62. Сателлит

      Это немного странно читать и даже малость неприятно, потому что он слишком похож на себя настоящего. Иногда такое чувство, что автор этого действительно знаком с ним… Даже слишком знаком. Особенно это тревожно, когда начинается постельная сцена и такой настоящий, такой похожий он, со страниц со своим «Чмошей» разговаривает. Когда позволяет видеть свои реакции, вдыхать свои запахи, воображать, как выглядит та или иная часть его тела в тот или иной момент времени и какой он в каждом из этих мест на ощупь. От этого пот выступает на спине и футболка липнет. — Зай, открой окно, пожалуйста. — Зовёт он и девушка проходит мимо к окну. Он хороший актёр, потому своего волнения увидеть не позволяет. Она куда-то собирается, гремит в прихожей своими баночками, слушает музыку. Ему эта группа тоже очень нравится, но вот сейчас он слишком увлечён вторжением в чужую личную жизнь. Как это кажется. Как это чувствуется. Очень неприлично, но трудно остановиться, когда он на страницах такой похожий, почти настоящий. Завораживающий. С тем ним, которого пишет автор на страницах, с тем ним не похожим на себя в целом, но достаточно, чтобы самому верилось иногда, что правда там на страницах присутствует и правда там всё это с другим вытворяет.       Только звуки «Заиных» баночек позволяют держаться в реальности и не забывать, что он ещё здесь, ещё сидит, скрючив спину, скользит по поцарапанному экрану своего телефона, поглаживая пальцем этот отвратительно реалистичный текст. Будто правда его раздевает, а тот так натурально реагирует. Как обычно глуповато, но сексуально улыбается. Он помнит эту улыбку. Он помнит её в деталях и легко может представить себе. Зая была бы в ужасе, узнав, что он читает. Он сам был бы, если бы не затянуло так с самого начала туда. В эту историю. В их, с «Засранцем» взаимоотношения, описанные кем-то в интернете субъективно и не по настоящему, но так идеально передан он, его характер и повадки, что хочется ещё. Хочется узнавать его больше. — Чё ты всё там читаешь? — Спрашивает кто-то, а он уже даже не слышит. Кажется, его «Засранец» с ним самим говорит и, если немного оторваться от музыки и баночек, можно представить, что это правда. Он правда так ведёт себя во время секса? Очень похоже на правду. Старается не смотреть в глаза, потому что выражения собственного лица стесняется, но напрасно, потому что оно у него очень красивое. Особенно, когда он возбуждён и от страсти его дурашливая улыбочка с губ сползает. Он прикрывает глаза и взглядом старается не встречаться, но сам украдкой только и делает, что рассматривает. Беспокоится, что не понравится, но разве он может вообще кому-то в этом мире не понравиться? Он онлайн и можно даже представить, как «Чмоша» ему сейчас напишет и спросит. От одной только этой мысли воздух в груди становится таким горячим, что хочется его поскорее выдохнуть и вдохнуть новый, холодный.       Как это было бы? Как бы он взял и в их простую, дружескую переписку вот так капнул горького мёда? Спросил нет ли у него правда пятнышка от ожога в ложбинке под ягодицей. Какую в его теле это бы вызвало реакцию? Ладно, переписка на самом деле не совсем дружеская. Если покопаться немного глубже, станет ясно, что она уже давно вовсе не дружеская, но времени, ни у того, ни у другого нет, чтоб от дружеской слишком удалиться. Только иногда спрашивать что-нибудь неприличное или неприличное рассказывать, а может и фотографировать. Например, ту тонкую, острую впадинку у него под коленом или другого нервную дрожь, когда чьи-то ресницы по коже скользят, будто мотыльки порхают.       Между ними это просто случилось само собой. Неправильно наверное, но не всё всегда происходит так, как должно. Просто случайно списались во время съёмок совместного проекта. Тот просто спросил где можно купить воды и он, не отойдя от роли, как-то на автомате, правда шутливо «Найди себе воду сам, Засранец!» ответил, но потом, конечно же, сразу принёс бутылку, потому что шёл мимо его машины. А за «Засранца» в отместку Чмошей назвали. Тот из образа тоже ещё не вышел, хотя совсем на своего героя не похож. И это очень удивляло — как здорово он играет. На таких, как он, актёров и стоит равняться. Чмоша об этом не забыл сказать, когда все уже прощались и совсем не ожидал на это какой-то реакции, кроме вежливого сдержанного «Спасибо», но тот предложил сняться вместе и как-то так посмотрел... Буквально ничего такого не было в том взгляде, но, кажется что-то внутри всё это время теплилось и только и ждало случая, чтоб на лёгкий порыв воздуха, вместе с улыбкой, принёсший аромат его духов и пота, ответить искрой вспыхнувшего язычка пламени.       