Вечер трудного дня

Хромой шел довольно медленно, оставляя девушке все шансы ретироваться, но Ведьма с места не двигалась. Тогда Хромой приблизился, кивнул ей. Не формально, а вежливо, словно чуть поклонился прекрасной даме. — Отличный вечер, вода… совсем теплая. Хромой понимал, что раньше они никогда не говорили без надобности, и от того с Ведьмой у них не было простых тем. Можно было спросить о многом, но Хромой лишь залез в карман и вытащил сигареты. Насквозь мокрые. С них смешно капала вода и через локоть стекала к ногам. Хромой усмехнулся. Ему было вредно курить сигареты, оттого он и предпочитал кальян, но ситуация располагала. — Можно мне сигарету? — спросил Хромой просто. Ведьма наклонила голову, пряча и взгляд, и улыбку. Она не знала, зачем осталась и чего ждала. В ней не было ни упрямства, мол, не уступлю черепистам пляж, ни стремления поговорить с Черепом или Хромым. И все же… зачем-то она все еще была здесь. Ведьма молча подвинула Хромому свои сигареты и зажигалку. Стоило бы смотреть на море, но Ведьма повернула голову и встретилась взглядом с Деткой. Та перелетала с лежака на лежак, пока Хромой шел, и теперь сидела совсем близко. Ведьма побаивалась ее — попугай Хромого был вздорным, иногда даже агрессивным, — но сейчас Детка казалась хорошенькой, словно горлица. Даже захотелось ее поманить к себе. — Что она любит? — спросила Ведьма, когда Хромой наклонился за сигаретами. — Меня, — не удержался Хромой и обезоруживающе улыбнулся, разводя руками. Он перевел взгляд на свои босые ноги, потом на Детку, она склонила голову и смотрела как-то грустно. — Я не виноват, это просто так и есть. А еще она любит семечки и козинаки. Только где ж их взять? Это лакомство, к тому же ей не очень полезное. Летать вольно, как вот сейчас, — закончил Хромой, аккуратно вынимая одну сигарету из пачки так, чтобы не намочить остальные, и задумался, куда себя разместить. Не рядом же с Ведьмой: лежак был узким, а Хромой — мокрым. А на соседний если, то как за сигаретами тянуться? И, решив не усложнять, Хромой опустился на песок у лежака Ведьмы. Теперь он имел возможность видеть Ведьму снизу. Выглядела она не хуже обычного. Хромой зажал в зубах сигарету и спросил о том, что его правда интересовало: — Как ты себя чувствуешь после вчерашнего? Хромому слишком хорошо запомнилось, как Мавр уносил Ведьму, и хотелось верить, что это неспроста, не просто принятый между ними на Изнанке жест, а момент необходимости. И в тоже время, чтобы с Ведьмой все же ничего страшного тогда не приключилось. Ведьма продолжила смотреть на Детку больше от того, что это было самым безопасным. Трудно было понять, о чем именно спрашивает Хромой. Конечно, Череп мог рассказать ему обо всем, что случилось, но вряд ли Хромой мог до конца понять, что именно вчера произошло. Одно дело говорить словами, а другое — чувствовать Изнанку со всеми ее особенностями. — Я в порядке, — ответила Ведьма. — Думала, что ногу подвернула, но обошлось. Ведьма вздохнула, о чем говорить с Хромым было вот так не придумать, но уходить тоже не хотелось. «Плохо дело, » — подумала она, выпуская дым. Как ни странно, ее мало беспокоило, что их засекут и тогда доложат Мавру. Можно будет просто соврать, что она пыталась выспросить про Черепа. Понятно, что Хромой бы ничего не рассказал, но крыть было бы нечем. Детка вдруг каркнула и спланировала на плечо Хромого, теперь они с Ведьмой оказались лицом к лицу. Хромой погладил свою птицу по мягким перьям, обдумывая ответ. Признаться, он первый раз оказался в столь странной ситуации: тем много, вопросов еще больше, Ведьма загляденье, как хороша, а… Все неуместно, все нельзя, все может быть неверно понято между ними. Пока Хромой подбирал слова, словно ступая по кочкам среди болота по дороге к Ведьминой хижине, Детка высказалась за него, повторяя