I Need Somebody

      - Щекотно.       - А вот и нет, - говорит Сынмин, - ты даже не улыбаешься.       Чонин свернулся на кровати; его ноги приподняты, и ступни лежат на коленях Сынмина. Старший уже несколько минут рассеянно водит пальцами по лодыжке тонсена, вслух читая в телефоне что-то из интернета.       Почти наступил конец его вынужденного сорока восьмичасового отдыха, но он не должен слишком долго смотреть на экран — Минхо конфисковал его телефон, когда Чонин был пойман за очередным просмотром видео с потерей сознания на шоу — и скука почти (почти) хуже, чем чувство вины. Один из мемберов был с ним почти всё время, но он не всегда позволяет им войти в свою комнату. Хотя Сынмин никогда не воспринимает его отказы за ответ, даже когда младший хочет побыть один, так что теперь Чонин лежит и слушает, как Сынмин зачитывает каждый вопрос и ответ в тесте о том, какой породой собаки он мог бы быть.       Голова пульсирует, и он чувствует недомогание, и тревогу, и вину, потому что у Сынмина есть работа, которую он должен выполнить; у них всех она есть. Каждая секунда, что они проводят с ним, — это секунда, на которую им придётся задержаться в студии или на репетиции, и всё это — его сраная вина. Он должен был понимать, что не сможет выйти на сцену. Они уже выступали всемером, и никто и глазом не повёл, но он был упрямым, и жалким, и глупым, и теперь по всему интернету гуляет видео, где он потерял сознание, и их социальные сети переполнены вопросами об обращении к ним, о компании, о группе.       - Ты не слушаешь, - жалуется Сынмин. - Ты бы описал меня как "больше, чем жизнь", "верный" или "смешной"?       - Ты точно не смешной, - говорит Чонин в подушку. Ему кажется, что он вот-вот расплачется или опустошит желудок, или и то, и другое, и он отчаянно хочет, чтобы старший оставил его одного, чтобы он мог спокойно это сделать. Он толкает Сынмина пальцами ног. - Уйди.       Сынмин вздыхает и нежно смыкает пальцы вокруг лодыжки младшего, оттягивая край носка. Он не настолько прилипчивый, как другие, не любитель постоянно обниматься, но ему нравится играться с ним так, как, по мнению Чонина, дети играют с куклами — потягивать одежду, перебирать пальцы, поглаживать волосы. Это успокаивает.       - Как ты себя чувствуешь? - спрашивает старший спустя мгновение. - Что-то болит?       Чонин роняет уклончивый звук, и Сынмин снова сжимает его лодыжку.       - Эй, скажи мне, - упрекает хён. - Я не хочу, чтобы тебе было больно.       - Ты не обязан тут сидеть, - произносит Чонин вместо ответа. - Я знаю, что тебе есть, чем заняться.       - Я в курсе, что не обязан, - отвечает Сынмин, и тонсен буквально может услышать, как он закатывает глаза. - Я мог бы пойти в другую комнату. Я затянул просмотр одной дорамы. Или мог бы пойти поиграть в игру. Но я не хочу.       Чонин молча жмурится в подушку. Ему стоит поменять постельное; оно, наверное, очень грязное от того, сколько времени он провёл, просто лёжа в кровати. Но это, скорее всего, может подождать до момента, когда он будет в состоянии стоять без ощущения головокружения дольше, чем минуту.       - Я скучаю по тому, как дразнил тебя, - прямо заявляет Сынмин. - Мне кажется, я уже несколько месяцев не слышал твой смех.       Чонин втягивает воздух, поражённый.       - Хён… - мямлит он.       - Это не твоя вина, - внезапно голос старшего звучит растроенно. Чонин не может видеть его лицо, но точно знает, что он опустил подбородок до самой груди, как делает каждый раз, когда ему грустно. - Я просто… скучаю по тебе.       - Прости меня, - извиняется и сглатывает. - Я, эм… Я тоже скучаю по тебе.       Сынмин ничего больше не говорит, но снимает чужие ноги с колен и подползает, чтобы лечь рядом: его широкая ладонь тепло касается изгиба спины младшего. Он вздыхает, тяжело и печально, и Чонин немного поворачивается, слепо щупая, пока не переплетает их пальцы.       - Думаю, можно выбрать "смешной", - наконец говорит младший.       - Я корги, - оповещает Сынмин чуть позже. Он не выпускает руки младшего.       