А потом про них подобное творчество показал, сказал, что менеджер советует — это только подогреет к ним интерес людей, которых Засранец как-то назвал, но он не запомнил это слово. Те люди, которым нравится придумывать истории или рисовать картинки с любимыми персонажами. Одна такая с Наруто и Саске много лет назад ему понравилась, но в этом было слишком стыдно признаться кому-то. Но кто не ошибается? Кто по неосторожности, показав какой-то рисунок, не заставляет уши покраснеть и подумать «Ты показываешь это мне, значит сам представлял себе такое? Со мной.» И всё было хорошо: фотографии, несколько глупых шуток, которых кроме них двоих, кажется не понял никто, потому что в интернете мало сидят. А после случилось что-то странное, нервное, непонятное. Настолько волнительное, что и поговорить об этом с кем-то стыдно. Не у кого было спросить. Он, не даром — Засранец, шутил так несколько раз во время съёмок «Если бы мы сейчас взялись за руки, им бы просто снесло крышу!», поэтому Чмоша был готов к очередной шутке. Так не он один шутил. Но, вечер, все собирались, а он только вышел из туалета с мокрой головой потому что решил умыться, а полотенца там не осталось. И подоспел Засранец с полотенцем. Набросил ему на голову, начал трепать, как собачку за ушами треплют, а потом внимательно посмотрел в глаза. Для себя неожиданно спокойно и вдумчиво: — Сколько, ты сказал, тебе лет? — Мне уже можно. — Пошутил и сразу за этим темнота от полотенца на глазах, а на губах его губы. И в организме, кажется, все процессы замерли на несколько мгновений горько-сладкого, от его щетины немного колючего, но от запаха духов сладковатого, терпкого поцелуя. Слишком осторожно, испуганно, чтоб возможно было сделать что-то большее, но слишком тепло, от дыханья, немного даже горячо, волнительно, чтоб о чём-то большем хотя бы не подумать. И то были приятные мысли. Жутковатые от того, насколько приятные. Волнительные, но и волнение то было приятным, так что позабыть не моглось. Но он рассеялся так же быстро, как запах собственных духов и уже там, с остальными громче всех смеялся над чужой забавной шуткой, и вернуть его в этот маленький, тёмный, закоулок в этот маленький тёмный момент, было нельзя. Неприлично.       Можно было только добавить его в друзья. Можно было просто почти сдохнуть от адреналина, когда он принял заявку, а потом так и не решиться написать. Скидывать мемы до тех пор, пока он сам не напишет, потому что он такой, что ошибиться страшно, но хочется всего и сразу попробовать. Хочется столько ошибок с ним сотворить, но можно было только постепенно. Можно было узнать какие ему нравятся цветы и прийти на его спектакль, но подарить другие, чтоб это не было слишком неприлично и всё равно увидеть радость. Радость и какой-то страх, будто отчуждённость в словах «Зачем ты пришёл?» Испугаться, пристыдиться.       А потом совершенно неправильные, с языка слетевшие, идиотские слова «Хотел увидеть тебя». Сдержаться и не намекнуть про прошлый раз «Не видеть тебя». Чтоб попасть в долгожданную темноту и снова не видеть. Снова чувствовать, совсем невесомо, но на этот раз, боясь упустить, действовать самому. Он тоже смущён. Нужно уничтожить в нём это смущение. Настойчиво обнять его, прижать к себе за талию, возможно слишком поспешно, но поцеловать глубже. Кажется, даже для самого себя слишком глубоко, так что дыханье сразу сорвалось, но услышать один только звук, слишком развратный выдох, граничащий со стоном, чтоб понять, что дальше зайти позволено. Целовать, исследуя ладонями его тело, изучая, как оно движется, запоминая на пальцах изгибы и впадинки, прижиматься ещё, в полной неспособности растянуть удовольствие, и потерпеть, потому что хочется сразу всего сейчас же. Напирать, вдыхать его. Его пот пахнет чем-то горьковато древесным, горячим, углями выженным и травами отёртым.       