все интонации хозяина: — Охуеть! Хромой подумал, что к счастью не краснеет никогда, усмехнулся, озвучивая свой вариант: — Хорошо, что нога больше не болит. Ему хотелось сказать что-то вроде: «Ты красивая». Так банально и просто, но вряд ли кто-то говорил это Ведьме… Хромой поднял голову. Ведьма не смотрела в глаза и на него не смотрела, и это оказалось чертовски досадно. Хромой, впрочем, надеялся, что все еще впереди. Его лишь немного занимал вопрос, осталась Ведьма потому, что заприметила Черепа или… Все-таки не поэтому? — У нас Харон в скалы ушел, — выложил вдруг Хромой. — Череп за ним полез. А у вас, наверное, Лис рвет, мечет и жаждет возмездия? Мавр, к слову, неожиданно сдержан и спокоен. Это действительно было трудно: о чем бы они не выбрали говорить, но… Честно было говорить о том, что и правда интересует. О всей этой невнятной ситуации и ее последствиях. Если, конечно, оставить тему о красоте Ведьмы и о том, что Хромому нравилось в том, как они сидят сейчас буквально все. — Я понимаю, что это все странно звучит, но… Что ж поделать, если такая повестка дня? Детка взлетела над ними и не смолчала тоже: — Отпад! — проорала она, и Хромой бы смутился, если бы умел… Ведьма усмехнулась. Ее сигарета кончилась, и пока не хотелось начинать новую. — Мавр сдержан во всем, что касается непосредственно Черепа. А что до Лиса… — Ведьма вздохнула и все же сказала: — Мавр не Череп, он не станет ставить под удар всех из-за одного. Вот теперь она постаралась поймать взгляд Хромого. Можно было бы соврать, что для какой-то цели, но больше из интереса узнать: каким окажется в нем Хромой? Как он отреагирует на ее слова? Ведьма никогда не сомневалась, что Череп — плохой вожак. Герой, икона, и может даже очень хороший человек, но не вожак. Не тот, кто понимает, как много у него власти и ответственности. Ответственности, которую нельзя позволить себе нести одному. Хромой встретил ее взгляд, и Ведьма на мгновение увидела то, что скрывалось за его весельем и легкостью. Яркое, большое пламя. Дьявольский огонь, готовый сжечь любого. Чем же Череп взял его? Хромой не служил ему, он верил. Хромой упрямо мотнул головой так, что его кудлатые патлы взметнулись и почти не опали, так и остались стоять торчком. — Череп никогда не ставит под удар никого, — заявил Хромой категорично, но беззлобно, — кроме себя, — добавил он, и в его голосе проскочила грустинка. Он не пытался сгладить резкость, но смотрел на Ведьму с интересом и дружелюбием. — А вот сдержанный Мавр — это что-то… Для меня новое. Но я понимаю — у вас все по-своему. И для нас хорошо, что Мавр не слишком-то рвется защищать честь и достоинство Лиса. Оно понятно, Лис на прекрасную даму никак не тянет, — закончил Хромой насмешливо. Он смеялся не над Ведьмой, а над Лисом. И расслаблялся, вдруг понимая, что Мавр вовсе не стремится так запросто уничтожить Черепа. А если ему это не просто, значит… Значит Черепу и правда не понадобится помощь. — Если честно, мы… Мне жаль, что на Лиса напала эта… Собака? Не лучший исход, нечестный прием. По мне так… Не лучший поступок, если это по научению Харона. — Хромой вздохнул и выдохнул дым. — Череп с Мавром условились о встрече, ты знаешь? Они шли по скользкой дорожке. Рядом, но не вместе. Поддерживая друг друга лишь присутствием и правом оставаться рядом. И с этой дорожки пора было свернуть, но… Она все вилась, стелилась под ногами. И каждый из них мог унести с собой что-то из этого разговора. Неожиданно искреннего. Хотя Хромой, кажется, гораздо больше думал, как звучит голос Ведьмы — не так уж часто его можно было услышать. Тревожило лишь то… Как Ведьма станет объясняться с Мавром, если кто-то доложит? Хромому с этим было много проще — Черепу не потребовались бы оправдания. И меньше всего Хромой хотел бы оказаться тем, из-за кого у