Ardhon

— Ты друид? Бора неумолимо движется вперёд, будто загнанная погоней. Минджи едва поспевает за ней, но уже игнорирует всё — жуткие от всего леса звуки, скрип и шорох под ногами, саднящие и ноющие от дороги стопы. — Нет. Не говори ерунды. Бора идёт быстро, мелко, и Минджи за ней всё никак не может угнаться даже на своих длинных ногах. В темноте её маленькая фигура будто сливается с деревьями. Минджи глядит на неё, боясь потерять из виду, и неожиданно теряет из виду другое — Влетевшую в лицо еловую ветку. В нос попадает паутина и какая-то пыль, и Минджи фыркает, суматошно отмахиваясь, едва сдерживая чих и бурчание. Глядит вперёд чуть более внимательно, и от следующей ветки уже — подгибается и уворачивается. — Мама говорила, что друиды играют с огнём. Бора замирает. Торопящаяся до невозможности Минджи едва в неё не врезается. Бора четко, будто по команде, разворачивается и упирается своими ёмкими глазами в её. — Посмотри на меня. Минджи теряется под её пристальным, сощуренным взглядом. — Я смотрю… — Видишь огонь? — бросает Бора, заглядывая в глаза. Минджи в них совершенно случайно — тонет, как в озере. Мотает головой. — Потому что его там нет. И с этими сухими словами она так же резко разворачивается и уходит дальше в гущу. Минджи отмирает лишь спустя несколько секунд. — Но ты сказала, что я Анар! — хочет сказать она громко, но получается вскриком. Бора останавливается снова. Кладёт себе на плечо посох и в несколько шустрых шагов возвращается назад. — Послушай меня, Минджи, — говорит она тоном таким, будто отчитывает. — Что ты от меня хочешь? — Я… И правда? Что Минджи — от неё хочет? В голове моментально возникает такая кипа вопросов, что Минджи не может придумать ни единого. — У тебя есть десять секунд, — говорит Бора устало. — До чего?.. — До того момента, как мы пойдём дальше. Минджи закусывает губу. Её вмиг одолевает какая-то неконтролируемая злость. И она поначалу даже не понимает, из-за чего и на кого именно злится. Ей не хочется думать, что она злится на Бору, которая стоит сейчас перед ней, смотрит исподлобья грузно, тяжело, будто Минджи сама напросилась, сама привела несчастье в свой дом. Словно Минджи ей — ненужная обуза. И ей вдруг хочется топнуть ногой, махнуть плащом, или — ещё лучше — стянуть его с себя и кинуть Боре прямо в лицо. Развернуться и уйти. По пути — расплакаться. Вернуться домой. Забыть всё это, как страшный сон. Но чёрный треугольник, затянутый шпагатом у Боры на шее, неожиданно напоминает. Домой нельзя. Дома уже вовсе — может не быть. И Минджи и вправду для Боры — обуза. Но не… Ненужная. Нужная. — Почему ты меня спасла? Минджи вкладывает в этот вопрос все-все свои тревоги и терзающие сердце недобрые мысли. Надеется, что Бора моментально — растает, перестанет хмуриться, топтаться на месте, будто куда-то смертельно торопится. Но Минджи даже не знает, может ли Бора в принципе — растаять. Бора кажется ей куском льда. Таким же мертвым и холодным, как нависшая в небе луна. — Потому что они хотели тебя убить. Минджи не соображает мгновение, но затем у неё под сердцем что-то колет, и она вспоминает все крики, все слова, все бесконечные «убили», что она услышала. — Не только меня… — Не только тебя, — внезапно соглашается Бора. — Но спасла ты меня, — давит Минджи непонятно откуда взявшейся уверенностью. — Почему? Бора тяжко вздыхает. С таким чувством, будто её пытают самой худшей пыткой на свете. — Потому что ты Анар, — почти рычит она. — Я уже неско… — Почему я Анар? И тут Бора замолкает. Она застывает прямо перед ней, и Минджи едва ловит на её лице отпечаток растерянности. — Почему… Почему я? Почему не кто-то другой? Бора поджимает губы. — Я… — тянет она совершенно недоуменно. — Я не знаю. Минджи почти валится с ног. Она моментально чувствует себя так, словно её подвесили болтаться на огромное высокое дерево, без какой-либо опоры и возможности ухватиться за что-нибудь. — В смы… В смысле?.. Бора кусает губу. — Пойдём. Бора хватает её за рукав и тянет за собой. Минджи совершенно искусственно делает за ней первые шаги. Она смотрит на Бору перед собой, на чёрную холодную землю под ногами, и в голове вместо мыслей, вопросов — одна сплошная пустота. Она не может и двух слов