Лотос Старейшины Илина

Мужчина стоял, словно громом пораженный, не зная, плакать ему или смеяться. Ведь впервые все стало кристально ясно  и понятно, объясняя, почему весь этот ужас свалился на их плечи, погребая под собой без возможности на спасение. Жажда обладания высших сил – вот что стало смертельным приговором, из раза в раз разлучая возлюбленных, делая сломанными и несчастными. И это была лишь верхушка заснеженных гор. Вэй Ин даже страшился себе представлять, сколько лет ими, точно куклами, играли, управляя их жизнями, и самодовольно насмехались, так как знали, что исход будет один – гибель одного и подчинение другого. Осознание этой простой истины стало огромным ударом для заклинателя, который чуть ли не пошатнулся под весом проклятой правды. Мужчине было до того паршиво, что хотелось взреветь, испепеляя все в округе. Ведь если задуматься, то сейчас они с Ваньинем могли бы проживать счастливую жизнь, будучи живыми и невредимыми еще в том мире, а не видеть смерти друг друга и близких, что просто стали жертвами, влияющими на их решения и мысли. Столько времени было прожито в пустую, а уж сколько крови пролито, и все за зря. Вэй Ин множество мучительно долгих лет мечтал об идеальном мире, который он бы создал для Цзян Чэна, ограждая от всего, что смогло бы причинить ему вред или расстроить, даже близко не надеясь на взаимность. А теперь выясняется, что все его мучения и смерти произошли потому, что как раз таки эта взаимность была, и он попросту мешал  чужим планам. Возможно, только этот факт вызывает на его лице безумную улыбку, которая плавно перетекает в мрачный, полный ничем не прикрытой ярости гомерический смех, от которого, казалось, даже ветер замирает в страхе, страшась обратить на себя весь гнев того, кто в данный миг больше походил на самого дьявола, нежели на человека. - Проклятье! – сквозь смех произносит Вэй Ин, пряча слезящиеся глаза за ладонью. «Да я разнесу по камушкам хоть всю преисподнюю, но истреблю это поганую тварь, что отнимает Мое счастье. Вот этими руками вырву сердце и заставлю им же подавиться, лишу всех конечностей и посажу на кол, пущу падальщиков и буду наблюдать, как они станут сжирать эту дрянь заживо. А после, когда получу истинное наслаждения от полуразложившегося тела, на его же глазах  изничтожу поганый прах, убивая эту падаль раз и навсегда. Все, кто когда-либо причиняли вред Цзян Чэну, должны поплатиться головой».  - Кровь за кровь, - одними губами шепчет темный заклинатель, поднося окровавленную сталь к губам, демонстративно слизывая багровые капли. Металлический вкус рубиновой жидкости и сладкой Тьмы будоражил рецепторы, накаляя до предела все чувства, что полыхали подобно огню, убивая в нем последние нити света. Его прекрасный, чистейший, благоуханный лотос. Смысл этой бренной жизни, за которую он не захотел цепляться, когда впервые умирал. Ведь невозможные глаза смотрели на него с такой болью, обидой, непониманием, разочарованием, злостью и ненавистью, а желанные и столь недосягаемые уста шептали тихое «почему», подрагивая от непролитых слез. Усянь винил во всем себя, проклиная и позволяя истязать себя тому, кто испортил им жизнь. И вот теперь, когда мужчине наконец выпал шанс после всего пережитого ужаса искалеченных судеб, зажить счастливой жизнью с тем, кого он, наконец, может обнимать и целовать, пусть в пока еще пухлую щечку, но что для него каких-то жалких десять лет ожиданий без страха быть отвергнутым, ведь в мальчике живет Его душа, ему снова мешают. Кто-то бы сказал, что после этого он должен был чувствовать всепоглощающую ненависть, да только это было далеко не тем чувством, которым Вэй Усянь мог бы описать свое состояние. Напротив, она казалась чем-то незначительным на фоне чего-то более безумного и всепоглощающего, затмевающего