О причинах одиночества говорит любовь

Пять лет назад

      В четыре часа утра все нормальные люди спят, и Хосок, на самом деле, им жутко завидует. Он гладит брата по волосам и грузно выдыхает, прикрывая глаза. День выдался просто сумасшедший. Чонгук уснул буквально несколько минут назад. Кожа на его щеках, покрасневшая и раздражённая после длительной истерики, постепенно возвращала свой нормальный вид, хотя дорожки от слëз всë ещë блестели в свете настольной лампы, явно неприятно стягивая всë лицо. Хосок всë порывался пойти и намочить полотенце тëплой водой, чтобы обтереть нежную кожу, но боялся потревожить чужой сон. Потому что лучше уж Чонгук умоется утром, чем сейчас проснётся и продолжит истерить. Это действительно было страшно, Хоби впервые видел своего брата в таком ужасном состоянии. Чонгук редко при нём срывался, Хосок помнил всего несколько раз, и самым ярким из них был самый первый, когда Чонгук рассказал о своей влюблённости в Тэхёна. Чаще всего он просто делился чем-то важным в спокойном состоянии, потому что не любил обнажать собственные чувства и открыто показывать слабости. Было лишь несколько вечеров, когда Чонгук просто приходил, ложился рядом и начинал плакать. Но истерики такого масштаба не было ни разу. Он пришёл к ним с Юнги домой в два часа ночи. Они тогда уже спали после тяжёлого рабочего дня и культурной пьянки в кругу друзей, предварительно постелив оставшемуся у них на ночь Богому в зале. И ничего не предвещало беды, пока в квартире не раздался скромный звонок в дверь в одно нажатие. Открывать пошёл Юнги, потому что Хосок решил, что в такое время все гости дружным строем должны идти нахуй. Старший Чон невольно вздрагивает и морщится, представив, что могло бы случиться, если бы Юнги не пошёл открывать дверь. Потому что его младший брат не стал бы звонить во второй раз, и куда бы он пошёл после этого, Хосок даже думать не хотел. У Чонгука в этот период времени действительно всё было не слишком гладко, хоть он и не рассказывал особо, что именно с ним происходило. Ему и не надо было – и Хосок, и Юнги понимали, в чём причина его странного состояния. Дело было в том, что у Гука случились первые в его жизни отношения, и всё, что внутри этих отношений происходило, выводило младшего из шаткого морального равновесия, потому что встречаться с одним человеком, а любить при этом другого – самая отстойная идея, которая может прийти в голову. Юнги говорил об этом много раз, но Чонгук отмахивался, а Хосок и вовсе топил за Уджина, потому что тот действительно казался лучшим человеком, с которым его младший брат мог попробовать построить свои первые отношения. Уджин и вправду был хорошим. Вежливый, заботливый, добрый парень, у которого интересы на девяносто процентов совпадали с интересами Чонгука. По специальности – инженер, на деле – художник-романтик, который коллекционировал мангу в необъятных количествах и обожал видеоигры. Хосок в какой-то момент даже начал подозревать, что Уджин и Чонгук – братья, которых по ошибке разделили в роддоме, но их мама точно рожала одного, поэтому вариант отпал. В общем, парни идеально подходили друг другу, их союз со стопроцентной гарантией был благословлён небесами, однако всё же оставалось одно маленькое «но», и имя ему – Ким Тэхён. По прошествии пяти лет, Чонгук всё же понял, что его чувства сами не рассосутся, хотя он действительно на это рассчитывал. В один момент он просто набрался смелости и решил, что ему нужно наконец двигаться дальше, а так как просто отпустить свои чувства Гук не мог, он решил выбивать клин клином. Он хотел влюбиться в кого-то другого, и Уджин был идеальной кандидатурой. Он просто был идеальным, на самом деле, и Чонгук очень хотел постараться разлюбить Тэхёна уже не только ради себя, но и ради этого прекрасного парня. Юнги сразу сказал, что план – дерьмо, но Чонгука, который перепробовал уже буквально всё, чтобы от своей больной любви избавиться, остановить было невозможно. Он проводил с Уджином всё своё свободное время, отказывался от встреч с Тэхёном и Хёнбином, упорно занимался сеансами самовнушения, пытаясь убедить себя в том, что ему правда становится легче. Тэхён, к слову, подобную инициативу не оценил. Он вообще подумал, что Чонгук, сильно влюбившись, позволяет собой манипулировать, и пытался лично разобраться с Уджином, посчитав, что тот наверняка заставлял его друга отказываться от их общения. У него был и другой повод так думать – Чонгук выглядел плохо. Он будто бы посерел, стал меньше улыбаться и всё чаще уходил в себя. Чонгук тогда смог как-то отмазаться и убедить Кима, что всё в порядке, и продолжил становиться бледной тенью себя прошлого, ломая то, что ещё до конца не развалилось. Оказалось, что хуже, чем рядом с Тэхёном, ему может быть только вдали от него же, и если раньше он периодически чувствовал себя просто куском мяса, то теперь этот кусок мяса будто бы начал портиться и гнить. Сравнение, возможно, не самое лучшее, но именно так себя Чонгук и чувствовал. Апогеем стал сегодняшний вечер. С Уджином они встречались уже несколько месяцев, и за это время Шин не единожды намекал на близость, не принуждая, но пытаясь подтолкнуть. Чонгук понимал, что они оба – взрослые люди, и на одних поцелуях, к которым он так медленно пытался привыкнуть, долго держаться не получилось бы, но он не был готов. Он не хотел близости, он просто не мог представить, что подпустит к себе кого-то настолько близко, хотя бы просто потому что он не понимал, как будет проходить сам процесс. Мысленно он мог себя представить только с Тэхёном, и в случае с этими фантазиями, Чонгук хотел быть снизу. Но это не относилось к кому-либо ещё, он не мог преобразовать свои желания, связанные с Тэхёном, в общее правило. Он не хотел быть под Уджином, он не мог, ему было противно. Всё случилось само собой, и хоть звучит эта фраза довольно правильно в контексте первого раза, для Чонгука всё было совсем не так. Он даже не успел толком осознать происходящее, а когда до него всё же дошло, не смог попросить Уджина остановиться. Чонгук себя будто бы и не ощущал физически – просто лежал и пытался дышать носом, потому что открывать рот было страшно – он знал, что в таком случае непременно расплачется. Только мычал периодически, подавая признаки жизни, и на вопрос, всё ли в порядке, неизменно кивал, чувствуя, как внутри всё обрывается. Закончилось всё так же быстро, как и началось. Уджин первым ушёл в душ, поцеловав своего парня в потный лоб, а Чонгук понял, что точно не останется, иначе в ночи просто наложит на себя руки, как бы по-идиотски драматично это ни звучало. Он собрал с пола свои вещи, с трудом натянул их на измученное тело и ушёл из квартиры Шина, напугав на выходе его соседку своим ужасающим внешним видом. Со стороны он наверняка был похож на душевнобольного, и это было не так далеко от правды. На улице его дважды вывернуло, пока он ждал такси. Его мутило, кожа казалась липкой, мерещился запах противной ему близости, реальность которой он до сих пор не мог осознать. Хотелось вылезти из собственного тела, вывернуться наизнанку, заорать так, чтобы от голоса ничего не осталось, а потом просто лечь на асфальт и разрыдаться. В таком состоянии он с трудом принял решение поехать к брату, а не в общежитие и не к родителям, потому что Хосок и Юнги по-прежнему оставались единственными людьми, которые были в курсе сложившейся ситуации. Истерику удавалось сдерживать ровно до того момента, пока он не увидел перед собой Юнги. Тогда его и прорвало окончательно, и плевать ему было на то, что за его сольным «концертом» наблюдал ещё и Богом. В течение двух часов он истошно вопил, то обнимая себя, то пытаясь расцарапать собственную кожу, потом всосал за раз половину их мини-бара и отрубился, рухнув поперёк кровати. Истерика была такая, что соседи снизу стучали в потолок. Даже Юнги, выучившийся на психолога, был в ахуе от того, что устроил Чонгук. Он с трудом, но всё же выпытал у младшего, что случилось, и нескладного, короткого ответа в одно предложение, ему оказалось вполне достаточно, чтобы примерно понять причину и масштаб трагедии. Теперь они должны были каким-то образом разобраться с последствиями, потому что Чонгук, что очевидно, уже не справлялся.

