30 августа 2013 года
Пятница
Бенджамин постукивает ногтём по экрану смартфона. Он в нервном ожидании наблюдает за тем, как босс читает отчёт, присланный частной командой криминалистов. Имена они предпочли скрыть. Их можно понять. Ни один человек в здравом рассудке не захочет быть связанным с Грэйв Вэллом. Ни один не привяжется к дому в этом городке, обосновывая своё решение «близостью к месту работы». Ни один не посмотрит в направлении треклятого озера. Ни один, кроме… — Это точно, Бен? — Вероятность того, что убийца один и тот же человек составляет шестьдесят три процента. Большую дать сложно: прошло тринадцать лет, мы не можем ни увидеть место преступления, ни оценить погодные условия, ни изучить тела. На руках минимум документов. Половина утилизирована из-за истечения срока давности, тем более что полицейские участки в этой местности работали с перебоями, — Барнс старается, чтобы голос звучал твёрдо, хотя сам слышит слабость собственных аргументов. — Одно можно сказать с уверенностью: жертвы в этом году убиты одним и тем же человеком. — Почему? В помещении раздаётся характерный щелчок бензиновой зажигалки. Вялый мужчина с сединой на висках прикуривает доминиканскую сигару листа дабл кларо, и тогда его испещрённое морщинами лицо разглаживается. — По всей видимости, мы имеем дело с серийником. Он выходит убивать ночью… В грозу, — добавляет Бен. — По-твоему, до этих убийств за тринадцать лет в проклятом городишке не было ни одной грозы ночью? Это был новый, третий голос. — К чему клонишь? — Бен. — Гроз в году дофига, — сипит тот самый, новопоявившийся. — Поубивать можно было кого угодно и сколько угодно раз. — Дослушал бы до конца, — цедит мажор-докладчик. — Не задавал бы глупых вопросов. — Ну-ну. Вмешавшийся скрещивает руки. У него высокий покатый лоб и кожаная куртка с нашивками и змееподобными ремнями. Перед мужчинами за столом — Беном, его боссом и неким третьим — открытая текила бланко, пепельница из перламутрового стекла и пустующие рюмки, изрезанные геометрикой. Стопка карт, пачка «Кэмэл», купюры в пятнах. — Все убийства совершены предметами, подходящими под определение «холодного оружия». — Пневматический молоток? — переспрашивает солидный мужчина с сигарой; он же гладит уголки папки с крупной надписью. — И вилы. — Как можно убить вилами? — большелобый с мелкими тёмными глазками ухмыляется. — Запросто, — говорит Барнс и наклоняется к неверящему до того, что свет с тьмой искажают черты его лица. — Достаточно задеть голову — и мучительная смерть сменится быстрой. На шипение со стороны полемиста Бен реагирует возвращением в прежнее своё положение. Сцепляет пальцы в замок и крутит кольцо с зелёным камнем, особенно поглаживая нижнюю часть украшения — там гравировка. Он не умолкает: — Даркнет. Кладезь слитой грязной информации. Там тоже «провели расследование» из того, что было. — И это всё? — «третий». — «Всё»? Ты прослушал часть, в которой я говорил о криминалистах? Тишина накрыла никотиновым облаком. В неё вмешивались перелистывание непронумерованных бумаг и потрескивание электронной лампы в середине стола. Заговором Бен про себя повторял, что его новичок-партнёр с пугающим взглядом исподлобья точно-таки обдолбался. У них будет разговор позже, когда они отсюда выйдут, и всё же нестерпимо хотелось ударить спорщика по роже сразу, со свидетелем. — Помимо этого, — акцент сделан таким тоном, что можно понять: речь о кровавых сценах. — Местные только и говорят, что про призрака. Призрака озера. Якобы он вернулся и вершит суд над… — Достаточно, — сказал самый старший среди них, и кого по одному фасону костюма можно было обозвать шефом. — Что насчёт парня? — Дышу в затылок, — отзывается тип в кожанке. — Две недели назад ты говорил так же, — «босс». — Теперь о нём известно больше. С потворствующим милосердием сигаранутый покачал головой и хлопнул в ладони. — Чудесно, — улыбка, по которой не скажешь о чувствах человека. — Мы же не можем всегда прощать людям их ошибки, правда? Тогда бессмысленно говорить о чести и гордости. Барнс знал, что босс имел в виду не только так называемого «парня», о котором они уже не раз говорили, но и сидящего по правую руку от него человека статусом ниже. — Разумеется, — подтверждает неназванный, к которому реплика и была обращена со всей непрямолинейной скрытностью. У поседевшего уголки губ разъезжаются вместе со щетиной. Является какая-никакая эмоция: торжества. — Не лги, — обманчиво-неосторожно. — Всё могло окончиться раньше… — Конечно, конечно. Оппонент подбрасывает руки вверх, но совсем не примирительно, а как бы для защиты. — В следующий раз я жду ощутимого результата. Давным-давно нужны не слова, а доказательства и реальные люди. Троица покидает затенённую комнату. Если бы можно было включить свет, то желтизна лампочек легла бы на нетронутые диваны в зелёной обивке и на стены без окон. От них пахнет затхлостью и пылью. Двое, что между собой заранее договорились, выходят на улицу. Придомовая парковка со всем изысканным убранством никому из них не по карману. Один зажигает сигарету с чересчур узнаваемым запахом. — Насколько низко нужно пасть, чтобы днём быть под кайфом? — Твоего мнения не спрашивали. Бен едва держится. Хочет умыть лицо, скрыться от чужих жалящих глаз и простоять так пару минут. Не думать, забыться, пропасть, сбросить ответственность, как оплаченный долг. Эти «повадки»… Их он уже видел. Не так давно. — Садись в машину, есть разговор, — командует Барнс и надеется, что выдавленные сейчас слова окупятся позже — дома, детскими успокаивающими забавами. Они преодолевают забор из камня и чугуна. — Тесла? Серьёзно? — Больше люблю Хаммер Аш Три, но боссу лучше об этом не знать, — Бен пристёгивается, стараясь игнорировать подступающие приступы отвращения. — Довезу тебя до дома, а то в таком состоянии ты натворишь кучу дел. Мужчина в куртке не по погоде хмыкает — по-издевательски, так гадко и противно, будто ожидает, что его будут уговаривать забраться в авто, ломать волю и сопротивление. Неназванный делает одолжение и, с причмокиванием пораздумав, садится в презентабельный салон и оглядывает его до мелочей. — Говори, что хотел, — выдвигает условие «наркоман» и заглядывает в бардачок. — Пристегнись сперва. Нам нужно отъехать. Ему качают головой так, как пренебрегают сказанным. Из бардачка выуживают коробки дисков с музыкой, изучают. — Стравинский? Малер? Ты что, пианист? — По-твоему, Стравинского слушают только пианисты? — Да нет, просто вспомнился грустный фильм. Так назывался. Так о чём ты балакать собрался? — «Сокровище» своё забери… — Ага, сейчас. Взял и поехал, — полузнакомец не без иронии откидывается на сиденье и заводит за темноволосую голову руки. — Только я не ясновидящий. Гони адрес хоть какой. Мотор просыпается, и они выезжают на песчаную дорогу после сигнала от автоматических ворот. — Зачем взламывать дверь в его дом, когда можно разбить окно и влезть внутрь? Бен не видел преград, если требовалось достать кого-то из-под земли. — Думаешь, пацан дома двадцать четыре на семь? — Тебе не приходило в голову, что ночью все дома «двадцать четыре на семь»? — Тебе не приходило в голову, — дурно передразнивает. — Что у меня работа, твою мать, ночью, и караулить его задницу с угрозой для своей жизни — дерьмовая идея? Они выезжают с окраины Грэйв Вэлла, и указатели напоминают, что через пару километров их встретит крохотный Де Аллемандс. — Вау, — пропевает Бен. Подрубает кондиционер. — Что? Твою мать, твою… Кондиционер выключается, и владелец «Теслы» здесь ни при чём. — Никогда не слышал, чтобы ты столько говорил. — Завались, Барнс. — Значит, вместо увольнения тебе грозят пулей в лоб? — Мне грозят таким, детка, что снимочки с твоими распотрошёнными покажутся сопливыми сказочками. Барнс тянется к пачке сигарет на панели, решив в очередной раз забыть, что бросил курить полчаса назад. — В забегаловке он отсиживается. Той, что между заброшенным садом и озером. Официантом подрабатывает. Проступившая на квадратном лице суровость утыкается в водителя. Бенджамин выдыхает тяжелый дым. Морщится от прибавившейся горечи во рту. — Находишь мальчишку, и вы исчезаете. Чтобы духу тут его не было, понял? Равнодушие в голосе Барнса идёт вразрез с подрагивающим от бешенства огоньком в руках. Глухой смешок с пассажирского. Они проехали Де Аллемандс, дальше — Парадис. — Даю тебе неделю, чтобы убрать его оттуда, Мэтт. Или это сделаю я.На этом гадюшник свернулся, и дорога прошла в убийственном эротическом томлении о предстоящей встрече. Возможно, Мэтт думал о героине или мете, но с ним всегда хер разберёшь, почему он одно предпочитает другому при запасе спидболов… и зачем рубит «Кэмэл» за день, чтобы не покупать его неделями.
