Внедрим полутона в их чёрно-белое кино

      На бога надейся, а сам не плошай — завещал отец. Береги природу и не забывай землю-матушку, она не стареет и никогда не умрёт. Нас не станет, а луга бескрайние и леса малахитовые за тобою присмотрят да выслушают — завещала мама.       Знала бы ты, мама, что в точно воду глядела тогда.       Сила в правде, но и ложь не зло — завещала Лейла, предварительно выпив целую бутылку шампанского ещё до новогоднего застолья. Хотя нет, ложь зло только тогда, когда она — глагол — чуть погодя добавила, а потом гордо встретилась лицом с салатом.       И только я ничего никому не завещал. Ничего важного и ценного сказать не смог.       Уверен?       Полностью.       Ты — есть совокупность всего вышесказанного.       Этого мало.       Говорят, чем сильнее давление, тем красивее будет бриллиант, но я с годами становлюсь всё хуже. Вода камень точит, это про меня. Прежнего «я» уже нет, потеря за потерей отбирала у меня меня. Я растворяюсь и вскоре совсем исчезну.       Ошибаешься, глупый. Взгляни: тот свет во тьме, что сияет сквозь трещины твоей парадигмы, и есть настоящий ты. И тьма тоже ты. Всё есть ты, и ты есть всё.       Давно догадывался, но боялся принять, обжигаясь и сторонясь.       Но судьба всегда ведёт нас.       Доверься ей хотя бы раз и пойдут прахом все шаблоны, всё мирское и плотное будет как на ладонях.       По бокам сквозь чернила густого мрака проглядывают обветшалые, давно позабытые избы. Резные окна давно потухли, веет лишь противным всеобъемлющим холодом и тоскливой влажностью поздней осени. Зябко. Вся трава полегла, смешавшись с грязью, под натиском проливных стылых дождей. Тропинка давным-давно стёрта неумолимым ходом времени, ориентироваться пришлось на порядки.       Единственная улица тянется куда-то далеко вперёд, исчезая во мраке. Смотреть, а тем более идти назад совсем не хотелось. Оставаться на месте слишком неуютно. Шаг за шагом тяжело волоча ноги идёт навстречу тьме, комкая подошвами мокрую землю.       Улыбайся чаще и чаща улыбнётся в ответ.       Воздух словно лишён кислорода. Кривые дома из последних сил цепляются за чёрные сучковатые стволы голых деревьев. Частоколы заборов гниют под слоями пыли и прелых трав, а ведь когда-то на них поутру пели пёстрые петухи, а люди сушили крынки из-под молока. Когда-то по всей деревне задорно звенели детские голоса, протяжно мычали пятнистые коровки, а после заката собаки заводили протяжную песнь в честь проводов дня сегодняшнего.       Теперь всё опустело.       Дом за домом, шаг за шагом, картина ничуть не изменилась. Всё однотипно, всё мертво. Ни единого дуновения ветра, деревня будто застыла, замерла в своем безжизненном вечном сне. Каждый шаг легче предыдущего, но мутная тревога смыкает тиски. Избы повидали много на своём веку, навскидку явно больше тысячи лет. Поразительно, как обтекаемо время — одно хоронит, другое почти бережёт. Но ход его всё так же беспристрастен, никто не выстоит, ничто не схоронится. И единственное, чему суждено жить вечно — не материально. Подёрнется дымкой, изранится столетиями, но никогда не умрёт, никогда не исчезнет.       Гуща непроглядного мрака гонит вперёд. Совсем не страшно, но не менее удушающе. Когда был тут в последний раз?       Заглядывая в самую глубь — будь готов поседеть. Там ничто не тронуто временем, всё есть открытая, сочащаяся гноем рана.       Тянутся бесконечной разрухой избы, заставляя смотреть в пустые глазницы окон. Смотреть, но так ничего не увидеть.       Совсем скоро призрачная тропа вывела к самому сердцу деревни. Величественно возвышаясь в чёрное небо, вырисовывается из непроглядной гущи тьмы могучий дуб. И чем ближе — тем выше приходится задирать голову, чтобы взором охватить диадему раскидистых ветвей. А ствол широк, что не объять ни руками, ни ногами. Выбиваются из-под земли толстенные коренья, кривые и узловатые, держат земную твердь. Подступился поближе.       И мощь, вбираемая седыми тысячелетиями, завораживала, не давала отвести взгляд. Сомкнулись крестом порядки, сошлись воедино стёртые тропы. Все пути ведут сюда, заблудиться не было и шанса. Все четыре стороны во власти тьмы, а обратно и подавно нет дороги.       