***

      Чонгуку, на самом деле, мало с чем в жизни везло по-настоящему, и ничего не давалось ему за просто так. Никогда он не был первым просто потому что, первым он всегда был вопреки всему, и чтобы действительно добиться успеха, ему нужно было приложить массу усилий. Но кое-что всё же было у Чонгука изначально, шло с ним в «комплекте» с самого рождения – природа наградила его талантом к рисованию и ахуительными родителями. И если первое ему в итоге никак не пригодилось, то за второе он до сих пор благодарил вселенную и готов был ноги целовать тому, кто «там» определил его именно в эту семью, потому что его родители, возможно, и не были никогда идеальными, и в чьём-то понимании они наверняка были чертовски отвратительными, но для Чонгука с самого детства они были кумирами. Своеобразными, придурковатыми, но самыми родными и любимыми. Чонгук знал, что и его любили. Он никогда не ревновал родителей к брату или сестре, никогда не чувствовал себя обделённым, не ощущал, что кому-то дают больше, чем ему. Минхёк и Джихё, которые явно не претендовали на звание лучших родителей, умудрились вырастить троих детей без психологических травм на фоне недостатка внимания, без проблем с самооценкой, без ненависти и ревности. Это дорогого стоит. Но всему есть предел. Папа Чонгука был человеком… с тонкой душевной организацией. Он довольно своеобразно проявлял чувства и заботу, при этом совершенно не умел подбирать для этого выражения и обладал полным отсутствием чувства такта. Чонгук обо всех этих особенностях знал хорошо, поэтому без проблем терпел на себе чужой пронзительный взгляд на протяжении нескольких десятков минут, сидя за кухонным столом перед семейным ужином. Он знал, что отец с вероятностью в девяносто процентов хочет что-то спросить. Наверняка он долго придумывал формулировку, чтобы не задеть сына. Чонгук это ценил, но знал, что в итоге выйдет что-то вроде… — Ну что, нашёл себе мальчика? Чонгук прикрывает глаза, сжимая пальцами переносицу. Джихё в это время отрывается от готовки и лупит мужа полотенцем по спине, пока тот протестующе мычит, возмущённо округляя свои глазища, точь-в-точь такие же, как у Чонгука. — Пап, ну какого, нафиг, мальчика? — Чонгук с мученически громким выдохом опускает на стол свою чашку с чаем, который ему заботливо заварила мама. — Мне двадцать шесть лет. Мне не мальчик нужен. Мне нужен психолог. Чонгук в среду после работы действительно выглядит так, будто бы ему нужна помощь специалиста. Желательно, сразу нескольких, потому что он вряд ли сможет решить, кто ему нужен больше – невролог, кардиолог или психолог. Ночью он спал всего три часа, потому что после разбивающих сердце вечерних посиделок, его любимый человек лучший друг очень тесно прижимался к нему сзади, сладко дыша прямо в ухо и руку свою, абсолютно по-блядски огромную, держа прямо внизу нервно втянутого живота. В чертовски опасной близости от паха. Как, блять, спать в таких условиях? После бессонной ночи ему, конечно же, вытрепали мозг на работе, после чего он послушно поехал домой к родителям, потому что они с Хосоком пообещали помочь Инми подготовиться к её первому прослушиванию. О котором их родители, к слову, до сих пор ничего не знают. — Говоришь так, будто бы тебе лет больше, чем мне. И вообще! — Минхёк обращается к сыну, возмущённо повышая голос, а затем оборачивается на свою жену. — Я что, не могу у сына поинтересоваться, как у него дела на личном фронте? — Но ты ведь вряд ли сильно обрадуешься, если я скажу, что всё круто, и я нашёл себе мальчика. Чонгук вроде бы шутит, а вроде бы готовится разреветься от осознания того факта, что своим родителям в ближайшее время он точно ничего подобного не скажет. Вся надежда в последние несколько месяцев ложилась на плечи Дживона, который весьма удачно справлялся со всеми ожиданиями уставшего от одиночества Чонгука, но теперь всё снова пошло наперекосяк. Вчера Чонгук лишь в очередной раз убедился в том, что рядом с ним не может появиться другой мужчина, пока где-то поблизости Ким Тэхён своим ахуенным лицом рассекает воздух. Он просто физически не сможет быть с кем-то другим, даже если ему придётся остаться одному до скончания своих дней. Подумать только. Тэхёну достаточно было просто схомячить три порции приготовленного Чонгуком нэнмёна, чтобы тот, глядя на его абсолютно счастливое, бессовестное лицо, снова почувствовал, как отчаянно колотится сердце. Никто и никогда не сможет вызвать у Чонгука столько же чувств, сколько вызывают набитые щёки Тэхёна. Абсурд какой-то. Чонгук трясёт головой и хмурится, пытаясь отогнать ненужные мысли. Он не так часто виделся со своей семьёй, чтобы даже в отчем доме думать о неудачах в личной жизни. — Скажи ещё, что я плохой отец и не поддерживаю вас во всех ваших начинаниях, — Минхёк привлекает к себе внимание, бухтит под нос и действительно в свои пятьдесят с хвостиком выглядит бóльшим ребёнком, чем его же сын. Чонгук знал, что на самом деле его отец действительно переживал на этот счёт, хоть и переводил всё в шутку. Гук искренне любил детскую непосредственность, с которой Минхёк говорил о серьёзных вещах, но он-то знал, как ему это тяжело даётся. Они через многое прошли после того, как Чонгук с Хосоком признались в своей ориентации, и восстанавливать события в памяти, конечно, было гораздо легче, чем проживать их в моменте. Началось всё с их признания, которое случилось около пяти лет назад. Чонгук в тот момент мог ничего не говорить – он тогда только-только расстался со своим первым парнем и в ближайшее время уж точно не собирался заводить новые отношения. Но это нужно было Хосоку, который на тот момент уже встречался с Юнги на протяжении нескольких лет, и Чонгук решил его поддержать. Каким бы классным отцом ни был Минхёк – эта новость далась ему с большим трудом. Он не разговаривал с сыновьями несколько недель, и этот период для их семьи Чонгук по праву называл самым тяжёлым из всех. Хосок смог его выдержать благодаря Юнги, который поддержал своего парня в решении открыться родителям. Чонгук же, будучи ещё более ранимым в сравнении со старшим братом, едва не откинулся от переживаний, и смог вынести игнорирование со стороны отца лишь благодаря Тэхёну, который, конечно же, в самый тяжёлый момент оказался рядом. Дальше было легче. Сначала Минхёк, конечно же, долго выяснял, есть ли шанс, что его сыновьям хотя бы чуть-чуть, но всё же нравится противоположный пол. Позже эта тема им же была закрыта на достаточно продолжительный срок, за который старший Чон пытался смириться с положением дел, и лишь относительно недавно он стал аккуратно интересоваться, что происходит в личной жизни его детей. Про то, что Юнги для Хосока вовсе не лучший друг, родители узнали всего год назад, а на счёт Чонгука им до сих пор ничего не было известно. И как бы Минхёку ни было сложно принять ориентацию сыновей, он больше всё же переживал за отсутствие любви в жизни Чонгука, чем за то, что его любовью со стопроцентной гарантией окажется мужчина. Для Гука это было очень ценно, но поделиться с родителями подробностями своей личной жизни он по-прежнему не мог, потому что одно дело – быть геем, и совершенно другое – быть одновременно и геем, и чёртовым неудачником, который о