***
тяжелое дыхание сходит на кашель, на грудь что-то давит. карие глаза распахиваются, видя перед собой черноволосого, что сидит на его животе. руки, что были в наручниках, вжимаются в плотную подушку, утягивая чужую татуированную шею цепью, которой соединены железные оковы. на доли секунд его впервые охватывает страх. страх, что сейчас он умрет и больше никогда не сможет увидеть перед собой этого парнишку. лицо краснеет, воздуха категорически не хватает, широкими ладонями он пытается за что-либо схватиться. вертится, укладывая широкие ладони на оголенной талии сережи, отчетливо понимая, что все происходящее ему сейчас нравится. оттого на губах появляется улыбка, а пальцы водят по бледной коже вверх вниз, чуть царапая отросшими ногтями. акума в замешательстве, давит сильнее, чувствуя выступающий пот на лбу. курсед рычит в ответ, резко переворачивая темноволосого юношу на постеле. тот пыхтит, ворочается, пытаясь снова занять место нападающего. — а, знаешь, мне понравилось, — тяжелое сбившееся дыхание, он нависает над жертвой, снова расплываясь в жадной улыбке. недавний горячий сон будоражит его, желая осуществить это в реальности. — я даже возбудился, — кир кивает на свой пах, вгрызаясь в чужую шею зубами и прокусывая кожу, слыша вскрик юноши, дергающего ногами. — тише, — слизывая выступившие крапинки крови, он резко прижимает чужие ладони к постеле, кисти неприятно ноют вновь и вновь разрезая тонкую кожу на запястьях. кир натягивает ту же цепь на горле, придавливает кадык, и сережа заходится кашлем, начиная задыхаться. — что? уже не такой резвый, да? неужели, блять, не понравилось, что было вчера? ты же так сладко стонал и изгибался подо мной, шлюха, — курсед открыто смеется над жертвой, отпуская одну руку, чтобы не удушить, хватает раненную дергающуюся ногу, что успела пару раз попасть ударами по животу, сжимает, принося боль, укладывает ступню на свой пах в белье, где уже виден контур выступающего вставшего члена. — за такое поведение, заставлю сосать, блядина. — иди нахуй, — глаза акумы наполнены злостью, слезы выступили после удушья, скатываясь из уголков глаз. чужие губы касаются его губ. но парень ворочается, поджимает губы, не желая даже видеть маньяка, а уж тем более отвечать на поцелуй. у него снова ничего не вышло, а этот ублюдок так и продолжит издеваться над ним до конца своих дней. — мне похуй на твои якобы обидные слова, — курсед хватает за челюсть, грубо держа на месте чужую голову, после сладко целует, видя, как сережа перестает сопротивляться, сдавшись вовсе, — ты жалок. не можешь даже в бошке своей определиться, нравится тебе это или нет, — кареглазый поднимается с чужого тела, на котором наседал, подходит к столику, находя ключик, а из рюкзака, что валялся на полу, достает бинт и дезинфицирующее средство, которые всегда там находились. возвращается к загнанному юноше, с крахом понимающим, что ключ все это время лежал на видном месте. а кир, хватая запястья и расстегивая наручники, усмехается. — извини, я не хочу причинять тебе боль, но ты сам нарываешься. почему ты, блять, не можешь просто слушаться и не возникать? — может потому что я человек? свободный человек. и меня нельзя так просто держать взаперти и думать, что я принадлежу только тебе, — акумов свел брови, его агрессия все еще не пропала, но слова курседа бьют словно молот по голове. «сам нарываешься». если бы он не язвил, если бы не предпринимал попытки сбежать, его бы вскоре отпустили. все верно, курседу, словно голодному животному, интересен этот азарт, когда жертва приносит приключения, приносит эмоции, он хочет насытиться этой пищей вдоволь. но в то же время сережа понимает, что нельзя вот так просто вестись на поводу у ненормального психа, который пытает его. — ты не имеешь на это права. ты ебанутый, ты больной псих, место которому, блять, в дурке с белыми стенами. — не