***
Кромешная темнота, окружающая его, дезориентировала. Сколько бы он ни сидел так, а глаза всё никак не могли привыкнуть. Ни лучика не проникало под землю. Адам просидел в темнице всего несколько дней, но уже успел на собственной шкуре ощутить весь ужас своего собственного изобретения. Это ведь он предложил отрезать заключенных даже от света, мариновать их перед допросами, чтобы ломались быстрее. Сырость, холод, тишина и темнота. Кормили один раз. Единственный способ определить время — слуга, приносящий еду на рассвете. Адам сам придумал этот распорядок. Но он неплохо успел изучить Элиота Этельдана. Его Величество вполне мог приказать сменить время трапезы для заключенного. Адам думал об этом и чувствовал, как медленно начинает сходить с ума от непонимания, который час, какой день и что происходит там снаружи. Как его жена? Выбрались ли из Лейхгара его дети? Ему было некого спросить. Никто не стал бы отвечать. Он мог только молить Благого Демиурга о сохранности родных. Адам сидел на жесткой койке. Солома, набитая в старый матрац, смялась, и никакого толку от нее не было. Пищали крысы, где-то шумела вода. Камеры в Южной Подземной Темнице были устроены таким образом, чтобы как можно лучше изолировать заключенных друг от друга и от внешнего мира. Адама не выводили даже на допросы. Нет. Канцлер лично приходил в его «хоромы», стражники приносили два стула и несколько факелов. Только во время этих разговоров с пристрастием он и мог осмотреть помещение и по-настоящему оценить ценность света и огня. Адам даже не предполагал, что его вот так легко поймают. Он учел все ошибки своего предшественника, отца покойной королевы. Не хранил ничего во дворце, не устраивал встреч ни в своих покоях, ни в пределах замка. Он, как и велел Благой Наставник Тимей, проводил как можно меньше времени при дворе. Даже если он доносил что-то до своей спальни, то тут же уничтожал в огне все, что могло его скомпрометировать. Он был уверен, что все предусмотрел, что все удастся. Был уверен… Но его, как и других праведников, благодетелей, постиг рок неудач. Что за демоническая сила охраняла безбожное правление короля? Почему все, кто желал восстать, кто желал видеть на престоле благочестивого правителя, неизбежно клали голову на плаху? Неужели какая-то демоническая сущность, порождение темных чертогов поработило разум Его Величества, проникло во дворец и нашептывало всем свою волю, дабы тьма, как на севере, поглотила Лейхгар? Адам думал, что настойчивое указание Благого Наставника Тимея держаться подальше от дворца и Камеристки было вызвано едва ли не отчаянием, но теперь… Теперь он должен был согласиться. Было в ней что-то такое… Но тогда почему не предать ее святому пламени? Почему до сих пор церковь не смогла извести это демонское отродье? Он, конечно, уже знал ответ на этот вопрос. Сторонники короля и сам король защищали нечто, чем была эта простолюдинка. И ведь Элиот не всегда был таким. Когда-то он возносил молитвы Благому Демиургу, почитал его как даровавшего им свет. Но что-то в юноше переменилось. Смерть брата затмила его разум, а потом появилась Камеристка и окончательно заслонила своей темной фигурой свет в его сердце. Разве мог Адам винить Его Величество хоть в чем-то? Только сочувствовать, жалеть… Несчастное заблудшее дитя, пребывающее во тьме. Адам отчаянно молился днями напролет, чтобы глаза короля открылись, чтобы взор снова обратился к свету, чтобы Благой Демиург извел дитя темных чертогов подле короля. Тусклый свет факелов заставил Вестлея поморщиться. Он так привык к мраку, что даже бледный луч вызывал дискомфорт. Адам моргнул несколько раз и