Бунтарь

Звук торопливых шагов эхом разносился по коридорам северного крыла, пока альфа и омега, наконец-то, не нашли единственную незапертую дверь. В прошлом служившее оранжереей, а теперь полностью заставленное вынесенной из бального зала ненужной мебелью и старыми картинами просторное помещение было погружено в кромешную темноту, когда Киллиан затащил Найджела за громоздкий книжный шкаф, пытаясь поцеловать. — Зачем ты пришёл?! — вместо этого маленький кулачок ударил альфу по груди. — Я же сказал тебе! Сказал не возвращаться! Рука занеслась для следующего удара, но Киллиан перехватил её и прижался губами к запястью: — Я не должен был оставлять тебя ещё прошлой ночью. Я просто полный идиот, малыш, извини меня! — Ты просил о двух минутах, — Найджел вырвал кисть из длинных пальцев и спешно отошёл назад, пряча стоящие в глазах слёзы. — Я тебя слушаю… — Пирожок, ну зачем ты так? — Договоришь и уйдёшь — ты обещал. — Ладно, — альфа выдохнул сквозь сжатые зубы и еле сдержался, чтобы не пнуть стоящий рядом пуфик. — Но тогда не перебивай! Не знаю, подействуют ли на тебя слова о том, как сильно я тебя люблю, поэтому лучше расскажу про наше будущее… Боже, ну хватит прятаться от меня за торшером! Я же тебя не украду! Ладно… Ты знаешь, что через неделю мы можем уплыть в Ирландию, но, наверное, я плохо объяснил, что мы будем делать потом. Думаю, сначала я познакомлю тебя со своими родителями — и, поверь, это самые добрые люди на свете. Папа сразу начнёт причитать, что ты слишком тощий, станет закармливать пирогами и ворчать: «Киллиан, ты совсем о нём не заботишься». Потом завалит подарками в виде вязаных носков, свитеров и шарфов и будет названивать пару раз в неделю, интересуясь, хорошо ли я себя веду и не нужно ли ему со мной разобраться. Первое время мы будем жить в совсем скромной небольшой квартирке. Да, согласен, это не привычный для тебя дворец, но зато ты сможешь обставить её на своё усмотрение. Так, как нравится только тебе. Хочешь розовые обои и занавески с оборками? Да пожалуйста! Я и слова против не скажу! Хочешь, чтобы мы спали под одеялом с котятами? С удовольствием! И ещё, если хочешь, я постригусь, перестану ездить на байке, накоплю денег и куплю машину, чтобы тебе было комфортнее, начну читать всякие заумные книжки и никогда не буду при тебе ругаться. Всё, что ни попросишь, пирожок! Обещаю! — Одна минута, — Найджел опустил голову, избегая проникающего в самую душу взгляда. — Я никогда не буду указывать тебе, что делать, — Киллиан решительно преодолел разделяющее их расстояние и всё-таки взял вздрогнувшего омегу за руку. — Наоборот, буду советоваться о каждом принимаемом решении, потому что мы семья — мы равны. Ах да, ещё со временем папа начнёт интересоваться, не планируем ли мы уже завести малышей… Здесь темно, но бьюсь об заклад, ты покраснел, — альфа широко улыбнулся. — Так вот, это мы начнём планировать только когда ты будешь готов, а не потому что нам нужно наплодить наследников. Поскорее выполнить супружеский, чёрт бы его побрал, долг и больше никогда не прикасаться друг к другу — наверное, именно так у вас здесь и заведено, да? — Полминуты… — Я обещаю сделать тебя самым счастливым на свете, — пальцы Киллиана уверенно подцепили край кружевной маски, снимая её с омеги, и ласково погладили по щеке. — Я сделаю всё возможное для того, чтобы ты никогда не плакал. А каждое утро буду приносить тебе в постель булочки с яблоками и корицей и будить поцелуем. Да, мелкие проблемы и всякие неурядицы у нас тоже будут случаться — куда же без них? — но мы со всем справимся, потому что мы вместе. Вместе, пирожок, понимаешь? И