***
Желудок мутит от мысли о том, что с Каем что-то может случиться и мысль эта настолько омерзительна, что даже сил нет на то, чтобы думать почему. Тело ватное, слабое, держится на одном только ужасе и его он, кажется, готов хоть на пики бросать, лишь бы выдавить из бесполезной кроваво-мясной желейной массы хоть какую-то пользу. Не потеряет Кая. Он не позволит хоть кому-то отнять у него эту ядовитую мразь, пока сам его наружу не вывернет. Он вырывается в душное облако чужих сигарет и духов прорезаемое насквозь вспышками лазеров, и от громкой музыки, и не отошедшей «кока колы» ещё кружится голова. Кто-то снова обнимает его за талию, кажется пытается утащить на танцпол. Чьи-то губы накрывают его, а в ушах из колонок звучит голос "666" и снова кажется, что попал в какую-то другую реальность. — ...почти Будда, я почти Будда, она почти Будда и прости, Будда, отсоси, Будда! Будто споткнулся и провалился под полотно, в другой мир и в нём сплошь чернота и чьи-то улыбки, тела, сверкнувшие зубы, часы на запястье. И маски, маски. Кругом какие-то невероятные чудовища с рогами и птичьими клювами, с перьями или чешуёй, злодеи и герои из комиксов, школьницы из аниме и фосфорицирующие привидения, грустные лица и хохот. Кажется, его сейчас съедят эти обезумевшие от алкоголя чудовища и Чувство, хоть и только недавно просыпалось, будто просыпается снова, только какое-то искривлённое, убогое, деформированное, неправильное, жуткое. Оно как извращённая, отрицательная имитация собственного тела. Разворачивается внутри склизким тёмным бутоном и запускает энергию в руки, как в перчатки резинового костюма, натягивая его бесхребетное желейное тело на ужасную инородную ярость, но ей он от ужаса сопротивляться уже не может, потому что лишь она, кажется, способна сейчас выдавить из него его силы. Чувством наливаются все конечности, как плавленой резиной и жгут в руках вены злостью, которая изнутри стучится в висках. С ним что-то случилось. С начальником что-то происходит и непонятно, как он вибрацией передаёт в ступни двоичные кода собственной беспомощности и за ними Лёша спешит. Тревога его - ниточки Лёшиных нервов. Он не более, чем марионетка его слабости сейчас и вырваться означает потерять жизнь. — Отпус...тите. - Удаётся только выдохнуть, когда его снова обнимают чьи-то руки, а сзади ещё одни, так что отчаяние и ужас обостряются резкими ароматами прямо в ноздри. Кратко дохнув, он быстро щёлкает на кнопку в наушнике, о наличии которого в ухе вспоминает только сейчас, а затем щёлкает ещё потому что двойное нажатие — сигнал тревоги, но дожидаться близнецов он не собирается. Идиот, не просто так ведь каждый чёртов раз надевает этот наушник перед выходом, но каждый раз чувствует за того наркомана такую ответственность, что попросту забывает о том, что не единственный должен его защищать. Плевать, кто там его обнимает, мораль истирается под гнётом тревоги за его жизнь и за ощущение его присутствия. Лёша быстрым рывком бьёт кого-то точно в нос, который от веществ ломается с хрустом сухого дерева, а потом, не разворачиваясь, бьёт локтем в рёбра назад, так что двое отваливаются сразу, а вперёд, сбивая с ног и роняя в осколки разбитых бокалов на полу, он мчит куда-то через дымные облака. Туда, куда зовёт ярость настроенная на частоты его сердцебиения, а его как в страшном сне снова и снова хватают за руки, за одежду и пытаются задержать. Адреналин подстёгивает и придаёт скорости, он позволяет даже не чувствовать, когда кто-то пытается поставить подножку. Чёртовы вампиры то наплывают, то расступаются от него, как звери от лесного пожара и от агрессии тело покрывается потом, и неприятно липнет то, что умудрился спрятать под футболкой, и Спутник знает как, утаить от клубка дьяволиц за той дверью. Даже забывается, что приступ ещё не закончился, а потому кислорода в мозг поступает значительно меньше. Задрав на себе рубашку, другой рукой Лёша выхватывает его из кобуры и понимает, что впервые в жизни на самом деле по настоящему держит пистолет и по настоящему собирается его использовать. Он даже не думал об этом, когда накануне кто-то из близнецов велел его надеть. Он этой штукой был настолько напуган, что решил ни за что его даже не касаться, потому что, понятия не имея, как им пользоваться, боялся самому себе выстрелить в ногу или в какое-нибудь другое, более уязвимое место. Сердце стучит где-то в носоглотке и бьёт по барабанным перепонкам. От спешки он даже не видит предохранителя, а рукой всё спихивает кого-то с дороги, сшибает с ног официанта, так что губами на ощупь отыскивает на корпусе маленький рычажок и сдвигает его вниз зубами. Только сейчас обнаруживает вдруг, что на нём всё ещё маска, но решает оставить её на случай, чтобы его не узнали. Спешит туда, в темноту, куда зовёт его страшное предчувствие. Даром, что с настоящим пистолетом в потеющих руках, но чувствует себя таким уязвимым и жалким, что только сильнее просыпается агрессия. Неважно умеет ли он стрелять, ярость сделает всё сама. — Эй. Тебе туда нельзя! - Зовёт кто-то со спины, но он не тормозит и мчит вперёд по небольшому коридору. Там две маленькие двери, одну из которых он наугад вышибает плечом и в полумраке вдруг осознаёт жуткое — глаза видят в темноте, но он и секунды не притормаживает, чтобы это осмыслить. — Кай! - Выдыхает в остервенении и, не задумавшись и секунды, жмёт пальцем на крючок. Это похоже на каннибализм. Будто несколько прекрасных бабочек пожирают одну из своих и так же прекрасно это зрелище, как отвратительно, так что волосы дыбом поднимаются на руках и кажется, что остатки мозгов отключаются. Из всей личностности остаётся только ярость готовая бить, царапать, стрелять и рвать зубами. Кажется, пуля попадает кому-то в бедро и страх от глухого удара и вскрика куда-то отступает, потому что место их целиком заполняет мерзкое ощущение власти и ответственности за происходящее вокруг. Вампиры глядят на него в ужасе и быстро отстраняются назад. Он слышит каждый их вздох, он чувствует каждый удар сердец и, не глазами, но самой кожей считает их количество в комнате. Не ожидали, твари ушастые?! На полу, подле них, в разорванном пиджаке и со спущенными