вгляделся в гостя. Канцлер. С ним-то он может и не беседовать. Но вслед за маркизом Бирном вошел еще кто-то. — Ваше Величество, — хриплым от жажды голосом поприветствовал он. Адам не собирался болтать, но увидеть короля хотел. Он должен был предупредить его. Попытаться убедить. — Вашими стараниями я мог перестать им быть, — стражник подставил ему стул. Король откинул полы камзола и сел перед Адамом. Приблизился, уткнулся локтями в колени и сложил руки в замок перед лицом. — Что ж, вот он я. Вам есть что сказать? — Вы свернули с верного пути, Ваше Величество, — Адам улыбнулся. Он ни в чем не винил короля. Злости в его сердце не было. Только искреннее сочувствие. — Обратите свой взор к Благому, чтобы Он очистил тьму в вашем сердце. — Скажите мне на милость, как мое свержение и убийство могло поспособствовать очищению сердца? Пока что я связь ваших действий со словами плохо улавливаю. — Если бы вы только уверовали… Адам ясно представил картину… Процветающий Лейхгар под защитой Благого Демиурга, чистые от ведьм улицы, Святые рыцари на страже границ, защищающие от погрязших во тьме северян. Вот какое будущее их ждало в эпоху правления праведного короля. — Ради этого я пришел сюда? — Его Величество похолодел лицом. — Адам, будь так любезен, расскажи мне что-то интересное, что-то, чего я еще не знаю о церкви и Тимее? Расскажи, и я отпущу твою жену. Адам застыл. Дымка благочестия развеялась. Супруга. Он, кажется, не любил ее, но она подарила ему троих детей, была верна и послушна. За все время их брака ему ни разу не довелось пожалеть, что взял ее в жены. И вот в конце концов она оказалась в опасности из-за него. Нет. Не из-за него. Из-за Камеристки. Ведьмы, демоницы! — Вы еще пожалеете об этом, — прошипел он в отчаянии. Только не его жена! Гнев отравлял разум. Она была невиновна! Он знал! Жалость и сочувствие вдруг резко отошли на второй план. — Ваша супруга принимала деньги от церкви и подкупала слуг во дворце. Ничего удивительного в том нет. Я уже привык к глазам и ушам повсюду. Но вот какое дело, ее муж так некстати замыслил переворот. Выглядит как пособничество. И вы еще молчите. Даже не знаю, что подумать. Канцлер вот уверен, что все вы в одной лодке. Насмешничал. В голосе его отчетливо была слышна насмешка. Он потешался над Адамом. — Мне нечего добавить к тому, что вы и так уже успели узнать, — его дворянская гордость не позволила бы ему вот так просто прогнуться и молить о пощаде короля, что годился ему в сыновья. — Вы глухи и слепы, Ваше Величество! — Да? Как интересно, — он откинулся на спинку стула. — Камеристка мешает вам узреть истину. — Она просто служанка. — Она посланница, порождение темных чертогов. Опаснейшее из них. И вы знаете это. — Неужто вам об этом поведал Благой Наставник? — Он лишь предостерег. — А вы, видимо, не вняли предостережениям, раз все-таки попались нам. — Почему же, — Адам подался вперед. Цепи, сковывающие руки и ноги, звякнули, — внял. Я был осторожен. — Тогда, выходит, Благой Демиург отвернулся от вас и повернулся ко мне. Хищная, злая улыбка тронула его губы. Таким был Его Величество король Элиот. Жестокий, хладнокровный правитель, не ведающий ничего о благочестии, вере и милосердии. — Я все же узнал от вас кое-что полезное. Его Величество встал, и слуга поспешил унести стул. Адам на миг замер. Что он успел сказать? Ведь никак не навредил Благой церкви? — А, запамятовал, — Элиот обернулся. Скалился, как хищный зверь перед броском. Холодок пробежал по спине. Вестлей ни капли не сомневался в том, что легко ему не отделаться. Но его не пытали, король коротко и вежливо с ним побеседовал, а значит, вот он — тот самый момент. — Приведите. Стражник скрылся за решеткой. Король вынул из внутреннего кармана кинжал и положил его на пол перед Адамом. — Хотите, чтобы я убил себя? — О, конечно, нет. Ты будешь казнен на площади как заговорщик. Это не для тебя. Это для нее, — он кивнул себе за спину. В камеру впихнули женщину и стянули с ее головы черный тряпичный мешок. Сердце Адама остановилось. А когда забилось вновь, его грудь сковала неистовая, нестерпимая боль. Маркиза Брина Вестлей, его жена, подрагивала от ужаса и плача. Он хотел запомнить ее прекрасной, такой, какой видел обычно. Хотел помнить заколотые зелеными заколками вьющиеся светлые волосы. Хотел помнить пышные платья, аккуратные квадратные ногти и тонкие пальцы, на одном из которых поблескивал фамильный перстень. Хотел помнить ласковую кроткую улыбку. Он хотел представлять ее нежное лицо в миг своей смерти. Но теперь… Даже будь у него целая вечность, Адам не сумел бы позабыть измученные, опухшие от слез глаза своей супруги. Супруги, которую, как он думал, совсем не любил. Брина была растрепана, заплакана, платье изорвано. Никогда прежде такой он ее не видел. Все внутри переворачивалось. Он был уверен, что в свой последний миг вспомнит именно измученную жену. Ему было стыдно смотреть на нее. Ведь из-за него Брина оказалась здесь. Он опустил глаза. Взгляд зацепился за кинжал. Адам понял, какое страшное наказание ждет его. — Ты убьешь ее своей рукой, — произнес едва ли не нараспев король. — А если вздумаешь отнять свою жизнь, а не ее, если каким-то чудом она не умрет здесь до заката, палачи будут пытать ее до тех пор, пока дыхание будет биться под ее кожей. Они вытащат из нее не признания. Они будут тянуть ее душу по крупицам, пока не сведут с ума. — Ты чудовище! — взревел Адам. Он потерял контроль. Ужас затмил разум. Не мог! Не мог он лишить жизни Брину! Своими собственными руками — не мог! Он клялся защищать ее, ценить, быть с ней. Брина всхлипнула особенно громко и рухнула на колени. Никто не придержал ее, не попытался подхватить. Она завалилась на грязный промерзлый влажный пол и зарыдала. Плач ее эхом разносился по темнице и бил его раскаленной розгой сожаления. Он вдруг пожалел, что влез во все это. К демонам Демиурга, церковь, короля. Брина не должна была пострадать! — Она доберется до тебя! Слышишь! Уничтожит! Сожжет в праведном пламени! Демоново отродье! Ты будешь гореть в огне! На одном костре со своей Камеристкой! — Кто «она»? — Элиот прищурился. Адам стиснул зубы. Молчи! Молчи, слабак! Он и хотел этого. Провоцировал! Молчи! Не дай ему узнать! И тогда ему не победить! Тогда все, что уже успел сделать Адам, все семена, что он посеял — взойдут. Молчи! — Кто «она»? — снова повторил король. Но он молчал. Только зло глядел на него. — Церковь, — наконец процедил Адам сквозь зубы. Его ярость хорошо сокрыла ложь. Да, Она доберется до него. Церковь, ее оружие праведного гнева, уже настигала короля. Еще немного. Ему нужно только промолчать. Все равно уже не жилец! И Брину за собой утащил! Ничтожество. Адам боролся из последних сил. Чтобы только их конец не был напрасным, но все равно чувствовал себя ничтожеством. — Это мы еще посмотрим, — Элиот улыбнулся, а уже на выходе бросил напоследок: — Закат через два с половиной часа. Надеюсь обнаружить тут лужу крови, как сядет солнце. Предпочитаю пытать женщин по ночам ласками, а не выдиранием, скажем, ногтей. Адам страшно желал поднять с каменного пола кинжал и вонзить его в венценосного ублюдка. Но он пробыл рядом с ним министром целых семь лет и знал, что стражники его были умелыми и сам король прошел не одну битву. Не сдюжить ему. Только