связать, и выдернуть руку не может — тоже. Паникой сводит желудок. Но Бора на своём пути сметает все намеки на мысли, когда шепотом продолжает: — Когда я была маленькой, — начинает она так тихо, что Минджи едва слышит. — Я встретила человека. Минджи глядит на неё, и в лунном свете черты лица Боры вдруг становятся будто бы… мягче. Она хмурится, словно старается упомнить, или подобрать слова, но Минджи не чувствует в выражении её лица ни капли резкости. — Вернее… Меня встретили, — поправляется Бора. — И… Этот человек. Эта девушка. Она поймала меня за руку, пока я играла в кости в переулке. У Минджи в груди зарождается какое-то нехорошее предчувствие. Она чувствует на языке рвущиеся наружу слова — что дальше, быстрее, скажи — но не решается сбить собственное дыхание. — Прямо вцепилась. И сказала, — с тяжёлым вздохом продолжает Бора. — И сказала, что я должна найти Анар. Что я… Что я пойму, когда увижу. Я тогда даже не знала, что это значит. Лес вдруг сгущается, и сбоку кто-то протяжно воет. По спине пробегает холодок. Минджи вдруг хочется повернуть ладонь и самой вцепиться Боре в руку. — И я подумала, что… Что может подумать ребёнок? Что ерунда это всё, — фыркает она. Минджи слышит в усмешке горечь, и у неё внутри всё холодеет. — Но она держала меня так крепко, и говорила так внятно, что… Что я застыла и слушала. Каждое слово. Минджи тоже слушает каждое слово, тоже почти застывает. Неведомо, какая сила тянет её всё дальше и дальше за Борой. — Она сказала, что я должна… Должна найти Анар. И спасти. Спасти. — А потом… Минджи уже знает. Чувствует. — А потом раздались крики. Крики. Что происходит? — Она выкинула меня в стог, который был рядом, у забора. Тогда сено ещё было на земле. Почему они смотрят на неё? — Она швырнула меня. И я помню… Так хорошо. До сих пор. Как она посмотрела. Своими желтыми глазами. Мне будто прямо в душу. Почему крики не прекращаются? — И сказала снова: ты должна спасти. Они хотят схватить её. — А затем… И если они сделают это… Бора вдруг оборачивается. И у неё вместо глаз — лёд полной луны. — А затем, — рывком повторяет она. — Её убили у меня на глазах. — Что? Минджи даже не выдерживает для приличия паузу. У неё сразу же появляется чувство, что Бора не договорила, что Бора наконец-то — начала что-то про себя говорить, а Минджи прервала её своим шокированным «что» ни к месту, ни ко времени. Но Бора не обижается, ничего не делает; всё так же держит за рукав, за руку, и Минджи вдруг кажется, что она делает это для себя. Холод каких-то неестественных воспоминаний морозит душу. Бора как-то горьковато фыркает и сбивает посохом камень под ногами. — Вот такая история, — с лёгким веселым надрывом продолжает она. — Так что я, получается, должна была спасти тебя с самого начала? Минджи хочется уточнить, что Бора так и не ответила на её вопрос. Но возникшее в воздухе призрачное доверие заставляет её прикусить язык. Она чувствует, что Бора сжимает её рукав уже не так крепко, как раньше, и всё в голове Минджи вмиг становится неловким. Она ждёт, что Бора отпустит её и позволит лишь спокойно, отстраненно, как раньше, идти следом, но Бора не отпускает. И Минджи ловит себя на мысли, что не хочет. Не хочет, чтобы она отпускала. Потому что с её крепкой хваткой на душе становится спокойнее, а на сердце, непонятно почему — беспокойнее. Щеки начинает подпекать какой-то невиданный раньше жар. Минджи нервно сглатывает и пытается наспех придумать, что сказать, как сделать так, чтобы это прекратилось, но не заканчивалось. Цепляется мыслью за мысль, пока, наконец… — Я плохо помню своё детство, — зачем-то говорит она спустя целую вечность молчания. Неловко становится вдвойне. Втройне — когда Бора неожиданно оборачивается, и её глаза видятся маленькими и человечными, а не холодными и тёмными, как всегда. — Как по мне, — усмехается она. — Лучше вообще не помнить, чем помнить вот такое. — Но я помню… — невпопад продолжает Минджи. Бора хмурится. — Что? — Тоже… Что-то… Странное, — пытается Минджи собрать мысли в кучу. Воспоминания нечеткие, совсем аморфные, как мутный от огня дым. — Странное? — Да… Минджи понимает, что она знает это всё достаточно хорошо. Но на каждой мысли — словно белый, пыльный налёт, что