***
Как сейчас — она помнит тот день. Он остался в её памяти вспышкой, яркой и чёткой, ослепшей. Треклятое солнце жгло и пекло спину, и Шиён куталась в плащ поплотнее и понадежнее, надеясь укрыться от его кары. Воздух сквозил печным жаром. На бедре тихо-вяло бултыхалась фляга, и этот звук полудопитой воды больше раздражал, чем успокаивал. Ей казалось, что День растянулся на вечность, что в бесконечных муках прошли томительные тысячи лет. И тут она увидела её. Шиён застыла посреди площади, облепленная солнцем и невозможной, жгучей пустотой внутри. Шиён увидела её, и всё внутри неё замерло, замерзло и застыло воспоминанием о той, которую она бесконечно тяжело любила и невыносимо желала. По телу пробежала ледяная дрожь. Шиён почувствовала себя невозможно замерзшей под раскаленным молотом солнца. Она стояла, в окружении людей, в светло-сером плаще, и её волосы в гнёте солнца казались почти свинцово серыми. Солнце нездорово белой пеленой отражалось на коже её рук. Шиён прострелило противное чувство. У неё от волнения только сильнее взмокла спина и кожа ладоней меж пальцев. Шиён сухо сглотнула и сделала к ней несколько шагов. Она стояла на толкучей площади, и люди вокруг бурным цветастым потоком обходили её стороной, будто она была защищена от всего на свете. Шиён подошла, но не осмелилась приблизиться. У неё внутри что-то ныло так сильно, что она чувствовала себя на грани сделать ошибку. И её тошнило, противно, как бывает, когда пустой несколько дней желудок больше не может требовать, и ему остается только страдать. Она замерла у прилавка с украшениями и взяла в руки несколько цепочек. Шиён вдруг укололо желание подойти и сказать, что она может взять любую, но это будет бессмысленно, потому что никакое серебро не способно отразить блеск её глаз. Шиён даже не знала, какие у неё глаза. Шиён помнила её глаза, и её глаза встали перед ней, как завеса, нагнетающая, досаждающая, оставляющая ссадины на руках и сердце. Её здесь нет. Но Шиён всё равно захотелось подойти к ней, к этой перебирающей украшения девушке, и тихо проскулить, опасливо коснуться пальцами плеча, попросить обернуться, посмотреть на неё. Она застыла под гнётом своего желания. Рынок гудел. Но Шиён не могла заставить себя сдвинуться с места. Лишь стояла, чуть поодаль, и чувствовала, как сохнет в горле, как мокрым потом покрываются ладони, как склизкие мурашки пробегают по спине. Шиён хотелось окликнуть. И не хотелось одновременно. Она знала, что ошибалась. Но убедиться в этом у неё не было сил.***
Шиён проследила за ней до самого дома. Это был погруженный в солнце почти особняк, и сердце неприятно уколола мысль — ей не должно быть так хорошо под солнцем. Шиён примостилась около невысокого стального забора, спрятавшись под сенью дерева. И ждала. Невесть чего, невесть кого. От солнца никуда нельзя было деться. Оно пробиралось сквозь листву, оставляя на мостовой под ногами яркие кляксы. И Шиён не могла из-за этого избавиться от мысли, что за ней наблюдают. Кто-то свыше — сидит в небесах и смотрит, как она мучается сомнениями, как она, дóлжная скитаться, замерла под окнами чьего-то чужого дома, где её никто не знает и никто ей не рад. Шиён не удержалась и обернулась, плюнув в слепящий круг солнца пустотой своих черных глаз. Она знала, что где-то за ним прячется она. И сердце уколола кощунственно-сладкая мысль о том, что благодаря солнцу Шиён может быть свободной от неё и самой себя хотя бы чуть-чуть. Она чертыхнулась и ломанно закусила губу, намереваясь уйти прочь. Как её взгляд зацепился за серость балкона. И на нём — она. Стояла она. В тонком белом платье с невидимыми глазу лямками, что блестели на её худых плечах, словно струйки воды. Шиён вмиг охватило чувство поражения. Словно её поймали с поличным, и бежать более не было никакого смысла. Она готова была пасть на колени