больше ничего не имеет значения. — Пятнадцать секунд, — Найджел всхлипнул, когда Киллиан взял его лицо в свои ладони. — Думаю, ты и сам знаешь, что ждёт тебя с Генри, и нет смысла повторять это ещё раз… Но ты уверен, что не будешь жалеть всю жизнь? Жалеть, что тебе выпал шанс всё изменить, но ты от него отвернулся? Даже не рискнул, даже не попытался… — Время вышло. — Я люблю тебя, Найджи. Этот поцелуй не был похож ни на один из предыдущих. Потому что Найджел плакал. Потому что по щеке Киллиана тоже скатилась предательская слеза. Потому что впервые за всё их знакомство руки альфы отчаянно тряслись. — А ещё мы сыграем свадьбу, — выдохнул Киллиан Найджелу в губы, и тот услышал, как сильно дрожит его голос. — Пусть небольшую, всего на несколько человек, в какой-нибудь крошечной ирландской церквушке, но это не важно — ведь там я поклянусь, что никогда тебя не оставлю, малыш. Никогда не сделаю тебе больно, никогда не обижу и не предам… — Ты был с другим прошлой ночью, — вырвалось у омеги против воли, но он тут же прикусил язык. — Что? Найджел замотал головой: — Ничего… — Пирожок. — Ты… ты целовался с другим омегой… — Да он был пьян в стельку! И вешался на всё, что движется! Между нами ничего не было и быть не могло. Найджи, мне никто кроме тебя не нужен, понимаешь? И я никогда не… Стой, — альфа резко нахмурился, — а как ты узнал про прошлую ночь? Кто тебе рассказал? — Никто… — Мне на ум приходит только один богатенький ублюдок, который шляется по притонам, — Киллиан скрипнул зубами. — Хотя вряд ли он сам поехал в настолько дрянной клуб. Нет, он… — глаза альфы расширились, — он приставил ко мне слежку? Да? Я прав? Чёрт возьми! Ну конечно! Приставил слежку и небось что-то на меня нарыл. Так вот откуда эти твои «уходи и не возвращайся»! Вот откуда эти глупые «я тебя не люблю»! Любишь! Ещё как любишь! — Не кричи… — Он угрожал не тебе, а мне, да? И ты решил, что проще прогнать, чем попытаться вбить что-то в мою дурную башку? Господи, пирожок, какой же ты глупенький… Ладно, — Киллиан снова обхватил лицо Найджела ладонями, не обращая внимания на тихие протесты и напоминания, что он обещал сразу уйти. — До отплытия корабля у нас ещё есть время. Я поговорю со своим начальником, у него большие связи, и возможно, он сможет узнать, кто именно под меня копает. Я разберусь с этим, пирожок. Обещаю. А вот в среду в три часа ночи я приду под твоё окно, и ты спустишься вниз с рюкзачком самых необходимых вещей, договорились? В среду, потому что к утру четверга мы уже должны быть в порту Ливерпуля, откуда отплывает наш корабль. Номера на мотоцикле будут липовые, в этом мне поможет другой мой знакомый. По дороге мы остановимся в Бирмингеме и даже можем заночевать там, если ты устанешь. Боже, пожалуйста, скажи, что не собираешься падать в обморок. — Я… я не… — Найджел шмыгнул носом, — я не знаю… — Голова не кружится? В глазах не темнеет? — Киллиан, послушай, — взмолился омега, стараясь не поддаваться сладости окутавшего со всех сторон запаха сочных спелых яблок, — это же просто безумный план. Безумный, дикий, сумасшедший… Ну какой побег? Ну какие поддельные номера и документы? — Нет, это ты послушай! Детали — это уже моя забота, а твоя — успокоиться и не нервничать. И доверять мне, пирожок. Пожалуйста, доверься мне, я обещаю, что всё будет хорошо. — А если не будет? Если случится самое худшее? — Знаешь, я ненамного старше тебя, — Киллиан вдруг покачал головой, — но за свои годы успел понять, что большинство людей глубоко — очень глубоко! — несчастны. День за днём они делают то, что не любят, год за годом живут жизни, которые ненавидят. А потом просыпаются