своей ориентации судит по одному человеку, в которого влип так сильно, что уже десять лет никак отлипнуть не может. Возможно, он и не гей вовсе. Он тэхёносексуал. Есть такая ориентация? Нет? Ну, значит, он просто долбоёб. И всё ещё чёртов неудачник. Одно радовало – на Чонгука не давили. Он всегда мог спокойно свести всё к шутке или сменить тему, и никто после этого не пытался до него докапываться. Сейчас он собирался сделать то же самое. Ему ведь всегда было, что ответить отцу – об их препирательствах можно было смело писать книги. — Напомнить тебе, как ты на танцевальном шоу на протяжении всего выступления вместо Инми снимал другую девочку, потому что не смог найти среди шести человек собственную дочь? Минхёк оскорблённо охает, не ожидая от сына такого выпада после нескольких минут тишины. —Там было дерьмовое освещение. — Ну-ну. Чонгук посмеивается, глядя на надувшегося отца. У всех семей есть альбомы с неудачными детскими фотографиями, которые хочется сжечь на протяжении всей жизни, а у четы Чон есть нескончаемый сборник воспоминаний о проёбах главы семейства, о которых они говорят при каждом удобном случае. Минхёк никогда не обижался – только делал вид для поддержания образа. Одному богу известно, как Чонгук всё это обожал – своего отца, свою маму, брата и сестру – всё, что происходило в их семье. Ему, правда, повезло. — Гук-а, — Джихё зовёт тихо, привлекая внимание задумавшегося сына. — Я не хочу трепать тебе нервы, но всё же хочу, чтобы ты кое-что знал. Чонгук, только расслабившийся, снова подбирается. — Если у тебя кто-то есть – это прекрасно, но если нет – и хрен с ним. Никто тебя никуда не торопит. Выбирай тщательнее. Джихё улыбается так, будто бы знает, как важно Чонгуку было услышать эти слова. Ей и ответ не нужен был – достаточно было увидеть благодарную улыбку на родном лице. Джихё тоже переживала за сына, но она знала, что Чонгук характером пошёл в неё, а значит, им с Минхёком лучше было не лезть и оставить сейчас сына в покое. — Да и вообще… нафиг этих мужиков, — женщина, конечно же, не хуже остальных членов семьи умело переводила всё в шутку. Она специально выдержала небольшую паузу, глядя на растущее возмущение на лице мужа, после чего с напускной непоколебимостью продолжила. — От них никакой пользы, на самом деле. Знала бы я в свои двадцать, что меня ждёт впереди – в жизни бы замуж не вышла. — Не понял?! — Минхёк вытягивается в лице под громкий хохот сына, который, вообще-то, тоже попадает в категорию абсолютно бесполезных существ по мнению собственной матери. — А ничего, что ты первая тогда ко мне подкатила? — Ты всё ещё мой хук справа называешь подкатом? — Я называю его приворотом с применением грубой физической силы. Следующие несколько минут Чонгук отчаянно пытается допить свой чай, но, поперхнувшись два раза подряд, всё же оставляет эту идею. Он собирается подняться в комнату к сестре, перед этим пообещав маме поговорить с Инми по поводу поступления. Джихё знала, что на дочь как-то может повлиять только Чонгук. Их младший сын был единственным человеком в семье, в ком даже на пике пубертата Инми видела авторитет, пример для подражания, она во всём стремилась быть похожей на Чонгука, хоть тот и не понимал, в чём причина. И он уж точно не хотел, чтобы младшая сестра повторила его путь с получением образования. Он пошёл на экономиста с подачи родителей, потому что сам по окончании старшей школы не смог определиться с желанным направлением. Только рисованием он мог заниматься двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю, но это было… несерьёзно. Родители, искренне переживавшие за судьбу сына, говорили, что рисование – это хобби, и они готовы были оплачивать дополнительные курсы, если бы Чонгук решил всерьёз этим заняться, но он так и не решился. Инми же смогла определиться. Да, у неё определённо была склонность к изучению точных наук, но ещё она до одури любила танцевать, и карьера айдола ей нравилась гораздо больше, чем перспектива стать просто… физиком. Чонгук знал, сколько подводных камней кроется в подобном выборе, он прекрасно понимал, как это будет сложно, но они с Инми говорили на этот счёт. Чонгук просто принял тот факт, что его младшая сестра – это взрослая девушка, которая может самостоятельно взвешивать все «за» и «против», объективно рассчитывать риски и принимать собственные решения. Осталось только донести до родителей тот факт, что и младшая дочь у них… не без прикола. Оба сына – геи, и дочь артистка. Похоже на начало плохого анекдота. Чонгук заходит в комнату к сестре, предварительно постучавшись. Он знал, что внутри так же должен быть Хосок, но рисковать не стал – насколько он знал, девушка должна была в этот момент выбирать одежду на предстоящее прослушивание. И он ожидал увидеть всё, что угодно, но точно не это. — Мать моя женщина… ты в палетку с хайлайтером лицом нырнула? — И ты туда же! Чонгук так и стоит на пороге комнаты, рассматривая чужой сногсшибательный образ. Инми, бесспорно, была талантливой девушкой, ей давалось многое, но точно не искусство мейкапа. — Гук-а, закрой дверь, — Хосок кивает головой за спину брата, и тот послушно закрывает их в комнате, чтобы родители не прибежали на их шумные возгласы. Чонгук проходит вглубь комнаты, рассматривая чужую одежду со сложенными на груди руками. — Всё так плохо? — Инми обречённо опускает руки вдоль туловища, чуть ссутулившись и расстроенно оборачиваясь к зеркалу. — Нет, что ты, — Хосок немного нервно улыбается, метнув взгляд на брата. Он явно не знал, как тактично описать проблему, поэтому молча пытался донести до младшего сигнал «сос». — Просто нужно учитывать, что ты идёшь на прослушивание, а не… — А не на трассу ловить щеками блики от света фар. Хосок звучно выдыхает и трёт пальцами переносицу, пока Чонгук невозмутимо наблюдает за сестрой, резко прекратившей хныкать. Инми со злостью во взгляде отзеркалила его позу, сложив руки на груди. — И почему трусы из-под спортивок торчат? — Так надо, — младшая резко огрызается, хмуря ярко накрашенные брови. — Кому надо? — Мне. Чонгук выгибает бровь, а Инми цокает языком, закатывая глаза. У него и научилась – все сучьи манеры переняла, маленькая зараза. Девушка дёргается вся, и Чонгук всматривается внимательнее. Он постепенно меняется в лице, замечая чужие попытки прикрыться, неловкую жестикуляцию и неестественно сгорбленную спину. Ни гордо вздёрнутого подбородка, ни довольного огонька во взгляде – ничего, что было бы похоже на привычное поведение их младшей сестры. — Тебе самой некомфортно, — Чонгук напряжённо ведёт плечом, ловя чужой уязвлённый взгляд. — Я же вижу. Инми долго не сопротивляется, всего несколько секунд молчит и хмурится, а потом сдувается на глазах, обнажая собственную неуверенность. Её саркастичность, попытки дерзить и огрызаться – это лишь защитная реакция, Чонгук очень хорошо знает, как это работает. Кто-то в моменты особой уязвимости только больше открывается, а кто-то, единожды открывшись и получив нож в спину, всеми силами свои слабости пытается скрыть. Инми, слава всем высшим силам, ещё не сталкивалась с предательством, но всё равно вела себя очень настороженно, переняв подобную модель поведения от Чонгука. Она просто поняла, что так легче