Ведьмы будут неприятности. Но… судя по всему, их с Мавром связывали какие-то особенные отношения. Настолько особенные, что язык чесался спросить и об этом тоже. Но Хромой был уверен — Ведьма его пошлет и будет права, так что пока молчал. Детка так не умела и крикнула в темноту: — Клааас! Хромой прикрыл глаза ладонью. Но его мысли вторили комментарию Детки. Ему нравился этот вечер. Ведьма покачала головой: — Я о том и говорю: Череп рискует собой, а что будет с вами, если… — Ведьме не хотелось говорить что-то вроде «его убьют» или даже «его не станет», Хромому и так бы хватало мозгов понять, о чем она. Ведьма в задумчивости посмотрела на море: — Путь героя — одинок, поэтому Череп и не может остаться единственным вожаком, — она вздохнула и все же достала вторую сигарету. Ведьма потянулась за зажигалкой, но Хромой вдруг оказался чертовски проворным и зажег для нее огонек, и Ведьме ничего осталось, кроме как наклонить к нему лицо. Это было чертовски интимно и странно, но Ведьма даже не спешила. Между ними горело маленькое пламя и не смотреть в глаза Хромого было невозможно. Ведьма знала, что это ее способность: гипнотизировать взглядом, но сейчас это Хромой смотрел в нее. Пламя в его руке вздрогнуло — Хромой обжегся, но пальца с колесика не убрал, остался держать для нее огонь. Ведьма быстро затянулась, прикуривая, а потом… Она знала, что никогда, ни в каких обстоятельствах не должна была делать этого, но она накрыла руку Хромого своей, заставляя убрать палец от огня. А потом выпрямилась. — Мавр не делится со мной своими планами, — ответила она на вопрос Хромого. — Но я слышала, что Череп вчера ему сказал. Она поняла, что так и не отпустила руки Хромого и поспешно разжала пальцы. Хромой снова смотрел в глаза Ведьмы. Неприкрыто и прямо. Признаться, это одно стоило очень дорого. В его голове роились тысячи мыслей, часть из них о деле, но они не задерживались надолго, таяли как дым, потому что Хромой все не мог отвести глаз от завораживающего взгляда Ведьмы. Как и оказалось весьма трудно забыть об ощущении… Прикосновение Ведьмы оставило след не только на руке, но где-то гораздо глубже. — Знаешь, люди все врут про твои глаза, Ведьма. Хромому на ум почему-то лезли всякие байки о Ведьме. Поговаривали, что тот на кого она посмотрит обратиться в камень. Хромой не боялся, но раньше не рисковал. Теперь же он чувствовал себя гораздо более живым, чем когда либо. — Они красивые, глубокие… Хромой не находил нужных слов, их всех было мало. Но… Словно вокруг них сгущалась ночь. Не страшная, не пугающая, а темная и ласковая. Такая, в которой люди открывают друг другу тайны и остаются наедине, открытыми и больше никогда не чужими. И сразу стало трудно с Ведьмой спорить, но согласиться было невозможно: — Может ты и права про Черепа. Хотя он не один. И с ним ничего не случится. У него же есть… — Хромой хотел сказать сначала — друзья, но сказал, — я. А Мавр тоже не может остаться единственным вожаком. С ним слишком… Душно. Знаешь, это чувство с детства, словно это не он порочный, а я. И негде развернуться, нельзя просто оставаться… собой. Все время оглядываться, да подстраиваться. Но вчера я понял, что не так уж много понимаю в Мавре. Если нам повезет, то Череп и Мавр сумеют не запустить нового витка войны. Если честно, я бы этого хотел. Хромому теперь хотелось самому коснуться Ведьмы, согреть в своих руках ее холодные пальцы. Но они и так уже перешли все границы дозволенного. Спасало только то, что ночь, туман… Не иначе с Изнанки заполз. Зато никто не смог бы разглядеть их сейчас. Ведьма покачала головой. Она слишком хорошо понимала, чего стоят люди, которые не боятся ее взгляда. Смелые настолько, чтобы посмотреть в себя и не отвернуться, даже не удивиться. На мгновение она подумала о том, что бы там разглядел Харон… Точнее, что