Тьма не коснётся тебя

      Первый раз безвременье для Боромира закончилось только через два месяца после его заточения. В мир живых из застенок собственного разума и чувства вины его вернула боль. Оглушающая, дикая и пожирающая его изнутри. И тогда он впервые в жизни заплакал, чувствуя себя заживо погребённым, и силясь вспомнить, видел ли он здесь хоть кого-то? Он не понимал, как он выжил, но судя по тому, что вода в плошке была свежей, а от миски из-под каши не пахло тухлятиной, еду ему давали. На противоположной стене торчал чадящий факел, а в самой камере очень остро пахло речной водой, тиной и гнилью. Он находился даже не в темнице, а ниже уровня городской канализации. Самое ужасное, что он считал такое положение дел справедливым.       Второе открытие было ещё более неприятным для него, чем первое. Бельё на нём было сухое. Даже в чёрном беспамятстве и безумии организм выживал и сохранял остатки человеческого достоинства. Будь он всё ещё у орков, то порадовался бы тому, что всё ещё не сломлен, а сейчас он хотел прекратить этот «позор». Внимание привлёк скребущий звук и он не сразу определил его источник, пока пальцы правой руки не обожгло болью. Ногти сильно отросли и он медленно стачивал их о шершавые камни и не останавливался даже когда кровь окрашивала их. Боль он считал наградой и искуплением. Скорее всего он медленно сходил с ума. Тени его сознания уже становились материальными. Они дёргали его каждый раз когда он откидывался на стену в надежде, что холод камня добьёт его, но жизнь не миловала. Он гнил заживо, но не умирал, и в этом он тоже видел кару за предательство, за то что поклялся защищать, а сам «продался» кольцу за пустые, но такие нужные тогда слова о величии и возрождении славы Гондора.       Потом пришёл холод, который сковывал разум и тело и это было высшей формой жестокости. Теперь Боромир кашлял, иногда до тяжёлых приступов удушья, иногда просто хрипел и мысленно взывал к Илуватару. Эру оставался глух к его мольбам, и тогда он снова проваливался в чёрное небытие. Путая видения с реальностью, хотя какая реальность может быть в сырой промозглой камере, он не мог понимать что с ним, и только боль от сточенных ногтей давала понять ему, что он не сошёл с ума. В мозгу занозой засела только одна мысль — остаться человеком. Он пытался вспоминать историю эпох Средиземья, но теперь путал Маэдроса с Феанором, а Феанора с Фингоном. Только одна вещь была неправильной, иногда ему отчётливо казалось, что он чует запах лесного костра, и слышит голос, просящий его чтобы он был жив. Жив? А для чего? Для кого? Чтобы люди презирали его? Чтобы всё Средиземье знало, что он предатель-отступник? Но голос… Голос был знакомым, только вспомнить его он не мог.       Дорогу осилит идущий, так гласит народная мудрость. А как быть если толком не знать куда идти? Да и дорог-то почти не осталось. Война была закончена, осталось разорение, плач по погибшим и мародёры. Последних Леголас опасался. Даже при его ловкости и боевом опыте можно было сломить и его. Количеством. Это он понимал прекрасно, поэтому собирался в дорогу особенно тщательно. После битвы при Моранноне он какое-то время гостил в Рохане, затем навестил родное Лихолесье, и сейчас был приглашён на свадьбу Арагорна и Арвен.       От короля Теодена он получил в подарок редкой красоты жеребца и это тоже был мерас. Чёрный как враново крыло, быстрый и выносливый — то что нужно, чтобы добраться до Гондора достаточно быстро, но даже эльфу нужен был отдых, и не столько отдых, сколько совет. В итоге путь Леголаса лежал через Лориэнский лес. Доехав до границы он вспомнил Халдира, его задор, мудрость, некоторую надменность по отношению ко всем не эльфам. Стало тоскливо, но тут он услышал голос Галадриэль. Ты идёшь за новостями и советом. А путь твой тёмен. Не грусти, здесь ты найдёшь отдых и совет. Мы ждём тебя.       