хочу это слушать, я хочу жрать, — курсед отворачивается, колко воспринимая слова в свою сторону. поджимает губы, поднимается с постели, — иди в душ, ты весь в крови и грязный, — юноша хватает акуму под локоть, поднимая и толкая в сторону ванной. — не хватало еще, чтобы тебя таким люди видели, — он шипит, включая горячую воду в душе и подталкивая парня в кабинку, собственноручно стягивая чужие боксеры с бедер. на глаза тут же бросаются красные рассеченные полосы, что жутко заныли в боли, стоило горячим струям попасть на свежие раны. акума зажмурился, постанывая от боли на ягодицах и всему телу. слезинки выступили на глазах, сливаясь с чистой водой и утекая куда-то в недры канализационных труб, куда стекали и прикрашенные бледно-красным дорожки воды с тела. ласковые широкие ладони оглаживали бока, после трепетно проходили мочалкой по открытым частям тела, намыливая кожу, стараясь не сильно тереть по ранам. пухлые губы оставляли поцелуи на широких костлявых плечах, пока сплитовый, стянув белье с себя, полностью не вошел в кабинку, прижимаясь к разгоряченному, распаренному телу со спины. темные короткие волосы взмокли, окрашивая стекающую с кончиков воду в темный цвет недавно крашенных прядей. зеленые глаза бегают из стороны в стороны, пытаясь зацепиться хоть за что-то, лишь бы не думать о ласковых касаниях маньяка, что доводили до мурашек, туманя разум. ему нужно бежать, определенно. но пухлые губы так ласково целовали каждую выпирающую кость на его теле. да, пока он в здании полном людей, нужно что-то делать. ему обязательно помогут. тихий стон срывается с бледных губ, а тело продрогло, когда чужая кисть коснулась его паха. нужно что-то делать! акума резко разворачивается и отталкивает парня к стенке душа, ударяя головой о кафельную стену. зеленые глаза быстро пробегаются по маньяку, что зашипел от боли, хватая сережу за кисть, что была вся в порезах от наручников. ладонь быстро выскальзывает из чужой хватки, чужие пальцы успели поцарапать итак открытые раны. юноша разворачивается, начиная бежать, но с грохотом падает, поскальзываясь на мокром полу душевой от подставленной курседом подножки. тело с грохотом падает, ударяясь подбородком о кафель. сплитовый с победной улыбкой тянет за ногу жертву на себя, после поднимая тело и с силой прижимая одной рукой поперек чужой грудной клетки к своей груди спиной. — не выйдет, — горячий шепот проносится у самой ушной раковины, будоража кровь итак дрожащего от страха и адреналина акуму, — просто побудь со мной, мышонок, будь паинькой, и я тебя отпущу, — не унимается курсед, опуская широкую ладонь ниже по сопротивляющемуся телу. ведет дорожку от груди, по впалому животу, до самого паха. — к тому же, ты собрался голым бежать по всему отелю со стояком в придачу? — теплая вода окутывала тела. сережа прикрывает глаза и тяжело выдыхает, перестав дергаться в чужой сильной хватке. прислушивается к ощущениям, пока темные ресницы дергаются, как и сомкнутые веки. шум воды приводит в транс. темноволосый теряется в пространстве и отдается ласковым рукам, вновь ласкающим его исхудавшее тело. пути назад нет, он уже давно сдался и проиграл в этой борьбе за жизнь, оставаясь ни с чем, лишь с болью в душе. один на один. курсед отпускает парня, видя расслабление того и полную отдачу. юноша опускается на колени, убирая мокрые волосы за уши, посматривает снизу вверх, после касается языком чужой головки, за что тут же был награжден сладким стоном, что долго сдерживали. мерзкая улыбка сверкнула на чужих губах, что обхватили розовую головку, обволакивая ее полностью и проталкивая в рот все глубже. сосать акуме он готов вечно. поэтому сейчас, наслаждаясь скрытыми стонами, уложив ладони на топорщащиеся тазобедренные кости, заглатывает плоть, утыкаясь большим носом в лобок со стекающими каплями воды. — сегодня же побреешься, мразь, или же