Бен же мало заслуживает внимания: у него эмоциональная неустойчивость и ему трудно.
В доме номер двенадцать на улице роковых встреч играла музыка. «Просто жизнь, любовь, свобода, — В одну сторону билет. Ничего не нужно более, Только брать то, что грядёт. Нет причины, и нет смысла, Но и лучше нет путей…» — Ничего не нужно более-е-е-е! Был утренний душ. Тим разрушал спокойствие. Он мыл голову ромашковым шампунем соседки. С ней юноша по-благоразумному разделял все ванные принадлежности: полотенца, лавандовое мыло, отдающее дешевизной, тоник для лица — ради шутки и испытаний — и колючую щётку с длинной рукоятью. Из телефона с садящейся зарядкой и разбитым экраном играла рок-песня, приветствующая сегодняшний день дорогой в ад. Мальчик глядит на своё отражение в запотевшем зеркале — оно разукрашено отпечатками пальцев — и оттягивает нижние веки, смотрит на лопнувшие сосуды от вчерашнего марафона «Криков». Трогает растрескавшиеся губы с запёкшейся кровью и нароком улыбается так, чтобы полопались подсохшие трещинки, и кровь снова наползла на кожу и образовала очередные полоски-корки. Трёт заживающий укус на шее, который теперь в присутствии Томы можно беспардонно называть синяком, потому что «ну ты же знаешь эти быстро исчезающие медовые хлопья, в маркет их завозят каждые две недели, драться приходится». Палец с зубным порошком проезжается по эмали. Водою полощется рот, ею же умывается лицо с мешками под глазами. На ходу вытирая мокрые волосы, Тимоти бросает полотенце на кресло в зале. Закидывает в рюкзак шнуры с розеткой, тонкую книжку с россказнями о беспорядках в их городке и легендами на случай скучного вечера, резиновые перчатки и свечку с запахом апельсинов. Двухдневная футболка, сохранившая мускусный мужской парфюм — на нём. — Надолго уходишь? — спрашивает Тома. У выхода пожимают плечами. — Не знаю, когда вернусь, — говорит Тим. На пороге дома пацан сгибается в неприличную позу и отжимает волосы, пока их хотя бы нельзя будет добротно вспушить и почувствовать их приятную холодную мягкость, пропустив сквозь пальцы пряди. Он надевает наушники, включает «продолжить», садится на велик, обклеенный стикерами и, покачивая головой, листает плейлист. Капли разлетаются во все стороны. Попадают на одежду, стену дома, мобильник, собственные руки. Тимоти думает, что клёво было бы потанцевать где-нибудь у озера, отъехать подальше только от места работы и провести там остаток дня. К тому же, в сеть наконец вышел школьный товарищ, страдающий запоями, походами в лес и участью вожатого в лагерях. А также добрым сердцем. Иначе бы Тимоти висел в его чёрном списке ещё год назад, как они добавили друг друга в друзья на фейсбуке. И хотелось бы с ним немного, но пообщаться. Тратит двадцать минут, чтобы добраться до кафе, пять, чтобы прицепить к стоянке брошенный велосипед и влететь с чёрного входа внутрь. Секунды — и оставляет у поломанной кофемашины стащенную из дома свечку в керамическом горшочке. Достаёт оружие для уборки из кладовой — перчатки — и удаляется в туалет для персонала за моющими средствами по фиксированной цене. Пахнут они, сколько Тим помнит, неповторимо. Красный фартук завязывается бантом на талии. «Это не я, это не я, я не сын никакого сенатора, Это не я, это не я, я не один из везунчиков, нет...» Шив машет ему рукой — наушники по-прежнему единственный источник звуков. Он тоже бросает ей приветствие. Странное полусолдатское. Копирует одного знакомого малыша с тоном командира. И, стоит напарнице исчезнуть, Тим обливает зелёно-синей жидкостью плиту в пятнах от блинчиков и тумбы со следами жира. Ему в помощь сразу два бутыля против налёта и ржавчины. Включает на всю воду, забивая хер на счета по оплате, потому что они его не касаются, и достаёт из-под раковины пачку мочалок, которыми обычно драят посуду. Тим их использует в целях уборки, что, по его мнению, максимально продуктивно для такой в целом бесполезной вещи. Поскольку танцы возле озера отменились, он не отказывает себе в них сейчас: качая бёдрами, двигая влево-вправо плечами, напевая под нос текст старой-старой группы и ногой постукивая в такт — пяткой о плиточный пол и коленкой по тому, что оказывается перед ними. В целом, не было ничего такого, из чего бы Шаламе не мог сделать развлечение на месте трудоустройства и не уйти в это с головой. Потому-то он далеко не сразу замечает зрителя. Это позже он узнает, что рядом, как сталкер, околачивался сосед-препод-врач. Прислонился к дверному косяку и с прищуром наблюдал за соблазнительной пыткой. Типа увидел велик, произвёл в мозгу короткую логическую цепочку и пал перед желанием кое-кого напугать. Тимоти не замечает его, пока не разворачивается к стойке позади себя — настала очередь вытирать до блеска другую сторону. Промаргивается и пробует поверить в присутствие Арми на кухне вышедшей из моды забегаловки. Весь при наряде, серьёзный, как юристишка на заседании по убийствам. Хаммер делает шаг внутрь помещения и ступнёй закрывает дверь. Осматривается. Тим снимает наушник. — Неплохо для дыры, — после тщательной оценки рядов белых шкафчиков и сверкающих раковин. — Но скучно, очень скучно. Официант с обязанностями уборщика продолжает своё дело-обязанность, молчанием разрешая подкрасться к себе со спины. Хаммер выдвигает соседствующий с тимовым локтём ящик и сразу натыкается на потемневшие от времени лопаточки, скалки и прочую мишуру, необходимую для готовки. — Скучно? — говорит мальчик вместо приветствия, пробует обернуться и улыбается. — Разве при виде меня тебе не становится веселее? — Спорный вопрос, — говорит преспокойно Хаммер, а потом голодным рывком впивается в шею Тима — зубами. Обновляя почти сошедший укус под завывания с верещанием. — У тебя есть здесь любимые… предметы? Ответ не находится сразу. Громкое «ау» раздаётся в стенах, за ним — шипение и стук, означающие соприкосновение тела и тумбочки в зашуганном движении. В случае Шаламе так звучит пребывание рядом требовательного Арми, прижимающегося сзади. Чувствуется, как по коже приветственно скатывается кровь. Теперь футболка будет пропитана не только Арми, запахом секса с ним, но и чем-то, что принадлежит ему, Тиму, тем, что наполняет тело жизнью. И плевать, что с белым придётся объяснять, откуда эти тёмно-красные дорожки и выслушивать искромётные предположения. Мальчик переключается с мыслей на реальность, стоит увидеть в отражении односторонней тёрки своё кривое и задумчивое выражение. Безынтересно Хаммер убирает её подальше. Тим освобождает себя от перчаток. — Мне нравятся кухонные щипцы, — их Шаламе достаёт с увлечением кулинара-дилетанта, крутит перед собой и на один шаг пятится, чтобы вжаться задницей в стоящего за спиной. — Они незаменимы в любой работе. Особенно с жареным. Большие глаза смотрят на Арми с бесстыдством. Впрочем, как обычно. — Жареным? — уточняют на ухо. Хаммер перехватывает запястье с зажатым в нём инструментом, проводит металлическими концами, иссечённых острыми зубчиками, по щеке юнца. — Какой извращенец придумал эти фартуки, Тим? Объятие поперёк талии с явной претензией к опоясывающей мальчика фирменной одежде. — Тот, кто тащится от секса на кухне? Холодное прикосновение к губам: мужчина настойчиво оттягивает обветренные губы вниз и берёт свободные пальцы Тимоти в свою ладонь. Прикладывает их к приоткрывшемуся рту мальчика. — Оближи их. Мальчик слышит звук стылого голоса и ощущает, как его больше не обнимают, по-подлому дразня, так, что ни одно прощение не спасёт от кары, и утихомиривается, когда скользят под фартук и расстёгивают ширинку. Тимоти успевает в воображении завязать петлю вокруг шеи Арми и её ослабить. И немного снова, потому что вспотевшая