Вечер трудного дня

Мавр дождался вечера, чтобы было не жарко, а состайники разошлись, кто куда в поисках подходящей компании. Сейчас с ним остались только те, кто имел честь составлять компанию самому Мавру. Но Мавр внезапно охладел ко всем развлечениям сразу, он не мог отделаться от мыслей о дороге Туда. Дорога точно была, и Мавр знал ее. Мавр уже мог войти, и Лес, кажется, пометил его. Мавр с нежностью коснулся лабретов в ухе, хрящ отек, но совсем немного. Прокол лишь монотонно жег, не больно, но не оставляя шанса о чем-то забыть. Например, о том, что Череп все же показал ему Лес. Маленький кусочек, но зато сам, без всяких просьб и договоров. Черт, за это Мавр был готов простить черепистам не только Лиса! Мавр чувствовал, что ему одному хода туда нет. И у него было странное ощущение, что все дело в том, что он должен суметь лучше и больше. Он должен и тутошний, и тамошний, оба вместе, как проклятые близнецы, и только так — вдвоем им дано добраться до цели. А еще Мавр хотел знать… По силам ли? Поэтому внезапно велел всем выйти из комнаты. Мавр, конечно, обставил это с апломбом, как свободный вечер для своих людей. Может, поверили не все — взгляд Шута красноречиво говорил об этом, однако и он был доволен полной свободой, пусть и всего на один вечер. Мавр хотел попробовать сам слезть с коляски, пересесть на кровать, а потом сесть обратно в коляску. Это была всем задачам задача. Циркуль до такого никогда бы не додумался. А вот Церберша… Церберша вела физику и с поразительным упорством пыталась обучить их правилам движения и перемещения тел. Именно этим Мавр собирался заняться. Церберша была бы довольна. Мавр старался думать обо всем со смехом, но был объят скорее злым азартом. Он собирался поспорить с самим собой. И доказать, что и здесь он чего-то стоит! Главное было не думать о том, что не получится. Это оказалось непросто — Мавр любил драматизировать и ненавидел физические усилия. Когда-то он не хотел даже пытаться. Боялся ли он умереть? Конечно, кто бы не боялся? Кто согласился бы снова и снова чувствовать, как чья-то пудовая ладонь все сильнее сжимает крохотное сердце и жизнь висит на волосе — ни вдохнуть, ни выдохнуть. Дальше… Уже очень давно Мавр не пробовал не поэтому, а потому что знал, что не готов продемонстрировать свою беспомощность. Никому, и ни в коем случае ни себе самому. Поэтому он не хотел и не делал. Таков был его выбор. Но сейчас… Мавр вдруг пожалел. Он теперь захотел другого, он чувствовал себя вчера таким целым, таким живым — ему показалось, что он смог бы идти. Упрямства Мавру было не занимать и также упрямо, как он не желал пробовать несколько лет назад, не смотря ни на какие увещевания Януса, сейчас Мавр был готов. Тогда он верил, что Янус проводит его, ставит невыполнимые и даже опасные задачи. Мавр злился так, что от одного только гнева краснел как помидор и начинал задыхаться. Он доказал Яну, что не сможет. Теперь предстояло доказать самому себе, что… Ошибся? Струсил. На фоне бесстрашного Черепа это должно было выглядеть совсем уж смешно. «Хватит! Все…» Мавр знал, что способен провести за мыслями о себе и своей никчемной участи, если уж они нахлынули, несколько часов. Но это лишь ухудшало его настроение. Поэтому Мавр решил перейти к делу. Для начала с презрением осмотрев свои ноги, он переключился на руки. Те казались гораздо более надежными. Мавр не искал легких путей. Он вдохнул поглубже, на всякий сунул под язык валидол. Не лекарство, скорее отвлекающая внимание конфетка. Янус как-то рассказал Мавру этот секрет, и Мавр стал его использовать, когда ожидал приступа. Мавр собрал все силы, поднатужился, постарался почувствовать свои ноги и опору под ними, а потом встать, отталкиваясь от перил. Подумать было много легче, чем сделать. Мавр скорее осел на пол, ноги его не держали. Но он был твердо намерен теперь сесть… Хоть куда-нибудь. Было долго, очень долго, так что он снова весь вспотел, одышка периодически усиливалась, и Мавр останавливался, ждал, а потом продолжал пытаться. В итоге он справился. Оказавшись снова в коляске, Мавр долго не мог отдышаться, хотя результат, хоть и не великий, но заметный, подстегивал его, гнал вперед, сердце билось сильно, но ровно и четко. Мавр не мог остановиться, он сам пыхтя покрутил непослушные колеса и доехал аж до стены! Стер со лба пот, понял, что вымотан до предела, но все же доволен. А еще ему хотелось пить. Мавр громко постучал в стену, призывая без слов, тех, кто остались поблизости и наверняка наматывали круги, праздно шатаясь мимо стайной. Дальше вечер шел, как обычно. Мавр легко поужинал бутербродами с сыром и колбасой, сразу щедро поделился ими с состайниками, принял ванну и удобно устроился на постели и трех подушках с книжкой. Но сосредоточиться на весьма захватывающем действии