Лес не изменился, в нём так же царили покой и безмятежность, эльфы пели поминальные песни по погибшим, талперионы и лаурелины мягко освещали лес. Смешение серебристого и золотого света рождало дымку в которой виделись чудесные вещи. На этот раз его встречал только Келеборн, он смотрел так, будто бы знал, зачем Леголас снова явился под сень леса. — Идём, — он махнул ему рукой в сторону лесного озера. Гладь серебрилась и над водой поднимался туман. — Ты ищешь друга. — Да, — прошептал Леголас. — Мне открыто многое, но не всё. — Он жив? Где он? Что ты знаешь? — Леголас и так обладал вспыльчивым нравом, а тут, подстёгиваемый чувством вины и дурными предчувствиями, он не выдержал. — Да он жив, и мёртв одновременно. Ты можешь позвать его. — А он услышит? — в голосе было столько надежды, но Келеборн не стал лгать. — Может быть да, а может и нет. Но зов друга в ночи всегда ценен. Боромир снова очнулся, теперь уже в ясном сознании и с ужасом понимал, что с ним произошло. Он стал калекой: левая рука не шевелилась, висела мёртвой плетью, раны вокруг орочьего железа воспалились и стали гнить. Он приподнял кисть более здоровой руки на уровень глаз и несколько минут смотрел как капли крови падают на пол, колени, зависают на кончиках ставшими болезненно-чувствительными пальцами и прошептал в отчаянии: — Неужели я сойду здесь с ума? Превращусь в дикое животное? — ответ он не хотел знать. Он облокотился на стену и провалился в грёзы. Дверь в камеру распахнулась и он закрыл глаза закрываясь от яркого света факелов. Перед ним стоял король Арагорн, и выглядел он теперь совсем не так как на совете у Элронда. В чернёном доспехе с насечкой белого древа Гондора, в походном венце, сверкающем металлом, высоких чёрных сапогах и в окружении военачальников, он представлял собой грозное и пугающее зрелище. Боромир попытался встать, чтобы встретить приговор достойно, но не хватило сил. Король даже не заговорил с ним, несколько стражей заковали его, чем вызвали боль в ранах на запястьях, и поволокли наружу. Он не мог сам идти и его тащили спиной вперёд к толпе, жадной до зрелища. Никогда в Гондоре не было публичных казней, но видно Арагорн припомнил его фразу про то, что Гондору не нужен король. Кто-то засвистел в толпе и… Ты не можешь умереть, продержись ещё немного.       Боромир вздрогнул и очнулся. Надежды не было, тогда он сдался. Откинувшись к сырой стене он пытался укачать себя, остановить истерику, но почти ничего не получилось. Так в итоге и заснул и сны его были тяжёлые. Он видел глумящуюся толпу и свою казнь.       Коридор встретил внука Исильдура затхлостью, плачущими сырыми стенами, хлюпаньем воды под ногами. Казалось, он становился всё уже и уже, потолок нависал над самой головой и единственное, что разгоняло этот сумрак — чадящий факел стража, идущего впереди. Двое телохранителей короля только переглянулись. Вся ситуация отдавала фарсом, но они следовали за своим владыкой. Наконец скрипнула дверь и охранник холодно бросил: — На колени перед своим владыкой, — и только тут Арагорн заметил узника, о котором его известили, поименовав несчастного недостойным и низложенным. Несущим свою кару, как и положено безымянным: смиренно и покаянно. Мужчина, сидевший у стены, с трудом оттолкнулся от неё, всё ещё сдерживая стоны, и опираясь одной рукой о каменный пол, попытался выполнить требуемое. Вторая рука висела плетью. Всё пошло не так, как видел Боромир в своих кошмарах. Он сразу узнал короля, но не было рядом ни стражей, ни