***
Харон возвращается на пляж. Он быстро оглядывается, выбирает место поближе к воде. Он видит, конечно, как Череп, Хромой и Двойня сидят кружком, но не подходит. Ему кажется, что вожак сердит. Может на него? И Харон поджимает хвост. Набирает плавняка и сам разжигает какое-никакое пламя. Надеется, что остальные его заметят и придут… Он усаживается у коляски, прижимается к ней лбом. Смотрит, как вокруг Черепа собираются люди. Кто тащит плавняк для костра, кто магнитофон. Им там хорошо. И их все больше. Они переговариваются друг с другом, подхватывают шутки, смеются, но Харона и его трудов не замечают. А костёр Харона уже разгорелся. Харон подтягивает под себя ноющие от усталости ноги. Он старается не спать, но все же моргает, и… Седой сползает с коляски, потому что не любит долго в ней сидеть. Из-за стрекозиных очков пламя кажется бирюзовым, странным, Нездешним. Он смотрит на костёр, слушает возню Харона и что-то тихо-тихо шепчет сам себе под нос. Вернее не себе, а тому, кто никак не уляжется под боком. Пускай спит без снов. Всяко лучше, чем терпеть кошмары… Седой не хочет бросать Харона, и не ждет, что Череп придет к ним… Там большой костер, громкий смех и музыка. Череп там на своем месте, а Седой здесь на своем. В их стае не принято лезть к Шаману без приглашения: ведь Седой никого не ждет, и только пара его лучших друзей не нуждается в приглашении. Седой не ждет и их, но рад им всегда. У них один дом на троих, любые разделения — условны. Череп смотрит на костёр Харона и Седого. И на тот, который собирает Светлячок для остальных. Голова просто раскалывается. Ну зачем так-то? Вроде бы действо затевается для Харона… а Харон хотел просто посидеть с Седым? А зачем тогда звал на костёр будто всех? Череп чувствует, что если он сделает хоть шаг, то провалится. Изнаночный пляж: серый, безветренный — уже тут как тут. И это ужасно, ведь Мавр так близко. Черепа мутит. Он знает, что должен перестать. Мавр может и не заметит его состояния, но своим-то это не составит труда.***
Мавру с процессией пришлось пройти немного дальше, чем Мавр рассчитывал… Было плохо понятно, почему Лис сначала зазвездился, а теперь вдруг так сник, будто его уже распяли прилюдно. А ведь Мавр еще ничего не сделал! Подумал даже, что можно бы отпустить и Кулака, но тогда Гвоздю или Ведьме, пришлось бы толкать коляску по пляжу. Ну уж нет, и так можно считать, что они с Лисом одни. — Подойди, — велел Мавр Лису и жестом показал Кулаку, что пора остановиться. Соленый ветер с моря приятно освежал, волосы пахли шампунем, одежда все еще оставалась чистой, Мавр был уверен в себе и предвкушал разговор. Ему нравилось вот так иногда ставить на место зарвавшихся. И не нравилось, когда зарывались самые близкие. Лис подошел, ни словом не возразив. Посмотрел на Мавра, зашел немного за спину, даже не жестом, а просто своим присутствием сгоняя Кулака с места возничего. Осторожно толкнул коляску вперед, ступая вдоль воды. — Лис! — Мавр сам взялся за колеса коляски, затормозил резко и внезапно для Лиса, развернулся, оказавшись с ним лицом к лицу. Мавр крайне редко делал — решительные действия требовали значительных усилий — но никто и не смел сам решать, куда и когда его везти. Хотя сейчас это была не самая большая оплошность Лиса, просто еще один штрих. — Объяснись, — потребовал Мавр, — расскажи, как, по-твоему, выглядят события последних дней, Лис? — Мавр смотрел цепко и свысока, словно между ними и не было реальной разницы в росте в пользу Лиса. Это расстояние между Мавром и всеми остальными сейчас ощущалось на физическом уровне. Мавр был в самой силе, и Изнанка, кажется, лизала его ноги. Лис остановился, он так и не смотрел на Мавра, только на море. — Приехали. Шавка