Бунтарь

Гиацинты, белые лилии, цветы плюща и мирт. По словам флориста, именно они были в свадебном букете принца Эдварда, символизируя дружбу и нежную привязанность. И теперь все омеги лондонского бомонда мечтали пойти под венец, держа в руках исключительно эти цветы. Дружба и нежная привязанность… А ещё мир в семье и почему-то тишина — та самая, что царила в особняке все девять месяцев после свадьбы, медленно, но верно сводя юного омегу с ума. — Я думал, мы позавтракаем вместе, — он замер в коридоре на пути в столовую, видя торопливо сбегающего по лестнице мужа. — Много дел в Парламенте, — альфа обернулся лишь на секунду, чтобы одарить намёком на виноватую улыбку. — Прости, сегодня снова буду поздно. Не скучай, хорошо? Ребёнок тревожно толкнулся в животе, и, положив руку поверх вязаного кардигана, Адриан обречённо выдохнул: — Хорошо… Девять месяцев абсолютной тишины. Девять месяцев в громадном и холодном особняке — теперь его особняке. Говорят, юнцы счастливы, потому что обладают временем, но вместе с тем глупы, постоянно опасаясь куда-то не успеть. — Есть вероятность, что скоро я буду звать своего сына виконтом Эддерли, — лорд Сомерсет, высокий светловолосый омега смотрел на замершего Адриана сверху вниз. — Виконт Бенедикт приходил ко мне просить твоей руки. — Виконт? — сердце подскочило к горлу: на такое Адриан и надеяться не мог! Был уверен, что его отдадут какому-то лорду или барону… Но чтобы самому виконту! — Папа, ты ведь согласился? Ты ведь согласился, да? — Разумеется, — лорд Сомерсет улыбнулся сдержанно и благосклонно. — О помолвке объявим через неделю, в день твоего рождения. Молодость счастлива, потому что обладает способностью видеть прекрасное. Молодость глупа, потому что считает, что знает всё. — Он старше на шестнадцать лет? — Чарли Броутон, верный друг и преданный товарищ чуть заметно нахмурил брови, сидя рядом на лавочке на берегу заросшего водяными лилиями пруда. — И ты вообще хоть раз его видел? Фотографии не в счёт! — Два раза, — нервно заломив пальцы на руках, кивнул Адриан. — Мы разговаривали, всё было очень… мило. Он умный и обходительный, настоящий джентльмен. Ну а возраст… Альфа может быть старше омеги, в этом нет ничего такого! — Не знаю. Он выглядит таким… — Каким? — Сухарём. Старым сухарём. — Мне кажется, это только снаружи, Чарли. И ещё кажется, что он правда меня любит… — Сколько раз, говоришь, вы виделись? Два? — Для того, чтобы влюбиться, достаточно и одного! — обижено насупился Адриан, и Чарли тихо усмехнулся. — Ладно, согласен. Чтобы влюбиться в тебя — достаточно. Свадьбу по традиции сыграли за неделю до течки. Адриан уже испытывал нарастающий внутри томный огонь, когда на его палец скользнуло обручальное кольцо, а губ коснулись невесомым поцелуем прямо перед церковным алтарём. — Вы очень красивы, — низкий голос мужа до сих пор звучал до дрожи непривычно в вечерней темноте старомодной гостиной, когда они наконец-то остались одни. Бенедикт Эддерли. Высокий крупный альфа с серьёзными тёмными глазами, глядя в которые Адриан чувствовал себя совсем маленьким мальчиком, возвышался над ним почти на полторы головы. — Я… — омега предательски запнулся, но тут же попытался взять себя в руки. — Я должен пройти в спальню и… ждать вас там? — Что? Ох… — Бенедикт выглядел неожиданно растерянным. — Знаете, Адриан, я ведь всё понимаю, — он улыбнулся одними губами. — Так что будьте спокойны — до особых дней я вас не трону. Несколько суток после бракосочетания прошли в одиночестве личной спальни, неловких встречах с мужем за обедом в столовой и таких же неуклюжих разговорах во время совместных коротких прогулок по саду. Только на шестой день, когда ближе к ночи Адриан ощутил охвативший всё тело жар, слуги торопливо отвели его в комнаты Бенедикта. — Вы так красивы, — снова прозвучало с каким-то непонятным омеге сожалением, и тяжёлые руки альфы осторожно опустились на прикрытые лишь тонкой кружевной рубашкой плечи. — Прилягте на кровать. Это была вторая его течка. Первая началась с большим опозданием и протекала так легко, что отец Адриана всерьёз заволновался, сможет ли сын когда-то забеременеть, но врачи заверяли: сможет. Сейчас, в кажущейся слишком большой и холодной супружеской постели, Адриан делал всё так, как его учили. Лёг на живот, приподнял