советников. Да и сам король был не в венце и парадном камзоле. В камере был всё тот же Арагорн: тёмно-зелёная рубашка, мягкие коричневые гамаши, короткие сапоги. Венца на голове тоже не было и это уже вселяло надежду, что всё пройдёт тихо и не публично. — Что он сделал? — Арагорн был спокоен, впрочем как и всегда. Именно спокойствие, терпение и способность много запоминать и видеть целую картину, не раз спасали ему жизнь, давали возможность узнавать любую информацию. Он умел читать людей как открытую книгу и никто, возможно кроме Арвен, не знал что у него на душе и на сердце. — Он смалодушничал. У него не хватило мужества предпочесть смерть позору орочьего плена. — Какая дикость, — выдохнул Арагорн забирая чадящий факел у стражника. Он подошёл ближе, осторожно положил руку на плечо тощего, одетого в какие-то лохмотья мужчины. Вещи имели буро-коричневый цвет и казалось, прилипали к телу. Полуседые волосы сильно отросли и сбились колтунами, неаккуратная рыжая борода скрывала нижнюю часть лица, а в глазах была пустота. Казалось он ничего не замечает, но как только король коснулся его, он заговорил, пытаясь склониться к ногам Арагорна. — Ваше величество, вы снизошли до меня ничтожного и в вашей власти прервать мою никчёмную жизнь. Я понимаю, что заслужил только позор и…       Арагорну казалось, что у него кружится голова. Голос, он узнал этот голос, и от этого было ещё ужаснее. В этой фигуре отощавшей, но всё же старающейся сохранить человеческое достоинство, те его крохи, которые возможны в таком состоянии, он не узнавал Боромира. Того храброго, самоуверенного, но всё же честного и верного своему народу. — Тебе ли кланяться, друг мой, — он подхватил его под здоровую руку, пытаясь поставить на ноги, но те всё время подламывались. Один из телохранителей попытался подставить плечо, но узник задрожал. Слишком свежи были воспоминания о том, как его волокли сюда. В груди теплилась надежда, что его казнят как воина — мечом. Арагорн понимал, что было бы лучше нести Боромира на носилках, но чутье вопило чем меньше людей увидят своего первого стража в таком состоянии, тем лучше будет для самого Боромира. Из подземелий в замок было два пути. Первый вел через кухни и коридоры прислуги и был короче. Второй шел через задний двор огибал галерею и через зимний сад позволял попасть к королевским покоям. И если в коридорах вечером было многолюдно, то во дворе уже никого не было, а стража внутренних покоев дворца не была словоохотлива и точно не задала бы лишних вопросов.       В лицо пахнуло морозной свежестью, а глаза начали слезиться от света, благо был вечер и замученный воин смог разглядеть двор и убедиться в благородстве короля. Ни души: не было глумящейся толпы, которую он представлял, не было плахи и палача. Не бросалась в глаза дыба или телега у которой его могли запороть на смерть. Двор был пуст. Рядом были только Арагорн и двое молчаливых стражей. Значит меч пронеслась в голове мысль, и чтобы там не говорил его отец, он решил уйти смиренно, но с честью. Они почти достигли середины двора, когда он начал вырываться. — Пустите, я сам, — он освободил руку только потому что ему это позволили. Сделал вперёд два неуверенных шага, растянутые и несколько раз вывихнутые и грубо вправленные стопы причиняли много боли, и опустился на колени. Вознёс краткую молитву Валар, а затем, ещё способной двигаться рукой откинул волосы с шеи и склонил голову. Всё должно было кончиться быстро. Короткий взмах меча и всё. — Я смиренно принимаю судьбу, — замер в ожидании последнего в жизни удара.       