Черепа зарвалась и получила по морде. Не покормила вовремя своих подопечных. Они прибежали сюда. Один из псов меня покусал. Видимо, они уже не боятся крика и нападать на куда более сильного противника в одиночку, — Лис, наконец, перевел взгляд на Мавра. — Так себя ведут оборзевшие или больные животные. Раз они посмели покусать меня, то что им стоит напасть на малька или колясника? Лис чуть нахмурился. — Эти собаки опасны. Моя нога до сих пор болит. Кто знает, может быть я теперь попаду в Могильник и уже совсем не вернусь? Вдруг они бешеные? А скольких они ещё могут покусать? Даже просто напугать? Я все понимаю, они милые и пушистые. Но среди них могут быть и больные, и блохастые, и вшивые, и с лишаем. Они бродячие. Опасные. Мавр слушал, не поведя и бровью, похожий на изваяние. Лис нес странный и непонятный бред, хотя, похоже, верил в него. И не ясно говорил он о собаках или о черепистах. — Какое отношение имеешь ты к стаям собак, Лис? Какое тебе до них дело? Это проблема Ящиков и воспитателей. Только, что-то никто из собак не покусал больше никого, — проговорил Мавр немного издевательски. — Я же видел тебя и Щенка. Он ничего не может сделать тебе, Лис, если ты не заметил. Да, он глупый и жалкий, но он нравится Черепу, и с этим ничего не поделать. Так какого хрена, ты решил нарываться? Как ты думаешь, что сделают с тобой череписты, когда поймают одного на пляже, если ты тронешь их щеночка? Ведь на самом деле собаки так реагируют на тебя, из-за того, как ты реагируешь на Харона. Реагируешь так, словно у тебя нет мозгов. Значит думать за тебя буду я… — Мавр повысил голос, но несильно. — Признаться, Лис, я почти понимаю Черепа с его претензиями. Если бы кто-то вот так просто на моих глазах набрасывался, на Гвоздя, например, я бы… очень рассердился. Тебе заняться нечем? Или ты перепутал себя со мной? И смотри на меня, когда я с тобой разговариваю, — это Мавр произнес очень тихо и очень зло, в его голосе был слышен металл и свист ремня, хотя сейчас никакого ремня он с собой не взял. Он вообще использовал его в основном рядом с мальками, воспитывал. Больших так воспитывать не стоило, это Мавр понимал. Но существовало немало других способов. Лис скривил губы в подобии улыбки: — Мне плевать на Черепа и его щенков. Нападут — отхватят по полной. Если не кулаком, то ножом. Меня волнуют собаки, которых эти недоумки прикормили. Меня волнует то, что Ящикам на них плевать. Знаешь, что мне сказали? Тебя кусают — ты и разбирайся. Значит буду. Они угрожают не только моему, но и твоему благополучию, Мавр. На Изнанке ты их всех перебьёшь, а тут — я твои руки. Лис злился. Не на Мавра, а как раз на собак. Потому что эти блохастые мешки костей — лишняя забота на рыжую голову. Лис не хотел этим заниматься. Но должен был. Он — не просто руки Мавра, он его охрана в этом состоянии. Мавра начала захлестывать ярость — горячая и рыже-красная. Всякий раз, когда она подступала к горлу, Мавр рисковал задохнуться. Какого хрена себе позволял этот дебил? Руки не могут делать что-то поперек решений головы, но Лис совсем не помнил об этом. И нес херню. Словно у него были бурные фантазии о том, как все они порешат друг друга. Кровь за кровь: Лис порежет кого-то, в ответ те порежут Лиса и еще кого-то… «А за это мы порежем четырех черепистов, и к выпуску, блядь, никого просто не останется, кроме Ходоков, которые будут ненавидеть и бояться друг друга! Ебаная мечта идиота!» А Мавр не был идиотом. И, конечно, волшебница Ведьма никогда не останется с ними, если Мавр позволит убивать. Это не просто так, это не азарт в пылу драки. Мавр не любил драки, даже боялся их, и, конечно, не умел драться, но знал, что у многих это не так. Ни он, ни Череп не