бёдра и, уткнувшись лбом в сложенные перед собой ладони, ждал. Ждал, пока в гробовой тишине спальни слышался только звон расстёгиваемой пряжки и тихое шуршание одежды. Бенедикт не проронил ни слова, когда омега почувствовал, что матрас рядом прогнулся под чужим весом. Продолжал молчать, медленно и неожиданно бережно задирая до талии прикрывающую ягодицы Адриана тонкую рубашку. И также молчал, осторожно проведя пальцами между мягких половинок, а затем и неспешно растягивая испуганно сжавшееся узкое отверстие. Лишь наконец-то навалившись сверху и толкнувшись в горячую тесноту молодого тела, альфа позволил себе глухо рыкнуть — но больше ничего. Только ужасная неловкая тишина, в которой раздавалось только хлюпанье смазки и шлепки бёдер о голые ягодицы — и в которой Адриан молил все высшие силы, чтобы Бенедикт произнёс хоть что-нибудь, чтобы уменьшить это почти физически удушающее смущение. Узел внутри разбух совершенно неожиданно, хоть омега и знал, что так должно произойти. Он затравленно вскрикнул от незнакомой ранее сладкой боли, едва анус запульсировал и сжался, повинуясь первобытной природе, но в следующий миг застонал ещё раз — клыки альфы пронзили брачную железу. — Тише, тише… — ухо опалил шёпот, и на секунду Адриану показалось, что чужие губы дотронулись до мочки. — Простите… Это скоро закончится. Простите… — Если хотите, — омега сам не понял, как у него хватило смелости открыть рот — вероятно древние инстинкты шептали, что в момент сцепки его власть над альфой сильна как никогда, — вам необязательно обращаться ко мне на «вы» в это время. И не только в это. Если, конечно, вы не против… В спальне снова воцарилось молчание, но затем в шею засмеялись хрипло и тепло — так, что Адриан воспрянул надеждой: он будет счастлив с этим альфой, обязательно будет; это всего лишь их первый раз, который часто бывает зажатым и неловким. — Да, вы правы, — Бенедикт как-то нерешительно погладил омегу по волосам. — Вернее, ты… «Беременность» — гласило заключение семейного андролога, и Адриан непроизвольно сжал пальцы до побеления костяшек, сидя напротив врача: — Это точно? Вы уверены? — Абсолютно. Через восемь месяцев у вас будет ребёнок. Ребёнок. Он знал, что это означает — думал, что знал. Однако, когда через отмеренный срок и двенадцать часов трудных, кажущихся бесконечными родов ему на грудь положили кричащего мокрого младенца, Адриан внезапно болезненно зажмурился и отвернулся к белой пустой стене: — Не надо… Уберите его, прошу… Не сейчас… Потом… Но потом ничего не изменилось, и пришедший после звонка обеспокоенного Бенедикта отец с силой схватил бьющегося в истерике Адриана за плечи: — Я тоже родил тебя в восемнадцать! Хватит реветь! Возьми его на руки и покорми в конце концов! — Пусть слуги его кормят! Я не буду! Не буду! Ребёнок плакал не переставая, но Бенедикт, казалось, совсем этого не замечал. Он приходил к сыну каждые полчаса, несмотря на обилие бумажной работы в своём кабинете, и проводил, склонившись над кроваткой, по десять минут кряду: то просто глядя на младенца, то придерживая для него бутылочку с детской смесью. — Хотя бы посмотри на него, прошу, — всегда спокойный голос альфы звучал теперь тревожно и взволновано. — Он такой красивый — совсем как ты. Пусть его будут звать Найджел. — Найджел? — первое слово, которое выдавил Адриан за несколько часов. — Не знаю… Немного старомодное имя. — Означает «ангел». Так звали моего папу. — Называй, как хочешь… Следующая течка началась запоздало, через четыре месяца после родов, и ощущалась ещё слабее, чем обычно. Если бы не смазка и слегка сгустившийся запах, никто бы и не понял, что Адриан вошёл в свой цикл. — Пожалуйста, скажи мне правду, — лба омеги внезапно коснулись невинным поцелуем, а тёмные, будто бы уставшие от собственной мудрости глаза взглянули в его голубые с нежностью и пониманием. — Ты хочешь этого? Твой запах не такой яркий, и я подумал, что, если тебе не больно или дискомфортно… — запнувшись, Бенедикт смущённо улыбнулся. — Прости, я не знаю, что испытывают омеги в такие дни. Но если у тебя нет необходимости в альфе, то знай — я ничего от тебя не требую. Ты уже подарил мне сына — на большее я и надеяться не смел. Что-то внутри гадко заскребло, а затем скрутилось в узел. В том, что течку без альфы Адриан