21 августа 2013 года
Среда
На смартфон приходит оповещение как раз тогда, когда Арми выходит из душа после утренней тренировки. Воздух ласково холодит влажную кожу и даёт почувствовать себя свежим, свободным. Свободным настолько, чтобы выйти голым из ванной, постоять у холодильника, выбирая завтрак по настроению, позволить кофе убежать на плиту и не заморачиваться о срочной уборке («Пока не пригорело!»). Хаммер достаёт из холодильника сыр, нарезанные вчера вечером овощи, любимый медово-горчичный соус. Сооружает пару нехитрых бутербродов и усаживается перед раскрытым ноутбуком. В электронном письме говорится, что заказчик, наконец, прислал ему материалы по двум последним убийствам на озере. Предыдущие происходили на протяжении двух веков. Самое позднее было летом двухтысячного, первое же — в 1876. Напрашивалось очевидное предположение: озеро Лемюэль, прозванное так бывшими колонизаторами — приманка для больных на голову маньяков… и сперматоксикозных малолеток. У здешних подростков, как показала практика, в моде не только секс без обязательств, но и ножи. Основной фактор всех преступлений тоже напрашивался сам собой. Редкие, с узнаваемым почерком. Адреналин. Не то, чтобы Арми открыл что-то новое. Его додумка больше захватывала ту серию насильственных смертей, что происходила после Второй мировой с передышкой в тринадцать лет. По правде, эта же самая серия интересовала его больше предыдущих двух и одного убийства, стоящего особняком от всех прочих. Чем дальше от прошлого, тем заметнее искажается правда. По мнению Хаммера, с 1944 жертвы и убийцы (если их было несколько) оказывались на озере добровольно в едином порыве испытать что-то новенькое, и кто-то это «новенькое» не переживал. Конечно, потому что нужно быть невменяемым идиотом, либо дико скучающим человеком, чтобы переться ночью на озеро, вокруг которого в разные годы находили трупы. Хаммер делает глоток кофе, откусывает от сэндвича и открывает приложенные к письму документы. Новое убийство случилось 23 января 2013 года. Инесент Терроу — заезжий житель Арканзаса, биржевой брокер и владелец сети магазинов женского белья. Пункт о пристрастии жертвы к кружевам вызывает у Арми презрительное фырканье. За каким-то хреном приехал в Грэйв Вэлл с девушкой за день до смерти. Остановились в мотеле «Пять ночей». Если верить показаниям его мадам, к вечеру следующего дня они поругались, и Инесент один отправился на экскурсию в местный музей страшилок. Не вернулся. Искать до утра следующего дня его никто не стал, а когда поисковая группа 24 января взялась осматривать примыкающий к музею сосновый лес, пропажа нашлась практически сразу. Деревья вывели горе-спасателей к Лемюэль. И лодке, застывшей на середине озера подобно необычно большому буйку. Инесенту раздробили череп пневматическим молотком. Лицо превратили в кашу, сохранив левый глаз — мучитель уложил его в нагрудный карман пиджака. Орудие убийства за провод привязано к лодке и утоплено в воде (мило со стороны кровожадного психопата не заставлять полицию искать его по окружающей территории). Подозреваемых по делу нет. У девушки Инесента стальное алиби — находилась в мотеле под камерами наблюдения. Знакомых в городке у молодых людей не нашлось. Второе убийство случилось чуть меньше, чем через четыре месяца — 11 апреля. Ирен Боули — выпускница Новоорлеанского университета. Где-то в пять — половину шестого вечера вышла от парня, живущего с одной стороны озера, домой к родителям. Которые живут от Арми через улицу… Мужчина записывает адрес и имена на лежащем рядом листе. Хмурится, продолжая читать подробности. Девчонку насадили на вилы. Четыре прокола, пятым пришпилили к земле, вновь в лесу и при этом недалеко от береговой линии. Три раза из пяти была задета матка. Как установили судмедэксперты, Ирен находилась на третьем месяце беременности. Первый подозреваемый — её бойфрэнд. Разумеется, алиби: после ухода подружки смотрел с друзьями главный матч западного дивизиона национальной лиги по бейсболу — играли «Лос-Анджелес Доджерс» против «Колорадо Рокиз». Кстати, болели приятели за «Доджерс» в кафе, где работает мальчишка. К положительной карме парня Ирен можно добавить пару баллов: о беременности знал, отказываться от ребёнка не стал. Друзья подтвердили (но их словам доверять главным образом нельзя). Следующие из возможных убийц — родители. Не были довольны избранником дочери, беременность не одобрили. Тем не менее, именно они первыми начали её поиск, связавшись с отцом будущего внука, и оповестили обо всём полицию. Но поиски — какого-то хрена — опять начали только утром. Арми огромными буквами записывает вопрос на листе, желая дать по морде каждому дежурившему на участке в день убийства. Потому что любому придурку понятно: промедление поисковых отрядов стоит людям жизней. В случае с Ирен — нескольких. Раздаётся звонок. Хаммер захлопывает ноут. Поднимается, шикает раздражённо, осознавая собственную наготу, натягивает на ходу джинсовые шорты и идёт выкручивать руки человеку, палец которого, кажется, намертво приклеился к звонку. Арми подозревает, что знает, кто это. И очень надеется, что мальчишку действительно настигла кара в виде короткого замыкания. Стоит ли удивляться, что гадёныш напялил на себя лисью лыбу и — в очередной раз — длинную кофту? На улице хоть и прохладнее, чем было на неделе, но плюс двадцать пять не повод разряжаться в осенние шмотки. Он растрёпанный, что не ново, с испариной на лице, как после бега, в красных сандалиях и с пластырями на четырёх пальцах. Красные