разозлит бешеного волка еще больше. Решетка скрипнула. Свет от одного оставленного факела на другой стороне едва достигал его. Адам дернул руки. Цепи натянулись. Он дернул еще раз. Сильнее. И еще. Еще. Еще. Еще. Вмурованный в стену штырь не сдвинулся. Он и не надеялся вырвать его. Нет. Но дергал от отчаяния, от безысходности. Дергал до тех пор, пока измазанные в грязи нежные руки его жены не коснулись пальцев. Губы ее дрожали. По щекам текли слезы. Она мужественно покивала головой. Успокаивала его. — Мне так жаль, — прохрипел он надрывным голосом. — Мне так жаль, любовь моя. Адам схватил ее пальчики и поднес к губам. Грязные или нет — совсем не имело значения. Ничего в этот миг не имело значения. Брина улыбнулась. Кротко, ласково. В уголках ее глаз собрались мелкие морщинки. Только сейчас он понял, как сильно любил эти морщинки, появившиеся пару лет назад. — Все хорошо, — ее голос дрожал. — Вы все сделали правильно. И я… Я тоже вас люблю. — Мне жаль, Брина. Прости меня. — Он целовал каждую выступающую косточку на ее руках, каждый ноготок. Адам был генералом, видел смерти и сражения, но никогда даже в уголках его глаз не собирались слезы. Но теперь он готов был рыдать, совсем не по-мужски. — Это не ваша вина. Не ваша, — продолжала нашептывать она, успокаивая его совесть. Брина мягко освободила свои руки, наклонилась и подняла с пола проклятый кинжал. Адам отказывался верить. Она вложила оружие в руку и сжала его ладонь вокруг рукояти. Он знал, что должен был сделать это. Должен был подчиниться чудовищному ублюдку и убить ее. Быстро. Чтобы она почти ничего не почувствовала. Иначе… Адам живо примерил все те пытки, что видел, на свою жену, представил ее крик и муки. — Все хорошо. Вы справитесь. — Брина… — по щекам покатились слезы. Но все это было не важно. — Поцелуете меня? Это было бы очень романтично, — она тихо рассмеялась. Несмотря на весь ужас, она… смеялась. Адам закрыл глаза. Собрал все свое мужество. Он уже убивал. Мужчин, женщин, детей, но никогда не думал, что однажды… — Я верю, что мы всё сделали правильно. Благой Демиург уже ждет нас в своих светлых садах. А что, если не ждет? Что, если… Нет, не время было сомневаться. — Да. Дождись меня, любовь моя, — он прижался к ее сухим губам. Проник в рот языком. Целовал страстно, горячо, как никогда прежде. И горький вкус был у этого поцелуя. Кинжал дали острый, длинный. Он направил его под ребра, чтобы наверняка добраться до сердца, и резко вонзил. Брина всхлипнула, дернулась и рефлекторно попыталась отстраниться. Адам удержал ее, продолжил прижиматься губами. Она содрогалась в его руках, а он… Он убил свою жену. Соврал ей. Не достигнуть ему светлых садов. Кровь просочилась через плотную ткань платья. Адам губами поймал ее последний вздох. На закате канцлер зачитал приказ короля. Адама Вестлея повесят за измену следующим днем в полдень. Его Величество лично придет удостовериться в кончине бывшего министра.Глава 5
28 сентября 2022 г. в 12:43
Давно схватки не казались такими занятными, азартными, чтобы от столкновения мечей звенело в ушах, окружающий мир смазывался, чтобы ничего не имело значения, кроме определенного момента, определенного противника.
— Камеристка уже доложила, что я хочу с вами встретиться?
Тувэ отступила на шаг. Ловко переставляла ногами, двигаясь по кругу. Меч сжимала двумя руками. Тяжелый, демоны раздери, меч. Он чувствовал его тяжесть во время ее атак. Совсем не женское оружие. Неудивительно, что Фелиция повредила запястье, схватив его как попало. Сама виновата. Нечего было соваться к оружию.
— Мой секретарь уже внес нашу встречу в королевское расписание.