перенесёт легко, и сомневаться не приходилось. Его беспокоило другое: значило ли это, что теперь они и вовсе перестанут делить постель? Омега потупил взгляд: — Если я не нравлюсь тебе после беременности или… — Боже, Адри, — сильные руки притянули к себе за талию, но объятия Бенедикта получились скорее по-отечески надёжными, чем страстными. — Нет, конечно, нет. Просто знай, что ты уже выполнил супружеский долг, — альфа отстранился, снова лишая своего тепла, — и больше не обязан… делать сам понимаешь что. Машинально запахнув струящийся шёлковый халат поплотнее, омега лишь рассеянно кивнул. — Это нормально, — на следующий день отец только равнодушно пожал плечами, поставив фарфоровую чашку на блюдце. — Бенедикт важная персона в Палате Лордов, на нём много ответственности, он сильно устаёт. — Я думал, омеги и должны… — Адриан вспыхнул, — помогать альфам снять усталость. Разве нет? — Омеги должны рожать наследников! — недовольно фыркнул лорд Сомерсет. — А твой Бенедикт может и просто не хотеть. Ему уже почти сорок — альфы устроены иначе, чем омеги. Да он и не обязан удовлетворять твои потребности, раз течки стали такими слабыми. Что там говорят врачи? Шансы забеременеть во второй раз малы? Знаешь, Адри, расти своего сына и не забивай голову ерундой… Плотские утехи — это самая бессмысленная вещь, которую создал Творец. Радуйся, что ты понял это сейчас, а не после того, как потратил добрую часть жизни, ублажая мужа. Первым стал барон Карлтон. Высокий светловолосый альфа с дурманящим голову запахом граната и чарующим душу хриплым голосом. Конечно, Адриан знал, что у него есть муж. В высшем обществе все, как муравьи под микроскопом, закрытые в одной банке — но это приходилось только на руку. Карлтон был заинтересован в сохранности их интрижки не меньше самого Адриана. А ещё он был громким. О да, он был очень громким. — Прости, Адри, — тяжело вздохнул Бенедикт, погладив его по руке. — Ты не скучаешь здесь один? Может, тебе стоит встретиться с друзьями? Омеги часто собираются вместе. С Бенедиктом они виделись всё реже. Палата Лордов готовила очередной законопроект, и, сутками напролёт пропадая то в Парламенте, то в своём домашнем кабинете, редкие свободные минуты альфа проводил с ребёнком, удостаивая мужа лишь невинным поцелуем в лоб, усталой улыбкой и словами «сладких снов». — Может, ты сходишь куда-нибудь? — Бенедикт снова погладил Адриана по запястью. — Пообщаешься со знакомыми? Первый выход в свет стал подобно целой бутылке игристого вина, выпитой на полуголодный желудок во время бала: пьянил, дурманил и возбуждал. Ведь, действительно, ничто на свете не могло сравниться с этим взаправду опьяняющим ощущением — ощущением, когда все взгляды прикованы к нему. Адриан слышал, как омеги за спиной шептались о его точёной, даже после родов, фигуре. Замечал, каким заинтересованным и шальным огнём загораются глаза якобы чопорных и благородных альф. И знал, как завидуют ему первые и желают его вторые. Прожигающий насквозь взгляд барона Карлтона он почувствовал ещё затылком, а обернувшись, тут же встретился с самоуверенной хищной улыбкой. — Рад, что вы вернулись к нам, виконт, — альфа приблизился вальяжным шагом, демонстрирующим высокую стать и силу крепкого молодого тела. — Лондонское общество многое потеряло после вашей свадьбы. — Прошу прощения, — омега невольно попятился назад, — боюсь, мы не представлены. — Верно, но я запомнил вас ещё на прошлогоднем балу дебютантов, — Карлтон наклонился ближе, будто рассматривая настенную лепнину за спиной у покрывшегося мурашками Адриана, и томно прошептал. — И больше года не мог перестать о вас думать — разве это не важнее скучного официоза и церемонных представлений? Альфа овладел им на полу тёмной библиотеки между высокими стеллажами, хрипло рыча в ухо невиданные доселе пошлости и крепко держа его за горло. Домой Адриан вернулся на ватных, негнущихся ногах, когда Бенедикт уже давно спал, и собрал всю выдержку в кулак, ожидая, пока слуги помогут ему раздеться. Лишь заперевшись в ванной, он позволил себе упасть на колени и сдавленно зарыдать, закусив костяшки пальцев. Он не хотел, чтобы всё так вышло. Не хотел испытывать жгучую вину, глядя утром мужу в глаза. Не хотел всем телом содрогаться, словно в ожидании удара, от обыкновенных