я выдеру все волосы тут, думаю, ты сам понимаешь, как это больно. курсед поднимает взгляд на раскрасневшегося юношу, что зажимался в углу душа. его розоватые плечи подрагивали, а руки прикрывали лицо и рот, стараясь совладать с собой. сережа ясно кивает, стыдясь самого себя и подталкиваясь бедрами вперед, тыча головкой изнемогающего члена в чужие пухлые губы со своей противно-блядской улыбкой. широкий язык слизывает выступившую белесую смазку, что растягивалась нитью от самой красноватой уздечки до чужих губ. громкий стон наслаждения разносится по душевой кабине, отражаясь от стенок и резво ударяя по ушам акумова. он проиграл. поддался маньяку, выпрашивая у него ласки. просто животное желание. возбуждение, которое уже не остановить. все тщетно.***
курсед кидает в сторону темноволосого чистые вещи в виде рандомного черного худи и брюк. — одевайся, — маньяк натягивает на свое худощавое тело излюбленное плюшевое худи, закидывая в рюкзак все вещи. — и помни, солнце, что у тебя за ухом, — выдавливая миловидную улыбку, кареглазый следил за тем, как юноша со страхом ощупывает аппарат с ядом за ухом. акума поджимает губы, трясущимися руками натягивая на свое тело одежду. страх берет вверх, хоть он и делится все время между выбором жизни или смерти. наивно надеется, что его спасут и он будет жить спокойной жизнью, но в то же время неистово желает смерти, дабы все эти муки прекратились вмиг. но умереть быстро и безболезненно ему никто не даст. щеки его все еще покрыты румянцем от стыда, а взгляд поднять на кира у него сил не хватает. зато тот, не спуская глаз, так и пялится, выдавливая ухмылку. садится напротив парнишки, бережно хватает запястья и начинает их обрабатывать дезинфицирующим раствором, после плотно перевязывает бинтом. оставляет нежный поцелуй на ладони, посматривает своими большими глазами, словно кот, ластится и переходит поцелуями к самому колену. развязывает старый, грязный бинт, пропитавшийся запекшейся кровью. отбрасывает его, после все тщательно утирает, вновь. перевязывая худое колено бинтом. то же самое проделывает и со ступней, не упуская возможности нацеловать ее прежде. после он прибирается в номере и все улики сбрасывает в свой рюкзак, закидывая на плечо. подает валяющемуся на белых простынях сереже ладонь. чуть хромая, из-за истерзанных ног и вчерашней ночи, темноволосый идет по левое плечо от убийцы, косо оглядываясь по сторонам и все же выискивая способ сбежать. руки обоих юношей соединены одними наручниками, связывающими их кисти, цепочка спрятана под рукавами, а ладони переплетены. курсед сдает номер, внимательно следит за темноволосым, чтобы тот глупостей не наделал, но видимо тот слишком погружен в себя, что не замечает ничего вокруг. но стоит сплитовому дернуть за руку, дабы юноша следовал за ним, сережа вылезает из глубоких подкорок своего сознания, делая глубокий вдох свежего воздуха. — давай в кафе какое-нибудь заедем? — курсед открывает перед парнем дверь корвета, усаживая на переднее сиденье, снимает железную окову с чужого запястья, нежно целуя его через бинт. обходит красивого оттенка машину вокруг и садится за руль, блокируя двери. смотрит милым и искренним взглядом на темноволосого, укладывая ладонь на его колено. — малыш, ты какой-то загруженный. расслабься, все же хорошо. — кареглазый хмыкнул. «расслабься» — легко сказать, но когда на твои колени ложится чужая сплитовая голова с жженными краской, пушистыми волосами, теряешься. оттого сережа инстинктивно запускает пальцы в копну, вороша ими. внутри что-то щемит, будто что-то, что-то неизвестное, просыпается, рвется наружу, пытаясь напомнить о себе. юноша хмурится, сводя брови и не понимая, что с ним происходит. кареглазый столько раз проебывался, столько было моментов убежать, но акума всячески находил себе отмазки, почему до сих пор этого не сделал. больные ноги, нехватка