и сдаться. Шиён не хотела уходить, несмотря на то, что риск быть замеченной с каждой секундой становился всё более ощутимым и оседал дрожью на пальцах. Шиён не хотела уходить, потому что она смотрела на неё, и она даже не знала её имени, но имя другое впивалось в неё жаркими волнами снова и снова, будто если она будет думать о нём, чувствовать его у себя на губах, то оно станет даже реальнее, чем скопившийся на коже пот. Шиён не отрывала от неё взгляда. И посему видела, как она чуть вздрогнула, и какими большими и полными детского испуга стали её глаза. Первые секунды Шиён не понимала ничего. Пока не услышала громкое, но надрывное, с балкона: — В-вы кто? И упала в пропасть.***
Шиён натыкалась на неё везде. Она осталась в этом чахлом торговом городишке, название которого даже не помнила. Осталась в нём и практически не спала. Только сидела в роще, смыкая изредка, когда на неё находила тень деревьев, глаза. У неё тянуло и стонало всё тело, и мысли каждую секунду укатывались куда-то далеко-далеко, что она не могла их поймать. Они вытягивались в неизвестную, манящую тьму, словно полоска ползущих по сухой земле муравьев. Шиён следовала за ними, поглощенная их тайнами с головы до ног. Вокруг неё, но будто за толстой стеной, витали звуки жизни. Шиён чувствовала себя прозрачной и пустой, как призрак, цепляющийся за единственное, что всё ещё держит его в этом мире — Воспоминания. Она прошла через группу торговцев. Ослепленными солнцем глазами увидела, как один бакор в присутствии всех сыпал благословения солнцу. У Шиён задрожали руки. Благословение Солнцу. Которое выжгло и убило вокруг всё, что она любила до крика и слёз. И тут она увидела её. Прокатившийся по спине холодный пот привёл Шиён в чувства и поселил в груди утешение вкупе с волнением. Она стояла у таверны, и трепещущий в последние дни ветер заставлял серую полоску её платка, слабо укрывающего голову от жары, трепыхаться в истерике. Шиён тяжело и сухо сглотнула. Она хотела и боялась приблизиться, и гадала, узнала бы она её мрачные черты сейчас. Много тягостных дней после того, как застала под своим балконом. Она кого-то ждала. И Шиён болью по сердцу полоснула мысль, что точно не её. Платок сорвался с плеч. Шиён сорвалась вслед за ним прочь. Она метнулась вперёд, запутавшись в ногах и прилипшем к сапогам плаще, и в последнем порыве выжала из себя остатки сил, на мгновение заставив поток ветра застыть и вернуть всё на круги своя. Она подбежала, подхватила кусок шелковой ткани, и та ощущалась на ладонях почти пухом и пахла почему-то ночной прохладой. Шиён обернулась с платком в дрожащих руках. И увидела её почти прямо перед собой. Далекая и незнакомая, вблизи она была для Шиён краше луны. Бледная кожа, которой будто бы не коснулось солнце, трепетала под взглядом, и тени колышущихся волос оседали на ней блеклыми лунными пятнами. Шиён вся сжалась под её взглядом. Но эти глаза, так похожие на её глаза, были совсем иными. Шиён растерялась. Вытянула вперёд ладони и тихо прошептала: возьми. Будто вместе с тем отдала своё сердце. Она протянула ей руку, и растерявшаяся Шиён ухватилась за неё, и припала к ней своими губами. Будто из вежливости. Но на деле — лишь сгорела в пламени собственного стыда. Шиён подняла взгляд, ожидая увидеть морозное безразличие, но столкнулась с тёплым холодом чужих глаз. — Мы знакомы? Шиён отпрянула и выпрямилась. Едва слышно вытолкнула из себя правдивое «нет». И вдруг увидела — это совершенно чужое лицо, блеклые, но не сквозящие холодом глаза, и выражение, которого Шиён не знала доселе никогда за всю свою долгую жизнь. Её словно ошпарило кипятком. Она почувствовала, как с неё вмиг бухнулся тяжеленный камень, но сквозь его открывшуюся, зияющую дыру тут же просочилась вина. Она жрала её изнутри и побуждала говорить не те слова, которые Шиён бы хотелось. Сухо