***
Гермес последнее время наблюдал за Кратосом, который вообще не проявлял к нему какой-либо агрессии. Парень иногда задумывался насчет этого, ненароком замечая какие-то странные детали. Он думал о Элладе, об Афине, о своем побеге…и кое-что заметил. После всего этого Кратос не тронул его, а наоборот, даже пытался вроде бы как…укрыть? Спрятать? Спасти? Это звучит бредово. Но все же, Кратос будто реально переживал за него. Он всё же спас его от двоих асов — а от скольких опасностей он смог его ещё спасти, о чем Гермес не догадывался, ослепленный гневом? Например, в момент ухода из Эллады — какая опасность ожидала его? Неужто Афина могла с ним что-то сделать? Определенно, это так. Но как насчет того, что он сделал с ним до всего этого? Это хороший вопрос. Но и на него Гермес не знает ответа. Он злился и до сих пор злиться на Кратоса за это. Но разве он этого не заслуживал? За те слова, что он тогда сказал спартанцу, действия, которые он предпринял в прошлом против спартанца, и бездействия, которые в итоге привели к гибели всего. В этом большая часть вины на нем — он знал о пророчестве, он мог что-то предпринять. А что из этого он сделал? Ничего не меняется — ничему он не учиться! Кратос — глупец, убивший свое дитя! Кратос — глупец среди богов и смертных! Навсегда обречен, навеки он проклят, он жаждет одной лишь мести! Гермес глухо рыкнул про себя. Он ненавидит себя за эти слова — вместо того, чтобы спасать оставшихся смертных, которых потом можно было бы заселить после восстановления мира (он ещё наивно думал, что Кратоса можно было победить), он дразнил спартанца и бегал, как шкотный ребенок. О чем он только думал?! Пока юноша размышлял про себя, к нему подошел Кратос. Последний какое-то время наблюдал за ним, понимая, что Гермес думал о чем-то неприятном. Парень был в последние дни крайне спокойным, даже как-то иногда не отшатывался от него. Но, несмотря на какую-никакую идиллию между ними, они не разговаривали друг с другом. Призрак Спарты не знал, о чем они могут поговорить, чтобы в итоге это не вытекло в очередной конфликт. Однако молчание было в какой-то степени давящим, и бледный воин медленно протянул руку к плечу, положив её на него. Юноша вздрогнул, затем неспешно развернулся к нему, зашуганно смотря исподлобья. Кратос спросил его тихим глубоким басом: — О чем ты думал? Гермес, опуская взгляд, дернул захваченным плечом и также тихо ответил: — Неважно. — Затем, когда призрак Спарты убрал руку, он заговорил. — Я думал о том, что наговорил тебе там, в лабиринте. Когда мы впервые встретились, помнишь? — Да. — Я… — Гермес взглотнул, не зная, какие слова подобрать. Вскоре они сами выходили из него, разрушив долгое разговорное воздержание. — Чувствую себя виноватым за все свои слова. Что говорил тебе, Пандоре. Я был одурманен злом — знаю, не звучит как оправдание моему поведению, — но все равно я отвечаю за свои поступки. От этого на душе стало легче — выговорится ему просто было необходимо. К счастью, бледный воин не перебивал его и никак не ехидничал. Вообще, он промолчал: выслушав вестника, призрак Спарты неопределенно хмыкнул и отошел от него. Этому юноша был рад — он вновь мог побыть один, и никто не собирался сбивать его ход мыслей. Мыслей, от которых становилось больно. Гермес задумался о своих родных и об их грехах. До всего этого он наивно оправдывал не самые разумные поступки родственников, ведь некоторые из них приводили к положительному итогу. А сейчас он понимает, что из-за их действий они создали это чудовище, которое потом и уничтожило их. Осознание этого заставило его пересмотреть его взгляды на всю прошлую жизнь. Как вообще он мог оправдывать всех их?! А сам-то как оправдывал самого себя? Юноша обнял самого себя, не зная, куда себя деть. Мысли кружили в голове, не