грубая ладонь приспускает его бельё и берётся ласкать. И на слова, и на безжалостные прикосновения тело реагирует грызущим напряжением в каждой нервной точке. Насаживаясь ртом на собственные пальцы, Тим имитирует вовсе не привычное посасывание пальцев как таковых. Он представляет сначала член Арми и что он позже войдёт в него. После того переходит к менее щепетильной фантазии: как увлажнённые пальцы тяжёлой руки спустятся вниз и будут его растягивать. Штаны с трусами оказываются сдёрнуты. Не настолько, чтобы упасть на грязный пол, но достаточно, чтобы Хаммеру удалось сжать ягодицы с единицами родинок. — Трахни себя пальцами. Сам. Планы рушатся. Шаламе стонет недовольно-возбуждённо — от приказного тона, от боли, от обрывистого дыхания в затылок. Руки внизу гладят по бёдрам, угадываемо возвращаются туда, где были, и выдавливают истошный стон. — Сколько сможешь принять в себя за раз? — вздымающаяся грудь ложится ему на спину. — Покажи мне. Неизвестно, как Арми прошёл сюда и что сказал Шиван, чтобы она их оставила в покое… Или он ей ничего не говорил? Тим давится воздухом. Его наказывают за бездействие шлепком по коже. Тогда и официант, совершенно негодный для выполнения своих обязательств, заводит руку назад, нащупывает вход и погружает в него пальцы. Хаммер шёпотом ускоряет действия мальчонки. — Смелее, там бывало и большее. Мужчина давит на ладонь Тимоти и заставляет принимать больше сквозь стиснутые зубы. Мальчик просит: — Хочу тебя видеть... Тимоти охает, вытаскивая пальцы и снова возвращая их в нерастянутого себя. Нежданный гость будто бы его не слышит. Кладёт голову Тима на плечо, помогает прогнуться в пояснице, усиленно водит рукой от головки члена к его основанию. — Расслабься, — поглаживания по животу. — Всё хорошо. Тебе же хорошо, Тим? Щетина Арми щекоткой царапает лицо. Мальчик не скажет вслух, но он скучал по этому прикосновению — его любимому. — Очень… — Умница, — пальцы Хаммера играют на рёбрах, как пианино, очень-очень на то похоже. — Давай ещё. Ты можешь, я знаю. Тимоти пробует познакомиться с новым. С тем, вероятно, что проникновения могут быть и без боли, если постараться, привыкнуть, прижать к стенке подсознание. С тем, что одновременные движения в себе и на себе — в действительности незнакомый уровень эйфории. С тем, что когда с тобой так, то с ужасной скоростью всего становится мало. Арми медленно двигает своей рукой на его члене и если двигает, то как-то безобразно робко, и именно это вынуждает Тимоти выкинуть щипцы в раковину и попробовать дотянуться до себя освобождённой рукой. Он не ожидает, что Хаммер перехватит его и устроит борьбу за прикосновения и «можно-нельзя». — Прошу, — воет. — Быстрее! — Не спеши, — дует на укус на шее. — Сожми пальцы внутри себя. Тим думает, что умрёт раньше, чем они закончат, и если нет, то ему придётся продумать, как убить Арми за такие искушения. Он прикусывает нижнюю губу, ловит влажный поцелуй в скулу и ведётся на то, чтобы мышцами обхватить фаланги. Блять, Тим почти... В коридоре грохот. — Кто оставляет ведро у дверей?! Твою мать! Топот нескользящих туфель для боулинга. Официантка забегает на кухню в припадке ярости. — Тим! — громыхает дверь с окошком. — Я просила вылить грязную воду, а не ставить её в кладовку и выключать там свет! У стойки с плитой и раковиной она находит высокого незнакомого мужчину.Это намного позже она поймёт, что единожды видела его вместе с Шаламе в один переломный день, а пока собирается строить комедию.
Арми напомнил ей кого-то вроде офисного работника и ни капли не препода. И выглядел он гиперболизированно чуждо в условиях задрипанной кафешки при озере-заповеднике. Зато хорошо держался. Взгляд отстранённый, руки спрятаны в карманы брюк с коричневым ремнём, отутюженный галстук серого цвета тоскливо болтался. — Это кто? — спрашивает Шив вдобавок потому, что незнакомец и сам Тимми замерли как в воду опущенные. Кстати, о нём. Он, взъерошенный, со стыдливый краснотой на шее и щеках, онемел. В штанах с разрезами у лодыжек и в футболке слишком чистой для их работы. Выставил руки на столешницу, будто секунды назад его к ней прижимали и заламывали запястья. Девчонке в голову забрались худшие мысли: — Он что, коллектор? — Шиван снимает кепку и с сожалением и оторопью подходит ближе. — Разве тебе не на что платить налоги? Она смотрит на человека, которого не знает, и думает, что у него симпатичная добродушная улыбка. Отводит глаза — на Шаламе. Ни при каких её словах он не попробовал разогнуться. — Тим?... Теперь произнесение его имени не такое требовательное и властное, как до этого. Она говорит, точно боится спугнуть... или ждёт, что на неё набросятся. Тим знает. Знает, как она глядит напуганной, расстроенной и забавляющейся. Через растрёпанные волосы он… Наблюдает. Она удивлённо-непонимающе поднимает брови. Панику вызывает то, что к ней делает шаг странный посетитель в рубашке и галстуке. И, хуже того, напарник оставляет её ему на растерзание. «Да пошла ты», — орёт про себя мальчишка. Он разворачивается, стукается о бумажные ящики и влетает в уборную для персонала. Как он, мать твою, сказал бы это? Голос пропал! Весь потный, язык не слушается, в башке стучат мольбы о том, чтобы его сию же секунду взяли на стойке, где он обычно готовит быстрые завтраки. Щёлкает задвижка. Тимоти сползает по двери и позволяет себе мучительно выдохнуть. Нарочно громко, чтобы те оба поняли — ему хреново и они в этом сыграли ведущие роли. — Курирую внеаудиторные слушания Тимоти… Похоже, Арми решает, что нет лучше способа заполнить неловкую паузу, чем откреститься от смехотворных додумок Шив и понемногу рассказать о себе, пока сам Тим... — Сегодня было вводное занятие, но он, по всей видимости, забыл скорректировать график, — шаги по звонкой, отбитой в некоторых местах плитке. — Привёз ему пропуск с документами. Ну и морально надавил на вашего коллегу, — голос Хаммера напоминает тот, которым он говорил в свой день рождения с Барнсом: чистое мурлыканье на ухо. — Ничего страшного, скоро его отпустит. Тим угадал. Верил, что угадал верно-верно и иного быть не может. Арми говорил для него. Говорил, чтобы Тим наконец-таки кончил, слыша лишь пляшущий тембр за дверью, и как он им болтает о будничном, на самом деле думая о противоположном. Дрочить на работе ему нравилось, сейчас — преособенно. — А с каких пор преподаватели в курсе, где работают их студенты и после работы заглядывают к ним? Это не выглядело, как допрос, больше — как чистое недоумение. Наверное. Тим не желал догадываться, он желал поскорее довести себя до оргазма. Завалился на бочок туалета со вновь расстёгнутыми джинсами. — Живём по соседству, я же уже говорил, — Арми. — Помните, в начале августа мы сюда заглядывали? Ваш коллега показывал мне кафе. И вы встретили нас здесь. — А-а-а-а, — имитируя понимание, протягивает девушка. Она, отличница по математике и профан в истории искусств, успела забыть внешний облик этого мужика, тем более что тут, в полный рост, он показался ей намного более привлекательным, чем в прошлый раз. Арми подходит к тонкой двери, за которой спрятался негодник, и бьёт по ней костяшками пальцев. — Выходи, Тим, — тон голоса меняется. Теперь в него проникают деспотичные нотки, и мальчишка тает, кусая губы с призраком металлической прохлады на них. — Шиван переживает за тебя. Тимоти изливается в собственный кулак и хвалит себя за чудо — за отсутствие стонов во всю ширь комнатушки. Штаны он поправляет с теорией об инстинктах самосохранения, берущих всё в свои руки в критические ситуации. Вроде такой. В прямом смысле.Да-да, инстинктов у людишек нет, но кому какая разница? Что, если я — то ещё животное?