сглотнув и вдруг ощутив на своем лице жарящее солнце, Шиён ответила: — Мне бы хотелось. Она посмотрела на неё, и Шиён споткнулась о теплоту её небольшой улыбки. — Я тебя здесь раньше не видела. Шиён запаниковала. Её сразил холод, ледяной волной мурашек пробежавшийся по спине. Не видела? Шиён не знала, что ответить. Это был вопрос с другим смыслом? Что ей нужно было делать? Как с ней говорить? Как ей отвечать? Как на неё смотреть, когда она так — похожа на неё. Непохожа. Шиён отмахнулась от собственных мыслей. — Я здесь недавно. И слишком давно. Она вновь чуть улыбнулась, и Шиён сомкнула глаза. Зажмурилась, прищурившись, потому что смотреть — не было сил из-за палящего в лицо солнца. Всё вокруг виделось и чувствовалось, как мираж, как сон, почти кошмар, мучивший её бесконечно долгую вечность. И разговор этот мучил тоже. Только так по-другому, что она не знала, испытывает ли хоть каплю страданий. — Нравится? Шиён очнулась. Глянула на неё, и по выражению лица увидела, что потонула и пропустила затаившиеся в воде остатки воздуха-вопроса. Она смотрела на неё, и даже не знала её имени, потому что имя другое прилипло к сердцу и обвилось вокруг, словно плющ. Слова едкой жижей скопились на языке. — Нравится. Вдруг скрипнула дверь лавки, и Шиён не успела испугаться собственного ответа. Оттуда вышел расшитый таким же бархатным серебром мужчина, и она посмотрела на него, и улыбка на её губах померкла вместе с солнечным лучом, который перекрыли облака. Шиён почувствовала, как облегчение осело на пальцах. Она застыла в ожидании. Улица погрузилась в вялую тень. В крови оттого взыграла уверенность, будто спрятавшееся солнце больше не сожжёт, больше не подсмотрит. Она покрыла голову пойманным Шиён платком. Тихо кивнула, и в обрамлении ткани её лицо вдруг приняло для Шиён осязаемый облик. Она почти потянулась к ней, будто была способна прикоснуться. И внутри что-то надломилось так сильно, что Шиён почти зашипела. Боль была такой реальной и такой неправильной, словно кто-то вонзил кинжал ей в лёгкие и заставил захлебываться в крови. Шиён видела, что вышедший из лавки человек что-то говорил ей, но Шиён не слышала ничего, кроме лихорадки своего сердца, каждый удар которого будто разбивал покрытую корочкой льда кожу. Она посмотрела на Шиён, но боле ничего не выразила. А затем развернулась и шагнула дальше, и Шиён охватила жгучая паника. Она ступала так тихо и неестественно плавно, что Шиён не могла поверить в то, что она действительно уходит. — Я не знаю твоего имени! Собственный вскрик пугал ни на шутку. Шиён глянула в небо. Страх комом осел в горле, и она не смогла его проглотить. Она в последний момент обернулась, и солнце вышло из-за облаков, осело в её глазах и заставило их изнутри засветиться холодной луной. — Юхён. Шиён сделала шаг вперёд и приготовилась выкрикнуть, будто это её последние слова, имя собственное, но вдруг запнулась, запуталась в чувствах и ощутила, как что-то в груди треснуло, словно затрещали по швам оковы бочки, и вода хлынула, сбивая её с ног, сметая на своём пути и опустошая всё, что было внутри. Её имя клеймом осело на сердце, и Шиён захлебнулась, вдруг ощутив, что оно перекрыло всё остальное. Даже её.***
В следующий раз Шиён подхватила слетевший с неё отблеск зимы. То был чересчур ветренный для Дня день, и тучи осмелились перекрыть вездесущее солнце. Шиён изнутри грызло ощущение Ночи и осознание, что это лишь — временная иллюзия, призванная вселить в неё призрачное успокоение. — Шиён. Она напоминала ей Луну, и каждый взгляд на — внушал трепетный ужас вперемешку со слабостью, почти манией, заставляя воздух в лёгких стыть и разжигать кровь внутри чуждым огнём. — Да? — Сегодня мы пойдём в горы? Шиён уже знала, что Юхён любила горы. Потому что в горах, среди холодных зимних скал — не было никого, кроме камня и них. Шиён