не смог. Уже и свет притушили, остался только один ночник, на тумбочке возле Мавра. Мавр погасил и его, но все лежал без покоя и сна, думал, можно ли ему так упражняться или он зря старается, лишний раз подрывая свое здоровье. Он снова вспомнил это чувство страха, когда… ему казалось, что только так и будет, в груди болело, тянуло, ее разрывало, воздух странно не вдыхался или наоборот и… Мавр перестал пробовать. Но сейчас все изменилось? «На хрена мне здесь здоровье, если его и так нет! Нужно хоть узнать, не умру ли я, » — решил Мавр. И тут услышал тоненький скрип двери. И шаги Гвоздя. Очень тихие, осторожные. Мавр вдохнул облегченно и начал сам присаживаться на кровати. Все получилось, только проклятые подушки снова сбились, стало неудобно. А Мавр уже устал… — Гвоздь, иди сюда — полушепотом позвал Мавр сгустившуюся в незакрывшемся еще дверном проеме темноту… Гвоздь был странным, но всегда вызывал в Мавре больше приязни, чем все остальные его люди. Гвоздь не ожидал, что кто-то ещё не спит. Не ожидал, что не спит сам Мавр: в это время Мавр обычно незаметно исчезал из постели, и его было не найти до самого рассвета. Значит, что-то беспокоило его сейчас. Всё же, зря Гвоздь вот так ушёл и оставил всё… Впрочем, у Мавра были ещё слуги. Гвоздь тихо подорвался с места и подошёл к кровати вожака. Ему отчего-то стало стыдно. — Я…извини, — Гвоздь опустил взгляд, хотя в темноте этого было не видно. Мавр обрадовался Гвоздю, именно ему он мог… ну доверять хоть немного. Гвоздь словно не имел своих целей, будто правда беспокоился о Мавре, уважал и прислушивался, а не просто исполнял приказы. Мавр не задумывался об этом раньше, но сейчас эти мысли пришли сами. Они роились в голове и били в уши. Мавр даже подумал, что надо бы сказать Гвоздю, что ж он так долго шлялся? Спросить где, но почему-то не смог. Зато подумал: каким его увидит Гвоздь? Взъерошенным и тревожным… Черт! Мавр отослал бы кого угодно, потому что есть «лицо» и его нужно держать. Мавр видел, как это делали родители, они не оставляли свои «лица» даже дома. Даже с ним. Никогда. Их эффектные маски словно срослись с ними и Мавр не мог представить, как бы они выглядели без них. Он привык считать, что это и есть единственно верно, но теперь, когда все его силы уходили на то, чтобы делать что-то настоящее… Например, ходить. Так, как на Изнанке. Вчера Мавр мог идти вровень с Черепом, и это многое меняло. Мавр чувствовал усталость, но впервые задумался: что, если у предков под маской просто ничего не было? Ничего другого? Мавр вздохнул от неожиданности. Поднял руку к лицу и закусил костяшку указательного пальца, сам того не замечая. И решил ни во что не играть сейчас с Гвоздем. Сказал ему тихо и просто: — А за что ты извиняешься? Я же сам всех вас отправил… Садись, — Мавр не приказал, скорее… Предложил. Даже подвинулся как смог, внутри ругая за неуклюжесть свое тело, а вовсе не Гвоздя. Гвоздь видел в темноте… почти как кошка. А всё, что не видел — чувствовал в несколько раз острее. Он присел аккуратно рядом с вожаком, впитывая чужие эмоции и переживания через тонкие белые нити. Интересно, у всех ли маврийцев они были? У всех ли домовцев? — Всё…хорошо? — осторожно спросил Гвоздь и неслышно сглотнул. Рядом с Гвоздем всегда становилось немного полегче и чуть-чуть поспокойнее. Он так искренно поинтересовался, что Мавр тоже сглотнул. Вопрос был простой, но идиотский. Мавр не знал ответа. Все было странно… Все, что успело произойти. Но Мавр скорее чувствовал себя лучше, а не хуже несмотря на все происходящее и свои не самые ловкие потуги. Хотя именно «упражнения» каждую секунду, с каждым усилием, возвращали его к мысли, что он просто монстр какой-то, а не человек. Размазня без костей и сил, желеобразная огромная медуза. Да, фиолетовая, черт возьми их всех. Ходячих! Самодостаточных! Свободных! Но… все же хотелось мочь… Хоть что-нибудь мочь. Хотелось дать себе шанс оказаться человеком. Если не красивым и не сильным, то хоть не немощным. — Все хорошо, только… Непривычно, много нового, необычного происходит. Но… Я все решу, Гвоздь. Только завтра ты отвезешь меня в Могильник. Когда все пойдут на пляж, ты останешься, и мы навестим Бриз, — Мавр звучал уверенно, но мягко. А потом его голос вдруг упал совсем до шепота, — Гвоздь, ты боишься меня? — неожиданно спросил Мавр. Мавр припомнил, что Гвоздь часто выглядел напуганным чем-то, и Мавру… хотелось верить, что дело не в нем. Но уверенности не было. Мавр запоздало прикусил язык. Он отлично знал, что не стоит задавать вопросы, ответов на которые не хочешь знать на самом деле. Гвоздь даже не задумался: — Нет. Нет, не боюсь, — он слегка нахмурился. Он не боялся сейчас. И никогда не боялся. Странно бояться того, о ком переживаешь. На слова о Могильнике Гвоздь только кивнул. Надо — значит, повезёт. Мавр поверил почему-то сразу, очень трудно было не верить Гвоздю, и обрадовался ответу, улыбнулся даже. Душевные разговоры не были коньком Мавра, но он подумал, что Гвоздь же уже с ним, значит все в порядке. «Почему я вообще думаю об этом?» — Вот и правильно, не бойся! — поощрил Мавр Гвоздя. — И иди спать, поздно уже. И я тоже…буду. Мавр засомневался на пару секунд, но все же выдал: — Поправь подушку. Спать Мавр расхотел, но сесть поудобнее было нужно. Мавр вообще был неожиданно чувствительным для такого объемного тела. Ему могли мешать и маленькая складочка, и соринка. Нет, он не выпендривался в этом, просто и правда чувствовал их. В детстве отец дразнил его «принцессой», той, которая на горошине. Мавр стеснялся этой своей особенности, поэтому скрывал, но приучил других беречь его удобство. Вопреки всем мыслям, Гвоздю было совсем не в тягость что-то делать для Мавра. Наверное, поэтому нить между ними была такой крепкой. Гвоздю хотелось помогать. Просто потому что. Мавр умел быть хорошим, кто бы что ни говорил. И Гвоздю нравилось заставать его в такие моменты. — Доброй ночи… — Гвоздь осторожно дотронулся до вожатского плеча и неслышно пошел к себе. Гвоздь не возражал и ни на чем никогда не настаивал: это его качество тоже было бесценно. Объясняться Мавр не любил, он предпочитал приказывать. Он кивнул Гвоздю довольно. Потом подумал, что за Лисом надо присматривать, пока они с Черепом не договорятся. Не нужно будить лихо, а Лис слишком дерзок, не сдержан. «Кто бы говорил?» — усмехнулось что-то внутри. Мавр не стал слушать, только сказал вдогонку Гвоздю: — Проведай Лиса, и вообще… Посмотри, чтобы с ним не было беды. — Мавр знал, что Гвоздь поймет его верно, а еще… Раз он не боялся, значит, рассказал бы, будь что не так. Гвоздь остался, как всегда, не многословен — согласился молчаливо. И Мавр довольно откинулся на мягкие, взбитые подушки, понимая, что, наверное, уже можно. Можно идти… Мавр гулял, просто шел, просто дышал, в этот раз он решил не искать Лес, передохнуть. Поговорить сначала с Бриз. Ноги сами собой принесли его к дубу. Мавр был уверен, что Череп придет сюда, когда появится, что рассказать. Ну, ладно не был, и не уверен, но он надеялся. Сегодня, Череп, конечно, не пришел. Мавр в общем-то даже не был разочарован, лишь раздосадован слегка. Сунув руку в карман, он нащупал сигареты и зажигалку. Красивая, где-то рельефная, где-то гладкая. Мавр бережно погладил ее, чувствуя, как холодный метал стремительно согревается под пальцами. Зажигалка была вывернута лишь на половину, Мавр прибавил пламя и залюбовался им, потом закурил. Сигареты Черепа пахли, как… Череп. Мавр хмыкнул, ему все равно нравился вкус, и он не собирался себе отказывать. Череп не пришел и на следующую ночь — в Могилу загремел, так потом донесла разведка. И Мавр решил проявить терпение, подождать, он же сказал Черепу, что тот может приходить, как надумает. Только вот Лис из Могильника вышел и всякий раз перед и после очередных уколов смотрел на Мавра со своей постели несчастными больными глазами, но на разговор не напрашивался. Мавр его не жалел, но нужно было решать.

***

Перед очередным возвращением с Изнанки Мавр закурил. Зажигалка Черепа всегда словно обжигала пальцы, сначала холодом, потом теплом, и то ли… воспоминаниями о самом Черепе, то ли странным стыдом, то ли еще чем. Череп оставался Черепом всегда и рядом с ним все еще было… невыносимо? Конечно было! Даже сейчас с одними лишь мыслями о нем, потому что сам Череп третий день лежал в Могиле. Точнее в Могильнике. Хотя Череп почти никогда не попадал в Могильник, череписты не очень-то волновались. Наоборот, они только чаще собирались в комнате Хромого, и музыка звучала громче. Мавр чертыхнулся и бережно спрятал зажигалку в карман своих классных здесь, таких о которых он всегда мечтал — идеальных джинсов. Убрал волосы, сняв резинку с руки, чтобы там, в Доме, не мучиться с этим… Он опустился на свое ложе и начал ворочаться. В Доме не происходило ничего необычного, но Мавру казалось, что это лишь затишье. То, что так предсказуемо — предвещает бурю. Неопределенность выводила Мавра из себя, как и невозможность что-то сделать, что-то решить самому. Простыня была жесткой, подушка — душной, одеяло — кусачим. Мавр сбросил одеяло, потом поднялся на локтях, почти не задохнувшись, принялся поправлять подушку. «Почитать что ли?» — мелькнула мысль. Мавру обычно читали вслух, хотя ему редко нравился один голоса, тогда ему читали по ролям. «Сам… Я хочу сам?» Мавр подумал, что хочет умыться, притянул рукой коляску и мужественно собрался пересесть в нее. Тем более, что все либо спали, либо выучено делали вид. В коляску Мавр перебрался, но задышал тяжело и не выдержал: — Гвоздь? — позвал Мавр на удивление вежливо. Гвоздь спал, он