Звенит вода. С её стороны намечался подкол с намёком на флирт, но Тим отворяет дверь и между ним и преподом-соседом начинается бессловесная беседа из многозначительных взглядов. У девчонки было "С" по художеству, она их не видит, а потому и прочитать не может. Шаламе и Хаммер друг друга видят. Насквозь. — И кто сейчас работает в зале? — бросает Тим Шиван. — Верно, никто. Одни проблемы, — говорит юнец и прощально смотрит Арми в глаза. Следующая остановка — приём накопившихся заказов от бухтящих водителей фур и искателей приключений (считай, туристов), приготовление молочных коктейлей, эспрессо, рафа и нескольких глясе, уборка за парадной стойкой. И погружение — в остатки прегорячих ощущений ниже пояса. Несмотря на ожидания Тима, сосед не уходит. Садится за один из столиков, кладёт на него рабочий портфель и взглядом указывает Шаламе на место рядом с собой. Благосклонная Шив, то и дело бросающая на Хаммера неопределённые взгляды, кивает просьбе затрудившегося Тима «он меня отпустит, правда, потерпи». Арми протягивает мальчишке через стол пропуск, табель посещений, расписание и путеводитель по университету, который Тим принимает как нечто диковинное. Пододвигает кончиками пальцев к себе и изучает, высунув от увлечения язык. — Первый семестр ты ходишь на мировую журналистику, мировую литературу и американскую. Занятия с художкой в понедельник и среду. В пятницу будут выпадать на вечер, это мои пары, — хитрая-довольная-гадкая лыба! Прищучить бы его. — Как-нибудь с ними да справишься. В учебные дни ты будешь занят минимум на три часа. Сможешь приспособить рабочий график? Тим закидывает ногу на ногу, задевая под столом колено сидящего напротив. Отвлекающим манёвром от того, что не могло выйти из головы, становится собственная рука в волосах, которая до боли сжимает и разжимает пряди — так сосредотачиваешься на чём-то одном, стараясь избавиться от навязчивых идей. — Смогу, — выдыхает парень и машет перед собой листочком от духоты. — Правда, думал, что буду ходить только на твои пары… Ну и ладно. С каверзным официантским вопросом перед ними оказывается Шив: — Что-нибудь будете? Кофе? Поднос она прижимает к себе, как прилежная ученица книгу. — Да, двойной эспрессо со льдом, спасибо, — Хаммер обворожительно улыбается девушке, и, когда та, съедая помаду с губ, удаляется готовить, он наклоняется к Тиму. Под столом его ладонь обхватывает мальчика под коленку и ползёт вверх, чтобы растревожить с трудом отпустившее возбуждение. Не голосить было серьёзно херово, и Арми понятия не имеет, какая это пытка. Он же звука не издал в их первый раз! У мальчишки дыхание сбивается. Он жмурится и отворачивает голову к окну, чтобы не порозоветь до ушей. Ему, чёрт возьми, так нравится, как Арми Хаммер трогает его повсюду… Хочется попросить удрать отсюда. Он отпускает Тимоти, когда дверь кафе распахивается компанией ровесников, а также их голосами и пригласительной силой заведения. Среди образовавшейся толкучки Тим выхватывает глазами девушку с пышными рыжими локонами, какие встретишь разве что в ирландских фильмах. Именно вокруг неё кружилась группа друзей, но на фоне подружки-модели все заводилы терялись. На ней же с лёгким изумлением останавливается взгляд преподавателя в своём отчасти полном обмундировании. У порога забегаловки усаживается воробей, клюёт потерянную палочку картошки фри и перелетает в место поукромнее. — Ты обещал рассказать мне об этом городе, помнишь? — отрываясь от изучения местной красотки, спрашивает Хаммер. Тимоти соединяет колени. Руки перед собой сцепляет — чтобы Арми не было видно его дёргающегося рта. К тому же, Шаламе не мог удалить из памяти то, как любовник следил за появившейся компашкой и в отдельности за определённой персоной. Вопрос наклёвывался, как дары-угощения у наружных птиц. — Помню-помню, — бормочет. — Как сто лет назад было… Лучше скажи, будешь ли ты меня возить на пары? А потом к твоей теме вернёмся. «Не вернёмся». Нечто хлопает. Это Тим одним кедом избавился от другого. Носком удерживал подошву на пятке — и стянул. С молчаливым и притом ярко выраженным недовольством Шив оставляет перед ними две стеклянные кружки. — Я не просил, — кидает вслед уходящей. Юная толпа бунтарей прошмыгнула за угол, где следить обслуживающему персоналу за их проделками было бы тяжелее. Там обычно прятались алкоголики, наркоманы и бомжи. К непослушным ребятам направлялась тимова напарница. Сам мальчик исполнил, что хотел — пальцами на ноге дотянулся до ширинки своего препода и слегка надавил на выпуклость. Ступня тут же оказывается схвачена. — Буду, конечно, — произносит мучитель, пока опускает ещё одну руку под стол. Тим чувствует, что с него снова стаскивают носок. — Как тебе с поломанными ногами ходить? По чужой воле на ступне Тимоти выгибается мизинец. — Ломал когда-нибудь пальцы? — мышцы начинает сводить от непривычных движений костей. — Знаешь, что они легко дробятся на части и после нескольких таких переломов уже не восстанавливаются? Боль неожиданно прекращается, и движение сильных рук по ступне становится щадящим. — Не хочу ломать твои ноги. Меня привлекает мысль видеть их у себя на плечах, но никак не в гипсе, — Арми забирается под штанину и сжимает щиколотку так, как будто сексом планирует заниматься конкретно с ней. — Но сделаешь так ещё раз, и мне придется пренебречь своим желанием. Арми отпускает Тима и через стол протягивает ему стянутый гармошкой носок. Делает глоток остывшего кофе и выплёвывает обратно. Находит Шиван и тут же ловит от неё приветственные махи руками. — Засранка посолила мне кофе, — злоба в словах и, вроде бы, уважение к безрассудству. Кофе, соль, Шив, её лёгкий флирт и странное недовольство Хаммера мальчишка игнорирует. Вспыхнувший страх кричит Тимоти поскорее вырвать у Арми носок из рук. Сердце колотится, как после пробежки. — То есть, — парень опускает само по себе устрашающее заявление «поломать ноги». — Тебе можно меня дразнить, а мне тебя — нет? Сил на то, чтобы надеть носок, не остаётся. Его Шаламе отбрасывает к снятому кеду. Злость приводит за собой ступор. — Ты дразнишь меня одним своим присутствием, если не понял, — Арми тянется к кружке, оставленной Шиван ближе к Тиму, и в той с удовлетворением обнаруживает нормальный кофейный напиток. — Хочу узнать тебя. Не только трахаться, как очумелые, но и разговаривать о чём-то. Это нормальное желание, и оно для меня идёт вразрез с ногой на яйцах. Но... Если так хочется подразнить меня, можешь сесть рядом и сделать то же самое рукой. Дверь кафе в очередной раз отворяется и впускает забредшего в эти неблизкие края посетителя. Старичок в кепке с рисунком американского флага усаживается в компанию пожилых товарищей. У них шахматы. За высокими сиденьями и глухими беседами Тим о них забывал. Пока кто-то из седоволосых не подкрадывался и не просил разлить всем чаю на цедре лимона. Так как молодой официант сидит ко входу спиной, ему приходится участливо посматривать через плечо или ждать, когда неизвестные пройдут вперёд, мимо. Он надеется, что людей не станет достаточно много, чтобы Шив погнала его работать. С подростками, к примеру, проблем не возникало. — Выходит, это ты со мной разговаривать пришёл на кухню, но что-то не заладилось? Свалишь своё поведение на провокационный фартук или на моё существование? — склоняет голову. — Или… Со мной можно спокойно говорить, перед этим оттрахав? Ну, ладно. Что мы обо мне… — Хватит притворяться, — Хаммер закатывает глаза. — Тебе понравилось, и ты был бы не против продолжить начатое на кухне. Но раз так, давай съездим куда-нибудь. Я уже спрашивал тебя, что интересного есть в этом захолустье... Тимоти устаёт смотреть в блестящую пустую кружку и перебивает Арми. Голоса