брюками, Кай пытается прикрыться. Дрожащий, белый и уязвимый. Кажется, парень мог бы сейчас по полу его размазать одним только ботинком, если топнет посильнее и потому только жесточает ярость — как посмели обидеть такого слабого? — Какого хуя тебе надо? - Спрашивает Хозяин, подняв разъезжающиеся глаза, но юноша его даже не слушает потому что видит на нём кровь, и видит на его лице потёкшую тушь, так что думать больше ни о чём, кроме этого, не способен. Вибрация в ладони от выстрела больно звенит в костях и боль эта ощущается так горячо, и сладко, что не имеет значения правильно ли он делает, и не последует ли за этим наказание. — Уничтожу... - выдыхает не своим голосом, будто связки от волнения сделались каменными. — Ты кто такой? - Восклицает какой-то парень слева, застёгивая ширинку, и делает шаг, но Лёша без раздумий направляет на него дуло и свой ошалевший от ужаса взгляд. Каким-то образом хрусталики в его глазах расширились и даже линзы не скрывают жёлтого цвета, который замечает этот вампир и застывает, но выглядит так, будто испугался пистолета, так что даже острые уши поворачиваются на девяносто градусов в готовности ловить звуки его дыханья и движений. В готовности защищаться. — Я его охранник. - Выжимает из себя дрожащим от бешенства голосом и силой удерживает изнутри рвущееся «Назови...» — Пошёл нахуй отсюда, псина, я развлекаюсь! — Мне плевать. — Никто не разрешал тебе его забирать! - Заявляет какая-то девушка угрожающе сверкнув клыками и Лёшу опять пытаются окружить, но, уже не думая о том, что делает, он просто вскидывает оружие и снова жмёт на крючок, и даже не целится. — БЛЯТЬ! - Взволнованно вскрикивает кто-то и у кого-то из рук падает что-то стеклянное и разбивается, когда лицо девушки взрывается лилово-красным фонтаном, и пара капель попадают на него, но волнует сейчас только то, как от страха кто-то из них вскрикнул. Эти твари выживают что бы с ними ни делали, но, тем не менее, испытывают жуткую боль от смерти каждый раз, так что совсем не желают оказаться на её месте, поэтому расступаются, а он чувствует себя этой болью, этим страхом, стеклом, которое бабочек готово с хрустом давить. — Ты больной что ли? - Кай пытается оттолкнуть и брыкается, но игнорируя, Лёша сгребает его с пола, как мешок дерьма, которым он и является и поднимает на руки. На секунду показалось, что сам его на месте разорвёт, когда увидел крысиную маску на макушке измазанную каким-то порошком. Мгновение и тело целиком — ощущение Кая на руках и он скорее позволит убить себя, чем отнять его, растёкшегося по плечам ядовитым слаймом. — Забери у неё телефон. - Слабо произносит на ухо мешок дерьма дрожащим голосом и обвивает руками шею, когда Лёша вынимает устройство из холодных пальцев. Продолжая глядеть на них через дырки в кошачьей маске, он медленно отходит назад и всё держит в руке пистолет, но они боятся не дула. Хотя никто таких ещё не видел, что-то в самих телах ощущает естественное знание, как то огонь/горячо и серебро/больно; которое подсказывает, что жёлтые глаза это как Солнце/смерть. Большие жёлтые глаза не упускают из виду ни одного из них и ни один из них не шевелится на всякий случай. Никто не знает из чего пули в его пистолете. Позади уже появляются два чёрных пятна в чёрных очках, которых вампиры не успевают и не думают даже гипнотизировать от ужаса, потому что кровью своей подруги и сами оказались омыты, а на заднем плане ещё стонет от боли парень с простреленной ногой. — Женя, найди собаку. - Выдыхает Кай вслед их спинам. - Найди Вишенку. Они проходят через толпу, которой на них теперь уже всё равно, потому что от выстрелов попрятались, кто сумел, так что отчасти незамеченными удаётся пройти через дверь чёрного хода, которую кто-то из персонала, молча, стараясь не глядеть Лёше в глаза, широко раскрывает. — Ты не видел, что я веселился?! — Вы, блять, в крови! - Бормочет Лёша сбивчиво, неся его на руках, пока Кай вырываться уже прекратил и мягко, будто чтобы не разозлить и не попасться под горячую руку, вытягивает пистолет из его вспотевшей ладони. Парень, видимо совсем сошёл с ума, так что шагает ровно и даже дыханье у него не дрожит, словно превратился в живого голема и это жутко. Кажется, если он сейчас захочет, сможет пальцами одной руки переломать ему в горле и хрящи и нежную подъязычную кость. — "Садо-мазо", слыхал про такое, долбоёб? Лёша поворачивает голову и хочет было поглядеть на него, но тот упирается ладонью в его нос и заставляет отвернуться. Эти глаза слишком большие и жёлтые и с этой кошачьей маской выглядят вообще омерзительно. Нужно было заставить его изображать курицу. Эти глаза изжигают всё на своём пути, как обосраная экологическая катастрофа и даже тьма внутри него этой тревоги вместить не способна. Страшно. — Не смотри еблоид на меня, видеть тебя не могу. — Не смотрите тогда сами. - Бормочет и вдыхает как может глубоко морозную черноту осеннего воздуха, но жар ярости никак не спадает. Вместе с ночью лёгкие наполняет запах его одеколона, курева и чужого пота. Мерзость. Он протягивает руку выше, сам того не замечая, будто тянется запястьем к разбитым губам. — Ишь ты, бля, в рыцарей поиграть захотелось что ли, а? Рыцарь круглого очка. - Он вымученно хихикает и дёргается, а Лёшу щиплет ледяными крысиными пальцами за щёку, так что нормальному человеку захотелось бы врезать, но видимо Лёша не нормальный. Ему больно и всё ещё страшно, но так этот звенящий стеклом смех над ухом успокаивает. — Да убери ты лапу свою от меня. - Возмущается Кай и отталкивает его запястье. — Вам нужно есть... — Чего? — Попрошу аджуму Хын приготовить... — Эй, а давай это говно ототрём? - Он слюнявит палец и пытается оттереть веснушки у Лёши на подбородке, а тот молчит потому что чувствует: столько сокрыто за этой показной клоунадой страданий, что если бы не это, он, наверное, прямо сейчас прыгнул бы свой порш, сорвался с места, и ехал так долго, и быстро, пока не разобьётся вместе с машиной всмятку. Сердце постепенно перестаёт колотиться и рука, больше не сжатая на пистолете, перестаёт ощущать вибрацию. Что они сделали бы с ним, если бы он не успел? Что они уже сделали? Должен ли он в следующий