она всё никак не может стряхнуть или сдуть. — Я помню, как мы с родителями пошли на рынок… — начинает Минджи. — И там было непривычно много народу… Я несколько раз чуть не потерялась. И пока я стояла у прилавка и ждала родителей, на меня тоже кто-то посмотрел. Бора смиренно идёт вперёд, и Минджи старается сделать разом две вещи: Собрать свои разрозненные мысли в кучу и подстроиться под её шаг, чтоб не дай Боже случайно не выдернуть руку. — Я обернулась и увидела девочку. У неё были короткие волосы, будто у мальчика. Но я почему-то поняла, что это не мальчик, — хмыкает Минджи. — И она смотрела прямо на меня так широко, что я подумала, что у меня что-то на платье. Но… Она до сих пор помнит эти глаза. Округленные, гигантские, словно увидевшие злого духа у Минджи прямо за спиной. — А потом мы с родителями пошли дальше. И я увидела, что на дороге что-то блестит. Какой-то медальон. Сейчас даже плохо помню, что на нём было… Будто узлы? Я не знаю. И… Я его подобрала. Бора вдруг останавливается на секунду и вперивается шокированными глазами в неё. — Серьёзно? — Ну, он был красивым, — неловко хихикает Минджи. Когда они застыли, ладонь Боры, сквозь ткань рубахи касающаяся собственной кожи, показалась Минджи неимоверно горячей. — Это очень опасно, — бурчит Бора. — Почему? — не понимает Минджи. — Потому что, — вздыхает Бора. — Никогда не знаешь, кто его носил. И каждый медальон что-то значит. Он может быть магическим. И если не знаешь, что это за медальон, лучше не прикасаться вовсе. Минджи поджимает губы и понятливо угукает. — И что в итоге? — спрашивает Бора. — И… Я его взяла, — продолжает Минджи, чувствуя вселенский стыд от её слов. За свою прошлую глупость. — И тут же меня кто-то схватил за руку. Я перепугалась. Поднимаю глаза, а там она. — Эта девочка? — Да, — кивает Минджи. — «Не прикасайся к тому, чего не знаешь». Так она сказала. И забрала медальон. А потом пришла мама и оттащила меня. И очень сурово сказала: она друид. Мне кажется, это был единственный раз, когда меня отругали. Я тогда чуть не расплакалась. Сама не знаю, почему… От воспоминаний о матери в горле возникает склизкий ком. У Минджи начинает покалывать глаза, и из носа снова течёт. Она жалко шмыгает, и Бора в ответ на это — лишь сочувственно поджимает губы. Минджи смотрит ей в глаза и читает всё без слов. Домой нельзя. Дома больше — нет. — Мама тогда сказала мне н-не подходить к таким больше, — вываливает Минджи, утирая нос свободной рукой. — Она сказала мне, что друиды играют с огнём. — Вы поэтому всё время повторяете это? — Что? — «Друиды играют с огнём»… Бла-бла-бла. — Это всё, что я о них знаю. На язык так и просится — о тебе. Но Минджи держится. Минджи отчего-то хочется Боре верить, но она понимает — верить нечему. И она ломается, гадает, всё никак не может разобрать, зачем ей так важно это знать наверняка. Чтобы успокоиться? Забеспокоиться ещё больше? Она не знает. Но пока Бора держит её почти за руку, не давит, не наседает, не говорит загадками и таким тоном, словно Минджи провинилась во всех грехах мира — ей не хочется ни о чём думать. Ни о чём таком, от чего сердце задыхается в панике. — Бора? — Чего? Минджи старается сделать голос спокойным и тихим. И спрашивает: — А ты правда… — мнётся она. — Не друид?.. — Правда. — Но тот пёс сказал… — Мало ли что он сказал, — рывком отрезает Бора. — Для них все, кто ходит по лесу, а не сидит дома от ужаса Ночи — друиды. Они слишком тупы. — Но ты… — Что я? — Так много знаешь… Бора вдруг фыркает: — Если я знаю больше тебя, это ещё не значит, что много. И уж тем более не значит, что я друид. — Ну да, но… — Что «но»? Минджи смотрит на Бору внимательнее, надеясь хоть что-то отыскать. Что-то, что заставит её задуматься. Но не находит ничего, кроме выстроенной взглядом стены. — Ничего. Бора чуть усмехается, почти — улыбается, сжимает покрепче руку на рукаве, и у Минджи сердце пропускает удар. Необъяснимое желание взять её ладонь в свою заставляет руки мелко дрожать. Минджи пугается этого, смотрит на Бору, пытается углядеть хоть что-нибудь, что позволит себе сказать — это из-за того. Бора вдруг отпускает её рукав и сговорчиво добавляет: — Вот и славно. Минджи вмиг становится одиноко и пусто.       