Бережно прислонил ладонь к шершавой коре. Вот оно — воплощение вечности в конечном. Всю неподвижность нарушило заметное движение высоко в ветвях. Белым отблеском скользнуло по глазам, оставив выжженый след, и тут же вновь растворилось.       Не отрывая руки, обошёл древо наполовину. Мысли белым шумом шипели где-то на задворках сознания, а собственные шаги не издавали ни звука, лишь белёсою дымкой изо рта вышел почти незаметный пар. Нет больше холода, нет боли в висках, есть лишь шершавая, испещрённая трещинами кора.       С каждой стороны вызывающе наблюдает тьма, выжидая внимания.       Десятком шагов оказался на прежнем месте, в глаза вновь ударило свечение. На самой ближней чернеющей ветви сидит кошка, застыв, словно статуэтка из самого дорого мрамора. Глаза горят костром купальским, а шерсть её белее снега.       Невольно попятился назад.       Вертикальные зрачки внимательно смотрят в самые недра, то сужаясь, то расширяясь.       Никогда бы не подумал, что страж тьмы — есть сам свет.       Встрепенулась, махнула пушистым хвостом, заставив мрак дрогнуть. Всеми четырьмя лапами впилась в чёрную ветвь. Каждое движение рассеивало окружающую чернь, разжижало гущу одним своим присутствием.       Над самым густым и непроглядным мраком всегда властвует самый яркий и чистый свет. Бран. Насколько бесприютна и холодна его вечно молчаливая родина — настолько он оптимистичен и бережен ко всему, что его окружает.       Сверкнула майской молнией кошка и тотчас исчезла за ветвистой диадемой дуба, хладным туманом выводя из размышлений. — Стой, подожди! — Невольно, даже надрывно вырвалось откуда-то из глубины сознания, моментом преобразившись в срывающийся голос.       Следуй за белой кошкой.       Понеслись по бокам избы, размазавшись в единое чернильное пятно, одышка предательски сжимает грудную клетку, тело неуклюже вязнет во мраке в одной единственно важной попытке — догнать отдаляющийся свет. Не опавший местами бурьян хватает за ноги, хлещет по рукам, путает и стирает тропы, но есть одна единственная — туда, вперёд, скорее! Впереди замаячила непроглядная бездна, но кредит доверия уже взят в местном банке — только вперёд. Отчего же знать, не подведёт ли хозяйка покосившихся изб да дуба-великана?       Не подвела тогда, не подведёт и сейчас.       Воздух всё гуще и тяжелее, но оттого и быстрее бежит, зная — там, за вратами самой густой завесы, сокрыто нечто.       Миг и уши заложило, бренная оболочка всецело во власти мрака, исчезла деревня и дуб тот давным-давно позади. Звонким эхом разносится тоненький голосок, зовёт за собой, пуская искры из-под когтистых стройных лап. Чернь, сгущаясь, душит. Наполняет лёгкие, тонкими дорожками вытекает из носа. Здесь оно — вместо воздуха, вместо крови, вместо самой первозданной материи.       Антипространство всегда внутри нас.       Вязнут руки, вязнут мысли, вязнет голос, но незыблемость света гонит вперёд. Быстрее. Сильнее. Желаннее. Когда-нибудь внутренний огонь вспыхнет с такой силой, что дрогнет гуща тьмы и станет окончательно подвластна его руке, а пока — бороться. Бороться с собой, с желанием убежать и более никогда не нырять так глубоко.       Посреди черни прямо в лицо полетели маленькие фотографии, местами мятые и размытые, но до боли родные. Хлёстко принесло очередную — мама улыбается. Полоснуло по щеке следующей — Лейла неумело позирует на школьной новогодней ёлке в костюме снежинки. Царапнуло шею — все вместе сидят и улыбаются за огромным столом, в подсвечнике горят красивые блестящие свечи, а белоснежная скатерть засвечена вспышкой.       Нет нет нет! Хочется выколоть себе глаза чтобы только не смотреть, не рвать душу. Но взгляд цепляется. Цепляется и кровоточит.       Вновь заложило уши, закружилась голова. Вязкая бездна, наконец, соизволила выплюнуть его, пожёванного и помятого. В мгновение ока повалился на хладную землю — здесь время не замедляется, пространство почти не вязнет. Пусть его окружают всё те же избы, окутанные отнюдь неподатливой чернотой, пусть и бурьян царапает руки — всё есть глоток свежести после абсолютной пустоты.       