раз... Идиотский вопрос, не должен, а обязан. Не отпустить его от себя ни на шаг, не позволить потеряться. Не потому что он слабый; он видел его мышцы и, кстати, перчатки, и вампирскую капу, так что, похоже, в боксе Кай и ему составил бы конкуренцию, если бы захотел; а потому что в нём напрочь пропит или сожжён веществами и баблом инстинкт самосохранения. — Что они сделали? — Ничего, мы просто устроили оргию. - Говорит и зажмуривается, чтоб не стошнить от столь резкого и неожиданного, и неуместного чувства покоя, и тепла, которые хочется вынуть из себя, сунув руку прямо себе в рот. Он находит собственную маску всё ещё у себя на макушке и надвигает на лицо, будто чтобы как-то от него спрятаться. Так он туда вломился, с такой рожей, что там все чуть под себя не сходили. — Вы плакали. — Совсем отъехавший что-ли, зачем мне блять плакать, я педик что-ли? Отнеси меня обратно. — Кай Всеволодович, - произносит Лёша твёрдо и снова глядит на него. - Заткните, нахуй, рот. — Что ты, блять, сказал? Он молча прижимает Кая покрепче к себе потому что у того явно кружится голова, но головокружение Лёше, видимо, передаётся и как-то неверно синтезируется в организме от запаха его крови, бьющего в нос. Она ощущается горячей, сладковато пряной с привкусом иланг-иланга и от её аромата все в теле эволюционно уснувшие инстинкты будто пробуждаются. Он дышит глубже, чем следует, ощущая её совсем рядом. От того, что Кай обвил руками, она попадает Лёше на одежду, он почти чувствует его кровь на собственной коже. Он прикусывает губу и прижимает его ещё крепче, чтобы его материальность оставалась в сознании якорем. Может проголодался? Так и не смог ничем там перекусить, эти мёртвые животные отбили всё желание. — Зачем ты заботишься обо мне? - Спрашивает и глядит на него исподлобья. Вломился туда, злой, как взбесившийся пудель. Начал размахивать пистолетом и такая от него ощущалась энергия, что казалось его голосом можно валить лес. Малолетка, в котором явно, и с каждым днём всё отчётливее видно, каким он будет мужчиной. Со стороны, должно быть, выглядит отвратительно. Крыса, скрючившаяся на руках у «кота». Хвост влачится по земле, а Кай своего «помощника» всё рассматривает. Такой устремлённый взгляд, озабоченный, совсем не как на том фото — улыбчивый и дружелюбный. Такое симпатичное личико, что хочется нож в него воткнуть, эту прелесть хочется испачкать. Сначала признаётся, что здесь из-за своих гнилых родителей, а потом Кая, вместо того, чтобы бросить там, спасает. Его всего трясёт от этой непривычной и неуместной и бессовестно тёплой заботы, так что ни на секунду не позволяет себе задуматься, иначе изнутри, как воздушный шарик, лопнет. Как этот живодёрский выродок смеет изображать такого доброго? — Я... Не знаю. — Как педик ведёшь себя. — Это вы мне говорите? На вас шпильки... Дон Пидрильо. — Да ладно. - Он прикусывает губу и трясётся от смеха. Омерзительное тепло и чувство комфорта блокирует в организме все защитные механизмы, и от этого ещё страшнее, и больнее, но приятно так, что голова кружится. - Я даже на каблах тебя заальфачу, принцесса. Хочется сказать, что вот от такой вот его ебучей заботы и сбежал на два месяца и повелеть больше никогда даже не смотреть в его сторону, но ничего не получается. Хочется сказать, что зря не уволил его ещё в самом начале. Хочется, чтобы назвал, как его мать, поганкой или повелел назвать своё имя и навсегда от своего тепла отвратил. Хочется врезать ему пинком по шарам и свалить к чертям, но получается только в его руках висеть, ощущая собственную болезненную и кровоточащую слабость и смотреть, как от дыханья под его носом появляются облачка инея, а тому совсем не холодно. Смотреть, как вспухшие вены на шее пропадают и огромные, как две монеты, золотистые хрусталики уменьшаются и зеленеют, а потом и голубеют. — Хозяин, пожалуйста, не пропадайте больше. - Говорит и сам не понимает, имет ли ввиду его исчезновение на балу или его исчезновение на два месяца. — А если мне захочется пропасть? Не похоже, что моя жизнь так уж прекрасна, а? — Простите, если прозвучит обидно... - он сглатывает, надеясь не получить сейчас удар лбом по подбородку, но, кажется, напрасно, потому что самостоятельно идти начальник точно не сможет. - Зачем вам столько наследников? — Это папенька мой придумал. — Он хочет большую семью? — Понятия не имею, чего он хочет. — Но всё равно похоже, что он любит вас и ваших наследников. — Это не наследие, это селекция. - Произносит он паром в темноту и Лёша сглатывает, будто испытывая вину. Жуткое слово, которое сотрясает ему кости. Юноша не думает и не знает, что об этом думать, потому что слишком плохо понимает обоих этих людей, слишком мал, чтобы понимать, но так становится горько от того, с какой сонной небрежностью он сказал это, будто сам себя не считает достойным чего-то другого. Приступ астмы ещё не отпустил, так что дышит он судорожно и рвано. Точно как тогда, когда маленькую Лизу нёс на руках. Он всё ещё слишком слаб, чтобы на что-то влиять, всё ещё напуган и потерян. Где-то чёрное и уже синеющее небо, начинает отходить, будто размазанная по потолку космоса штукатурка атмосферы осыпается полупрозрачными, почти невидимыми, слишком маленькими, чтоб не умереть в температуре, снежинками. Они тянутся сверху паутинками и в своей короткой жизни успевают только ярко сверкнуть микроскопическими гранями, прежде, чем умереть на коже крохотным мокрым холодом. — Первый снег. - Выдыхает его голос рядом так тихо, будто боится спугнуть. Обычно уверенный и густой, как золото, но ранящий шипами, его голос сейчас звучит таким уставшим и маленьким. — Точно. - Лёша осматривается и обнаруживает вдруг насколько синим всё стало за считанные минуты и дворец позади будто замер. Они идут по аллее в сторону парковки и кажется, что всё вокруг в предрассветное время замерло и остались только они. Спутник продирается бритвенно острыми лезвиями лучей через темноту и по земле разливается бледно синим мертвенным светом. Понятно теперь почему "Синий" бал. В это время года он кажется особенно ярким, так что кожа Кая выглядит ещё белее. Кто-то верит, что не радиация, но души умерших сияют на Сателлите