сандалии он выбрал сам, хотя Арми сперва взял ему обыкновенные, чёрного цвета. Засранец пронёс под футболкой другую пару, ту, что безумно яркая и что вызвала у Хаммера эстетический тошнотворный рефлекс. Нормальную Шаламе вырвал у Арми из рук и перебросил пятому человеку в очереди с криком «Задёшево!». Народ, пришедший в магазин не ради шоу, забухтел, и вскоре парочке «старший-младший» пришлось покинуть «Костко» с меткой стыда на совести. Точнее, только Арми. Потому что у Тима ни стыда, ни совести не было. Его не угомонило даже то, что они взяли-таки гирлянду. В десять метров. Хотя Тимоти рьяно объяснял преимущества двадцатиметровой гирлянды: «во-первых, при большем количестве огней каждый угол комнаты станет погружать в состояние трипа...» В общем, расстались они на поганой ноте. Опять Тим болтал о чепухе всю дорогу, имея цель задеть Арми за живое, вынужденно остановить машину посреди трассы и вытворить с ним непотребства прямо на капоте новёхонькой машины. Всё то же самое и лишь в другой манере было отражено на физиономии парнишки сейчас. Особенно потому, что, твою мать, предмет вожделения — обнажённая загорелая грудь — оказался у него перед носом, а он к этому не был готов. Застыл. Зашевелился, снова улыбнулся, снова поник, снова потоптался на месте. Бросил взгляд скромный, потом — пошлый, затем — сдержанный и так по кругу трижды. Пока не открыл свой раскрасневшийся рот: — Мне нужна помощь. — Не хочу показаться грубым, но я занят, — Арми мечтал поработать с утра в тишине и спокойствии, а не переживать очередной уровень хаоса, который наводит своим присутствием Тимоти Шаламе. Потому собирается закрыть дверь перед непрошеным гостем и уже почти делает это, но остатки взрослой ответственности все-таки заставляют, удобнее перехватив ручку входной двери, задать беглый, ничего не значащий, дежурный вопрос, на который Хаммер и ответа-то, если честно, не ждёт: — Может подождать? — Вокруг швов всё болит, — сглатывает парень, заводит руки за спину и перекатывается с носок на пятки. — И чешется. Глаза Тима делаются страдальческими. Работают не хуже телевизора, меняющего картинки с завидной скоростью. Арми уже говорил о невероятной способности мелкого создавать вокруг себя катастрофу? Хватает за руку, затягивает в дом. Смотрит с бешенством на «саму невинность» в зелёном взгляде. Хочет приложить головой обо что-то тупое, чтобы вырубить и дать организму мальчишки пожить без глупейшим образом полученных увечий хотя бы сутки. Вдох-выдох через нос. — Снимай свитер, — бросает на ходу и топает в ванну за лекарствами. На кухне сдерживается от желания повыдёргивать нитки тесаком и берёт ножницы. — Почему не напомнил про швы? — Арми усаживается рядом с раздевшимся мальчишкой на диван. Наклоняется к воспалившейся ране, вздыхает (ни хера не видно вообще) и толкает Тима в грудь. Тот ложится спиной на подушки, зырит в потолок и перестаёт шевелиться после того, как с удобством устроится. Ножницы кровожадно щёлкают, прицеливаясь, и кусают нитку точно за торчащий узел. — Ты злился на меня, — бормочет откуда-то снизу мальчик и старается не дышать, когда холод металла соприкасается с кожей. — И я рассчитывал, что ты всё-таки сам зайдёшь... Что, не скучал? Ай-й! Нитка выходит из кожи под ноющие звуки сквозь зубы, и Тим елозит по серому пледу, накинутому на истрёпанный диванчик. По плотно сжатым губам и скрюченным пальцам Арми понимает, что мальчик испытывает нестерпимое желание прикоснуться к достопочтенному помощнику-соседу. Сглатывает. Держит рот нуждающееся открытым. — У тебя страдают причинно-следственные связи, Тимми. Арми капает перекисью на рану, слышит шипение мальчишки и бесцветной жидкости. Собирает разложившиеся участки со свернувшимся гноем ваткой. Повторяет процедуру. Удовлетворённый, Хаммер обрабатывает открытую рану антисептиком. Срывает с губ болезненный стон, и удовлетворенность возрастает пуще. Конечно, щиплет. Конечно, неприятно. Не успев толком обдумать возможные последствия, мужчина наклоняется, чтобы подуть на почти заживший порез. Тим резко замолкает. Смотрит на него взглядом побитого щенка, которого вдруг приласкали, и не дёргается, когда Арми проходится по ране свежим слоем антисептика. Возможно потому, что тот продолжает дуть. Не отрываясь от наполненных хрен поймёшь каким чувством глаз. Зрительный контакт разрывается. В дверь снова настойчиво звонят. Арми с натугой сглатывает и спешит пластырем заклеить рану мальчишке. Поднимается с дивана. Его сопровождает скрип пружин. Очередь трелей. — Томасин по тебе точно соскучилась, — говорит Хаммер и наклоняется, чтобы улыбнуться и взъерошить недовольному парнишке волосы. И причину недовольства угадать легко: Тим за ним тянется, стоит его оставить одного. В несколько шагов Арми доходит до двери и, не посмотрев в глазок, открывает её, как самый гостеприимный хозяин — на всю. Перед глазами красуется до омерзения знакомая улыбка. Мягкая, плутоватая. Совсем не девчачья. Хозяин разъехавшихся губ стоит, сложив руки в карманы брюк. Подобным образом привлекают к себе внимание высокомерные люди с самооценкой без прорех. Он не двигается с места, видимо, ожидая, что его пригласят. Эти ухмылочка, поза и запах тела знакомы Арми до мурашек на коже. Как и взгляд. Сейчас — тот же самый, как раньше. Типчик оглядывает террасу, потрёпанную недружелюбными осенними ветрами Луизианы, древесный пол, набухший от влаги проливных дождей, и проём, ведущий вглубь дома. Глаза мозолит слабое шевеление где-то внутри, но Бен не отказывает себе в том, чтобы