их смешиваются. Шаламе вещает громко и с ноткой глумливости: — …Мы говорили о городке! Достопримечательностях. Недавно. Я перебил… В общем, да, есть такое. А самое красивое — за пределами. Поэтому побываем везде. Как тебе сады? — Виноградники? — Вишенники! Но подобие виноградника есть на востоке… М-м-м-м, — Тим барабанит по столу пальцами. — Старый, но красивый. В общем, как это бывает у людей. Мальчишка чрезвычайно собой удовлетворён. Арми встречает его проказу хмуростью. — В следующий раз начнём с минета. — И-и тебе нужен, — мальчишка перегибается через стол и ставит на него локти. — Мой номер. Куда записать? Можешь не отвечать… Из нагрудного кармана насмешник с профессиональным трюкачеством выхватает фломастер, переворачивает руку упрямого соседа тыльной стороной вниз, к столу, и вдоль вен выводит набор цифр. Арми следит за ним, смягчившись. — Мне нравится твой номер на моей руке, — мужчина проводит пальцами по расплывающейся краске на коже. Тим, подобно скромняге, пожимает тощими плечами. Препод указывает на косо-криво разбросанные бумажки. — Собери документы в стопку: потеряются или испачкаются. Шаламе все еще молчит, мозоля взглядом испачканное покрытие столешницы, из-за чего первым тянется сложить выданные Тиму бумаги сам Арми. Дверь кафе скрипит и шумит, и на этом посетителе Арми задерживается дольше, чем на солнечно яркой девчуле. Тим не оборачивается, его поглотили мысли о садах, главным образом разномастный заброшенный садик неподалёку отсюда, у загнувшейся кофейни, там — липы… Если бы Тим видел вошедшего, то описал бы его так: страшный, как смерть, в чёрных очках, косухе, мягких кожаных ботинках и сам тёмненький — один в один воплощение плохого парня из фильмов категории Б. Тот ждёт, когда за спиной захлопнется дверь и осматривается, словно кого-то ищет. — Я бы предложил тебе встречаться, — продолжает своё Хаммер и пробует вернуть Тимоти в мир без забот. — Как ты сказал? «Со старым, но красивым»? Но, по-моему, ты больше балдеешь от объятий тайком. Разве нет? Пацан вздыхает и выставляет ладони перед собой, будто собирается объяснять что-то крайне очевидное наглядно и на пальцах. Большая молодёжная тусовка наперегонки выбегает наружу. — Хватит цепляться за слова. «Старый». Да я же пошутил, окей? Ты мне нравишься, — говорит негромко. — Я писал тебе любовные письма с угрозами. Какие доказательства тебе ещё нужны?… Встречаться… Тим ноет, как от головной боли. Руки путаются в волосах. Осматривающийся типчик в костюме неубедительного гангстера шёл в сторону их столов, как группа ребят с рыжеволосой до того. — Знаешь, что? Ты прав, — наглец разводит руками. Мимо как раз шмыгает Шиван и дёргает Тима за воротник. — Мне нравится… Стук каблуков кожаной обуви прерывается. Раньше, чем они доходят до их столика. Впрочем, хозяину этого звука и незачем было это делать. Он, совершенно не испытывая никаких проблем, кулаком вцепился в волосы Тимоти. Мальчишка хорошо знает, кто может так держать его за волосы. Потому что держали (и удерживали) эти огрубевшие пальцы его голову раз, мать вашу, сто: когда били, ругали и отчитывали, когда выбрасывали из дома. Непроизвольно слезятся глаза. — Сучёныш… Мэтт всегда его так звал, сколько Тим себя помнит. Точнее, сколько помнит, пока он жил с ними. Не было и дня, кажется, чтобы он с брезгливым шипением не выдыхал эту прицепившуюся кличу. Почти не двигая челюстью и языком, вытягивая губы в трубочку, чтобы затем растянуться в улыбке или оскале на последнем слоге. — Кто же сбегает из дома, а? Перед лицом Шаламе появляется судорожно знакомый профиль. — Я звоню в полицию! Шив берёт стационарный телефон. — Положи его на место или я сломаю твоему дружку ногу. Хватка становится крепче. Тимоти сдавленно смеётся. Ногу!… Его поднимают. За волосы. Отлипает кожа. Бац! Лбом припечатывают на прежнее место. Нелепо шевелится в конвульсии разутая стопа. — Тим?.. — женский голос. — Заткнись! — Кто он?! — Я что тебе сказал? — Брат? Она запомнила про семью. История про побег. Она выпалила первое, что пришло на ум, и страшно жалела, дурочка, что другу вот-вот сделают больно. — Отец, — выдыхает Тимоти. Мэтт бы приложил его за продолжение разговора об столешницу до отключки, но был занят. Тим знал его схему, как знает ребёнок, что родитель умеет изощрённо обманывать, если ему срочно что-то от тебя нужно. Именно поэтому Тим затрепыхался сквозь поток боли, источающийся от затылка до поясницы и дальше — до самых пят. — Отпусти! — О, нет, — перед лицом Тимоти появляется экран мобильного телефона с содержимым, на котором — он сам. Не всегда лицом. — Мы с тобой вот-вот выйдем и поедем в наш родной дом. Хочешь? Конечно, хочешь… Рука со смартфоном поднимается, Тим пробует её перехватить — без шансов. Он со злобой мычит и пробует вырваться из-под давления локтя между лопаток. — Иначе придётся показать друзьям и работодателям, какие классные фотки ты мне наотправлял за целый, блять, год. Ну, что ты? Что так смотришь? Чш-ш-ш, — Мэтт разочарованно мотает головой и будто бы любуется злыми красными глазами своего пасынка. — Поделиться… — оглядывается на замершего Арми. — С твоим папиком, а? Повисает тишина. Это время Хаммер крадёт себе, надеется Тим. Всей драки он не видит, как забывают часть длинного интересного сна, но воображение позволяет дорисовать супер правдоподобную картину по какофонии стуков конечностей о всякое твёрдое и чего-то разбивающегося. Наверное, Арми разглядывал Тимоти. Кровавую дорожку из носа и расквашенную зубами губу. Сопоставлял информацию о фото-видео с тем, что сам успел испытать на личном опыте. Его, Арми, удар начинается со скользящей подошвы по кафелю. Левая нога — чтобы подняться, правая — для точки опоры и для летящего с размаху кулака. Действие сопровождается запоздалым визгом Шиван, и, кажется, все присутствующие в кафе воспринимают это за обязательную звуковую дорожку, потому как кричат тоже. Тим желает улыбнуться и не может. Кулак врезается в челюсть мужчине. Тому самому, что его держит. Тому, что держал. Шаламе без какого-либо давления на спину скатывается вниз, на пол. Голова стукается о барный стул в наиглупейшую судьбоносную насмешку. Посетитель, затеявший карательно-показушное представление, держится одной рукой за соседствующий столик, другой — за сиденье. Он не выглядит ни помятым, ни ошеломлённым, наоборот — глазами умелого охотника изучает противника. — Я уже всё видел, — произносит Хаммер, ослабляя галстук и мозоля взглядом физиономию, почти наполовину скрытую солнцезащитными очками. — Спасибо, что научил. Губы Мэтта с гадливостью искривляются. — Ничему я его не учил, сволочь. Думаешь, он останется с тобой? Как бы не так. Рука ублюдка, держащаяся за стол, меняет положение — Арми сразу замечает…Замечает-замечает, ещё как. Он — машина для убийств.
Этот замах похож на то, как отводят назад корпус, чтобы собрать всю силу и… До лица Хаммера сахарница не долетает, только содержимое — песчаное облако — оседает на зажмуренных глазах. Стеклянная баночка разбивается в нескольких дюймах над плечом. По звуку — об стену. И остатки обрушиваются на кипу разъезжающихся тарелок и университетские бумаги. Секунд, во время которых Арми ничего не видит, хватает Мэтту, чтобы приблизиться и впечатать ониксовый перстень с острым наконечником в щёку. Один удар — один шрам. От скулы к губам тянется, разрезая красной нитью кожу. Если адекватный человек понял бы, что пора давать дёру и вызывать копов, то Арми, мать его, Хаммер бешено улыбается. Таких сажают в камеры психиатрических клиник.Только Мэтт так не думает, потому что у него в башке зачастую скачут мысли о самом себе. По его мнению, тимова ухажера должна была напугать боль. Но она его раззадоривает, сука!