таким голубым светом. Души тех, кто по нему вечно гуляет. Свет не видно, если высадиться прямо на него, фон можно зафиксировать только устройствами, но здесь и сейчас, с Земли его видно особенно отчётливо. Мама и папа могут быть этим самым синеватым свечением, что сияет ему сейчас через темноту. — Мы каждый год откладывали дела и ходили встречать первый снег. - Произносит начальник и утыкается лицом в Лёшино плечо и обнаруживает, что на том одна только окровавленная футболка, но он в ней такой горячий, будто для него вообще не существует внешней температуры. Холодная вампирская кожа прижимается к его тёплой и ощущается инородно, некомфортно, но так правильно, что хочется трогать его ещё. Он столько раз встречал снег один, что сейчас кажется парень вторгся на его территорию. — Кай Всеволодович, я должен спросить. — Семнадцать с половиной сантиметров. — Нет. Это другое. — Ну?.. — Думаю... Хозяин... Думаю, вы могли встречаться с моими родителями... - Произносит и поджимает губы. Эта синева и отпускающий адреналин на мозг действуют гипнотически, будто под полотно реальности шагнули оба. Может, так и будет ощущаться тропа Великой Пустоты? — Сказал всё-таки. - Горько усмехается он и, не расцепляя рук, прижимается крепче, свесив голову через его плечо и мерно вдыхая запах его шеи. Может, прямо сейчас перекусить? — Я мало что знаю, кроме того, что... Отец был охотником. Я знаю, что вы не любите говорить об этом, но мне нужно узнать что случилось. — Нужно зачем? — Я любил их. — Их больше нет, парень. Живи своей сраной жизнью. Не обязательно быть их гордостью. Они подходят наконец к машине, которая бросает вокруг себя миллионы синеватых бликов и садиться, кажется, не хочется, потому что это будет означать, что придётся выпустить Кая из рук, но он всё-таки это делает, а сам начальник, поджав колени к груди, будто сворачивается на сиденье в клубок. От его вида внутри всё сжимается, так сильно хочется защитить его неясно от чего. Белый в этом синеватом свете он кажется почти прозрачным и таким хрупким, что не верится, что Лёша мог упустить его из виду хоть на минуту. Рядом с ним, в этих кошмарах и обстановке совершенно не предназначенной для взросления, он чувствует, будто взрослеет слишком быстро. На щеке и одежде вампирская кровь сворачивается и становится тёмно-фиолетовой, но страх внутри превращается в холодную ясность. Чёрная маска скрывает его лицо, но он его слишком хорошо знает, чтобы понимать, как оно сейчас выглядит. Зрачки сужаются, вещества его отпускают, а слабость никуда не испаряется, потому что тело за тусовку энергию требует с процентами. Ещё не знает, но тоже ощущает признаки того, что скоро и его организм потребует проценты, потому что глаза начинает щипать. — Думаю, я всё-таки хотел бы, чтобы они мной гордились. — Ты очень похож на твою мать. - Отвечает хозяин то ли с горечью, то ли с усталостью. Мог бы пристыдить, но чёрт возьми понимает. Непонятно за что, но продолжает любить мудака, который зовётся его отцом. Даже самому себе не может объяснить почему после всего произошедшего говнища так радуется, как малолетка, когда папенька говорит будто гордится им (ради статуса, конечно же). Дорога показалась в этот раз слишком долгой и какой-то очень тревожной, хотя опасность и миновала, и даже когда близнецы рассказали о случившемся и доложили так же, что госпожа Эльза с её помощницей уехали на своей машине, а значит обе в безопасности, нервы никак не хотели успокаиваться, а Кай не хотел ни говорить ни даже смотреть Лёше в глаза. Скорее всего, это от того, как он повёл себя на балу. Особенно совестно стало, когда рука в пиджаке с переднего протянула Лёше ингалятор. У Кая в бардачке было лекарство для него?.. Но после случившегося Кай, кажется, и сам чувствовал себя уязвимым, так что не стал мешать ему, когда Лёша решил сам отнести его наверх и, игнорируя возмущение, снять с него одежду, потому что было похоже на то, что он не справится самостоятельно. Одежда его оказалась химическим оружием против чувствительного носа, потому что впитала в себя, кажется, весь смог с нулевого этажа. Особую сложность представили туфли, потому что, сидя перед ним на коленях, и расстёгивая на щиколотках тонкие ремешки, всё это показалось каким-то неприличным. Касаться тонкой кожи его ступней своими мозолистыми пальцами показалось каким-то неправильным. Как и то, какие его тонкие ноги длинные и чёрт возьми, почему он побрил свои ноги? — Чё пялимся? - спрашивает Кай с какой-то издевательской улыбкой и слабо пихает его носком туфли в живот, от чего будто даже настроение поднимается, а волнение усиливается. Ногти на пальцах его ног выкрашены в чёрный, как и на руках и от того почему-то только сильнее хочется потрогать. Он не стал даже отталкивать и только терпеливо дождался, устало глядя на то, что помощник делает, пока погрузится в горячую воду. Странно. Он мог бы даже утопить его здесь и Кай с этим кажется ничего не смог бы сделать, но вместо этого снова незаметно попытался сунуть ему под нос своё сраное запястье, будто собаке таблетку пытается скормить. — Что случилось? — Не знаю, ебать... А что случилось? — Почему они это сделали? - Он берёт с края ванны губку и выдавливает гель так рассеяно, почти умиротворённо, потому что за калейдоскоп эмоций и его тело стребовало пошлину, а глаза теперь в темноте не видят и слезятся, и щипают, будто открыл их под мыльной водой. Когда-то очень давно он так же мыл сестру, потому что не доверял воспитателям по началу. — Мало ли почему. Я не пять косарей, чтоб всем нравиться. — Вы врёте. Недавно вам приходила посылка с шприцем… - Он осторожно берёт бледную руку и начинает намыливать, отмечая, как трясутся у того колени, и как сиреневеет на запястье совсем свежий, кажется утренний, ещё не сошедший шрам. — Не твоего щенячьего ума дело. - Отвечает тихо и даже не сопротивляется, то ли потому что сил совсем нет, то ли потому что в крови сейчас почти вся таблица Менделеева. — Хозяин, я не смогу защитить вас, если не буду знать от чего. — Чел, почему ты беспокоишься обо мне? - Спрашивает и глядит устало, но кажется перестаёт трястись, и это немного успокаивает. - Забота и