Вечер трудного дня

Кардо в секунды достигает цели, он уже уверен в том, что решение его верно. И он надеется, что Седой поймет, поддержит, а не станет мешать. Кардо некогда объяснять, он просто зависает над Хароном и кладет руку ему на плечо: — Постой, — говорит Кардо. — Ты не можешь уйти от себя. Ты должен поговорить с ним, он ждет, он зовет тебя, он переживает о тебе, все ноги сбил в кровь, хоть и не исходил пока семь пар башмаков. Кардо не утягивает Харона на Изнанку, он просто растворяет собой реальность, создавая границу везде, где он есть. И Седой сейчас кажется совершенно ярким, выделяющимся на фоне. Кардо поглядывает на него по-птичьи из-под челки, и взгляд его непреклонен. — Что ты делаешь? — спрашивает Седой возмущенно, они с Кардо часто возражают друг другу. — Только то, что нужно. Не думаешь же ты, что можно разорвать их связь, отнять одного у другого? Ты так и не сумел от меня отделаться, — Кардо не шутит, он говорит серьезно. — Не очень-то я и старался, — признается Седой. — Я хотел всего лишь держать тебя в узде. — Что ж… Это тебе удалось, — отзывается Кардо насмешливо. — Давай же, дадим шанс и Харону. Может вместе с Раххати он найдет то, что потерял? Тебе же… тебе понравилось летать, — констатирует Кардо уверенно и немного самодовольно. — Черт знает, что выйдет из этой затеи, Кардо! Это может быть опасно… Седой снова начинает свою песню про безопасность и покой. Кардо не любит покой, хотя способен сохранять его лучше других. — Поэтому я побуду с ними. Так рядом постою, чтоб беды не вышло. А потом приду к тебе. Ты же знаешь. Так что иди, у тебя свое время, у меня свое, и ты должен отдохнуть перед битвой. Седой смотрит грустно, и на лице его написано безмерно пафосное: «Я собираюсь в дальний путь, но сердце с вами остается». В общем-то так и есть. Седому пора готовиться к подвигам, но Кардо останется с Хароном и Раххати. Седой поворачивается к Харону, словно всерьез готов послушать теперь его мнение. Мнение человека без всякого мнения. Кардо вздыхает и сильнее сжимает плечо Харона цепкими тонкими пальцами: — Пойдем, — повторяет Кардо. Он старается не думать о Раххати, о том, что каждая секунда ожидания кажется тому вечностью. Харон потерянно смотрит на Седого, а потом на Кардо. Как и все по ту сторону — он пугает его тоже. Но он зовет к Раххати. — Череп сказал, что мне нельзя… — Он не это сказал, — вмешивается Седой, за Черепа ему даже обидно немного. — Череп никогда бы так не сказал. Кардо уверенно кивает, подтверждая. — Иди, — подсказывает Седой Харону, все-таки принимая решение за него, но… сколько же можно? — Череп бы одобрил. Это правда, конечно, но все же нечестный прием, и он работает. Харон послушно кивает и следует за Кардо. Их общей с Седым силы хватает, чтобы забрать его на время целиком. Изнаночный пляж сер и туманен, Кардо ведет Харона за собой, и золотые цепи шуршат, хотя должны бы звенеть. Они подходят к кромке воды, и Раххати жадно смотрит на Харона. Он бы даже успел почувствовать, что благодарен, но… чувствует гнев. Раххати злится на Харона и немедля предъявляет ему: — Ты! Какого хера ты никогда не слушаешь меня? Куда ты собрался? Ты… Да ты издеваешься! Харон и правда делает именно это: Раххати не хватает сил ходить за ним постоянно и стучать в закрытую дверь. И слов так много, еще больше, чем претензий к Харону. Раххати заводится быстро, по нему и не скажешь, что совсем недавно он готов был молить о встрече с Хароном. Теперь Раххати нападает — это лучшая защита. Раххати не умеет быть слабым, ему нужно действовать, нужно решать — ему так хочется жить. Кардо отходит к дереву, прислоняется к нему спиной, ослабляет цепь Раххати и запрокидывает голову к кроне. Он старается не мешать и не собирается влезать, если только не случится что-то критичное и… небезопасное, как сказал бы Седой. — Я… Я… Харон начинает потерянно, но