невинных поцелуев Бенедикта в лоб. Он не хотел… — Может ты останешься сегодня дома? — в мраморной прихожей омега отчаянно вцепился в большую сильную руку. — С Найджелом посидят няни, побудем вдвоём — только ты и я. Мне так тебя не хватает, Бен… Я так соскучился… — Адри, — и снова он — короткий поцелуй в лоб, — ты же знаешь, что я должен идти. Моё положение накладывает на меня определенные обязательства. Прошу, не обижайся, пожалуйста. Может, встретишься сегодня с Артуром Дастинвиллем? Его муж состоит со мной в Палате Лордов и сказал, что Артур как раз ждёт ребёнка. Ты мог бы поделиться своим опытом и взять Найджела, чтобы он с ним пообщался. Адриан встретился с Артуром Дастинвиллем и даже принёс с собой сына. Но дома сразу отдал того няням, а сам спустился в винный погреб, чтобы, поднимаясь обратно в спальню с уже початой бутылкой Каберне, скользить презрительным взглядом по потемневшим от времени стенам ненавистного особняка. Дом и Бенедикт были словно одним целым: большие, монументальные, преданно хранящие в своих холодных каменных сводах не одну многовековую традицию и требующие того же от других. Бутылку Адриан осушил за вечер, пока хаотично составлял в блокноте список того, что намеревался исправить в ближайшее время. Уволить старого дворецкого, пожилого глуховатого шотландца-бету и найти на его место кого-то порасторопнее. Сменить к чёртовому дедушке эти ужасные столетние обои и обновить всю мебель в гостиных. Но для начала пойти на приём в Королевскую Оперу в следующий четверг. Бен, как всегда, будет занят и не сможет, но Адриану теперь нет никакой разницы. На его пальцах, шее и запястьях сверкали чуть ли не все сапфиры, которые завалялись в шкатулках, а костюм сидел так тесно, что дышать становилось тяжело — но восхищённые взгляды и завистливые полуулыбки оправдали бы и куда большие жертвы. Вторым стал граф Морвиль. Не особо высокий, не слишком-то красивый — даже его запах базилика казался до ужаса посредственным — однако он боготворил Адриана, как если бы тот был редчайшим произведением искусства. Омега упивался восторгом в чужих глазах и, когда они, впервые оставшись наедине, неспешно потягивали Бордо, пьянел не столько от вина, сколько от чужого благоговения перед его красотой. Морвиль оказался тошнотворно нежным: снимал одежду с Адриана раздражающе медленно, дотошно осыпал поцелуями каждый открывшийся сантиметр молочной кожи и даже зацеловал все пальчики у омеги на ногах. Тогда-то Адриан и ощутил собственную власть. Вдруг опрокинув альфу на спину, теперь уже он оказался сверху, и, сжав чужие бёдра своими, сам направил в себя твёрдый пульсирующий член. Морвиль жалобно заскулил от наслаждения, но Адриан этого уже не слышал — неторопливо раскачиваясь взад-вперёд, он лишь неотрывно смотрел на собственное отражение в громадном напольном золочёном зеркале, стоящем в не менее огромной графской спальне. Он был прекрасен. «Божественен, великолепен» — как выстанывал сейчас сам под ним якобы превосходящий его по силе самец — и эти жалкие всхлипы удовольствия были тому лучшим подтверждением. Он был прекрасен и мог заполучить любого. Любого, кроме своего законного супруга. До того момента как Найджел произнес первое слово, Адриан успел побывать в объятиях лорда Ганновера, графа Бофорта и самого герцога Пемброка, а ещё перейти с вина на более крепкий шерри — теперь уже традиционно выпиваемый каждый вечер перед сном. Всё кружилось в водовороте, затягивая на дно, с которого омега сам не знал, хотел ли выплывать. Ведь если поднимется, то на сушу — к холодному равнодушному мужу, переставшему даже целомудренно целовать его в лоб. — Бен? — Адриан всегда стучал в кабинет, но не сейчас. Большой дубовый стол был полностью завален бумагами, и торопливо ищущий что-то среди них альфа даже не поднял взгляд. — Бен, можно тебя на секунду? — Я занят. — Бен, посмотри на меня. — Не сейчас. Позже. — Бен! Тот раздражённо вскинул голову, держа стопку документов, и тут же растерянно выпустил их из рук: — Ад… Адри… Господи, ты что вообще творишь?! — Бенедикт торопливо опустил глаза, чтобы не смотреть на супруга — который в этот момент, изящно поведя плечами, небрежно скинул с них шелковый халат, оставаясь в одном только непозволительно маленьком кружевном белье. — Быстро прикройся! А если