Сдержаться невозможно, хотя и шумит за дверью целая куча людей. Осторожно прижать колено между его ног и только по нескольким движениям понять — они друг другу подходят. Он думал об этом и готов был к переменам ради «Засранца», только не был уверен, что сделает всё правильно, но ничего менять не пришлось. Засранец не похож, но он "снизу". А дальше всё, как думал. Как хотел, только лучше, потому что такого его он себе и не представлял. Такого податливого и развратного, готового. По талии спустить руки вниз, задержаться, прощупывая границы дозволенного и, услышав «Давай» сдавленным шёпотом, расстегнуть на нём брюки. Просунуть руку между ног, чтоб понять, с чем предстоит иметь дело и почему-то от одного только горячего касания вообще забыть, чего там ожидал и чего хотел, потому что захотеть ещё сильнее. Настолько сильно, что посыпались нормы приличия и бредовая идея о том, что там кто-то ещё их ждёт. Пусть уже не ждут, потому что он своего Засранца отсюда не выпустит, пока не сумеет хоть попробовать его прежде, чем снова расстаться. Он его возьмёт в рот и, придержав языком, вспомнит, как делал это однажды, потому, чуть втянув щёки, примет глубже под судорожный вздох. Снова граничащий со стоном, потому что стонать нельзя, но в голосе звенит отчаянная в том нужда. Вобрать в себя столько, сколько получится и застыть, мерно вдыхая и выдыхая через нос от собственного возбуждения слишком часто. Ощутить его интимный запах и от того завестись ещё сильнее. Податься назад и снова почти до конца вобрать внутрь, чтобы ощутить, как от нетерпения пальцы сжимаются на макушке. Ткнуться носом в жёсткие волоски у него между ног и снова глубоко потянуть ноздрями запах. Ощутить, как он от возбуждения осторожно, сам поведя бёдрами, подался вперёд. Как мягко размазал собственный вкус по рецепторам на языке и втолкал глубже в самое горло, так что снова всхлипнул, уже почти в голос и, чтобы не сорваться, прошептал: — Ещё. — Чтоб окончательно мозги отключить. Чтоб заставить ускориться и, на мгновение выскользнув, облизать собственные пальцы, сглотнуть слюну с его солоноватым, мучительно развратным вкусом, и, сдерживая дыханье, чтоб совсем не закружилась голова, податься рукой вперёд. Мягко скользнуть к нему между ног дальше и снова взять его в рот прежде, чем войти в него сразу двумя пальцами. Мизинцем и большим раздвинуть ягодицы, мокро погрузиться, со странным возбуждением отметить, что входит легко и распалиться от того ещё сильнее, буквально до температуры плавления вольфрама от того, как он снова шёпотом застонал, выгнулся. Прикинуть сколько сейчас в него бы так же без усилий вошло? Ощутить, как задрожали его колени и как сильнее в волосы вцепились пальцы. С ума сойти от невозможности сейчас же бросить его на пол и со всем этим что-нибудь сделать. С ним что-нибудь сделать. Ощутить, как он несколько раз сам тревожно толкается внутрь, чтоб от звука аплодисментов снаружи понять, что не услышат, так что только для них двоих застонать и сжаться, чтоб не потерять равновесие. Вцепиться и оцарапать по неосторожности «Чмоше» сзади шею в тяжёлом, сдавленном стоне.       Чтоб можно было потом чувствовать на шее эту слабую боль. Чтоб можно было, даже не видя его, почувствовать. Расчесать отметину от его ногтя, вспомнить как и во время чего он сделал это. Не позволить метке его удовольствия затянуться. Знать, что только им двоим известно что это за царапина и снова её расчесать, пока читает. Когда к реальности возвращает поцелуй в щёку. — Я ушла, приеду завтра. — А? Ты куда? — Он смотрит на неё, накрашенную и, чтобы не обидеть, честно пытается вспомнить что она ему говорила о том, куда собирается уехать. Она его не любит и он её тоже не любит, но они подруга к другу очень привязались, и хотя понятно, что это всё ненадолго, не хочется, чтоб это было болезненно. Хочется изобразить для неё идеального парня до тех пор, пока не отпустит её двигаться дальше. Настолько, насколько это возможно. Как получится. Может, не очень, но он постарается. — Я ж говорила, день рождения. — День рождения и ночь рождения? — Ухмыляется он, но шутка остаётся незамеченной. Она размазывает ему по щеке помаду и, пожелав «не скучай», удалятся. А он возвращается к тревожно похожей