Тьма не коснётся тебя

      Время застыло для Боромира. Слилось в липкую массу, секунды тянулись годами, и если бы сейчас его кто-нибудь коснулся, он даже бы и не заметил. Всё было как в тумане: столько боли, столько сомнений, столько смертей — и всё напрасно. Отец навис над ним и вся его поза выражала недовольство. Солдаты не узнавали своего капитана, а холодный голос наместника стал ему приговором. Первый ему вынесла совесть, а второй звучал здесь: — Малодушный отступник, — губы Денэтора кривились в брезгливую гримасу. Он снял с пояса расколотый рог, показывая тем самым, что узнал Боромира, — ты не смел сопротивляться нечистым тварям! Ты умолял сохранить свою жалкую жизнь! Что же, просьба твоя будет выполнена. Ты не достоин смерти воина, не достоин жалости и даже презрения. У тебя больше нет родины, семьи, имени. Забвение — вот твоя кара и ноша, и если в тебе достаточно смирения, то, возможно, тебе подарят смерть и она станет развлечением для жадной до зрелища толпы.       Наместник развернулся спиной и, удаляясь, приказал страже отнести отступника в крепость на нижний уровень. Боромир не воспротивился, всё было правильно, всё справедливо. Он предал боевых товарищей, обрёк себя на муки, не уберёг солдат, ему не было места среди воинов.       Здесь не было ни дня, ни ночи. Только затхлая сырость, холодный камень и серый мрак. С той минуты как отец, теперь уже не отец, наместник отрёкся от него, он оставался здесь, покинутый и забытый. Стражники молча оставили его у дальней стены, спасибо, хоть не швырнули, один из них тряпками перевязал спину, вызывая агонию боли, поставил на пол миску с кашей и плошку с водой и так же молча вышел, оставляя Боромира наедине с тьмой и чувством неизбывной вины. Здесь, в камере, он сначала долго лежал в беспамятстве и горячке, сильно ослабел, но в своих снах видел, как убегает испуганный Фродо, как осуждающе смотрит Арагорн, как отворачивается Леголас.       Когда он очнулся первый раз, то понял, что лежит в исподнем. Кто-то из стражей озаботился, и это тоже было унизительно. И это, пожалуй, стало единственным свидетельством того, что к нему заходили люди. Единственное, на что хватило сил, это лечь у стены и ждать конца. Темнота и тишина камеры сами по себе стали страшным наказанием для него. Раз за разом перед его мысленным взором проносились все его поступки и мысли. Неверие лорду Элронду на совете, страх перед Галадриэль, проклятия, которые он слал вослед Фродо, ложь в глаза братству, орки, уносящие Мерри и Пиппина. А потом появились те, кто погиб из-за него, как он сам теперь считал. Тени солдат обвиняли его в трусости, малодушии, кричали, что он не достоин, и в редкие минуты ясного сознания он соглашался с ними, тени шептали, что король призовёт его к ответу, и ответит он как трус. И уставший разум сломленного человека верил в это.       Боромир вспоминал Арагорна и теперь понимал, что он настоящий король. Даже в одежде странника, в бою, в Мории и у походного костра в нём было то, что называлось породой. Спокойный, рассудительный, никогда не повышающий голос, но от одного взгляда которого мог пробрать мороз. Его слушались, ему подчинялись, и здесь, во тьме и сырости, Боромир понимал, что король вернётся на престол, и тогда представлял свой конец. По большей части это были смутные образы, рисовавшие разгневанного Арагорна в полном боевом доспехе, при парадном венце. Короткий приговор, а остальное варьировалось, но во всех вариантах казнь была публичной и «низкой». Иногда хотелось перегрызть себе вены, но опять же тени, осуждающие его, кричали, что милости избавления он не достоин, и тогда Боромир смирился. Счёл, что всё это правильно, и стал ждать конца наедине со своими кошмарами. Теперь у него не было ничего: ни семьи, ни чести, ни любви, ни прав.

