shore of truth

This is the springtime of my loving - the second season I am to know You are the sunlight in my growing - so little warmth I've felt before. It isn't hard to feel me glowing - I watched the fire that grew so low. То утро стало самым долгим в жизни Лëвы. С самого рассвета воспитатели носились по всему коридору, словно настал наконец заветный час получения долгожданной зарплаты. Однако лица их источали отнюдь не радость, что тотчас заставило парня напрячься. В конце концов Лëва, по своему обыкновению обитающий на замызганом чердаке, решил разузнать что за чертовщина вообще вокруг происходит, ну и заодно отправить Монаху передачки с письмом. Необъяснимая тревога съедала его изнутри, выкорчевывала последние нервные клетки, но парень решил не придавать этому обстоятельству глобального значения. Бывает так. В его случае даже излишне часто. Обычно мировая печаль его особо не заботила, но жизнь весьма чудная штука, любящая вносить свои гнусные коррективы во что не попадя. Вот и Лëва в тот день оказался обречен на эту горькую участь. Парень задумчиво взглянул в небольшое окошко. Вид был достаточно поэтичный, небо тоскливо спало на землю, проливая лëгкую морось тяжких слëз на казавшуюся заснувшей вечным сном землю. Однако, Лëве тогда было совсем не до сантиментов. Он снял с проигрывателя любимую пластинку Led Zeppelin. Альбом Houses Of The Holy емко завершал картину беспокойного утра, а жаркое любопытство рвалось из груди парня, возжелавшего понять происходящее безобразие. Вдруг, где-то вдалеке он услышал знакомое имя. Совсем нечетко, неявно, но в то же время абсолютно точно представлялся желанный образ страдающего обладателя. А ведь ничего бы и не случилось, не пойди он на поводу у собственной гордости. Обиженка блять. Но вернуть тот день было уже невозможно. Лëва на трясущихся ногах спустился вниз, ненароком сминая аккуратное письмо в напряжённых руках. Внизу на зашарпаном диване восседал Карась, о чём-то переговариваясь с Костылем. Тот кинул в его сторону презрительный взгляд и поспешно удрал восвояси. Плохо дело. — Что-то случилось? – заплетающимся языком произнёс Лëва. До него начинала доходить вся серьёзность произошедшего. Карась как-то жалостливо, но с несвойственным укором взглянул на него, вздохнул и начал. Тон его был хоть и холоден, но в то же время источал вязкую горечь. — Дело в том, что... *** Надо полагать, аккорды давно стихли, но Лëва, словно в безумном трансе, продолжал нашептывать слова тоскливой песни дождя. Воспоминания не отпускали его, хотя нет, правильнее будет уточнить, что сам Лëва не мог их отпустить. Или же попросту не хотел. Он продолжал захлёбываться прошлым, упуская жизнь в настоящем, а вероятнее всего и в будущем. Принять уже наконец те события было выше его сил. — Не охренело ли ваше высочество-солист репетиции прогуливать? – в тесное помещение ворвался взбалмошный Артист с небольшой черной сумкой, дабы надыбать текстов, наперевес. – Извольте чинно прошествовать со мной в элитный концертный зал, музыканты ждут не дождутся вашего невероятного явления народу! Дождь в это время шумно накрапывал, ударялся о железную кровлю и нервно сползал на сырую, по-отечески холодную землю. Лëве пришлось обратить на музыканта внимание. — Прости. – лишь сухо прошептал новоиспечённый солист. Артист понял: что-то не так. Этот "человек-ходящая катастрофа" вновь скрывал свои многочисленные и не перестающие кровоточить раны. — Итак, что у тебя случилось? – он осторожно присел перед его стулом и уставился прямо в глаза не по годам меланхоличного парня. Он бережно взял его холодные ладони в свои теплые, поглаживая их стертой о жесткие струны кожей подушечек