При свете хмурого вечера Арагорну удалось разглядеть Боромира. Цветущий, пышущий силой и здоровьем мужчина исчез. Бледный, едва живой, то что изначально было принято за лохмотья оказалось повязками, наспех сделанными из рубашки. Вся спина представляла собой бурую корку непонятной грязи, от которой поднимался запах гнили. Тело тряслось точно в страхе, но Арагорн понимал, что это лихорадка. Было непонятно, как до сих пор Боромир оставался жив. Неужели чувство вины продляло агонию? — Боромир, — король присел на корточки, приподнял его подбородок и заставил смотреть себе в глаза, — ты же пошёл за мной потому что поверил. Верь мне как когда-то.       За годы скитаний Арагорн насмотрелся на многое, и даже предполагал, что Боромир просто напуган или одичал в одиночной подземной камере, где было слишком холодно и сыро. Его восхищала стойкость пленника. От Боромира пахло болезнью и ранами, но даже на вскидку было видно, что тряпки пытались повязывать аккуратно. Воин до последнего старался поддерживать себя в человеческих, на сколько это было возможно, условиях. Только вид рук ужасал, с кончиков пальцев медленно капала кровь, а Боромир этого не замечал, он всё пытался сточить ногти о камни двора. В самых кошмарных предположениях Арагорн не мог представить, что Боромир считает себя предателем и отступником, искренне верит, что заслужил все эти муки и позорную смерть. С этими словами он всё же приподнял Боромира и покачиваясь, игнорируя попытки охраны помочь, направился к целительским палатам, чувствуя как всё слабее и слабее становится страж Гондора. Распахнулись белые двери, украшенные резными изображениями Белого Древа и в безмолвии палат пророкотало: — Все сюда!       На зов своего Короля вышли Старший целитель и Иорет, одна из лучших целительниц госпиталя. Снова всё взорвалось болью, но Боромир не стонал. Нёс кару как воин, терпел и молчал, даже когда пришлось отмачивать повязки, осматривать раны, даже когда рассматривали грудь, обезображенную рваными ранами и покрытую гноящимися нарывами. Старший целитель отвёл Арагорна подальше от кровати и тихо заговорил: — Мы не можем помочь, он умирает. В ранах орочьи железные пауки и мы не сможем их достать, они тянут из него жизнь. Вы можете отсрочить его конец или чуть облегчить состояние, руки короля — руки целителя, но всё же нужна эльфийская медицина. Король вздохнул, он и сам был сведущ в эльфийской медицине, да и являлся полуэльфом, но его сил могло и не хватить. — Перенесите его в покои наместника, я сам займусь его лечением. Пока стража выполняла приказ Арагорн поднялся в покои Арвен и в прилегающей гостиной застал Леголаса. Тот крепко обнял короля и сейчас был просто рад, что долгое путешествие закончилось и он может отдохнуть перед дальнейшими поисками. Искать в итоге не пришлось. Леголас с ужасом смотрел на Боромира, к которому привёл его Арагорн. Замешательство не продлилось долго. Он подошёл к гондорцу и легко прикоснулся к плечу. — Ему очень больно. Он во тьме, я помогу ему.       Опять перед глазами были знакомые лица. Сколько ещё презрения ему нужно было вынести? Судя по всему его переместили в отдельные покои, здесь в дали от целительских палат его бесцеремонно положили на стол. В прошлом боевой товарищ ощупывал его от чего тело разрывалось на куски. Чтобы отвлечься и не заорать он рассматривал Леголаса. Сейчас на нём не было привычного боевого доспеха, но и парадное долгополое платье с узкими расшитыми рукавами эльф не носил. Зелёная хлопковая рубашка, с засученными по локоть рукавами обнажала мускулистые подвижные руки. На распахнутой груди мягко блестела подвеска с белым светящимся камнем. Как заворожённый он следил за тем, как король поливает руки эльфа, чувствуя терпкий травяной запах. В котелке на каминной решётке кипятились инструменты, сам эльф