она бы в нем разглядела. — Вам пора, Хромой, — сказала Ведьма тихо, поглядев на Детку. Ей не хотелось прогонять Хромого, но оставаться вот так было слишком. Не беда, если их увидят, но вот если они останутся наедине… Ведьма встала, затушила сигарету и, оставив пачку и зажигалку на лежаке, пошла к морю. Она не оборачивалась, остановилась у кромки волн и села, чтобы развязать кеды. Хромой согласно кивнул ей в след. Им и правда было пора. Самое подходящее слово… Хромой поднялся с песка, Детка тут же спикировала ему на плечо. Она уже собралась самовыразиться в очередной раз, но Хромой приложил палец к губам и попросил: — Тссс… Детка склонила голову вопросительно, но поняла его. Хромой знал, что должен уйти точно так же, как Ведьма: не оглядываясь, не сожалея. Все сказки, как одна вторят друг другу, твердят «никогда не оглядывайся». Но, сделав несколько широких решительных шагов, Хромой отвергнул веру в проклятия и рок, остановился и повернулся к морю. Он знал, что увидит, но все равно замер. Ведьма раздевалась, медленно стягивала с себя одежду, и ее кожа белела в темноте… Хромому стало слишком много воздуха. Он не мог видеть, но знал, что Ведьма невероятно хороша. Воспоминания подсунули ему и ее недавние колени, и плечи как-то на пляже, ее ступни, точнее их следы на песке, и ее глаза сегодня. Хромой залюбовался секунду, но… Он не хотел украсть у нее эти минуты, Хромой любил, чтобы все было честно. И не стал дожидаться, когда Ведьма останется полностью без одежды. Он шел, больше не останавливаясь, комкая в руке свою мокрую пачку сигарет, представляя, как Ведьма входит в воду. Плавно, красиво, к ней непременно выходит луна, и они вместе уходят в заплыв. Хромой выдохнул с легким свистом. Никто не может запретить человеку мечтать. И Хромой мечтал. Ему даже в палатку не хотелось, словно везде стало тесно. Переодевшись, Хромой вылез на крышу. Там было вольно и даже немного прохладно, и все видно. И можно сделать вид, что Хромой ждет, как Череп вернется в Дом. Но Хромой сперва дождался Ведьму. Он смотрел, как она идет в девичий корпус и провожал ее… взглядом. К счастью для всех, никто больше за ней не шел.

***

Харон просидел на скалах весь день. Тень от лодки и вещей чем-то напомнила ему дракона. Харон начал осторожно ее обводить, боясь спугнуть что-то красивое. Получалось кривовато, но сносно. Харон даже расстроился, когда закончил. А потом оглянулся. На другом камне застыла большая рысь. На третьем — олень с раскидистыми рогами. На четвёртом — краб. Харон тихо рассмеялся и начал снова обводить. А, когда фигуры закончились, вдруг понял, что они смотрятся так плоско… Харон слез к подножию скал и, опасливо озираясь, нарвал травы и нарыл немного глины. Картинки стали ярче. Они напоминали Харону наскальную живопись из энциклопедий. Только чуть более кривую и неумелую. К вечеру книга, что он взял с собой, была прочитана, в море он пару раз выбрался еще днем, а еда начала подходить к концу. Руки болели, укусы зудели и ныли. Харон шмыгал носом и смотрел красными от недосыпа глазами. Сидел в укромном месте и смотрел на Хромого и Черепа. Так хотелось спуститься, извиниться, попроситься обратно. Но было нельзя. Харон терпел наказание за все, что сделал. Да и Тени, наверняка, шло на пользу одиночество. Чтобы он понял, что могло случиться, если бы их разделили. Почувствовал. Внутри просыпалась зависть. Они были свободны. Могли общаться и секретничать. А ему было нельзя. Он — шестерка, не больше. Харон всхлипнул. Здесь было слишком… слишком одиноко. Череп шёл к скалам. К Харону. Шёл и смотрел наверх, думая разглядеть знакомую фигуру. Наверху и правда кто-то мелькал, но было непонятно кто. Череп встал под скалой поближе, сложил руки рупором и крикнул: — Харон! Услышав крик Черепа, Харон дернулся и осторожно выглянул