скрыть нежелательные эмоции, и теперь с успехом прятала собственный страх, неуверенность и тревожность за саркастичными выражениями и надменным взглядом. Получалось у неё хорошо. На Чонгука, правда, не работало. — Йери сказала, что нужно одеться ярко, чтобы меня точно заметили, — Инми признаётся нехотя и отрывистыми движениями добирается ладонями до собственных плеч, обнимая себя и прикрывая здоровенный вырез на спортивном топе. — Я не хочу быть среди других девочек белой вороной. Хосок охает, заламывая брови. Всё это время он наблюдал за всем со стороны и особо не вмешивался, сидя на аккуратно застеленной кровати. Он не относился так категорично к чужому броскому образу, и не стал бы так резко высказываться на счёт яркого внешнего вида, но он бы и не предположил, что Инми может быть плохо в том, что она сама же на себя нацепила. Чонгук же ястребом следил за каждым её движением, потому что волновался за сестру едва ли не больше, чем их же родители. — Ты не будешь белой вороной, ты будешь собой, а это гораздо важнее, — Чонгук заметно смягчает тон и едва заметно, но так по-доброму улыбается. — Да и зачем тебе идти туда, где будут оценивать откровенность образа, а не твои умения? Инми явно задумывается, снова нахмурившись и потупив взгляд в пол. Она, если честно, пока не умела думать наперёд и ставить цели на перспективу. До сих пор она думала лишь о том, как пройти прослушивание и попасть на стажировку, но она почему-то не задумывалась о том, что с ней будет дальше. Чонгук был прав. Если она на прослушивании будет выглядеть так же, как и сейчас, то это будет попросту другой человек, которого будут хотеть видеть и дальше. Лучше сразу заявить о себе и искать агентство, которое заинтересуется именно в ней, даже если не с первого раза, чем пройти туда, где возьмут с первой попытки, но не её, а наскоро слепленный образ. — Надень то, в чём тебе будет комфортно, в чём ты будешь чувствовать себя уверенно. Ты будешь танцевать, ты будешь петь, и тебе нужно будет показать собственный потенциал, харизму, характер, а не оголённые участки тела и нарисованное лицо, — Чонгук аккуратно продолжает, видя, что его слова находят отклик. Давить слишком сильно он не хотел, поэтому решил сбавить напор и дать сделать самостоятельный выбор. — Но дело, конечно, твоё. Никто тебя заставить не может, ты уже взрослый человек, который самостоятельно отвечает за свои ошибки. Инми, загруженная кучей мыслей, уходит в ванную комнату, оставляя старших в комнате. Чонгук с хлопком двери плюхается на кровать рядом с братом и откидывается назад, ложась и вытягивая руки вверх. Хосок смотрит на него через плечо и по-доброму усмехается, ущипнув младшего за оголившийся бок. — Ты хороший брат, — Хосок ложится рядом и поворачивает голову вбок, глядя на чужой профиль. — И был бы прекрасным отцом. Чонгук выдыхает тяжело, прикрывая глаза. Хоби в последнее время часто поднимал тему отцовства, потому что они с Юнги хотели бы в будущем завести детей. Это была большая мечта, можно сказать, глобальная, потому что они знали, что на это дело потребуется огромное количество сил, времени и денег, но они готовы были сделать всё, что от них зависело, настроившись действительно серьёзно. Гук тоже когда-нибудь хотел бы стать папой, но он уже ни на что не надеялся. Даже если он в ближайшее время найдёт человека, с которым захочет связать свою жизнь, с вероятностью в дохуллион процентов этот человек не будет готов к таким огромным шагам в семейной жизни. Малое количество людей захочет переезжать из родной страны, что уж говорить о тех, кто захочет потратить уйму жизненных ресурсов на усыновление ребёнка. Таких по пальцам одной руки можно пересчитать, и не каждый из них будет нужным для Чонгука человеком. — Буду нянчиться с твоими детьми, когда вы с Юнги уедете в Штаты и усыновите трёх очаровательных малышей, — Гук улыбается, озвучивая чужую сокровенную мечту, такую далёкую сейчас, но становящуюся всё более реальной. Он бы очень хотел, чтобы Хосок и Юнги смогли её осуществить, хоть она и представлялась пока что чем-то сказочным. — И со своими тоже будешь, — Хоби кивает уверенно. — Гук, не отчаивайся раньше времени. Младший хмурится, отмахиваясь, пытаясь побыстрее закрыть тему. В этот же момент за дверью слышится спасительный шорох, после которого в комнату снова заходит Инми. Она прикрывает за собой дверь и выходит в центр комнаты, покрутившись перед тем, как встать ровно напротив притихших братьев. — Как вам? Чонгук расплывается в искренней улыбке, глядя на сестру. Та надела любимые брюки карго, на спортивный топ нацепила широкую короткую футболку и завязала высокий пучок, смыв с лица половину макияжа. Она выглядела очень хорошо и чувствовала себя гораздо увереннее – по глазам всё было видно. — Ты выглядишь просто замечательно! — Хосок тоже улыбается, теперь на контрасте замечая такую очевидную разницу в поведении сестры. Инми заулыбалась ярко, а после с разбегу прыгнула на старших братьев, обняв их и повалив на кровать. Чонгук в ответ для виду что-то крякнул, но спустя несколько секунд всё равно поцеловал сестру в макушку и расслабленно прикрыл глаза, похлопывая её по спине. — Спасибо за помощь, — Инми бурчит тихо, явно смущаясь. — Не за что, — Чонгук по-доброму посмеивается, мягко щипая сестру за тонкую кожу на рёбрах. — Завтра постарайся не волноваться, хорошо? И знай, что вне зависимости от исхода, для нас ты всё равно будешь самой крутой. Хосок после слов брата поддакивает, похлопывая сестру по спине. Та промычала что-то неразборчивое, тяжело выдохнув. — Это, конечно, радует, но мне нужно как можно быстрее разобраться со стажировкой. Хочу, наконец, сказать родителям, что я не собираюсь поступать. — Это правильно, — Чонгук кивает, хоть и думает, что с родителями стоило бы поговорить раньше, чем всё уже будет решено. — Давно пора. Они замолкают, и в комнате наступает уютная тишина. Пока они с Хосоком жили с родителями, таких вечеров было многим больше. Они тогда были гораздо младше, Инми была ещё совсем малявкой, но время, проведённое втроём в одной комнате за какими-то общими занятиями, отложилось в памяти самыми тёплыми воспоминаниями. Чонгук искренне скучал, но собираться чаще они все не могли физически, потому что взрослая жизнь – это вечная нехватка времени, куча проблем и постоянная, бесконечная работа – над бумагами в офисе, над взаимоотношениями с другими людьми, над собой. Чонгук скучал по своему детству, все эти взрослые проблемы ему совсем не нравились. Кажется, они втроём постепенно задремали, провалившись в сон. Чонгук со своей загруженностью запросто смог бы проспать вот так до утра, но резкий стук в дверь заставил их всех испуганно подпрыгнуть на кровати. Их поплывшие взгляды прищуренных глаз встретились, когда им всё же пришлось приподняться. — Ужин готов, спускайтесь! Чонгук с шумным выдохом валится обратно на кровать, Инми хнычет, а Хосок мычит, закрыв лицо локтём. — Да, мам! — Инми быстрее всех начинает приходить в себя, громко откликаясь. — Раньше мы такую симфонию создавали, когда мама пыталась заставить нас оторваться от приставки и лечь спать, — замечает Хосок, рывком принимая сидячее положение. — Не беспокойся, Хоби. Ты просто теперь старый. — Эй!