беспокойство это разные вещи. — Потому что мне нравится ваш голос. - Отвечает и опускает глаза, чтоб не встречаться с ним взглядом. Кажется, сказал что-то невероятно непристойное и от того снова начал краснеть, но на самом деле это ведь так просто. Кай нравится, как нравится зима. В нём хотелось бы умереть, хотелось бы порасти льдами его глаз и во вьюгах его голоса истлеть. Это любовь поклонение. Это любовь преклонение и вожделение, но не любовь доверие и уют. Это обожание, но не упокоение. Так любят богов. — Там я сам! - едва не вскрикивает он, когда Лёшина рука спускается ниже, но не отталкивает, видимо совершенно ослаб и смотрит в глаза почти испуганно, и это видеть так приятно, что самому себе стыдно. — Вы едва двигаетесь. - Говорит тихим голосом, чтоб успокоился и не нервничал, и даже кажется на секунду себе одним из тех животных в той комнате, что как стервятники его окружили. Под осторожный и трепетный вздох заскальзывает к нему между ног пальцами. - Всё в порядке, я только уберу… — Блять. - Выдыхает и закусывает губу так сильно, что неосторожно длинным клыком задевает едва зажившую ранку, и пускает себе кровь. — Вам больно?.. — Твои сраные пальцы такие грубые. - Произносит и сдохнуть хочется от того, как жёстко касается его ладонь самых чувствительных мест. Эту руку хочется то ли оттолкнуть, то ли отрубить нахрен и зажать покрепче между бёдер. Никогда не имел с этим дела, но Лёша заметил несколько подозрительных капель на нём, когда забирал, так что понял, что от этого нужно избавиться, а потому в дрожащем и пахнущем кровью этом моменте не ощущает совсем ничего эротичного. Только горечь и вину. А вот Кирилл совсем не об этом думает и тошнотой в теле до самой глотки поднимаются эти мысли. Наверное, он действительно мерзкое чудовище, раз даже сейчас в такой ситуации может возбудиться, а потому таким колюще-режущим, но сладким жаром ощущаются эти неловкие касания. Они сейчас ещё более шероховатые, видимо, в его отсутствие, ребёнка использовали, как грузчика. Пацан так осторожен и совсем не возбуждён, в отличие от него, глядящего на его руку у себя между ног с трепетом и с болью втягивающий запах его волос от того, как близко он наклонил голову. Все проблемы разрешились бы, если бы он сейчас размозжил эту лохматую головку о край ванны или утопил, как он видел в кино, и Кирилл уже представляет как это будет приятно — забраться между мягких волос пальцами и потянуть вниз, улыбаясь, как змея, чтоб глупый идиот подумал, что его сейчас угостят клубничкой, и потерял бдительность, чтобы, резко потянув вниз, его погрузили головой под воду, и там, в горькой от душистого мыла воде, обхватить бёдрами его шею. Чтоб трепыхался и брыкался, как оторванный хвост ящерицы, глотая воду лёгкими. Да, он готов поклясться, что шея пацана ничего прекраснее ещё не видела, но это только для того, чтобы поднять самому себе настроение, которое сейчас ни к чёрту. Мерзко ощущать себя таким слабым, а с ним себе кажется ещё слабее. — Ну всё, ты уже всё сделал… - Сгибается и вздрагивает, вцепившись в его руку, когда тот снова раздвинул его пальцами внизу. Кажется, ещё немного и у него встанет, и снова он своей идиотской похотью всё изгадит. Этот ебучий охотник вломился в его жизнь и всё вокруг себя рушит. — В-всё. Давай завязывай. - Говорит, а пацан послушно прекращает и снова смотрит в глаза. Он, конечно, пытается избежать его взгляда, но выглядит это неловко, дёргано и совершенно жалко. Отвратительно. Так не хочется, чтоб таким жалким пиздюк его видел, а он, как назло, продолжает пялиться этим своим сраным взглядом прожигающим на теле сквозные отверстия. Это конопатое личико хочется изуродовать. Эту родинку хочется оторвать зубами, а большие голубые глазки выцарапать. — Почему вы отворачиваетесь? — Это ты почему смотришь? — Вы... Когда вы не ругаетесь вы кажетесь во много раз привлекательнее. — Ты чё, ебалумба? - Вздрагивает и чувствует, как от его слов под слоем мыльной пены в горячей воде соски твердеют, как от холода. - Рот свой оффни. А Лёша не может перестать потому что кажется впервые за столь долгое и отвратительно пустое время он снова видит Кая настоящего. Живого и уязвимого. Такого же бритвенно острого, как на обложке его альбома и такого же мучительно сексуального, но беззащитного. Сколько он ждал, не надеялся даже снова вот так вот с ним попрепираться, будто они почти что друзья. — Ваш голос сейчас совсем иначе звучит. Может это из-за травм? - Он поднимает руку и осторожно касается пальцем распухшей губы. Никакой эротики, просто очередная самому себе незаметная попытка поднести запястье к его губам. — Блять, не трогай, - выдыхает и от нервов сдержаться не может, так что предполагается, что совесть напомнит парню отвернуться. - Я этим ртом троим отсосал, а ты... Но продолжить не дают, а почему и сами не знают. Грязно и наверняка заразно, но слишком приятно, слишком нервно. Солоно, но так сладко, что дышать не получается, а потом и совсем про дыханье забывается. Лёша целоваться не умеет, но целует потому что снова буквально кожей ощутил, как сближается с ним. Как его границы рядом с «помощником» по швам трещат. Хочется. Чего не понятно. Но под кожей мучится и рвётся наружу, к нему под горячую воду. К нему в холодные руки. В его густую кровь и прямо в кровоток, в его податливое тело. Спал он беспокойно. Отнёс начальника в его кровать и решил остаться, чтобы тому было спокойнее и сам не заметил, как уснул, привалившись к его кровати спиной и слушая, как он дышит. Как спокойно было слушать, как он дышит, знать, что в безопасности. Сперва снились кошмары с «бабочками» которые друг друга пожирают, потом выстрелы и только когда проснулся от очередного ужаса заметил где уснул. Понял, что грохотом был прыжок — маленький сгусток пыльной тьмы уже без костюма пирата в огромном доме снова отыскал своего хозяина и так же, как Лёша, улёгся рядом с ним. Удивительное произошло с телом за время жизни здесь, потому что дневной свет стал казаться усыпляющим и всё это поместье с его обитателями будто маленький осколок другого мира чуждого старому и привычному, но теперь уже такому чужому. Только сидя рядом с ним, таким тихим, будто