любила горы, потому что в их вышине не было солнца. Вода скапливалась там плотной завесой, создавая влажный и холодный туман; и их скалы, высоченные пики ущелья, помогали тьме внутри слиться с синей тенью. Она оглянулась. День был в самом разгаре. Повсюду сновали толпы бакоров, и Шиён тонула в гуле их голосов и своих мыслей. Она не чувствовала себя живой и по ощущениям не спала уже целую вечность. Шиён посмотрела на солнце, и на глазах осел его тревожный ожог. Но затем она посмотрела на неё, и обожженные глаза наполнились влажными слезами. Юхён стояла на балконе, глядя на неё сверху вниз, и будто спорила этим с самим Солнцем. Шиён чувствовала себя заложницей обвившегося вокруг стен и колонн плюща. — Пойдём. Она хотела видеть её и не хотела одновременно. Юхён слабо улыбнулась и скрылась за ставнями балкона. Шиён нагнало секундное облегчение. Но через секунду — сердце забилось в истерике, волнение скопилось в животе мерзкой тошнотой, и ноги подкосились в желании сбежать. И Шиён сбежала. Прочь со двора, к соседнему дому, чтобы застыть в его тени и ждать, пока Юхён не выберется из своей крепости на оживлённую улицу. Чтобы затем — проскользнуть в лес, озираясь, постоянно оборачиваясь, будто для них быть вместе — значит совершать преступление. Едкая мысль осела в глотке, и Шиён стало совсем тяжело дышать. Она шла перед ней, и края её длинного, вышитого серебром платья цеплялись за высунувшиеся из земли прутья корней и веток. Шиён задыхалась от желания взять её на руки. Она чувствовала себя до того отвратительно всесильной, что упади сейчас с небес солнце — она сможет его поймать. И в её голове солнце взаправду было готово упасть. Но Шиён не боялась обжечься. Шиён боялась его потерять. И её. Её потерять она боялась многим сильнее. Они дошли до первых уступов скал, и Шиён видела вдалеке, выше, их холодный туман. Юхён остановилась перед ведущей высоко в горы тропой и опустила с головы капюшон. Её темные, но будто покрытые тонкой серебряной пылью волосы раскинулись по плечам, и Шиён потонула в желании к ним прикоснуться. Солнце воздействовало на вид Юхён стремительно и угнетающе. Шиён мысленно вернулась на тропу своей к нему ненависти. Но она споткнулась о лежащий под ногой камень, и почти рухнула перед ней на колени, но удержалась, и сердце лишь запнулось о просочившийся сквозь дневное пепелище смех. Она выпрямилась и увидела, что Юхён стоит прямо около неё, глядит снова — сверху вниз, и тень её искренней, почти заботливой улыбки воздвигла в Шиён желание немедля рухнуть наземь и молить о прощении. Ведь в ту минуту — желание оставить на её губах свой тоскливый поцелуй стало почти убивающим. — Хочешь разбиться? — донеслось от неё почти игривое. У Шиён ледяной лихорадкой задрожали руки. — Я уже разбивалась. И уже — падала. Падаю. Прямо сейчас. И чувствую — что скоро разобьюсь вновь. Юхён ничего не ответила. Лишь посмотрела на неё так, будто давно это знала. Шиён бросило в дрожь, ведь знать она — никак не могла. Зато знала она. Знала про неё всё, и Шиён уверена, что знала она и сейчас. Скрывающаяся где-то в солнечных тенях, пока живущая лишь напоминанием в чужих серых глазах. Юхён подошла к ней, и внимание её обжигало. Шиён застыла, из последних сил держа себя на ногах и в руках. Перед глазами все мешалось в яркие пятна. И осторожное прикосновение к талии — выделилось в сознании особенно ярко. Шиён глядела на неё широко распахнутыми глазами, силясь выдавить из себя хоть слово, хоть звук, и как только Юхён подцепила пальцами перемотанный у талии яркий пояс, Шиён немедленно захотелось, чтобы она взяла и навсегда привязала её к себе. — Мне нравятся твои одежды, — вдруг сказала она вместо. — Что означает этот цвет? Шиён в инстинктивном порыве почти посмотрела вниз, на сжатую меж худых пальцев фиолетовую ткань, но в действительности не смогла