пальцев. Поэт лишь смущенно отвел взгляд. Ну вот даже клещами из него ничего не вытащишь! Впрочем, а чего еще Артист мог ожидать? — Призраки прошлого душат. – глупая, даже по-детски наивная отмазка, однако правдивая. Артист чувствовал это. Необъяснимо, но очень точно. Уже хорошо. — Поделиться не хочешь? — Обойдешься. – огрызнулся Лëва. Артист же, привыкший к замашкам поэта, не обратил внимания на его колкость, всё также ласково поглаживая его руки. — Ладно, приходи в себя и беги к нам. После ужина теперь. Извольте подчевать, ваше величество! – тот театрально ухмыльнулся и скрылся в шатком проеме. Лëва лишь грустно улыбнулся на прощание, погружаясь в определенно приятные, но в то же время пугающие мысли о столь теплом жесте друга. Что бы это не значило, Лёве стало гораздо легче и спокойнее. Эту тенденцию он начал замечать недавно и каждый гребаный раз это, так скажем, обстоятельство вгоняло парня в краску. Смириться с тем, что он какой-то «не такой» было не то что бы сложно, ведь для Лёвы это разумеется не впервой, но все равно до чертиков страшно. Он боялся привязываться к людям, тем более боль от утраты Монаха еще не ослабла, а напротив ударяла под дых при неловких прикосновениях к Артисту или долгих недвусмысленных взглядах глаза в глаза, душа в душу. *** Свиданий наших каждое мгновенье Мы праздновали, как богоявленье, Одни на целом свете. Ты была Смелей и легче птичьего крыла, По лестнице, как головокруженье, Через ступень сбегала и вела Сквозь влажную сирень в свои владенья С той стороны зеркального стекла. Когда настала ночь, была мне милость Дарована, алтарные врата Отворены, и в темноте светилась И медленно клонилась нагота, И, просыпаясь: «Будь благословенна!» — Я говорил и знал, что дерзновенно Мое благословенье: ты спала, И тронуть веки синевой вселенной К тебе сирень тянулась со стола, И синевою тронутые веки Спокойны были, и рука тепла. Монах читал, смиренно уставившись в глаза завороженного Лëвы. И с каждой строчкой его голос становился увереннее, артистичнее и пафоснее. А Лëва в свою очередь наслаждался певучими стихами. В тот день он впервые поймал Монаха с закладкой. В тот день он впервые нашел его в состоянии прихода в луже собственной блевотины. В тот день его жизнь разделилась на "до" и "после". *** А в хрустале пульсировали реки, Дымились горы, брезжили моря, И ты держала сферу на ладони Хрустальную, и ты спала на троне, И — боже правый! — ты была моя. Ты пробудилась и преобразила Вседневный человеческий словарь, И речь по горло полнозвучной силой Наполнилась, и слово ты раскрыло Свой новый смысл и означало царь. На свете все преобразилось, даже Простые вещи — таз, кувшин, — когда Стояла между нами, как на страже, Слоистая и твердая вода. Артист резко оборвал песню. Все-таки дело неминуемо шло к ужину. Перенесемся в домовскую столовку. Еда была на редкость приличная, давали разумеется не стейки, но мясо было действительно вкусным. Это обстоятельство придало Артисту адекватного настроения после разговора с Лëвой, и он вновь был готов к труду и обороне. В его случае к музыкальным труду и обороне. К этому времени подоспел задумчивый Лëва. Он опирался на дверь актового зала и по-эстетски утонченно курил, вздымая свой неясный взор в сторону кусков здорово облупленного потолка, пытался в очередной раз собраться с мыслями. Безуспешно само собой. *** Прошло 5 суток с того происшествия. Для него же все слилось в один день. Недавняя истерика оставила свой след, в следствие чего он сейчас лежал, пустыми глазами уставившись в облезлый потолок. И он слышал насмешливое пение дождя, чьи капли разбивались вдребезги о влажную землю. Словно героине очередного сентиментального