Тувэ бросилась вперед. Элиот блокировал выпад и отступил. Не дал ей приблизиться и выполнить серию ударов, лишая преимущества. Так они сходились и расходились несколько раз. Тувэ легко и быстро уходила из-под его атак. Она точно была закалена настоящими боями. Хоть и была женщиной, а почти не уступала ему. Пригибалась к земле, уворачивалась, перекатывалась… И усмехалась. Воинственно, заставляя его кровь закипать. Она была так уверенна, так непокорна… Совсем другая, всем отличная от лейхгарок.
Их мечи соприкасались, звенели. Элиот отступал под натиском ее грубых ударов, Тувэ не могла совладать с его искусными атаками.
Они были совершенно разными. Он держал клинок одной рукой, она — двумя. Он сражался как король. Движения выверенные, плавные, ловкие. А она рубила резко, широко замахиваясь, не заботилась о красоте или грации, только о необходимости свалить врага. Как будто сражалась не с человеком, а по меньшей мере с драконом.
Элиот не смог сдержать смешка. Пожалуй, Нер-Рорг Тувэ могла бы победить дракона. Возможно, она могла бы сразить его Камеристку. Скрутила бы ее еще прежде, чем та успела бы что-то предпринять.
Он хорошо повеселился. Разогрел кровь. Но пора было заканчивать. Его ещё ждали дела.
Элиот тянул, отступал, внимательно изучая ее стиль боя. Лейхгаркам таким никогда не овладеть. Из леди этот огонь и силу выбивали с пеленок.
Тувэ не лишена была слабых мест. Открывалась во время замахов, не увеличивая дистанцию. Он мог до нее достать. В удачное мгновение. В короткий миг.
Она занесла клинок над головой. Элиот пригнулся и схватил ее за талию, позорно повалив на землю как простую девчонку. Она не была такой хрупкой и легкой, как Фелиция, но и он не болезненным хлюпиком уродился.
Тувэ ошарашенно уставилась на него, распластавшись на сырой траве.
Элиот, с чувством полного удовлетворения, плоской стороной меча приподнял ее подбородок. Она тяжело дышала. По шее скатывались капли пота, к коже липли светлые волосы.
— Вы проиграли, леди Тувэ, — он сам удивился, сколько злорадного торжества просочилось в его тон.
Тувэ усмехнулась, приподняв бровь. И в следующий миг перехватила его клинок голой ладонью, отвела от горла, мазнув по коже острым концом, сделала хитрую подсечку ногами. Элиот потерял равновесие и завалился коленями вперед. Меч северянки уперся в его грудь.
Среди зрителей, о которых они оба благополучно забыли на время занимательной схватки, завязалась суета. Он подал знак страже, чтобы они утихомирили и себя, и зевак.
Нер-Рорг отвела оружие чуть вбок и подсекла шнурки на его рубашке.
— Я согласна на ничью, — в ее голосе злорадного торжества было даже больше, чем в его.
Она убрала меч от его груди, и Элиот встал с колен. Он едва успел выпрямиться, как Тувэ потянула его за надрезанную тесьму. Рубаха на груди распахнулась, а на ее длинных пальцах оказался намотан золотистый шнурок.
— Трофей, — ответила она на его вопросительный взгляд, пожав плечами.
Подумать только, какая-то девчонка умыкнула у него элемент одежд. Такое с ним было впервые. Обычно это он беззастенчиво мог лишить леди чего-нибудь интересного. Под несколькими юбками все равно не заметно.
— Раз у нас ничья, мне тоже полагается трофей.
Элиот, разгоряченный битвой, отбросил меч, схватил ее за талию и резко притянул к себе. Жестко, грубо, не церемонясь. Так, чтобы горячо, чтобы она ощутила его жар.
Ее взгляд скользнул по его лицу вниз. Она сглотнула. Да-а-а. Тоже чувствовала, тоже разогрелась. Элиот приник к ее губам. Мягким, влажным. Чуть прикусил нижнюю и отстранился. Порывистый резкий поцелуй только больше раззадоривал.
Тувэ даже не пыталась дернуться. Смотрела на него, не решаясь обнять в ответ, неловко расставив руки. Она приоткрыла рот, тяжело задышала и вдруг, сжав зубы, болезненно шикнула.