наслаждаться смятением человека, знакомого ему более, чем «хорошо». — Не думал, что тебя привлекает романтика таких мест, — говорит он. Шаги за спиной, слышит Арми, тихонько усиливаются. — Потому что умеешь думать только одним местом, и даже не тем, что в штанах? — отвечает. Осматривает дорогущую белую рубашку, вальяжно закатанную по локоть и измятую так, будто её только что вытащили из задницы. Штаны, стоимостью больше, чем этот дом вместе со всем его содержимым, включая мелкого и Арми, покрыты пятнами грязи. Впрочем, как и ублюдские лакированные ботинки, коих у этой «принцессы» всего одна пара, потому что любая другая обувь натирает мозоли до кровавых соплей. — Дерьмово выглядишь, Бенджамин. Не умеешь передвигаться вне лимузина? — Хаммер как бы следом за действительно уж незваным гостем обыскивает округу на предмет авто-интереса. — Кстати, где он? Неужели ты дошёл до этого места сам без чьего-либо сопровождения? Темноволосый пришелец с трепетанием вскидывает подбородок, подступает к Арми на шаг (непозволительно близкий шаг; ещё пара дюймов и их губы соприкоснулись бы). Хозяин дома при этом не шелохнулся. — Ты — полный кретин, Арми, если не понимаешь, зачем я пришёл. Барнс протягивает руку вперёд. Хватает не дрогнувшего Хаммера за шею. С помощью своей силы и через сопротивление другого наклоняет её. Заглядывает в сузившиеся зрачки. — Что за игры ты здесь затеял? — продолжает он. — Кто ты, мать твою, такой? — доносится до обоих. Владелец-лимузина-без-лимузина отстраняется от Арми с той же резкостью, с какой приник. Его пронзает оторопь. Будь он вольной птицей или, лучше сказать, попугаем, на макушке бы вздернулся хохолок. Всё в его случайных движениях враждебно и готово к целенаправленному, интеллигентному удару промеж зенок. Боком наружу, к спорящим, протолкнулся невысокий худощавый мальчишка. Он посмотрел на Арми возлюбленным взглядом, который сменился на взгляд с горечью, неприязнью и немногим позже — открытой ненавистью. Бен — не дурак, почуял неладное сразу (оба к тому же раздетые), и потому перехватил право говорить: — А ты что здесь делаешь? Без «кто ты?». Значит, видел его, тогда как мелкий его — нет. — Что я здесь делаю? — шикает мальчик и складывает на плоской груди руки. — Какого хера ты лезешь в нашу личную жизнь? Из уст недошкольника-недоофицианта слышать подобное было действительно смехотворно. Судить Бена за реакцию в виде оскала и беззаботной надменности — не за что. — В «вашу»? — хохот. — У меня есть на это право. Он вытирает выступившие слёзы и двигается к мальчишке. Тот ему навстречу. Не поколебался ни секунды. Словно предчувствовал, что на него набросятся, и хотел сделать то же самое. Так и застыли в немом осуждении друг перед другом. Или в ожидании чего-то. Например, прямых ударов — словами или чешущимися кулаками. Правда, в голове Тима всё наверняка выглядело в сто раз дурнее и комичнее. — Ни хрена у тебя нет, поганый ублюдок. Да, потому что говорить он умеет только так. И расшифровывать не следует. Деревенская грубость окатывает Бена странным... не то смущением, не то растерянностью. Скорее, второе. Так или иначе, Шаламе получает фору и пользуется ей: — Что? Повторить по буквам? Слышать разучил— — Ему хотя бы есть восемнадцать, я надеюсь? — спрашивает Бен у Арми, напоминая тому, чтобы он угомонил свою тявкающую собачонку. Тимоти заливается краской. А, казалось бы, такого, как он, смутить могут только самые отбитые извращенские практики. — О-о-о, — протягивает пацан, цокает языком и создаёт утомительную паузу. Жуёт губы, пронзая узкими зрачками двоих знакомых. Хороших знакомых. — Думаешь, трахались мы с ним или нет? Тимоти делает новый шаг вперёд. Бенджамин Барнс — назад. Непонятно, что его отвращает больше: беспардонность мальчугана, его паршивая речь или мнимое превосходство в каждом косом движении. — Ни кап— — Да, мы трахались перед твоим приходом, урод. Бена хватает на усмешку и попытку отряхнуть свой дорогой наряд. Переступить через себя и проучить голосистого бесстыдника — не вариант. Как ведь, если поблизости любопытные окна!.. — Я приехал сюда двадцать минут назад и видел, как ты зашёл в его дом. — И что? По-твоему, взять у него в рот я не успел? — Меня… — У него немаленький, конечно, но справиться можно. Я привык. Барнс вздыхает. Он направляет этот вздох ни себе, ни кружащемуся перед ним идиоту-грубияну, а Хаммеру, продолжающему сохранять молчание, пока коротышка отстаивает невесть что, уходя за тридевять земель от начального разговора. Ему, безусловно, совсем не пофиг, что творится в постели бывшего любовника, но эта вещь в настоящее время не первостепенная. Арми сдерживается. Закатывает глаза. Мысленно отвешивает мальчишке люлей: за выдуманные пошлости и за то, что лезет со своими комментариями куда не просят. Но по скривившемуся лицу Бенджамина и тяжёлому взгляду, коим тот награждает Шаламе, понимает, что эту важную шишку не на шутку задели. Потому спешит доказать правдивость легенды Тима и подтягивает того одной рукой к себе, кладёт подбородок ему на голову, проводит ладонью по костлявому плечу… Всеми силами старается быть естественным и при этом не увлечься настолько, чтобы после ухода Бена не наплевать на наличие у Шаламе девушки и не осуществить с ним хотя бы то, что мелкий пересказал Барнсу. Всё вместе — задачка космического масштаба. Особенно когда последний секс был больше месяца назад, а с двух сторон стоят парни: один напоминает о самых интересных ночах в его жизни, второй одним своим существованием доказывает, что может быть