Воробьиная ночь

11 сентября 2013 года

Среда

            Тим помнит, как проснулся и открыл глаза. До слуха доносились ритмичные «клац-клац» по клавиатуре.              Он привык к этому звуку, как некоторые привыкают к стуку поезда по рельсам. Томасин летом дописывала исследовательские работы и отправляла их научруку ночью. Оттуда выросла любовь к колыбельной из разнородных пощёлкиваний.              Была предпринята попытка заснуть обратно, притвориться, что случайное шевеление под одеялом — порыв отбросить монстра в снящемся кошмаре, но Арми это ловко просёк и советовал подниматься.              — На часах двенадцать, и я вчера не так тебя оттрахал, чтобы ты казался больным с температурой под тридцать восемь.              «Да-да-да, сэр, сию секунду, сие мгновение, встал и пошёл, пошёл-пошёл… Снова в сон».              Спустя десять минут Хаммер молча подобрался к кровати, сдёрнул с Тимоти одеяло и уселся, проклятый, назад за свой стол. Мальчик встал. Ему стало неприятно холодно и вообще грустно, что Арми не лёг рядом, пытаясь разбудить поцелуями, щекоткой или нежными словечками из ромкомов.              Тимоти ему отомстил. Это был случай, когда месть обязательна.              Он прошерстил к холодильнику, переступая с ноги на ногу, якобы с натугой, и вываливая все несуществующие страдания наружу. Арми не пошевелился и продолжил залипать в экран с кучей букв.              «Прелестно, — думал Тим. — То-то и нужно».              Налил себе ананасовый сок, который удалось выпросить за счёт требовательного укуса в плечо, и, выпивая, представлял, каково было Эммету закусывать вяленое мясо таким чудесно кислым напитком.              — Ш-ш-ш-ш...              Тимоти не знал, что пародирует своим шиканьем. Возможно, убаюкивающий шёпот. Возможно, хищнический рык.              Хаммер, скорее всего, ни черта не понял. Тим мало в чём был уверен, если дело доходило до чувств этого человека, запертого в большом теле.              Нет! Нет-нет-нет, Арми не ожидал, что Тим подкрадётся со спины, начнёт целовать в ухо короткими чмоканьями, не думал, что его будут мучить языком, гуляющим по раковине, и губами, всасывающими мочку просительно и с любопытством.              Тимоти хотел, чтобы Хаммер взорвался, подпрыгнул с места и взял его, сонного и бормочущего околесицу.              Арми среагировал по-подлому.              Он отдёрнул от себя Тима и отвесил ему сумбурный поцелуй в подбородок, точно жуткую пощёчину. Так умеет гореть след ладони на щеке.              Мальчишка разозлился, ушёл в ванную. И остыл, сожмурив глаза при появлении Арми у шкафчика с зеркалом. Слышал, как Хаммер снимает одежду и как подстраивается в душе рядом, чувствовал, как он гладит его по волосам, видел, как забирают лейку из держащего её металлического кармашка. Потом любовник наградил изнывающее под собой тело серией поцелуев на шейных позвонках, раздвинул слегка красные ягодицы и под тимов испуг огрел его там струями воды.       Хаммер смыл с Тимоти следы прошлого секса, и тут же мальчик запа́х тем, чем пахнет Арми — мускатным орехом и сандаловым маслом. Гелем из этой чарующей комбинации Арми смазал своего наглеца и вора свободного времени. Они занимались любовью в стиле дешёвого пошлого чтива. Тимоти это понравилось, и он, обновлённый семенем Арми в себе, весь день ощущал космическую приподнятость настроения и доставал занятого препода, как только мог. После пяти вечера Арми сдался, и они пошли гулять.              Тим предложил проникнуть в заброшенный двухэтажный дом напротив. Говорил, что архитектурную красоту, претерпевшую запустение, стоит оплакивать. Арми согласился, мол, смотреть на это нерадостно, и выразил позитивные соображения о будущем домишки.              Воскресенье прошло стремительнее. Тимоти много позже осознал, почему так было: если Арми не занят, то занят Тимом, а тогда часы утекают, как вода сквозь пальцы.              Опять он дразнил взрослого любовника полдня, чтобы они переспали в середине выходного.              Затем развешивали по дому гирлянду. Ту, которую купили в начале знакомства. Ту, на которой Арми обещал повесить Тима и отчего-то медлил.              Уговаривать Арми пришлось долго. Не Тимоти вешать, а гирлянду, разумеется.              Ещё старший ругался и дулся, стоило Шаламе поиграться со световыми режимами десятиметрового чудовища. Хаммера это баловство вывело из себя, и он выдернул гирлянду из розетки, предварительно толкнув Тимми на кровать.              Позже Тимоти выяснил: у кое-кого просто разболелась голова.              За полночь помирились — так, как умеют.              Первые учебно-рабочие будни выдались унылыми.              Тим крестиком вычёркивал прожитое на календаре. На нём в высшей степени соблазнительно поблёскивало озеро Лемюэль.              Ему всегда нравилось это название-имя. Пока работал в музее, узнал, что Лемюэль значит «посвящённое Богу». Соратница по скучнейшей на всём белом свете работе говорила:              — Все наименования в городке имеют значение, смысл…              Тим спорил. Отвечал, что это — набор исторических случайностей, и никто ничего специально не придумывал. Он говорил, так бывает только в книгах Кинга.              Напарница оказалась его фанаткой. Они больше не скучали в своём одиночествующем положении.              Сейчас приходилось грезить не о новых романах-хоррорах, а о парах по французской литературе. Тим ждал.              Ждал не пар, упаси Боже.              Он ждал избранного часа, до которого решил добраться через слежку за стрелками на циферблатах.              В общем, ждал, когда пройдут пары.              Мальчишка стоял у сокоавтомата во дворе Новоорлеанского университета. Выбрал себе ананасовый, и в который глупый раз погрузился в навязчивые мысли о сушёном мясе и о сводящем челюсти привкусе.              Машина отказывалась выплёвывать стаканчик и возвращала монетки. Пищала и намекала валить.              Однако некто другой взял на себя ответственность помочь ему. Тогда-то, под твёрдыми пальцами с красными колечками, автомат очнулся.              — Выглядишь разбитым.              Зендея посмотрела на него с устало-саркастической улыбкой. Волосы собраны в хвост белой лентой. Глаза подведены фиолетовым карандашом, блестят.              — Не угадала. На самом деле, я очень ждал сегодняшний день.              — Да ну?              — Мгм.              Тимоти забирает свой сок и наблюдает за тем, как Зи мечется между ананасом и апельсином и всё же выбирает последний. За круглым железным столиком она достаёт из рюкзака бумажный пакет.              Мальчишка чувствует аромат плавленного сыра и заранее радуется тому, что его угостят.              Два кусочка пиццы. «Маргарита» с вялеными томатами и уймой перца. Худенькая Зи делится с ним, будто это её обыкновенный завтракообед.              — Я бы забыла о нашем уговоре, если бы ты не напомнил вчера, — она передаёт Тиму гостинец, и он выхватывает его под лисье хихиканье. — Дэвид тоже растерялся. Побежал предупреждать маму, что задержится «в библиотеке».              — И прально сдел-л, — отвечает с набитым ртом. — Я-им-горжус, — Глотает. — Ложь во благо — это перезаряженное ружьё.              У девчонки брови поднимаются вверх. Она молчит, чтобы поймать носом игривый ветер.              — У тебя нездоровые аналогии, Тимми.              — Не-ет, я подбираю их изумительно.              Тимоти забрасывает одну ногу на другую, съезжает задницей на стуле и наслаждается тем, как неудобно сгибается тело, принося с собой вредное покалывание в пояснице.              — Если так говорит профессор Скарсгард, это не значит, что у тебя дар.              — А мне кажется, с точностью наоборот.              — Мне тоже много чего кажется. Попробуешь угадать, что именно?              — Нет.              — Вот так просто?              — Я не ясновидящий.              — Мерзко отшил, мерзко, Тимми.              Прерываются на еду. Святому нельзя окончательно остыть.              Уплетают по второму куску и остаются ни с чем. За соком повторно не идут — Тим отказался подниматься.       — Так что там тебе кажется? — спрашивает он.              — М-м-м... Мне кажется, что ты кое-что скрываешь.              — Скрываю?              — О да, скрываешь.              Глаза у неё щурятся, как у сыщика. Притворно, но Тимоти находит в этом очарование, как и в том, что ресницы у девочки раскрашены в синий.              — Видимо не супер удачно, раз ты что-то такое заметила.              — Да, Тим, это полный трындец, если по правде, — Зендея смеётся.              — Камон! Что ты такого можешь обо мне знать? Мы знакомы-то...              — Я знаю, что ты мутишь с Армандом Хаммером.              Её собеседник так и оторопел с открытым ртом, намереваясь, по старинке, дать короткий-ироничный-двузначный ответ. В этом случае ничего из себя не выдавил. Только закинул за пазуху руку, набрал воздуха столько, сколько позволяла физическая оболочка, и стылыми глазами пришпилил подругу к месту.              — Я не мучу с ним.              — Не мутишь?              Она опустила щёку на кулак и продолжила пилить взглядом ищейки.              Внутри заскреблось что-то гадкое, напоминающее о разговорах с мамой. Стул вместе с тем показался каким-то скользким. Положение конечностей до нелепости скверным, осенняя прохлада — мукой.              — Нет. Это бред.              Тим отмахивается. Зи тоже двигается — наклоняется вперёд к нему со скрещенными руками.              На затылке проступает пот.              — Он переписывается с тобой на паре. Это потому, что твой язык немеет при его "мужественном" виде?              — Чего? — Тимоти одновременно паникует и гневается, и действительно выходит так, что язык немеет по-настоящему. От этого он приходит в бешенство и кричит: — Нет! Мой язык...              — То есть переписываетесь?              — Зи...              Приходится замолчать ругательства с обзывательствами, потому как близ них проходят обросшие бородой старшекурсники и вопиюще громко, нежели сам Тим, вещают — о проблемах расовой сегрегации «тогда» и «в нашей действительности».              — Так это любовные послания?              — Нет!              Тимоти бьёт кулаком по железке, называемой столом из жалости. Бить себя по колену он не отморозок, а бить других у всех на виду — неприлично. Да и непонятно, чем важным и полезным может обернуться знакомство, если не портить его на первых порах.              — Ты краснеешь, — замечает она, и Тим чувствует, как горят уши.              — Я слушаю ложь. Откровенную...              — Получается, тебя возмущает дуло ружья, направленное в лицо?              «Блять», — про себя, и ладонь на глазах.              Теперь он ссутулился и молится высшим силам. С такой же увлечённостью Тим делал это в церкви. То было весной, и он неплохо запомнил несколько напевных молитв.              — Что ты несёшь? — удаётся сказать за вежливую паузу, оставленную Зендеей специально для него.              — Ты сказал... — она соединяет пальцы в форме пирамиды. — Что ложь во благо — всего-то перезаряженное ружье. Полдела. Так ведь? По-твоему, я лгу. И точняк лгу не «во благо». Ты же так морщишься! Ха, — лыбится, лыбится глумливо. — Значит... Я использую ложь «во зло». И, думаю, ложь во зло — это держать противника уже на мушке. Это никакое не полдела, это целый намёк на выстрел. Как тебе аналогия? Страшно? — и следом: — Мистер Скарсгард похвалил бы?              Речь подруги доставила боль почти такую же, как укол в задницу.              — Почему ты называешь Скарсгарда мистером, а Хаммера — нет?              — Потому что ты с ним встречаешься, и я могу говорить о твоём парне только так?              — Твою мать! — Тимоти сжимает кулаки и выдыхает во всё горло: — Да не встречаюсь я с ним!              Он прикладывается головой к столу, и то ли нарушает своё кредо о том, что самоповреждения — глупейшая глупость, то ли с безысходностью осознаёт, что Арми нет рядом и что он не заткнёт болью распутывающийся клубок чего-то тёмного, отдающего тошнотой, и пора самому делать ноги.              — Извини, — говорит Зи. — Наверное, я неправильно поняла. Наверное, сидеть со стояком на паре мужика, который за своим столом строчит что-то в мобилке, пока ты делаешь то же самое, это типа... Норм, — в ответку Тимоти хнычет и лбом катается из стороны в сторону. — Так бывает, да. Особенно когда вы единственные, кто в аудитории залипает в телефон.              Опять её туманное молчание. Опять поднялся ветер. Опять — щебет, тихий, как потрескивание камешков по земле.              Шаламе перекладывает лицо в ладони и дышит глубоко, нарочно замедленно.              И Зендея смотрит почти с милостью, будто собирается соскочить с темы.              «Пожалуйста!».              Она стряхивает крошки, карамельными духами мажет шею. Тиму кажется...              — Тим, я сижу на последней парте и вижу, что ты смотришь себе в ширинку, будто тебе сосед дрочит.              Кажется. Кажется, сука!              — А вот это неправда, — выдаёт без агрессии, уже смирившийся, что противостояние их идти будет беспрерывно, пока не подступит время занятий.              — Только полный придурок не заметил, что ты уезжаешь с Хаммером на одной машине домой. Если все уходят на остановку, это не значит, что на вас двоих не глазеют.              — Мне всё равно, что...              — Ты правда думаешь, что когда подростки оставляют тебя наедине с преподом, — ночью! — то они не оборачиваются посмотреть, какого хрена творится? Тим, перестань! Все всё видели!              — Зи-и, — Тимоти трёт глаза, решаясь на хуй знает что. На полёт в пропасть. — Только никому ни слова, — шипит и скалится. — У него же проблемы будут!              — А у тебя нет, что ли? — она достаёт «Смерть в Венеции» Томаса Манна. Шум звонка из-за стен и особенно сбегающих студентов по лестнице слышен даже здесь, на улице. — Кстати, как долго вы спите?              — Зи! Что за чёрт!              Тимоти встаёт. И почему он не подумал, твою мать, уйти раньше? До того, как устно подписал себе приговор?              — Прости, — бесполезнейшее оправдание. — Ладно. Как долго вы встречаетесь?              — Я не буду отвечать.              — Потому что это — один и тот же вопрос?              Топчется на траве.              Боже, да у него всю задницу печёт в новых узких джинсах и руки трясутся. Браслет-ниточка подпрыгивает с сердечком на нём.              Кто запретил бить девчонок? Кто первым придумал эту херню и в каком безмозглом веке? Кто...              Глаза вперяются в толпу и сразу находится, что сказать:              — Потому что Джесси и Дэвид идут сюда... Цыц!              — Не бойся, они знают. Эй, голубки!              Грохот, скрип, шелест, раздражающий бубнёж и не менее бесячий гогот.              Тима толкают плечом, и долговязая фигура Дэвида падает на скамейку. На неё же он задирает ноги, скрещивает их и беспардонно вертит носками белоснежных кроссовок.              — Перед вами — ведущий самого крутого мистического тревел-подкаста в Америке!              — Ты отправил первый выпуск на конкурс университета в Фейсбуке, Дэвид.              А это ворчит Джесси, скрючившийся рядом с Зендеей.              — Ты поможешь мне победить? — донимает Теннант однокурсника.              Фырканье в ответ.              Ещё бы, как же, само собой… Такие гладкие парни, как Джесси, если и ведут университетскую группу в Фейсбуке, то идеалы не предают.              — Я за честность.              Что и следовало доказать.              — Ну и пожалуйста, — Дэвид выпрямляется. — Первый этап я точно пройду, а там...              Он, наконец, поворачивает к Тиму голову.              — Ты чего хмурый? — потом зыркает на подругу. — Всё нормально?              Тимоти складывает руки на груди и трясёт пышными локонами-завитушками.              До того, как бешеный ритм, с которым говорит Дэвид, ему осточертеет, Тимми подпрыгивает к автомату с соком за сброшенной сумкой. Её легко потерять и оставить без присмотра, как надоевшего за лет пять питомца. Наличка — в переднем кармане джинсов, смартфон — в заднем. Паспорта всё равно нет.              Лоб в лоб они чуть не сталкиваются с Джесси. Он берёт себе виноградное пойло.              — Нормальнее не бывает, — поёт Зи. — Тима вывели на чистую воду, и он не знает, куда себя деть.              — Не говори за меня.              — Вот и побежал за сумкой.              — Ммм, — протестующе.              В зубах он зажал тетрадь. Джесси неприязненно глянул на него и залпом выпил стакан. Тим подмигнул.              — Насчёт твоего подкаста, — погружается в допрос Зендея. — Мистика? С чего бы? Ты не блистал мрачными историями на парах нашего прекрасного Арманда Хаммера...              Она оценивающе рассматривает Шаламе, и он показывает ей фак.              — Арми.              Джесси выбрасывает пустой стаканчик в контейнер для пластика.              — Он сказал называть его «Арми», забыли? — в ответ на три вопросительных взгляда.              — Именно! Слышала же, — к однокурснице. — Каким голосом он всё это говорил? Глубокий бас! Да его же, на хер, хочешь слушаться!              Теннант сбрасывает ноги на землю.              — Возьмите мне тоже сок. Пожа-а-алуйста, — обнажающая клыки улыбка. — Персиковый.              — Ты ему бери, — перепоручает Тим просьбу Дэвида Джесси. — У меня руки заняты.              Ими он держит тетрадку и использует её как веер. Стонет своим усилиям и откидывает голову назад.              — Предатель, — вердикт Зендеи.              — Не горюй, — Джесси. — Он своё получит.              У машины с раздачей прохладительных напитков звенят мелочью.              — И о какой страшилке ты рассказывал в своём шоу? — продолжает красавица.              — Мистическая история, — поправляет Дэвид.              Прозрачный пластиковый стакан появляется откуда-то сверху и замирает ровно перед носом.              — Про то самое озеро, о котором говорили на паре с Хаммером. То есть, с Арми!              Ему приходится замолчать, чтобы наловчиться и забрать напиток. Джесси водит им из стороны в сторону, рискуя расплескать всё прямо на светлые джинсы.              — Это не смешно, — Дэвид перехватывает друга за локоть и забирает долгожданный сок.              — Ты халявщик. Любишь брать и не отдавать.              — Что ему нужно? — громкий шёпот к подруге.              Щелчок зажигалки как возможность перевести дух: пару минут Джесси будет курить, а не действовать на нервы.              — Про подкаст! Начал ради интереса, а потом обнаружил такое количество трэша, что офигеешь.              Дэв подтягивает колено к груди.              — Все, абсолютно все убийства на Лемюэль объясняли какими-то сказками. Например, тем проклятием, о котором говорил Тим. Вампир какой-то. Мне лично понравился маньяк и его куклы! Он отделял убитым конечности и разбрасывал их по лесу. Этому ненормальному, пишут в инете, отец запрещал играть в переодевашки. Папаня-то и стал первой разделочной тушкой, — Теннант разбрасывает ладонями пугающий танец в воздухе, угорает. — Ирония в том, что в книжках Грэйв Вэлла этого мальчишку с недотрахом относят к жертвам проклятия, как и убитых им людей.              — Мальчишка с недотрахом? Это что, о нём? — Зи посылает покашливание в сторону Тима.              — Да что я тебе сделал?..              Он запрыгивает задницей на стол, нависает над злорадствующей физиономией и получает ласковый шлепок по щеке.              Цепочка с бусинами на шее туда-сюда качается, как языческий маятник.              — Угомонись, это только предположения. Понимаешь?              Мишенью он был последний раз в средней школе. Нет, не понимает.              — Предположения о моём недотрахе? Мило, благодарствую.              — Нет, — Зендея протестует. — Я предполагаю, что ты, — обвинительно. — Вампир-маньяк-убийца, которому больше ста лет, и именно поэтому ты такой красивый мальчик.              Тимоти сглатывает, выпрямляет спину и так и сидит работницей публичного дома.              — Всё ещё не комплимент.              — Самый что ни на есть, — подтверждает Джесс, и Тим знает, что столько недобрых синонимов в его сторону — праздник Айзенбергу.              Самолично он выбрал бы, что поядовитей.              — Дэв, приезжай в гости, проведу экскурсию, — щебечет Тимоти и поглаживаемые ветром кудри убирает с лица. — Я живу в твоём «Трупном колодце».              — Вместе с Хаммером?! — пищит девчушка и резко задыхается, вжимаясь ногтями себе же в бедро.              А на ней шорты. Болеть будет.              — Так вот, почему вы уехали с прошлого занятия вместе, — Теннант одним глотком допивает сок, переворачивает его и накрывает распластанную по столу ладонь Шаламе. — Живёте по соседству?              Тим поджимает губы и хмыкает. Наивные глазища сокурсника кошмарно очаровательны, и он не может впасть в ярость только из-за них, хотя глотка и чешется, точно от щепотки хабанеро.              — Да, соседствуем, охрененно соседствуем. Я о таком мечтать не мог.              Тимми знает, что Зи смотрит, но он на неё — нет. Выдержка, как у бурбона. И Тим не о французах или испанцах прошлых столетий.              Чего он не знает, так это того, сколько других его «держат на мушке».              Локти Айзенберга, обтянутые широкими рукавами поношенной худи, опускаются на грядушку скамейки.              — Соседство ближе, чем ты думаешь, — вбрасывается Джесси и дожидается своих похорон.              Вздыхает, когда брови сокурсника в искреннем недоумении ползут вверх. Теннант не соображает. Часто-часто моргает. Беспомощно вскидывает вверх руки и улыбается совсем по-дебильному.              Дэв выдёргивает торчащие из заднего кармана тесных тимовских джинс сигареты.              — Судя по всему, тебе хорошо? — спрашивает, закуривая.              — «Хорошо»? — шипит Тим и вскакивает с насиженного тепла. — Хорошо от того, что эти двое в общаге распространяют слухи?              Он имеет в виду Джесси и Зендею, которые помимо прочего появляются на разных тусовках старшекурсников, хотя те предпочитают всех перваков звать «молокососами» и отстреливать им неудачные приколы.              — Джес надо мной свечку не держал, а ты ему веришь. Почему-то, чёрт возьми, никто не хочет спросить меня, что есть на самом деле!              — Вы же переписывались на паре? — Айзенберг пожимает плечами и проверяет время на электронных часах. — Так Зи сказала.              — Да не было этого, не-бы-ло!              Он орёт, он в бешенстве, он вводит в потусторонний ужас набежавших студентов и какого-то лысенького препода. У самого — загнанное и умоляющее выражение, кадык не знает, куда деться из-за увеличившегося слюноотделения.              Шушуканье превращается в пропадающий топот, ветер бьётся о стены и скрипит по лавкам, кровь стучит и просит куда-нибудь выйти.              На Зендею мальчишки-друзья бросают предупредительные взгляды, похожие на немой разговор. Она проводит пальцами по губам, как бы застёгивая его на замок, и всё же прибавляет:              — Тим вот только что просил меня никому не говорить…              — Нет-нет-нет, хватит!              — … О них.              — Слушайте, — Дэвид накидывает на плечо рюкзак, собирается подняться на ноги. — Даже если Тим с Хаммером переписывались и куда-то уезжали вместе, делать выводы, что они... Ну...              Теннант снова задевает Шаламе плечом и тут же обхватывает поперёк грудной клетки.              — И даже если да, то я не вижу, что здесь можно обсуждать, потому что это их дело.              Отпускает. Сдувается. Жмурится.              — Пойдёмте на занятия.              Тимоти благодарно провожает Дэвида глазами, хотя и раздражается, что он его ни за что стукнул. Защитнические слова остужают пыл, и потому Тим отвечает приятелю в своём классическом стиле — щекоткой.              Мальчишка сгибается, смеётся, вырывается и невозможно забавно корчится.              — Ты проткнешь мне рёбра!              Они так дурачатся с полминуты, пока Зендея не решает побыть внимательной подругой и докончить с узнаванием об упомянутым выпуске-подкасте на конкурс.              Дэвид, отдышавшись, скрещивает руки за головой и подбородок тянет.              — Мама зашла ко мне в комнату, когда я записывал его. Среди ночи, с фонариком под одеялом, — он разводит руки в стороны. — Это было странно. Родители вообще не поняли, чем я занимался. Типа... Подкаст можно записать и утром. Да, можно, ответил я. Если бы не тянул до последнего дня сдачи, точно бы записал с утра пораньше.              — Слушай, ты себе не изменяешь, — усмехается подруга.              — Приедешь ко мне в гости? — балагурит Тим.              Джесси неприязненно дышит — слышит всё. Пыхтит.              У Дэвида мечтательно загораются глаза от фантазии попасть в реально существующий фильм ужасов. Всю дорогу до аудитории они проводят в бессменном перекидывании фактов и доказательств о существовании и несуществовании грэйввэлльского проклятья. У Тимоти это выходит не с таким уж энтузиазмом. Он как бы только и думает о том, чтобы встретить Арми, думает усиленно и с такой настойчивостью, что когда они задерживаются у туалетов на втором этаже, а из аудитории показывается спина его препода, то Тим верит, что, мать твою, вызвал Хаммера.              Мучительнее только ждать, как он, не спеша, покидает свой кабинет. Как сжимает дверь рукой с выступающими на ней венами.              Как призывно смотрит, наконец замечая своего мальчика.              И как Тимоти смел этому взгляду сопротивляться? Не покориться? Не разорвать грудь, вынуть сердце и положить на жертвенный алтарь?              — Погодите, — выворачивается из цепочки болтунов. — Я приду позже. Бай!              Попрощаться заранее — лучше, чем объясняться, почему и куда пропал.              Арми идёт по коридору. Честно, Тим даже не знает, это он куда-то с целью или без цели. Может, он нарочно пропустил свою кафедру и был уверен, что Тимоти будет его преследовать, пока не загонит в угол.              Его радовало, что добежать до Хаммера не составило труда — ноги сами собой догоняли Арми, и студенты проредились звонком. Взять мужчину за руку оказалось так же просто, как дома. Но чувства отличались. В университете сделать это значило намекнуть миру, что между ними что-то зависло в воздухе, горячее и жалящее.              Тим боком притёрся к боку Арми.              — Как ты? — безобидный и избитый вопрос, если бы не: — Скучаешь по мне на занятиях?              Хаммер поворачивается к нему. Скрещивает руки на груди. Одет в чёрный пуловер и джинсы — при Тиме выбросил в мусорку многопуговичные рубашки и пиджаки с запонками. Одумался потом, правда, и заботливо вернул несколько на вешалку. Но в универ теперь одевается свободно. Сбросил с плеч тяжёлый штамп о преподах в костюмах и галстуках.              — Что тебе больше нравится слышать в свой адрес, Тим: комплименты или оскорбления?              — От тебя? Комплименты — на людях. Унижения — в постели. Но ты не об этом, правда? О чём ты?              Тимоти прикусывает нижнюю губу и с задором забирается Арми под рукав, чтобы обвить пальцами его запястье с серебряными часами.              — Посмотри-ка, — препод пытается освободить руку от холодных пальцев, прерывается вдруг и только подтаскивает их хозяина ближе к себе. Вздыхает слишком громко и утыкается губами в висок. — Вокруг нет людей, и мы не в постели. Нужно что-то срочно менять.              — Нужно, — Тим кусает предплечье Арми, этот его свитер с запахом ореха. — Поцелуешь меня?              Нос тычется туда, где зубы прихватили ткань и оставили слюну, а потом мордашка мелькает уже не сбоку. Пристраивается спереди, и Хаммеру приходится остановиться, иначе бы он сбил Тима с ног.              О ногах.              Тимоти встаёт на носки и щипает журфаковского аспиранта за волосы на затылке.              Тот не заставляет себя ждать.              Мальчишка чувствует, как его отрывают от земли. Губ касается жадный поцелуй, щёк — колючая щетина, на заднице обнаруживаются грубые ладони. Арми почти рычит, будто заставляет обхватить ногами свой торс.              Тима куда-то тащат. Очень скоро спины касается стекло. Осознание, что с улицы происходящее в окне второго этажа отлично видно, приходит одновременно с чувством ладони в штанах.              — Нас обоих вышвырнут отсюда, если поймают? — шёпот Хаммера на ухо и движение рукой в белье мальчишки. — Ты в курсе?              — В курсе, — крайне сбивчиво, на автомате. — И тогда ты и я будем торчать дома, — прикрывает глаза, набирает в грудь воздуха. — Станем трахаться чаще, но не на людях. Или… Я устрою тебя в свой мотель!              Тимоти хихикает и вытягивает губы, чтобы чмокнуть Арми в нос, в щёки и, в конце концов, в губы. Ему нравится трогать его за волосы и видеть, как он заводится, как его тело становится дёрганым в предвкушении.              — Где бы ты хотел меня взять? — Тим наклоняется к Арми и мычит ему в шею. — Ты бы накинул на меня свой джемпер? Я могу кончить от мысли, что буду дышать только твоим запахом…              Хаммер не отвечает. Отстраняется от него, взъерошенный. Скулы раскраснелись, заострившиеся по краям губы тоже.              Он оглядывает безлюдный коридор. Облизывается. Улыбается. Цепляет Тима за руку и тянет в сторону приоткрытой аудитории. Номер…              — Девчонка, которая ведёт здесь занятия, ушла на обед, — препод защёлкивает за спиной Тима дверь и прижимает его к ней.              Прямо как тогда, дома. Только сейчас Шаламе точно ждёт продолжение.              — Хотел секса за преподавательским столом, Тимми?              Арми стягивает свитер. Придавливает его горячим прессом и кусает-кусает-кусает лицо, шею, целует губы, как будто прощается. Снова отодвигается на расстояние вытянутых рук.              — Впрочем, твоя идея мне понравилась. Ты просто ничего не увидишь.              — Арми, — выдыхает Тимоти в момент, когда стонет, и направляет свой взгляд прямиком на самое дно охотничьих глаз напротив. — Самое прекрасное в том, чтобы тебя не видеть, — пальцы мальчишки задевают затвердевшие соски; говорит он медленно, елейно: — Это чувствовать только твои руки. Только тебя — внутри меня. А помимо всего, и дышать твоим...              Темнота.              Тим чувствует почему. Посмеивается.              Нос шумит, так что слышно через ткань.              Джемпер как мешок у приговорённых к повешенью.              Тимоти соврал бы, если бы не добавил, что именно это и вообще неизвестность ему очень-очень грызут сердце.              Шершавая ладонь Арми забирается под футболку Тима и касается шейных позвонков. Прямо под черепом, там, где вечно хочется растереть себе после долгого дня на ногах.              Мальчик чувствует аккуратное скольжение ногтей по спине. Хочет повести головой вслед за прикосновениями — жёсткая хватка предотвращает это.              — Сможешь двигаться, когда разрешу.              Голос Арми попадает в вены. Тим поджимает плоский живот и рвано выдыхает.              Из ниоткуда появляется тёплый мягкий язык. Он то кругом обводит пупок, то проникает внутрь, то взбирается выше...              — Я же сказал не двигаться.              Рука на шее не даёт согнуться, болезненный укус там, где уродливой жилкой теперь выпирает шрам, вызывает стон.              Новое прикосновение-пытка.              Арми гладит тазовую косточку, а Тимоти до боли хочет, чтобы Хаммер оставил там метку своим вездесущим ртом, расстегнул ширинку, переместился ниже и...              — Пойдём-ка.              Его ведут за руку.              Под ягодицы впивается угол стола, на который Тимоти собирается вот-вот запрыгнуть...              — Я не разрешал садиться.              Умоляющий выдох.              С Тима стягивают штаны и трусы. Бёдра покрываются мурашками. То ли от холода, то ли от того, что Арми трогает его по-особенному, как не получалось у других.              Хаммер укладывает его руку на свой затылок. Шепчет:       — Хочу отсосать тебе, Тимми. Поможешь?              Утыкается носом ему в пах.              — Запрещаю тебе кончать, — добавляет и сразу за этим проглатывает член Тимоти до основания.              Мальчик с аханьем хватает Арми за волосы и, не мешая брать глубоко, двигает его головой вверх и вниз по своему стволу. От блаженства сгибаются пальцы в кедах, и он думает, что хотел бы каждый день универа начинать примерно так.              Невозможно заставить себя молчать с прикушенной губой — даже просто жалобное мычание вырывается наружу.              Грёбаный угол стола врезается между ягодиц.              — Бля…              Рот Арми долго его согревает.              Он и сжимает рукой Тимов член, и двигает по нему кулаком, и делает это всё то медленно, то быстро, что на Тима находит головокружение. Запах же Арми становится запахом самого Тимоти, и пацан понимает, что больше вокруг ничего и нет — только его Хаммер повсюду (и во всех смыслах), и трогает он бёдра мальчика-любовника с неистовым желанием.              Помогает двигаться в собственном горле.              — Какой же ты хороший, — прерывисто и глухо вырывается у Шаламе.              Он тянет Арми на себя за затылок, пока тот не возьмёт всю длину и не начнёт по-приятному хрипеть. Невозможно чувствовать себя более счастливым, чем сейчас.              Тимоти касается ушей мужчины, висков, и в конечном счёте удерживает его на месте, чтобы полностью отдаться траханью в любимую глотку любимого человека.              — Я кончу, блять… Блять-блять-блять!              Подкашиваются ноги. Арми как-то неловко его ловит, отстраняется, говорит:              — От твоих стонов обкончается весь универ. Веди себя тише.              Поддавшись давлению чужой руки, Хаммер возвращает мужество Тима в рот. Не спешит. Вылизывает головку, пока мальчишка, проигнорировав его слова, не начинает ныть на всю аудиторию: умолять о мягкой пощаде.              Грудь у Тима будто бы падает глубже и глубже внутрь, точно его кто-то бьёт туда много раз, хотя он и знает, что всё это не так, что всё это вызвано тем, что Арми сейчас между его ног.              