лежал и во сне смотрел за окно, зная и сквозь сновидение, что Вожак его не спит, ворочается тревожно. Гвоздь не понимал только, что это ему не сниться. Ночь в его сне была темная, Гвоздь смотрел за окно, на странный туман, что растягивался по небу, рисуя фигуры. Бегущих лунных котов и пушистые холмы. Гвоздь во сне выпустил из руки ракушку, одну из тех, что нашел на пляже. Красивую, витую, с дырочкой. Она казалась волшебной. Здорово было думать, что это так. В ответ на оклик Мавра, Гвоздь приподнялся, стянул с кровати футболку и встал, протирая глаза. — Да? Обычно он не отвечал — сразу подходил. — Мне нужно в ванную, умыться, — Мавр по привычке приказал, но не так он хотел бы говорить с Гвоздем. Но сейчас Мавр нервничал, решался. Сколько можно откладывать? Тем более, что кое-что он уж точно мог решить только сам. Гвоздь отмахнулся от остатков сна, подорвался на ноги и, подхватив коляску, покатил Мавра в ванную. От резкого света он заморгал, снова потер глаза, поставил коляску ближе к раковине. Мавр отвернул кран: струя ударила о раковину и брызнула — Мавру понравилось. Он умыл лицо, плеснул немного на шею и грудь — стало лучше, приятнее. Мавр сам провернул колеса, разворачиваясь. Теперь он по-настоящему заметил Гвоздя. Тот не казался напуганным или подавленным, как бывало — это Мавра обрадовало, и он вспомнил о книгах. — Гвоздь, утром тебе нужно найти в посылках свою коробку, там должно быть много-много книжек с фантастикой, как ты любишь. Прежние уже до дыр зачитал. Книги, конечно, уже доставили, они лежали в какой-то из тех коробок, что вчера принесли. Отец присылал посылки, исправно и с лихвой выполняя заказы Мавра, и сюда, на Море, какая ему была разница? Мавр не стал останавливаться — для него это была безделица, пустяк, а Гвоздь вдруг заморгал чаще — на глаза навернулись слезы. Он закивал, пряча смущенный взгляд, но Мавр заметил. Гвоздь был ошарашен, неужели не ожидал? А еще он обрадовался… На его лице отразилось сразу столько эмоций, но разбираться в эмоциях Гвоздя была задача не тривиальная, да и не для Мавра, он и не думал стараться. Сказал только: — Поехали в Могильник. Мавр, конечно, припозднился дней так на пару и время было не совсем то, но Мавра подмывало сделать это именно сейчас, а Бриз часто дежурила по ночам. Мавр же каждый день понемногу, но тренировался, так и не узнав, не грозит ли это ему скорой смертью или длительным пребыванием в Могиле. Гвоздь снова кивнул и взялся за ручки коляски. Он был действительно рад, очень рад. Потому что никогда не просил ничего у Мавра, и вдруг получилось. Совсем странное чувство. Но такое приятное. Словно о нём… Помнили и позаботились.

***

+++ В коридорах тихо, но сердце закладывает Мавру уши. Мавр старается не думать, что и сегодня здесь Череп. Не связывать свое желание стать сильнее, с тем, что Череп сейчас беспомощен. Мавру до Черепа нет никакого дела, однако сердце его отвечает немного учащенным стуком. Нет, вовсе не на мысли, а в ответ на усилие, убеждает себя Мавр. Он не думает и о том, как начать разговор с Бриз. Только не об этом. Нельзя! Как потом с собой совладать, как не передумать? Но Гвоздь с Мавром. С Гвоздем рядом можно и отступить, но только не Мавру. Мавр хочет верить, что не сомневается, только еще не решил, как лучше: говорить с Бриз в его присутствии или отослать? Гвоздь видел много, он знает о Мавре больше других. Наверное, даже слишком много, вроде нечего скрывать, но если… если! Мавру становится нехорошо от одного приближения к неведомому этому «если», он дышит надсадно, судорожно, через рот. «Еще не хватало! Перестань!» — велит себе Мавр. Самому себе вызывать приступ глупыми волнениями, что за бред! Не смей! Мавр успешно уходит от самобичевания, уговаривает себя, что сможет… потому что дверь Могильника приближается. Мавр почти упирается в нее коленями, но отчего-то не поднимает руки, чтобы открыть ее, словно снова разучился сам это делать… Или расхотел. Мавр успешно забывает, что ему не шесть, а все шестнадцать. Гвоздь легко открывает дверь и тихонько вкатывает Мавра внутрь. У Гвоздя страха перед Могильником почти нет. Особенно сейчас, когда он Мавра сопровождает. Они едут вперед, и сестра на посту спит. Каким-то чудом она не просыпается, наверное, потому что в Могильнике плитка, а она не скрипит, только колеса. Но у Мавра хорошая коляска, по ровному полу она идет ладно, лишь тихо, успокаивающе шурша. Мавр жестом показывает остановиться у двери ординаторской. И смотрит на эту дверь… Потом делает вдох. «Сердце, да заткнись уже!» Мавр сначала нажимает на ручку, а потом передумывает и пару раз стучит о косяк. Очень медленно тело наливается тяжестью. Мавр чувствует себя нелепым огромным куском камня. Наверное мастер, смог бы изваять из этого дерьма конфетку, но Мавр не мастер. Наоборот, ему