Что хотело показать это место? Полоснуть по гноящимся ранам клинком воспоминаний? Спасибо, я и сам с этим справляюсь.       Куда хочет привести эта тропа? Совсем неведомо и, куда бы она не вела, снова будет страх и боль.       Среди голых чёрных стволов, среди косых ветвей и крепких корней, прямо через самые заросли пролегает забытая временем тропа. Выглаженная ветрами, вытоптанная ногами, вспаханная копытами. Тело снова подвластно ему, как и раньше. Стараясь не терять зря ни минуты, встал и отряхнулся, уставившись вперёд. Прекрасный свет вновь где-то растворился, но сомнений не было, нужно идти вперёд ни смотря ни на что.       Придя в себя смог заметить, как сильно поменялись избы, как состарились и поредели. Это совсем не та деревня, можно поклясться зубом. Не выбитые окна молодят их старый мудрый лик, а резное украшение треугольной крыши точно кокошник у русской красавицы. Но состояние их плачевнее — покосились совсем, нанесло земли на крышу, под окна, отчего кажутся маленькими землянками. Засохшие травы свисают сверху вниз, будто седые пряди.       Куда ведёт меня кошка? Я уже не уверен.       За избами всё так же густеет мрак, только сам будто излучает неяркое свечение, что не даёт запнуться. Прошёл метров семьсот и картина всё та же, да только взгляд уже не за избы цепляется, а устремлён вперёд. Там, сквозь дрожащую завесу тьмы проглядывает старый замшелый колодец. Борта его сотканы из грубого камня и мхом пушистым обшиты, а у подножия старая бурая трава полегла. Видно, давно забыт.       Подойти? Взглянуть?       Осторожничая и держась за камни, робко нагнулся. Внизу его ждала только бездна, густая и непроглядная. Неспешно двинулся дальше. Несколько раз поцарапавшись о кривые острые ветви, доверяя тропинке, пролез на другую сторону деревушки. Ничего не изменилось, только злостные заросли остались позади. Тропа петляла. Сам не знает зачем, но повиновался странной траектории и на траву не сходил.       Боковое зрение уловило кроткий отсверк в окнах одной полуразваленной избушки, моментально повернул голову и уставился прямо в блестящие стёкла. Вдруг отовсюду, сквозь помехи пространства и времени, сквозь лязг нагревающегося с каждой секундой металла корабля послышалась одна фраза:       《Орион, вызывает Жар-птица! Нас подбили! Совершаю аварийную посадку на Мидгард-Земля!》       Резкое и протяжное «мяу» заставило содрогнуться, звуки прекратились. Прямо посередине тропы сидит та самая белая кошка, призывно подёргивает хвостом и глядит, не моргая.       Следуй за белой кошкой!       И ноги сами несут ближе и ближе, оставляя все миражи позади. Когда до заветного света оставался лишь шаг, сорвался в свободное падение куда-то далеко и глубоко вниз, под землю. Громкий крик недолго рвал глотку, кислород словно кончался, а сознание покидало его, оставляя безвольную тушку лететь в неизвестность.       Сквозь неподатливый вечный сумрак, сквозь сплошное забытие тихим весенним ручьём льётся невнятный шёпот. Ориентиры потеряны, нет ни тропы, ни избушек, ни кошки, только густое удушье вязкой влаги.       Ухватиться бы, как за спасательную верёвку, да карабкаться вверх. Задрал голову в надежде разглядеть хоть что-то. Древние стены уходят настолько далеко ввысь, что не хватает взгляда, одно лишь можно сказать точно — в конце этого туннеля света нет, только чернила забвения. А шёпот не унимается, дразнит и соблазняет, зовёт.       Ничего не потеряю в попытке. Самое худшее, что может случиться — я вновь окажусь здесь, внизу.       Пальцы изо всех сил комкают и сминают скользкий мох, сочащийся влагой, а ноги предательски соскальзывают с камней. Путь казался легче, пока был не начат.       Раз за разом срывался в безвольное падение и снова карабкался вверх, раз за разом унизительным шлепком по спине встречало дно. Насколько хотелось сдаться и сгнить, настолько же хотелось и выбраться. Назло всем. Вопреки всему.       