все же находится: — Это из-за тебя все! Ты обидел Черепа! На Лиса напал! И вообще! Харон не собирается стухать, но, когда он смотрит на Раххати, ему так… Это даже хуже, чем слушать слова Черепа и терпеть. Череп же… сильный, ему ничего не стоит уйти и прогнать, и одновременно с тем — Череп ни разу не такой важный и нужный, как Раххати. — Ты всех у меня отобрал! — бросает Харон отчаянно. — Блядь, Харон! Да что эти «все», — выплевывает Раххати, — о тебе знали? Что они знали о нас? Ты, типа, ласковый пес своего хозяина? Этакий простачок? Это ты-то? Ну да, конечно! Раххати кривляется и утрирует, все его лицо живет мимикой, и Кардо смотрит почти с восхищением, хотя думает: «Вот дурак, снова он давит». — Я напал на Лиса? Ну… да. Напал и что? А нужно было молча стерпеть, как он притопил и унизил тебя на глазах вожаков? Еще скажи, что ты не хотел дать отпор. Ну… если бы не был трусом и слабаком. Но я не слабак. И я не дам нас в обиду, придурок! Я устал от твоей покорности и желания всем угодить, от постоянных самонаказаний и прочей херни. Я обидел Черепа? А вот это не я, уж извини. Я бы ему честно сказал, что хочу драться, могу драться, пойду драться, и как он вообще смеет во мне сомневаться! Я буду в первых рядах. Думаешь, Череп на такое обиделся бы? Харон! Ты же вообще их не знаешь, этих долбанных людей, которые та-а-ак тебе дороги. Даже я замечаю их больше, хотя не клялся им в верности. Кардо слушает и кивает: как ни странно, сейчас Раххати демонстрирует недюжее понимание людей. И хотя он все равно прет напролом, с виду даже кажется, что пинает Харона, но на самом деле он же говорит ему правду. О том, как трудно ему сдерживаться и смотреть, что Харон делает с ними обоими. Харон охуевает, давится злыми словами, но не находит новых. — Ты ни хрена не понимаешь! — орет Харон, откуда только силы берутся. — Череп он, он… А что собственно Череп? Ах точно, он сказал, что во всем виноват Раххати! — Он сказал, что ты украл мою силу! Что хочешь на мое место! Скажешь, нет? А я… Я — не ты, я лучше! Я знаю, как правильно поступать! — Да ты никак не поступаешь! — возмущается Раххати. — И наружним уступил, Череп за то и злится! Думаешь, ему пес нужен? А нихуя! Он кошек любит! Кардо хмыкает и думает, что Череп вообще-то любит лис и волков, хотя кошки, ему, конечно, тоже нравятся, но в детстве Череп фанател с плаката белого полярного лиса. А еще Кардо думает, что не стоит все же так глупо повторять за кем-то слова и мнения, стоит все же найти свое. А Раххати видно повторяет в голове слова Харона, потому что взвивается снова: — Ах, Череп сказал, блядь, что это я виноват! Конечно, ему же в голову не приходит, что виноват ты. Ты… Какого хрена ты держишь меня на коротком поводке, какого хрена никогда не слушаешь? Твою силу я украл… Блядь, — выдыхает вдруг Раххати с невероятным пафосом, хоть сейчас на сцену и больших и малых театров, — А что, если я и есть твоя сила? Ты же не сказал Черепу, что я тот, кто всегда защищал тебя, кто был рядом, если ты пугался, кто находил решения, когда ты не видел ни одного. Но этого ты не помнишь, хотя… Когда хорошо получается, забираешь все лавры! Мои, сука, лавры. Я хочу не твое место, но я хочу место! Место рядом с тобой, чтоб ты перестал меня игнорить. Какого хуя, ты лучше меня, в чем? И как это быть правильным? Это такой чел, который всем нравится, как арбуз? Или как новенький гандон? Харон заливается краской, сжимает кулаки и выбрасывает один из них вперед. Раххати не отступает и почти не блокирует удар, он открывается, чтобы нанести свой, по всему видно — хочет драки. Но Харон, точно, как сам Раххати недавно, отпрыгивает он него, отворачивается и выкрикивает обиженно: — Отвали! Ты все портишь! Отстань от меня со своими ебаными мыслями, ты все портишь! Не буду я с тобой разговаривать. Харон разворачивается, но Кардо уже стоит у