Шкатулка с драгоценностями

***во избежание спойлеров читать после 13 главы основного фика***

      Брат встревожен, но сил реагировать на эту тревогу у Хуайсана нет.       Все, что ему хочется — свернуться несчастным клубком, укутаться в тот самый выдровый мех и... вспоминать. Следов на его теле уже давно нет, нечего тревожить, лаская себя долгими пустыми ночами, только на груди остались тонкие шрамики, складывающиеся в иероглиф 护. А-Ин сказал — они не исчезнут теперь уже никогда, в них впечатана не тьма — сила его души, единственное, что способно от этой самой тьмы защитить при столь близком взаимодействии. Ах, где же оно, это взаимодействие?       Хуайсан чувствует себя запойным пьяницей, надолго отлученным от вина. Его мучает жажда, и эту жажду не утолить ничем, даже если часами медитировать на страницы с самыми откровенными картинками, где он своей же рукой запечатлел по памяти образ возлюбленного демона. Ему бы хоть глоточек — после свадебных торжеств в Ланьлине, где он, считай, упился в днище, как говорит сам Вэй Ин, прошло чуть больше месяца. Хуайсан готов ползти к дагэ и умолять его придумать повод, чтобы навестить Юньмэн.       Он не успевает довести эту мысль до логического завершения действием — в комнату стучат, и это явно рука дагэ. Только от его кулака добротная дверь из черного кедра сотрясается, как тонкая бамбуковая перегородка, что так любят южане. В Хуайсане просыпается дух противоречия: только что он сам хотел идти к брату, но вот прямо сейчас ему вдруг начинает хотеться закопаться в подушки и одеяла поглубже.       — Меня нет! И на тренировку я не выйду! — к собственному стыду, Хуайсан слышит, насколько вышло плаксиво и жалобно, и потому только сильнее натягивает одеяло на голову.       — Да ну? — голос дагэ из-за двери звучит почему-то весело. — А я думаю — вылетишь сейчас, как стрела.       Возмутиться Хуайсан не успевает, потому что замирает на пару мяо, неверяще вслушиваясь в негромкий, тяжелый смешок, что звучит после этого заявления, и в голос, зовущий его мягко и ласково:       — Неужели наследник Не совсем не хочет видеть этого несчастного? Ах, сердце мое разбито, А-Сан, А-Сан, как это жестоко с твоей сто...       Дагэ, конечно, прав — Хуайсан вылетает, словно стрела, пущенная героем Хоу-И, и ему по правде плевать, случатся ли у того безобразия, что он творит, свидетели, кроме дагэ, или нет, потому что он виснет на высоченном Вэй Аньхэ, как обезьянка, едва ли не всеми четырьмя конечностями обвиваясь вокруг него, тычется мокрыми от слез губами куда попадает, и перестать реветь и целовать его не может.       Крепкая рука силой прижимает его голову к плечу, Хуайсан слышит:       — Цзюэ-ди, прости, видишь, его нужно успокоить. Мы придем чуть позже, дай мне пару кэ.       — Уверен, что этого хватит? — фыркает брат. — Через сяоши жду в кабинете.       Хуайсан слышит этот диалог, но не понимает ни единого слова. Он сейчас — один сплошной сгусток невыносимой жажды, а все, что может, скованный жесткими, жестокими руками — добраться языком, губами до испятнанной следами старых ожогов шеи, ощутить хотя бы вкус кожи — вкус чистой воды из родников Цинхэ, с солоноватым привкусом, как у того ручья, где они встретились впервые перед войной...       — А-Сан, ты залижешь меня насмерть, — тихо смеется Вэй Аньхэ, голос отдается дрожью в губы.       — Я тебя съем, — невнятно грозит Хуайсан, — если ты сейчас же...       И падает спиной на разворошенную постель. С края сползает и шлепается на пол, предательски раскрываясь на его любимом рисунке, сборник весенних картинок.       — М-м-м, какое мастерство, — замечает демон.       Хуайсана хватает только на то, чтобы спрятать лицо под ладонями. Но долго прятаться ему не позволено: на запястьях смыкаются цепкие ледяные пальцы, и он открывает глаза, глядя уже в то лицо, что привык видеть каждую ночь в Пристани Лотоса, в кроваво-рубиновый взгляд, от которого возбуждение мгновенно затапливает сознание горячей смертельной волной. Его стон больше похож на рыдание, и холодные губы выпивают его, как вино, слизывают с потрескавшихся губ. Хуайсан первым кусается, вымещая обиду за столь долгую разлуку, за смешок, звучащий в ответ на этот укус — кусает еще раз.       — А-Сан, ты отравишься моей кровью.       — Ум-м-м...мру счастливым...       — Я не позволю тебе умереть.       