кажется, что стоит сделать резкий жест или вообще пошевелиться, как от него отвалится кусок, потом другой. Останется груда уродских камней. Череп же спит в каких-то нескольких метрах, Мавр мог бы угадать в какой он палате. Череп похож на искусную скульптуру. Он даже лучше — он же живой. Мавр лишь моргает, отгоняя эти мысли, и в последний момент, когда назад уже не откатить, задается вопросом: «Может я не хочу знать?» Только поздно. Гвоздь уже пересекает Мавром порог. Бриз сонно моргает. Садится на диване, где наскоро постелено самой себе казенное белье. — Что случилось? Она видит коляску и того, кто ее толкает. — Мавр? — уточняет она, нащупывая на журнальном столике очки. И окончательно встает, собирается. Берет со стула свой халат и ловко накидывает его на себя. Гвоздь аккуратно кладёт руку на плечо Мавра. Незаметно, быстро. Как лёгкая тень. Гвоздю кажется, что Мавру больно. Или страшно. Или и то, и то. Оказавшись в кабинете, прямо перед Бриз Мавр вдруг успокаивается. Это его странная особенность, каждый раз перед чем-то важным — он весь в движении, тревога лезет из глубин и прет из всех щелей — Мавр на взводе, но оказавшись перед лицом того, чего ждал… Он словно на сцену выходит, и все волнение остается где-то там… далеко. А он уверенный в себе, ничего не замечая, просто идет к цели. Это очень… Легко? Если только… Не сдаться много раньше. Мавр видит сонную Паучиху, но не стыдится, что разбудил. Ему не до того. А то, что Гвоздь рядом, скорее кстати. Мавр не хочет, чтобы тот остался за дверью, теперь он уверен! Гвоздь всегда помогает мыслить здраво. Гвоздь обязывает Мавра сохранить чертово лицо что бы ни случилось. — Доброй ночи, — отвечает Мавр. — Мне нужно поговорить с тобой. Сейчас. Это важно, — добавляет Мавр вместо «пожалуйста». — Конечно, — моргает Бриз. — Что с тобой? Одышка? Болит в груди? Мавр качает головой. Какая одышка? Ах, одышка… Она с ним каждые пять минут, он привык. А когда в груди болит сильно, нужно выпить таблетки. Мавр знает и регулярно их получает. Пошел бы он с этим в Могилу? Нет, конечно. Мавр капризен, и мало кто понимает, насколько он бывает терпелив. При этом… Вот теперь, последние дни он делает все больше, а с одышкой словно почти ничего и не происходит, главное вовремя остановиться, передохнуть, подышать. Мавр пытается сформулировать вопрос: — Я чувствую себя как обычно. Совсем. И это… Странно? Ведь теперь я сам делаю больше, я могу больше! Я попробовал… и я могу сам садиться или перелечь на кровать, могу проехать на коляске, развернуться… Понимаешь? — спрашивает Мавр удивленно. — Что это значит? — добавляет он требовательно, по-детски капризно и даже сам немного накатывает вперед от нетерпения, отдаляясь от Гвоздя. Тот так и остается стоять у двери. Смотрит несколько удивлённо и не понимает, радоваться ему или волноваться. Радоваться, всё-таки, наверное. Хотя бы чуть-чуть. Незаметно и тихо. — Ну… — тянет Бриз. Они с Янусом о таком и не думали: родители Мавра ясно дали понять — никакого напряжения, даже в рамках возможного. Обычно пациенты с сердечной недостаточностью хотят быть активными. Они останавливаются, достигнув пика возможного, но Мавр никогда и не пробовал. — Ну… — повторяет Бриз, — если ты можешь увеличить нагрузку без того, чтобы стало хуже… это хорошо. Ты только не должен перенапрягаться. Они и лекарства Мавру всегда назначали по минимуму, исходя из его реальной активности. — Если ты почувствуешь себя хуже из-за нагрузки, можно даже немного увеличить дозу лекарств… Бриз со сна несет ересь, наверное. Но ересь плюс-минус соотносится с ее учебниками и пособиями. — То есть… Мне можно? Мне все это можно?! — Мавр приоткрывает рот от удивления и глотает воздух… Как же так?! Увеличить лекарства?! Их можно вот просто увеличить? У Мавра немного кружится голова, и сердце, конечно стучит, но он не замечает. Бриз усмехается. — Не все, — вздыхает она, — прости… Но пробовать можно. Тем более, если станет хуже — ты уже здесь. «Хуже» — понятие, конечно, размытое, но пациенты обычно его чуют. Так странно… Мавр всегда боялся даже малейшего дискомфорта, а теперь вдруг… Бриз и сама не знает его предела. Мавр же краснеет и не понять, от возбуждения или это начало приступа. Но выглядит он бодрым, гораздо более, чем бывало. — Тогда… Я могу садиться? Могу двигать руками, как вздумается, могу сам ездить в коляске? Я могу… Я смогу стоять? Вопросы сыплются из Мавра, как из рога изобилия. Его голос перепадает, срывается: то вдруг непривычно звенит, то падает до шепота на вздохе, не дает понять, что он не только взволнован — он почти возмущен. — Теоретически можешь, — моргает Бриз. — Ты никогда не пробовал… Ты жаловался, и коляска была сразу… Из дома тебя уже в ней привезли. Но… Теоретически… «Ты всегда мог без нее», — думает Бриз, но