умершим, будто пришёл в себя и мозги в голове зажгло — что произошло?! Что натворил? Будут ли последствия? Но самое страшное — выстрелил живому человеку прямо в лицо! Он смотрел на неё и она была человеком. С эмоциями, со стремлением и недовольством, секунда и она превратилась в труп, брызнув на него каплями крови, как двумя растаявшими снежинками, а он и не заметил от того, какой яростью пульсировало в голове зрелище начальника, такого беспомощного. Он поднимает ещё слезящиеся глаза вверх и в дневном свете, неприятным полумраком сочащемся через шторы, глядит на его руку, свешенную рядом. Нельзя и, кажется, случится обязательно что-нибудь плохое, если он потрогает, даже если никто и не узнает, что странно, ведь трогал его не раз. Если потрогает на коже обязательно останутся отпечатки пальцев, но он на эту руку смотрит загипнотизировано от того, как хочется её потрогать. Если за своё порочное зачатие Спутник хотел наказать человечество, почему наказание создал таким прекрасным? Почему таким светлым кажется второродный грех? Даже будучи охотником, трудно себе представить как бы навредил ему. Закрывая глаза и слушая сразу два дыханья, он снова пытается воскресить события той ночи. Звук пузырьков в аквариуме и два тихих дыханья лижут уши дремотным спокойствием. Почему сам от себя запер эти воспоминания? Что там такое увидел?.. Они вышли на улицу из тёплой темноты, скрипнув пружиной входной двери. Всё кругом было заметено снегом, так что казалось вокруг одна только белая пустота, как на Спутнике, и они шли по ней вместе, пока казалось они уже умерли, но было не страшно, а так спокойно от этого, будто сам не заметил, как уснул вместе с нянькой у камина и вовсе никуда не ходил. Где-то в том сне был Кай, но он его там совсем не помнит. Он осторожно нажимает пальцем на запястье, проверяя пульс. От двадцати пяти до тридцати ударов в минуту. Нормальный вампирский пульс, стучит в кончик пальца сквозь нежную припухлость сходящего шрама. Почему снова резал себя? Зачем они пытались навредить ему, если он и сам без пяти минут ходячий труп? Наверное потому Лёша к нему так и привязался, что начальника ему, как сироту к церкви подбросили и хотел/не хотел, но почувствовал ответственность за его жизнь.***
Чтоб отвлечься от Кая и мыслей о нём, Лёша привычно обрабатывает фото на ноутбуке. Успокаивает. Особенно, когда вроде бы много дел, но делать ничего не хочется. Лизы в комнате нет, но он не волнуется, потому что сестра в последнее время зачастила ночевать у девочек. Растёт. Интересно, о чём там девчонки болтают, когда остаются одни? Они с братьями обычно обсуждали аниме или игры, потом ещё Миша рассказывал про машины, а Геша со своими журналами про древнее оружие превращался в Георгия и душнил на тему отличий между глефой и нагинатой. Уютно об этом думать, позволяет отвлечься и спокойно затереть пятна на стекле, через которое сфотографировал закатный лес. И ровно в момент, когда он смотрит на результат, на экране появляется окошко звонка во Вместе, поэтому не сразу понимает что происходит. Кажется, с братьями и сестрой должны были созвониться только завтра. Он не отвечает и сперва около минуты просто смотрит пустым взглядом на голубое окошко с аватаркой и подписью звонящего, и читает её снова, и снова, потому что имя пользователя, вроде как не укладывается в голове, и мозг не в силах его обработать. Игорь Гром. Игорь Гром. Что значит «Игорь Гром»?.. Какой Игорь Гром?.. Звонит, источая анимацию звонка и лёгкую музыку, а Лёша смотрит и поджимает губы. В пустоте сознания немного даже злость берёт от того, что кто-то мог быть таким жестоким, чтобы с его страницы позвонить Лёше, а ведь юноша ещё в день, когда пришли из полиции, удалил из друзей его страницу, чтобы не видеть и не было так паршиво. Он эту фотографию сделал сам, когда они все вместе ходили гулять в парк и Лизе даже удалось заставить его выдавить что-то вроде улыбки. Сейчас эта улыбка кажется жуткой, будто с могильной плиты смотрит. Он нажимает на значок ответа и, набрав в лёгкие воздуха, с неожиданной для себя жестокостью произносит: — Как вы смеете так издеваться над людьми?! - Уже хочет продолжить и пристыдить и даже предполагает какой сейчас ужас и боль испытывала бы сестра, если бы звонок получила она, но на словах — Что за ублюдок... - до него доходит чьё лицо он видит на экране и дыханье застревает в горле. — Я думал ты будешь рад. — Что?.. - Спрашивает и, выпрямившись, расширившимися зрачками глядит на экран. - Это монтаж такой? Что вы сделали?.. Кажется, даже глаза увлажняются. Лицо на экране слишком похоже на его лицо. — Лёш, это я. — Кто это «я»? — Мы с тобой шестнадцать лет знакомы, а ты забыл, как меня зовут? — Это не можете быть вы! - Восклицает он и едва не сбрасывает с себя ноутбук от эмоций, но вцепляется в него пальцами в каком-то исступлении. - Как вы? Я же был на похоронах. — На чьих похоронах? — На похоронах дяди Игоря! Я видел гроб! И салюты... - Слишком страшно поверить в такое. — А тело ты видел? - Спрашивает человек на экране и улыбается, что Игорю несвойственно, но он понимает, что тела и правда не видел. — Вас убил вампир! К нам дядь-Дима приходил... — Успокойся, не бесись, я смог позвонить только сейчас. — Это не может быть правдой! Вас похоронили и я... - Произносит а потом с холодком по коже вспоминает, как буквально недавно хоронили Кая и от того в желудке мутит. — Да, Игорь Гром мёртв... — Вы же не хотите сказать, что он был вампиром! - Восклицает так громко, что на середине слов и сам спохватывается, что нужно быть тише, но в груди от чего-то расцветает отвращение. Сам не понимает, почему так противна мысль о том, чтобы он... — Дурак что-ли, мы же гуляли с тобой под солнцем. — Что тогда это такое? Кто вы? Вы его двойник? — Нет, я тот, кого ты знал, как Игоря. — Он умер. - Говорит, будто пытаясь доказать. Слишком страшно поверить, чтоб потом оказалось, что это что-то типа той программы, что автоматически нарезает клипы группы Мокша, чтобы будто живой Курт Бейн пел у тебя на экране. — По документам. Для всего мира и даже для вас с сестрой Игорь умер, но появился майор полиции Илья Косыгин. — Как это так? — Магия! — Не