Кости

Как-то так получилось, что с работы идти мужчинам было в одну сторону. Михаил даже стал пореже ночевать в своём кабинете – долгие пешие прогулки, ощущение руки в своей ладони, неспелые улыбки и поцелуи в самой тёмной подворотне, какая только нашлась – это хоть как-то красило возвращение домой, в унылую, серую тюрьму, которую он так и не смог сделать своим домом после развода. Так много лет прошло, а он до сих пор где-то глубоко в душе не простил и не отпустил. Поэтому и жизнь казалась столь же тяжелой, с привкусом горечи. Но сейчас что-то неуловимо менялось в окружающем мире и в нем самом. Артём провожал Михаила до дома. Не слушая возражений, упорно продолжал идти, пока Квасцов наконец не махал устало рукой и подходил к санитару. Долгих украдкой гладил руку Михаила, даже через куртку ощущая сильные мышцы. Наверное, он никогда бы не подумал, что знает столько смешных историй и анекдотов – но вспомнил их все, лишь бы вызвать у Квасцова ещё одну улыбку, такую редкую гостью на его лице. Однако сегодня завхоз был особо мрачен, даже на какие-то вопросы отвечал с опозданием. А у самого подъезда вдруг спросил: – Не хочешь зайти? – С удовольствием – пожал плечами Артём, поправляя волосы. Почему-то он подсознательно готовился к самому худшему, и не зря. Михаил никогда, в отличие от самого Долгих, не звал санитара к себе. Приносил свою выпивку и еду, но в собственную квартиру вести не хотел, отговариваясь бардаком, теснотой и "делать там нечего", словно Артём жил в роскошной, идеально вылизанной вилле с полным пакетом развлечений, а не в грязной однешке. Но у жилища Долгих был какой-то шарм, своя атмосфера, а вот у Квасцова... она тоже была. Но какая.. В ней словно выцвели все краски: бледно-желтые обои, серый потолок и пол, старая мебель и торшер. На кухне – плита "Брест", заржавленные кастрюли и алюминиевые тарелки, стоящие на старом столе с разномастными табуретками. Окончательно такую картину портили решетки на грязноватых окнах. Единственным предметом, радующим глаз, являлся старый книжный шкаф, забитый книгами до отвала. Михаил прошел в кухню, равнодушно достал откуда-то из недр холодильника бутылку. – Будешь? Я знаю, ты не пьешь, но.. Артём перехватил длинными пальцами граненый стакан. – Это из-за того мальчика, да? Труп которого нам сегодня привезли, да? – спросил он, пытаясь заглянуть мужчине в глаза. – Да, и не только – Квасцов сделал над собой усилие, сдержав каменное лицо – Это слишком личное, извини. Просто.. всё вместе – он махнул рукой– Давай выпьем. Может, я и расскажу. Долгих пил мало. Водка жгла внутренности, заставляя вспоминать свои оставленные в прошлом запои. А Михаил опьянел неожиданно быстро – и начал вываливать всю свою жизнь перед свидетелем собственной слабости, перед слишком обожаемым человеком. О том, как женился на той, кого боготворил. Как влезал в долги ради Нее и великой любви, как терпел измену за изменой и выполнял капризы. Как, в конце концов, не выдержал и порвал. Как пил потом с горя, как вылезал. Как жил теперь, и как рад был, когда неожиданно встретил свою новую любовь– Артёма, принесшего лучи света в его замеревший мир. Со щеки Квасцова скатилась одинокая, пьяная слеза, и Долгих не выдержал, стёр её ладонью. А потом приблизился и поцеловал Михаила в губы, наваливаясь на них со всей силой. Он понимал своего возлюбленного. Но у санитара есть его странное увлечение – чтобы перетерпеть боль, чтобы уйти от проблем и выразить все чувства краской на кости. А у Михаила есть только он сам. Тонкие руки легли на грудь завхоза, когда Артём гладил короткие черные волосы Квасцова. В паху болезненно-приятно тянуло, и эти чувства усиливались с каждой минутой. Завхоз тяжело поднялся, обнимая санитара и невольно опуская его пальцы на свою промежность, скрытую плотной тканью брюк. Артём ощущал твердый стояк, какой, наверно, был и у него самого. Теперь Михаил лез целоваться сам, иногда промазывая мимо губ, что-то проникновенно говоря и второпях расстегивая пуговицы рубашки. Санитар вылез из водолазки, тряхнув волосами и приникая к мужчине своим бледным телом. Кожа Михаила оказалась светлее и мягче, чем он думал. Как-то неловко они прижались к стене, пыл между ними немного поугас – так же резко, как и вспыхнул. Однако Михаил уверенно кивнул, избавляясь от штанов, и доверительно прошептал: – Не боись, Ар-ртем.. на войне всякое бывало... И, словно проделывал это уже сотни раз, Долгих без колебаний прижался горячей спиной к груди Квасцова, ощущая его сбитое дыхание. Он даже не сразу почувствовал боль. От нее в глазах бились искры, с груди стекал пот, а руки сами собой упёрлись в стену, но вместе с тем.. это оказалось ново и необычно. Это было даже, черт возьми, приятно. Он оглянулся – Михаил, обхвативший его за талию, запрокинул голову, наслаждаясь грубоватым удовольствием, чуть водя бедрами вверх и вниз, вводя свой член глубже и глубже. Артём судорожно схватил со стола бутылку, глотнул из горла. Теперь горела огнем не только пятая точка, но и грудь, отчего ощущение пространства размывалось. Он расставил ноги по шире, уперевшись лбом в прохладную стену, а руками – в колени, волосы липли к голове, валились на лицо серым водопадом. Разрывающая боль медленно сходила, заменяясь томительным наслаждением, и вот уже из его собственного члена излилась прозрачная жидкость, которую он зачем-то размазал по ладоням, проводя пальцами от конца к основанию. Долгих хрипел, ощущая, что вот оно – блаженство, когда обессиленный Михаил рухнул на его спину, выдергивая член и тупо смотря на тонкую струйку чего-то розового, вытекающего из ануса санитара. Руки дрожали, а ноги подгибались, но Квасцов забрал с пола почти законченную бутылку, выпил остатки и с силой провел по лицу, садясь на табуретку. Как они оказались в одной кровати, никто из мужчин уже не помнил.