Проходит ещё два дня, прежде чем Чан разрешает Чонину хотя бы приблизиться к зданию компании. В последнее время Чонин буквально умоляет его; сидя без дела, будучи абсолютно бесполезным после того, как вызвал столько проблем — после того, как сильно их подвёл — он сходит с ума. Он пока не может танцевать, но в состоянии практиковать пение и заучивать лирику и хореографию, и он точно уверен, что менеджмент хотел бы поговорить с ним. Эта мысль нависает над головой, подобно занесённому мечу.       - Поэтому он и держал тебя дома, - тихо произносит Минхо, пока они собираются в первый, спустя время, рабочий день. - Потому что тебе нехорошо, и он хочет, чтобы тебя оставили в покое.       Чонин делает глубокий вдох, чтобы прогнать до сих пор ощутимую тошноту, пока пальцы замирают на шнурках.       - Не бойся, - быстро добавляет старший. - Ты же знаешь, что Чан-хён будет защищать тебя. Я просто хочу, чтобы ты был готов, если они позовут тебя сегодня.       Он массирует основание шеи младшего и держит руку там же, когда они идут к машине. Внутри только они двое, Феликс и Хёнджин — остальные уехали раньше, но Чонина не пустили, и юноша подозревает, что они остались, только чтобы он чувствовал себя лучше.       В машине Чонин тревожно заламывает лежащие на коленях пальцы. Он не хочет встречаться с менеджментом или с кем угодно другим из стаффа. Он знает, что каждый из них видел тот клип, и сгорает от стыда. Младший не уверен, что он достаточно сильный, чтобы вынести это.       Чонин преодолел другие свои ошибки. Он помнит каждое неудачное выступление, и обычно он думает о них во время репетиций — ради мотивации. Он хочет показать всё самое лучшее, что только может продемонстрировать его тело — ради STAY, ради мемберов. Они заслужили это.       Но сейчас он не может этого сделать. Каждый раз, когда думает об этом, воспоминание тяжёлым камнем оседает в желудке, ломая его, спирая дыхание. Усердные репетиции никогда не смогут исправить эту ошибку, и не то, чтобы он вообще мог практиковаться в данный момент. Даже когда симптомы сотрясения пройдут, всё остальное никуда не денется. Чонин не видит конца этой катастрофы.       Когда входят в здание, Минхо снова кладёт ладонь ему на шею. На Чонине надет капюшон и опущена голова, так что он позволяет старшему вести себя к лифтам, Феликс и Хёнджин тоже идут совсем рядом. Чонин во всём чёрном. Он не хочет, чтобы кто-то обращал на него внимание.       К моменту, когда они добираются до его любимой комнаты для вокала, голова уже немного кружится, и он облегчённо падает на стул. Остальные тоже заходят внутрь, и Минхо хмурится, опуская капюшон, чтобы взглянуть в глаза.       - Ты уверен, что в порядке?       - Да, хён, - отвечает младший. - Просто мы долго шли. Я больше не встану. Можете идти танцевать.       - Мне не нравится, что ты будешь здесь совсем один, - медленно заявляет Хёнджин. Его глаза широко раскрыты, и он бросает взгляд с Минхо на Феликса в поисках поддержки.       - Я закрою дверь, - и он не шутит — вчера Чан отвёл его в сторону, чтобы напомнить не брать еду у других людей и не оставлять вещи без присмотра, и возвращение в компанию заставляет его чувствовать себя беззащитным, крошечным, словно мышка, ожидающая атаки совы.       Но он несколько дней провёл дома, не имея возможности побыть одному даже в собственной комнате, и ему столько всего нужно сделать. Он может почитать лирику и послушать гайды, что подготовил для него Чанбин — хён даже специально сделал вырезку из трека, где меньше басов, чтобы голове Чонина было не так больно, и он не может спустить чужой труд в трубу.       - Я просто попробую выучить это, - умоляет он, сжимая листы бумаги. - Я… Мне так много надо наверстать. Пожалуйста.       Минхо вздыхает и снова касается его волос.       - Два часа, договорились? И пиши нам каждые полчаса.       Хёны заставляют его поклясться, что он чувствует себя достаточно хорошо, и что он позвонит кому-нибудь, если состояние изменится, и что он знает, что он самый милый малыш. (На последнем больше всех настаивал Хёнджин.)       