здравый смысл и хоть какой-то моральный якорь, что должен был бы держать его на плаву, не лишая остатков фальшивой человечности. Ведь тот, кто хотя бы раз оступился, свернув на неверный путь, больше никогда не увидит места под солнцем. Но так ли нужно было это место, если все, что удерживало от шага в пропасть, вновь стремительно утекало сквозь пальцы, без какой-либо возможности на контроль или очередную поблажку? Определенно нет. Он был, есть и будет монстром. Пора было признать очевидное и, наконец, стереть с лица земли все то, что мешало его счастливой жизни. Отравленная энергия  бьет мощной волной по заблокированным меридианам, и он позволяет ей снести барьер, завладевая ядром. Усянь ощущает, как Темная Ци обжигает его, чувствует, как взвывает внутри тигр, и это вызывает безумный оскал на его постепенно искажающемся лице. Он изменяется, ломает всю свою суть, позволяет себе, наконец, стать единым с Тьмой, ведь только она дает безграничную власть и могущество. По телу пробегает приятная судорога, а в след за ней каждая клеточка наполняется сокрушающей силой, которой он играючи выпускает прямиком в кальях, для которой все произошло слишком быстро, от чего женщина даже не сразу поняла, как так получилось, что именно она потерпела поражение. А ведь план, который Шиншэ выстраивала в своей голове, был великолепен. Всего-то нужно было посеять смуту в сердце и душе мужчины, что бы тьма овладела разумом, выводя мужчину из строя. Тот бы сходил с ума от отчаяния и вины, постепенно впадая в безумие, а ей оставалось бы только впустить яд в чужую плоть, лишая заклятого врага головы. Заклинатель славился достаточно импульсивным и непреклонным в своих решениях человеком, особенно если дело касалось его семьи в частности Цзян Ваньиня. То, как Вэй Усянь дорожил главой Цзян, было незаметно разве что слепому и Второму Нефриту Гу-Су Лань, чья вера в так называемого супруга иной раз просто поражала. Посему кальях была более чем уверена, что дело выгорит.  Вот только она не учла одной маленькой детали: ее противник был Старейшина Илин, а этот человек был в сути своей непредсказуем и невероятно опасным. К ее несчастью, мужчина не впал в безумие и уж тем более не рвал на себе волосы, охваченный отчаянием. Наоборот был предельно собран и трезв умом. Вот только одна единственная деталь выдавала в нем высшую степень бешенства – глаза, кроваво алый блеск которых не предвещал ничего хорошего, а скорее кричал женщине о том, что при этом столкновении с самим воплощением ада ей уже не выбраться живой. Но по каким-то своим причинам кальях напрочь не замечала немой угрозы, забывая, что темный заклинатель никогда не щадил своих врагов, а позапрошлый раз, где ей удалось выбраться с наименьшими потерями, был исключением из правил. Потому сейчас Шиншэ болезненно кричит на всю округу. Поток был столь силен, что женщина проломила собой дерево, врезавшееся в ее тело острыми зубцами. В считаные секунды заклинатель преодолевает разделявшее их расстояние и наотмашь бьет еще не пришедшую в себя от сильного удара женщину в живот. Кальях задыхается от боли и крови, которую с кашлем сплевывает на землю. «Ничтожество», - в презрении кривит губы мужчина, пряча меч в ножны, а после наклоняется, хватая Шиншэ за волосы. - Уж явно не такай реакции ты ждала, когда так гадко еще и на распев произносила его имя, - холодно говорит Усянь, заглядывая своим пронзительным взглядом в затуманенные и полные неприкрытого страха глаза. – Жалкая, безмозглая падаль, что только марает этот мир своим существованием. Чем ты думала, когда решила пойти против меня? - Возможно, понадеялась на удачу, - хрипит женщина, а после вымученно гадко улыбается. – В любом случае, уже слишком поздно. И даже если я сейчас умру, то все равно одержу победу. Ведь великий Старейшина Илин вновь остался с носом. - Повтори, - приглушенный, но от того не менее внушительный рык срывается с обветренных губ, в то время как ладонь сильнее стискивает темные волосы. Женщина болезненно шипит, но это не мешает ей злобно засмеяться мужчине в лицо. – Ох, право слово, это даже разочаровывает! Столько лет, да и столько перерождений, а удача все ни как не соблаговолит вам, о великий Старейшина Илин.  