однажды утром с вопросом «что же я натворил?», но исправить что-либо уже поздно. — Киллиан… — Если честно, я особо не верил в любовь, истинность и прочую романтику до встречи с тобой, — ладонь альфы легла Найджелу на затылок, мягко зарываясь в волосы, — но, когда я увидел тебя впервые — напуганного, бледного как смерть, с этими твоими огромными печальными глазами… Тогда что-то произошло. Будто кто-то зажёг свет в комнате, где много лет было темно. Боже, какой же бред я несу… — Не бред, — из груди омеги вырвался жалобный всхлип. — Не бред, я… я тоже… тоже… — Тише, малыш, — Киллиан коснулся губами солёных дорожек на его щеках, сцеловывая влагу. — Последнее, чего я добивался, так это твоих слёз. Найджел всхлипнул ещё раз, но уже намного тише: — Если Генри узнает, что мы снова виделись, тебя посадят в тюрьму. — Я и оттуда выберусь, — новый поцелуй пришёлся в подбородок. — Не шути с этим, ты не знаешь Генри. — А я и не шучу. Стоило омеге раскрыть рот, чтобы возразить, как его губы тут же оказались пойманы чужими. Не замечая недовольное мычание и слабые удары по плечам, Киллиан притянул Найджела так близко, как только мог — и вскоре омеге не осталось ничего, кроме как беспомощно цепляться за чужую рубашку и лишь изредка судорожно глотать ртом воздух. В голове Найджела замелькали картинки, яркие и быстрые, как пейзажи, меняющиеся за окном скоростного экспресса. Вот забитые татуировками сильные руки предельно нежно скользят по его талии на берегу озера в Суррее. Вот грубые цепкие пальцы с фамильным перстнем Стаффордов на одном из них больно впиваются в предплечье во время конной прогулки. Вот серые глаза Генри смотрят насмешливо и брезгливо, спрашивая о приближении течки. И вот небесно-голубые, светлые и открытые, буквально ласкают омегу, скользя по его фигуре: «какой же ты сегодня красивый». А ещё Найджел видит церковь, вернее, сразу две. Величественный старинный зал часовни святого Георга с его витражами, фресками и колоннами… И маленькую скромную церквушку ирландского пригорода, куда пришли лишь самые близкие люди. А затем спальню, большую и холодную, и широкую дубовую кровать, на которой Генри вдавит Найджела лицом в подушку и грубо возьмёт сзади, даже не пытаясь скрыть своё презрение. Но во второй спальне всё иначе. Там Найджелу в глаза будут обеспокоенно заглядывать другие, те самые небесно-голубые, в немом вопросе «всё ли хорошо?» Там сильные татуированные руки бережно прижмут к широкой груди, а шею опалит горячее дыхание. И Киллиан — с этими своими длинными спутанными волосами, мозолями от мотоциклетного руля и ругательствами, что вечно проскальзывают в речи, как бы ни старался он контролировать себя рядом с Найджелом; Киллиан, которого никогда бы не одобрил ни Адриан, ни Бенедикт — сделает всё, чтобы его омеге не было больно, страшно или неловко. — Ты понимаешь, что случится, если нас поймают? — Найджел сам не узнал свой хриплый голос. — Понимаешь, что тогда мы никогда больше не увидимся? Даже на минуту! Даже издалека! Меня начнут круглосуточно охранять, следить за каждым моим шагом, поставят решётки на окна, а может, даже и запрут в комнате! — Я понимаю. Поцелуи, совершенно беззастенчиво скользящие по шее, уже давно прекратились, и теперь на привыкшего к темноте омегу пристально смотрели всё те же голубые глаза. — Я понимаю, малыш, — выдохнул Киллиан, погладив его по щеке, — но умоляю тебя, доверься мне. Знаю, что это сложно и страшно, но прошу тебя… Просто верь. Найджел болезненно зажмурился. Тёплые руки на талии, длинные пальцы, ласково перебирающие волосы, и запах яблок, заставляющий забывать обо всём на свете — это сводило с ума отчаянно и бесповоротно. Верить. Верить Киллиану. Который снова захватил в плен его губы, вынуждая вот-вот признаться, что Найджел и правда хотел бы сбежать — прямо сейчас, прямо с этого ненавистного бала и опостылевшего дома. И омега уже был готов это сказать, как вдруг в коридоре послышался невнятный шум. Быстрые, стремительно приближающиеся шаги, а вскоре и скрип старых дверных петель дали понять, что кто-то вошёл в давно заброшенную хозяевами оранжерею. — Ну и где носит этого мальчишку? — прозвенел в темноте раздражённый голос Адриана. — Не сквозь землю же он провалился, в самом-то деле… Сердце барабанило в грудной клетке так, будто намеревалось её проломить. Найджел практически перестал дышать. Замер и Киллиан, крепко прижимая омегу к себе, стараясь как можно более незаметно слиться с громоздким книжным шкафом, закрывающим их от незваных гостей. — Ты слишком себя накручиваешь, — заговорил второй знакомым хриплым басом. — Насколько я знаю, он не выходил из дома. Глаза Найджела расширились от удивления: Джефферсон. — Накручиваю… — устало выдохнул Адриан. — Я уже неделю толком не сплю из-за этой свадьбы. Какое-то… предчувствие, что ли? Хоть бы скряги Стаффорды ничего не выкинули. — А могут? — Не знаю. Заявят, что приданого недостаточно? С них станется. Да ещё и эти звонки с угрозами… — Он опять звонил?! — Джефферсон неожиданно рыкнул. — Опять… И опять ни малейшей зацепки, кто это и откуда у него те несчастные фотографии. Если они всплывут, то… Господи, не хочу даже думать об этом. Остаётся только платить и верить в хоть какую-то порядочность этого ублюдка. — Я ещё раз подниму старые связи и попробую что-то разузнать, оставь это мне. А тебе нужно расслабиться — ты себя совсем не жалеешь… — Не здесь, — голос Адриана вдруг странно осип. — Здесь никого нет. — Но там в зале… — В зале все слишком заняты танцами и поеданием закусок, чтобы заметить твоё отсутствие, — бас Джефферсона понизился до шёпота. — Ну же, Адри, у нас так редко выпадает шанс остаться вдвоём. Найджел чудом сдержал потрясённый вздох, услышав очевидный звук поцелуя. — Джеффри, прекрати… — сдавлено прохрипел Адриан. — Но ты же не хочешь, чтобы я прекращал… — Вдруг кто-то зайдёт? — Никто сюда не зайдёт. Как же тебе идёт этот костюм… — Бьюсь об заклад, Бенедикт даже не заметил, что я переоделся, — омега горько усмехнулся, но тут же ахнул. — Дже… Джефф… что ты… Боже! — Не думай сейчас ни о ком, прошу. Выкинь все мысли из головы хоть на пару минут. — Мы должны возвращаться и… и найти Найджела… Джеффри, если ты продолжишь, я снова разрыдаюсь и выйду отсюда с красным носом! — Ну что я могу сделать, чтобы ты больше не плакал? — Повернуть время вспять? — Адриан усмехнулся ещё раз. — Вернуть мои восемнадцать, когда у меня не было ни мужа, ни сына? Пожалуйста, хватит… Лучше встретимся завтра ночью на нашем месте. Я не могу, когда Бен прямо за стеной… Способность дышать вернулась к Найджелу только когда дверь закрылась, а гулкие шаги папы и капитана охраны затихли в коридоре. — Ушли, — чуть слышно заметил Киллиан, осторожно поворачивая лицо омеги к себе. — Слава богу, что здесь всё настолько пропахло пылью, и они нас не почувствовали… Ты в порядке? Сильно испугался? До боли закусив губу, чтобы сдержать слёзы, Найджел покачал головой: — Он… он… Как он мог? Как он мог предать отца? — Постой, отца? Так это был твой… твой папа? — Всё, чему он меня учил, — с губ омеги сорвался всхлип, — про достоинство, честь, долг и верность… Получается, для него всё это ничего не значит? А мы с отцом — обуза? — Найджи, я уверен, он не имел в виду, что вы для него