ещё интереснее. — Я знаю, зачем ты приехал, — цедит Бен. — Думаешь, это сойдёт с рук? Я могу сделать больно, очень больно. И тебе, и этому… Равнодушные серые глаза касаются Тима, и тот уже просто не может терпеть такой тон от такого мерзкого человека в отношении себя. Поэтому вмешивается: — Сойдёт и с рук, и с ног — прямо тебе в рожу... Бенджамин изучал новый объект пристрастия своего бывшего не просто с удивлением, досадой и брезгливостью. Вести себя более провокационно, чем этот тип, невозможно. Вести себя так, чтобы тебе хотели оставить затрещину. В яблочко. И Барнс её оставляет. Шаламе хмыкает, когда роскошно одетый незнакомец разворачивается, якобы для того, чтобы уйти, а потом его ладонь обжигает мальчишечью щёку. Пострадавший пошатывается. Рука тянется к месту, где кожа горит напрочь. Наконец! Замолк. — Я больше не собираюсь говорить с этим созданием, — Бен прожигает Хаммера и совершает попытку подойти к нему ближе, ведь в сторону отошел вопящий малец. — Он падёт первой жертвой. Его и не жаль, верно? Так себе вариант на одну ночь... Утро, прости, — фыркает под уход неистово важной фигурки обратно в дом. — Сворачивай свою работу. Никому это не нужно. Хочешь денег? Я заплачу. Найдёшь жилье получше... Стук чего-то открывающегося. Дверцы, что ли. Посуда гремит. Стеклянные стаканы — их ни с чем не спутаешь. После — глухой звук пластика, открывающейся крышки и наливающейся воды. — Хоть одно поползновение в мою или его сторону, Барнс, и всё, что я знаю, будет использовано против тебя всеми возможными способами, — Хаммер шипит, поднимает вверх указательный палец. — Я работаю и не мешаю тебе. Ты творишь херню дальше и не трогаешь меня. Всё предельно ясно. Бен так сжимает челюсти, что на лице заходят желваки. Он поправляет волосы и протирает испачканное лицо, казалось бы, чистой ладонью. Он ждёт чего-то, что убедит его не возвращаться сюда снова, никого не преследовать, не мстить и не убивать. По возможности. В следующие пять минут он лишается этого целиком и полностью. Тимоти возвращается со стаканом воды в руке. Назойливый, нелепый образ мальца, словно сбежавшего с безвкусной картины, в который раз отвлёк. — Может, оставишь взрослых наедине? — Бен. Всплеск. Он слышен не так хорошо, когда бьёт о кожу. Стоит каплям удариться о пол террасы — тогда, да, музыкальная яркость обретается. Параллельно с криком и скрежетанием через зубы. Барнс отступает. Спускается по лестнице. Хватается за перила. Трёт глаза. — Блять-блять-блять! Держится за колено. Орёт. Пробует открыть глаза и вновь заходится в горьком, горьком крике. Тимоти смотрит на стакан, которым хотел бы добить Барнса. Но всё-таки соображает: лучше поберечь чужое имущество. Смышлёный. Мальчишка смотрит на своего идола с мольбой о прощении. — Перекиси больше нет, Арми. — Спокойной жизни у нас с тобой тоже. Мужчина смотрит, как ковыляет подальше от их дома Бенджамин, хватает мелкого за руку и затягивает обратно в дом. — Что. На тебя. Нашло? Он закрывает дверь, прижимая к ней без одежды оказавшимся ещё более тощим Шаламе. Облизывает губы. Изучает лицо с ярко очерченными скулами, чем-то похожее на девчоночье. — Это больной на голову мудак, Тим. Он может убить, если посчитает, что кто-то встал на его пути. И ни фига за это не получит. Понимаешь? — Не понимаю, — корчит рожу паренёк и тянется к возвышающемуся над ним Хаммеру. — Ты же ничего о себе не рассказывал. Тебя преследуют гангстеры? Правительство? Одно с другим отлично вяжется. — Этому человеку очень не хочется, чтобы я работал здесь, — Арми отстраняется, уходит вглубь единственной комнаты-гостиной и достаёт из шкафа чистую футболку. — На то много причин. Но основная — Барнс. Он говнюк со стажем и проворачивает незаконные операции прямо под носом у полиции. Потому что он — долбаный сынок богатеньких родителей, избаловавших старшее дитятко по самое не балуй. Шаламе переживает острый процесс умствования — это видно по его застылым глазам, на удивление обездвиженному телу-урагану и благостному молчанию. Обычно его не заткнуть мыслимыми и немыслимыми способами. Хотя попробовать-таки стоило. — Не думал, что преподаватель — такая опасная профессия… Арми пожимает плечами. Накрывает желание выпить кофе и подумать. Например, что дальше делать с угрозами Бенджамина, которые тот обязательно попытается воплотить в жизнь. Ожидать обратного было бы слишком самонадеянно. Не после перекиси водорода в рыло. Появившееся уважение к мелкому после этого поступка тоже пища для размышлений. Как, вдобавок, мысли о том, что хочется с ним сделать, когда из сумасшедшего городка исчезнет дотошный Барнс. И зародившееся возбуждение от одного показательного прикосновения к Тиму… Хаммер достаёт кружку, чуть резче открывая бедную дверку старого гарнитура. С грёбаным отсутствием секса в его жизни точно что-то нужно решать. — Кстати, об универе, — хозяин жилища, отвлекаясь от хреновой встречи и нападения одного безумца на другого, бросает две ложки кофе в чашку. — Узнал, что нужно сделать для прослушивания лекций. Заинтересован? К лопаткам прижимается липкая мокрая грудь. Худые белые руки обвивают загорелый торс, так что на этих локтях кости становятся острыми и бледными-бледными. Губы льнут к правому плечу и всасывают с хлюпаньем кожу, пока мучительный стон не прерывает это действо и не слышится глухое, требовательное: — Повернись, — и робко, со всхлипом: — Пожалуйста. И Арми определённо съехал с катушек, потому что послушно оборачивается. Мелкий отступает на шаг, мужчина успевает перевести дух, когда