сил, связан наручниками — если бы он действительно хотел, это бы не стало помехой в борьбе за свою жизнь. однако, даже голоса подать он не мог, ни в ресторане, ни в отеле. неужели, ему самому нравится это все?.. так же молча он сидит в кафе, осматривая людей и радуясь сытному завтраку, стоящему перед его носом. истощавшие кисти еле держали вилку, а впалые щеки с глубокими синяками под глазами, вызывали лишь сожаление. — спасибо за еду, — акума опускает темную макушку, взглядом утыкаясь в тарелку с сытным завтраком. овсяная каша с кусочком сливочного маслица и ягодами и пару блинчиков с кленовым сиропом вызывали жуткий аппетит, а слюни начали вырабатываться в разы быстрее. он гулко сглатывает и отчего-то дрожащей рукой взялся за ложку, начиная есть, стараясь не выглядеть словно голодное животное. — я рад, что ты меняешься, — курсед расплылся в улыбке, не замечая в чужих глазах ничего. только пустота плещется, разбиваясь о подкорки сознания словно волны холодного прибрежного моря. холодно, как и сережа в целом. но курседа это не волнует. он уже видит, как хрупкая душа черноволосого с гулким хрустом ломается под его натиском. такого психологического удара не вынесет никто, и кир это знает как никто другой. акума уже меньше возникает, поддается и не сопротивляется лишний раз, что только радует маньяка. пока жертву ищет полиция и следователи, уже мысленно похоронив его, сплитовый строит любовь между ними. да, такую больную и ненормальную, изламывая чужую судьбу и душу, разрезая его тело в кровь и выбивая стоны. ему нравится. безумно вкусно. и на этом он не остановится, пока не сломает сережу окончательно, привязав его к себе не только за веревку, но и за душу.***
сегодня, впервые за весь месяц своих мук, сережа спокойно находился в социуме людей. да, прикованный наручниками к сплитовому больному юноше, но все же. свежий воздух разрезал легкие, что устали дышать лишь пылью и сыростью в том подвале. и он искренне надеялся, что больше никогда туда не вернется. светлые каре-зеленые глаза отчаянно цеплялись за все вокруг сквозь стекло движущегося по городской дороге корвета. он надеялся, что не в последний раз видит голубое небо и яркое ноябрьское солнце, что слепило своими лучами. — о чем задумался? — курсед не смотрит на него, в упор увлечен дорогой, перекладывая ладонь с руля на его костлявое колено и нежно поглаживая. — наверное опять о том, какой я ненормальный псих, и как тебе хочется сбежать? — нет, — сухо подает акума и усмехается, глядя пустым взглядом на панель автомобиля. — я думал о том, солнце сегодня такое яркое, такое теплое..надеюсь, я еще увижу его до того, как умру в муках. — юноша поджимает бледные губы. — увидишь, не неси ерунды. мы можем выходить с тобой на прогулки, держаться за ручки и целоваться, я же не зверь какой-то, — на последние слова он слышит отчаянный смех жертвы, отчего изгибает бровь, оборачиваясь с улыбкой на акуму. как же давно он не слышал этого прекрасного, ласкающего слух смеха. — что? — да.., ничего, — унимая свой истерический смех, черноволосый утер слезинку, опуская взгляд, сцепленная наручниками рука дернулась, а после поверх его костлявой ладони легла широкая татуированная ладонь, мягко сжимающая и поглаживающая пальцами выпирающие суставы. — какое сегодня число? — 26 ноября, а что? — сплитовый перевел взгляд на дорогу, чуть притормаживая на светофоре. — а, да ничего, — начинает высчитывать дни, путаясь в числах и днях недели, все же с трудом, кое-как, насчитав примерное количество дней. значит, со дня его похищения прошло около трех недель, а может чуть больше. поджимает губы, покусывая их. — у тебя же недавно день рождение было, да? девятнадцатого, да? — правильно. ты помнишь? — шмыгая носом, у курседа улыбка до самых ушей налезла от приятного чувства, что сережа все еще помнит. — так вот почему тебя не было трое суток на прошлой неделе..