не находит слов. Просто протягивает Мавру руки, чтобы он оперся на нее и попробовал. Мавр слушает почти в ужасе… — Что? — только и выдает он, — Что? «Но почему? Почему мне никто не сказал? Почему! Почему?!» Хотя, конечно, Мавр понимает: потому что на каждый свой чих, точнее вздох, теснение в груди или болезненный стук он всегда говорил: «Не хочу!» Больно, страшно и еще кучу всего… Он еще шестилеткой приказывал им избавить его от неудобств. Чем более растерянным он чувствовал себя в Доме, в новых условиях, среди новых людей, тем настойчивее, требовательнее Мавр повелевал, забываясь и забывая, что главные тут они. Но над отцом Мавра не было главных, и Мавр вторил отцовским словам, даже не понимая, как отец повторяется в нем снова и снова. Сейчас Мавр на десять лет старше и, кажется, он достиг совершенства, стал ли он владеть миром вокруг лучше отца? Превзошел его? Наверное да, раз и тот теперь исполняет пожелания Мавра, не смея отказать. Злится, ненавидит, презирает, но не отказывает. И Мавр чувствует эту победу — он так хотел быть непохожим на отца, но повторял за ним — это знание само по себе уже невыносимо и жутко, до тошноты и перебоев в ударах треклятого сердца. «Еще немного и я сорву ритм, » — привычно вклинивается в сознание Мавра. Но он возражает сам себе: «Или не сорву? Или все это, все что я чувствую и определяю, не может мне навредить?» Ну или почти все. Изнанка помогала Мавру терпеть все время, помогала не стараться, там-то все работало безо всяких усилий! Она же и навела его на мысль о том, что пробовать стоит. Мавру жарко, стучит словно не сердце, а все внутри. Крутится, вертится, стягивается в воронку и крушит внутренности. Мавру кажется, что и в горле у него теперь осколки, он кашляет. И летит в воронку, как в черную дыру, почти также, как Алиса за белым Кроликом. Только вот он не в сказке, и ему кажется, что он давно уже разбился. — Я… может быть… могу… ходить? — спрашивает Мавр очень тихо, слова даются ему с трудом, он закрывает лицо руками и надо, чтобы все они ушли. «Прочь!» И Бриз, и Гвоздь. Мавр молчит и дышит сквозь пальцы… Уродливые, пухлые как сосиски, белые до синевы. Огромные ладони намокают. Хотя слез не слышно, но они текут, как когда-то давно… или сильнее. — Я не знаю, дорогой… — Бриз вздыхает. — Может и нет… Надо пробовать. Ее руки так и потянуты к Мавру. Отступить можно будет всегда. Гвоздь затихает и неслышно делает шаг вперёд, чтобы если что помочь. Быть рядом. Это, конечно, Мавра вряд ли успокоит… да ещё в такой момент. Но Гвоздь хотя бы…попытается. По тонким ниточкам… Мавр мысленно клянет их обоих его не трогать и при этом не уходить, остаться сейчас одному — страшно. Столько времени прошло, потерялось… пиздец, сколько! «Я идиот. Это я… Самый невероятный кретин, я сам!» Мавр ненавидит себя, он думает только о том, о чем давно уже запретил себе знать, до Дома еще: «Урод толстый, размазня, паразит, нахлебник, бесполезное ничтожество, тварь, которая вот-вот…» Нет не сдохнет. Оказывается нет! Как же так могло получиться? А ведь и отец и мать… В один голос, точнее в два! Блядь, как он мог им поверить? Или это они верили ему? Верили его: страшно, больно, умираю… «Ненавижу, ненавижу!» Мавр снова немного задыхается. Смелый сейчас? Да какой смелый, тоже мне подвиг, колеса крутить, и то не научился. Какой ходить? Даже просто выпрямиться без опоры на своих толстоножках не попробовал! А было… можно. Мавр не может остановится, его трясет, он даже руки от лица оторвать не может. Только молит, чтобы никто не подошел. — Блядь… Ненавижу, — сквозь ладони этого почти не слышно, — себя. Бриз касается рук Мавра, зовет: — Ну что ты… Никогда не поздно. Все не страшно… — Нет! — Мавр все же отнимает одну руку и странно неловко крутит колесо, отворачиваясь одной стороной коляски в совсем не ту сторону, которую хотел. Но прикосновение отрезвляет, и Мавр велит самому себе перестать. Слезы останавливаются и даже высыхают. Они у Мавра тоже дрессированные, прямо как и его люди. Мавр поднимает лицо, ищет глазами Гвоздя, находит и мысленно просит вот теперь подойти. — Мне жаль, — глухо говорит он Бриз, — что я… Я не хотел. Забудьте. В этом еще слышится истерика, но она медленно сходит на нет. Мавр приходит в себя: — Я хочу увеличить лекарства. Хочу ходить! Как это правильно делают? Нужно опираться? Или нет? Он не понимает, он вообще не помнит, как ходить, хотя ноги-то вот они, и Мавр их чувствует, они двигаются, можно даже пальцами пошевелить! Мавр даже шевелит, проверяя не исчез ли и этот навык. Но все работает. Конечно на Бриз он опираться не станет и позорится на ее глазах тоже, но… Но он найдет способ. Главное, чтобы Гвоздь помог и… понял. Мавр отчаянно хочет верить, что Гвоздь не предаст и никому не расскажет, как вожак рыдал на глазах Бриз. Даже