него за спиной. — Ну уж нет. Ты же все время от него уходишь. Так ответь ему. Спорь с ним, возражай, или может у тебя кончились аргументы? — Кардо разворачивает Харона за плечи обратно к Раххати и ловит взгляд того, такой яркий и вот теперь полный благодарности, но Кардо непреклонен: — А ты… опять на него давишь. Может, попробуешь другую тактику, например, такую, где поменьше оскорблений? Раххати усмехается в ответ и выдыхает. Чешет в затылке, ероша лохматые волосы. — Что ж я могу быть приличным, Харон. Так что же ты ответишь на мои вопросы? Хочешь… Если хочешь, я стану вежливо говорить. Раххати блестит глазами и, к удивлению, в них написано «только не уходи». Но Харон не мастер чтения по лицу. Ему бы и правда хотелось нравиться. Не всем, но вот Черепу. Седому. Двойне. И он им нравился, пока Раххати опять все не испортил! Харон рычит, разбегается и со всей силы бьет Раххати головой в живот. — Дурак! Ты дурак! Ты злой! — кричит Харон. — Такого никогда никто не полюбит! Раххати падает в воду на четвереньки, а Кардо едва успевает еще приспустить цепи, чтобы тому не оторвало ноги, качает головой и возвращается к дереву. Раххати поднимает голову и встряхивается словно большой пес. Он не поднимается, так и идет на четвереньках, приближается к Харону и дергает того за ноги, роняя к себе. Раххати сильнее, он умеет драться лучше, чем Харон. Но не бьет, а просит: — Давай посидим. Молча. Тебе же тоже нравится, когда мы так. Раххати звучит теперь грустно и тревожно, словно ждет и заранее обижается за отказ Харона. Раххати есть еще, что сказать, но он устал. Устал, но точно знает, чего хочет. Сидеть рядом с Хароном, прижавшись к нему горячим боком, и чувствовать себя целым. Раххати надеется, что тогда он сумеет объяснить. Объяснить не смотря на то, что Харон только что объявил, что он — Раххати — вселенское зло, которое невозможно любить. И Раххати вдруг жизненно важно почувствовать, что хоть Харон и не любит его, но все же он будет рядом. Харон знает чертову сказку о Тени. И… Там все правда. Раххати знает, что если Харон откажется от него, то его не станет. Его и так почти нет в их долбанном реальном мире. И всякий раз, когда Раххати заявляет кому-то о себе, Харон дает ему в зубы или уходит. «Я гребанный узник замка», — Раххати хреново, ужасно хреново. И только то, что Кардо, кажется, на его стороне, дает силы продолжать пытаться, а не просто притопить Харона в воде, утверждая свою силу и значимость, свое превосходство? Раххати презирает себя за то, что так нуждается в Хароне, но с этим ничего не поделать, и он готов за Харона бороться. Харон соглашается неожиданно легко. Ему и правда нравится просто быть рядом с Раххати. Когда они вдвоем это не страшно, ведь ничего плохого случится не может? Харону бы хотелось, чтобы Раххати был другим. Без этой злости, без желания быть главным и не слушаться. И все же это в Раххати и есть самое лучшее… Вот бы и правда можно было навсегда застыть рядом, без лишних глаз и ушей, без чужих ожиданий и требований. Харон закрывает глаза и откидывает голову Раххати на плечо. — Но я тебя люблю и таким, — говорит он вдруг. Раххати льнет к Харону и в ответ на его слова хлопает ресницами, хватает того за руку и поворачивается: — Правда? — выдыхает Раххати. Харон и для него бывает совершенно непостижим, вот как сейчас. Раххати и вообразить не мог таких слов! Он бы мог сказать: «А я тебя», но это было как-то — сопливо. А у Раххати тоже есть представления о том, как правильно. Но он готов от них отступить, лишь бы Харон услышал его и понял, взял, наконец, в свою жизнь! — Угу, — бурчит Харон. — Но… зачем ты так? Все время лезешь и все портишь. Я не хочу тут навсегда оставаться, я хочу… Харон хочет, чтобы его любили так, как Черепа. Тому стоит только улыбнуться, и все счастливы. Все за ним ходят, в рот смотрят. Даже Мавр не может с ним не