были готовы уступить друг-другу. И Череп бесил, ужасно бесил, Мавра, но… Они дрались стенка на стенку, если кто-то — кого-то, если есть претензии. Мавр думал, и мысли помогали ему чуть сбросить злость. Лис у него просто был недалекий. К сожалению, такие как он должны бояться. А Мавр умел пугать. — Ножи мы носим для устрашения и обороны, а не для того, чтобы ими размахивать, где попало. И тем более не наше дело заниматься бродячими псами. Мавр не сомневался даже в Ящиках, но с ними были Ральф и Старик, и еще куча персонала… Мавр на мгновение даже увидел это почти картинкой из «Убить Пересмешника»: одинокий Ральф, стреляющий бешеного пса. Это тоже немного отвлекло. Мавру нужно было напомнить Лису, кто хозяин и кого он будет слушаться. Потому что тот забыл и сходил с ума в бесплодных попытках пораскинуть мозгами самостоятельно. Методов хватало, но вот Ведьма… Ведьма побуждала методы выбирать. Мавр протянул к ней руку, Ведьма поняла и склонилась к нему. — Мне нужно, чтобы он услышал меня, — прошептал ей Мавр, и, не утруждая себя дальнейшими объяснениями, позволил Изнанке прийти. Пусть Море не было доступно ему, но оно и не пришло… Только его запах, только тень. Мавр легко встал, словно вырвался из кресла, огляделся, различая размытых Гвоздя и Лиса — граница истончилась. Только Ведьма оставалась четкой и там, и здесь.***
Харон дремлет и сквозь сон чувствует беспокойство вожака. Харон мотает головой, силясь прийти в себя. Ударившись о ручку коляски, вместо привычного шипения, скулит. И сам немного теряется от этого: обычно позволить себе подобное он может только в одиночестве или в компании собак. Даже Седой не годится для такого, хотя и слышит сейчас. Харон осторожно ворошит костёр палкой. Там у остальных еще ничего не горит, зато много смеха и музыки. — Спой ещё, — просит кто-то у будущего большого костра. Наверное, Двойню. Харон встает и подходит к Черепу. Касается плеча, но ничего не спрашивает. Просто тянет вперёд, к их с Седым костру. Настойчиво, чтобы даже Череп не смог вырваться из мертвой хватки. А потом все так же молча садится рядом, прижавшись тёплым и грязным боком к Вожаку. Харону вряд ли нужно что-то говорить сейчас. Пёс всегда следует за хозяином. И всегда чувствует, когда тому плохо. И Харон пытается сделать все, чтобы вожаку стало легче. Он хотел бы даже перетянуть неприятные ощущения на себя, но не умеет. Хромому не нравится, что Харон сейчас дергает Черепа понапрасну. Ничего-то он не понимает… Это плохо, очень плохо. А Череп идет с Хароном, словно и не здесь, и не в себе. Это Хромому тоже не нравится. Он еще не знает как, но хочет все исправить и надеется на помощь Седого. Они дружат так давно, что все должно получиться. Хромой упорно подходит, снова становится рядом с Черепом, не садится, ищет подходящие слова. Но слова не приходят, только чувство, что нужно увести друга в корпус и как можно скорее. Череп понимает, что все-таки выпал, хорошо, хоть не целиком. Не исчез. Он оглядывается. Рядом с ним Харон, Седой, Хромой… И Мавр. Хренов Мавр, на пляже, и пусть за каким-то своим делом, но уйти прежде него нельзя. Череп прикусывает щеку изнутри. И очень надеется, что никому не придёт в голову до него дотронуться. Седой смотрит на Черепа и мягко улыбается, ободряюще, будто знает, что он сейчас чувствует. Хромой чувствует странный и злой задор, в котором Черепу еще немного и захочется наорать… Хромому тоже, и он пытается быть сдержанным. Он сосредотачивается на Черепе, готовый просто поддержать его во всем. Поэтому Хромой осторожно, не вплотную, садится рядом с Че и тихо ему говорит: — Пойдем, пожалуйста. Наших уже много, там и Май, и Два Метра. Теперь можно. Череп упрямо мотает головой и достает сигареты. Он якорится об огонек зажигалки, о дым, о Хромого и о Седого. И смотрит на Харона.***