давая долгожданного покоя, отчего парень начал ходить по хижине, беспокойно теребя руки друг о друга. Кратос вновь заметил его, немного раздражаясь от бесцельного блуждания подопечного. Он заговорил с ним: — Займись чем-нибудь полезным. — Полезным?.. А, точно. — Как-то рассеянно ответил ему вестник. Гермес начал искать инструменты, с помощью которых он вырезал на дереве. Идея заняться «полезным» делом показалось ему отличной, ведь это хоть как-то отвлекало от мрачных размышлений. Наконец найдя инструменты, юноша подошел к столбу, который остался недорезанным. Погружаясь в работу, он сосредоточился на завитках, вырезаемых на сосновом бревне. Стоило только отвлечься от работы, как тут же пришла мысль об отце. Парень попытался отмахнуться от неё, возвращаясь к резьбе, но она будто въелась. Он понимал, что Зевс тоже был охвачен грехом из ящика, и поэтому сильно изменился. У него с отцом всегда были теплые отношения — но после открытия ящика Пандоры они как-то охладели. Это в первую очередь проявлялось в том, что он ни разу не явился в тот момент, когда вестник находился в руках спартанца. Почему? «Если ты называл меня любимейшим сыном из всех, выделял из остальных, то почему ты оставил меня?» — подумал про себя Гермес, сжимая сильнее инструменты в руках: «Неужели зло было настолько сильное, что тебе стало плевать на собственных детей?!». Также пришло воспоминание, что отец был свидетелем смерти Афины. Даже на дочь ему было плевать. Гермес замахнулся молоточком, сильно ударяя по ножовке, создавая резкий неправильный рисунок. Обида прожигала горло, щипала глаза. Юноша оперся о столб, бросая инструменты, и всхлипнул. Всхлип, один, второй…слезы сами по себе текли по щекам. Кратос, видимо, услышал его и подошел, трогая за плечо вестника. Тот развернулся и в порыве чувств обнял его. Ошарашенный спартанец не стал отталкивать плачущего парня, лишь наблюдал за ним. Он хотел спросить бы его, что его довело до этого, но вряд ли тот сможет внятно что-то сказать. Вскоре Кратос все-таки отстранил от себя Гермеса, который чуть поуспокоился. Юноша, поняв, кому показал свою слабость, зашуганно отошел назад и уперся о столб. Про себя он гадал, что за это сделает ему спартанец. Тот, однако, скрестил руки и сказал: — Ты чего? Вопрос, сказанный без агрессии, принес вестнику некоторое облегчение. Парень ответил: — Я задумался об отце. — Он отвернул голову и заговорил, по большей части рыча. — Он…предал меня. Он ни разу не пришел ко мне на помощь. Может, он и заслуживал смерти. Призрак Спарты удивленно скинул брови. Даже он не считал, что сделал тогда правильно, совершив свою месть. Это начало его терзать с того самого момента, как только Зевс был мертв. Но услышать из уст — из чьих уст он это слышит! — юного бога, что их отец заслужил смерть, было неожиданно. Не найдя слов для ответа, спартанец неопределенно хмыкнул, дернув плечом. И он предчувствовал, что в их жизни что-то изменилось.***
Недели летели быстро, как это и должно было быть. Гермес не замечал уже дней, проведенных в хижине, ведь Кратос как-то невероятно расщедрился. Тот, видимо, чтобы подопечный не скучал, встретился с Фэй и забрал у неё вышивку, которую юноша оставил в её доме. Вестник увлекся новым старым занятием, снова погружаясь в тайны причудливых узоров и узлов. Кратосу, в принципе, нравилось, что парень был тихим и больше не отвечал ему грубостью. Также он стал более покорным: не перечил его словам, раскрывался перед ним, если спартанец задавал вопросы. Это приносило спокойствие и самому бледному воину, несмотря на то, что Гермес иногда пугался его. Но это мелочь: главное, что теперь он не выводит его на эмоции и был рядом, растворяя ему тревогу. Он честно себе признавался, что боялся за него, когда тот висел на петле и без