обуза! Конечно же, он тебя любит! Все родители любят своих детей. — Ты судишь по своим родителям, а он… Господи, ещё и с Джефферсоном, — Найджел ощутил, как ноги задрожали, но Киллиан тут же подхватил его, усаживая в ближайшее выцветшее от старости кресло. — Он ведь с нами уже больше десяти лет. Неужели всё это время они… они… Прямо у отца за спиной! Боже, Киллиан, как он мог? Как он мог?! Драгоценные камни всё так же сверкали в браслетах омег и запонках альф, вальсирующие пары по-прежнему кружились по залу в такт нежной классической мелодии — и ни один человек не заметил, как невысокая фигурка скользнула внутрь через приоткрывшуюся боковую дверь. — Ходил к мистеру Симмонсу за таблеткой, — быстро ответил Найджел на вопрос Адриана, жестом подозвавшего его к себе менее чем минуту спустя. — Ты же ходил к нему перед балом. — Да, но головная боль всё равно не прошла. Адриан только недовольно дёрнул плечом: — Ладно, просто предупреждай заранее — чтобы тебя потом не приходилось искать. — Хорошо. И, папа… — Что? — У тебя… — омега покраснел, но заставил себя выдавить, потупив взгляд. — У тебя расстёгнута верхняя пуговица. Шесть дней до свадьбы. Четыре дня до отплытия корабля из Ливерпуля. И два часа до рассвета, означающего конец ночи, за которую Найджел ни разу не сомкнул глаз. «В среду», — шепчет Киллиан прямо ему в губы, перед тем как исчезнуть в направлении служебных помещений, — «я буду ждать тебя под окном». — В среду, — повторяет Найджел в тишине тёмной спальни, тогда как перед глазами стоит фотография прадедушки и его прощальное письмо. «Реджинальд всё про нас узнал… Мы больше никогда не сможем увидеться… Я попросил слугу передать тебе это письмо и сейчас держу у виска револьвер…» — Хватит… — выдохнул омега, быстро поднимаясь с кровати. Ледяная вода охладила горящее лицо, но не помогла утихомирить пожар в мыслях. Поговорить с кем-то более мудрым, опытным или хотя бы просто смелым казалось жизненной необходимостью. Но как связаться с Бенджамином Найджел не знал, а прийти к родителям было равносильно подписанию собственного смертного приговора. Странная идея возникла внезапно — как гром среди ясного неба и роилась в уме целых два дня, пока приближение среды не стало ощущаться так явно, что руки Найджела уже даже не переставали дрожать от волнения. — Я хотел бы купить Генри подарок, — произнёс омега настолько ровно, насколько только мог, но тут же стушевался под внимательно-удивлённым взглядом папы. — Возможно… возможно, присмотрю что-то достойное в «Сотбис»? Как ты считаешь? Адриан всё так же удивлённо пробежался глазами по съежившемуся сыну, но затем неожиданно кивнул: — Хорошая идея. Вижу, ты обдумал наш разговор в Уайтфилде. Антикварные картины в позолоченных багетах сменяли одна другую на стенах длинных коридоров аукционного дома «Сотбис», пока Найджел всем телом чувствовал, как гувернёр дышит ему в затылок, неотступно семеня на полшага позади. — Приятно снова вас здесь видеть, виконт, — секундная растерянность в мимике мистера Броутона быстро сменилась улыбкой, когда он встал из-за своего массивного письменного стола и подошёл к омеге, чтобы поцеловать руку. — Прошу, присаживайтесь. Желаете что-нибудь выпить? — Да, — с несвойственной ему готовностью закивал Найджел, искоса поглядывая на опустившегося на соседний стул гувернёра, — чай, пожалуйста. — Лесли, будьте добры, две чашки чая с бергамотом мне и юному виконту, а его спутнику — улун, — проговорил альфа в селектор и снова улыбнулся гостям. — Очень освежает. Чем я могу вам помочь? Омега невольно стиснул пальцы на коленях: — Я буду невероятно признателен, если вы подскажете