***

      Чонгук начинал и бросал курить несколько раз. Последний из них был полтора года назад, когда его моральное состояние более-менее стабилизировалось. Просто со временем привык, слегка очерствел, повзрослел и стал спокойнее ко всему относиться, а потом уже и никотин не понадобился. Да, периодически было больно, его часто перед сном душили собственные мысли, и периодически пропадало желание жить, но это перестало напрягать так сильно. Человек ведь ко всему приспосабливается, и он не исключение. В конце концов, невзаимные чувства – это не конец света, кому-то ведь повезло гораздо меньше, чем ему. Никто не умер – и на этом спасибо. Чонгук так себя обычно и успокаивал, хоть и понимал, что это тупо – обесценивать собственные проблемы из-за того, что кому-то в этом ебучем мире хуже, чем ему. У всех своё говно, и все учатся с ним жить – кто-то более, а кто-то менее успешно. И Чонгук искренне считал, что он неплохо справляется. Возможно, он не учёл тот факт, что у сдержанных людей, которые старательно отмахиваются от собственных проблем, убеждая себя в том, что всё не так плохо, рано или поздно тоже случаются срывы. Никакой нормальный человек долго не сможет жить от выходных до выходных, это заведомо провальная тактика. Когда ты работаешь на нелюбимой работе, общаешься с неприятными тебе людьми, упахиваешься аки ломовая лошадь и при этом страдаешь от неразделённой любви, рано или поздно всё равно грянет пиздец. У него всё не настолько капитально, как могло быть, хотя Чонгук не уверен, что сейчас он на том самом «пике». Возможно, то, что он достал из бардачка в машине стратегически припрятанную пачку сигарет, лишь вершина айсберга. И то, что он так некрасиво и совершенно не по-мужски плачет, сидя за рулём на стоянке возле собственного дома – это тоже вполне себе ничего. Просто чувствует он себя так, будто бы это должен быть уже конец. Типа, всё, стоп, хватит, нужен откат до базовых, иначе реально шандарахнет так, что от него останется только кровавый мешок с переломанными костями на асфальте под крышей какой-нибудь высотки. Этого, конечно, не произойдёт, потому что Чонгук правда любит свою жизнь, но жить её он, если честно, чертовски устал. Изначально всё было не так уж плохо, ибо пятничный ужин в компании Дживона объективно проходил очень даже хорошо: они сидели в уютном ресторанчике без каких-либо вычурных элементов интерьера, ели большие порции вкусной еды и говорили о всяком, особо не заморачиваясь по поводу придумывания заумных тем. У Чонгука даже получилось более-менее расслабиться в компании Кана – тот ни на что не намекал и не старался как-то угодить, будто бы тоже хотел просто-напросто отдохнуть в хорошей компании, не думая ни о чём. В общем и целом, вечер действительно протекал спокойно, хоть дурные мысли и продолжали лезть в голову. Чонгук от них успешно отмахивался, потому что сам ужасно устал. От алкоголя в этот раз он отказался, ещё и приехал на собственной машине, поэтому никакого дискомфорта не было – Чонгук успешно убеждал себя в том, что он просто ужинает со своим другом, и чувствовал себя при этом просто замечательно. К моменту, когда общие настроения их чудесного времяпровождения резко сменили свой вектор, бдительность Чонгука окончательно отрубилась и не подавала признаков жизни. Он не замечал, как менялся взгляд Дживона, не замечал и внезапно появившегося двойного смысла в некоторых выражениях, и просто наслаждался общей атмосферой, которая для него почему-то никак не изменилась. Поэтому в тот момент, когда они собирались расходиться, находясь на подземной парковке возле ресторана, Чонгук совсем не ожидал, что его вдруг поцелуют. Он впал в такой сильный ступор, что, кажется, даже ответил, шевельнув губами. Дживон потом извинился, сказал, что просто не смог сдержаться, а Чонгук в ответ лишь тупо кивнул. Затем было скомканное прощание, дорога до дома и ахуевший взгляд в лобовое стекло, долгий и безотрывный. Окончательно до него дошло только через несколько минут после того, как он доехал до дома. И его настолько сильно торкнуло, что он аж разревелся. То ли от шока, то ли от того, что действительно заебался и это просто была последняя капля, то ли от испорченного впечатления о вечере, который так хорошо начинался. Разбираться не хотелось, хотелось курить, и Чонгук в этот раз решил себе не отказывать. В машине он просидел ещё час, если не больше. Что-то его совсем выкосило, домой вообще не хотелось. Раньше ему безумно нравились тишина и покой, то, что дома он был один, и никто не мог его просто так потревожить, но в последнее время от этого становилось только хуже. Сейчас он бы больше предпочёл находиться в чьей-то компании, чем в квартире в полном одиночестве. Поэтому он сидел в машине, много думал и курил паровозом, будто бы и не бросал вовсе. Ещё и с Тэхёном увидеться хотелось просто страшно, но он не мог себе позволить вот так за день вновь поприветствовать все свои самые страшные зависимости. Для полноты картины оставалось только открыть бутылку вина и уйти в запой на выходные. Выйдя, наконец, на улицу, Чонгук вдруг почувствовал неприятную сухость и ком в горле, который мешал свободно дышать. По этим ощущениям он уж точно не скучал, и теперь жалел, что снова потянул эту дрянь в рот. Он действительно слегка успокоился – теперь живот не сводило от нервов, руки не дрожали и слёзы высохли, но это скорее была заслуга времени, а не сигарет. — И когда это я стал таким нытиком? — вопрос риторический, чисто в воздух, Чонгук озвучивает его и хмурится, убирая в карман ключи от машины и полупустую пачку сигарет. — Ужас. Шмыгнув носом, Гук заходит в подъезд. Он быстро поднимается по лестнице, переступая сразу через две ступеньки, слишком быстро оказываясь у собственной двери. Затормозил он только на площадке между четвёртым и пятым этажами, как делал каждый раз после прошедшего вторника. Каждый чёртов раз, он замирал, поднимая взгляд к собственной входной двери, боясь и одновременно надеясь увидеть там силуэт одного конкретного человека, такого нужного и любимого, но отравляющего кровь. И каждый раз натыкаясь лишь на пустое пространство. В квартире, как и всегда, было темно и тихо. Ничего не менялось. Обычно именно в этот момент, когда Чонгук закрывал дверь и оборачивался к ней спиной, ему хотелось выть от гнетущего чувства одиночества, но сейчас желание было только одно – спать. Поэтому Чонгук с тяжёлым вздохом стянул с себя верхнюю одежду и уже собирался идти в ванную, но сперва решил проверить уведомления на телефоне, вспомнив, что ещё днём он поставил его на беззвучный режим. Сообщений было много, Чонгук просматривал их наискосок, потому что разбираться сейчас он ни с чем не собирался. Когда дошёл до их переписки с Тэхёном и увидел несколько десятков сообщений, а потом ещё и заметил значок пропущенного вызова, апатия и нежелание что-либо делать куда-то волшебным образом испарились. Нехорошее предчувствие тут же сдавило грудь, и Чонгук раздражённо цокнул, нахмурившись, потому что он действительно заебался, а это неприятное ощущение, холодком лизнувшее позвоночник, ничего хорошего не предвещало. Содержание сообщений, как Чонгук и подозревал, заставило волосы на жопе зашевелиться. Тэхён начал ему писать около семи часов вечера, когда они с Дживоном уже делали заказ в ресторане. Сначала там было много коротких сообщений, в которых Ким извинялся, что отвлекает, так как он знал, что в этот день Чонгук должен был идти на свидание. А потом просил его приехать, потому что он, кажется, заболел, и, судя по количеству ошибок в тексте, чувствовал себя действительно хреново. Для них это было довольно привычно. Когда болел Чонгук – Тэхён заезжал к нему каждый день, привозя с