Оправившись, стоя на ногах, Арми притягивает незнакомца к себе за грудки и бьёт его лбом в переносицу. С хрустом, с нажимом, с удовольствием. Хватка переходит на плечи, и дезориентированный Мэтт получает коленом в подбородок— Почти. Последнее Мэтт, конечно, ожидал.Кровь херачит на рубашку и повсюду!
Что, мать вашу, ждать от уличного дилера и кутилы? Он когда-то был ребёнком и выживал в этом грёбаном мире улиц.Конченый.
Мэтт наклоняет голову прямо на хаммеров удар и встречает чужую ногу самой ударостойкой частью головы — лбом. Хватает двухметрового громилу за щиколотку и валит на пол.Не забываем, Арми всё-таки не промах.
Препод подставляет руки и предотвращает мягко говоря болезненную встречу спины с рябящей плиткой. Замахивается на ни фига ему непонятного мужика одной ногой... В молоко! Второй удаётся попасть в живот и оттолкнуть эту мразь под сиденья. Пару минут назад они, Тим и Арми, на них болтали о чуши.Какой прелестный знак!
Мэтт пробует подняться. Он уже не такой довольный. Пыхтит, как загнанный. Ох! Хана ожиданиям… Вот бы отчим забыл о Тимоти так же, как сейчас — когда он замахивается взятым бутылём с оливковым маслом и разбивает его о макушку придурка с компроматом. Однако у этого «оружия» не те габариты, что могут вырубить взрослого мужика с опытом драк. Недогангстер шипит. Он называет Тимоти «паскудой» и размашистым движением локтя под горло выбивает из худосочного парнишки дух.Благо, это благородное и рискованное вмешательство Тима дарит Арми время.
Он берёт неудачливого манипулятора за затылок и впечатывает виском в острый край столешницы. И, похоже, это действительно вырубает мерзавца. Кровь заливает глаза, нос, попадает на куртку, сливается с чернотой и становится похожей на воду. Стекает лужей на бело-красный кафель. Пальцы на руках дёргаются и прекращают конвульсии. Шив наклоняется через стойку. Смотрит на поверженного. Пенсионеры быстрее, чем заходили в кафе, покидают помещение. Бродяги-забулдыги ринулись наружу через чёрный выход на кухне, лишь бы не застать драчуна проснувшимся. Возможно, никому из них не хотелось становиться свидетелями мордобоя в пятничный день и ехать в полицейский участок. Официантка туда звонила. — Алло? Полиция? Тим как из мёртвых восстал. Он кинулся к девчонке. Перепрыгнул, кашляющий, стойку, вырвал у подруги трубку, закрыл ладонью и прошипел: — Никакой полиции! Скажи… — Тим, — кричит блонди и перехватывает телефон. — Ты думал, что будет, когда этот отморозок проснётся?! Шаламе вытирает пальцами глаза, скрежещет зубами… И заменяет слова борьбой за трубку. Противостояние затягивается, потому что и парень, и девушка оказываются в равных кондициях — опыт официанта научает многому. Ящики пива они таскали одни и те же. В итоге отвоёвывает трубку девчонка, и из динамика слышится громкое, лаконичное и спокойное «Алло? Мэм?». Под напором зелёных глазищ, бледного с краснотой лица и розовеющей шеи с засосом она неодобрительно оттягивает трубку вниз. Её хватает на странно равнодушное «Простите, не сюда» и она нажимает на переключатель — тот, что разрывает связь. Шиван следует просьбе-приказу не потому, что Тим на неё слишком разозлился, и она не хотела, чтобы он выходил из себя. Не думала она, что может его расстроить или испортить их отношения и поэтому следует слушаться. Нет. Иногда достаточно всмотреться в лицо человека перед собой и увидеть что-то совсем неясное в нём, пугающе неприятное и мерзкое, чтобы отступить и не пожалеть. Напарник меняется не когда видит, что трубка телефона возвращается где была, но когда слышит звук столкновения двух пластиковых поверхностей. Он напоминает Тимоти процесс собирания кубика-рубика с частями, которые встают на свои места лишь при правильном алгоритме действий. Улыбка ощущается благодаря потрескиванию успевшей засохнуть крови. Над губой размазалась. Хочется уйти. Или посмотреть на Арми… Смотрит. Притягательная рана на его щеке ускоряет работу сердца. И пока в глазах у Тима пляшут миражи, Хаммер не прочтёт его шалость, не будет ругать и издеваться, а, значит, можно дать себе волю. Воротник рубашки у его соседа мокрый, как после секса. И такой насыщенный красный… Шаг. — Тим. Тот, кого звали, оборачивается. Это Шив. Другой источник шума приближается, и Тим знает, что так по-звериному тихо умеет подбираться только Арми. Арми, который дома не носит обуви. Зная, что у неё мало времени, официантка пускается в те длинно-короткие фразочки, что они устраивают с ней каждый раз на много часов. По крайней мере, раньше. По телефону… — Что это было? — Что? — Кто этот человек? — Я же сказал… Тимоти состраивает беспомощный голос, голос-мольбу, голос врущего дитя, который не хочет получить по заднице от предков. — Шутишь? — разводит она руками и её крашеные волосы подпрыгивают веером. — Я ни за что не поверю, что он — твой "отец", — она интонационно указывала на фальшиво-комичные детали. — Тим, я доверчивая, но не слепая! — Отчим. Разница есть? — Немного. — И я о чём. Мальчишка пытается, как "дать дёру, как все адекватные люди". — Постой! — М? Стоило, блять, бежать и не оборачиваться. Не оборачиваться и бежать. Потому что дальше… — Тебе бы… в больницу, — Шиван подходит и рассматривает, что за синяк наливается под челюстью и как кадык то замирает, то подпрыгивает при приступах кашля. — Милая, — по привычке зовёт её Тим, совершенно позабыв о соседе. Будто внешний мир после устранения угрозы сузился до разговора в настоящую минуту. — А он?... — кивает официантка на Хаммера. Тим замирает и мычит. Удар головой сказался на мыслительных способностях? Или сократил количество бесполезной информации до самой полезной в нужные минуты и нужных ситуациях? Он жуёт губу, с трудом придумывая схему отхода. Арми копошится у поверженного бати. — Хочешь, поедем в больницу все вместе? Тимоти пожимает плечами, как если бы позвали на обед. И это Шаламе не собирается добавлять, что прописать Арми больницу невозможно, потому что он сам может воссоздать её со всей соответствующей аппаратурой из подручных и не очень средств у себя дома.У всех свои фетиши.