оторвать взгляда от её бездонно серых, как туман, глаз. — Борьбу. Юхён подняла на неё взгляд, и в тот момент Шиён готова была поклясться, что увидела там его. Холодное лунное серебро. — С кем? — Сейчас — только с собой. Юхён вдруг подошла к ней смертельно близко, перекрыв солнце, и Шиён охватило чувство, будто она увидела луну. — Не смотри на меня так. Она поджала губы, и Шиён бросило в холод и жар. Скользнувшее в чужих глазах чувство вины всколыхнуло что-то внутри так остро, что Шиён почти скрутило пополам. — Как? Шиён прохрипела свой вопрос, сама не зная ответ. И знала она только одно — это чувство в груди призвано уничтожить всё вокруг. Но Шиён продолжала смотреть на неё, и ей хотелось разлететься плачем от собственного бессилия. Она ждала услышать всё, что угодно. Кроме: — Как будто ещё секунда, и я умру у тебя на глазах. Шиён вдруг охватила тягучая слабость. Она не выдержала и отвела взгляд, с болью проглатывая все свои нет, это не так, ты не можешь, ты не умрешь, ведь ты — не она. Считанный чужими глазами порыв в очередной раз напомнил, кто она и что она. И живущая воспоминаниями Шиён вдруг стремительно остро захотела забыть. — Я не смотрю. И Шиён сказала себе, что больше не посмотрит. Больше не увидит. Больше не увидит в ней — её. Больше не подумает. Больше не разобьется. Но как только Юхён коснулась ледяными ладонями её щек, Шиён вмиг разлетелась вдребезги. — Что тебя тревожит? Гадкая вина осела в желудке. Горло сдавило, и Шиён едва высушила скопившуюся в глазах соль. И желание немедленно всё закончить охватило ей до такой степени, что она не смогла ему поддаться. — Только ты.***
Шиён не понимала, что она чувствовала. И что чувствовала она, когда застала её под своими окнами и наблюдала за тем, как Шиён взбирается по каменно-сухому плющу на балкон — Шиён не знала тоже. Её покои напоминали покрытые пылью дворцовые залы и стягивали в животе волнительно-опасливое чувство. Сколько бы Шиён ни приходила сюда, ей всегда хотелось только одного — спрятаться здесь от всего мира и боле никогда не возвращаться. Она чувствовала на себе её пристальный со спины взгляд и вся внутри металась из стороны в сторону, как загнанный на охоте олень. И чем больше она приближалась, тем сильнее было ощущение надвигающейся катастрофы. И тем меньше она была способна уйти. — Сегодня я совершенно одна. Её голос коснулся уха, будто шепот. У Шиён вся кожа покрылась мурашками. Она провела последний раз ладонью по полке с книгами, будто способна была думать о чем-то, кроме неё. Сегодня я совершенно одна. Будто это было — способно что-то изменить. Шиён никогда не была совершенно одна. Всегда — только с ней. Даже тогда, когда её не было. Даже тогда, когда Шиён была не нужна. И посему она смотрела на Юхён, пытаясь проникнуть ей в душу — не в силах осознать, что творится в собственной — и не знала, чем заслужила. Наслала на себя проклятие. Или — благословение. Солнце продиралось сквозь шторы, и легкий ветер развевал балдахин кровати, будто живое напоминание о том, что ей здесь не место. Юхён подошла к столику с навалившимися друг на друга свертками, и Шиён в волнении затрепетала от вида её худых плеч и тонкой спины. У неё в голове что-то сломалось, и она почти в колдовском забвении преодолела тянущееся меж ними расстояние. Но застыла в последний момент, будто ударившись о невидимую стену. Ей хотелось прикоснуться к ней, будто убедиться, что она — живая и дышит теплом. Не холодной, облепляющей всё вокруг смертельной пустотой. Но что-то не дало, и Шиён потонула в сожалениях. Она остановилась сзади, тихо, аккуратно, боясь сделать лишний вдох, наблюдать за тем, как Юхён переставляла книги на своем столе и тихо шептала. Что-то о том, что… — Я никогда не гуляла одна. И несколько слов… — На меня смотрели все, и никто одновременно. И совсем тихо, будто постыдным