происходит внезапное. Мальчишка устанавливает зрительный контакт, разводит обветренные губы в улыбке безумца и опускается на колени. Он держит пальцы на пуговице джинсовых шорт Арми, рот — открытым, глаза — бесстыдно выпрашивающими. Под звук собственного свистящего дыхания утыкается носом в пах Хаммера, полной грудью вдыхает запах — пота на свеже-постиранной ткани. С искусным воображением облизывает на ней то, чего не видит, и мычит. Снизу вверх смотрит, заставляя циклиться на глубоких, по-блядски глубоких глазах. И он понимает, отлично понимает, к чему всё идет. И всё равно оказывается не готов услышать голосок, который разрезает тишину кухни, ломаясь от волнения где-то посередине: — Я могу отсосать тебе? Хаммер молчит. Ощущает сердцебиение, готовое выпрыгнуть из грудной клетки. Оглядывает небольшое пространство лачуги в поисках чего-то, что подскажет, как ему правильно поступить. Ни хера не находит, конечно. С чего вдруг этот мир, да расщедрится ему на подсказки? Поджимает нижнюю челюсть, уперевшись взглядом поверх головы Тимоти в проступающий из-под сраных занавесок солнечный свет за окном. Выдыхает. И отворачивается к так и не доделанному кофе. Оставляет Шаламе растерянно стоять на коленях позади себя. Заливает растворимый кофе кипятком, шумно прихлёбывает горячую жидкость и с грохотом ставит кружку на стол. — Пошёл на хуй, — произносит, так и не подарив взгляда фигуре на полу. Если он думал, что просто так отделается, то нещадно ошибался. Потому что он не учёл одержимость, с какой мелкий пристрастился к умению делать что-либо наперекор его словам. Он чувствует, как теперь уже бёдра, а не спину, просительно обнимает худое тельце. И что Тимми продолжает тыкаться носом в его одежду. — Только на твой и прямо сейчас. Чего Хаммер не ожидает, так это щекотливого укуса — в задницу, и рук, которые тянут вниз края его шорт. Бесполезно, однако, видимо, мальчишке нравится наслаждаться разыгрывающими фантазию играми. Арми перехватывает тонкие пальцы, до хруста и болезненного писка сжимает фаланги и со злостью отрывает их от себя. — Стоять на коленях перед малознакомым мужчиной и настаивать на сексе, после того, как послали... — Хаммер переставляет кружку с горячим напитком подальше: слишком велико возникшее желание отрезвить мелкого кипятком по голой спине. — Где твоя гордость? — Она мне не нужна, а ты — нужен. Руки, которые он без труда от себя оторвал, увы, ничему не научили хозяина. Обе теперь сжимали лодыжки Арми. Местом поцелуев и ласк-поглаживаний стали икры и чувствительная кожа под коленками. Позже Хаммер подумает о звёздах, что сделали то утро августа торжественным днём глобального пиздеца в их жизнях. А пока содержимое ранее убранной чашки всё-таки выливается на ничем не покрытую кожу Тимоти и попадает на штаны. Сквозь жуткий крик мальчика, не ожидавшего испытать подобный жар при жизни, слышен собственный рык: — Очухайся. Арми хватает мальчишку под руки и рывком ставит на ноги. Тот орёт, пинается, всхлипывает и расталкивает ногами всё на своём пути, пока Хаммер тащит его к двери. Кажется, с журнального столика падает аптечка. Да, точно она — звук шуршащей фольги и разлетающихся по полу таблеток. Они закатываются под кровать, диван и к оставшимся не разобранными коробкам. Счастье Шаламе, что ничего ценного и бьющегося среди лекарств не было. А то пришлось бы использовать многобещающий язык мелкого в качестве веника и тряпки. Этот хлипкий мальчик шипит, как злобное животное, когда Арми выпихивает его с голым верхом за дверь. — Убирайся, Тим. Ты ошибся, — он уже собирается закрыть дверь, но упрямство в потемневших глазищах заставляет замедлить порыв. Арми сглатывает. Выдыхает сквозь плотно сжатые зубы и кивает сам себе. Конечно, он должен это сказать. — Образ пресмыкающегося тебе не идёт. Запомни. И с грохотом захлопывает дверь. Не успевает сделать и шаг, как в дверь бьют — ногой. Слабовато, чтобы выбить двухметровую деревяху, но достаточно, чтобы вызвать на лице довольную усмешку. Два следующих дня Арми думает, что попал в один из тех идиотских фильмов, где главный герой вынужден терпеть набеги варваров на свою территорию. Тим настойчиво долбится в закрытую дверь. По слуховым ощущениям, большую часть времени мальчишка её пинает (и плюсом к этому царапает, гадёныш). Время от времени применяет удары кулаками — те то по-хамски упрямые, то чуть ли не нежные. Иногда стучится, как адекватный человек, и даже зовёт по имени (мужчина настолько удивился этому методу, что даже хотел открыть дверь на тринадцатое «Арми», но вырвавшееся из глотки «Гандон!» удалило вспыхнувшую милость, как после беглого нажатия «Delete»). Он заметил, что мальчишка усаживается у крыльца и бьётся о дверь затылком. Тогда ему очень хотелось сесть с другой стороны, чтобы подбодрить и попросить не жалеть силы. Ответ на вопрос, зачем он всё это делает, появляется только спустя сорок восемь часов, утром, когда Шаламе берёт законную передышку и уходит спать в первую половину дня. Раскосые буквы на всю забетонированную площадку перед домом складываются во фразу: «Верни водолазку. Она не твоя». Начиркал краской. На последних трёх буквах белый закончился, и он дописал своё заклинание-проклятье розовым. Хаммер не без труда подавил желание задушить маленького говнюка. В самую рань он убирает следы вандализма с прежде девственно-чистой поверхности асфальта. Помогает ему отбеливатель. Арми получает даже некоторое удовольствие от незапланированной уборки, поскольку стирает пакостную надпись кофтой мальчишки. Чёрно-бело-фиолетовую