***

Они идут и идут. Неизвестно сколько, неизвестно куда. Усталость облепляет таким плотным слоем, что у Минджи в голове облачная пустота, а едва живых ног она не чувствует вовсе. Даже смотреть — тяжело. И когда Бора вдруг останавливается, Минджи едва не сшибает её и чуть не падает сама. Кажется, если б упала — подняться бы уже не сумела. Бора косится на неё, но не отчитывает. Присаживается на корточки, касается пальцами земли. Минджи прикусывает язык, чтобы ненароком не поторопить её, потому что боль от ног взбирается по спине и стоять оказывается во сто крат невыносимей, чем идти. — Тут кто-то прошёл совсем недавно, — говорит Бора так тихо, что Минджи с трудом разбирает слова. — Несколько человек. Минимум трое. Может, все пятеро. И у них, кажется, есть лошадь. Минджи упирается взглядом в землю. Прутики, камешки, трава, грязь — расплывчато мешаются в её глазах в одну тёмную массу. Какие следы? Какая лошадь? Минджи не понимает, о чём Бора говорит, но кивает невесть зачем. А Бора меж тем выпрямляется. — Пойдём, — шепчет она. — И будь тише. Неизвестно, кто это может быть. Минджи снова кивает, не чувствуя ни тревоги, ни страха. Сейчас она способна чувствовать только высасывающую душу усталость. — Мы ещё не слишком далеко от тракта, — бормочет Бора как будто сама себе. — А леса близ трактов всегда кишат разбойниками. Разбойники, мысленно повторяет Минджи. Хочется завыть, как те неизведанные лесные твари. Почему, во имя Луны и Солнца, на каждом шагу их что-то поджидает? Безопасность уже видится пустым словом, навевающим воспоминания о доме, где когда-то Минджи чувствовала себя неприкосновенной и защищённой родительской любовью. Теперь бежит, потому что дома — опасно. И дома нет, напоминает она себе. Есть Бора и бесчисленные опасности. — Дымом пахнет, — вдруг говорит Бора. Спокойно и размеренно, словно это ничего не значит. Она не сбавляет темпа, никуда не сворачивает, и с каждым шагом в воздухе чувствуется больше дыма, а вдалеке чудится рыжеватое мерцание. — Надо обойти… — сбивчиво шепчет Минджи, чувствуя копошащуюся в животе панику. — Нет. — Что?.. — Тихо. Минджи затыкается и закусывает губу почти до крови. Впереди совсем не иллюзорно колышутся тени, переливаясь оранжевым. Они подходят так близко. Слышны голоса. Смех. Потрескивание горящего дерева, шипение. Пахнет жареным мясом. Минджи страшно вдохнуть. Вдруг услышат, заметят, нападут. Придётся драться. Боре. А Минджи — дрожать в стороне от ужаса. Беспомощно и жалко. Её молящий взгляд впивается в Бору. Хочется взять её за руку и уйти подальше, не рисковать, но Бора вдруг оборачивается на неё и одним взглядом велит: «Стой. Жди». И Минджи приваливается к ближайшему дереву, царапая беспокойно кору и следя за тем, как Бора молниеносно скользит меж стволами и быстро пропадает из виду. Минджи вслушивается, и пока слышит гомон, перемежаемый смехом, ей спокойно. Ждёт. Боры всё нет. Её