считаться. И как бы хотелось так же. А Харон все время срывается, убегает — и это же из-за Раххати. Конечно, из-за него. Он же никого не любит, не хочет дружить, не хочет носить ошейник. Харон не желает знать, что Черепу его ошейник без надобности. — Зачем ты всегда хочешь по-своему? — Да потому, что мне больно смотреть, как ты себя ведешь! Раххати изо всех сил старается говорить спокойно: — Я хочу, чтоб нам было хорошо, и я… ничего не порчу. Это же ты постоянно убегаешь от них. Ну, зачем, если хочешь быть с ними? Харон, ты все время с ними такой странный, но ведь я знаю тебя? Почему ты все время пытаешься быть не таким, как есть? Разве тебе нравится то, что получилось? Раз тебе так нужны, блядь, друзья, неужели не хочется правда показать им, какие мы? А ты все время делаешь вид, что меня нет! Это вообще-то пиздец, как обидно! — заканчивает Раххати, ударяя кулаком по гальке, сбивая руку в кровь. — И ошейник этот дурацкий нацепил, проклятая удавка! Иногда, мне кажется, я чувствую, как ты затягиваешь его вокруг моей шеи! — Раххати звучит одновременно зло и очень горько. — Может быть, если бы ты хоть иногда меня слушал, было бы лучше? Даже с ними… Может, если бы ты замечал меня, не смотря на них, я бы и смог разглядеть в них что-то хорошее? Пока это просто те люди, которые отбирают тебя у меня. Но… Сейчас я думаю, что они об этом даже не знают, и все решаешь ты один, как будто меня и нет вовсе! Раххати снова злится, теперь уже на Харона, хотя хотел бы на Черепа или вот на Кардо, что присел под деревом и прикрыл глаза, чтобы не мешать. Раххати почему-то странно верит, что Кардо на его стороне, и от этого дурацкого факта изнутри поднимается странный восторг. Кардо считает его значимым? Важным? Кардо заметил его! Вот уж неожиданность, ужасно он странная птица… — Ты считаешь себя лучше других! — отчаянно бросает Харон. Он внезапно злится, что Раххати так. Выворачивает все, словно это Харон виноват. И опять Харона запутывает, как будто Харон это не из-за него, а сам по себе. — Я всегда о тебе думаю, а ты вечно мне нашептываешь, что они меня не ценят и вообще! А Череп, а Череп… «Череп и правда ведь не ценит,» — понимает Харон внезапно. Так легко ушел, так легко велел не драться — даже как бойца не ценит. Ему ничего не стоит обойтись без них с Раххати. А Харон… так верен ему, все для него, и если бы Раххати не мешал, то Череп бы понял. Все эти горькие мысли жгут, давят, Харон снова плачет. — Ну вот ты опять, — цедит Раххати сквозь зубы. — Ну, какого хера ты ревешь? Я же стараюсь! Харон, я очень стараюсь, как там этот пернатый сказал? Не давить на тебя, а ты все равно! — Раххати почти рычит и толкает Харона локтем под ребра. — Распустил сопли, но ведь все просто. Если ты хочешь, чтоб тебя ценили и с тобой считались, пусти меня вперед! Надо заявлять о себе, нужно бороться, а не драпать и не поддакивать. Ты посмотри на себя, сбегаешь от Черепа своего, как девчонка, чтоб он за тобой бегал. Харон, ты хоть понимаешь, что сваливаешь от них, чтобы они за тобой ходили и звали обратно? И ты ждешь, когда они тебе предложат, то, что тебе понравится? Да с хуя ли? А я говорю тебе то, что ты и сам думаешь! Только боишься признать… Если бы ты побольше думал обо мне и поменьше про них, я бы тебе с ними помог! Я и так пытаюсь помочь, но ты мешаешь… — Раххати уже обвиняет, хотя знает, что надо бы снова сдерживаться, надо Харона по дурной голове погладить, обнять, убедить принять уже чертову помощь! Каждый раз, когда Харон ревет или сбегает, или уступает, если не согласен, или не дерётся до последнего, или не мстит, или пресмыкается перед этими своими… друзьями, Раххати чувствует себя раздавленным, униженным, сломанным и… правда посаженным на цепь. И он ничего не может изменить, пока Харон эту цепь не отпустит. Блядь, ну хотя бы ослабит, как проклятый Кардо, чтоб можно было