— Нет, — запоздало и протестующе. — Блин, Тим… Кто он на самом деле такой? — Эм… Сосед? Спаситель? — Перестань! Ты знаешь, о чём я, — но Тим не знал и отупело молчал. — Он, — на лежащий живой труп. — Назвал его, — на человека с закатанными рукавами и распущенным галстуком. — Твоим, — на самого Тима. — Папиком! Неосторожный взгляд в сторону Арми. Косой взгляд. А потому и не заметить по его губам и морщинкам, злится он, равнодушничает или своим чем-то занят. — Шив, тот тип меня как только не называл… И что поменялось? — Ты говорил, он просто твой сосед. Хаммера словно здесь нет. Затянутый разговор заставлял Тима нервничать. Хрен знает, насколько вырубился воскресший призрак из прошлого, собирающийся забрать в царство грешников. Намечалась угроза под жирным номером два в виде взбудораженного мужчины в крови, который цеплялся за шутки о старости и действовал с нечеловеческой решительностью. И полиция. Если она сюда выехали, Тиму хана. Словом, дальше всё пошло-поехало с лихорадочной поспешностью. — Ну? — Тимоти. Я уже сказала — я не слепая. Руки скрещены и вжимаются под грудь наподобие веревок. — Я слышал. — Так скажи, — выплёвывает презрение. — Какого хрена вы лапали друг друга на глазах у всех? Теперь уйти без ссоры не получится. — Тебе показалось. — Нет! — Да кто мог видеть? — Что у тебя с ногой? — Шив… — Даже думать не хочу! — И не надо. Тимоти не рискует идти за кедом и носком, потому что между мальчишкой и тем самым столиком — бездна в виде высоченного столпа огромных проблем. Его "номер два". Два, запятая, ноль-ноль с подписью "см". — Я ведь думала… — Не-не-не, харе, ты обещала не думать, — хихикает парень и надеется, что она хоть в кои-то веки не поменяет своего мнения из-за «катастрофических обстоятельств, потому что от них-то всё и зависит, Тим». — Ты же мне встречаться предложил! У её партнёра по работе и партнёра, вроде как, в жизни кружится голова. Вообще, он не уверен. И не верит, что разум с ним был и есть. Шаламе опирается на столешницу, чувствуя, как не рука, но глаза препода-искусителя вцепились в его затылок и сжимают до невыносимой боли. — Мне пора. Жалит нехило стыдом и страхом, и то, что Арми облокачивается рядом — по запаху понятно — заставляет дыбом встать волосы на затылке. — Нет, — прерывает Шиван. — Мы не договорили! Она встаёт перед ним в единственном проходе, который мог бы позволить сбежать и не перепрыгивать вновь через преграду-стойку. В лапы жутко молчащего мистера Х. Тим не хотел видеть, что у того написано на лице. Шуток про переломы ног хватило с лихвой. — Я увольняюсь, — говорит юнец и, пользуясь неожиданностью, толкает девчушку к стенке. Её брови взлетают вверх. Голос становится режуще выше. — Это из-за меня? Шив и мальчик обмениваются дыханием друг друга. Он близко. Близко, сука, близко. Она хватает Тимоти за запястье. — Нет, — сглатыват парень. — Из-за него. Длинная тень маячит сбоку. — Но он же в отключке… — Нет, — повторяет. — Я про этого, — он смотрит на Арми и впервые за последние пять минут, показавшиеся часом, их глаза встречаются. Тим вылетает на кухню. Бьёт плечом дверь, выдёргивает зарядку из розетки и наматывает провод на кулак. Свой телефон забирает и скидывает в рюкзак то, что его и не его. Кожа, как облитая кипятком, горит изнутри. Несутся вперёд ноги и толкают деревянное препятствие для выхода наружу. Голова не перестаёт кружиться, пока Тимоти не добирается до велика. Усиливается пульсация — до цветных пятен перед глазами. Стон сам собой вырывается из груди и руль приходится напористо сжать, чтобы не рухнуть и не повалить дышащего на ладан коня с колёсами. Найден на свалке. Мальчишка оборачивается на чёрный ход. Останавливается. Ждёт, что знакомый «додж» вот-вот загремит по гравию и выедет на дорогу. Одну, две минуты, растянувшиеся словно на стрёмные пятьдесят, блин. Возникает мысль ехать через пролесок. — Да пошёл он. Как желал того же Шив. Тим садится на седло с шипением и отъезжает от кафешки. Понимает запоздало — на нём остался грёбаный фартук. Первая из остановок на дороге оказывается посвящена этому куску дерьма и избавлению от него. На середине пути, услышав позади треск шин, парнишка под резкий сердечный удар и спёртое дыхание съезжает в лес. Чуть не переворачивается из-за сосен, стоящих впритирку. Задерживается. Во второй раз. Оглядывается. В глаза лезут волосы. Ветки паутиной заслоняют пустующую дорогу. Твою мать, твою мать, твою мать... Скрипя старым драндулетом, травой и засохшими листьями, беглец прокладывает дорогу до места, откуда планировал сбежать по приезде. — Тим!... В трёх разных интонациях. Приветственно-радостная, вопросительная, требовательная. Раздаются, пока он собирает в зале разбросанные шмотки, плетёные браслеты, тетради с книгами, бумажки, похожие на документы и документы, похожие на бумажки — простецкие, бестолковые. Вот и библиотечный билет. Проклятый! Тот самый, из-за которого Тим получил ножом выше соска, а Арми испытал удовольствие сделать соблазнительному мальцу пару инъекций. Тот самый, который Тим нашёл в туалете на полу после того, как помочился. Тот самый, который начал серию любовных беспорядков и оказался фактически не нужен, так как избранные дневники жителей о чертовщине стали прочитанными. С Томасин они налетают друг на друга в кладовой. Та коморка первое время была спаленкой мальчишки, о чём свидетельствовали наклейки, постеры, кулоны на гвоздях и прилепленные за скотч фотки тут и там. И море разбросанных вещей: копилок, фонариков, ручек, карт, шнурков, билетов из кино, распечаток с работы и буклетов — музейных, туристических, путевых и всевозможных. — У тебя кровь! Что происходит?! Пожалуйста, объясни! Девочка закрывает лицо и вся дрожит. Тим к ней подходит, хочет обнять. Она — толкает в грудь. Бьёт его по плечам и дерёт ему волосы, когда он прижимает её к стене и целует, как задыхающийся, удерживая в своих ладонях щёки с набежавшими слезами. — Мне срочно нужно уезжать. С тобой всё будет в порядке, поверь, — ещё поцелуй — в нос. — Принеси мою куртку, зай. Безропотное исчезновение в коридоре даёт вынырнуть из адского пекла под названием «паника». У изголовья кровати Шаламе находит складной нож. Открывает шкаф и вытряхивает из него перьевую подушку, на которой спать неудобно потому, что она плоская и твёрдая, как бетон. Распарывая её лезвием, Тимоти утаскивает с собой спрятанную заначку. Баксов сто с лишком. Вжиканье собачки на молнии спортивной сумки совпадает со звонком в дверь. Тимоти вскидывается и бежит в коридор. — Не открывай! Он кричит. Она открывает. — Мистер Хаммер? Прячется. Она — напугана. Немудрено. Преподаватель, должно быть, выглядит так, будто его облили краской под реалистичный кровавый оттенок. Приглушённо, как через плохое радио: — Конкретно ты можешь звать меня Арми или... Топот в коридоре. Обуви по деревянному полу в коврах. «Пиздец» — успевает подумать Тимоти и прокрутить это же слово в голове на репите раз пятьдесят. — ...Как хочешь. Тим где? «Только посмей, тварь». — В кладовой, — Тимоти кусает себя за кожу на ладонях, лишь бы не закричать. — Что случилось? Он тоже в крови и ведёт себя... Дверь за спиной мальчишки открывается. В отражении зеркала, прибитого с внутренней стороны распахнутого шкафа, материализуется человек с чем-то таким на лице, что прочесть сходу не получается. В глаза бросается и загрубевшая рана на щеке, и выдернутая из штанов рубашка, и отсутствие галстука. Он что, понял всю его бесполезность? Хотя… Мужчина оглядывает комнату, задерживается на сумке-мешке скудного вида, затем — на заглядывающей внутрь девушке. — Завари кофе на всех, Тома. Предстоит непростой разговор. Девчуля трепыхается, желая опротестовать запрос преподавателя. Скрещивает на груди руки и подобно Шаламе перекатывается с пят на носки. При пересечении их взглядов смелость Томасин даёт заднюю, и она, недолго думая, исчезает из-под плеча Хаммера. Тимоти поникает. В принципе, он и не ожидал, что такому человеку, как Арми, можно с неистовым упором противостоять. Однако надежда на защиту от любительницы хорроров теплилась. Оба прислушиваются. Точно оба. Сосед-препод-врач с хваткой бойца ММА начинает говорить только после того, как до комнаты доносится громыхание кухонных приборов. — Уже уходишь? Ничего не хочешь мне рассказать? Не сразу Тим поднимается. Он держит ремешок серой сумки с названием популярного бренда, языком облизывает зубы, хмыкает и качает головой из стороны в сторону, после чего: — Нет. — Я так не думаю. Куда-то собрался? Глаза падают на неразутые ноги соседа и врезаются в зрачки. Тимоти перестает дышать. Пробует сделать шаг к двери, но отступает, стоит Арми самому к нему приблизиться. — Да. И