Долг перед орденом со стороны господина Цзян, война, ваш уход вслед за Вэнями, смерть, ненависть того, за кого готовы были отдать все, а после замужество возлюбленного на другом, да еще и теперь, когда сам Аугуан, наконец, забрал себе то, что принадлежало ему по праву. Каждое слово сочилось ядом и было как плевок в лицо, от которого неминуемо дернулась бы рука, что бы в то же мгновение придушить тявкающее отродье, однако, удерживаемая из чистого упрямства и воспитанной в себе, с годами вытеснившей импульсивность, сдержанности. - Господин невероятно дорожит своим будущим супругом, - продолжила свою речь кальях, наслаждаясь своей провокацией. – Говорят что свадебное ханьфу будет соткано из кроваво-рубиновой пыли, а украшать главу будущей фуцзинь будет золотой гуань в форме цветка гибискуса. Думаю, что многоуважаемому Старейшине Илин должен быть известен смысл такого великого дара?   Верно, темный заклинатель очень хорошо знал, что значит дать невесте вхожей в дом мужа родовой гуань главной супруги. Это значило, что та становиться по правую руку от мужа и вхожа в императорский дом как почетная госпожа, а также ей автоматически предоставляется титул Гофужэнь. Заключение такого брака значило очень многое, и расторгнуть его мог только сам император. И от этого ситуация становилась крайне серьезной и проблематичной. Ведь если император все знал и дал добро на этот союз, то значит договор был аннулирован и темного культиватора предали. Темная Ци, подогреваемая безудержным гневом, заострила черты лица мужчины, придавая им, в купе с неестественно сверкающим алым глазами, пугающий вид. Создавалось ощущение, что вопреки всему темный заклинатель все же смог выпустить на волю тигра, частично принимая звериный облик. Впрочем, это было лишь обманчивой игрой зрения любого, кто стал бы свидетелем его горя.   - Бывшему главе Цзян определенно пойдет красный цвет, который только подчеркнет его необычную красоту, а так же необычный оттенок его прекрасных глаз, - продолжила дергать тигра за усы Шуэ Шиншэ, оставшись довольной тем, как заиграли желваки на чужом лице. – Надо сказать, никогда бы не подумала, что Саньду-Шэншоу может быть похож на миддлемист. Такой же хрупкий и несравненный средь других великолепных цветов. Он станет поистине редчайшей жемчужиной Императорского дворца. Женщина самодовольно ухмыляется, глядя в непроницаемое лицо заклинателя, и вновь заходится кровавым кашлем. Вэй Ин наблюдает за жалкими судорогами и в который раз жалеет мучительной смерти Аугуану, которая в скором времени его настигнет, но для начала он отправит ему свой дар. - Что же, дорогая моя, я не могу не признать, что мой маленький шиди вырос в поистине прекрасного мужчину. От твоих речей мне даже захотелось увидеть его в таком роскошном наряде, вот только сомневаюсь, что цветок гибискуса подходит моему брату. Я бы отдал предпочтение лотосу, но бесспорно с династическим гербом он не сравниться. Благодарю за эту чудную весть, теперь моя душа может быть спокойна, зная, что шиди так увлечен Чжу Болин, ведь теперь мне стало намного проще искать того, кто столько лет поганил нам жизнь. Но прежде мне бы хотелось сделать ему маленький сюрприз, - с легким смешком в голосе говорит Усянь, подмечая небольшую заминку женщины, растерявшуюся от столь быстрой сменой настроения мужчины. И ведь правда. Вместо того, чтобы