Хроники одиноких вечеров

Пальцы невесомо скользят по тонкним струнам виолончели, каждое мгновение рискуя быть поранеными. Но Фёдор слишком осторожен, чтобы это случилость, и в следующую секунду его рука тянется за смычком, а после заунывная мелодия льётся в тишине нашего убежища. Фёдор называет его "гнездом", и в этом правда есть некоторый смысл. Но если бы не сырость, нашему малышу было бы тут куда лучше... Кроха на моих руках тихо дремлет, пока Фёдор продолжает играть на инструменте, привезённом из нашего далёкого края. Помнится, именно с таким звуком метель завывает в окнах старых деревенских домов. Силуэт любимого человека отбрасывает на стену дрожащую, дымчатую тень, и мой шёлковый халат тоже переливается в тусклом свете торшера у постели. В последние недели мы с сыном почти не покидаем этого места - небезопасно. Фёдор уверен, что наша тайна еще покрыта вуалью, и это стоит ценить. Потому как мы стали его "ахилессовой пятой", беззащитные, но любимые Федором. Мы тайна для всех: Детективного агентства, Портовой мафии и даже для союзников Феди. И нашему сыну уже почти три года. Я не перестаю бояться ни на минуту, иногда подолгу глядя на стальную дверь. Иногда тревога становилась настолько сильной, что я думала, что вот-вот какой-нибудь одарённый вышибет её при помощи своего дара. Но этого не происходило, и как и четыре года назад, Фёдор оберегал меня от всего в глубине этих катакомб. У нас было всё для нормальной жизни, и места нам хватало. Только свободы не было. Наш сын рос худощавым и болезненным, как и Фёдор, переняв его печальную задумчивость. И его отец, подолгу что-то шепчущий ему у колыбели, допускал сына к своей душе ещё ближе, чем меня. Малыш прижался к моей груди, защищённый от всего мира плечами своего отца, который уже оставил виолончель и склонился над нами. Я лежала с ребёнком на кровати, наконец, усыпив его, не без помощи колыбельной Феди. В последнее время, он не каждую ночь оставался с нами, что давало лишь больше поводов для беспокойства. Фёдор мягко положил ладонь мне на щёку: - Времени у нас не много. Уже готово новое пристанище для нас. Уйдёте этой ночью. - Но... - понимаю, что бессмысленно возражать - Что-то случилось? - В Йокогаме скоро будет очень неспокойно, - он кладёт ладонь на спину нашего ребёнка - Лучше вам покинуть город. Малыш спит так сладко, и совсем не хочется тревожить его сон. Фёдор снимает свою шапку, укладывая её рядом с нашим сыном, а после заботливо целует меня в лоб. Никто никогда не сказал бы, что он способен на эти чувства. А меж тем, мужчина начинает уходить в сторону двери, и я понимаю, что он будет замешан в ближайших погромах. Под лопатками холодеет от осознания, с чем он столкнётся лицом к лицу этой ночью. Привстаю на локте, тихонько зовя его по имени, и наш сын тоже поднимает сонную голову, сладко зевая: - Папа? - мальчик недоумённо смотрит на отца - Ты перестал играть... Кажется, сердце Фёдора сжалось, и он вернулся к нам. Мягко водрузив свою шапку на голову сына (хотя она явно пришлась ему не по размеру), мужчина поднял его с постели: - Хочешь сегодня полетать на вертолёте? Малыш смотрит из-под шапки так, будто совсем не понимает сказанного, лишь крепко обхватив отцовскую шею. Фёдору не чужда любовь... Он гладит сына по голове своей бледной рукой, тихо отвечая на вопрос, который тот не смел задать: - Ты же не можешь вечно сидеть тут взаперти. И твоя мать уже устала от воздуха подвала. - Мы пойдём туда, где ты работаешь? - Нет, но это я расскажу тебе позднее. А сейчас можешь ещё немного поспать. - А ты будешь рядом, когда я проснусь? Фёдор ничего не отвечает, усаживая сына обратно на нашу постель. Малыш забавно стягивает с себя шапку, до смешного серьёзно прижав её к себе. Слишком добрый... Я обнимаю ребёнка, а Федя обнимает нас двоих. Так и стоим, под монотонное тикание небольших часов на тумбе. Ровно сорок секунд, и ни мноновением больше - Фёдор отпускает нас, смахивая с моего лица скупую слёзку: - Надо же, у меня душа плачет...