даже под угрозой ремня. Поэтому к тому моменту, когда жители забеспокоились, что давно не видели своего соседа, сыпь расползлась далеко. В первом «сыпном» доме Верхнего Бора закутанные в противопчелиные костюмы и респираторы участковый и фельдшер обнаружили того самого соседа, пожираемого болезнью. Он уже слег, и даже не понадобилось самоубийственно подходить вплотную для постановки диагноза. Продолжать разговор делегаты предпочли со двора. – Его в лесу что-то цапнуло, – плакала жена больного, обнимая покрытых сыпью детей. – Думали, может обойдется. Побоялись, что нас из деревни выгонят. В средние века чумной дом бы сожгли вместе с жителями. В лучшем случае – с предварительно умерщвленными. В двадцать первом веке даже в глубинке не нашлось никого, кто взял бы на себя такую ответственность. – Нас потом самих… – предупредил участковый. – Предлагаю изолировать их в доме. Перевозить в медпункт смысла нет, мы им ничем помочь не можем, а он может понадобиться другим, – безжалостно отрезал фельдшер. – Оставим их умирать? – вспомнил глава сельсовета статью «оставление в опасности». – Если обессилят – будем приносить еду на крыльцо. Если найдем добровольцев. Предлагаете в таких смешных средствах защиты туда Нину кинуть? Остальные покачали головами, жалея беглую медсестру и как человека, и как ценный ресурс. – А где пес? – спохватился участковый, которого сегодня еще не облаивали. – Ушел умирать, – высунулся из дома старший ребенок. Делегация отшатнулась от дома и от пустой будки. – А если он… превратился? – тревожно оглянулся глава, пытаясь нервно погладить усы и натыкаясь пальцами на медицинскую повязку. – Монстры – это антинаучно, – укорил его фельдшер. – Просто идиоты запугивают народ в интернете. Развлечение у них такое. – Да-да, – покивал глава, решив тайком отправить участкового искать труп по кустам вокруг участка. Результата это не принесло, только адреналиновые всплески от каждой вспархивающей птички и бородатую шутку «нет тела – нет дела». Через неделю изуродованное болезнью тело само вылезло из своего логова и пронеслось по деревне, кидаясь на не успевших убраться с дороги и спрятаться за воротами людей и животных. Собаки разбегались от него, как от бешеного. Пока на крики обулись и выбежали местные охотники, пока достали ружья, пока загнали тварь по улицам, она ворвалась в несколько недостаточно укрепленных дворов, разорвала двух человек и тяжело ранила четверых, пытавшихся отбить родных и сумевших зарубить монстро-пса топорами и вилами. Деревня в одно мгновение будто вымерла. Сорвавшийся глава сельсовета кричал, брызжа слюной, что никакой демократии больше не будет, и отправил фельдшера при поддержке участкового осматривать каждого человека в каждом доме, в первую очередь на пути следования пса-монстра. Избежавшие нападения жители горячо поддерживали принудительную изоляцию укушенных, а самые сердобольные обещали приносить во двор воду из колонки. Раненных собак застрелили на месте, а труп монстра оттащили к брошенному разваленному дому на отшибе, чтобы сжечь. Запятнанную телегу решили оставить, мрачно переговариваясь «не в последний раз, раз уж началось». Такие болезни редко забирали одного. Едва ли не половина деревни высыпала по пути следования похоронной процессии или подошла к костру, чтобы убедиться: слухи не врали. Сыпь приносит не только мучительную смерть. Потому что собаку это существо напоминало отдаленно и только верхней частью. – Мне плохо! – объявила ветеринар, без трепета кастрирующая любой скот, а теперь принявшаяся массировать себе грудную клетку под ключицей. – У меня галлюцинации. Это существо из одного фильма, который я как-то смотрела, вот и все. – Такое с длинными кривыми лапами, зубами, как у кабарги, и пастью до хвоста? – уточнил фельдшер. – Да. – Пойдемте выпьем, коллега, потому что я его тоже вижу. Тело сожгли, отчаянно крестя и жалея, что еще в советские годы в селе снесли церковь – существо всем своим антинаучным видом требовало ведра святой воды. В толпе на полном серьезе перешептывались, стоит ли забивать умершим от сыпи кол в сердце, чтобы не выбрались обратно из могил. Даже фельдшер не стал поднимать за такие слова на смех. – А представляете, если корова? Полтонны с клыками… Хорошо, что они по стайкам сидят... – Медведя из ружья укладывал, и корову застрелю, – пообещал местный медвежатник и ушел организовывать остальных охотников в ополчение. Всех раненых разместили в клубе, приспособив его комнаты под инфекционное отделение, а семьям запретили выходить из домов. Через два дня умер «нулевой пациент», и его отвезли на кладбище на той самой телеге. – Вот же какой ты скотиной оказался, а, – сплюнул рядом с могилой бывший одноклассник умершего. – Сколько лет тебя знал, никогда бы не подумал. Теперь все перемрем. – Не все, – влезла троюродная тетка покойного, баба Груня. – Имувитет у кого есть, тот не помрет! Судя по решительно стиснутой клюке, пережить она собиралась по меньшей мере половину деревни. На въездах в населенный пункт вывесили красные тряпки в качестве предупреждения. Красными же лоскутами пометили все дома, в которых обнаружили сыпь. Алые пятна на фоне снега смотрелись, как отметины на коже. Один из укушенных так и не заболел, и главной его проблемой стала оставленная монстром-псом большая плохо заживающая рана на бедре, с которой его в другое время давно бы отправили в райцентр. Посреди одной февральской ночи неожиданно пропало электричество и больше не появилось. Не освещаемые больше фонарями улицы погрузились во тьму, а жители – в страх и отчаяние. Сотовая связь пропала, а по стационарному телефону райцентр – поселок городского типа – больше не отвечал. Крепкие ворота, заколоченные подворотни, ставни на окнах и экстренно заточенные топорами верхушки заборов создавали иллюзию защиты от соседей-нелюдей. Однако выяснилось, что коровы и овцы очень даже легко заражаются и начинают есть друг друга и пытаться проломить стенки стаек, примыкающих к соседним участкам. Шерсть мешала увидеть у животных высыпания на коже. На цепь посадили всех уцелевших собак. Прошел слух, что кошки – божьи твари, чувствуют вселяющихся с сыпью чертей и предупреждают любимых хозяев. Ценность кошек выросла невероятно. – Пошли, Мусенька, коровку кормить, – подхватывала бабушка Никиты свою любимицу перед походом в стайку, и даже пробовала цеплять на мордочку маску, но Муся сопротивлялась. Глава сельсовета стал выходить из дома исключительно с «персом» жены. Породистый, привитый, привезенный из города кот сидел на руках, не желая морозить белоснежные лапы о плебейский снег, и взирал на людей так, что всем встречным становилось неловко за свой потертый вид. Кота тут же окрестили «главным эпидемиологом». Из тех, у кого дома хранилось оружие подходящего калибра, не все умели метко стрелять. Еще меньше согласилось нести дозор. У единиц хватало духу выстрелить в изменившегося человека. Никто не взял на себя решение врываться в дома и убивать заболевших. Фельдшера и медсестру перестали брать на осмотры «сыпных», запоздало сообразив, насколько от медиков зависит само существование любого поселения. Несколько человек покончило с собой. На домах, отказавшихся впускать проверку, повесили черные тряпки. Некоторые их срывали, но глава сельсовета в ярости лично нарисовал на их воротах кресты черной краской, ненадолго передав кота на хранение участковому. Представителя силовых структур глава брал с собой в качестве второго талисмана, чтобы жители ограничивались исключительно угрозами «пальнуть за произвол». Первым от «рук» монстров-людей погиб охотник-медвежатник: отправился проведать соседа. – Василич, мать твою, сиди дома. Сдохнем все без врача! – напустился председатель на фельдшера, отвязывающего лайку во дворе охотника. – Жалко. Он говорил – настоящая, обученная, любой след берет, – погладил фельдшер собаку, тоскливо вглядывающуюся в сторону, куда ушел хозяин. А тот так и лежал на чужом крыльце, разорванный собственным соседом. Дальше в доме лежало чудовище, спрятавшееся обратно от солнца и расстрелянное прибежавшими охотниками, и его мать, почти уже не встававшая из-за сыпи. Наблюдение подтвердилось: монстры боялись прямых солнечных лучей. – Может, сразу с домами сжигать? Днем. Все равно никто здесь селиться не станет, – обсуждали на площади перед магазином, держась подальше друг от друга и прогоняя тех, кто пришел без маски. – Чтоб деревня сгорела?! Совсем рехнулся, старый! – Да я младше тебя! – А давайте сперва стены водой обольем? Зима, может, огонь не перекинется по льду-то… Из пламени твари принялись выбегать на улицу охотнее. К четвертой неделе от обнаружения «нулевого пациента» отчаянных голов для проверок не осталось, фельдшер заболел и самоизолировался дома, оставив медпункт ветеринару. – Василич, не бросай! – причитали жители, и фельдшер хладнокровно пообещал давать устные консультации, пока не сляжет. Через два дня сыпь проявилась у ветеринара. – Мы вам инструкцию напишем, куда что прикладывать, – пообещала она, велев заколотить медпункт, пока односельчане не разграбили. – Возьмете книги у Василича, не хуже научитесь, он на тройки заканчивал. Беглую медсестру, как последнюю надежду, глава сельсовета велел не выпускать из дома, пока эпидемия не пройдет. Чтобы было, кому лечить выживших. Жители перестали выходить даже во дворы, забрав в сени птицу и уцелевшую живность. В темных избах давили страх и темнота. – Мусенька, как же нам с тобой сходить за водичкой? – сокрушалась бабушка. Колодцы и колонки располагались недалеко друг от друга для тихих, мирных времен. После появления монстров расстояние оказалось непреодолимым. С соседями мама Никиты запрещала общаться всем близким еще до обнаружения заболевшего, но сыпь все же проскользнула. Как мама подозревала – от коровы к бабушке. – Крысы, должно быть, – бормотал отец, разглядывая в зеркало свою красную шею. А в одно очень солнечное утро родители подняли Никиту с постели, впихнули в руки легкую сумку с вещами, нож, Мусю и велели идти к близкой воинской части. – Если Мусенька начнет шипеть – лезь на дерево, – гладила его бабушка по спине. – И ты ее не бросай. Память будет. – С ума сошли?! Помирать так с семьей, а не в лесу, – сопротивлялся Никита, пока отец выталкивал его за дверь. – Ты пока на тот свет не собираешься. Иди, скажи, чтобы прислали помощь. Скажи, мы очень просим. – Позвонить же можно! – Может быть, – пожал плечами отец. – Только разве что председатель знает куда. Но, сдается, в лесу сейчас безопаснее, чем на улице. Иди огородами. Как в детстве бегал. До оврага, по дороге до вырубки и налево. Смотри, не сворачивай. До темноты, главное, дойди. А мы тебя ждать будем. Мама просто тихо плакала. Узкую проселочную дорогу к вырубке не чистили, и за время изоляции деревни от мира к ней всего один раз подъехал военный патруль, предлагая дружбу и бартер. И когда Никита проплутал почти до самого вечера, то теряя дорогу, то снова находя, греясь о спрятанную под курткой кошку, а потом вышел на вырубку, он от усталости уже крепко сомневался, что пришел куда надо. И свернул не в ту сторону.