дышать, говорить и делать хоть что-то. Харон шмыгает носом, отвечает не сразу, старается как-то успокоиться, он же не такой. Он снова думает о Черепе. О том, как тот всегда контролирует, как только щурится и усмехается. Интересно, какая она — тень Черепа? Неужели не сдерживается, как Раххати? И дерется или что? — Ты опять только о себе и о себе, — Харон хочет звучать жестко, но через всхлипы получается обиженно и жалко. — Тебя пусти, тебя заметь, ты и с отцом так же ссорился. Вечно все на себя тянешь! До Дома Харон не знал, конечно, о Раххати, но тот все равно приходил и все рушил. Орал, требовал, и что теперь? Харон смотрит на Раххати исподлобья и вдруг решается: рычит и кидается на него. Роняет на камни и держит. Ударить не выходит, но получается хотя бы придавить своим телом. Раххати ошарашенно валится на спину. Он знает все об их потасовках наперед, но они всяко поинтереснее речей Харона. Тот повторяет все время одно и тоже, как заезженная пластинка, аж зубы сводит. Харон не особенно подкован в драках, и Раххати мог бы ответить ему, мог бы выкрикнуть в лицо: «Да, я о себе! О себе и о тебе, а о ком, блядь надо! Это я о себе высокого мнения? Ха! Я не мню себя сыном Бога на земле, по крайней мере!» Но разговор отвлекает внимание, отнимает силы и мешает драке. А Раххати зол. Зол, что как ни старайся, как ни выебывайся перед Хароном, ему все не то, а на гребанный вопрос: «Разве ты хочешь не того же, что и я?» — Харон никогда не отвечает. Никому не отвечает, даже своему возлюбленному Черепу! Раххати вообще-то не отказался бы от внимания вожака, но он бы все делал иначе. Он бы не позволил Черепу списать себя со счетов, он бы так не растекся и не разнюнился. Раххати обычно щадит Харона в драках, слишком тяжко и горько смотреть потом на него побитого, но сейчас Раххати… не решает даже, его просто захлестывает гневом, потому что он впервые думает, что виноваты не все долбанные люди, а сам Харон, который ни хуя не слушает и повторяет чьи-то уродские заповеди! Кто только вбил это ему в голову? И Раххати бьет Харона лбом в подбородок и пихает коленом, переворачиваясь, пытаясь оседлать, они катятся по гальке, и каждый каменный укол в спину делает Раххати только сильнее и непримиримей. Харон поразительно не уступает, и тогда Раххати дергает его за чертов ошейник, дергает изо всей силы, так что кожа ремня впивается в белую шею Харона, так что он вдруг хрипит и поднимает руки к шее, царапая горло. Но Раххати стягивает ошейник сильнее и не собирается отпускать, он затягивает проклятую штуковину вокруг горла Харона и чувствует и сам, как нечем дышать. Харон пытается глотнуть воздуха, и Раххати, делая судорожный вздох, чуть ослабляет хватку, а потом не дожидаясь, что Харон придет в себя, перестегивает побрякушку туго-туго. И что-то посверкивает в этот момент, что-то плещется и бушует вокруг, и волны становятся больше, вот-вот накатят так, что накроют с головой. А Раххати вдруг чувствует себя таким свободным, таким сильным. Он не умеет колдовать, но Изнанка сама все делает. Раххати вдруг понимает, что в его руке поводок, тонкая золотая цепь, что ведет к ошейнику под стать цепям Кардо. — Теперь главным буду я, — шепчет Раххати, захлебываясь восторгом и волей. И воздух колеблется, а потом их все же накрывает волной. Харон обрастает шерстью, и Раххати даже пугается, он ведь не хочет Харону зла. И тот снова становится человеком, а Раххати впервые чувствует себя таким реальным, таким живым. — Теперь ты будешь слушать меня, — сообщает Раххати Харону. — И я буду, черт я буду лучше тебя, я тебя не забуду, я буду приходить каждый день, я буду слушать тебя, я буду жить! Буду жить для нас, и тогда ты увидишь… Когда-нибудь ты поймешь! Раххати почему-то это надо, так надо, чтобы Харон увидел и оценил его, чтобы признал его и его желания, чтобы любил взаправду, а не на