мне кое-что. «Помните, как вы ни с того ни с сего рассказали мне о герое картины, который всю жизнь сокрушался, что предпочёл славу воина любимому омеге? Вы ведь заговорили со мной не просто так? Я в ловушке, мистер Броутон… Я без понятия, что делать, и мне даже не у кого спросить совета…» — Я думал сделать подарок своему жениху, — голос омеги прозвучал совсем тихо, — но не могу ничего выбрать. — Вашему жениху? — Найджелу показалось, что альфа на секунду нахмурился. А, может, и просто показалось. — Выбирать следует в зависимости от того, чем увлекается лорд Генри. — Думаю, ему нравится… — Прошу прощения, — в приоткрывшихся дверях появился секретарь с подносом в руках, — ваш чай. Найджел опустил глаза. Рассматривая свои сложенные на коленях ладони, омега ждал, пока ароматный напиток будет разлит по чашкам, и думал, зачем он вообще сюда пришёл — как вдруг сбоку послышался истошный вопль гувернёра: — Ай! — Ой, мне так жаль! — тут же затараторил секретарь, с ужасом глядя на мокрое пятно, растекающееся по строгому костюму беты. — Я такой неловкий! Давайте я отведу вас в уборную? — Примите мои извинения за этот неприятный инцидент, — Броутон поднялся на ноги. — Лесли отведёт вас в уборную и поможет привести себя в порядок. Стоило двери щёлкнуть, как Найджел почувствовал на себе пристальный взгляд. — Не беспокойтесь, он не был горячим, — внезапно произнёс альфа, и омега непонимающе поднял брови. — Прошу прощения? — Улун, — Броутон улыбнулся неожиданно виновато. — Это наше с Лесли кодовое слово, чтобы выпроводить слишком назойливых посетителей. Глаза Найджела округлились: — То есть… — Да. Я решил, что вы бы предпочли поговорить наедине. Виконт Эддерли, у вас точно всё в порядке? — С чего вы взяли, что это не так? — омега сконфуженно уставился на свои колени. — Прежде вы ни разу ко мне не приходили. Или вас действительно привели сюда поиски подарка для лорда Генри — в чём я почему-то сильно сомневаюсь — или что-то всё-таки произошло. — Почему вы заговорили со мной? — слова сами слетели с языка, когда Найджел поднял на альфу несмелый взгляд. — Тогда, после аукциона. Почему показали ту картину? — Но на что я никогда не жаловался, виконт, так это на зрение. И я уверен, что в тот вечер видел вас плачущим. — Простите, — омега снова уткнулся в свои колени, — простите за этот странный вопрос… Мне просто больше не с кем поговорить, и я… Нет, простите, — он непроизвольно сжал пальцы в замок, — не стоило вообще сюда приходить. Наверное, это всё нервы перед свадьбой… В чём дело? Найджел был вынужден снова посмотреть на Броутона, когда помещение вдруг заполнил негромкий бархатистый смех. — Простите, виконт, — альфа медленно покачал головой, всё ещё продолжая тихо смеяться, — вы не поверите, но у меня возникло чувство, что сейчас передо мной сидит восемнадцатилетний Адриан Сомерсет. Да, именно так он тогда и сказал… Слово в слово: «нервы перед свадьбой»… — Что? — омега рефлекторно выпрямился на стуле. — Постойте, вы… Что вы имеете в виду? Странное подобие улыбки — задумчивой и печальной — мелькнуло на лице Броутона, прежде чем он потянулся к внутреннему карману своего двубортного пиджака и, достав тонкое кожаное портмоне, осторожно вытащил оттуда небольшую карточку. — Возьмите, — заметно потрёпанное временем фото легло Найджелу в пальцы. С фотографии на него смотрел юный омега, улыбающийся и счастливый — лишь разрезом лукавых лисьих глаз и острым подбородком отдалённо напоминающий того виконта Адриана Эддерли, которого Найджел знал всю свою жизнь. — Нам здесь по семнадцать, — послышался над ухом голос приблизившегося Броутона, и омега перевёл