Больше они не говорят. От одежд их обоих избавляет Вэй Ин, и сегодня он не спешит сковать Хуайсана плетями тьмы, позволяя ему делать, что заблагорассудится. Лишь осторожно придерживает совсем уже сходящего с ума заклинателя, чтоб тот не покалечился, не причинил себе вреда. Недолго: у Хуайсана в самом деле не остается ни малейшего соображения, и Вэй Ин берет все в свои руки. Тьма оплетает тело Хуайсана тонкими жгутами, словно вяжет на нем диковинные узоры, заводит его руки за спину и удерживает. И становится так легко-легко, что сознание словно погружается в глубокую теплую воду: там, далеко над головой, рябит солнце, а здесь только грохочет боевым барабаном сердце, немой крик копится в груди, хотя его горло свободно, а рот занят только когтистыми пальцами, да и те вскоре исчезают, чтобы коснуться южных врат, скользнуть, едва ли встретив сильное сопротивление: за эти дни Хуайсан перепробовал все, чтобы хоть частью удовлетворить свою жажду, но так и не добился... ничего он не добился, только сделал хуже себе. Но сейчас он готов, раскрыт, и можно не медлить — и демон не медлит, понимая, что каждая мяо промедления для Хуайсана уже не ласка, а пытка. Первым же толчком нефритовый дракон врывается в него, как таран в уже дрогнувшие врата, нанизывает, как беспомощную добычу на копье — до самой бахромы у наконечника. И не останавливается, как не останавливается конная лава, врубаясь во вражеское построение. Хуайсан — все это: добыча безжалостного охотника, взятый штурмом город, вражеская армия, разбитая наголову... Он сдается, сдается, сдается... Кричит, дрожа и выгибаясь до хруста, выламываясь в тяжелых, болезненно-желанных судорогах. Он после не сможет назвать это привычным «восхождением к сияющему пику», нет, это было не оно. Это больше походит на полет смертельно-раненого дракона к сияющей луне, замирающий в высшей точке, чтобы смениться стремительным падением.       Должно быть, от испытанного облегчения, удовольствия, всей той мешанины чувств, что сгорела в нем высоким пламенем, Хуайсан теряет сознание, потому что приходит в себя от нежных прикосновений холодных пальцев к вискам и крохотных уколов темной ци, проникающей в меридианы. Это не больно, наоборот — приятно. Словно именно ее ему так долго недоставало.       — Открой глаза, А-Сан, — смешливо звучит голос демона. — Я знаю, что ты очнулся.       Хуайсан распахивает глаза, жадно смотрит: насмотреться бы впрок, да вот беда — невозможно.       — Ты здесь... А-Ин, ты правда здесь...       — Здесь. И гадаю — что случилось с моим Цинхийским Паучком, что он предпочел мучиться от неутолимого желания, но не вышел, чтобы позвать меня.       Хуайсан распахивает глаза еще шире.       — Я... мог? Я правда мог тебя позвать?       — А-Сан, — Вэй Ин наклоняется над ним, лбом касаясь горячего лба, это так приятно... — У тебя есть это право с того дня, как ты стал моим. Ты можешь позвать просто так, над любым ручьем Цинхэ, и я приду сразу же, как только выдастся свободное время, скорее всего — ночью. Но если тебе будет грозить опасность, пролей в воду немного крови. И я появлюсь в течение ближайшего кэ. Столько времени занимает у меня путь от Пристани к Юдоли. Ты запомнишь?       — Да, — шепчет Хуайсан, обвивая его шею руками. — А-Ин...       — Я останусь с тобой на этот день и ночь. Но сейчас нас ждет Минцзюэ, и это важно, А-Сан.       — А-Мао, — говорит Хуайсан.       Демон моргает и через мяо смеется:       — Пушинка? Ах, как это я угадал?       О чем он, Хуайсан понимает, когда они оба одеваются, и Вэй Ин, уже в облике Аньхэ, достает из рукава что-то, завернутое в пурпурный шелк. Сердце Хуайсана подскакивает и начинает биться быстрее. Он разворачивает подарок, нетерпеливо, дрожащими пальцами сдвигает крышку — он потом рассмотрит узоры на ней, а сейчас... Ох, сейчас ему важнее не запищать, как впечатлительной девице, получившей от поклонника побрякушку, потому что именно это ему и хочется сделать. Вот только это не побрякушка, это настоящее произведение искусства: на золотых кольцах покачиваются две серые жемчужины размером, наверное, с семя лотоса каждая, а под ними, в колпачках в виде цветочных бутонов — зеленоватые пуховые перышки, собранные кистью.       — У меня не проколоты уши, — срывающимся голосом говорит он. — Проколи, А-Ин. Прямо сейчас, я хочу это надеть!       — Хорошо, Мао-эр, — улыбается ему демон, и Хуайсан краснеет от непривычного обращения и удовольствия, что уж там.       К дагэ он идет, гордо задирая голову, серьги покачиваются, пушинки задевают шею, щекочутся, и ему трудно удержать улыбку. Но гораздо большим основанием для нее является не эта легкая щекотка, и даже не подарок, а то, что его возлюбленный идет рядом, касается рукавом его рукава. И то, что теперь Хуайсан знает: ему не нужен никакой официальный повод, чтобы появиться здесь, как и самому Хуайсану больше нет нужды мучиться от неутолимой жажды.