Да, точно. Вот и ладонь мучителя с превосходной нежностью ласкает кожу на животе.              Тим начинает течь.              Арми, мать твою, снова берёт трепаться.              — Ты на вкус как жвачка и твои любимые сигареты, — стояк остужается прохладным дыханием. — Состоишь из дурных привычек. Безрассудство, эмоции напоказ. Как страшное психотропное. С эффектом пожизненного привыкания.              В голове Тимоти раздаётся бешеное «Заткнись, сука!», и пальцы вперёд разума тянут Арми обратно на свой член под непроизвольный кашель и вибрирующий тихий смех.              Юнцу хватает пары толчков, чтобы увидеть глазами прошлое и настоящее, мысленно предостеречь себя от обморока и кончить Хаммеру в рот.              От последнего он улыбается и впервые жалеет, что ему мешает джемпер — ведь Арми не увидит, как Тим доволен, а сам мальчишка не рассмотрит тот дурман страсти, который определённо застыл на лице его мужчины.              Ебучий стол!              Как ни хотелось признавать, но он напоминал Тимоти, как нравится ощущать внутри себя что-то большое и пульсирующее.              Юноша сдирает с себя Хаммеров свитер.              Зрачки с радужкой дерёт свет.              — Поднимайся, — он тянет Арми к себе за подбородок. — Трахни меня уже! На столе. Или я уйду и попрошу сделать это первого встречного.              Шаламе впивается в губы Хаммера самым похабным на свете поцелуем.              Свой же вкус на языке препода отзывается щемящим чувством восторга. Тим трётся голой кожей о пуговицу на джинсах Арми и тянется туда же руками. В последний момент расстёгивать передумывает и обхватывает Хаммера прямо под ширинкой.              — Или ты передумал и я могу идти?              Его будто не слышат.              Внезапно слишком жёстко держат за подбородок, слишком пристально изучают сверху донизу, и спрятанная под тканью джинсов плоть слишком быстро становится твёрже.              — Ты кончил, — голос, который должен устрашать, только завязывает внутренности в узел. — Ты даже не пытался не кончить.              — Прости, — Тим гладит его. — Я такой непослушный.              Мальчишка хотел сохранить лицо: ради невинной игры, ради шалости. А то как же, обыграл Хаммера в самой уязвимой ситуации и нельзя тебе порадоваться? На губах проступает идеально подлая, довольная улыбка.              Арми проводит по ней указательным пальцем, и Тим спешит прикусить мягкую подушечку зубами. Не успевает опомниться, как во рту оказываются уже две фаланги. Язык прижимается к нижнему нёбу, вызывая рвотный позыв.              Мальчик вздрагивает.              — Чш-ш, — успокаивающее поглаживание по голому бедру.              Вторая ладонь мужчины проходится между ягодиц, задевая колечко мышц, а между зубов обнаруживается ещё и средний палец.              — Сейчас включи фантазию, и представь, что твой рот и задница — один орган. Получится увлажнить себя силой мысли?              С этими словами этот псих на полном серьёзе пытается проникнуть в абсолютно сухой анус.              Тимоти протестует с занятым ртом, из-за чего слюна во рту стремительно накапливается и вот-вот побежит по подбородку. Брови у него мило хмурятся, и он только сильнее сжимается от обманчивой пародии на ласку.              — Я только попробую, — говорит, и кончик одного пальца, сука, царапает вход.              Слышен выкрик. Глазки мальчика наливаются злостью и претензией «что ты наделал?!». Пацан хватает препода за волосы и сжимает их настолько сильно, насколько может.              Тогда рука изо рта исчезает, но только чтобы сгрести запястья Шаламе за спиной. Сжать их. Арми вдавливается в Тимоти голым торсом и так пресекает любые возможности выбраться.              — Расслабься, — Арми шепчет, славно улыбается и в очередной раз удерживает локти Тима в пределах возведённых огромным телом границ. — Я остановлюсь, если станет больно. Слишком.              Врывается в его рот поцелуем, и палец входит в Тимоти целиком.              Мальчик пищит и не ропщет, даже старается расслабиться, и это у него до того выходит, что повторно мягчеют ноги. Он оказывается этому рад — приятное чувство. И Арми не даёт упасть, прижимаясь всем собой. И спереди, и сзади.              На шевеления языком в своём рту отзывается запоздало: когда сквозь боль в заднице начинает повсюду просачиваться удовольствие в жилки.              Нетерпеливо он пробует двигаться на одном пальце — его явно мало. Забыв намеренную неосторожность Арми, просит его:              — Добавь ещё, — и поспешно, слабым голосом: — Пожалуйста.              Хаммер улыбается. Самодовольно.              Упирается лбом в лоб и послушно вводит второй палец. Прикрывает глаза и выдыхает, глубоко как-то, судорожно.              — Трахать тебя пальцами — отдельный вид искусства просто, — произносит, шумно сглотнув.              — Ты такой узкий, знаешь, — ускоряя движение.              — До охуевания податливый, — попадая по заветному бугорку и усиливая их произвольные-не-совсем-объятия — колени Тимми пораженчески подкашиваются.              Мальчик сладко мяучит и мажет ртом Арми по ключице; посасывает там кожу от безделья и ради ответной муки, представляя, что вот-вот он возьмёт всего Хаммера в себя и ему нужно быть в силах это сделать.              Пролетающие в голове картинки, как Арми рвёт его, видит это, знает и продолжает его трахать, кажутся сразу отвратительными и прекрасными.              Третий палец появляется внезапно. Хаммер держит их все вместе, так что мальчишка и не различает их число. Доходит, только когда, находясь у Тима внутри, они расходятся в разные стороны.              Тимоти шипит, охает, рефлекторно отнимает зажатые позади спины руки, но натыкается на звериное упрямство в хаммеровской хватке и не бьётся долго, всего пару раз шлёпаясь бёдрами о стол за собой. Тот качается и отъезжает на какое-то расстояние, Тим точно не знает.              Он знает, что ему больно и что, несмотря на это, у него снова встаёт. Что он хочет Арми любым и не думать о последствиях.              Или думать. Целый день. Когда садишься куда-нибудь за стол, когда ложишься на кровать. Даже когда стоишь…              — Арми-и! Я так снова…              Его перестают удерживать, и молчание Тима является шоком на свободу.              Короткое мгновение.              Хаммер разворачивает его и толкает на стол.              Вжикает за спиной молния. Неровно, с откровенной спешкой. Тиму думается, что он слышит, как с бешенством Арми стягивает вниз резинку боксеров и достаёт член.              Плевок (за хозяйство всё-таки испугался).              Тимоти сдавленно охает. Головка проникает внутрь острой болью. Арми неприлично громко шлёпает его по ягодицам, отвлекая, и одним плавным движением входит наполовину. Тимоти прикрывает глаза, ощущая вес мужчины на себе — лучше, чем в самом слащавом сне.              