из-за края. — Да? Череп помахал Харону рукой. Орать снова не хотелось, и он махнул рукой еще раз, по кругу, подзывая Харона к себе. Потому что лезть не хотелось тоже. Хотя, если Харон был готов говорить только на своей территории, можно было и взобраться к нему, чего уж. Прикидывая, как это сделать, Череп думал о тени Харона. И о тени Седого. И о потенциальной тени Мавра. На этом воображение пасовало. Все это выглядело чертовски странно. Седой и Харон твердили про непонимание Черепа, но это было не оно. Череп всего лишь не верил. И, наверняка, существовало объяснение того, что Седой и Харон принимали как данность. Череп как данность не принимал ничего. Харон мялся. Не хотелось спускаться и говорить с Черепом. Ещё сутки и наказание бы закончилось. А так придётся начинать сначала! Харон вздохнул: зовёт все-таки вожак. Вожаков нужно слушаться. Харон сполз по камням. Но не до конца, остался сидеть на невысоком валуне. Совсем спускаться не хотелось. Зато так можно было говорить без крика. Череп вздохнул. Подошел ближе к ступенчатому склону. Ему хотелось быть наравне с Хароном, видеть его глаза. И Череп полез. Карабкаться по скале было не трудно: известняк бугрился, позволяя удобно цепляться. Череп забрался на валун, кое-как примостился рядом с Хароном. Бросил взгляд на море, потом на Харона и спросил: — Ну и? Зачем ты ушел? Я такой страшный? Харон покачал головой и почесал ухо, потом и шею, с которой уже лоскутами слезала кожа. — Я должен был побыть один. Харон шмыгнул носом. Черепу не стоило приходить. Не нужно ему это. Но все же Харону внутри стало как-то спокойнее и радостнее, что вожак рядом. Череп потер лоб. Он не любил это клише, потому что мало кому по-настоящему нравилось быть одному, а значит и помогало мало. Только заставляло вариться в своих эмоциях, накручивая себя все больше. Это и самому Черепу вредило, но не так как Харону. — Зачем? — спросил Череп. — Что это тебе дало? Он старался оставаться спокойным, хотя сейчас ему очень хотелось Харону врезать. Стянуть его вниз и… просто выместить свою злость. За предательство, за недоверие, за чертову необходимость идти к Мавру. Харон тоже посмотрел на море. Спокойное. Красивое. — Чтобы почувствовать, каково остаться без него. Харон поежился от собственной формулировки. Да, без Него остаться будет просто ужасно. Невыносимо даже. Череп удивился: не потому, что речь шла о Тени, а просто от общего идиотизма. — Невозможно остаться без части себя, — Череп удержал тяжелый вздох. — Он всегда будет с тобой, даже если ты не сможешь с ним поговорить. Но с другой стороны: зачем тебе оставаться без него? Напротив, тебе лучше оставаться с ним, только так ты научишься с ним верно обращаться. Харон упрямо мотнул головой: — Можно. Его можно забрать, запереть, можно меня запереть или оставить в том месте, куда он не доберётся. Да и управлять им, все равно что ловить в силки ветер. Редко у кого выходит, а если выходит — то абы как. Череп ответил не сразу, задумался и успел пожалеть об оставленных внизу сигаретах. Невольно он глянул вниз на пляж. Два белых пятна: крылья Детки и окутанные шалью плечи Ведьмы замерли одно напротив друг друга, обозначая фигуру Хромого. Кому бы из них подумать: что скажет завтра Мавр? Зачем им? Череп понял, что не сердится на это, скорее понимает. Мавра же здесь не было… Череп снова посмотрел на Харона. — Абы как, конечно. Потому что только ты можешь это делать. Ну, не называй это словом управлять, скажи — договариваться. Харон, где ты обычно с ним встречаешься? Харон чуть повернул голову и указал в противоположную от скал сторону. — Там. Если пройти дальше, там есть сады. Туда прибегают собаки. Это граница Наружности и Дома. Оттуда и от главного входа мы, Летуны, добираемся до шоссе. И все это граница. Я могу идти по одну сторону, а он по