произведения, его чувствам внимала такая буквально до зубовного скрежета близкая сейчас Наружность. День первый. Сначала его мозг отказывался принимать произошедшее. Всё казалось лишь очередной злой шуткой, подстроенной наглыми состайниками. Одно только поведение воспитателей будто кричало: это не розыгрыш. Лёва не мог поверить в случившееся. День второй. Этот скандал стены Дома будут помнить долго. Лишь сам виновник забудет тот день, как страшный сон. Он не справился со своими чувствами. Но будем честны, кто бы вообще справился? Пара воспитателей вынужденно отправилась в могильник с травмами разной степени тяжести. После такого домовцы начнут еще более шарахаться от него. Истерика сошла на нет после укола с мощным успокоительным. Монаха должно быть кололи таким же. С этими мыслями он наконец заснул. День третий. Драка с Костылем. Тот таки прознал, кто сдал его соколесника. Леве пришлось несладко, да и агрессору собственно тоже. От того, что силы были неравны, первый провел весь вечер в могильнике. Шрам на разбитой прежде губе станет напоминанием об этом долгом дне. День четвертый. Лёва не вылезал из кровати. Рачо с Победой пытались быть рядом, но тот им дал быстро понять, что держаться сейчас от него стоит как можно дальше. Он не ел, не пил, казалось даже не дышал. Можно было решить, что он умер, но нет. Он лишь слушал песни дождя. День пятый. Принятия не произошло. Лёва вопрошал почему так вышло, но небеса ему не ответили. Юра ему не ответил. *** Завидев товарищей, парень затушил курево и в ожидании уставился на озадаченных музыкантов. — Однако, я в шоке... – Артист явно обрадовался, увидев поэта в уме и в относительно добром здравии. По крайней мере со стороны всё выглядело более чем хорошо. Ознакомительная репетиция прошла достаточно гладко, все обязались не пропускать репы без веских на то причин. Лёва принес парочку текстов, на которые тут же была придумана какая-никакая музыка. Партии были выучены, а развеселевший Лёва предложил встретиться на следующий день. На том и порешали. Артист недолго думая увязался вслед за поэтом. С Лёвчиком репетиции стали будто… Теплее что-ли? А слышать смех солиста было лучшим подарком за все его старания касательно группы. Господи, ну и слащавость. Таких приторных мыслей он за собой не замечал. Ответ был очевиден. И когда он успел стать таким?.. За прогулкой по Дому они разговорились. Лёва становился более тактильным к нему, это было… Мило? Да, Артист тащился от этих взаимодействий, пусть даже и не хотел признавать своих новых ощущений. Он решил плыть по течению. Будь что будет! Ворвавшись на чердак, Лёва ринулся ставить винил дирижаблей. Это было больно, но в то же время прекрасно настолько, что парень вновь дал волю воспоминаниям. Мазохист, что с него взять… Да что за день сегодня такой, в самом деле? Артист сразу заметил раннее счастливого друга поникшим, и что-то в его груди предательски защемило. Он присел рядом с Лёвой, едва прикасаясь к его напряженному плечу рукой. — Эй, всё в порядке? – забеспокоился гитарист. — Вполне. – прошептал солист. Лишь одна скупая слеза мазнула по бледной щеке. Незамеченным это не осталось. Артист тут же развернул его к себе, взглянул на Лёву, как бы спрашивая разрешения и крепко обнял, обжигая поэта своим мерным дыханием. Тот принял его обьятия и обвился подрагивающими руками вкруг тела Артиста. Всё сделалось вмиг таким мелочным, неважным… Он в безопасности. Он не один. Он справится. Всё будет хорошо. Oh Talk, talk, talk, talk Hey, I felt the coldness of my winter I never thought it would ever go I cursed the gloom that set upon us, 'pon us, 'pon us But I know that I love you so Oh, but I know That I love you so