Мавр вплотную подошел к Лису, который, конечно, его не видел, наверное, у него на лице застыло удивление… Мавр усмехнулся и дернул Лиса к себе, тот от неожиданности, провалившись, упал на колени. К ногам Мавра. Мавр возвышался над ним. Здесь он был высок, даже выше Лиса, и широкоплеч, он стоял, расставив ноги, уперев руки в боки и ждал. Он не хотел пугать Лиса до смерти, тот еще мог пригодиться. Таким как Лис — не Прыгунам даже — на Изнанке всегда сложно и страшно. Лис был здесь куда как слабее: он будто похудел, черты лица стали более резкими, а зубы опасно заострились. Верткий и кусачий, вовсе не лис — лисенок неразумный. Это было даже забавно и сразу рождало вопрос: а каким же становится Череп? Может, от того он и не жалует Изнанку, что здесь и следа нет от его харизмы и силы? Утешительная мысль, если не вспоминать татуировку Леса на левом предплечье Черепа. Ветвь невиданного дерева, оплетающую его руку, уходящая острыми шипами будто под кожу, то ли раня, то ли прорастая у Черепа изнутри. — Смотри на меня, — выплюнул Мавр, тут ему легче было говорить: голос летел свободный, гораздо более звонкий и упругий. Это тоже было чудо Изнанки: чтобы выразить свои эмоции нормально, Мавру обычно приходилось напрягаться, повышая голос, а тут его было слышно — все интонации, даже если он почти шептал. Лис посмотрел на своего вожака снизу вверх, испуганно и удивленно. Он был обескуражен, даже подняться не пытался. Мавр улыбнулся, отвлекшись немного… Он подумал о том, что Лис видит его… Ему так хотелось, чтобы они все и всегда видели его таким! Высоким и стройным, зеленоглазым и сильным! Мавр не собирался бить Лиса, это было совершенно не нужно. Он наклонился и дернул того за воротник рубашки, выдохнул прямо в лицо тихо, заставляя прислушиваться. — Ты совсем сдурел? Забыл? Вспоминай! Я ведь могу тебя здесь и оставить, засунуть так глубоко, что пока тебя отыщут, пройдет много лет. Если найдется тот, кто станет искать… Затрещали нитки — ворот рубашки Лиса начал отрываться, и Мавр опустил руки, но говорить продолжил: — Не думай, Лис, тебе не нужно, просто слушай меня. Ты не тронешь никого из черепистов, в ближайшее время точно. Только если они полезут сами. Ты не сунешься больше к Щенку Черепа — оставь слабака. И ты не пойдешь больше к собакам. Раз покусали, значит ты или боялся их, или сам нападал. Я не привечаю животных, но меня что-то эти собаки не тронули. А если с ними будет проблема, то я ее решу. Для этого есть Ральф. Тебе… Тебе, — подчеркнул Мавр, — я запрещаю драки ближайшие две недели, только если кто-то из черепистов первый подойдет и нападет. На словесные провокации, не отвечать. Ты понял, или мне повторить? Лис кивнул. Тяжело, через силу. Двигаться было неприятно. Тело — слабое, и противно от этого до дрожи. Он понимал Мавра. Невыносимо, наверное, находиться в теле фиолетового и грузного чудовища, когда есть это. И как бы Лис ни хотел, он не мог возразить. Рядом с Мавром он был слаб и следовало просто подчиниться. Право сильного работало всегда и везде, и Лису было не поспорить с природой. С волос Мавра соскользнула резинка, и они рассыпались, немного развеваясь, чуть-чуть не доставая до плеч. Под рубашку заполз ветер, раздувая ее немного, остужая пыл. Это было приятно. Мавр подумал о Ведьме: хотелось, чтобы она тоже видела и… восхищалась. Это чувство оказалось вдруг гораздо сильнее, чем желание получить послушание Лиса. Да и Гвоздь с Кулаком бродили по пляжу, где череписты устроили вечеринку. Хотя при Ведьме никто, конечно, не посмел бы затеять драку. В любом случае, Лису досталось достаточно, а у самого Мавра вся ночь впереди… И Мавр просто оттолкнул Лиса от себя. Не слишком сильно, так, чтобы тот успел поймать равновесие или хотя бы сесть, а не просто обрушился на песок с высоты своего роста. Выпадать с Изнанки на пляж Лису будет неприятно, но, пожалуй, он не ударится слишком. Будет часть наказания. Оставшись один, Мавр выбрал место, в которое вернется. Он сел и вытянул ноги, рядом с коляской, только воды ни достать, ни почувствовать.***