Боль скручивает опухшие пальцы, вязкой краснотой ползёт вниз, насыщая мох непривычным и первородным теплом жизни. Уже перестал считать, сколько раз встретился спиною со дном, но каждая попытка виделась лотерейным билетом — еще чуть-чуть и вытяну тот желанный выигрыш с шестью нулями после стройной единицы. И подобно лотерее, длина каждой попытки разнилась, то падал с высоты, заставив землю гулко содрогаться, то соскальзывал, не успев вцепиться. И чем выше поднимался — тем больнее падал.       Меж тем шёпот всё ещё здесь, исходит из ниоткуда и ото всюду одновременно, но не бросает, не растворяется и не вязнет во тьме.       Каждый выступ был шансом на избавление и шансом на мгновенное падение. Пот заливает глаза, капает с носа, даже мешает дышать. Боль простреливает, вынуждает согнуться в дугу, но воля к спасению затмевает всё на своём пути.       А откуда мне знать, кто или что поджидает снаружи? Может, как только я выберусь, меня снова затянет сюда?       Как только я выберусь.       Всегда нужно следить за ходом собственной мысли — там и вопросы без ответов, и разгадки самых запутанный тайн. Ответ всегда мимолётен, сумеешь ли его схватить и осознать прежде, чем ему на смену вновь придёт вопрос? Мысли — ментальное зеркало человека, нельзя бояться их слушать. Внутренний голос, что их озвучивает — отражающая поверхность.       Камень за камнем редеет мох, оставляет всё больше и больше шансов. Сколько смог пролезть уже и сам не знает, да и не важно. Камень за камнем кровоточат дрожащие руки, не отпуская веру. Камень за камнем и видится заветный край, что неприметный с земли, но столь важный под нею. И камень за камнем — освобождение.       Тело в бессилии повалилось на бурую траву, царапая щёки о траву, цепляя на волосы засохшие колючки репейника. Памятуя падение, приподнялся на руках и отполз на пару-тройку шагов. Превозмогая боль, перевалился на спину, сложил сбитые в мясо руки на живот и, наконец, выдохнул.       Шёпот окружает его, совсем ослабшего и безвольного. Периодически теряет объём звучания, потом снова приобретает, а кошки и след простыл. Тугие шестерни мозга совсем заржавели, думать и в правду стало невыносимо больно. Да и не о чем, раз на то пошло.       Веки тяжелеют, а он и не противится. Закрываются глаза, дыхание слабнет и растворяется.       Усну? Умру? Что бы ни случилось — от этого не уйти. Главное теперь, что не там, на дне.       Мир окончательно и бескомпромиссно поглотила вязкая тьма. Шёпот постепенно вяжется в отдельные звуки, затем в слова, становясь ближе.       Перед глазами забрезжил белый свет, примерно такой же, из какого была соткана та кошка. Дрожала тьма, боролась, но расступалась и постепенно принимала собственный проигрыш.       Щёки обдало живым теплом, в теле начали появляться силы. Снова забилось, зашелестело в груди дыхание. Сквозь тонкую щель приоткрытых век в глаза окончательно проник свет, явственно и чётко, точно не мерещится. — Саймон!       Это был очередной бред, очередной сон, очередной диалог с собой. Вместо сырой и холодной земли — мягкая тёплая постель, вместо влажного и зябкого воздуха — горячие руки, вместо нескончаемой тьмы над головой — свет его волос. — Саймон, просыпаемся! — Настойчиво, но мягко повторяет Бран. — Что такое? — Ты очень тяжело дышал, почти задыхался, это во-первых. — А во-вторых? — Взгляд проясняется, осознание реальности возвращается. — А во-вторых - свет погас. Везде.       Приподнялся, опираясь на письменный стол. И правда — темно вообще везде. Отгоняя навязчивые образы о пробравшемся из сновидения мраке, схватился за телефон. Городские паблики пестрили разными кричащими заголовками, но все твердили как один — город N обесточен, службы молчат, народ негодует.       Фонд? — Ну чего там? — С любопытством придвинулся вплотную и уставился в экран смартфона. — Думаешь, Фонд? Раз уж ситуация подана, как максимально необычная и какие-то ваши службы стоически молчат… — Не исключаю и такой вариант. В норме такого не происходит, только если не вмешается какое-нибудь стихийное бедствие. Как видишь, за окном штиль.       И кто бы ни был — есть ли разница? Стоит помнить, что дела Фонда и Саймона сходятся лишь в одной точке и речь совсем не про город N.       