признанием — — Ты была первой, кто спросил мое имя. Шиён сухо сглотнула и удавилась пониманием. Юхён пускала неспособную остаться Шиён в свою жизнь, и это жгло кожу желанием разодрать себя в клочья. Немедленно бросить всё и сбежать, ожидая, пока солнце не испепелит себя дотла и не сгинет прочь. Но Юхён обернулась на неё, и Шиён провалилась, больно, до слёз, в её взгляде, красоте, коже, губах, и не смогла сдвинуться с места. Лишь почувствовала, как она падает, падает вниз, и тело становится отвратительно лёгким, подталкиваемым к столкновению с реальностью чужими руками, невесомо коснувшимися щёк. Она только и смогла, что тихо сказать: — Юхён… Будто дала обещание. И Юхён вдруг застыла, а глаза её заблестели стеклом. Шиён задержала дыхание. Её холодные руки обжигали кожу. Шиён смотрела ей прямо в глаза. Но Юхён не смотрела в ответ. Лишь куда-то в сторону, вбок, вниз. И Шиён чувствовала, что вот он, вот момент — и это чувство осело чем-то склизким в желудке. Вина впилась ей во внутренности и отравила всё на свете. Но Шиён смотрела Юхён в глаза, и от глаз этих она не могла оторвать взгляда, но и смотреть в них было тоже — невыносимо. Она видела это, видела в них всё, но в её голове и острой колющей болью на пальцах осела тупость стены. Каждый маленький вдох был до того ничтожным, что давался с трудом. Тошнота подступила к горлу. Шиён хотела сдвинуться с места, но застыла, словно лёд. Она думала, что шевелит руками, тянет к ней ладони, и этот порыв — чувствовался, как реальный, но она ничего не делала, никуда не тянулась, ничего не желала. Желала. В ту минуту, так сильно, неоспоримо, невозможно больно — только одного. Движение рук стало механическим. Прикосновение к щеке — надуманным. Взгляд Юхён — нестерпимым. Катастрофа внутри — реальной. Чужие губы — невероятными. Она не успела понять, как это произошло, ведь просто моргнула — и уже — лицо Юхён было так близко, что она чувствовала его своим, и её руки — были на плечах, а дрожащие ладони Шиён сжимали её за талию так безбожно слабо, словно боялись разбить. Губы Юхён были горячее пламени, и Шиён от них превратилась в солнце.***
Шиён месяцами отсчитывала дни и понимала, что скоро — ей придётся расстаться. Солнце становилось будто холоднее с каждым новым оборотом, и это поселяло внутри Шиён лёд. Она знала, что прошло уже много лет; что однажды солнце воздвигнется на пик горизонта и столь же стремительно канет в воду, больше не встав. Шиён ждала и боялась этого дня. Юхён привычно сидела в кресле. Шиён лежала на кровати, раскинувшись и перекрутившись в простынях, и мучительно долго смотрела на неё. Следила за её привычкой облизывать губы всякий раз, как она переворачивает страницу. За тем, как нежно хмурится её лицо. За тем, как светится кожа её рук, на которую спадает вездесущее с открытого балкона солнце. Солнце. Дарующее Шиён свободу, боль и осознание того, что она его вечный узник. Шиён поднялась с кровати. Она чувствовала проникающий в покои холод и оттого ей было чуть легче. Но солнце — с каждым днём виделось другим. Шиён чувствовала, что оно гнетёт всё меньше, что дышать ей — всё легче, и что влага под пальцами скапливается вовсе не от его убийственного пекла. Шиён знала, что День отдалялся. И чем сильнее ей хотелось его прогнать, тем больше боли и сожалений оседало в груди. Она тяжелой поступью приблизилась к ней, словно к ногам — приковали лёд. Юхён подняла на её взгляд, и всё лицо её осветилось такой искренней радостью, что Шиён захотелось свернуть себе шею и умереть, не сказав этих ужасных слов. Но когда она подошла, и солнце коснулось её босых ног, лёд вдруг растаял и оставил после себя лишь густой лужей тоску. — Скоро мне придётся уйти. Юхён легко нахмурилась. Она отложила книгу на колени и ожидающе посмотрела на неё. — Так скоро? — тихо спросила она. Шиён заметила