тряпку, бывшую когда-то одеждой, бросает на самой нижней ступени у входа в двенадцатый дом и немедленно уходит — не хватало опоздать из-за придурка на работу. Аромат кофе с едким запахом моющего средства на пальцах дарит ни с чем не сравнимую истому. Бойня с новым соседом нравится Арми на все сто. Однако клокочущее чувство превосходства прерывается, повиснув жирным знаком вопроса в сознании Хаммера — всё из-за лазаньи. Он вернулся поздно в тот самый второй день. Фонари вдоль дороги светили неприветливо, как бы говоря: «тебя ждут неприятности». Возможно, потому что испорченная водолазка точно взрывная волна должна была повлечь новые беспорядки со стороны мелкого. Например, выбитое стекло или расфигаченный замок на двери, ещё больше краски на участке и теперь повсюду — на самом доме, газоне и везде, куда попадёт. Лишь по странному стечению обстоятельств Арми удаётся не встретить на пороге жилища признаков затаённого погрома или ловушки. Горят квадраты окон у соседа и человеческие тени в них не мелькают. Похоже на перемирие… Или передышку. Или один из планов, для осуществления которого Арми следовало прибыть в точку назначения. По привычке-традиции варится кофе. Рубашка отдыхает на вешалке. Ноутбук включается по иным рабочим делам, чем на учительском поприще. Дойдя до готовки ужина, мужчина слышит одинарный стук в дверь. Нетвёрдый и почти неловкий. Вполне себе подходящий для того, кто мигом убегает с места преступления. Никого Арми не обнаруживает за дверью, отперев её, и собирается ту захлопнуть со вздохом заебавшегося от жизни человека, как глаза опускаются на пол веранды, и он замечает что-то, накрытое полотенцем. Поверх — многословная записка, выдержанная в известной манере. Утренней. Написана кривоватым почерком и длинными закорючками. «Если ты думал, что я остановлюсь, то спустись с небес на землю. Я не сдамся, и не мечтай. И вообще-то я тебя прощаю. И не надевай больше красное. На тебя в нём все пялятся» К тому же, автор записки, похоже, не знает, как работают законы этого мира. Совершенно бесполезно на бумажке торчит кусочек скотча, который не смел прилипнуть к тряпке, укрывающей… противень. Арми срывает полотенце в жирных пятнах и оценивающе рассматривает блюдо, приготовленное по всем признакам в духовке дома, а не на заводе полуфабрикатов и в микроволновке. Лазанья. Запах запечённого мяса, плавленого сыра, томатной пасты и базилика. Это даже выглядит на удивление съедобно. Хаммер прокручивает в голове массу вариантов, где Тим мог заставить соседку приготовить ужин или девчонку с работы, что казалась намного разумнее своего партнёра-официанта. Пускай мальчишка умел жарить тосты в масле и обращаться с яйцом в кипяченой воде, это не делало его умельцем в кулинарии. Стук. Это Арми запирает дверь в свой дом, прежде чем спуститься по лестнице и дойти до обиталища идиотического мальчонки. Не доходит. Его там попросту нет. Он, застывший и шокированный, стоит возле его же, Арми, дома. Спрятался за стеной, бестолковый, и корчится в порыве улизнуть и слиться с ночью, как заевшая программа на компьютере. Глаза его плохо видно, — ближайший фонарь есть только на веранде — но Арми не сомневается, что они сейчас пугливо выпучены, а рот дрожит в попытках выплюнуть оправдания или прощальные слова перед побегом. В итоге-то он пробует сохранить остатки чести. Не в ответ ли на замечание о «пресмыкательстве»? — Какой монстр откажется есть горячую лазанью и пойдёт… Пойдёт хер знает куда?! Тимоти закрыл лицо руками. Он матерится себе под нос. Стыд заставил его и дальше скрываться в черноте, заливающей их пречудесный городок. Шорох кроссовок об асфальт, и вот они стоят почти в той же позиции, что при первой встрече. Арми цепляется пальцами уже за свой забор: ждёт, пока мальчишка осмелится взглянуть на него. Бесконечно долгие минуты, сопровождаемые привычными для Тима дёргаными движениями ног, корпуса, рук, головы (в произвольном порядке). Из темноты показываются отражённые зрачками огоньки. Мужчина спешит им улыбнуться, хотя сомневается, что мелкий этот акт дружелюбия увидит и правильно его расценит. Потому решает быстрее озвучить мысли, роящиеся в голове приставучими тараканами: — Монстр шёл звать организатора своего ужина разделить с ним вечернюю трапезу, — Хаммер поспешно преодолевает разделяющее их расстояние, цепляется за укрытое очередной длиннорукавной кофтой плечо и тащит Шаламе к двери, из-за которой сам же не так давно вытолкнул. — Организатор не имеет права отказывать монстру, ты же понимаешь? Они вошли внутрь, и Тим перебирал ногами так, словно они заплетались у него от пьянства. Но пьяным он не был. — Отказывать монстру нельзя только потому, что он — монстр? Мальчишка смотрит на него совсем другими глазами, чем в темноте. Теперь их вполне видно, чтобы начать фантазировать о том, что же в них видеть бы хотелось. Чтобы наслаждаться всплесками смущения, мало свойственных этому бойкому пареньку. — В этом контексте логичнее звучит, что организатору нельзя отказывать, потому что он — организатор. Хозяин дома громыхает дверцами кухонных шкафов и попеременно извлекает из них плоские белые тарелки, вилки, широкий нож для разделки мяса. Переставляет получившуюся стопку на освещённую подсветкой стойку и кивает Тиму на высокий стул. — Говорить я так, конечно же, не буду, дабы не оказаться понятым неправильно, — Арми раскладывает кусочки лазаньи по тарелкам. — Но от этого противня исходят настолько божественные ароматы, что... Спасибо? Хаммеру приходится растерянно