ведь нужно только посмотреть и вернуться — почему так долго? Минджи пытается высмотреть её в лесном сумраке. Без толку. Вдруг — хлопок по плечу. Сердце валится в пятки. Минджи с трудом давит вскрик. Бора — возле. Стоит, будто никуда не уходила, и глядит насмешливо, в глазах так и читается: «Потеряла?» Но от Минджи не укрывается какая-то задумчивость на её лице. Они отходят от чужого лагеря, и Бора останавливается там, где деревья растут тесно и густо, не пропуская даже луну. — Тут подождём, — сообщает она вполголоса. — Чего? — Это точно разбойники. Внесём немного справедливости в этот мир и сопрём у них лошадь, когда они заснут. — Ты уверена?.. — осторожно спрашивает Минджи. — Думаешь, я не могу увести чью-то лошадь? Минджи качает головой. Она думает — Бора может всё. Ноги перестают держать её в тот самый миг, как она понимает — наконец можно сесть. Земля ощущается мягче перины, и слёзы подкатывают к глазам, потому что абсолютно вся усталость обрушивается на Минджи вместе с облегчением. — Можешь поспать, если хочешь, — говорит Бора. — Я посторожу. Она тоже садится, вытягивает ноги и шумно, протяжно выдыхает. Её тело изнурённо обмякает, и глаза закрываются, словно невозможно трудно держать их открытыми, словно на это требуются силы, которых не хватает даже на то, чтобы дышать. Минджи становится невероятно стыдно. Почему она думает, что смертельно устала она? Когда это Бора спасла её. Это Бора вела их через лес всё это время. Это Бора дралась с псами. И это Бора собирается украсть для них лошадь, рискуя попасться. И Боре ещё предстоит вести их дальше и, возможно, драться снова, чтобы защитить её — Минджи. — Бора. — М? — Может, тебе стоит… Поспать? — Поспать? — Я… Посторожу. Бора приоткрывает глаза, долго-долго смотрит на Минджи и кивает. — Спасибо. К щекам Минджи отчего-то приливает краска. Она неуклюже стаскивает с себя плащ. — Зачем? — спрашивает Бора, расчищая себе пространство от камней и веток. — Укрыться, — бормочет Минджи чуть смущенно. — Холодно же. Бора — кажется — чуть-чуть улыбается и снова кивает. Минджи почему-то становится так радостно. Она наконец делает хоть что-то для Боры, а не только принимает её безграничную помощь. Она смотрит, как Бора расстилает плащ, укладывается, накрывается вторым, и вдруг спохватывается: — А ты… Не дашь мне свою палку?.. На всякий случай? — Палку?.. — Ну… Да… У меня есть нож, но палка длиннее, удобнее, если… Глаза Боры неожиданно делаются просто гигантскими от возмущения. — Палку?! Палки жгут в кострах, а это — посох! По-сох! Боевой! — Чщ, — шикает Минджи, прикладывая к губам палец. — Не кричи. — Сама ты палка, — обиженно ворчит Бора. — Это посох… — Я поняла. Посох-посох, — примирительно произносит Минджи. И осторожно уточняет: — Так что, дашь? — Нет! Бора отворачивается и ещё пару минут что-то бурчит себе под нос, пока не проваливается в сон. Забавная. Минджи улыбается.       