подбегает к окну. За ним — лес, прекрасный лес, казавшийся таким манящим лишь раз — во время скрывательств после отъезда из Парадис. Открывает. Точнее, нет. Не открывает. Осознание прошибает ледяным душем: как только комната перестала иметь статус «жилой», Томасин, специалист по ужастикам, заперла её на замок. Оборачиваться не хотелось, но пришлось. — Даю тебе последний шанс начать конструктивный диалог, — обманчиво спокойный голос, как будто в руках у соседа бомба, чека сорвана, и он просто не хочет создавать вокруг переполох. — Кстати, ты уже расстался с Томасин? Или, помимо дури в твоей голове, у меня есть стоящая причина убить её? — Арми, — зовёт его Тим, закрывает глаза и вцепляется пальцами в свои волосы. Он пробует не злиться. Пробует. — Какое ещё «убить»? — тихо, на нервяке. — Она здесь вообще ни при чём! — Тогда ты сейчас говоришь этой милой девушке, что уходишь со мной. Мне глубоко всё равно, какую причину ты ей назовешь, но мы уходим. С вещами. Навсегда. А потом ты рассказываешь, что за хер тыкал тебе в лицо телефоном, забитым порнухой с тобой в главной роли. Хаммер без предупреждения бросает в него подобранным в забегаловке мобильником, из которого, видимо, достал всё, что было возможно достать с заблокированного смартфона. Тим его не ловит, и он падает ему под ноги. На Хаммера продолжает пялиться с застывшим испугом. Можно подумать, сексуальный сосед оказался вкупе со своими оригинальными качествами ещё и страшным романтиком (буквально) — по крайней мере, его слова звучат как идеальный сценарий идеальной жизни совсем неидеального парня. Указательный палец Шаламе тянет вверх. — Это моя жизнь. Я сам решу, что мне с ней делать. Арми, успокойся и... — в голове мелькает тысяча шаблонных фраз. — Всё наладится. Кучерявые волосы оказываются намотаны на кулак, и Хаммер за них поднимает мальчишку едва ли не на уровень своего роста. — Твоя жизнь, с какого-то хуя, теперь очень тесно переплетается с моей. И если ты думаешь, что проблемы рассосутся, когда ты съебёшь от них в другое место, то нет, блять, это не так, — Арми разжимает пальцы и толкает Тима на бесполезное, как оказалось, окно. — Я проверял. Хаммер облокачивается на стол с разложенными Томой эскизами. Какие-то реалистичные пейзажи и совсем нереалистичные крылатые чудилы на них. — Мне, в принципе, похер, если в вашем сраном озере по очереди обнаружат ещё два трупа, — в руках преподавателя и врача мелькает блестящее лезвие, складной нож, впопыхах оставленный не в сумке, а там, где он попался Арми. — Выберешь последовательность, с которой вас найдут? Пальцы с натугой вжимаются в подоконник. Он готов поклясться, что хуже угроз Арми могут быть угрозы Арми, похожего на охотника с разделочным оружием. — Что? Хочешь сказать, убьёшь меня сразу после Томасин? По раме двери дважды стучат. — Кофе, — зовёт девочка в длинных пижамных штанах. — Готов. Хаммер бросает на Тима выжидающий взгляд исподлобья, вскидывает светлые брови... Не получив никакой реакции, миролюбиво улыбается своей же студентке. — Твои рисунки? — кивает на столешницу под собой. — Что это за существо такое? Не глядя, сука, тюкает в пустоту на листе, отлично видимую Тиму, но с другого конца комнаты незаметную Томе. — Эм... — сбитая с толку, Томасин прячет руки за поясницу и ни разу не спешит зайти в тесноватую кладовую. Ей не видно, о чём говорит Арми, но безупречно виден заострённый нож. — Это всё — рисунки с рассказов Тима. Из музея там... Мальчишка подбегает к столу. Поднимает сразу кипу листов и забрасывает их в по сих пор открытый шкаф с мерзкими зеркалом в разводах. Оборачиваясь, Тимоти оказывается напротив Арми и одновременно близко к подруге-соседке. Под ногами собрался цветастый ковер. — Вроде кофе стынет, — напоминает Шаламе и пытается не смотреть на руки Хаммера, и что они делают. — Пойдём? Кому не нужно было повторять дважды, так это Томе. Ушла. Они ей, небось, показались престранными придурками. Корка над губой щекочет. И, пока девушки нет, Тим просительно коснулся своими пальцами пальцев Арми — слегка надавил ногтями на кожу и сжал его запястья. Без намёка на силовое преимущество. Рука тут же оказалась схвачена. На губах почувствовался злой поцелуй. Лезвие ножа упёрлось куда-то в центр груди. Хаммер вцепился в футболку мёртвой хваткой. Риторически спрашивает: — Сколько осталось жить этой девочке? Мычание и высунутый между зубами язык. — С тобой невозможно договориться… Отступить не получается, хотя ноги бьются о ноги Арми, и кед с голой стопой упираются в пол со несуществующим упрямством. — Я всё сделаю, — челюсть сводит невидимой судорогой, потому что больше всего Тиму сейчас хочется бить и орать, и больше всего он терпеть не может, когда ему указывают. — Как ты сказал, — вытягивает шею. — Но я ни на что не подписываюсь. Не — подписываюсь. — Ты даже не поверишь, на что мы все вместе подписались сегодня в кафе, Тимоти. Ножик исчезает сразу после произнесённого. Голубые глаза указывают на выход из кладовой. — Ты — первый. Можешь поцеловать подружку на прощание. Арми берёт его сумку… Тим весь внутри сжимается. — Мне не нужно твоё разрешение, — бормочет он в коридоре, лишь бы прервать кое-чью победу на короткий миг. Они добираются до кухни. Понурая и в окружении трёх кружек, Томасин похожа на родственницу, ждущую вестей о смерти. Тимоти выныривает из-за спины Арми и подходит к «мисс Маккензи», кладёт руку ей на голову, чтобы прижать к своему телу. Она встаёт и тянет его за шею — вниз, и он присаживается на колени перед ней и смотрит на глаза в оранжевой подводке. — Тома, я должен кое в чём разобраться, — он шепчет и всё-таки знает, что Хаммер слышит его совершенным слухом. — Я уйду, — заправляет выпавшие пряди её волос за ухо. — Между нами… Всё кончено. Как в дешёвых драмах. Как жалко… — Ты уезжаешь? Расстроенно, но без преувеличений. — Переезжаю. — Куда же? — Мы поговорим об этом позже, — неаккуратный, мажущий поцелуй в уголок губ. Он поднимется. Она его обратно, к себе. — Ты не можешь уйти! — Мне придётся. — Обещай, что вернёшься! Тимоти улыбается с робостью. Вырывается же из её рук с раздражением и убегает ко входной двери, не оборачиваясь на шаркающую тень соседа. Нажимая на ручку с починенным замком, слышит, что доносится из кухни. Потерявшееся в стенах и в расстоянии. — Мне самому не хочется, но обстоятельства вынуждают этого психованного жить со мной. Глаза Шаламе округляются. Новую пулемётную очередь пускает сердце. Пальцы скручиваются. Подгибается тело и приходится присесть на корточки. Он всеми существующими способами пытался избежать этого признания в разговоре с Томой, и так бегло, безучастно Арми Хаммер обломал все до единого планы. Все. До единого. Планы-планы-планы. Значительно позже сознание придралось к «психованному» и, в противную, Тимоти остался у входа-выхода дома. Мечтал разглядеть это до безумия довольное лицо перед собой в коридоре. Мальчик поднялся в полный рост. — Это ты меня психованным назвал? Меня? — шипит Тим и старается по крайней мере избежать подслушиваний от Томасин. — Душил, связывал, похабщину нёс! Ну и хер с ней… Угрожал, твою мать, прямо сейчас! И я даже не знаю, выйду ли из твоего дома живым! — Обрати внимание, до всего этого доводил ты сам, — Хаммер открывает дверь за спиной Шаламе и на мгновение прижимается к нему вплотную. — И сделай правильные выводы. Шаламе фыркает и уходит к калитке, и там колеблется, припоминая, что с телефоном и на велике можно укатить хоть куда. Тот покоится на заднем дворе. Способен проехать больше двадцати километров. Наверняка. Сперва согласие стоит сымитировать для убедительности, поэтому, не торопясь, Тимоти доходит до забора четырнадцатой халупы с незашторенным окошком. Мило приоткрытым. — Я тогда сделаю выводы, — он выпендривается и изучает Хаммера с не его вещами. — Когда для тебя доставать член из штанов перестанет быть преступлением. То есть, никогда. Так понятнее? — Ох, извини, — Арми подходит к двери своего дома и вставляет в замочную скважину ключ. — Я не знал, что отказ немедленно трахнуть тебя считается преступлением. Парниша складывает руки на груди и качает головой. Пальцы до изнурения сжимают рукава. Он вспоминает, говорили ли ему что-то более неприятное, чем то, что сказал Арми, и не находит. Смотрит Шаламе на него со жгучей ненавистью. Хаммер не двигается. Они друг против друга. — Я передумал, — полуулыбка. — Можешь убить её. Ни за что не войду в твой дом добровольно. Тима хватают за шкирку и силком запихивают в открывшуюся, как по щелчку, дверь. — Я заметил, что ты ничего не любишь делать добровольно, — Арми отправляет мальчишку вглубь дома и бросает сумку у порога. — Но выслушать меня тебе придётся.