Меч выпал из ее рук.
Рана. Она же голой ладонью схватилась за его клинок!
Элиот тут же выпустил Тувэ, схватил за запястье и притянул его ближе к лицу, рассматривая повреждение.
— Пусть придворный лекарь осмотрит тебя. — Жар отхлынул, приятная атмосфера рассеялась.
Подумать только. Он возжелал поцелуев северянки! Обезумел поди совсем! Это все та же Тувэ, которая обещала леди Фелиции засунуть кружево в одно занятное местечко, которая ест руками… Мог ли он возжелать такую оборванку? Секундное помутнение, вызванное занимательной схваткой, и только. Просто реакция разгоряченного тела на симпатичную мордашку и притягательные формы.
— Да всё в порядке. Царапина, — она попыталась вырвать окровавленную руку. Элиот нахмурился. Женское непослушание он переносил так же плохо, как и отсутствие манер. Ему вообще следовало плохо переносить всю Тувэ целиком, но, пожалуй, губам ее можно было сделать исключение. — Ир подлечит.
— Не хватало, чтобы Нер-Рорг севера умерла от столбняка в Лейхгаре. Пусть лекарь осмотрит, — Элиот оставался непреклонным. Навыки колдуна были ему неизвестны, а в своем лекаре он был уверен.
— Ир меня подлечит.
Тувэ все-таки вырвала запястье из его хватки. Подняла с земли меч, отошла на несколько шагов, взяла ножны.
— Бывали раны и пострашнее, — она закрепила меч на поясе и помахала рукой. — А это пустяк, который даже внимания не стоит.
Элиот тяжело вздохнул. Ему было совсем не с руки спорить с ней под пристальным вниманием придворных. Да и к чему портить хорошее настроение?
— К тому же, трофей стоил маленькой ранки, — Тувэ обмотала шнурки вокруг рукояти меча и усмехнулась.
— Если вам приглянется еще какой элемент моих одежд, вы только скажите — отдам, не задумываясь. Незачем идти на кровавые жертвы.
Он тоже убрал меч в ножны и отдал его слуге. Из рук Фелиции забрал свой камзол, надел, но застегивать не стал. Вопиющая небрежность. Но какая разница, если рубаху ему в приличный вид не привести?
— Какая неслыханная щедрость, — фыркнула Тувэ, скрестив руки на груди. Явно забылась, потому как в следующую секунду лицо ее искривила гримаса боли. Она заковыристо выругалась на северном наречии, потряхивая раненой ладошкой.
— Пусть тебя скорее осмотрит колдун, — подойдя близко, зашептал он, чтобы никто посторонний не мог услышать. Не хватало ему еще хлопотать за северянина, которого возжелают Башни.
— Да какое твое дело? Ну помру, тебе же лучше, — недовольно зашипела она. А Элиот недоволен был еще больше. Не волновался, нет... Злился, что она ни в какую не желает ему подчиниться, даже в такой сущей мелочи.
— Я уже говорил, каждое твое действие бросает тень и на меня. Вот это, — он глазами указал на руку, — в том числе. Лечи.
Тувэ цокнула языком и закатила глаза. Элиот тяжело вздохнул. И вот эту девушку он целовал пару минут назад? Недоразумение, не иначе.
— Хорошо, поняла. Прошу меня простить. Пойду зализывать раны.
Она сделала очень жуткий и кривой книксен, окликнула своего колдуна и направилась в сторону казарм, даже не дождавшись его дозволения. Не-е-ет. Королевой ей не быть. Точно не быть. Его личный шут — единственное, что может из нее выйти толкового.
Сопроводив Фелицию до ее покоев и переодевшись в своих, Элиот двинулся к кабинету. Два королевских стражника молча следовали за ним. В случае чего он мог бы и сам за себя постоять, но королю ведь не положено ходить одному. Он с трудом отбился от назойливого сопровождения советников и министров. Как будто у них совсем не было иных забот, как только следовать за ним по пятам и нудеть.