Уметь отсекать ненужные мысли — важное и нужное умение, оно отлично сохраняет последние остатки рассудка, не тронутого безумием и неопределённостью. Важно найти в себе тот островок, до куда не сможет добраться ни одна буря. — А знаешь, Брани, не важно. Свет починят и вернут, а вот шанс такой вряд ли выпадет ещё раз.       Бран вопросительно наклонил голову в ожидании пояснений. — Световое загрязнение знаешь? В общем, город излучает слишком много света и это мешает нам видеть звёздное небо. Погода ясная, ключ от крыши у меня есть, смекаешь? — Ну, ты знаешь, я за любой кипиш, — Улыбнулся и приосанился, но чуть посерьёзнев, добавил, — Кроме голодовки и убийств, конечно же.       Саймон лишь усмехнулся и принёс из холодильника маленькую бутылочку колы. Скоро разрядится телефон, ноутбук давным-давно не работает без электричества, а до устранения поломки руки никак не доходят, да и денег пока лишних нет. Вечер принадлежит только им и далёким звёздам, а значит можно вести задушевные беседы часами, пока не замёрзнут, а замёрзнув, греться о надежду на светлое будущее.       Всё важное — на поверхности, всё нужное — всегда внутри нас.       Деревянная дверца податливо скрипнула, открывая путь на самый верх, откуда всё — как на ладони, а звёзды ближе аж на девять этажей.       Крепко цепляясь за обжигающе холодный металл последней перекладины, Саймон ловко вылез наружу. Снежное покрывало захрустело под ногами, скрывая обветшалый десятками лет рубероид и последние ржавые саморезы, на которых всё ещё держится нетленность ремонта последних этажей. — Хватайся, — Нагнулся и подал руку вылезающему следом Брану.       Всё ещё осторожничая, подыскал подходящее для ночного привала место и рукавом смахнул кучку снега. Уместились оба, плотно прижавшись. Ну, как говорится — в тесноте, да не в обиде.       Позади — погасшие дома, давно охваченные сонным покрывалом, впереди — лоскутное одеяло лесов и полей, что на самом горизонте изредка зажигается мимолётными искрами проезжающих машин, а вверху — целая вечность. Мерцают, бросая маленькие тонкие лучики в стороны, переливаются разноцветно, дышат хладной и далёкой вечностью.       С робким шипением бутылка была открыта, первый глоток достался Брану. С каким восторгом и наслаждением смакует, как прислушивается к лопающимся пузырькам газов — это стоит того.       Промелькнула зелёным отсверком, клинком рассекая небосвод, падающая звезда. Саймон всегда был уверен — всё здесь живое. И абсолютно всегда Мир отвечал ему падающими звёздами, севшей на руку певчей птицей, раскатом грома весеннею грозою. — Смотри, — Отхлебнув немного сладкого напитка, Саймон указывает пальцем в небо, — Там находится войд Волопаса, его обнаружили только в 1981 году. А вон там — большая медведица, но на медведицу она ничуть не похожа, поэтому мы, люди, зовём её просто «ковш».       Бран с интересом следил за каждым движением его руки — куда укажет на этот раз? Всматривался в чистейшее небо и любовался каждой звёздочкой, даже самой маленькой и неприметной. Хорошо сидеть и наблюдать за бесприютностью космоса с Земли, подобно тому как любоваться ливнем из окна уютной квартиры. — А вон там — пояс Ориона, видишь? — Обводит пальцем и почти незаметно щурится, — А вот и само созвездие Ориона, большое такое.       Орион, вызывает Жар-Птица, аварийная посадка на Мидгард-Земля завершена, наверное, успешно…       Исследуя пучину подсознания, ты всегда волен пригласить с собою Свет. И совсем не важно, как ты его назовёшь — Творец, Бог, Судьба и тому подобное, миссия у него одна и та же — явить тебе бездну, но не дать ей тебя поглотить.       Судьба никогда не бросает никому вызов. Ей нет никакого смысла в своей бесконечности и незыблемости тягаться со смертным воплощением. Она, как строгая, но заботливая мать всегда даёт возможность. Возможность к самопознанию, самосовершенствованию, самопринятию. Твоя же задача — вовремя эту возможность разглядеть и ею воспользоваться, выжать всё до последней капли, а может, напротив — взять только часть. Может быть больно, страшно, одиноко и опустятся руки, но никогда не позволяй мороку овладеть тобою.       Только вперёд!