был угрюм. Он мельком взглянул на Боромира, вздохнул, стряхивая капли влаги с рук, и коротко попросил: — Арагорн, держи его, не то сейчас брыкаться будет. Странник прижал его к столу и на грудь легли шершавые руки лучника. Бережно были удалены старые повязки. Эльф взял кусок корпии и обтёр края первой раны, среди воспалённой плоти мелькнуло чёрное железо и эльф отдёрнул руку. — Что там? — тихо спросил Арагон. — Орочье железо, — почти выдохнул Леголас и перешёл к следующей ране. Там был ещё один кусок стали. Из раны на плече выглядывал третий, рука уже была холодная, точно мраморная и висела плетью. Леголас даже не был уверен, что сможет её спасти. Кто-то приподнял ему затылок и к губам поднесли небольшой бурдюк. Он бы выпил, но это была не чаша, а личная вещь короля. Сейчас он просто не смел коснуться её, чтобы не поганить. — Вы милосердны, владыка… — он тяжело сглотнул, но договорить ему не дали. — Это надо выпить, — Леголас всё больше хмурился, — иначе будет ещё больнее. — Я не смею. Я всё понял, смирение главная добродетель воина, а я не был. Всё произошло по моей вине. Если бы я мог, я бы служил вам верой и правдой, мой король.       Он крепко схватил руку Арагорна и тот почувствовал судороги несчастного человека. Боромир вцепился в его руку с такой силой, что остались багровые пятна, которые через несколько дней нальются синевой. Странник посмотрел на Леголаса, ища его поддержки, эльф вздохнул, последний кусок проклятого железа он обнаружил глубоко в бедре, почти у паха и заговорил, понимая, что в таком состоянии Боромир его не выслушает, он обратился к Арагорну. — Железные пауки — страшная вещь. Изготовленные из чёрного железа, закалённые кровью назгулов они причиняют нестерпимые муки тому, кто испытает на себе их мощь. Когда мне было восемь сот лет один воин в нашем войске получил такую рану. Эльфы сильнее и выносливее людей, но как же он орал пока не достали этого паука. Те полчаса показались ему длиною в вечность. — Пока он рассказывал часть инструментов и бальзамов перекочевала к столу. — У Боромира их шесть, и как я понял они в нём с момента той битвы, а он молчит. Более мужественного человека я не видел за всю свою жизнь. Он оставил рану в покое, подошёл к изголовью и снова протянул бурдюк. — Прошу тебя, выпей. И… — эльф вздохнул, — я ещё привяжу тебя, иначе не справлюсь.       При этих словах Арагорн многозначительно показал взглядом на руки и ноги Боромира. Запястья и щиколотки опоясывали уродливые рубцы, красные, воспалённые. Следы от орочьих верёвок, грубых и жёстких. Их плели так, чтобы доставить как можно больше мук тому, кто ими был связан. Эльф кивнул, взял широкие бинты и бережно обернул их вокруг щиколоток, сделав петлю он пропустил оставшуюся часть под ножками стола и обмотал несколько раз. С сомнением посмотрел на руки и покачал головой. — Держи его, — с этими словами эльф взял длинный пинцет, подвинул к себе деревянную миску и осторожно зацепил железо за «ножку». Плавно повернул и потащил на себя. Боромир задрожал всем телом, крылья носа затрепетали как у принюхивающегося хищника, лоб взмок а в глазах застыли слёзы. Это восхищало и одновременно пугало. Чувствуя насколько плохо Боромиру, Арагон тихо заговорил: — Ты больше не терпи. Слышишь? Не терпи, иначе сердце не выдержит. Ну же, кричи, прошу, кричи.       