***

      Леголас широко распахнул глаза и вскочил. Снова тот же кошмар. Снова он на берегу Андуина и должен делать выбор. Видит Эру, Боромир сражался храбро, и даже орочья стрела, пробившая ему плечо, не остановила его. Две другие скользнули по колету, отскочили от кольчуги и остались сидеть в плотной коже, и тогда орки навалились всей толпой как оголодавшие волки. И в этой свалке исчезли из виду Фродо и Сэм, Мэри и Пиппина унесли к Изенгарду, а тело Боромира так и не нашли. Нужно было сделать выбор там, на берегу. Кого спасать? Их осталось всего трое. Он сам сказал, что орочьи стрелы отравлены, что Боромира уже не спасти. Он никогда так не хотел, но братство бросило своего товарища.       Наследник Лихолесья подошёл к тазику для умывания, побрызгал на лицо холодной водой и решил, что Серые гавани подождут. Этот сон преследовал его с самого момента гибели Боромира. И всякий раз он просыпался в холодном поту, будто бы упустил что-то важное. Разум и скорбь твердили ему — Боромир мёртв. Не мирись с этим! Отомсти! Убивай каждую тёмную тварь, встреченную тобой. Не давай им пощады! А сердце и душа трепетали, будто бы страж Гондора был ещё жив. Иногда, в минуты затишья, у походного костра, перед битвой в Хельмовой пади, ему казалось, что Боромир взывает о помощи, молит о смерти, находится в глухом отчаянии. Наверное, поэтому, когда всё окончилось, Леголас был готов поступиться принципами и пытать каждую встречную тёмную тварь в надежде вызнать судьбу тела погибшего товарища. Ему не везло, орки хрюкали, смеялись, рассказывали о том, что могли сделать с трупом. И вариант "съесть" в этих рассказах был самым милосердным. Милость Эру снизошла на него уже тогда, когда он сам отчаялся. Захваченный пират, человек, ведомый желанием спасти свою шкуру, рассказал в ужасе, как развлекались орки под Осгилиатом, и по слухам, там и был захвачен первый страж и сын наместника Гондора. Больше информации он дать не мог, но этого хватило. Сборы не заняли много времени и ровно через три дня Леголас зашёл попрощаться с отцом. Он ожидал ярости, криков, угроз, но владыка вздохнул, сжал пальцами переносицу и тихо спросил: — Что за блажь? — Мой долг воина узнать судьбу Боромира. Вдруг он ещё жив? — Пустая твоя надежда, — грустно заметил король. — Он жив, — упрямился принц. — Жив. Не знаю как, но я это чувствую. — Хорошо. Пусть твой друг и жив, но Элессар позаботится о нём. Останься с нами. — Отец, ты не понимаешь… — Нет, это ты не понимаешь, — резко перебил Трандуил, — я уйду в Валинор и твоя мать будет ждать меня там. А ты не из дома Элронда. — И что? — хотя Леголас и начал понимать, куда клонит его отец. — Только Элронду и его роду даровано право выбирать судьбу и дарить благодать. Сколько пройдёт времени до того, когда твой друг умрёт? А ты останешься здесь проживать все эпохи мира. День за днём, час за часом. А потом всё забудется, и разольётся свет новых богов, а люди забудут союзы и договоры. И будет резня, и не одна. А через две эпохи люди вообще забудут о нашем существовании, а ты превратишься в вечного скитальца. Будешь менять места и страны, пока не останется ничего, кроме боли. — Я знаю, отец, но всё же я найду его. Лучше так, чем вечность знать, что мог найти, и не нашёл. Мог спасти, а не пытался. Я пойду, отец. Прощай.       Долго молчал Трандуил, смотрел на сына и видел что-то, что не мог понять. — Иди, мой сын. Я благословляю тебя.

***

      Ох, не зря наследник Исильдура страшился своей судьбы. Не зря! Показав свою доблесть в бою, доказав мудрость в советах, он должен был принять власть, не поссориться с местной аристократией, что характерно, сплошь военной, договориться с цеховыми мастерами, вызвать гномов — эти, по счастью, покидать Средиземье не собирались, — чтобы обновить разрушенные постройки и жениться, доказав народу, что он думает об их благе. Ну и сделать всё по традициям. Традиции он, конечно, знал, спасибо Элронду и эльфийским библиотекам, но на свадьбе и он, и молодая теперь уже жена устали ничуть не меньше, чем в боевом походе. Все амурные дела были отложены на день, просто хотелось спать. Благо что верные своему королю следопыты севера взяли на себя обеспечение безопасности и распорядка снова распечатанного королевского дома Гондора. Арвен почти сразу же занялась рукоделием, вышивая обереги, и написанием целительских трактатов.       К недовольству слуг наместника, их во дворец даже не пустили, но спорить с мрачными и ловкими "серыми тенями" в голову никому не приходило. Тем более, со стороны было понятно, что это боевой союз. Союз равных, они не кланялись королю, не вставали на одно колено, те, кто пытался так сделать по незнанию, получали такой взгляд, что у них надолго пропадало желание попадаться на глаза своему королю.       Именно таким размышлениям предавался личный страж Денэтора. Мужчина доблестный, смелый. Он не был обижен, как быстро от дворца и власти убрали всех "чужаков", он скорее был удивлён, если бы так не сделали. Всё же нужно было ввести короля в курс дворцовых дел, чтобы со спокойной совестью вернуться к жене и детям, да и заодно к своим виноградникам, как он и мечтал последние десять лет.       Солнце уже садилось, когда в кабинет Арагорна вошёл бывший советник Денэтора. Разговор шёл в основном о том, сколько войска содержалось в гарнизоне, что нужно закупить целителям, сколько зерна, вяленого мяса и солёных окороков закуплено было для обороны, и хорошо, что запасов ещё много. Городу не угрожал голод. О том, что трупы с улиц уже убрали и теперь расчищают каменные завалы.        Арагорн слушал внимательно, делал уточнения, что-то записывал и в целом был доволен. Наконец всё что нужно было передать королю, было сказано, и советник спросил. — А как быть с отступником? — Кем? — удивился Арагорн. — Недостойным и низложенным человеком, несущим свою кару смиренно, как и положено таким.       Это было что-то новое, в Гондоре обычно тюрем не было. За серьёзные преступления казнили, за мелкие штрафовали. Понятнее не было. — Что он сделал? — У него не хватило мужества убить себя в орочьем плену, — и видя, как хмурится Арагорн, торопливо затараторил, — это не мы. Да никто и не знает. Это приказ наместника. — Где он? — Я провожу вас. — Не стоит. Просто скажи, где он?       Сначала Арагорн хотел пойти один, но несколько соратников скользнули следом. Один нёс впереди факел, двое других сопровождали своего короля. Дело было простое. Просто забрать узника и вверить его заботам целителей. В итоге как и любое простое дело оно оказалось сложным, со множеством подводных камней, и ничего не оставалось как на ходу менять ситуацию.