Харон встаёт. Голова затуманена чужим раздражением. Бороться с ним сил не хватает, и Харон сматывается в ночь быстрее собственной тени. Чужая уже злоба клокочет в горле, и Харон бежит все быстрее, решая сбежать уже и из Дома-на-Море. Череп какое-то время смотрит Харону вслед. Череп не Мавр, конечно, но все же обычно от него не сбегают так. И это оказывается очень Черепу важно. Он резко поднимается, говорит Хромому: — Я очень быстро. Жди здесь, — и отступает за круг костра. Череп не бежит, скорее наоборот — старается не пропустить ничего по пути. Но нет: Харон не торчит под ближайшим кустом, и в комнате его нет… Череп чертыхается. Харон — Летун, и у него есть опасный островок безопасности: Наружность. Может поэтому Череп и идет за ним: Харон обижен и зол, и мало ли что случится с ним вне Дома. Хромой прекрасно умеет делать вид, что веселиться — это его конек… На самом деле он обеспокоен, что Че нет, что сам он не может ни за ними с Хароном пойти, ни сходить за Деткой и кальяном. Детка всегда поднимает ему настроение… Еще очень помог бы Седой, но тот тоже уезжает… Его коляска идет тяжело, но Хромой не может бросить свой пост и помочь, он наоборот идет от опустевшего костра Харона к своим. В Наружности, Харон уже почти не Харон. Стоит отойти слишком далеко от Дома, и он снова почувствует себя самым обычным калекой. Даже тело будет болеть сильнее. Харон стягивает футболку и повязывает на голове. За ним увязываются три пса. Они то ластятся под руки, то отбегают в кусты и приносят какие-то палки, зазывая поиграть с ними. Череп, следуя по предполагаемому пути Харона, подходит к забору — здесь не дыра, но выломанный прут — Череп смотрит в проем: дверь из лета. Заметив сутулую фигуру в окружении четвероногих, Череп громко свистит, чтобы Харон обернулся. Харон останавливается, медленно поворачивается, но не делает к Черепу и шага. Зато один из псов, что увязались за ним, беспокойно приседает на задние лапы. Череп шагает сам: у него даже голова кружится, словно он делает что-то невозможное, ступает в никуда, постепенно теряя, где он и что. Но все же он смело выходит навстречу Наружности. Чем дальше Дом, тем труднее, но расстояние, с которого виден забор Дома, может пройти любой. Наверное. Дух захватывает, но Череп не замечает, он все еще в азарте погони. — Что происходит, Харон? — спрашивает Череп, когда между ним и Хароном остается пара метров. — Что ты задумал? И зачем сейчас? Харон все же подходит чуть ближе, но держится у незримой границы. Пересечь ее можно, но неприятно. И незачем, кворум недоверия Череп оценил. — Заказов много. Нужно сделать, а то станут еще думать, что я слово не держу… А я держу! — кричит вдруг Харон, и тут же голос его падает: — Не беспокойся, Череп, отдохните там, я уже утром буду. Заодно и че крутого для нас надыбаю. Череп отвечает не сразу — старается скрыть раздражение, и его голос звучит отрывисто и напряженно. — Их не было много, когда ты заговорил о костре… И никто не сомневается в твоём слове. Я не хотел отдыхать так, я думал этого хочешь ты. Череп опускает руку в карман шорт, но сигареты он где-то выложил, хорошо, если не потерял… В кармане только зажигалка — Череп сжимает холодный металл. — Я не особенно много хочу, Череп. Иди, отдыхай, как нужно. Тебе не