Фелиция тоже не радовала его. После поединка с Тувэ как с цепи сорвалась. Повисла на нем, требовала внимания, хотя знала — он не приветствует навязчивость в своих фаворитках. Может быть, пришла пора сбить с нее спесь? Впрочем, обычно подобным занималась королева. Это его бывших жен уязвляло наличие у него любовниц, ему-то что? Вот он и не заботился. Леди сами урезонивали друг друга, сами друг от друга избавлялись.
В кабинете его уже дожидались. Только два человека могли явиться и ждать его вольготно на рабочем месте: Камеристка, потому что от нее и так даже в отхожем месте не спрятаться, и маркиз Конан Бирн, верный друг и канцлер. Камеристка утром уже почтила его своим присутствием. А значит, ждать его мог только…
— Доброго дня, Ваше Величество, — Бирн вежливо склонил голову. Этикет, демоны его раздери. А когда-то, еще до коронации, он к нему только по имени и обращался. Теперь вот… Воспитание ему не позволяло с королем быть менее формальным.
При дворе Конан был его доверенным лицом. Элиот мог поручить ему дело любой секретности, любой важности; Маркиз Бирн — единственный, кто знал, где хранилась королевская печать, для чего королю Камеристка и к чему на самом деле стремится Его Величество. Конан был лучшим помощником и поддержкой, которую когда-либо знал Элиот. Друга он ценил безмерно.
— Как поживает супруга? — он перехватил из рук канцлера стопку исписанных мелким почерком бумаг.
Писал Бирн отнюдь не как аристократ. На его работе корявость почерка не сказывалась, так что Элиот внимание на этом не заострял. В отличие от королевы-матери, которая при каждой встрече напоминала Конану о необходимости нанять учителя. Как будто в Лейхгаре канцлеру заняться больше было нечем, только практиковать изящность почерка.
— Радует округлостью форм, — Бирн усмехнулся и опустился в кресло у письменного стола. — Еще три месяца, и разродится нашим первенцем.
— Передавай ей мои наилучшие пожелания, — Элиот оторвался от донесений и искренне улыбнулся другу.
Брак у канцлера был удачный. Договорной, но они с супругой нашли общий язык и даже вроде бы прониклись друг к другу чувствами. Беременность маркизы Бирн открыла новую сторону Конана. Оказывается, он был тем еще семьянином и очень хотел ребенка. Улыбался как дурачок с неделю, если не больше, после того, как лекарь сообщил ему, чем вызвано недомогание миледи. Элиот был счастлив за друга и самую малость завидовал.
— На сорок четвертый день после родов понесем ребенка в главную молельню столицы. Присоединитесь к торжеству первой встречи младенца и Благого Демиурга?
— Ты знаешь мое отношение к церкви.
— Знаю, Ваше Величество, но выбора нет. Пока что мы должны следовать традициям. Первая встреча очень важна.
Элиот тяжело вздохнул. Хотел бы он избавиться от церковников до рождения первенца его друга. И никаких бессмысленных традиций соблюдать бы не пришлось.
— Я не могу не прийти. Как бы ни ненавидел Демиурга, ты все-таки мой канцлер.
— Не ваш, а Лейхгара. «Ваш» звучит слишком интимно. У меня, как вы знаете, иные предпочтения и очень счастливый брак, — Бирн подмигнул и тихо рассмеялся. Элиот тоже не стал сдерживать усмешку.
— Как там наш заключенный в южных подземных темницах?
Шутки шутками, но работать, к сожалению, им тоже было нужно. Что, несомненно, удручало, работали почти без выходных. Старший брат, предшественник Элиота на престоле, оставил после себя едва ли не политическое пепелище из одних только предателей, преступников и редкостных идиотов. Ему понадобилось восемь лет, чтобы нормализовать ситуацию и перестать опасаться заговорщиков, которыми кишел Лейхгар.
— Герцог, — Элиот бросил выразительный взгляд на друга, и тот поспешил исправиться. — Простите, просто Адам Вестлей решительно заявил, что говорить будет только с королем лично. Но если уж начистоту, нам от его показаний ни холодно ни жарко. Там одних сомнительных писем хватит, чтобы казнить его трижды.