***

— Смотри, какой красавец. Могучие копыта глухо стучат по земле. Улыбка Боры становится шире, когда она смотрит на Минджи. А Минджи таращится на вороного, сливающегося с Ночью, коня, словно видит впервые. И она правда почти не видала таких. В их деревне, если у кого и были лошади, то всё чахлые, больные, умирающие от голода, как и их хозяева. А этот конь огромный, пышущий здоровьем и силой. Рядом с ним Бора выглядит просто крошечной. — Где они его достали, интересно. Красивое животное, — говорит она, ласково поглаживая коня по холке, и вздыхает: — Даже жаль. — Что жаль? — С нами загнётся. Бора суёт Минджи в руки какой-то мешок. Там что-то булькает. До Минджи с опозданием доходит — Бора заодно украла для них еду. Затем она как пушинка взлетает в седло. — Давно я не ездила верхом, — у Боры голос сочится довольством, и Минджи на лицо просится улыбка. — А я не умею… — говорит Минджи. И добавляет мысленно: боюсь. Страшно даже пытаться взобраться на это здоровенное животное. Бора протягивает руку. Минджи хватается, думая: Насколько её собственная рука — больше, а Боры — сильнее, крепче, надёжнее. В седле высоко, страшновато, неуверенно — и очень близко. К Боре. Минджи прижимается очень тесно и обнимает очень крепко, потому что места — мало, а держаться возможно — и хочется — только за Бору. Под руками она кажется такой хрупкой, словно защищать и оберегать нужно её, но Минджи чувствует, знает, что это огромное заблуждение. — Только не свались, хорошо? Голос Боры вибрирует совсем рядом и звучит будто иначе — мягче, приятнее, до мурашек. Они едут. Покачивание, скрип седла, стук копыт, тепло Боры — всё нагоняет сон. Но спать страшно, и Минджи копается в ворохе вопросов в своей голове, чтобы завести какой-нибудь разговор. Бора уже рассказала ей немало, но Минджи знает, что это песчинка на фоне неозвученного, по-прежнему неизвестного. Особенно неизвестного о Боре. — Бора… — зовёт Минджи. — М? — Ты говорила, что видела Солнце. Бора снова мычит — мол, да, и что? — Сколько тебе лет? Минджи по-простому любопытно. В её деревне многие — не видали Солнца ни разу, ещё больше — позабыли. А маленькая, ловкая и гибкая Бора выглядит немногим старше Минджи. Выглядела бы. Если б не глаза. Непроницаемые, глубокие, иногда острее клинка, повидавшие будто всё — ни одну Ночь и ни один День. И при том — не знающие ничего, кроме тьмы, едва-едва разгоняемой призрачной луной. — Двадцать шесть, — спокойно отвечает Бора. А Минджи округляет глаза. — Ого… — Ого? — У нас в деревне некоторые к тридцати становятся старейшинами. — И что ты пытаешься сказать? Что я старая или что мне есть куда расти? Минджи невольно усмехается, утыкаясь подбородком Боре в плечо. — Расти тебе точно есть куда… Только в двадцать шесть — как-то поздно… Бора протяжно вздыхает. — Осторожнее. Иначе я решу, что мне оно всё не надо и скину тебя с лошади. На секунду, одну краткую, но блаженную секунду на душе легчает. Пока Минджи улыбается с ворчливости Боры и чувствует ниточку привязанности между ними. Пока она просто держится за Бору и думает, что с ней со всем можно справиться, даже разогнать темноту Ночи. В эту секунду Минджи кажется, что всё будет в порядке. А потом она поднимает взгляд. Там Луна. Холодная. Равнодушная. Вечная. Минджи помнит. Самая долгая Луна. Самая длинная Ночь. Ничего не будет в порядке. — Бора… — тихо начинает она. — Что нам делать? Бора резко фыркает в темноту ночи: — Спроси что попроще. — Куда мы идём? Вздох Боры тяжестью оседает на сердце. — У меня есть одна мысль, — медленно произносит она, как бы нехотя. — Какая? — Мы едем в Бангу. Минджи это название практически ничего не говорит. — Оттуда пришли эти разбойники, — продолжает Бора, и Минджи прямо отчётливо слышит, как ей не нравится об этом говорить. — Я подслушала их разговор. — И… что там? — Они говорили о какой-то женщине. Которая едва не спалила их заживо. Минджи хмурится и сомневается. Ей кажется это несусветной глупостью — идти куда-то, незнамо куда, только из-за подслушанных у развязных разбойников баек. — Ну… — неуверенно тянет она. — А тебе не кажется, что… — Что? — Подожгла, ну и… — сомневается она. — Просто… Не в своём уме… И всё. Бора тяжело