— юноша опускает голову, не в силах противостоять этому взгляду, в глаза он даже смотреть боится, пусть сейчас и все хорошо. — запомнил, когда еще старостой был на первом курсе. ответ не очень устроил сплитового парня, но все же, даже он был вполне лучше, чем если бы тот забыл вовсе. — ты меня не поздравил, — кидает в ответ непринужденно, вновь обращая свой взор на дорогу, когда замигал зеленый свет. — ну уж извини, блять, что не нарисовал тебе открытку, я был очень уж занят тем, что меня приковали цепями к стене, — язвительно отвечает акума, на что получает лишь звонкий квакающий смех. больше слов он не находит. минут через двадцать курсед повязывает на глаза парня повязку, бережно целует щеки, убирая из-за уха смертельный аппарат, который на деле и не был уж таким смертельным. просто акума повелся, посчитав, что действительно сможет умереть от дозы метадона за его ухом. правильная манипуляция, подобранные слова, вселяющие страх, и жертва на мушке боится сделать лишнее движение, в ужасе цепляющаяся за жизнь всеми силами. остальной путь продолжается в тишине, и лишь по приезде в загородный домик кир понимает, что акума уснул. ничего не остается кроме как занести юношеское тело в дом. они приехали в то же место, откуда и уехали. шикарный подвал, со множеством комнат, под таким непримечательным маленьким домиком, обитым деревянными панелями. небольшие окошки пропускали много света из-за своего количества на этажах. их здесь два. и сейчас маньяк поднимается по деревянной скрипящей лестнице наверх, заходя в одну из небольших комнат. укладывает уставшее тело на заправленную мягкую постель, пристегивая чужую руку наручниками к кованной спинке. оставляет в одежде, бережно накрывая тело парня пуховым одеялом и ласково целует в лоб. покидать юношу совершенно не хотелось, но были кое-какие дела, отчего, просидев перед спящим юношей около двадцати минут, наделав кучу фото в галерее со спящим сережей, курсед покидает этаж, скрываясь в коридоре подвала.***
темные брови дергаются, сомкнутые веки подрагивают, а зрачки под ними бегают из стороны в сторону. тяжелое дыхание, сопящий нос, тело ворочается в непривычно мягкой постеле. слышится скрип двери, а под босоногими ступнями скулят старые половицы. на одеяло, коем укрыт сережа, падает охапка красных роз, пара бутонов теряет свои лепестки. спящий приоткрывает глаза, осматриваясь. замечает перед собой улыбчивого юношу, что чесал свои руки. на нем неброский черный лонгслив, темные шорты, надетые поверх тайтсов, что обтягивали, в очередной раз показывая какие же худые ноги у маньяка. и сережа до сих пор не понимал, откуда у того столько звериной силы, если он почти не отличался от его телосложения, такой же худой и несуразный. — доброе, выспался? — нежным голосом произносит юноша, усаживаясь перед постелью парня на колени, смотрит ожидающе. — я принес тебе роз. тебе нравится? — густые брови дергаются, взгляд наивный и глупый. снова у него состояние совсем не обычного человека, а больше напоминает ребенка, которому скажи сейчас колкое слово и он разревется от обиды. — а? — потирая сонные глаза, парень опускает взгляд на розы, дергая уголком губ. принимает сидячее положение, замечая, что рука его вновь прикована к кровати, свободной же рукой притягивает охапку роз, перевязанную веревкой, к себе, принюхиваясь. — да, они очень красивые, — понимает, что курседа лучше не злить, ведь не знаешь, чего ожидать от него в следующую секунду. — я рад, что тебе нравится, честно, — кареглазый взбирается на постель, залезая под одеяло к юноше и укладывая голову на его груди. ласково трется о нее щекой, огибая рукой чужую грудь. за окном уже стемнело, сережа лишь рад, что не видит тех глухих стен подвала, находясь сейчас в уютной постели. неужели все меняется и его мукам придет конец? неужели, это не сон?