сознания. Но…сейчас и ему, и юноше намного лучше. Гермес, несмотря на внешнее спокойствие, иногда ощущал беспокойство на ровном месте. Он не понимал, почему он это чувствовал, хотя Кратос был к нему даже как-то благосклонен. Юноша часто возвращался к воспоминаниям о прошлом и второй Титаномахии, которые духовно ломали его. Какая-то часть сознания убеждало его, что он сам виноват во всем, так что не должен страдать из-за прошлого. И юный бог понимал это, но, увы, огородиться от темных мыслей было невозможно: они сами, бесконтрольно приходили к нему, мучая по ночам. В какой-то момент Гермес решился немного сблизиться с Кратосом. И вот в чем причина: он полагал, что у них могли сложиться такие же теплые отношения, как с Афиной, — и, может быть, тот поймет, что вестник хочет загладить свою вину перед ним, и станет считать своим братом. Но к разговору нужно было подготовиться. Выждав момент, когда спартанец будет в относительном спокойствии, он подсел напротив него за стол и, собрав все свои силы, улыбнулся, заговорив: — Эй, Кратос, давай поговорим. Бледный воин обратил на него внимание и тут же опешил. Он и раньше видел улыбку на лице парня, но теперь она была какой-то…неправильной. На худощавом, поникшем лице эта яркая улыбка смотрелась неестественно и, откровенно говоря, жутко. Что-то даже встрепенулось в груди спартанца, леденящим кольцом обматывая сердце. Тем не менее, он услышал, что ему сказали, и ответил: — Так…о чем же? — О чем тебе могло быть интересно. — Не переставая улыбаться, ответил ему юноша. — Я знаю много чего, поэтому всегда есть тема, о которой мы могли бы поговорить. Если хочешь, можем поговорить о твоей родине Спарте — я долго наблюдал за нею, поэтому мне есть, что рассказать! От упоминания своей родины реакция у Кратоса была, однако, не такой, какой Гермес ожидал: он рыкнул, тут же резко заговорив: — Во-первых, прекрати улыбаться. — Юноша выполнил это, прижимаясь при этом к стулу. Призрак Спарты встал, огибая стол и подходя к испуганному вестнику. — Во-вторых, что тебе надо. — Я… — Парень замялся, сцепляя руки в замок и смотря на них. — Мне просто одиноко. Понимаешь, я заперт в четырех стенах только с тобой, и то ты на меня практически внимание не обращаешь. Это сводит меня понемногу с ума. — Правда? — Спартанец взялся за заднюю часть шеи юного бога, ощущая его напряжение. — Ты явно не просто так ко мне подошел поговорить. Что ты хотел? — Я хотел поговорить с тобою. Просто поговорить. — Его шею сжали сильнее, отчего Гермесу хотелось сказать «прекрати, мне больно», но промолчал. — А с чего мне верить, что ты просто хочешь поговорить со мною. Ты сделал слишком много вещей, чтобы я больше тебе не доверял. — Я вправду хотел с тобой поговорить. — Юноша глянул ему в глаза, всем видом показывая свою искренность. — У меня никого нет больше, остался только ты. Фэй тоже мне была близка, но ты не даешь мне с ней свидеться! Кратос ослабил хватку на шее и задумался. Действительно, юноше явно было одиноко, раз от отчаяния даже к нему подошел для разговора. Тем не менее, отпускать одного парня было опасно. Но кто сказал, что он не может его сопровождать. Гнев более не кипятился внутри него — ведь его никто не раздражал больше, — Да и на улице ни он, ни юный бог не были. Вскоре он отпустил юношу, и отошел в другой угол комнаты, взвешивая свои решения. Тем временем Гермес отошел от страха, который проник в его сердце от гневного поступка спартанца. Он вообще пожалел, что тронул Кратоса не в то время — оказалось, что тот не хотел идти на разговор. Хотя возможно он разозлился из-за упоминания Спарты, которая ныне лежит в руинах, ненароком напомнив бледному воину о том, что он сделал в прошлом. Юный бог облокотился о стол, запуская пальцы в волосы, и жестко корил себя за очередную ошибку.