собой лекарства и заказывая на дом еду, когда болел он сам, Чонгук делал то же самое, только в силу собственных возможностей готовил сам. Они заботились друг о друге, старались смягчить физические страдания тихими разговорами, просмотром сериалов и ощущением спокойствия и безопасности. Поэтому сейчас Чонгук тихо чертыхался себе под нос, стоя в коридоре и завязывая шнурки на ботинках, параллельно строча сообщения с извинениями и оповещая друга о том, что он скоро к нему приедет. Уже через несколько десятков минут Чонгук стоял под чужой дверью с пакетом из аптеки и дышал загнанно, будто бы поднялся на десятый этаж, а не на третий. Тэхён точно был в курсе, что вот-вот должен был раздаться звонок в дверь, потому что он и впустил друга в подъезд. Чонгук всё это понимал, но всё никак не мог решиться нажать на сраный звонок, потому что волновался. Сердце снова стучало так, будто бы вот-вот остановится, пальцы снова задрожали и мурашки по коже табунами бегали, будто бы Чонгуку не двадцать шесть, а снова шестнадцать. Гук только руку успел занести, когда щёлкнул замок. Он хотел отойти подальше, потому что дверь начала стремительно открываться, но не успел и двух шагов назад сделать, как его запястье обхватила чужая широкая ладонь, а всё тело резко перенеслось через порог, оказавшись внутри чужой квартиры. Сориентировавшись в пространстве, Чонгук смог, наконец, посмотреть на своего друга, по-прежнему беспокоясь о чужом состоянии. Тэхён не выглядел болезненно, на его лице Чонгук увидел лишь волнение и… вину? Никакого покрасневшего носа, испарины на лбу, тяжёлого дыхания и теней под глазами. Ким выглядел обычно, и Чонгука это сбило с толку. Он что-то не так понял? — Привет, Белёк, — тихо произносит Тэхён своим по-прежнему бархатно-низким и абсолютно здоровым голосом. Чонгук вообще ничего не понимает. Он стоит, как идиот, посреди прихожей, держит в руках всё тот же пакет из аптеки, в котором валяются упаковки с лекарствами, и вообще не догоняет, что происходит. Тэхён и вправду выглядит встревоженным, но никак не больным. — И тебе не хворать. Тэхён чувствует себя ужасно, но явно не от температуры и мучающей боли в горле. Когда он писал Чонгуку несколько часов назад, его не особо волновали последствия, но теперь, когда он столкнулся с ними лицом к лицу, стало понятно, что всё же стоило хотя бы что-то придумать в своё оправдание. Тэхён почему-то был уверен, что решит все проблемы по мере поступления, но теперь он уже ни в чём не был уверен. — Я понимаю, что у тебя явно есть ко мне вопросы, и я обязательно всё тебе объясню, но давай ты сначала разденешься, и мы пойдëм на кухню? — Тэхён нервно сглатывает, глядя на чужое нечитаемое выражение лица, но потом с небольшим облегчением выдыхает, когда Чонгук, дёрнув бровями, всё же начинает снимать верхнюю одежду. Тэхён забирает пакет из аптеки, который Чонгук поставил на тумбочку, и уходит на кухню, чтобы спрятать от греха подальше. Он представлял, как сильно Чон офигел от жизни, и он боялся представить, что будет с его другом после того, как они поговорят, но давать заднюю он не собирался. Да, это было страшно, но явно не так сильно, как было шестнадцатилетнему Чонгуку. Сейчас они оба – взрослые люди, которым стоит решать свои проблемы словами через рот. А проблемы у них были, и решать их нужно было как можно скорее, потому что затягивать уже было некуда. Всё решалось буквально за последние три дня. Ещë во вторник Тэхён окончательно смирился с мыслью о том, что с Чонгуком, как с другом, уже ничего не получается, и начал активно штурмовать собственное сознание, чтобы понять, что ему вообще делать. Возможно, если бы на горизонте не маячил Дживон, Тэхён разбирался бы дольше, но в уже сложившейся ситуации у него особо не было выбора – решаться нужно было срочно. Тэхён по-прежнему больше жизни боялся потерять именно Чонгука, но теперь… теперь всё стало ещё серьёзнее. Когда Гук вошёл на кухню, у Кима дыхание спёрло. Чужой замученный вид давил на совесть, а желание поцеловать родинку под мягкой нижней губой с каждой их встречей всë сильнее сдавливало все внутренности. Тэхëну вообще многое хотелось сделать, и с каждым днëм желания становились всë менее безобидными и походящими на дружеские. — Я даже не знаю, что сказать, — Чонгук перебивает тишину, встав напротив и отзеркалив чужую позу, прислонившись при этом бёдрами к кухонному гарнитуру. Он не знает, куда деть руки, поэтому складывает их на груди, вцепившись в собственные плечи. — Вообще-то, я планировал с порога начать извиняться за то, что не прочитал твои сообщения раньше, но теперь не знаю… стоит ли. — Точно не стоит, — Тэхён слабо улыбается, ощущая чужую растерянность. — Спасибо, что приехал. Чонгук молча кивает, на кухне снова становится тихо, и Тэхёну совершенно не нравится то, как это ощущается. Обычно их тишина была уютной и комфортной, им не нужно было постоянно болтать, находясь вместе, но сейчас она напрягала и только больше давила. Никогда с ними такого раньше не было и не должно было быть. — Я так понимаю, лечить тебя не надо? — Чонгук, не понимая, как по-другому начать диалог, решает почему-то особо не церемониться. В пятницу в одиннадцать часов ночи подбирать выражения ему было особенно трудно. — Прости, я обманул тебя. У Тэхёна на лице – искренняя вина, и Чонгук просто не может на него злиться. Он и не сердился, если честно. Из эмоций у него сейчас только вселенская усталость и полное непонимание происходящего, потому что Тэхён никогда ничего подобного раньше не выкидывал. — Почему? Расскажешь? Тэхён хочет выпалить ответ сразу в лоб, но в итоге сдерживается, потому что слова застревают в глотке. Он даже не особо понимает, что хотел сказать. Он так долго думал и представлял, как будет происходить этот разговор, даже какие-то фразы и аргументы записал в заметках, а в итоге стоит и молчит как рыба, не зная, что сказать. — Расскажу, — Тэхён кивает, потупив взгляд в пол. — Но сначала расскажи, как прошло твоё свидание с Дживоном. Чонгук нахмурился, поджав губы. Он подумал, что Ким обеспокоился тем, что сорвал ему свидание, и искренне посчитал это глупостью. Никогда они не упрекали друг друга за то, что в какие-то моменты им приходилось отрываться от собственных дел. Да и сейчас это было совершенно неважно. — Причём здесь моё свидание с Дживоном? — Чонгук пытается пойти обходным путëм, стараясь избежать прямого разговора на эту тему, но, встретившись с чужим упрямым взглядом, с тяжёлым выдохом сдаëтся. — Нормально прошло. Поужинали, поговорили, поцеловались. Тебя что-то конкретное интересует? — Он тебе нравится? У Чонгука от неожиданности брови подлетели под чёлку. Он явно напрягся, потому что он вообще не понимал, что происходит, и как вымышленная болезнь Тэхёна была связана с его попытками построить собственную личную жизнь. — Какая разница, нравится ли он мне? К чему эти вопросы? Да и мы говорили уже с тобой об этом. — Просто да или нет, Гук. Чонгук, ничего не понимая, смотрит куда-то по диагонали вниз и понять не может, что, блин, происходит. То ли у него мозг под конец дня отказывается работать, то ли Тэхён и вправду чудит – в любом случае, выглядело всё очень странно. — Пока что нет, но я думаю, что нужно дать шанс этим отношениям. Дживон симпатичен мне просто как человек, возможно, мне просто нужно время. — Чонгук жмёт плечами и продолжает усиленно прятать взгляд, ощущая очевидный дискомфорт от этого диалога. Он в принципе не любил обсуждать с Тэхёном свою личную жизнь, потому что в такие моменты он ощущал себя настоящим предателем по отношению к собственным чувствам. — А ты можешь пока что не давать ему этот шанс? Чонгук вынужденно поднимает взгляд, находясь в полнейшем ступоре. Он