покачать руками в попытке подобрать нужные слова. — Блять, это мило, — ладонь находит место в волосах, пытается собрать их в кулак и проигрывает короткой стрижке. — Я не профи по части выражения благодарности, но знай, что... — вилка практически доходит до рта, но неуверенно возвращается в тарелку. — Я тронут. — Шутишь? Звучишь безумно… Странно. Заметно, как он проглатывает что-то, что собирался сказать, и подбирает к тому менее конфликтный эквивалент. К тому же, Тим либо не умеет выдавать «пожалуйста», либо… Нет, эта хитрая морда умеет. Просто нужны другие ситуации, другие комплименты, другие взгляды. Мальчик поворачивает вилку ребром, отрезает кусочек и тут же отправляет его в рот. Жуёт, мычит (как когда стоял на коленях) и, не смотря на Хаммера, берётся с энтузиазмом голодающего поглощать свою порцию. Арми позволяет себе поумиляться виду взъерошенного, как воробей, мелкого. Замечает старые царапины на костяшках пальцев, удивляется грязи на щеке и кончике носа, растёртой, по всей видимости, рукавом. — О странности мне говорит человек, что оставил лазанью под порогом, спрятался на заднем дворе и измазался там, как чёрт из табакерки. Не сдержавшись, протягивает руку и стирает хер поймёшь откуда взявшуюся золу с кожи. Демонстрирует тёмные следы на подушечке большого пальца и возвращается к ужину-импровизации. Словно бы и не нужна ему реакция мелкого на внезапное вторжение в личное пространство. Не интересна. Не значительна. Арми разжёвывает первый кусочек и не скрывает удивления в долгом «м-м-м». — Кто это готовил? Если не считать экстравагантной уличной подачи, вполне можно сравнить с ресторанным блюдом. — Ресторанным? — Тим ухмыляется, не смотрит на Хаммера и скребёт металлом по тарелке. — Ты, похоже, почти никогда не брал лазанью в ресторанах. Я прав? — Кхм-мм, — тянет Арми и засовывает очередную вилку в рот. — Я — нет. — В смысле? — Проехали. Глаза к нему поднимаются, и светлое лицо преображается гордостью. Так что ещё до того, как Тимоти откроет рот, Арми знает ответ на свой вопрос. — Приготовить лазанью несложно. Во многом вкус зависит от соуса. От того, как разбавишь томатную пасту водой. Я люблю добавлять к ней табаско, — бормочет мальчишка с горящими глазами, но кривящимися от неловкости губами. — Перца и соли столько, чтобы горело на языке не сразу, а секунд десять спустя. Не знал, любишь ли ты острое и решил не рисковать. Так что, любишь или нет? Мелкий тараторит быстро. Настолько быстро, что Арми не сразу улавливает вопрос в последней фразе. Ладонью устало трёт лицо — так, что веки краснеют. Набирает соус и слизывает его с ногтя, а затем и с губ. За ним следят. — Этот можно было сделать и острым, — усмехается. — А вообще, зависит от случая. Однажды пробовал кофе с чёрным перцем — такой себе опыт. Это была смелая и многообещающая идея, но безнадёжный рецепт. Гремит опустевшей посудиной по лакированной столешнице и ставит локти на свободный теперь пятачок. — Ты здорово готовишь, Тим. Для официанта придорожной забегаловки — очень даже здорово. — Вот это уже похоже на комплимент, — пацан продолжает есть и говорить, совмещая одно с другим без запинок и чавканья. — Спасибо, — добавляет и смеётся, как над великой шуткой. Или его развеселило, что без особых на то усилий (действий) со своей стороны Арми сам сократил между ними расстояние. — Теперь у меня есть причина убить Томасин. Голос звучит необычайно мягко, так что Шаламе успевает вскинуть брови, доесть перемешанные фарш-сыр-пасту и с набитым ртом ждать развязки. — Чтобы перетащить тебя к себе, — заканчивает. Вибрирует телефон. Хаммер поворачивает голову направо, откуда до него донёсся звук... И сразу возвращается в прежнее положение, потому что слух улавливает другой — препротивное скольжение стула. За ним — слабый стук рук. Так звучат только они. Тим задевает его нос своим. В уголке губ невылизанный соус. — Значит, поострее? Он перегнулся через стойку. Забрался ногами на обивку и упёрся коленями в стенку. Арми успевает почувствовать дыхание мелкого на лице, прежде чем цепляется за ребристый край столешницы и отталкивается назад. Чёрт бы побрал этого Шаламе. Донёсшийся от него запах — запах с примесью сигаретного дыма и дешёвого мыла, лавандового, — оказался слишком... тёплым?.. чтобы не захотеть пропитаться им насквозь. Бесшумно поднимается на ноги и идёт к настойчиво зудящему смартфону. — Слезь со стола, — говорит до того, как ответить. Звонят с кафедры. Успел наделать шума, когда спрашивал о вольных слушаниях. Поскольку вуз продвигает образование в массы и никогда не против лишних денег, за интерес Хаммера ухватились руками и ногами. Обещали упростить оформление, составить лучшую научную программу... чуть ли не учиться за студента предлагали, пусть только ходит и показывает всем пример. Вот и сейчас. Мисс Джонсон, молоденькая аспирантка, говорит что-то о подаче заявки («можно сделать прямо сейчас, я на работе»), поджимающих сроках («уже спрашивали сегодня из деканата»), ненужных сложностях («вы же понимаете, навстречу идут до поры до времени!»). — Я понял, — перебивает беспрерывный поток речи Арми и находит глазами мелкого, замершего в позе кота на охоте за воробьями. — Оформляем тебя в универ? — Да! — вопит он, и Хаммер морщится. Хотя бы это раскачивает мальчишку и заставляет больше не выпячивать задницу. Тимоти наполовину поднимается со стула — одной ногой на нём завис, а другой касается пола. Это до того пошло, что Арми отводит глаза к окну со своим мутным отражением. Собеседница-аспирантка на той стороне