мелькнувшую в её глазах грусть. Ком встал у неё поперек горла. Она посмотрела в раскрытые ставни балкона, и солнце не оставило своего гневного отпечатка в глазах. — Отец ещё не скоро вернётся… — Нет. Шиён держалась из последних сил. Но они кончились, и ноги не выдержали. Шиён села перед ней на колени и взяла в свои ладони её ледяные руки. Постаралась проигнорировать то, как Юхён вздрогнула, и как чуть покраснело её лицо. У Шиён от всего этого внутри расползалась тошнота и желание выть. — Уйду насовсем, — прохрипела она. — Меня ждёт долг. Юхён сидела над ней бледная, как смерть. Шиён видела, как она порывается что-то сказать, и какими хрупкими вмиг сделались её руки и плечи. — Ты будешь приходить ко мне? — Нет. Это нет воткнуло Шиён нож прямо в сердце, и из лёгких вылетело последним выдохом: — Я возьму тебя с собой. Ложь вырвалась из её рта легче дуновения ветра. Шиён говорила это и понимала. Когда Солнце сядет, она не сможет думать ни о ком, кроме Луны.***
Шиён жила одним днём. Всякий раз она просыпалась, глядела в сине-голубое небо, и с её языка почти срывались благословения солнцу. Немыслимая, неправильная, отвратительно неестественная благодарность разливалась по телу всякий раз, как она чувствовала на своей коже его всё более увядающие с каждым днём лучи. Страх застилал внутри всё. Спину сводило ужасом, и Шиён едва не падала, пока взбиралась по сухим стволам в свою уже привычную сказку. Шиён жила ожиданием момента, когда её всю раздавит тяжесть самой луны. И всякий раз когда она, вся продрогшая от волнения и стыда, ступала на балкон и видела в тени комнаты, как Юхён лежит на кровати, или сидит в своем кресле, читая, или стоит у книжной полки, перебирая и протирая книги, заменившие ей вокруг всю жизнь — Шиён чувствовала чересчур головокружительную лёгкость. Она пробралась наверх и дала себе секунду на то, чтобы спрятать засевший в глазах ужас последних дней. Нырнула под шторы и остановилась посреди комнаты. Юхён обернулась на неё, и Шиён почти заплакала от осевшей в её глазах радости. Она сделала шаг. И подумала — какое счастье, что Шиён ещё здесь. И какое горе — если мир вдруг перевернется, и она не успеет сделать свои несчастные шаги. Шиён потонула в мгновении, растянувшемся на целую вечность. Сделала шаг второй. И почти ступила так близко к ней. Будто на самый край. И вдруг — Рухнула в пропасть. Шиён почувствовала прострелившую всё тело силу, и сразу за ней — последовала она. Боль. Смешавшаяся в груди, перекрутившая всё изнутри, разорвавшая всю Шиён на части. Она застыла, будто пораженная стрелой. Вдруг ощутившая на себе всю тяжесть силы и власть. Льющуюся бесконечным свечением из чужих, напротив, глаз. — Здравствуй, Шиён. Слёзы подступили к глазам. Голову заполнила пустота. И изо рта вырвалось последнее живое, что осталось: — Нет… Смешок отравил кровь хуже яда. — Сколько радости. Ворвавшийся в комнату ветер снёс стоявший у балкона столик. И все книги с него — хлопнули о мрамор, будто гром. — Я вижу, ты неплохо провела время, пока ждала свою Исил. В ушах набатом стучало замирающее сердце. И когда она подошла, тихо и горькой правдой сказав: — Или как ты теперь хочешь меня называть… Шиён ничего не услышала. — Юхён? А затем — Сломалась рыданиями. Коленки больно ударились о ледяной мрамор. Ей захотелось кричать, но из открытого рта не вырвалось ни звука. Боль пронзила всё её тело, и оно налилось силой, гневом, мощью и отчаянием. Ледяной судорогой свело каждую мышцу. Снова взвыл ветер. Он пошатнул и сорвал с балки занавески. За окном грянул гром. Шиён чувствовала его гул не снаружи. Где-то внутри себя. Словно он — принадлежит ей. Словно ветер вокруг — это её сорванное дыхание. Словно холод вокруг — это её застывший в груди воздух. Шиён не знает, почему это случилось. Но в один день её сердце раз и навсегда наполнилось ненавистью.