Чонин через всю комнату подъезжает на катающемся стуле и закрывает за ними дверь, выдыхая. Это первый раз за долгое время, когда он не ощущает на себе несколько пар глаз, и от этого напряжение исчезает с плеч — даже здесь, в компании, где он, как ему кажется, вряд ли сможет снова почувствовать себя в безопасности. Он закрылся в комнате сам, у него есть бутылка воды, которую он заполнил из крана сам, а закуска, которую он купил в магазине, надёжно запакована. Он может поработать. Он может быть полезным.       Чонин пытается читать лирику и вместе с этим слушать гайд, но одновременное занятие вызывает головную боль, поэтому он начинает переключаться с одного на другое. На одной из страниц выведен почерк Джисона, и младший не может смотреть на неё. По крайней мере, гайд исполнен голосом Чана — иначе Чонин не уверен, что справился бы с этим. Он делает достойный прогресс, подчёркивая строки, которые Чанбин отметил, как его, и слушает их снова и снова, тихо напевая, чтобы уловить интонацию. Песня спокойная, милая. Чонину даже кажется, что он проделывает неплохую работу.       К его удивлению, через полчаса он вспоминает, что нужно написать в групповой чат, и получает в ответ несколько саркастичных, размытых селфи — Чан показывает большой палец вверх как представитель детского телеканала, Хёнджин делает вид, что он упал без чувств от шока, Сынмин плачет от гордости. Чонин отправляет в ответ фото с закатаннными глазами, несмотря на то, что движение возобновляет несильную пульсацию в черепе. Оно того стоило, чтобы казалось, будто всё снова стало как раньше.       Прошёл почти час, когда боль в голове стала усиливаться, и Чонин откладывает текст в сторону, чтобы затем прижать ладони к глазам. Скорее всего, он слишком много читал. Его предупреждали об этом в больнице. Ему не хочется говорить остальным — они работают, и Чонин уже достаточно мешал им это делать — так что вместо этого он неуверенно поднимается на ноги, глубоко дыша, чтобы прогнать головокружение, и смотрит на закрытую дверь.       Ему кажется что это глупо — настолько бояться выйти в коридор, чтобы попасть в туалет собственной компании. Он давно не просил никого сходить с ним. В конце концов, ему девятнадцать лет.       И всё-таки руки трясутся, когда Чонин покидает комнату, неслушающимися пальцами закрывая за собой дверь и вращая ручку в разные стороны, чтобы убедиться. В коридоре никого нет, и он торопится в туалет, прислоняясь к стене, словно маленький зверёк.       Пульс Чонина нервно подскакивает в горле всё время, что он находится в (слава богу, пустой) уборной. Он заставляет себя выйти обратно в коридор, когда бросает взгляд на часы и понимает, что почти опаздывает с сообщением для хёнов.       Он полубегом возвращается в комнату, едва не роняя ключи, когда открывает дверь. Голова кружится, и тошнота поднимается вверх от слишком быстрых движений; ладошки потные, когда Чонин берёт воду и разом осушает половину бутылки. Глубоко вдыхая, он тянется за телефоном, но смотрит вниз, когда пальцы нащупывают только пустоту.       Его сумка передвинута.       Раньше она была засунута под стол, Чонин уверен в этом, а теперь она чуть ли не на середине комнаты, стоит за стулом, который он оставил отодвинутым от стола. И она открыта; один рукав толстовки торчит наружу. Чонин видит уголок телефона за замком, внутри сумки, вместо поверхности стола, где он его оставил.       Чонин непроизвольно отступает назад, оглядываясь на дверь.       Она была закрыта. Была. Чонин суёт руку в карман, нащупывает зубчики ключа. Он закрывал её. Он уверен в этом. Разве что, провернул слишком сильно и открыл снова? Он действительно открыл её только сейчас или провернул ключ, когда она и так уже была открыта? Внутри поселяется сомнение.       Кто-то был здесь. Кто-то был здесь, где лежат все его вещи. Его сумка. Его телефон. Его листы с песнями. Его бутылка воды.       Чонин роняет крохотный звук и поднимает дрожащую руку, чтобы коснуться губ. Сердце глухо стучит в груди. Спина ударяется о дверь, и Чонин понимает, что пятится — подальше от сумки, и стола, и бутылки. Пальцы смыкаются на ручке ещё до того, как младший это осознаёт, и он бежит, дезориентированный, по безлюдному коридору обратно в туалет.       