вообще — рыдал. Гвоздь с твердым желанием помочь осторожно подходит. Мавр кажется ему смелым… И одиноким. Гвоздь отлично понимает, что происходит, но для него предать Мавра… Невозможно. Никогда! Это же… Это же Мавр. Гвоздь надеется только, что от его помощи не откажутся. — Увеличим, — обещает Бриз и снова касается Мавра, словно приглашая, — но сначала… Ты должен пробовать… Ведь ты попробовал уже и хуже не стало? Или? — Да я понятия не имею, где мне правда хуже, а где показалось! — вдруг непосредственно и сердито выплевывает Мавр, хотя злиться по-прежнему только на себя. Он не знает, как объяснить, что он вообще-то пиздец какой впечатлительный. Что ему становится хуже от того, что он разозлился, или кто-то не соответствует его ожиданиям, от того, что Череп сильный и красивый, от того, что его любят, от того, как Мавр даже вскользь видит свое отражение, от того, что девчонкам он может понравится только на Изнанке… Да от чего угодно, вот от ожидания разговора ему тоже стало хуже. Только в большинстве этих «хуже», если не впадать в панику, а с собой говорить и дышать — все само проходит. Бывает еще другое «хуже». Когда в груди все сжимает, стискивает тисками, или давит, словно огромным камнем, и эта боль отодвигает все… Но Мавр до такого не доводит, он раньше пьет таблетки. Мавр вообще до недавней поры был очень послушный пациент. Мавр кривится от этих мыслей. Он все больше осмысляет, все больше берет себя в руки и начинает строить планы. Когда все по плану — это успокаивает, это делает хозяином положения. — Стоять я не пробовал, но попробую. Мне… Мне от всего хуже, когда я что-то чувствую, мне сразу становится хуже! — Мавр уже капризничает, это его привычное поведение в Могильнике. — Но… это проходит, когда я подожду, — невнятно объясняет он, — а от того, что я пробовал мне… как обычно. Плохо, но обычно. Только вот пока не выходит ни хрена! Все, каждое действие, каждый жест нужно долго тренировать… Мавр смотрит на Бриз испытующе, хотя чудо она ему уже подарила, и он знает об этом. Бриз вздыхает. Как бы рассказать о том, чего никогда не чувствовала? — Если боли в груди станут сильнее от твоих тренировок — нужно увеличить лекарства. Когда отдохнешь всегда отпускает, но… Нужно так, чтобы не твои попытки усиливали боль. Понимаешь? Бриз и сама себя не до конца понимает. Абстрактное «хуже» на языке Мавра значит: «Я расстроился и не хочу?» Или реальное усиление симптомов? Приставить бы к нему сестру, чтобы следила… Согласится ли Мавр на полноценную реабилитацию? — Если хочешь… Мы можем положить тебя в лазарет и тренировать, чтобы понимать лучше, как это работает… «Могильник сейчас?» — Мавр от удивления немеет. Так не вовремя! Или, наоборот, самое время? Точно, снова с Черепом в одну палату. Тот что-то в могильнике залежался, а вместе они оба немедленно поправятся. Это за полчаса превратится в соревнование. И… Мавр его проиграет. — Нет, не надо в Могильник… Не сейчас. Я понял. Я буду приходить, если что. Ты же знаешь, я еще вас достану своими жалобами. — Мавр очень надеется, что обещает вести себя много хуже, чем сможет на самом деле. — И я буду пробовать. Вот если он не сможет сам, тогда пусть будет Могильник, но не сейчас. Оба вожака в Могиле — это смута. Смута не нужна. — Спасибо! — говорит Мавр Бриз резко, словно оскорбление бросает. Непривычное слово жжет язык, но оно одно правильное, Мавр бы задохнулся им, если б не сказал. Сердце опять стукает сильнее, воздуха опять мало, а может много… И Мавр дышит. Как бы так привыкнуть, что ему не хуже, что это не болезнь? А что же? Мавр пока не знает, он подумает об этом завтра. Мавр готов уже уйти, даже подзывает к себе Гвоздя, тот понимает с полужеста, но Мавр вдруг останавливается: — У вас Череп. Он поправится? — вопрос простой и понятный, насущный даже, но из уст Мавра необычайно странный. Но Бриз-то не знает… Бриз невольно смотрит за спину Мавра, в коридор. — Череп всегда поправляется, — срывается у нее. Так говорить неправильно, но так уж у них считается. Череп может даже совсем выздоровеет. Каждый раз отправляя его из лазарета, они в это верят. Но его болезнь дремлет внутри, обостряясь всегда внезапно. Мавр отчего-то чувствует не досаду, а облегчение. За ним знакомая почва под ногами и знакомая уверенность. Мавр кивает Бриз. Он чувствует себя немного должным ей, но… Не знает, что предложить. С ними всегда так, с Янусом и с Бриз. Мавр знает, что сделки должны иметь смысл для обоих… Что за сделанное ему одолжение, как и за свою слабость стоит платить, но… Это была не сделка? Какая к черту разница! Мавр не любит долгих прощаний. Унося с собой кусочек благодарности и много новых планов, он выкатывается из палаты сам, Гвоздь не мешает, все понимает и неотступно идет следом. Мавр не глядя доезжает до самого поста, а