Леголас с омерзением отложил железку в лоток и перешёл к следующей, той что расположилась под самыми рёбрами и впивалась почти в кость. Проклятые вещи, нужные для того чтобы мучить. Он взял ещё пинцет и осторожно начал отделять край плоти, Боромир почти задыхался, но не кричал. Вместо этого он пытался ещё говорить, просил прощения у всех, каялся и сожалел о том, что оказался бесполезен. Арагорн слушал внимательно, удерживая за здоровую руку и прижимая плечо к столу, понимая что страж прощается с жизнью. Леголас хоть и был хмур, но не останавливался, боролся как мог, благо опыт в схватках и исправлении последствий «орочьего гостеприимства» у него был. — … сегодня я пошёл бы с тобой на край света. Мой брат, мой вождь, мой король. — Тогда кричи. И сейчас это приказ, — Арагорн сурово смотрел на Боромира, тот на секунду замер, в его душе прокатилась волна облегчения. Король действительно простил его, не принял в счёт измену. Теперь можно… Теперь не страшно умереть.        Боль прошивала накатами. Теперь он вскрикивал, стучал ладонью о стол, пытался биться головой, но король удерживал его. Тяжело вздыхал, вскрикивал, терял сознание, снова приходил в себя и смотрел на короля, эльфа, судорожно вздыхал и снова нырял в беспамятство.       Леголас становился всё бледнее и бледнее. Извлечение проклятых вещей было для него сродни физической боли. Хотелось прерваться, лечь и уснуть и никогда не подходить к проклятым вещам, но каждый раз он удивлялся, сколько терпел Боромир и понимал, что жестоко его так бросать. — Леголас, — Арагорн посмотрел на друга, — прервись, прошу тебя. Тебе ведь больно. Ты касался таких ран. Леголас едва заметно вздрогнул, никто и не заметил бы, но от Арагорна это не укрылось. — Я знаю как это больно, тот воин… — Это ведь был ты? — Да. И я не могу видеть как страдает один из самых великодушных людей. Я достану проклятую сталь и всё. И ещё немного осмотрю руку и… — Остальными ранами займусь я, — Боромир снова задёргался и король сильнее навалился на него. — Ничего-ничего, сейчас станет легче, — зашептал он прямо в ухо Боромиру. Тот всхлипнул и снова затих. Как только последний кусок проклятой стали покинул тело и Леголас выдохнул, над лотком поднялся чёрный дым и через несколько секунд ничего не осталось кроме пепла и сажи. — Вот что отравляло его и причиняло боль, — почти зевая сказал эльф, — плечо надо лечить, теперь ему не будет больно.       И верно, боль терзавшая тело отступила, ушла и течение эльфийской магии ощущалось чем-то приятным, ласковым, как в далёком-далёком детстве, чего он точно не заслужил. Он открыл глаза и посмотрел на короля ища хоть какие-то следы презрения, отвращения или злости. Их не было, Арагорн выглядел усталым, немного ошеломлённым, но всё тем же, с кем они сражались в Мории, ели из одного котла. Тот же следопыт, способный если надо принимать жёсткие решения. Хотелось оказаться достойным такого короля, только если сам король позволит. — Леголас, отдыхай, я позову Иорет и дальше она справится, — эта мысль вызвала у Леголаса резкое неприятие. Он даже и сам не понял, почему, но как-то встрепенулся и заговорил на эльфийском. — Ему и так плохо, и он точно не захочет чтобы его кто-то видел таким беспомощным. К целителю он пойдёт только когда сможет сам идти. Арагорн кивнул и молча протянул руку вперёд, Леголас же налил в маленькую глиняную чашку отвар, добавил следом чуть резко пахнущих толчёных корней и протянул другу. Король приподнял Боромира за плечи, осмотрел багровую, плохо зажившую отметину спросил: — Наконечник стрелы вынули? — и потому как Боромир отвёл взгляд понял, что нет. — Надо выпить ещё это. На сей раз возражений не последовало, зато рука слабо поднялась. — Сам! — правда рука дрожала, да и сидел он с трудом. Арагорн осторожно придержал чашу, дождался когда настой начнёт действовать и заговорил. — Я вскрою рану и извлеку наконечник, а потом ты будешь спать, — и это было последнее воспоминание этого вечера. Точнее ночи, темнота окутала его, боль отступила и Боромир наконец-то заснул.