провода замолкает (видимо, не ожидала услышать чужой писклявый голос), но быстро берёт себя в руки и вымучивает данные для заявки. Так выясняется, что документов под руками у Тимоти нет. Ну, как выясняется? На озвученный вопрос мелкий утыкается носом в столешницу и неправдоподобно изображает собственную смерть. Пока Арми вешает коллеге лапшу на уши о невозможности достать доки и пожалуйстадакотадавайчтонибудьпридумаемвместе, позволяет себе грубо сжать в кулаке чёрные кудри, чей хозяин ушёл в мир иной и якобы больше ничего не чувствует. Испытание проваливает. Мальчонка шипит, выворачивается из захвата и строит обиженную гримасу. Поднимается, толкает Арми плечом и демонстративно начинает копаться в кухонных шкафчиках. У того, что над раковиной, зависает, приподнявшись на носки. Хаммеру приходится сделать усилие над собой и перестать изучать перекатывающиеся мышцы на голых лодыжках. Тим будто это понимает и продолжает плавно подниматься на носки и с грацией балетного танцора возвращаться на пятки. Гадёныш. Наконец, достаёт из недр шкафчика пачку шоколадного печенья, суёт в рот сразу два (переоценил способности своего ротика; при первом же сжатии челюстей края выпечки вылезли наружу). Вместе с пачкой пацан по второму кругу осматривает скудные склады с едой. Опять задевает Хаммера костлявым плечом. И пока девчонка на другом конце провода щебечет о единственном в их ситуации варианте — сиюминутной оплате обучения (мол, «это застолбит место за учащимся, а данные они тогда внесут по возможности») — Шаламе уходит вглубь единственной комнаты и оставляет за собой шлейф из крошек. Арми отвлекается от наблюдения за непоседливой фигурой. Говорит, что решение проблемы способом Дакоты ему нравится. Коротко просит записать счёт на него. Вновь находит мелкого взглядом... И замирает. Не верит, что мальчишка бесцеремонно уселся за его ноутбук и в спешке печатает. Хаммер на автомате пытается вспомнить: что было на рабочем столе, когда горячая лазанья под дверью заставила покинуть дом? Он ужасается. Бежит к компьютеру под треск надоедливой мисс Джонсон. Смысл её монолога уплыл далеко за пределы заявки и плавал сейчас на каких-то незнаемых островах. Оказавшись с негодником едва не вплотную, видит испуг в глазах — за мгновение до того, как захлопывается ноут и с силой придавливает чужие пальцы. Скулёж. Одну руку Тиму удаётся спасти. Ею он настырно гладит Арми по сжатой ладони на крышке. Как ни странно, срабатывает. Мужчина убирает руку. И тут же хватает мелкого за грудки. Рывком ставит на ноги. Спешно прощается с зовущей его по фамилии приятельницей. Параллельно заталкивает мелкого в ванную комнату. Тот шумно сглатывает, наблюдая, как Хаммер роется на стеллаже, и смотрит с непониманием на всученную тряпку. — Срочно убрал свинство, что осталось после печенья. Не-ме-для. Реакцией на его слова становится... ничего. Тимоти перебирает в пальцах ворсистую жёлтую ткань, поднимает честнейшее в мире лицо и возвращает незаменимый предмет для уборки хозяину. — Я... не могу, — пятится прочь от духоты к выходу. — Мне на работу нужно. Срочно. Как я мог забыть? «Не-ме-для» преодолевает расстояние до двери во двор. Натыкается на журнальный столик. Сбивает полку для обуви. Кучей с неё летят кроссы и туфли, всего — пять пар. Несмотря на созданные преграды, выйти не успевает — рука Арми проходит над плечом мальчика и удерживает злополучную дверку на месте. — Ты сегодня был в первую смену, — шепчет на ухо, тайком для Тима (и особенно для себя) упиваясь тем уютным запахом, что исходит от волос. Шаламе смеётся. Двигает в это время тонкой шеей и сам не знает, что творит с человеком позади себя. — Так я это... завтра пойду? — смотрит на Арми вполоборота. — Утром, в семь. Мне спать пора. Разводит губы, на краю которых успел высохнуть томатный соус, в усмешке: — Пожелаешь спокойной ночи? — Нет, — рык в ответ. — А поцелуй перед сном? Хаммер не находит ничего лучше, чем открыть дверь (ненароком коснувшись выпирающих тазовых косточек) и выставить мальчишку из дома, как несколькими днями ранее. Этот раз сопровождается не воплями, а глухим: «Так ты мне купишь новую водолазку?». Когда Арми открывает дверь, чтобы предложить засранцу поблагодарить за целые конечности, его уже и след простыл. Шум и свежесть улицы становятся контрастом удушающей тишине, что встречает Арми в пустом доме. Старается игнорировать эту суку. Идёт на кухню, включает чайник. Он шипит так, будто готовится к взлёту, и с натугой делает кофе. Натыкается на добрую половину лазаньи и собирается переложить её в менее объёмную тару, но передумывает за десять секунд «до». Кухня наполняется грохотом перевёрнутого на кафель противня. На хер. Он выкинет Тимоти Шаламе из своей головы. Забудет о существовании двенадцатого дома. Сделает его хозяина самым обычным обалдуем-мальчишкой, как сотни других, что видит Арми каждый день. Он не будет замечать его. Реагировать. Не станет делить с ним свой мир и эмоции. Потому что Хаммер чувствует, что иначе сойдёт с ума. И на этот раз окончательно. На экране мобильного высвечивается знакомый эмэйл. Арми, не подгоняя себя, усаживается за ноутбук. Стул холодный. В уме — дыра. Злость разъедала до медленной потери здравомыслия. В открытой вкладке гугл хрома Хаммер видит, что одиннадцать минут назад с его почты на почту «заказчика» отправлено письмо. Ответ от клиента, само собой, пришёл без замедлений. Но Арми не стал его читать. Он переваривал написанное «от своего имени»: «Жертвы! О, потерпите, придётся принести много жертвввммм»