другую. И даже говорить не нужно, все всегда знаешь. Череп поморщился от неприятных мыслей: Харон говорил с ним, как с неразумным, и это бесило. — Ты хочешь сказать, что он приходит из Наружности? А кто ходит в Наружность — ты или он? Или он остается с нами, пока ты в Наружности? Череп не имел в виду, конечно, что вместо Харона приходит его брат-близнец. Люди не раздваивались, переходя на Изнанку, но они определенно менялись, и, если бы иные из них остались в Доме в своем Изнаночном настроении… Было бы неожиданно. А Харон говорил о чем-то… материальном, живом. Череп вдруг то ли увидел, то ли вспомнил: двое, одинаковые с лица, смотрящие друг другу в глаза, их руки были соединены, они сказали кому-то: «Я вас запомнил». Череп тряхнул головой, прогоняя видение. Харон рассмеялся. Он был разочарован: Череп говорил не то, он не понял. — Я не могу им управлять. А он — мной. Мы даже из-за своего характера договориться не всегда можем. Иногда он меня слышит, особенно, когда я говорю, что нас могут разделить. Я могу встретиться с ним на Границе. На любой. Между Наружностью и Домом. Между Домом и Изнанкой. Между нашей территорией и маврийской. Даже на пороге Могильника могу встретить. А тут, кстати, нет. Череп слушал и думал. Он бы счел лучшим кандидатом на роль собственной тени свою злость. Управлять ей во всяком случае бывало проблематично. Хотя сейчас ее легко затмевали другие мысли. «Граница, — повторил Череп про себя. — У Харона есть граница внутри себя. Между собой и… собой? И каждый раз, когда он подходит к ощущению беспокойства, он ее нарушает и приходит Тень. И Харон-с-теневой-стороны умеет гнуть реальность, раз смог собаку заставить напасть.» Череп привычно коснулся своей ноги, ища карман и сигареты в нем, но оставалось только выдохнуть сквозь зубы. — Управлять кем-то, Харон, вообще тяжело и неприятно. Договариваться, пожалуй, сложнее, но это все же лучше, чем управлять… Знаешь… Ты знаешь, почему идешь за мной? — Не знаю, — отозвался Харон без раздумий. — Ты мой вожак, ты мой друг и брат, и я просто знаю, что пойду за тобой хоть на край света. Даже если умру, а ты позовёшь — из могилы вылезу. Это факт, — Харон лег на еще тёплый камень и закрыл глаза. Хорошо. Тепло. Сонливо. Череп смотрел на него: он не чувствовал больше доверия к Харону, и, положа руку на сердце, не хотел быть рядом с ним. Но ведь вожак должен быть выше таких простых желаний. Хотя бы иногда. — Быстрый ответ, — Череп хмыкнул: Харон хотел отвязаться от него, но Череп редко задавал вопросы, ответ на которые мог его не устроить. — Ты веришь в меня и любишь. Поэтому идешь. Твой Тень в этом вопросе от тебя отличается не сильно. Не в отношении ко мне. Но в том, почему он будет готов за кем-то идти. И если ты будешь его бояться или ругать… будет грустно. Даже Мавр не так управляет своими. Харон, кажется, удивился. Во всяком случае теперь он смотрел на Черепа непривычно серьезно. — Раххати тебя любит. Как и я. Мы оба за тобой следуем. Но друг за другом? Не, мы передеремся, пытаясь понять, кто главнее. Я не знаю. Он хочет сам выбирать, что для нас лучше. И это странно. Он не слушает, и я понимаю. Если бы с ним случилось что-то такое же, я бы поступил один в один так же. Харон вздохнул. Ему хотелось снова увидеть Раххати. Сильно. До странного ощущения в животе. Словно ударил кто. — Просто вот так вот. Он хочет защитить меня. Я — его. Мы не можем выбрать главного. А как договариваться с ним — даже я не знаю. Череп склонил голову набок, думая о том, что Харон слишком часто говорит «не знаю». Будто снимая с себя всякую ответственность. Будто он сам себе не хозяин. А если так, то хозяин никто, или любой. — Зачем вам главный? Вам бы просто неплохо понимать, кто из вас и что именно хочет делать в следующее мгновение. И зачем. «Хотя продумывать последствия