помешает, — тихо смеётся Харон. Смех выходит каким-то усталым. — Я вернусь. Постараюсь. Пёс звонко лает. Остальные подхватывают, и Харону едва удаётся утихомирить эту шумную ватагу. Он достаёт одну из сигарет, стрельнутых у Седого. Свои скурил, а его оставил на потом. Сейчас они, терпкие и чуть вяжущие на кончике языка, как раз пригодились. Харон курит жадно, глубоко затягиваясь и почти не выдыхая дым. — Иди, Череп. Говорю ж, не стоит волноваться. — Харон даже немного сердится, докуривает до бычка, давится горьким дымом и тушит окурок. Ему и правда нужно идти. Ночь набирает обороты. Харон знает, что стае сейчас хорошо у костра, и что она более чем довольна таким решением. Сам он должен сделать хоть что-то полезное. Уже набрался целый список «важных» дел. Минимум, нужно унести злобу и усталость вожака и его стаи как можно дальше. Да и закупиться бражкой и лимонадом не помешает. Заодно и личный запас сигарет пополнит. Череп стискивает зубы. От мутных мыслей Харона тяжело. — Я не волнуюсь. Я жду твоего ответа: что случилось? Что случилось, что тебя так расстроило и подорвало? Череп знает, как иногда хочется уйти. Но от Хромого знает и то, что почти никто по-настоящему не хочет после этого остаться один. Особенно Харон. — Тебе плохо — мне плохо, — Харон показывает сначала на Черепа, потом на себя. С жестами всегда понятнее. — Мне плохо — и я иду в Наружность, чтобы стрясти все плохое в другом месте и принести что-то хорошее. Пёс злится. Странный человек расстраивает его друга ещё больше, и собакам это не нравится. Харон качает головой: — Ты хочешь, чтобы я вернулся в Дом? Он мягко треплет по холке одного пса. Второй скулит и тычет носом в ладонь. Харон присаживается и немного обнимает его. — Нет, — Череп сжимает зажигалку сильнее, тон Харона не просто не нравится ему — он бесит. — Я хочу, чтобы ты пошел туда, где по-настоящему хочешь быть. Когда мне плохо, я предпочитаю бывать один. Это правда. Я так думаю. И успокаиваюсь. Если я буду оставаться с людьми, я должен буду сдерживаться. И мне будет тяжелее. Но так работает не у всех. И точно не у тех, кому становится плохо, если их не замечают. Череп еще мгновение смотрит на Харона. «Не поймет, — думает Череп. — Или не поверит.»***
Когда Мавр ушел, Ведьма достала сигареты, наклонила пачку, предлагая Гвоздю. Она не стала уходить, осталась ждать Мавра тут. Она видела чуть в отдалении Седого. У него были совсем белые волосы — такое нельзя не заметить. Ведьма не любила игр с Изнанкой, но как рассуждать об этом ей, когда Мавр там имел все то, чего не хватало ему в Доме, а она… Изнанка не подарила ей ни сильного тела, ни новых возможностей — она просто была. Там фантазии становились правдой, а мысли превращались в дела. Там не было ничего, кроме их снов. И кошмаров. Гвоздь сначала мотнул головой, потом передумал и поднял руку. Ведьма достала из кармана зажигалку, прикурила сама, потом передала ее Гвоздю. Мавр возник сидящим на пляже, в паре метров от линии моря, глядя на него устало и недовольно, с молчаливой претензией. Его опухшее лицо, выглядело недовольным часто, даже если Мавр оставался доволен… Оно словно и не способно было передать его радость. Ведьма быстро потушила сигарету — ей бы Мавр ничего не высказал, но что попусту его огорчать? Подошла и присела рядом, но так, чтобы сигаретный запах не беспокоил его тоже. Надо было что-то сказать, и Ведьма сказала: — Спасибо, что послушал меня. Ведьма не сомневалась, что Лис успокоится теперь. Она повернула голову: Лис тяжело дышал и держался за укушенную ногу, а рядом с ним Гвоздь — тоже весь сжался, даже лицо спрятал. «Что-то с ним происходит?» — Ведьма не задержалась на этой мысли. Чужие секреты она не любила. Мавру стало грустно. После там быть здесь — тяжело, даже удачный разговор не радовал больше. Мавр старался не смотреть на свое тело и не думать о том, как его станут поднимать, как это будет жалко и гадко. «А Череп сильный, — снова досадливо подумал Мавр. — Он не замечает и сам, как нравится людям. А что в нем есть-то кроме этой его силы и здоровья?» Мавр хотел бы верить, что ничего, и в очередной раз убедил/ убеждал себя в этом вполне успешно.***