бы обязательно начал думать о всяком, если бы не полное отчаяние, которое блокировало все подобные мысли. — Я не понимаю… — Ты мне нравишься. Чонгук окончательно замирает, вытянувшись в лице. Он прогоняет эту фразу у себя в голове несколько десятков раз, она будто бы заполняет собой всё пространство и одновременно создаёт всеобъемлющую пустоту, что в голове, что в сердце. Никаких тебе бабочек в животе и фонтанирующего из всех щелей счастья. Только оглушающий шок и абсолютное неверие. — Ты что-то перепутал, — Чонгук прочищает горло и нервно тянется к собственной шее, дёргано оглаживая пальцами тонкую кожу. — Наверное, я даже влюблён, — Тэхён продолжает, не реагируя на чужое предположение и заглядывая прямо в душу своими виноватыми глазами. Чонгуку кажется, что у него от напряжения вот-вот пар из ушей пойдёт. Он выдыхает, кажется, всю тяжесть этого мира, замирает на несколько секунд и даже не моргает. А потом судорожно мотает головой и делает шаг в сторону. — Нет. Он просто разворачивается и стремительно идёт в прихожую. Тэхён срывается следом за ним. — В смысле, нет? — В прямом, — Чонгук огрызается как-то совсем беспомощно, чувствуя колотящееся сердце где-то на уровне живота. Он хватается за ботинок, заранее решая забить хрен на шнурки. В голове всего два вопроса, «какого хера?» и «что за нахуй?» – они крутятся друг за другом и бегущей строкой проплывают прямо перед глазами, пока Чонгук в полусогнутом состоянии впихивает ногу в обувь. Второй ботинок Тэхён забирает прямо у него из-под носа. — Белёк, я прошу тебя, давай просто сядем и поговорим, я всё тебе объясню. — Хуёвое ты время выбрал для того, чтобы меня тюленем называть. Чонгук в этот момент был похож на зашуганного зверёныша, и Тэхён искренне не мог понять, чем могла быть вызвана подобная реакция. Он прежде всего рассматривал тот вариант, в котором его чувства останутся безответными, но он думал, что в таком случае они просто всё обсудят и что-нибудь решат, чтобы не потерять друг друга, а как интерпретировать то, что происходило сейчас, он совсем не понимал. — Почему ты так остро реагируешь? Гук, я обидел тебя? Тэхён действительно беспокоился, и, если хорошо подумать, у него были на то причины. Дело ведь могло быть не только в его признании. Да, они помирились и вроде бы всё обсудили, но Ким бы понял, если бы Чонгук всё ещё чувствовал дискомфорт из-за последних месяцев их общения. Плюс к этому, он соврал по поводу своего состояния, пытаясь сорвать чужое свидание. И если уж копать глубже, то можно говорить и о старых ранах на сердце, которые Тэхён неосознанно нанёс своему другу ещё в подростковом возрасте. Может, у него от чужого признания вообще триггер сработал, и вся перенесённая когда-то боль вылезла наружу. Тэхён не знал, но он очень сильно хотел понять, почему сейчас Чонгук, стоя напротив и смотря на него своими глубокими, уставшими глазами, выглядел так уязвимо. — Нет, я просто не готов сейчас что-то выяснять, не готов разбираться и что-то решать, — Гук так и стоит в одном ботинке, чувствуя себя крайне глупо, но виду не подаёт, пытаясь за грозным, внушающим выражением лица скрыть то непонятное месиво из эмоций, которое мучило его изнутри. — Я отпахал полный рабочий день, съездил на это ебучее свидание, вернулся домой под ночь и чуть ли с ума не сошёл, пока ехал до тебя и думал, что ты уже несколько часов в плохом самочувствии лежишь один в своей квартире и не можешь о себе позаботиться. В итоге оказывается, что болезнь – вымышленная, причину обмана я толком так и не понял, ещё и твоё сомнительное признание вишенкой на торте этого ебливого дня ничуть не скрасило картину. Тэхён смотрит глазами побитой собаки, а Чонгук даже не знает, что под этим взглядом испытывает. Он не может злиться, но пытается, хоть и понимает, что простил ещё в тот момент, когда Тэхён признался, что солгал. Чонгука, если честно, эта ситуация с болезнью сейчас вообще не особо колышет, она просто уходит на второй план, потому что у них, очевидно, есть проблемы посерьёзнее. Гук выдыхает грузно и трёт лицо ладонями, пытаясь привести себя в чувства. Он снова встречается с чужими тёплыми глазами и сжимает губы в тонкую полоску, пытаясь держать себя в руках. — Я настолько тебе противен? Весь настрой тут же сбивается, и Чонгук ярко ощущает, что либо сейчас начнёт истерически смеяться, либо разревётся от абсурдности ситуации. В свои шестнадцать Гук боялся, что его чувства могут заметить, он искренне считал, что на свете не существует ничего очевиднее его любви к Киму. Теперь же он мог смело считать себя прекрасным конспиратором, а Тэхёна – слепым придурком и непроходимым тупицей. Чонгук правда пытается собраться и сформулировать более-менее корректный ответ, но из-за стресса не может справиться с собственными мыслями. В такие моменты он обычно теряет связь между ртом и мозгом, и они спокойно функционируют в отрыве друг от друга. — Нет, Тэ, но твоё признание – это бред, — Чонгук едва заметно осекается, когда понимает, что фраза, возможно, прозвучала слишком грубо, но не останавливается. — С чего вдруг спустя десять лет ты смог воспылать ко мне чувствами? Снова не так. Чонгук напрягает желваки, впиваясь ногтями в мягкую кожу на ладонях. Формулировка глупая, и такое заявление теперь кажется чересчур смелым и грубым. Он ведь не преследует цель отомстить за свою боль или сделать больно в ответ в угоду собственному разбитому сердцу. Он действительно понимает, что агрессировать и язвить в такой ситуации нельзя, ведь если Тэхён действительно что-то чувствует, то это может его ранить. Если бы такой диалог состоялся несколько лет назад, и они бы поменялись ролями, Чонгуку было бы очень больно. И он правда не хотел, чтобы Тэхён чувствовал себя плохо. Тэхён не начал злиться в ответ, он не возмущался и не пытался что-то доказать, хотя характер у него был взрывным, Чонгук знал об этом как никто другой. Ким почему-то по-прежнему лишь смотрел виновато и сочувственно, будто бы ему Чонгука было жаль. И от этого всё становилось ещё более непонятным. — Несколько месяцев назад я виделся с Джеён, — Тэхён, предполагая, какой будет реакция, говорит тихо, вкрадчиво, но это не особо спасает ситуацию, потому что глаза у Чонгука всё равно стекленеют, а лицо вдруг лишается каких-либо эмоций. Столько лет он прятал свои чувства, столько лет берёг собственный секрет, боясь потерять самого близкого своего человека и быть отвергнутым, чтобы в итоге всё вскрылось вот так тупо, даже без его участия. Почему-то он чувствует себя униженным. Униженным и разбитым. Его, кажется, прямо сейчас сломает окончательно. — Она и рассказала о том, что тогда, когда мы ещё учились в школе… — Можешь не продолжать, — Чонгук чувствует, как дрожит его подбородок, но всё ещё пытается держать себя в руках, пытаясь даже в такой дерьмовой ситуации вести себя достойно. — Это было давно и теперь совсем неважно. Что её слова могли изменить? — Я впервые увидел в тебе не просто друга, — Тэхён несколькими словами заставляет чужое сердце забиться сильнее, снова сбивая ритм. Он, конечно, даже примерно не представляет, какое влияние он оказывает на состояние Гука, но продолжает говорить то, что думает, замечая неоднозначную для него реакцию. — Попытался понять, что ты тогда чувствовал, и сам… пропал. Для Тэхëна всë это странно. Раньше, когда он не чувствовал ничего подобного и мог смотреть на ситуацию объективно, для него не составляло труда распознавать эмоции Чонгука. Он читал младшего, как открытую книгу, без труда понимал каждую реакцию и даже не обращал на это внимания, потому что это было для него обыденно. Сейчас же он чувствует растерянность, потому что собственные чувства сбивают и не дают распознать чужие. У него