— Что с женой?
— Пособничала.
— Дети?
— Под защитой Святых наставников в Сайгасе. Король Сайгаса нам их не передаст. Даже не сможет посодействовать в переговорах с церковью о выдаче заговорщиков. Его Величество Адей II — пылкий последователь учения.
— Хоть что-то полезное вытащили из него? — Элиот опустился в кресло и устало потер переносицу.
— Говорить обещает только с вами. Особые способы допроса мы еще не применяли. Но вы же знаете, Вестлей до генерала дослужился. Нам его так просто не расколоть. Есть причины опасаться, что скончается раньше, чем удастся выбить из него хоть слово, — канцлер развел руками. — С другой стороны, у нас есть списки тех, кого Вестлей намеревался склонить к заговору. Можно сконцентрироваться на этих слабых звеньях.
— С кем-то из них он успел начать переписку? — Элиот быстро перелистнул донесения, добрался до списка имен и пробежался по нему взглядом.
— С двумя генералами. Однако переписка носила исключительно религиозный характер. Вестлей осуждал вашу неблагосклонность к церкви. В ответ ему летели только учтивые фразы. А вот переписка с церковью…
Элиот отложил список. И сосредоточился на письме. Имени церковника указано не было. Но почерк он уже видел множество раз. Благой наставник Тимей. Он последние семь лет только и делал, что пытался подобраться к трону любой ценой.
— Внучатый племянник моей троюродной тетки? — Элиот не смог сдержать смех, прочитав, кого хотели сделать королем вместо него. Младенца. Смешно, да и только.
— Больше наследников мужского пола с королевскими особами в роду нет.
— О, а твое место обещали Вестлею. Недурно. Канцлером быть так почетно, что ради этой должности стоит рисковать головой? — бросил на друга делано удивленный взгляд. Тот тяжело вздохнул.
— До первого набега северян — почетно. Дальше одна только головная боль и болезни от нервов. А попытки свержения и покушения даже упоминать не стоит. Если бы не моя искренняя привязанность к вам, Ваше Величество, я бы давно подал в отставку.
Бирн состроил печальное выражение лица. Скорбь всех канцлеров мира отпечаталась в его взгляде. Только слезу не сумел он из себя выдавить.
— И жалование никак не сглаживает острые углы?
— Жалование от меча не защитит, — теперь уже неподдельная грусть наполнила его голос. Элиот понимал его тревоги. Конан переживал не только за свою жизнь, но и за жену, и за будущего ребенка. Ему было что терять. А Элиоту… У него было целое королевство. Целое королевство незнакомцев. Стоило ли оно того? — Регентом собирались назначить королеву-мать. Но Камеристка уверена, что ваша матушка об этом ничего не знает. Она всецело на вашей стороне.
Элиот быстро пробежал глазами по нескольким письмам. В основном они полнились исключительно вежливыми фразами, наставлениями церкви и указаниями к прилагаемым средствам: кого подкупить, с кем провести беседу, к кому обратиться, если возникнут трудности. Все имена Элиоту уже были знакомы. Церковь надеялась переманить на свою сторону армию и захватить дворец. Как удачно, что министр военных дел был от короля не в восторге. Но служил он хорошо, и Элиот не видел необходимости отстранять его, пока тот не спелся с церковью. Жаль, что одним только отстранением теперь не отделаться.
— Все-таки, если бы не Камеристка… — Бирн раздосадованно покачал головой. — Сколько ни совершенствуй королевскую стражу и тайное королевское ведомство, а Камеристка все равно справляется лучше. Без нее узнали бы про министра гораздо позже. Церковь становится изобретательней.
— Думаю, — Элиот поднялся, оправил камзол и бросил на друга почти веселый взгляд. Нравилось ему выигрывать у церкви партию за партией, ограничивая их влияние в Лейхгаре, — пришла пора переговорить с предателем. Будем считать это его последним желанием.