Харон качает головой. Садится прямо на асфальт. За границей, уже в Наружности, Харону сложно верить, что он Харон. Слишком слабый он. — Хорошо. Вернёмся. Он цыкает на псов, когда те пытаются идти за ним. Псы — к Наружности, Харон — к Дому и Черепу. Псы всегда должны знать, когда им что-то «нельзя». Иначе, и правда, начинают зарываться. — Ну че ты смурной, аки Ральф, — Харон бодает Черепа в плечо так, что устоять на ногах сложно. Череп немного теряет равновесие и усмехается. — Восприму это как комплимент. Ральф первый — предмет тайной страсти женской половины: загадочный и отстраненный, но в глубине души ищущий нежности. Не то что я: никакой внутренней подоплеки — что внутри, то и снаружи. Гнев на Харона все еще при Черепе, но не время показывать его. Для гнева почти никогда нет времени. Но если отвлечься — идти обратно приятно. Море все ближе. Оно пахнет и манит. Свои сидят у костра, и им явно весело. Над пляжем летит песня. Седой задумчиво проводит рукой по воде. Недалеко, вроде, отъехал, а уже потерялся. Или его потеряли. Прибой мягко лижет пальцы, будто принюхиваясь к тому, кого видит впервые. Седой придумывает мысли моря о нем. «Странное существо, которое только слушало море всё это время, не рискуя подходить ближе. Оно казалось приятным, но каким-то грустным. Кто обидел это существо? Почему его стеклянные голубые глаза больше не сверкают?» Седой пускает по воде камень, смотрит, как тот бежит по волнам. Харон отбегает ненадолго. Под конец, в шутку, вызывая у своей стаи беззлобный гогот, он бежит как обезьяна — на всех четырёх конечностях. Это тяжело, больно даже, но Харон постепенно привыкает. Его этому научил Гиббон. Когда бармен не слишком уставший, они с Хароном и по деревьям, и по крышам лазают. Правда, деревья любят больше. Крыши скользкие. Да и их приходится делить с маврийцами. Череп провожает Харона взглядом. Ему чертовски странно, но он мотает головой, отгоняя всякие мысли, и подходит к Хромому. — Ну что, принести тебе Детку? Какой праздник без дамы сердца? Хромой оборачивается, и сразу как-то понятно, что он торчал тут бдящим столбом посреди остальных, расслабленных и бухающих уже не по второй, а сам не сделал еще ни глотка. — Значит, мы остаемся, — понимает Хромой и довольно кивает, своим этим мыслям. Он снова поджигает потухшую было сигарету и предлагает Черепу. Харон бежит сначала шумно, громко, по ветру. Его легко заметить. Но стоит сделать ещё пару шагов — и он превращается в тень. Песок не издаёт ни одного лишнего шума под лапами, ветер уже срывает запах, и заметить Харона около моря тяжеловато. Так он и подкрадывается к Седому и тихонько фыркает тому на ухо, надеясь, что напугал. Седой от неожиданности вздрагивает и едва ли не летит в воду. Шутливо замахивается на Харона, но тут же прыскает, поднимая стрекозиные очки на голову. — Дурак, — Шаман беззлобно качает головой, потом запрокидывает ее, переводя взгляд на чёрное небо. Наверняка на нём сверкают звёзды. Шаман не знает. Не видит. Харон смеётся: — Напугал? Ну, напугал же! Напугал! Я тебя напугал! Маленькая победа. Очень и очень, но безумно важная для Харона. Он вообще любит такие мелочи. — Ещё пару таких «пуганий» — и вы останетесь без Шамана, — Седой цокает якобы недовольно, а сам улыбается, видя, как такая