дурачьтесь! Ведь Разумовский... — Об этом я и хотел с тобой поговорить. Мне нельзя рассказывать тебе всё, но ты всё равно должен пообещать, что никому не скажешь. — Что не скажу? — В общем, так получилось, что я... - Он оттягивает воротник и показывает глубокий и яркий укус на шее и только сейчас до Лёши доходит, что он какой-то несвойственно бледный. - Я теперь на него работаю. — На вампира?! Вы? — Точно. — Да как же? Вы ведь собирались... — Собрался, да разобрался. Я пока не могу рассказать тебе всё. — Как же так? Вампиры же... - Он не контролирует мимики и, кажется, лицо выдаёт продолжение слов. — Чудовища? - И когда Игорь это произносит вслух, юноша осмысливает, наконец, это неприятное чувство внутри. Расизм. Поглядел на этих бабочек и как карточный домик посыпались взращённые Каем мысли о том, что не такие уж они монстры. — А что ты собирался, Лёш? Уничтожить их до единого. Это твои слова... — Я узнаю информацию. Тяжело выдохнув, он понимает, что это и правда он, потому что только ему и ровно с такой же формулировкой Лёша говорил об этом. — Да брось, ты работаешь на одного из них и, насколько я знаю, вы довольно близки. — Это другое. - Не соглашается и в растерянности даже не придаёт значения тому, откуда он это вообще может это знать. - Я должен узнать... Подождите, как вы вообще выжили? — Я и не выжил, ты что не слушал? — Хуйня какая-то... - Он массирует виски и понимает, что и правда никому этого не расскажет, потому что это полнейший бред. Ничего, раз в год и перед Игорем можно сказать слово "Хуйня". — Он меня позвал. Так что теперь я... Честно говоря, понятия не имею кто я теперь, но я снова могу работать в полиции и притворяюсь мёртвым для всех, кто не знает. — Что значит позвал? — Расскажу позже, пока лучше послушай. — Вы... Дядь-Игорь, вам нужна моя помощь? — Дурак, это тебе нужна! Гречкин опасен! Тебе срочно нужно валить оттуда. — Почему это? — Есть основания полагать... В общем, я беспокоюсь за тебя. — Почему? — По кочану! Ты должен взять сестру и валить оттуда. Это совсем не то же самое, что Серый... - Он осекается и надеется, что юноша ничего не расслышал. - Даниэль. Он другой. Он не опасен. Больше. А вот Гречкин... — Иго... Илья, он не может быть опасен. Я достаточно хорошо его знаю и вы должны мне поверить, - Он усмехается, вспоминая записку, найденную под матрасом собственной кровати. - Если бы Кай был хоть чуточку так же опасен, как я, мы избежали бы очень многих проблем. — Он может позвать тебя. Точно так же, как меня позвали. Я точно знаю, что я делаю, но ты в опасности. Если он тебя позовёт... - Он глядит в сторону и кажется чьи-то руки пытаются утянуть его в сторону от камеры, но он их отталкивает. — Что такое? — Ты должен мне поверить и убраться оттуда, как можно скорее вместе с сестрой. — Я не могу, я почти узнал... — Я ещё позвоню тебе, так что будь на связи, но ты должен пообещать мне, что уедешь оттуда! — Ведь вы сами... - Говорит было Лёша, но звонок обрывается ровно в тот момент, когда Игоря всё-таки утягивают куда-то, а Лёша так и остаётся пялиться в экран, на котором открыт фотошоп и ещё активна кривая контрастности. Ерунда какая-то. В голове одни мысли с разбегу наскакивают на другие и штормами омывают мозг, так что не удаётся сосредоточиться. Игорь жив? Они с сестрой в опасности? Разумовский больше не опасен? Слишком много информации за раз, а главное что значит его позвали? Но долго размышлять не получается, потому что обухом по голове ударяет звук открывающейся двери, и в комнату заходит сестра, а Лёша закрывает ноут и прячет позади себя будто занимался чем-то непристойным. Ещё слишком рано рассказывать ей. Во всяком случае, до тех пор пока сам не поймёт окончательно что только что случилось и в какой такой опасности они оба находятся. — Лёш, ты что опять сидел на странице Кая? — Нет, я мастурбировал. — Да ну тебя. — Устало вздыхает она и садится к себе на кровать, а Лёша замечает какой-то неопознанный пушистый объект у неё в руках. — Ты подобрала с улицы кошку?.. — Это госпожа мне подарила, потому что я мёрзну. - С какой-то гордостью заявляет она, но от чего-то всё равно выглядит грустной. Так и знал. — Эльза Грэгоровна сделала что-нибудь нехорошее на балу? - Осторожно уточняет он и совсем не знает как успокаивать девочку, если окажется, что госпожа и правда там изображала принца для кого-то другого, и теперь откупается. — Нет. - Отвечает и кутается в этот кусок меха глубже. Он бы мог сказать, что она не должна принимать такие дорогие подарки, и что ему страшновато от того, сколько ему придётся выплатить, если за подарок потребуют денег, но всё-таки немного успокаивает мысль о том, что Эльза делает помощнице подарки, значит не собирается так же раскатывать её по полу ковриком, как это делает её муж. - Лёша... Ей хочется спросить насколько она ужасная, но почему именно она так думает и сама не знает, ведь точно знает, что пани Эльза и сама влюбляется в женщин, однако всё-таки ей стыдно, неловко и сама себе она кажется такой неправильной, что кажется воспитательницы её бы точно отругали. А до Лёши тем временем поздно доходит смысл слов. "Насколько я знаю, вы довольно близки". Значит, либо Игорь, либо кто-то из его людей был на Синем балу? Полиция? Точно нет, иначе его не выпустили бы оттуда после стрельбы, значит, кто-то из людей Разумовского?***