ударить и, наконец, умертвить кальях, Вэй Ин отпускает чужие волосы и предельно ласково проводит костяшками пальцев по бледной щеке, при этом улыбаясь так, словно ничего не происходило. Не ожидавшая такого, Шиншэ резко дернулась в сторону от ласкающей руки, но тут же закричала от пронзившей ее боли. Осколок дерева, глубже прошедший в ее животе, вновь напомнил о себе, от чего женщина вновь стала задыхаться от ужасных ощущений. Усянь наблюдал за чужими страданиями и чувствовал ровным счетом ничего. Он знал, что у кальях против него изначально не было никаких шансов, да и жива она была до сих пор только из-за того, что ему нужно было передать одно маленькое, но очень важное послание. - Скажи ка мне, моя дорогая, знаешь ли ты, как я умер, будучи в своем самом первом теле? – огорошивает еще не до конца пришедшую в себя женщину своим вопросом заклинатель, поднимаясь в полный рост. - К чему этот глупый вопрос? – хрипит Шиншэ, задирая голову вверх. Вопрос показался странным и до ужаса нелепым, но все же она не смогла не задуматься над этим . Доподлинно не было известно, как на самом деле был повержен печально известный Старейшина Илин, ведь войска, прибывшие на Луаньцзан, несли огромные потери, если бы не Саньду-Шэншоу. Да только история умалчивала, что уже тогда отношения двух названных братьев были достаточно неоднозначными, а значит и финал темного культиватора был не таким, каким привыкли считать в народе. Слишком уж тот был могущественен и своеволен, но так же чрезмерно слаб в отношении своей семьи. Однако такая важная информация отчего-то позабылась, и до определенного момента Шуэ Шиншэ было забавно дразнить мужчину, упиваясь его неведением и слабостью в этом вопросе, но после одной лишь ошибки, коей стало упоминание Цзян Ваньиня, она, наконец, вспомнила о том, кто перед ней стоял. Человек, чья дурная слава была навсегда отпечатана в истории, служа напоминанием о том, кому никогда не стоило переходить дорогу даже в мыслях. Бывший герой войны, отступник и самый опасный темный культиватор из когда либо живущих, чья сила приравнивалась с самыми могущественными демонами, что в одиночку подавил восстание против заклинательского мира. И сейчас этот всемогущий мужчина, величие и сила которого поражала, ужасала и вводила в благоговейный трепет, был в ярости, готовый в любой момент сорваться с цепи, выпуская оголодавшее, запертое на множество замков и цепей чудовище, а такое небывалое спокойствие было всего лишь напускным. Осознание происходящего отрезвляет женщину лучше ушата с водой. Все это время она ходила по лезвию ножа, поддаваясь какой-то глупой вере и самонадеянности, даже будучи тяжело раненой, что в этот раз все будет по-другому. Но нет. Только теперь до кальях дошло, о чем толковал мужчина. Демон в обличье журавля, которого по ошибке назвали человеком, говорил не о даре Чжу Болину, а послании, в котором был брошен вызов и угроза скорой расправы, а ее же используют как посыльного. Вот только это значило, что умрет не только тело, но и душа, которая навсегда исчезнет со всех миров. Животный ужас до такой степени обуял женщину, что та вознамерилась сбежать во что бы то ни стало, превозмогая адскую боль. Она подрывается, стараясь сбить заклинателя хвостом, но тот легко уворачивается, отпрыгивая на безопасное расстояние. Однако краешек ядовитого шипа все же успевает задеть запястье мужчины, который даже не почувствовал боли от пореза, настолько он был мимолетным. Тем не менее, этого было достаточно для маленькой капли яда, просочившейся в рану. Вэй Усянь с легким азартом в алых глазах наблюдает за жалкой попыткой побега, точно хищник, готовый выпустить когти в плоть своей жертвы. Он дает ей небольшую фору, наслаждаясь импровизированной охотой, позволяя тигру, практически полностью слившегося