кто-то войдёт?! — Кто сюда войдёт, если кабинет твой? Да и пусть заходят! Я твой муж! — Боже, Адриан! — бессильно зарычал Бенедикт, запуская пальцы в волосы, но в следующую секунду ринулся к омеге, чтобы поднять упавший на пол халат и надеть его обратно. — Я слышал, что после родов у омег случается депрессия — через год или даже раньше… Но, Адри, — тёмные, слишком старые для четвёртого десятка лет глаза смотрели с тоской и разочарованием, — у нас ведь всё так хорошо. Твои течки давно не идут, мы не во власти собственной природы и можем заниматься более важными делами. Зачем тогда что-то менять? Найджел взрослел, и его первые шаги стали неожиданной радостью для Адриана. С каждым месяцем во взгляде крошечного омеги появлялось всё больше осмысленности, а речь наполнялась новыми словами и наивными вопросами. Иногда Адриан долго сидел в кресле, неловко наблюдая за играющим с нянями, а затем и читающим по слогам книжки с гувернёрами сыном, и пытался увидеть в нём хоть что-то, способное вселить в сердце надежду. Но даже глядя в ангельское детское лицо, будущее казалось таким же пугающим и холодным, как стены нелюбимого особняка и поведение всё больше отдаляющегося Бенедикта. — Боже, Чарли, я так хочу сделать из этого склепа Версаль! — уже забыв, когда в последний раз смеялся так искренне, восклицал омега, пока только что вернувшийся из Парижа Чарли Броутон улыбался приведённому гувернёрами трёхлетнему Найджелу. — Поэтому мне нужно, чтобы ты помог с антиквариатом. Никаких картин Гейнсборо! Видеть больше не могу эти скучные сюжеты и уродливые рожи! А вот Лебёрн, думаю, как раз подойдёт. — Но Лебёрн стоит целое состояние. — И оно у меня есть, — отпив шампанского из уже второго по счёту высокого бокала, Адриан ехидно усмехнулся. — Смысл тогда было выходить замуж за виконта? Чарли только задумчиво кивнул и снова повернулся к искоса поглядывающему на него смущённому Найджелу: — Он просто твоя копия. — Считаешь? — омега бегло посмотрел на сына. — А мне кажется, вылитый Бенедикт. — Нет, как две капли воды похож на тебя в детстве. Только волосы темнее. «Бен всё знает…» Ужасающая догадка загнанным в клетку зверем билась в голове Адриана, когда порог их особняка впервые переступил этот мерзкий тип. Найджелу было уже восемь, он занимался с лучшими профессорами гимназий для омег, делал успехи в латыни и французском, и, хоть был, откровенно говоря, плохим наездником, проявлял незаурядные способности к фортепиано. И именно тогда Адриан расслабился. Когда ребёнок вырос достаточно, чтобы полностью сбросить его на учителей и гувернёров, а Бенедикт давно не требовал к себе никакого внимания, кроме вежливого кивка при случайной встрече в гостиной. Тогда Адриан и потерял бдительность. Он не был уверен, стало ли мужу известно обо всех его любовниках или только об одном — но то, что, выходя ночью из дома графа Уолена, его видел один из слуг Бенедикта, Адриан знал наверняка. На следующее утро омега сидел в гостиной, как приговорённый к казни в ожидании палача. Но Бен не пришёл. Только тяжёлые шаги послышались на лестнице, а и затем хлопок двери сообщил, что альфа, как всегда, ушёл в Парламент, даже не заглянув по дороге к Адриану. Казалось, инцидент остался незамеченным, но потом в их доме появился он — новый начальник охраны Джефферсон Дейл. Слуги шептались о том, что это бывший военный, служивший в самых горячих точках ближнего востока, обменивались сплетнями и догадками о его семейном положении и вкусах на омег — но Адриан сразу заподозрил неладное. Смутное подозрение, что этот неотёсанный, пахнущий сводящим скулы можжевельником солдафон приглашён сюда его личным надзирателем, возникло в первый же день и подтверждалось с каждым следующим. Бесшумное присутствие и леденящий душу взгляд альфы ощущались везде, куда бы Адриан ни шёл, мешая жить и медленно сводя с ума. Они пересекались днём в гостиной и библиотеке, то и дело сталкивались в саду или галерее, но самое ужасное — натыкались друга на друга каждый раз, когда Адриан, предусмотрительно надев халат поверх костюма, крался по ночному коридору, чтобы выскользнуть из дома через чёрный ход. Естественно, он тут же высокомерно заявлял, что шёл на поиски слуги, желая выпить чаю, и брезгливо поджимал губы, глядя на бездушную гору мышц перед собой: — А куда это вы, скажите на милость, собрались в половине первого ночи? Если кто-то из моего персонала забеременеет — выгоню обоих! Джефферсон только улыбался своей кривой солдатской улыбкой и отвечал, что Адриан может быть спокоен — он тоже просто хотел выпить чаю перед сном. И хоть насмешка в сиплом и резком, как удар ножом, голосе и вспыхивала внутри омеги искрой огня в сухой траве — ему не оставалось ничего кроме как развернуться и уйти, оставляя невысказанную и известную обоим правду тихо висеть в темноте ночного коридора. В тот вечер Адриан понимал, что выпил больше, чем планировал. Прошёл месяц, за который он ни разу не смог покинуть дом без сопровождения слуг или негласно одобренных Бенедиктом друзей-омег — и теперь любовников ему стал заменять бренди. Внутренний голос отчаянно кричал «остановись», но это было невозможным ещё два бокала назад. А тем более сейчас — на узкой лесенке служебного крыла, ведущей в комнатку под самой крышей, где уже четыре с половиной недели жил человек, испортивший Адриану всю жизнь. — И почему вы здесь?! — без стука омега толкнул дверь, наслаждаясь секундной растерянностью в лице сидящего на кровати альфы. — Почему не караулите меня под спальней?! Почему не сегодня?! Или у вас есть свой метод, как вычислить, когда я собираюсь уходить, а когда нет?! Ну так, давайте, поделитесь им! Раз уж я настолько предсказуем, то имею право это знать! Джефферсон поднялся на ноги так резко, что старые паркетные доски скрипнули под его весом, а Адриан, всегда считающий свой невысокий рост скорее достоинством, чем недостатком, постарался хоть как-то расправить плечи в бесполезной попытке не казаться беспомощным цыплёнком рядом с этим здоровенным альфой. — Наоборот, вы очень непредсказуемы, — сиплый голос прозвучал неожиданно спокойно. — Даже чересчур. Но обычно, когда перебираете с алкоголем — раньше ложитесь спать, а не пытаетесь улизнуть из дома. — Улизнуть? Да как вы смеете?! — Пожалуйста, возвращайтесь к себе. Вы нетрезвы и можете сделать то, о чём потом будете жалеть. — Не вам решать, о чём я буду жалеть, а о чём нет, — процедил сквозь зубы Адриан. — Думаете, раз Бенедикт платит, чтобы вы копались в моём грязном белье, это даёт вам право меня судить?! Думаете, вы, неотёсанный солдафон, лучше меня?! — Думаю, у вас началась пьяная истерика. А свою работу я всегда выполняю без субъективной оценки. — Лицемер… — сплюнул омега, уже поворачиваясь к двери. — Я надеюсь, вы идёте спать, а не похмеляться? Звук пощёчины резко разрезал повисшую в комнате тишину, однако в следующий миг колени Адриана предательски подкосились, и он бессильно ухватился за дверную ручку, оседая на пол. Омега ненавидел самого себя за то, что, как ребёнок, рыдал у ног своего заклятого врага, но судорожно сдерживаемые всхлипы рвались из груди, а слёзы непереставаемым градом катились по щекам. Молодость счастлива, потому что обладает способностью видеть прекрасное. Теперь же Адриан не видел ничего. Будто всё, о чём он мечтал в юности, бессонными ночами глядя в потолок, покрылось непроглядной темнотой тюремной камеры — и даже если пробить стену, то всего лишь окажешься в соседней клетке. — Тише, — грубые шероховатые руки подхватили за талию, и через секунду Адриана опустили на пружинистый матрас, обдавая холодящим запахом можжевельника. — Успокойтесь, прошу. Давайте, выпейте воды. — Уйдите, — голос охрип и перестал быть похожим на обычный. — Просто уйдите из этого дома… — Не уйду. Вот, пейте. Одна широкая ладонь легла на затылок, придерживая голову, а другая поднесла к губам стакан. — Не будет меня, — тихо продолжал Джефферсон, — появится кто-то другой. Вы же этого не хотите? — Я ничего больше не хочу… — Хотите. Уверен, чего-нибудь хотите. — Да что вы вообще можете знать о моей жизни? — дрожащим пальцем Адриан ткнул альфу в грудь. — Считаете, что вправе меня судить? Но никто не может осуждать другого человека, пока не побывает в его шкуре! — Да, вы правы, — желваки заиграли на тяжёлой челюсти, а и без того насыщенный феромон стал ещё сильнее. — Я понятия не имею, каково это — иметь абсолютно всё, но считать себя таким глубоко несчастным. — Всё?! Думаете, я имею всё?! — А скажете, нет? — В этом доме мне не принадлежит даже моё нижнее бельё, мистер Дейл, — заставив себя подняться