этого, конечно, не ваше, » — этого Череп говорить не стал, зная, что Харон только расстроится. В конце концов, о последствиях стоило думать именно Черепу. Раз уж он был тут главный. — Это нормально защищаться, Харон и Раххати. Просто на будущее говорите мне сразу. Что, как и зачем сделали. Череп вздохнул, в груди бился то ли крик, то ли движение. — Похоже, Раххати у тебя тоже не умеет договариваться. Тут могу посоветовать только одно: начните с того, чтобы слушать друг друга. Потому что, на самом деле, то, чего хочет один всегда хочет и другой. Харон повел головой, а потом вдруг спросил: — А ты со своей тенью, как ладишь? Череп задумался: не объяснять же, что у него ничего такого вроде и не водится? Харон вряд ли поверит. А если представить, что злость — это все же тень… Череп лелеял свой гнев, сначала сдерживал, а потом словно взращивал и выплескивал в плавании или беге, или вот порче изнаночного или неизнаночного имущества. — Ну… я ее замечаю, учитываю ее желания, выпускаю ее погулять время от времени, — перечислил Череп задумчиво, потом пожал плечами. — Я знаю, что я — это она, и наоборот. И не переживаю, когда мы меняемся. Харон нахмурился. Слова Черепа не укладывались, мешались в голове. — Подожди. А если она что-то очень плохое сделает? Да и разве ей тут не плохо? Тени без надобности в материальный мир не лезут. Харон не понимал: он знал, что Раххати очень больно, и он плачет после походов к Харону. На границе каждый из них был по свою сторону. Харону тоже становилось плохо после походов к Раххати. Это закономерность, чтобы все оставалось на своих местах. Череп начал замерзать, в отличии от Харона, он был без майки и в мокрых плавках. Хотелось спуститься, а не вести этот разговор. Череп выяснил, что собирался, а переубедить Харона не чаял. — Ну, как я тебе уже сказал: она хочет того, чего я. Значит, это плохое хотел сделать я. Что уж тут. Бывает. Я же вот накричал на тебя, или… «Чуть не растаял на Изнанке, похерив все» — звучало не очень, и Череп перефразировал: — Или подставился тогда с Мавром, когда мы попали в Могильник. Что-то из этого точно сделала моя тень. Это очень в ее духе. Черепу вдруг стало смешно, и он рассмеялся. Он и не думал никогда насколько уязвим в такие моменты. — Конечно, она появляется с надобностью, — произнес Череп с почти нежной улыбкой: его злость была неудобной, но ценной. — Из-за чего-то… Я бы сказал… сказал, что она просто приходит, когда мне плохо. Наверное, и я к ней в такие моменты. Нам-то легко, — «сейчас легко» мысленно поправился Череп, — договариваться, так что возможно нам проще. Говорить о себе «мы» было странно, но раз иначе было не объяснить… — Когда плохо, — эхом повторил Харон. Это он понимал: Раххати тоже приходил, когда плохо. Дожидался момента у Границы и пользовался любой возможностью, чтобы помочь. Правда, не всегда его помощь реально помогала. Харон достал сигареты, быстро глянул на Черепа: надо было предложить ему, но сигарет осталось мало… Харон все же протянул пачку, Череп вытянул сигарету и замер, ожидая, огня. — Мы не всегда хотим одного. Точнее, мы как раз хотим одного, чего нельзя делать никак. — Харон в очередной раз шмыгнул носом и зажег спичку сначала для Черепа, потом для себя и продолжил: — Застыть на Границе. Навсегда. Вместе, вдвоём, чтобы никто и никогда не смог разлучить. Череп затянулся, выпустил дым вверх и некоторое время смотрел, как он тает в воздухе. Наверное, про то, что нельзя хотеть разного, Харону было пока не донести… Просто одни желания можно признавать, а остальные отдавать другому. Можно было бы порадоваться, что предан Харон обеими частями. А вот на Изнанке хотел остаться… как и Мавр. — В том, чтобы оказаться в безопасном месте, соединившись с самим… со своей тенью — нет ничего неправильного. Тебе не стоит корить