взгляд на запечатлённого рядом с Адрианом альфу. — Как раз перед его помолвкой в день совершеннолетия. — Так вы были друзьями? — Найджел не мог объяснить, почему его глаза увлажнились при виде такого молодого папы. — Но он никогда ничего не упоминал. Хотя, он не упоминал не только это… — Дружили с самого детства. Но потом с ним обручился ваш отец. Достойный и добрый человек… — И из-за брака дружбе пришёл конец? — Дружбе пришёл конец ещё за три года до него, — неожиданно быстро проговорил Броутон. — Возможно, я был слишком неосмотрителен, чтобы позволить ей перерасти в нечто большее с моей стороны. Но одновременно с этим слишком труслив, чтобы перестать держать всё в тайне. Увы… Фотография чуть не выпала у Найджела из рук, а грудь сдавило от странного чувства. — Вы… вы любили его? — чуть слышно прошептал омега. — Я до сих пор ношу его фото, — Броутон горько усмехнулся. — Не переживайте, виконт, он ничего об этом не знает. — Но это же ужасно… — Нет, не ужасно, — брови альфы нахмурились на переносице. — Я думал так же двадцать лет назад, даже уехал в Париж изучать историю искусств, пытаясь сбежать от несчастной любви. Но не смог. Вернулся и теперь, проводя каждый аукцион, всеми силами заставляю себя не смотреть только на одного-единственного омегу… Но это не ужасно, Найджел. Простите, могу я звать вас Найджелом? Это не ужасно, потому что любовь в первую очередь делает сильнее того, кто любит — кто отдаёт, а не берёт. Да, открывая своё сердце другому, мы не знаем, разобьют его или нет — по воле человека или Бога, когда любимые покидают нас вне зависимости от их желаний. Любить по-настоящему всегда страшно. Но ещё, любить — значит быть смелым. И та смелость, которую мы обретаем, делясь с кем-то своей любовью, пусть даже тайно, наполняет нас невиданной силой. К сожалению, тогда я был смелым недостаточно, чтобы что-то изменить… — Но что можно было изменить? — наконец-то спросил Найджел, осознав, что в уголках глаз давно скопились слёзы. — Что можно изменить, если он уже был обручён? Броутон развёл руками: — Если мы не меняем свою жизнь, жизнь рано или поздно меняет нас. — Что это значит? — Помните, я сказал, что вы похожи на Адриана больше, чем думаете? Очень похожи. Взглядом, улыбкой, тембром голоса… На Адриана двадцать лет назад. Жизнь очень его изменила… Это общество обречено быть несчастным, не давая людям совершать их собственные ошибки. Беда не в том, чтобы выбрать партнёра на эмоциях, а в том, что таким как вы и Адриан не дают этого выбора. Никакого. Ошибаться — часть природы. На ошибках учатся. Омега опустил голову: — Иногда ошибки стоят слишком дорого. — Иногда ошибки стоят того, чтобы их совершать. Сейчас я жалею, что не попытался, не попробовал… Что именно? Без понятия. Украсть Адриана и увезти во Францию? Звучит в духе романов девятнадцатого века, но кто знает, как бы всё сложилось? Наш мир полон невысказанной любви, Найджел. Он полон её… «Уже еду к тебе, малыш. Пожалуйста, не нервничай и не накручивай себя». Говорят, дети обречены повторять ошибки своих родителей. Но на самом деле это выбор детей. Говорят, то, чего мы боимся больше всего, обязательно настигнет нас, если мы не посмотрим этому прямо в глаза. «Очень хочу, наконец, поцеловать тебя за пределами Лондона. Как настроение? Готов?» Заранее собранный рюкзак был спрятан под кроватью, а приглушённый экран едва освещал тонущую в темноте спальню. Говорят, сложнее всего — сделать первый шаг многомильного пути. Говорят, дойдя до самого конца, люди смеются над страхами, мучившими их в начале. «Готов», — напечатал Найджел дрожащими пальцами и прижал к груди телефон.