словах. Харон беспомощно глотает воздух, он хотел бы возразить, ответить, но сил опять нет, и он только чуть скулит. Ему страшно, страшно, что Раххати выйдет вместо него даже больше, чем что сам Харон останется здесь. Что же он наделал? Когда начинается потасовка, Кардо встает, собираясь остановить обоих, но путь ему преграждает ветка. Дерево, под которым Кардо сидел, словно разрастается на глазах, закрывая от Кардо пляж. Кардо хмурится, но не спорит. Значит ему там не место. Он терпеливо ждет, и когда листва расступается, видит поверженного Харона и золотую цепь в руках Раххати. Кардо болезненно сглатывает — это жутко, но… Если Харон не может принять Раххати, может, наоборот выйдет лучше? Нельзя сказать, что Кардо не хотел занять место Седого, но все же никогда не смел… обменяться с ним цепями? Но и Седой никогда не душил его, как Харон Раххати. Кардо медленно подходит. Он не собирается мешать, только разве сказать Седому, предупредить. А тот уж сам решит, что из этого стоит знать Черепу. Впрочем, Кардо оборачивается на дерево — оно снова спокойно — Лес не допустил бы ничего, что может повредить Черепу. А Изнанка того, что может повредить Мавру. Чудно, чудно. — Что ты собираешься делать? — спрашивает Кардо. — Жить, — отвечает Раххати, смело вздергивая подбородок. Он все помнит, помнит, что Кардо нынче тоже гребанный хозяин его цепей, и подозревает, что Кардо вовсе не слабак. Но… Раххати дышит так, словно не может надышаться и, признаться, он вовсе не хочет драться с Кардо. — Отпустишь меня или попытаешься засунуть обратно, туда, откуда я только вышел? — усмешка Раххати резка, остра и похожа на оскал. Кардо вздыхает и молчит, он слушает. Он умеет слышать, как никто. А Харон так долго держал Раххати на строгом поводке, что… В общем-то разве не закономерно, что они поменялись? Может, стоит поглядеть, что из этого выйдет. Кардо знает, что он циничен. И даже, что это не совсем справедливое решение, просто Раххати ему понятнее Харона. Но так интересно узнать… Что же будет, если вместо человека начнет жить его тень? Всякие ли тени так плохи и неуместны, как в старых сказках? — Или побежишь всем докладывать, сдашь меня им? — Раххати снова возвращает себе внимание Кардо, и Кардо уверен — он специально так бравирует и заводит. — Я же не Харон, чтоб так вестись, — сообщает Кардо. — Может, разумнее меня не злить? — Кардо вдруг улыбается. — Я задам один вопрос. Что ты чувствуешь к нему? К Харону, — поясняет Кардо, чтобы Раххати не мог слить ответ. — Я ненавижу его, — отвечает Раххати, не задумываясь. — Я его люблю, — продолжает он горько, обиженно. — Если ты о том, что я собираюсь с ним сделать, то ничего… плохого. Я лишь хочу занять для нас, то место, которого мы заслуживаем, я лишь хочу жить. Мне… нет, не жаль, что теперь он на моем месте, но… мне не по кайфу держать Харона на цепи, если ты об этом. — Об этом, — соглашается Кардо. — И я отпущу тебя и не скажу никому и ничего. Никому, кроме Седого, ты же понимаешь? Но он тоже не скажет. Мы не скажем, если ты не станешь вредить. Кому угодно: Черепу, нашим людям, Седому, Харону, себе самому. — Тогда сними цепи, — Раххати не просит, а требует. — Стой спокойно, — велит Кардо и начинает разматывать цепь, она поддается легко. Кардо не пытается удержать. — Я поймаю тебя, если что, — обещает он Раххати. Раххати странно думает про себя, что ни капли не сомневается в Кардо. И ему важно, что Кардо ему не враг. — А что если я не сделаю ничего плохого, что если я не такой дурной, как думает Харон? — вдруг спрашивает Раххати, сверкая глазами. — На то и надеюсь, — отвечает Кардо. И Раххати улыбается ему от уха до уха. Он идет вперед по пляжу, впервые выходя наружу, на свет. Это как подниматься из склепа. Стоило бы не оглядываться, но он оглядывается на Харона, который поднимается в воде, и на Кардо, который подает Харону руку.