на ослабевшие ноги, Адриан покачнулся. — То самое, в котором вас наняли копаться. На следующий день омега замер посреди своей комнаты, впервые за многие месяцы увидев на её пороге непривычно бледного Бенедикта. — Наверное, нам стоило поговорить намного раньше, — голос альфы звучал до странного тихо в сравнении с грубым тембром Джефферсона, и Адриан затаил дыхание, боясь сдвинуться с места, — но, как бы стыдно мне ни было в этом признаваться — я не мог найти в себе силы на этот разговор. Не знаю, догадался ты или нет, но я попросил Джефферсона проследить, чтобы… — Бен запнулся и тяжело вздохнул, — честь нашей семьи не подвергалась риску. Месяц назад ко мне пришёл мистер Грин, помощник нашего эконома, и сказал, что видел, как ранним утром ты выходил из дома графа Уолена. Адриан, если честно, я не знал, что и думать… Сердце омеги сделало кульбит, когда Бенедикт закрыл лицо руками и грузно опустился на небольшой диван у стены. — Джефферсон — проверенный человек, воевал вместе с моим знакомым, — глухо продолжал альфа, — и я приставил его за тобой следить… Сначала я не мог поверить — всё ждал, что он придёт и доложит… сам не знаю о чём! Что по ночам ты сбегаешь из дома? Что водишь к себе в комнату любовников? Господи, какой же я дурак… Нужно было просто обсудить это с тобой, и всё стало бы на свои места. Но я так боялся, что это окажется правдой, Адри! Да, последние месяцы у меня была гора работы, мы мало общались, но вы с Найджелом — два моих маленьких мальчика — я был уверен, что вы счастливы! Наш дом теперь и не узнать, всё просто сверкает, а ты так радуешься, когда устраиваешь здесь приёмы. Мне казалось, что ты счастлив, — тёмные и уставшие глаза Бенедикта устремились к омеге. — Мистер Грин клянётся, что не врал, а просто обознался — было темно, с кем не бывает. И, господи, Адриан… — покачав головой, Бен поднялся на ноги и подошёл к омеге, — Как же я боялся, что это окажется правдой. Вы же два моих маленьких мальчика. Я не могу вас потерять. — Ты не потеряешь! — Адриан сам не заметил, как по щекам потекли слёзы, и схватил мужа за руки. — Ты не потеряешь, Бен! Конечно, нет! Я бы никогда… Но я скучаю по тебе. По нашему общению, по прогулкам вдоль озера, по твоему ворчанию на коллег в Парламенте. — Ты просто святой, — тихо и как-то печально засмеялся Бенедикт. — Терпишь такого старого зануду как я. Звук стремительных шагов эхом разлетался по мраморным коридорам, когда Адриан наконец-то нагнал громоздкую фигуру и сквозь зубы процедил: «давайте зайдём в зимний сад». — И что это значит? — брови омеги сошлись на переносице, а кулаки невольно сжались, как только они с Джефферсоном остались наедине. — Почему вы ему не рассказали? — А вас это не устраивает? — Я задал вопрос, — прошипел Адриан, и альфа почтительно склонил голову, улыбаясь при этом своей вечной кривой улыбкой. — Нервы вашего мужа пожалел. Да и не очень хочется искать новое место работы — к вашим выходкам я уже привык. — Грубиян! Это к каким ещё выходкам?! — Да хотя бы к полуночным вылазкам на кухню с целью добыть себе пару бокалов вашего любимого шерри. И хорошо, если на кухню, а не в спальню графа Уолена, позвольте заметить. — Грубиян! — Так вы меня уже называли. И пощечину новую залепить не выйдет — я теперь знаю, чего от вас ожидать. Дни становились похожими друг на друга. Бенедикт пришёл в общую гостиную только на следующий вечер после разговора — заснув прямо в кресле с книгой на коленях — и пару раз позавтракал вместе с Адрианом в столовой. — Очень много работы, прости, — в усталом голосе альфы было столько чувства вины, что стоящий на пороге его кабинета с бутылкой вина в руке омега просто понимающе кивнул. Вскоре по утрам Адриан снова слушал лишь постукивание собственных приборов по тарелке в полной тишине, а по вечерам предавался мучительным воспоминаниям о прежних временах. Когда он был желанным, когда он был манящим, когда он искушал и соблазнял. Но оставалось только настоящее — холодное и пугающее, где за каждым его шагом следили насмешливые бездушные глаза, а любую оплошность сопровождала кривая усмешка. Гостиную слабо освещал один только догорающий камин, когда сиплый резкий голос заставил омегу вздрогнуть: — И куда это вы собрались в два часа ночи? Крадущийся из кухни со стаканом шерри — да