Внутри никого нет, и Чонин вмиг падает на колени, вдыхая так глубоко, что его едва не тошнит. Его снова накачали. Он уверен. Чонин впервые может так точно сузить круг поисков, но всё равно это ничего ему не даёт.       Кто-то следил за ним. Он вышел из комнаты всего лишь на пять минут, как иначе они могли узнать, когда заходить? Кто знал, что он будет здесь? Его мемберы знали, проносится в голове предательская мысль, и Чонин с силой вонзает ногти в кожу — как он может снова подозревать их? Как он может быть так мерзок и жесток по отношению к людям, которых любит?       Перед глазами плывёт, рёбра сдавливают внутренности, и он не может дышать. Головная боль настолько сильна, что Чонин почти может слышать её. Становится невозможно разделить друг от друга симптомы сотрясения, паники и последствий того, что было в воде — они все обрушиваются на парня, подобно огромной волне, и Чонин тонет.       - Господи, вот ты где.       Чонин подпрыгивает так сильно, что ударяется локтем о стену. Джисон возвышается над ним, постукивая пальцами о дверной косяк.       - Все с ума посходили в поисках тебя, ты вообще в курсе? Тебе обязательно...       Он осекается, когда младший делает дрожащий, хрипящий вдох.       - Прекрати это, - говорит Джисон. Голос звучит раздражённо, и за словами следует протяжный вздох.       - Хён, - умоляет Чонин, высоко и отчаянно, - пожалуйста... не уходи...       Он едва может видеть. Глаза горят, пульсирующая боль кружит голову, и Чонин оседает на колени. Ему кажется, что в этот раз он точно умрёт. Лёгкие, сердце и мозг просто взорвутся от давления, и всё тело сдастся.       - Перестань, - повторяет старший с меньшим осуждением. - Не заставляй меня...       Он замолкает, ругается под нос и садится рядом. Холодная рука охватывает лицо Чонина. Это самое близкое расстояние, на которое Джисон приближался к младшему за долгое-долгое время.       - Хён, - всхлипывает Чонин.       Он слышит вздох Джисона. Ладонь перемещается с щеки на шею, легонько массируя, а другая сжимает его руку.       - Дыши, мелкий, - призывает Джисон. - Всё хорошо. Я... я с тобой, да?       - Дверь была... - выдавливает Чонин. Он делает дрожащие вдохи и выдохи, сотрясающие всё тело. В груди ноет. - Дверь... она бы-была... кто-то был...       - Не пытайся сейчас разговаривать, - предупреждает старший. Голос звучит немного мягче. - Всё в порядке. Всё нормально. Дыши медленно.       Он гладит шею тонсена, придвигаясь ближе. Чонин покачивается в его сторону и хватается за чужой рукав. Он хочет почувствовать себя в безопасности. Он хочет, чтобы Джисон обнял его. Хочет, чтобы Джисон снова любил его. Он хочет, чтобы всё вернулось назад и стало как прежде.       - Хён, я... Она была... Я... - Чонин хнычет, и хён мычит в ответ.       - Дыши медленнее, - повторяет свои слова. - Делай, как я, ладно? - он берёт чужую содрогающуюся ладонь и кладёт на свою грудь. Его взгляд тёплый, искренний, нежный, и Чонин пытается подражать его дыханию, пытается успокоиться, и цепляется за крохотную надежду, что эта близость значит, что Джисон простил его.       - Хан-а? - зовёт кто-то из коридора, и Джисон кричит в ответ, не отрывая от младшего глаз.       - Я здесь, хён.       Чанбин спешит в уборную. Чонин роняет взгляд в пол, и слёзы падают на колени.       - Ай, малыш, - ласково воркует Чанбин. Он приседает возле младшего и обнимает его одной рукой, согревая и удерживая. - Что случилось? Ты нормально себя чувствуешь?       Нет. Череп раскалывается, голова кружится, и ему плохо, и он знает, что это сново произошло — кто-то отравил его, накротики снова вернулись в кровь, и Чонин отчаянно хочет выцарапать вены собственными ногтями. Но он не может подобрать слов, чтобы описать всё это, поэтому роняет голову хёну на плечо и пытается не плакать.       Джисон вздыхает, слишком громко для небольшого помещения, и Чонин вздрагивает. Хан отпускает чужую ладонь, кладя её обратно на колено младшего.       - Теперь ты в порядке, - произносит он. - Я, эм... Мне надо идти.       Чонин жалостливо тянется за ним, и грудь снова сжимается. Он не вынесет, если Джисон уйдёт, он нужен ему, чтобы дышать. Он думал... он думал, что теперь между ними всё наладится. Джисон хотел помочь ему.       - Нет, - хнычет младший, - хён, пожалуйста... пожалуйста, останься, я...       Хан встаёт и делает шаг назад, за пределы досигаемости Чонина. Он даже не смотрит на него.       - Увидимся позже, хён.       - Хан-а, - предупреждающе произносит Чанбин, но Джисон уже ушёл.       Чонин плачет навзрыд, прижимая к голове сжатые кулаки, и Чанбин печально мычит. Он обнимает младшего ближе, обвивая руками, и аккуратно покачивает их из стороны в сторону.       - Ш-ш, ох, мой Инни, не плачь, - бормочет он. - Однажды он одумается. Хён тебе обещает. Он любит тебя. Всё будет хорошо.       Чонину требуется довольно много времени, чтобы успокоиться. Каждый раз, когда это удаётся, он вспоминает наркотики или то, как Джисон намеренно покидает его, и снова начинает рыдать. Чанбин держит его близко к себе — он всегда обнимает очень крепко, его сильные руки прижимают Чонина к груди — и в какой-то момент начинает говорить об их новых песнях и том, как они начнут их запись.       - Тебе понравились гайды хёна, Чонин-и? - мягко спрашивает он. - Ну конечно понравились. Инни всегда нравятся гайды хёна. Инни думает, что Чанбин-и делает лучшие гайды во всей музыкальной индустрии, и ещё, что он очень милый и красивый, и что он лучший хён на свете.       Чонин мокро смеётся, и Чанбин целует его в висок.       - Голова болит, малыш? - спрашивает старший спустя время, и в этот раз Чонин кивает в чужое плечо.       Чанбин помогает ему подняться, надёжно удерживая, когда тот пошатывается, и вытирает слёзы рукавом.       - Твои вещи в комнате для вокала? - спрашивает старший. - Думаю, тебе можно принять обезболивающее, согласен?       - Я... - Чонин не двигается. - Я не хочу туда возвращаться.       - Почему? - хмурится хён. - Что-то случилось?       Чонин снова представляет бутылку и чувствует, как внутри разрастается страх.       - Ты побелел, Инни, - говорит Чанбин, осторожно подталкивая его прислониться к стене. - В чём дело?       Младший неуверенно бормочет объяснение. Это звучит глупо из его уст, но Чанбин выглядит серьёзным, успокаивающе поглаживая его талию.       - Ладно. Хорошо. Мы заберём твои вещи и возьмём бутылку на случай, если мы, не знаю, сможем сделать анализ или типа того. Можешь пойти посидеть в студии вместе со мной и Чани-хёном, и, если тебе станет плохо, мы о тебе позаботимся, ладно? Всё будет хорошо.       Наступает поздний вечер. С полудня Чонин лежал в кровати, куда его отвели Чанбин и Чан после того, как он едва не потерял сознание по пути в студию. Никто — даже сам Чонин — не мог решить, действительно ли он снова накачан, либо это остаточное действие сотрясения и паники ухудшили его состояние.       Чонин умолял их не ехать в больницу. Если это наркотики, он потеряет работу — нет ни шанса, что менеджмент поддержит его, не после того, что случилось на шоу. Он до такой степени отчаивался в своих мольбах, что едва не вогнал себя в очередную паническую атаку, и в итоге ему разрешили остаться дома при условии, что его не начнёт тошнить, и он не упадёт в обморок. Они без конца проверяли его состояние. Чонин делал вид, что спит, почти четыре часа подряд.       Чонин не переворачивается, когда Чан входит в комнату, продолжая держать лицо спрятанным в локте, даже когда старший кладёт ладонь ему на лодыжку.       - Инни.       Чонин не двигается.       - Мы откладываем промоушен, - говорит Чан.       Чонин перестаёт дышать. Однажды это должно было произойти. Об этом Чонин и волновался всё время с самого начала, и теперь это действительно случилось.       - Всего на неделю или две, - продолжает хён нежнее. - Ты не можешь выступать в таком состоянии. Ты болен. Донхён-хён интересовался, не хочешь ли ты ненадолго поехать домой, чтобы отдохнуть.       Чонин физически чувствует, как что-то в груди трескается. Они отсылают его прочь.       - Тебе не обязательно решать прямо сейчас. Мы поговорим позже, со всеми остальными, ладно? Всё будет хорошо.       За ужином никто почти ничего не говорит. Чонин не может заставить себя есть, и в этот раз не только потому, что боится — голова плывёт, и он абсолютно уверен, что если съест хоть что-то, его сразу вырвет. Он замечает, что Джисон смотрит в свою тарелку раздражённым взглядом, и съёживается на стуле.       - Так, что ж, - в итоге произносит лидер. Звучит он вымученно. - Вы все знаете, что наш промоушен откладывают. Для начала всего на десять дней, а потом менеджмент навестит нас снова, чтобы понять, нужно ли больше времени.       - Фантастика, - строго говорит Джисон. - Просто прекрасно. Значит, мы все работали ночами и парились по поводу того, как составить расписание, чтобы...       - Хан-а, - осекает Чанбин. - Не надо, ладно?       Джисон начинает отвечать, но Хёнджин злобно перебивает его, и затем лидер хлопает в ладоши, чтобы заткнуть их всех.       - Хватит. Мы не будем сейчас ругаться.       Чонин уставился на колени. Ему слишком стыдно, чтобы посмотреть хоть на одного из них.       - Менеджмент также предположил, что Чонин, возможно, захочет поехать домой на какое-то время, - продолжает хён.       - Нет, - возражает младший. - Я не хочу. Пожалуйста, хён.       - Ты болен, - неуверенно вступает Сынмин. - Тебе причиняли вред... тебя накачивали, Инни...       - Мои родители даже... Они знают только о сотрясении. Я не могу рассказать им. Хён, я не могу.       Мама Чонина рыдала в трубку после того, как он упал в обморок на сцене. Он не может появиться перед дверью своего дома вот так — больным, и жалким, и полуневменяемым. И что, если кто бы это ни был... что, если они последуют за ним? После этого не будет больше никаких разговоров с JYP, только не в случае, если они обнаружат употребление наркотиков, пока он был в Пусане. Что, если его родители не поверят в отравление? Они терпеть не могут наркотики; они выгонят его, и он потеряет свой дом, и работу, и обе свои семьи, и останется совсем один. Дыхание сбивается.       - Дыши, малыш, - говорит Феликс, что сидит сбоку.       - Чонин-а, - произносит Чан очень тихо. - Ты не в безопасности. Кто-то делает тебе больно, и я не могу... Я делаю всё возможное, чтобы защитить тебя, но тебе всё равно причиняют вред. Что, если в следующий раз будет ещё хуже?       - Мне всё равно, - отвечает младший. Он сглатывает, глядя в потолок, чтобы не дать слезам пролиться.       - Инни, - хрипло зовёт Хёнджин. - Твоя кровь была на моих руках. Ты мог умереть.       - Это не твоя вина, Йен-а, - Минхо тянется через стол, - и ты знаешь это.       - Но это... всё было по-другому, когда я просто... когда мне просто было плохо временами, но сейчас они не дают нам работать, и все эти новости в сети, это мешает вашей... нашей карьере, и я просто... я торможу вас и... заставляю вас плакать, и...       Он слабо взмахивает рукой в направлении Хёнджина.       - Я постоянно плачу, - шмыгает Хёнджин. - Ты не один такой.       - Вралина, - говорит Феликс, ласково поглаживая руку младшего.       - Просто я... эм... - Чонин замолкает, пытаясь совладать с дыханием, чтобы выдавить слова. - Просто я думал, что смогу работать усерднее и буду... достаточно хорош для группы. Что буду нужен. Но теперь... теперь я... я ничего не могу делать. Я старался так сильно, хён, но я... я всё ещё вот такой, и это всё ещё происходит, и я был менее и менее полезным, и теперь я совсем никчёмный, и я делаю вам больно, и вы хотите отправить меня домой, и я... я не могу... я не могу...       Чонин тараторит слова так быстро, как только может, опережая подступающие к горлу слёзы; всё внутри заволакивает паника.       - Инни... - Чан тянется к нему, но он дёргается назад, игнорируя пульсацию в голове, возникшую от резкого движения. Младший запускает пальцы в волосы и тянет, сильно.       - Нет! Я больше так не могу. Мне всё равно, кто это. Всё равно, если они доберутся до меня. Мне всё равно, если они убьют меня. Я просто хочу, чтобы это закончилось. Я просто хочу умереть.