на реальность истории. Истории, где «Засранец» зовёт по имени и прижимает к себе крепче. Раздвигает ноги и глубже позволяет войти и произносит ему на ухо «Люблю, когда ты кусаешься», заставив это представить. Слишком отчётливо в сознании воображается, как он сказал бы это своим сдавленным от возбуждения голосом. Проиграть несколько раз в голове жаркий шёпот, льющийся по коже мурашками и представить, как исполняет то, что ему нравится. А потом уже в деталях и реалистично вообразить, как сворачивает вкладку и пишет ему в приличной переписке совершенно неприличное «Скажи, как ты относишься к тому, чтоб я укусил тебя так сильно, чтоб на тебе остался след?» Как бы он отреагировал? Что, если это для него несерьёзное приключение на один раз?.. Нет, вряд-ли, но лучше не думать об этом на всякий случай. Лучше вернуться туда, где он делает всё, чего хочется, а потом что-то ещё, о чём и не знал, что хочется, но захотелось. Под корень ему в рот вставить, не остановиться. Растянуть, втолкнуть яйца ему за щёку и так держать. Взять его в обратной позе наездника, чтобы, скользя по его телу, от пота влажному, прижимающемуся лопатками к его ключицам, спустить руку вниз, оглаживая пальцами яички, коснуться нежной кожи у него между ног, сейчас от его присутствия такой растянутой и потому гладкой, почти шелковистой. Представить, как этот Засранец выгибается, чтобы позади себя отыскать его дыханье и потянуться за поцелуем, но вместо этого ощутить обжигающе резкий, цепкий, укус прямо в самое чувствительное место у основания шеи. Потому что читающему и вновь царапающему бездумно собственную шею, так действительно хотелось бы. Остаться ярко-красным следом на его теле, чтоб пришлось стыдливо прятать и замазывать гримом, но только слишком близко подошедшим позволять увидеть, дать понять в какой именно позе его трахают. А в истории под жалобный всхлип в уже членом растянутое отверстие проникнуть ещё двумя пальцами, но в реальности этой рукой потянуться вниз, только застыть на полпути, потому что пришло сообщение. — Гляди, очень классный арт. Можно я себе запощу? — Спрашивает над изображением их, тянущихся друг к другу за поцелуем. Очень близко и красиво, но и в сотую часть не так же грязно, как-то, что он себе сейчас представляет, но его Засранец слишком лучистый, дружелюбный, чтобы сейчас вот так вот взять и сказать что он хотел бы сделать с ним прямо сейчас, если бы была такая возможность. — Охуенно, да. — Отвечает и хмурится. Он даже не представляет сколько раз заставил испытать эмоции от того, что вот так вот в реальности в своём профиле всем поклонникам вот такое показывает. Почти прямым текстом заявляет о том, что между ними происходит, но по настоящему и не догадывается как быстро и неосмотрительно, безостановочно, безоглядно, второму хотелось бы двинуться дальше. Сорвать маску хорошего парня, залезть к нему под одежду, проникнуть в тело, прямо в сердце, чтобы снова увидеть собственными глазами, какая он на самом деле похотливая блядь. Да так, что крепче сжимает в руке телефон и, сжимая самого себя второй, представляет, как нажмёт сейчас на значок записи и отправит голосовое сообщение, говоря тихо и доходчиво с тем, кого тот ото всех так старательно прячет: «Встретимся?». — Отлично\\\\\\\\ — присылает сообщение Засранец в реальности, а за тем сразу же добавляет. — Ой, сори. Меня моя собака укусила.       Вызывает внутри новую вспышку желания написать о том, как он бы сам его укусил и уже не в шею и уже не раз. — Понял. — Кстати, как ты относишься к фанфикам? — Спрашивает у воспалённого и разгорячённого, заставив вонзиться взглядом в сообщение. Чтоб ответить, едва сдерживая собственное возбуждение стучащее в венах наковальней: — Иногда читаю. — Я сам в последнее время один читаю. — Признаться. Заставить от желания задыхаться. — Он про нас, он называется «***». — Написать. Почти вслух произнести такую похабщину собственным шлюшеским, вульгарным ртом. Назвать ту историю, где он так честно признаёт как ему нравится. Буквально признаться, что его «Чмоша» не ошибался, представляя все эти мерзости с его участием. Заставить сжать себя внизу так крепко, чтоб болью хоть на секунду возбуждение смыло. — Блять, приходи сейчас же ко мне. — Несколько минут, Олег.