ерунда развеселила Харона. Ну, и славно. А то уходил чёрной тучкой. Харон радостно смеется, едва ли не захлебываясь. — Ну и куда ты свалил? Мне-то по делам нужно было, а ты просто сидишь. Хотя, ты ж и так не встанешь. Харон прыскает со смеху и кладёт руку на затылок. Седой закатывает глаза: — Знаю я твои дела… Что случилось? Харон меняется в лице всего на секунду, а потом снова улыбается. — Дела есть дела. Я ж в шаманские не лезу? Седой теперь смотрит на Харона, но ему трудно различить лицо того, даже вернув очки. Седой не любит лезть в чужие дела, на том и стоит. Стоял, если бы были ноги. — Ладно, — соглашается Седой.***
Лис ушел. Потому что знал, что сейчас не нужен. Он осторожно брел к корпусу, а нога словно онемела. Ну и пофиг, главное, что до чёрного входа и скамейки в кустах добрался хорошо. Лис прилёг, разглядывая темное-темное небо. А потом почувствовал, что дышать стало тяжелее. Хотелось бы вдохнуть глубже, но сил не было. Кончики пальцев странно закололо. Лис моргнул и попытался было открыть рот. Но челюсть болела дико. Тогда он попробовал сесть. Задыхаясь и едва не выплевывая свои легкие. Получилось с третьей попытки. Лис хрипел, дрожал и пытался подняться уже на ноги. До Могильника рукой подать, но только ноги не держали. — Знаешь, они ж меня не просто так Хароном назвали. Лис испугался даже повернуть голову. Хотя, если бы попробовал — все равно бы не вышло. — Нравится? Мне кажется, прекрасный реванш. А вот пошёл бы ты сразу с этим к Мавру — вышло бы по-другому. Харон выступил вперёд. Не то, чтобы человек, скорее диковатая тварь с лохматой собачьей головой. Она сидел напротив и буравил Лиса своими чёрными, похожими на бусины глазами. — А ты — дурак. Я тоже, конечно, но я дурак кусачий. А ты просто дурак. Лис понял, что крыша у него едет окончательно. Он хрипло засмеялся и замахнулся на собаку. Ударил и услышал сдавленный визг. Даже ослабевший и больной, Лис все ещё был силён. Пёс отпрыгнул подальше. Зло щёлкнул пастью. — Вааааали нахеррр, ззззззаразза! Пёс только засмеялся, совершенно по-человечьи. Потом поднял голову, принюхался и вдруг отступил глубже в кусты, скаля слюнявую морду, готовый укусить ещё раз. Но не стал. Только посмеялся лающе. Лис вдруг почувствовал, как по ноге потекло что-то тёплое. Посмотрел: укус. Ещё один. Когда только успел? Лис приложил ладонь к мокрому лбу. Горячо. Очень. Нога начала болеть сильнее. Лис попытался встать и сделать шаг, но упал. Устал. Так дико устал, что сил бороться не хватило.***
Бриз поднимает взгляд от бумажек. Дети. Один почти в бессознанке: привезли в коляске. Одолжили у кого-то, и как понять, кому вернуть? В доме верный способ — оставить на перекрестке, а здесь как быть? Спокойные дежурства в санатории, обещал Янус. Дивно. Не у нее. Бриз поднимается. Она не нервничает, не торопится. Выходит из-за стола, присаживается, осматривает раны. Собака? Странно. — Спасибо, дети, — говорит она. — Если нетрудно закатите его в процедурный. Она идет первая, указывая дорогу. Дальше все просто и чисто. Местная анестезия, вскрыть укус. Промыть гной. Левомиколь. Повязка. Бриз кличет своих санитаров. Лиса перекладывают на кровать. Бриз отходит и возвращается с капельницей. В санатории мало персонала, и все приходится уметь самой. Минус, конечно. Зато плюс в том, что пациентов немного и экстренные редко. Она ловко входит в вену. Сначала жаропонижающее, потом она введет антибиотик. Раны на ноге не выглядят опасными. Но неделя им будет нужна. Сложностей Бриз не ждет: самая главная проблема — это, конечно, бешенство. Вот бы найти ту собаку, чтобы убедится, что она здорова… А то 40 уколов и никаких купаний. Только пойди допросись… Коридор уже пуст. Дети не выносят лазарета.