потом вдруг чувствует, что ужасно устал и не от езды, а вообще. И останавливается, ждет Гвоздя. Гвоздь, кивнув Бриз, идёт за Мавром. Тот так неожиданно сорвался с места… Гвоздь подходит ближе и нервно гладит полумесяц кулона, совершенно не зная, что говорить. Надо ли говорить? Может, Мавр прикажет забыть об этом? И это, наверное, будет единственный приказ, который Гвоздь не сможет исполнить. Но Мавр поднимает к нему лицо, такое сейчас, что видно насколько Мавру всего шестнадцать и насколько он растерян и устал… Мавр не знает, как быть с собой. И смотрит на Гвоздя. Гвоздь теперь знает, что Мавр может сам доехать куда угодно, а может и дойти. Но Мавр говорит: — Отвези меня Домой. И больше ничего. Он хочет верить, что Гвоздя не нужно просить молчать. Гвоздь пристраивается позади коляски, мягко проводит пальцами по плечу Мавра и чуть сжимает его, показывая своё соучастие, свою поддержку. Улыбается осторожно, сверкая в полутьме синевой глаз и топазом кулона. До спальни катит Мавра тихо, даже почти не слышно как скрипят колёса. Мавр очень благодарен Гвоздю, но говорит только: — Спи теперь, отлично съездили. Потом подъезжает вплотную к кровати, но решает, что эксперименты со стоянием следует отложить… Хотя, пиздец, как хочется попробовать! И страшно безумно, что не выйдет, что… Смешно, Мавру теперь страшно, не что задохнется, а что ноги не выдержат тело. И этот страх вместе с усталостью пока побеждают. Мавр пересаживается с коляски на кровать, своим отработанным способом, опираясь на все подряд, только не на ноги. И в этот раз словно почти нет одышки, самую малость только, ну и вспотел опять, пот аж по хребту льется. Мавр ложится, и сил у него нет ни на какую Изнанку, он засыпает просто, как самый обычный… Хотя уже скоро его состайники начнут новый день.

***

Итогом всех ночных бдений и выяснений стало обострение. И Череп теперь валялся в Могильнике под ворчание Бриз об инсоляции и ее вреде. Череп во вред солнца не верил, он даже не обгорал в отличии от многих, но терпел причитания. В Могильнике нельзя было курить, читать после десяти и еще кучу всего — Череп сам бы сюда не пришел. Но он довольно хорошо знал свою болезнь, давно научился различать, когда она обещает затянуться и выкрутить ему ноги и все нутро. Он оказался в Доме из-за нее. Его родители когда-то сочли, что этот риск не для них, и просто не пришли. Ни навестить, ни на выписку. Череп остался, а потом его перевели в Дом. Такая глупая грустная история, о которой он и думать забыл, но в Могильнике вспоминалось. Могильник мало походил на больницу, где Череп лежал в первый раз. Там было довольно шумно, а днем приходили студенты. Они совсем не походили на Пауков. Они улыбались и жалели, пугались немного, с интересом разглядывали Черепа и остальных детей, со смущением и страхом смотрели на своих преподавателей. Пауки были куда как мертвее их. Череп взял в руки мягкий мячик, что принес ему Хромой. Кинул его в стену напротив, поймал. Еще тогда одна из студенток ему рассказала про то, что его ждет. «Пурпура Шенлейна-Геноха» «В основном поражаются нижние конечности» «Может быть кровотечение» «Самое тяжелое осложнение — гломерулонефрит. Это почек болезнь» Мячик отскакивал на каждую новую фразу, Череп ловил и кидал — по крайне мере болезнь не интересовали его руки. В Могильнике не было ничего проще, чем ускользнуть в Лес. И может остаться там? И тогда, наверное, случится тот самый гломерулонефрит. Череп предпочитал думать о себе, как о здоровом. Еще тогда, когда за ним не пришли, решил жить так, будто нет этой пурпуры, не может ничего случиться. И только иногда боль напоминала ему, что он не так уж отличается от Мавра. Мячик устало шмякнулся на пол, Череп вполне мог встать за ним, но не стал. Кроме Хромого Черепа навестил и Гвоздь. Оставил на подоконнике подношение от Мавра. И нельзя было не взять — не оставлять же Паукам… Сигареты, целый блок в ответ на одну полупустую пачку, Череп раздал своим, а зажигалку оставил. Самую приметную — розовую. А Харон так и не пришел… Хромой сказал, что, спустившись со скал, он умчался в Наружность. Возможно, чтобы снова почувствовать Раххати? Принадлежал ли Харон Наружности, как Раххати — Изнанке? И от того оба они мыкались в Доме, стоящем между этими мирами. Череп повернул голову к окну, без особой надежды найти хоть что-то, что привяжет его к этому месту и к этой койке. Не даст провалиться. Его ждал не Лес, а Море, оно шуршало по гальке, тянулось к ногам. Череп сдался… Он шел, стараясь не морщиться от самой обычно боли, что оставляли камни на босых ступнях. Вода коснулась его, потом откатилась и снова вернулась. Череп снял шорты, и дурацкая зажигалка выпала из кармана, когда он бросил их на берег. Череп не обернулся, сделал еще несколько неуверенных шагов по дну и поплыл.