себя за это и Раххати тоже. Мне кажется, вам надо чаще встречаться. Харон, — вдруг вспомнил Череп, — почему ты считаешь, что Тень может выпустить только Ходок? Над этим вопросом Харон задумался. Он не знал, как правильно ответить. Сам не до конца понимал: половина его знаний о тени строилась на чувствах и ощущениях. — Ну, Граница — вещь прочная, — Харон глубоко затянулся. — Раххати говорил, что ни я, ни он ее просто так пересечь не можем. А кто может сделать дыру в Границе, чтобы провести себя и других? Не Ходок ли? Череп кивнул, звучало довольно логично, вот только… — А почему ты не думаешь, что сам можешь быть ходоком? Прыгуны со своими тенями обычно не знакомы. Они и себя-то не всегда в зеркале там признают. Харон помотал головой: — Я не могу провести Раххати. Я пробовал. Сотню раз. Вместе мы способны впустить или выпустить кого-то. Найти. Спасти. Узнать или услышать. Но я не могу пройти или уйти к нему, а он — ко мне. Череп выдохнул очередную порцию дыма: — А тебе не приходило в голову, что то, что случилось с Лисом случилось на границе? И зачем вам с Раххати расставаться, Харон? Какой в этом смысл? Харон покачал головой. Он докурил сигарету, а брать вторую уже не хотелось. — Нельзя, — упрямо сказал он. Если мы будем встречаться чаще — нам станет все сложнее расставаться. Харон не хотел на Изнанку, как Раххати не хотел в реальный мир. Они оба хотели на Границу. И ни шагу в сторону. — Лис не был на границе. Гиббон говорил, что его нашли на крыльце, — Харон замер, поражённый догадкой. Крыльцо — тоже могло считаться границей. Между внутренним и наружним Домом. Твою же… — Если я не буду расставаться со своей Тенью — то мне станет хуже. Точнее, я захочу остаться на Границе. А чем больше желание — тем больше соблазн. У Черепа начала болеть голова, куча неприятных ощущений навалилась разом: жестко, холодно, неудобно. — Харон… Человек должен быть там, где он хочет быть. Если у него есть такая возможность. Сам Череп бы хотел быть в Доме. Не на Изнанке, и не в Наружности, а в Доме. Всегда. Но это было невозможно. — И остальное — пустое. Впрочем… Просто имей в виду, я не против, чтобы ты встречался с Раххати и оставался с ним сколько нужно. Тогда вам и договариваться станет проще. Харон ответил быстро, почти яростно: — Я умру там. Если я останусь с тенью навсегда, то мы оба должны будем попрощаться со всем, что мешает. Харон вдруг грустно вздохнул. После встречи с Раххати ему часами приходилось убеждать себя, что вечное единение не стоит столького. — Я не хочу умирать. И он тоже. Но чем больше времени мы вдвоём — тем сильнее мы этого хотим. И тем нам хуже. «Вот хрень, — Череп едва не закатил глаза, — с каких пор единение с собой стало смертью? Ну и мысли у Харона.» Череп действительно становился уязвимей, когда злился, и идеи к нему приходили так себе, но что-то ни разу не помер. Только вот в последний раз, но неудачи же у всех бывают… — Почему ты думаешь, что это смерть — сосредоточится на себе? И почему думаешь, что сосредоточившись разок, не захочешь потом заметить остальное? Возможно, вам с Раххати и правда надо немного забить на окружающих и подумать друг о друге… Череп вздохнул. Время от времени на всех в Доме находило что-то такое философское, но черт, не когда сидишь мокрой жопой на камне. — Я уже даже не знаю, — Харон все-таки закурил вторую. Когда внутри становится так паршиво без сигареты никак. Череп усмехнулся, оттолкнулся рукой и встал. — Не страшно — не знать, Харон. Страшно не пробовать. У нас одна жизнь, и она не очень-то длинная, и жить ее надо так, чтобы было… хорошо. Ну с поправкой на то, что другие тоже не пострадали. По возможности. Череп расправил плечи, а потом спрыгнул на пляж. — Я пойду, Харон. Устал. А ты возвращайся. Тебе вредно быть в одиночестве, ты так забываешь, кому ты предан.