с тьмой, без особого труда выследить свою добычу. Было даже странно, что золотое ядро не стало отторгать такое количество тьмы, а скорее наоборот, радостно принимало. Но разве это было сейчас важно, когда его жертва ушла достаточно далеко, что бы начать веселье? На лице мужчины расцветает пугающая, граничащая с безумием улыбка. Вокруг Усяня вздымается огромный столб из освобожденных им духовных сил, сметая своей сокрушительной волной все на своем пути. Это было поистине завораживающее и в тоже время ужасающее в своей разрушающей силе действо. Ведь мощь была насколько велика, что волны Ци, выпускаемые заклинателем, крушили все на своем пути. И это пьянило похлеще любого вина. Давно забытое чувство столь сильно будоражит кровь, бегущую по венам, от чего по телу пробегает волна ни с чем не сравнимого удовольствия. Старейшина удовлетворенно  стонет, вытягивая руку, которую так ласково оплела Ци. Все это было лишь малой частью его сокрушительной мести. Но одному играть было скучно и ниже его достоинства. Он не жалкий наемник и какой-то захудалый бродяга. Старейшина Илин был триумфатором, а значит его появление будет таким же громогласным и сокрушающим. Острый коготь, выпущенный звериной сутью, режет плоть идеально ровно.  Темный культиватор с предвкушением наблюдает за тем, как скатывающиеся по коже ладони рубиновые дорожки взмывают в верх, соединяясь с  темными сгустками Ци, материализуя черную флейту, что привычно и правильно ложиться в широкой ладони. Старейшина Илин не без гордости рассматривает свое творение, все же Чэньцин была обычной флейтой, но вот этот инструмент, созданный самой Тьмой, еще более уникален, чем Стигийская Печать. Только его смерть сможет уничтожить столь ужасающий артефакт, коим стало это оружие. А на его веку таких было великое множество, и лишь ничтожная часть могла быть достойна своего величия и мощи. Люди наделяли даже самый обычны камень сверхъестественно силой, веря в его силу. Но не редкость и уж тем более не какие-то причудливые обстоятельства наделяли предмет энергией. Мужчина вдыхает тяжелый воздух, пропитанный ядом из гнева, боли, ненависти, алчности, похоти, гордыни, зависти и еще многим и многим. Все это пороки, присущие как живым, так и бессмертным, как оковы, оплетающие души, не дают вырваться и взглянуть дальше собственного носа. Именно эти кандалы и вечные темницы становились источником небывалой мощи, как и качества высшей добродетели, венцом которой всегда была любовь.    Пронзительная трель флейты заполоняет собой всю округу, искажая и убивая все живое. Могучие деревья чернели и рассыпались пеплом, сгорая в огне Тьмы под аккомпанемент  предсмертных криков обитателей леса и воя восстающих из своих вечных земных могил мертвецов. Они рычали, визжали, при этом умудряясь, истошно вопя раздирать на себе жалкие остатки гниющей плоти и вгрызаться друг в друга, не распознавая кто свой, а кто чужой. Это было поистине ужасающее в своей сути действо. Никакие войны и болезни не могли сравниться с тем мраком, что прямо сейчас разворачивался в проклятом лесу, апогеем которого стал бесноватый танец уродливой нечисти, ехидно смеющейся и скачущей вокруг Старейшины Илин, чьи глаза утратили свою человечность, полностью отдаваясь внутренним порокам. Темная Ци бесновалась, черными нитями оплетая тело свое господина, как бережный кокон. Фиолетовая лента в волосах постепенно окрашивалась в кроваво алый цвет, а одеяния принимали более свободный и некогда привычный вид отступника. Сейчас он был как никогда походил на себя прошлого. Вот только вместо серых одеяний его ханьфу было чернее ночи. Он вернулся и об этом свидетельствовал алый рассвет. Он вернулся и об этом свидетельствовали мертвецы и духи. Старейшина Илин вернулся и об этом свидетельствовал предсмертный крик.