В этом кабинете неожиданно теплее, чем в остальном доме, но всё равно помещение уютным не ощущается, так что Лёша чувствует себя каким-то уязвимым, особенно, когда подходит и садится на кресло напротив Всеволода Егоровича. Только сейчас замечает, что у них с сыном одинаковое выражение лица, будто если скажешь что-то не так, тебе ножницами отстригут язык и не поморщатся. — Вы звали? - Спрашивает и скрещивает ноги так, будто ему совсем не страшно, но на самом деле ужасно страшно. Зачем его вызвали? Он что-то не так сделал? — Расскажите, Алексей Максимович, как вы общаетесь с Каем? — На равных. - Отвечает и уже чувствует, что врёт, так что кажется от нервов ягодицы сжимаются. Этот день его, кажется, сведёт сегодня в могилу. Сначала Игорь, потом Лиза, а теперь Гречкин старший. — В самом деле? — Настолько, насколько это возможно. - Говорит и мог бы уже добавить, что готов с Каем себя вести более уважительно, но чувствуется, что это не то, чего от не ожидают, как и не то, на что он в принципе готов. Как быть уважительным, когда говнюк пытается оттереть веснушки у него на лице? И вот этого, Игорь/Илья считает опасным?.. Он точно имел ввиду именно Кая, а не его отца? А может речь о том "Кае", который, если верить легендам, живёт под землёй, и в чьё существование верится с трудом? — Удивительно, что он тебе это позволяет. — Думаю, нам удалось найти общий язык. — Многие так говорили. Он часто притворяется дружелюбным, но дружелюбным не является. — Он не притворяется. — Хорошо. Тогда расскажи ка мне, юноша, какого хуя произошло на Синем балу? — Говорит он самую малость строже и желудок падает куда-то вниз от страха, но Лёша не вздрагивает, хотя и чувствует вину и ощущение, что его сейчас казнят. Это не будет жестоко и искусно, ему просто всадят в лоб пулю и собственная жизнь уже будто не ощущается, потому что таким, как пришёл в этот мир - голым и одиноким он остаётся здесь под взглядом этого человека. — Кай Всеволодович имел неосторожность связаться с неправильными людьми, но... - Он спотыкается, нужно было сказать иначе. Не нужно юлить и оправдываться. Он знает, что дело не только в том, насколько Хозяин безалаберный — Нет. Это я виноват. Я не доглядел. Не хотел злить его. — Зато меня ты здорово разозлил. - Говорит он громко, но не кричит, так, будто палач объявляет о смертной казни и его голос звучит, как уже готовое рубить остриё топора. Быть, но не казаться не получается — парню страшно. Страшно, стыдно, холодно и обидно за то, что на самом деле не виноват, что выпил колу из чужих рук, но потом сразу же осекается. Нет, это именно он виноват. Плевать на Кая, на этого идиота и то, что он говорит. Он телохранитель и должен охранять его тело (и прогнать неуместную идиотскую непонятно откуда взятую вдруг гнусную мыслишку о том, какое оно у него красивое), пусть даже Кай будет вонять и ругаться. Должен прилипнуть к нему, как бронежилет. Не за то ему платят, чтобы вычищать сперму из его задницы, а за то, чтобы она там не появилась. — Я понимаю. — Раз понимаешь, то и увольнение должен понять. Юноша всё-таки вздрагивает и глядит в серые оценивающие глаза, пока собственные не начинают подсыхать и видит Спутник как это унизительно и неприятно, и как хочется сейчас же бросить в него чем-нибудь, и уйти с гордо поднятым носом, и гордо забранной трудовой книжкой, но он точно знает, что это временная глупость, о которой сам же потом пожалеет. — Нет. — Что значит нет? — Это значит, что я никуда не уйду, потому что нужен ему. Без меня его вчера либо убили бы, либо изнасиловали, это точно, я успел почти вовремя. Но меня, а не близнецов, он подпустил достаточно близко, чтоб я мог выскрести его из той жопы, в которую он сам забрался. Всеволод Егорович будто даже кивает незаметно и кажется, что сказал что-то, чего не следовало и уже жалеет об этом. — Ты считаешь, что в состоянии, видя, с какими людьми он связывается? — Да, я так считаю. - Ему не нужно придавать голосу твёрдости, он не у доски, от него ожидают искренности, так что он даже не стесняется того, что голос его немного охрип. — Хорошо, я не уволю тебя. Ты здорово понимаешь в какую именно жопу сам забрался вместе с моим сыном. Но вместо этого ты должен помочь мне. — Что нужно сделать? — Ничего страшного. Видишь ли, я одинокий человек и волнуюсь за единственного сына... Юноша кривится от того насколько неожиданно слышать это из его из его уст и насколько неожиданно вдруг обращает внимание на то, что пусть и выглядит, как жуткий бритый уголовник, этот человек уже довольно стар, хотя и... Лёша застывает и догадка заставляет поглядеть вверх. Лампы над его головой совершенно старые, даже почти винтажные. Никто в шестидесятом веке не использует такую древность. Лампы накаливания с очень жёлтым и тёплым светом, но, как побочный эффект, очень тёплые и потому греют воздух вокруг себя. Их здесь довольно много, больше, чем нужно, чтоб осветить этот кабинет. Он снова переводит взгляд вниз и замечает, что Всеволод Егорович тоже гораздо бледнее, чем обычные люди, но удачно маскирует это за тёплым светом. Почти такой же бледный, как Иг... Илья. — Ты ведь тоже о нём беспокоишься. — Думаю, в поместье гораздо больше людей волнуются о его благополучии, чем он думает. — Но только тебе он доверяет. Видишь, как часто он попадает в неприятности. — Точно. — Ты мог бы сообщать мне чаще о его перемещениях, чтобы я точно знал куда, в случае чего, высылать наряд оперативников. Я мог бы поместить в него чип, но "их" кожа отторгает почти все инородные тела. — Насколько чаще? - Спрашивает Лёша и холод внутри оттаивает, потому что до него доходит наконец зачем на самом деле его позвали. — Рассказывать куда он поехал, что там делал, с кем, чтобы я мог знать и не беспокоиться... За отдельную плату, конечно. — Всеволод Егорович. - Заявляет он чуть громче и незаметно для самого себя выпрямляется. - Я не буду шпионить за ним для вас. — Я не требую шпионить. — Нет, это именно то, чего вы требуете, но я работаю на Кая Всеволодовича. — Ты работаешь на меня, мальчик! - Говорит он снова чуть громче и Лёша готов поклясться, что не просто так чуть отодвигается на кресле от своего стола. Понятно теперь где он хранит оружие. — Да, но не вашу руку я поцеловал. Я обещал быть ему верным. — Я могу уволить тебя когда это потребуется. Ты наглеешь, молодой человек. — Вовсе нет. Ведь именно вам я это пообещал. Это было бы бессовестно с моей стороны нарушать договор, который мы с вами заключили. — Что ж. Думаю я, блять, вообще не понимаю, как такой, как ты, мог понравиться моему распиздяю, но, думаю, он будет в относительной безопасности рядом с тобой. — Спасибо за доверие, Всеволод Егорович! - Улыбается он и отправляется на подгибающихся от ужаса коленях прочь из кабинета. Сбежать от Кая вместе с Лизой? Всеволод Гречкин пытается следить за собственным ребёнком так, будто считает его совершенно безответственным. Бред. Как он может оставить его одного в настолько токсичной обстановке? Как он может уйти от него теперь?