вздыхает, и Минджи вновь углядывает в этом тот же отчитывающе-уставший тон, что и всегда. — Она не факелом размахивала перед ними, — бурчит Бора. — И не пыталась столкнуть в костёр. Один из них сказал, что она подпалила ему бороду взмахом руки. — Взмахом руки? — Ей самой. — И ты веришь в это? Они же могли приврать или… — У меня нет выбора, — отрезает Бора. А Минджи слышит — у нас его нет. И в этом бесконечно много правды и бесконечно много отчаяния. — Нам нужно найти эту женщину, — говорит Бора. — И понадеяться, что она не сумасшедшая и не фокусница, а владеет магией. Минджи обжигает этим словом. Мама называла магию спасением и погибелью. Магия помогает дожить до Дня, плодородного, сытого времени; она же — может жизни отнимать, быть опаснее огня и безжалостнее Ночи. Мама говорила, что магии нужно сторониться. — Это же опасно, — пугается Минджи одной только мысли. — Магия. Ты уверена, что нам стоит?.. Бора перебивает: — Магия Огня, Минджи. Ты понимаешь? Огня. Минджи — нет. Минджи понимать — боится. — И… Что… — Ей немногие владеют. — Но ведь… — Я вытащила тебя из цепких лап льда не для того, чтобы ты постоянно сомневалась во всём на свете, — рычит Бора с видимым раздражением. — Прекрати. Минджи под сердце колит обидой, но затем её нагоняет. — Льда?.. Бора вдруг приспускает коня, и они рывком проносятся через несколько деревьев. Минджи невольно хватается за неё и покрепче вжимается в спину. Тепло. — Ты знаешь, кто за тобой пришёл? Минджи… Знает. И не знает — одновременно. Минджи видела её. Чёрную, пугающую, с длинным, расшитым серебром плащом, что укрывается, прикрывается темнее, чем самая глубокая ночь, волосами, и таким же мрачным, будто из преисподней, конём. — Я… Нет. — Но ты видела её? — Видела… Воспоминания накатывают, будто ледяной волной. Минджи помнит, как что-то под сердцем сжалось и перекрутилось, стоило ей заприметить вдалеке её чёрную, окруженную псами фигуру. И навсегда запомнить искаженное пропастью ненависти лицо. — У неё много имён, — продолжает Бора почти шёпотом. Тихо-тихо, будто их могут услышать. Минджи невольно думает: неужели боится?.. Неужели Бора — боится? От одной только мысли сердце задыхается в ужасе. — Знающие… Люди зовут её Дель Хэлег, — продолжает Бора. — Ледяной Ужас. — Она — маг? — догадывается Минджи. Бора всего на секунду оборачивается, продолжая удерживать поводья. И Минджи цепляется глазами за её покрытый темно-фиолетовой корочкой на глазу шрам. — Да. Не какой-то шарлатан. И не ведун. Маг, Минджи. Самый настоящий. Один из немногих. — Из немногих? — Их осталось совсем мало, — кивает Бора. — И доверять сейчас некому. Минджи вдруг возвращается к её первым словам. — И ты решила пойти в неизвестность? — Что ты имеешь в виду? — Ты так много знаешь о магии, — тихо говорит Минджи. В голове снова — рой вопросов. В первую очередь — к Боре. — И решила пойти куда-то, только услышав чей-то ненадежный разговор… — Я везу тебя за своей спиной, — рыком отрезает Бора. — Ты говоришь, друиды играют с огнём. — Так говорила мне мама… — И думаешь, что я друид, — бурчит Бора. Минджи хочется вставить своё ненужное «нет», но она спотыкается о предсказуемое «наверно». — Так почему я не могу пойти к огню, когда вокруг такой беспросветный холод и мрак? Минджи теряется. Она чувствует, что Бора говорит всё, даже больше, чем хочет — но Минджи чудится, что она не слышит ничего вовсе. Ничего из того, что она могла бы понять, принять и уложить в своей голове раз и навсегда. — Если всего в паре сотен миль кто-то кого-то поджигает взмахом руки, — говорит Бора. — Я обязана туда пойти. — Почему? — Потому что единственное, что разбивает лёд — это огонь, Минджи. И не обычный огонь. Магия. — Но ведь огонь — это опасно… И это… Нельзя. Мама всегда говорила ей: нельзя. Ни за что. Никогда. Ничего жечь на улице, тем более — подвязываться с теми, кто может делать это без палок и кресала. — Именно поэтому мы и едем в Бангу, Минджи. Потому что магия Огня, самая сильная Дневная магия из всех — единственное, что может уберечь меня и тебя от ужаса Ночи. — Почему? — Потому что она доступна только слугам Солнца. Бора поворачивает голову и пронзает её взглядом, чёрным и бездонным. — Адептам Анар.