пусть этот Джефферсон подавится от самодовольства! — Адриан стиснул челюсти. Издёвка в чужих словах, надменность во властной позе загородившего собой весь проход тела ударили по расшатанным нервам омеги, как музыкант по барабанным тарелкам во время крещендо. — К любовнику! — сам не зная зачем, выплюнул трясущийся от злости Адриан, глядя прямо в ненавистное лицо. — И не к одному! Его схватили неожиданно и грубо, до боли сжав за плечи, вынуждая невольно взвизгнуть и выронить стакан, когда горячее сильное тело вдавило Адриана в ближайшую стену. — Никуда ты не пойдёшь! — низкий глухой рык волной мурашек прокатился по позвоночнику, и в следующий миг цепкие, затвердевшие от мозолей пальцы обхватили подбородок омеги, насильно заставляя задрать голову. — Никуда! Понял меня?! — Ублюдок! Отпусти сейчас же! — Я из-за тебя с ума схожу, — губы внезапно опалило горячим дыханием, так остро контрастирующим с усилившимся до предела холодящим запахом можжевельника. — Просто с катушек слетаю, чёрт возьми… Я десять лет служил в разведке и столько же в частном сыске — но никогда не привязывался к объектам слежки! Никогда, слышишь?! Поцелуй, горький, жгучий, даже болезненный — пронзил всё тело и разум разрядом электричества. Адриан напрягся как натянутая струна, упираясь руками в каменные плечи, но его только наглее вжали в стенку и, вдруг спустившись к шее, прикусили тонкую кожу. — Отпусти! — бессильно всхлипнул омега, из последних сил пытаясь вырваться, но ноги подкосились, а чужие губы становились всё жарче и почему-то неожиданно нежнее. — Ни за что… Нужно быть полным кретином, чтобы отпустить такого, как ты… — Отпусти, я сказал! — со всем отчаянием, которое долгие месяцы копилось внутри, Адриан толкнул альфу в грудь. — Я всё расскажу Бену! Пусти! Едва хватка на талии ослабла, омега как ошпаренный рванул к дверям, но запястье снова оказалось в плену цепких загрубевших пальцев: — Адриан, стой! — Виконт Эддерли! — рявкнул он, резко развернувшись и уставившись в неожиданно растерянное лицо. — Никакой я тебе не Адриан. Чтоб завтра утром и духу твоего здесь не было! Иначе пеняй на себя… Омега никогда не летел по коридору так быстро, как теперь. Никогда не захлопывал за собой дверь спальни так торопливо, запираясь на ключ и проворачивая его целых три раза. Но ещё он никогда не ожидал, что будет засыпать, думая о самом дерзком и наглом в его жизни поцелуе — оставленном ненавистным врагом. Не ожидал и просыпаться со странным волнением, что в их доме действительно больше никогда не будет пахнуть можжевельником. И уж точно не ожидал столкнуться с Джефферсоном утром в коридоре. — Я решил рискнуть, — кривая улыбка снова играла на жёстких сухих губах, и альфа пожал массивными плечами. — Расскажете мужу — всё равно буду должен уйти. А если не расскажете… Тогда у меня появится надежда. День свадьбы Найджела приближался стремительно и неумолимо, и для Адриана с Джефферсоном означал только одно: с отъездом сына и его личных слуг особняк значительно опустеет, а значит и теряться среди людей станет ещё сложнее. Колючий от щетины поцелуй — сначала в обнажённое плечо, в шею и наконец-то в скулу — заставил поморщиться и сонно разлепить глаза: — Который час? Уже уходишь? — Пора, — альфа погладил омегу по щеке. — Светает. — Останься, — Адриан потянулся за новым поцелуем. — Ещё хоть пять минут. Джефферсон только усмехнулся: «никогда не мог тебе отказать», и, навалившись сверху, всё-таки остался — лаская разомлевшего сонного омегу даже дольше обещанных пяти минут. До торжества оставалось двое суток — значит, столько времени осталось до того, как прятаться от глаз Бенедикта станет ещё сложнее. — Теперь иди, — нехотя выдохнул омега в чужую шею, и, глухо рыкнув, Джефферсон повиновался. Что-то неладное Адриан почувствовал ещё с утра. То ли чай был слишком холодным, то ли солнце не так, как обычно, падало сквозь тюль. То ли слуги взволнованно носились по дому, моментально притормаживая при виде виконта, кланялись, пряча красные бегающие глаза, и снова мчали дальше. — Виконт Адриан… — белый как бумага гувернёр Говард Блант появился перед обедом и, потупив взгляд, выдал то, что заставило омегу пролить свой шерри на дорогой персидский ковёр голубой гостиной. — Я боюсь… боюсь, что виконт Найджел… Боюсь, он сбежал.