сердце с ума сходило. Он ощущал пульсацию в кончиках пальцев от непреодолимого желания дотронуться до чужой мягкой кожи, в носу свербело от необходимости прижаться к чужой макушке и втянуть запах, кажется, самого приятного в мире шампуня, который так уникально раскрывался только в чонгуковой густой копне волос. Чонгук вообще весь был уникальным, и Тэхён чертовски сильно жалел о том, что не смог разглядеть в нём свою потенциальную пару раньше. Гук был его родственной душой, частью семьи, неотъемлемой составляющей жизни, без которой всё было не так и не то. Только сейчас у Тэхёна, кажется, полностью собрался пазл, и он готов был молиться о том, чтобы не оказалось поздно. — Я не собираюсь что-то требовать от тебя, хорошо? — Тэхён ловит уже более осознанный взгляд, и заглядывает будто бы в самую душу, пытаясь то ли мысли донести, то ли чувства. — Я не знаю, как ты тогда справился, не знаю, когда ты остыл и что ты чувствуешь сейчас, но я прошу: не торопись с выбором и… посмотри на меня тоже. Чонгук от последних слов вообще, кажется, ловит связь с космосом. Все стадии принятия будто бы смешиваются воедино, он не может разобрать, у него сейчас отрицание, торг или вообще депрессия. В стрессовых ситуациях у людей часто включается критическое мышление, у Чонгука в нынешних условиях оно с концами отключилось. — Ты сам-то уверен, что тебе это надо? — Чонгук старается не думать о том, как жалко прозвучал его внезапно дрогнувший голос. — Потому что, по-моему, ты просто запутался. Мы отдалились друг от друга, может, на этом фоне ты просто спутал последствия нашей дружеской привязанности с чем-то бóльшим? Это предположение кажется невероятно жестоким, и Чонгук не знает, что с ним будет, если это действительно окажется так. Только сейчас до него постепенно доходит тот факт, что всё уже никогда не будет, как раньше, что их общение изменится в любом случае, и от этого становится страшно. У него и так нет никаких сил решать даже обычные бытовые проблемы, и как он тогда сможет справиться с этой? Чонгук смотрит на Тэхёна и не понимает, чего хочет. Если бы всё это происходило лет пять назад, то он был бы чертовски сильно счастлив, потому что он ждал. Он ждал, когда же Тэхён обратит на него внимание, когда посмотрит под другим углом и заметит что-то, что заставит его влюбиться. Он ждал чужого признания больше, чем всех праздников вместе взятых, он готов был всё отдать, чтобы его полюбили в ответ. Чонгук уже давно перестал на что-то надеяться, и теперь он в растерянности, потому что не знает, что будет дальше. Его чувства – жизненная константа, фундамент, они будто бы проросли корнями глубоко внутрь и были с Чонгуком всегда. У Тэхёна эти чувства, даже если они есть, совершенно другие. Они новые, не настолько глубокие и отравляющие, только расцветающие и набирающие силу. Из-за этого становится ещё больнее, потому что Чонгук не знает, как всё разрешить. Они не могут просто взять и начать встречаться, так только в сказках бывает. Тэхён ведь даже не знает о том, что Гук не переставал его любить, он не знает, через что эта любовь прошла, не знает её характер. Это как здоровые лёгкие и лёгкие курильщика. Примерно так в сравнении выглядят их чувства. Чонгук не может винить в чём-то Тэхёна, тот ведь действительно не знал, даже не догадывался. Они ведь по отношению друг к другу вели себя фактически одинаково, разница была лишь в том, что Чонгук в своих желаниях заходил дальше. Тэхён сейчас был растерян, он действительно не понимал чужой реакции, ведь он понятия не имел, сколько до этого со своей любовью мучился Чонгук. И это нормально, что сейчас он не знал, что сказать и как выразиться, чтобы не ухудшить положение ещё сильнее. — В чём-то ты прав, — Тэхён произносит на выдохе и нервно поправляет волосы, не зная, куда деть руки. Он видит, как Чонгук дёргается, но не понимает, из-за чего. — Мы слишком долго дружили, и ты всегда был для меня самым родным и самым важным. Сейчас мне сложно понять, во что эти тёплые чувства деформировались, и я, правда, мало в чём могу быть уверен на сто процентов, но… — Тэхён едва заметно качает головой, поджимая губы. Смелости не хватало, чтобы продолжить, но он не собирался останавливаться, потому что не знал, будет ли у него ещё шанс высказаться. Он со звучным выдохом поднимает взгляд и смотрит ровно, будто бы не у него сердце с ума сходит от того, что он вот-вот собирается сказать. — Белёк, друзей не хочется целовать. При виде друга сердце не начинает биться чаще и не прерывается дыхание. С друзьями не хочется каждый день просыпаться в одной постели, их не хочется обнимать до хруста костей под одеялом и целовать в шею, пока они спят. Друзей не ревнуют. И, возможно, я действительно не понимаю, что со мной, но я точно знаю, что всё поменялось. В квартире снова становится тихо. Чужое откровение всё ещё отзвуками будто бы бьётся между стен и рикошетом выстреливает прямо Чонгуку в сердце. Тэхён сказал всё, что мучило его в последнее время, и теперь успокаивал дыхание, глядя на явно зависшего младшего. Возможно, ему не стоило вот так вываливать на Чонгука все свои чувства, но он готов был рассказать обо всём, лишь бы Гук в итоге сделал выбор в его пользу. В его словах – чистая правда: и про поцелуи в шею, о которых Чонгук, измученный бессонницей, даже не знал, и про все сокровенные желания, и про ревность, которая душила и заставляла метаться по квартире всё то время, что Чонгук провёл с Дживоном. Тэхён сказал всё и теперь со страхом ждал чужой реакции, Чонгук же вообще не понимал, как теперь дышать. Он всё так же стоял посреди коридора в одном ботинке, но выглядел так потерянно и разбито, что этот несчастный белый носок на его обделённой ступне скорее добавлял уныния общей картине, чем вызывал смех. Чонгук чувствовал, что его изнутри потряхивает так, как обычно бывает перед истерикой. Внутри разрастается что-то страшное, и в этот момент единственное, чего он по-настоящему хочет – это оказаться как можно скорее дома, чтобы выпить что-то крепкое, успокоиться и лечь спать. Получится ли – это уже другой вопрос. — Я сейчас поеду домой, ладно? — Чонгук больше не смотрит на Тэхёна, потому что теперь всё и вправду по-другому. Теперь он знает, что и Ким, всё такой же невероятно красивый и самый желанный, смотрит и тоже что-то чувствует. Чонгук не уверен, что может это выдержать. — Мне нужно это всё… переварить. — Да, конечно, — Тэхён кивает несколько раз и тоже застывает, вот только смотрит он не куда-то в сторону, а прямо на Чонгука. Запоминает, как выглядят полуприкрытые влажные глаза, чувственный маленький рот и грозные брови, строго сведённые к переносице. Тэхён не сразу понимает, почему Чонгук продолжает стоять без движения. Только спустя несколько бесконечно долгих секунд, до него, наконец, доходит, что он всё ещё держит в руке чужой ботинок. Он извиняется едва слышно и ставит его посередине между ними. Оттуда его так же аккуратно забирает Гук, и это всё настолько нелепо, настолько на них не похоже, что обоим хочется нервно рассмеяться. — Гук, мы же потом поговорим? — Тэхён спрашивает уже после того, как Чонгук полностью оделся и схватился за ручку двери. Делал он это настолько быстро, насколько это в принципе возможно, хотя до этого тормозил знатно. После чужого вопроса он весь дёрнулся, видимо, даже прощаться не собирался. Тэхён начал бояться, что это их последний разговор, и эта мысль действительно заставила его запаниковать. Чонгук всё же обернулся. Задержался взглядом на чужом лице и всё так же заторможенно кивнул. А потом скрылся за дверью в один момент, будто бы его и не было в квартире. Нет, он не поедет к себе. В двенадцать часов ночи с истерикой ехать можно только к Юнги.