Рука Арми оказывается у Тима на загривке. По-хозяйски тянет вверх. Хаммер дышит мальчику в ухо, вынюхивает его волосы и шею.              — О нет, блять, Тимми, терпи, — рычит.              И входит в него до конца.              Тимоти без понятия, что лопается в его груди и вылетает наружу: стон или всхлип, тихонькое «да» или обиженное «нет».              Дело в том, что Тимми ещё не привык к большому члену Арми. Со стороны Тимоти всегда было много пафоса, вроде «‎давай быстрее перепихнёмся», и если ему и было неприятно, то он старательно отпирался от неприятных ощущений или вешал вину за это на самого себя, забывая о ней же через короткий срок. Вот и выходило, что то слёзы заполняли лицо из-за необъятного давления, то внизу адски начинало жечь, и как бы хотелось просить остановиться, а всё в его существе противилось.              Но то, как Арми вколачивался в него сейчас, без обильной смазки хотя бы в виде слюны, разводя в сторону его ноги, насаживая на себя по самые яйца и выходя на полную — всё это было новым уровнем чувствования, о котором Тимоти знал, что пожалеет, и всё равно его хотел.              Тим пробует завести за спину руку, оторвать её от стола. Потрогать Арми и передать ему часть своего восхищения.              Выходит как грёбаная жалкая пародия хрен знает на что.              Мальчишка надеется, что Арми не подумает, будто он просит его остановиться…              И всё же Арми думает так. Точно думает, бесспорно думает. Иначе с чего он выворачивает Тимов локоть в таком сумасшедшем захвате, что это становится эпицентром боли во всём теле.              Тут уже слёзы текут без остановки: от раскалённой натуги в плече, от того, что волосы в кулаке натянуты до предела. От члена Хаммера, который всё ещё жжёт внутри, но теперь касается каждый раз одной-единственной, нужной точки.              Из горла вырываются сплошные хныканья с неразборчивыми признаниями в какой-то чуши...              Их обоюдное мучение друг друга заканчивается без развязки. Потной ладонью на губах и самим Арми на нём и в нём.              — Тихо, — шепчет.              — ...Тут происходит какой-то бардак, Стеллан, — ручка на двери поворачивается и дальше не идёт.              Хаммер обнимает его под живот. Пробегает кончиками пальцев до лобка.              — Мне вообще нужно забрать отсюда методичку для вечерней пары, — чеканит Скарсгард.              Одна из безуспешных попыток открыть аудиторию.              Рука Арми оказывается на члене мальчика, а сам он двигается внутри под таким посылающим в нирвану углом…              Всхлип Тимоти тонет в чужой ладони.              — Я пойду на вахту. Нужно выяснить, кто взял ключ от её кабинета, — лепечет некто неюным голосом.              Хаммер дрочит ему, короткими рывками двигаясь внутри и попадая по простате. Так запросто, спустя бешеное число повторений, Тимми кончает.              Волосы на затылке встают дыбом, едва до ушей доносится звук, очень похожий на стон. С его именем.              Впервые!              — Вы даёте им шанс сбежать, — профессор Скарсгард говорит громко и медленно, и только поэтому Тим его слышит.              Гораздо важнее для него сейчас ощущать судорожно опускающиеся мышцы живота на спине, жгучую пульсацию в заднице, и как тёплая сперма Хаммера наполняет его. Под конец Арми цепляется зубами в плечо, с изощрённой точностью реконструируя прежний укус, и мальчик устало ругается.              Хаммер с холодностью отстраняется от него. Бессловесно, даже как-то не тронув на прощанье с любовью.              Вообще никак.              — Натяни штаны, бегом, — Арми наклоняется за свитером и надевает тот, как есть — наизнанку. — У нас максимум минута.              — И что мне с этим делать?              Лёжа на столе, с раздвинутыми ногами и спущенными джинсами, Тимоти поворачивается к Хаммеру. На локтях, в три четверти оборотом.              Он указывает на наливающийся синяком засос, пока что бледный-бледный.              — Ты не видел ничего страшного, если нас застанут за сексом, и испугался отметины на коже?              — Я не испугался, — цыкает.              Тим, вероятно, сам не знает, с чего кипятится. А может, знает.              Внизу горит, болит и шея, и с чего-то поясница, гнувшаяся под толчками Арми как-то своевольно. Тело соображало раньше самого Тима, и противостоять его желаниям было противоестественно и невозможно. А теперь Хаммер ушёл в себя, подонок.              Он подходит ближе к бездвижному мальчишке и…              — Ай!              … Бьёт по заднице.              Тимоти глядит через плечо и видит розовый след от руки Арми на своей пятой точке.              — Думаешь, это приведёт меня в чувство?              — А ты мечтаешь, чтобы нас застукали? — спрашивает Хаммер, наклоняется к нему и поглаживает свою метку справа от кадыка мальчика.              — Почему бы и нет? Я же сказал, мы сможем вместе работать в мотеле. Займёмся сексом на стойке регистрации…              Он тянется, чтобы поцеловать препода. Тот не подаётся навстречу.              Пальцы Арми скользят между ягодиц, и Тимоти уже знает, что в следующую секунду Хаммер поднесёт собранное семя к губам противца.              — Не заставляй меня ждать.              И как только Тим слижет вкус Арми, проглотит и простонет «ещё», препод силком натянет на него бельё вместе с джинсами.              — Торопись. Они скоро вернутся. Вахта на первом этаже, а мы всего-то на втором. Запасной ключ, считай, уже у них.              Тимоти продолжает отказываться вставать, и ему нравится, что Хаммер неприлично грубо тащит его за руку к двери и уводит на третий этаж из университетского коридора. Шаг за шагом Тим выдаёт полунаигранное «ау-ау-ау».              — Теперь что? Опять запрёмся где-нибудь?              Он прижимается спиной к стене и притягивает Хаммера на себя.              Мужчина замирает над ним. Почти прикасается губами ко лбу, но смотрит прямо перед собой и... На другом конце коридора отчётливо слышится шарканье каблуков. Арми хватает Тимоти за предплечье и прёт в другую от источника шума сторону.              — Запрёмся.              Мальчик поражается, насколько бесшумно этот громила перемещается в пространстве. Чёртов ниндзя.              Сворачивают к очередной лестнице. Насколько знает Тим, этажом выше находится кафедра Хаммера, два нижних занимают копировальный центр и типография университета.              Его ведут наверх. Половину лестничного пролёта спустя Арми тормозит у двери, выкрашенной в один тон со стеной. Внимание та, мягко говоря, не привлекает.              Хаммер коротко оглядывается по сторонам, и через мгновение оба оказываются внутри забитой коробками и пропахшей спёртым воздухом комнатке.              — Что может быть провокационнее, чем явиться под конец пары со свежим засосом? — спрашивает Арми, защёлкивая дверь и облокачиваясь на неё спиной.              — Хм-м, — Тим закусывает нижнюю губу и сдавленно хихикает. — Явиться на следующую пару растрёпанным и в таком виде, будто отымел самого вреднючего в твоей жизни мальчишку?              Он сам подпрыгивает и клюёт Арми в губы, после чего хватает его за ладонь и, съезжая по стенке, тянет за собой на пол.              Вокруг темно, как в кинотеатре. В глубине мигает голубая лампочка, и только благодаря ей они могут друг друга видеть, ласкать глазами и дурачить.              Арми пропускает сквозь пальцы мягкие чёрные кудри и, удерживая под подбородок, щекочет бледную шею.              — Самого-самого вредного, — он улыбается, и в уголках глаз собираются милые морщинки. — Как ты сейчас? Всё нормально?              — Ага, — Тимоти усмехается. — Если я буду сидеть и мне будет больно, знай, это из-за тебя.              Кажется, или глаза Арми потемнели после его слов?              — Договорились.              Рука с лица исчезает. Хаммер сгибает ноги в коленях. На них ставит локти, сцепляет в замок. Выдыхает через нос.              — У меня сейчас такое состояние, что его нужно закурить. Никотин с собой?              Тимоти морщится, но приподнимается — сигареты всмятку пригрелись в заднем кармане, чудом не выпали. Рядом с ними — покалеченные спички. Мальчик показывает их Арми, вертит коробочкой.              — Я взял их у тебя, — достаёт сигарету, вручает любовнику. — У меня зажигалка сдохла, а ты всё равно свечки не жжёшь, поэтому нечего печалиться.              — Пока что.              Арми закусывает фитилёк губами, выбивает искру. На несколько мгновений комнату наполняет запах серы.              Первая же затяжка расслабляет Хаммера. Он становится таким уютным, отчего-то домашним. Тим вспоминает маму и их задымлённые вечера.              Мальчик притягивает ноги к груди.              Здесь толком не развернёшься.              — Коробка со свечками, тяжёлая коробка со свечками лежала под кроватью. С моей стороны. Интересно, что ты решил поискать спички в ней, а не закурить, скажем... От горелки у плиты?              Тимоти тянет к нему руку — чтобы прикоснуться своими пальцами к загорелым костяшкам с приятным шелушением на коже.              — Теперь что твоё, то моё. Вот я и докопался. И ты тоже — мой!              Хаммер молчит, не переставая курить и лыбиться, и только и делает, что проводит большим пальцем по Тимовской ладони.              — Почему ты такой, Тимми? — голос преподавателя тихий, как будто дышит он сейчас в полсилы и эмоции внутри давит.              Скользит по коже вверх-вниз: и ласка, и игра, и попытка сказать что-то без слов.              Выпускает дым.              — Какой?              — Такой.              Препод перехватывает его ладонь, массирует мягкую кожу внутри, заставляя сжатые в кулак пальцы расслабиться.              — Как вода.              — Я огонь!              — Как скажешь.              Хаммер улыбается. Тушит сигарету.              Руку Тимоти подносят к губам, и кожа чувствует трепетное дыхание. Арми почти целует узоры на коже, пока произносит:              — Вечно укутанный в пять слоёв огонь с ледяными пальцами.              Мальчик забавно качает головой от плеча к плечу, высовывает язык, будто слова Арми ему слушать неудобно или неприятно. И, видимо, не может прогнать мысли из головы, которые вслух не произносятся, и потому тянется к Арми, чтобы уткнуться своим любом ему в грудь.              Колени шлёпаются об пол, Тим ложится рядом. Сопит.              — Ты хочешь жить со мной без всяких условий? — спрашивает мальчик.              Его обнимают и тянут вверх. Тимоти не с первой попытки пересаживается к Арми на колени.              — Хочешь, чтобы я перестал давать тебе деньги? — говорят губы на шее.              Мальчик убаюкивающе щебечет ему в ухо.              — Нет, — прикладывает свою щеку к виску Арми. — Просто это больше не будет… Условием. Ты будешь давать мне деньги, потому что хочешь.              Хаммер смеётся мягким ласковым тембром. Поднимает голову и трётся щетиной о подставленную шею — излюбленный приём это у него. Сбивает у Тимоти дыхание и требует бесконечного продолжения аттракциона.              — Что в это время будешь хотеть ты?              — Делать то, что тебе нравится.              — Ну смотри, ты пообещал.              Арми гладит ладонями лицо мальчишки, исследуя каждый его сантиметр.              — Можно вопрос, Тимоти? — спрашивает Арми и бережно щиплет за щёки.              Смеётся.              — Нет, — целует с долгим и влажным причмокиванием в губы. — Теперь да.              — В первый день нашего знакомства у тебя случился приступ, — Арми сжимает его плечи и осторожно массирует их. — Но больше их не было, и никаких таблеток ты не пьёшь. Что с тобой случилось тогда?              — Чуть в обморок не упал.              — При виде меня, что ли?              — Конечно, — хихикает Тим. — У тебя такой запах…              — В какой академии тебя учили так врать?              — Я не вру! — голосит мальчик, и его так бьёт смех, что он каждый раз пытается сказать что-то снова и не может. — Мне тогда стало как-то головокружительно хорошо…              — А что на тебя нашло швырнуть Бену перекись в лицо?              Арми ложится головой на стену и теперь смотрит на него издалека.              — Ты узнал его?              Тимоти ёрзает у Хаммера на коленях.              — Знал. Видел. Работал когда в музее страшилок, был свидетелем его ссор с моими начальниками. Барнс такой вычурный, как сынок магната, жу-у-уть, — высовывает язык изо рта и демонстрирует рвотный позыв. — В общем, он похож на дерьмового выскочку. Мне не понравился. Со мной этот гандон не общался.              Плечи Арми дрожат от беззвучного смеха.              — Похоже на Барнса.              Он внезапно стискивает Тимоти в объятиях, схожих с медвежьими, проходится руками по спине, останавливает их на заднице...              — Давай-ка ещё покурим, — говорит и вертит перед носом мальчика стащенной пачкой «‎Кэмэл».              Тот с улыбкой кивает.              — Интересно было в музее работать? — спрашивает Арми.       — Не особо, — всасывает воздух через зубы и достаёт из пачки две помятые сигареты с ментолом. — Людей неделями нет и приходится проводить весь день с самим собой. Скука смертная, — сразу два скрученных рулончика табака Тим сует себе в губы, стонет от этого запретного рода удовольствия и поджигает их хиленькой спичкой. Одну сигарету передаёт Хаммеру по их уже привычному обычаю. — Больше мне нравилось в библиотеке. Там много книг, тем более о городе. Я впервые завёл читательский. Ты мне приносил. Забыл?              — Как я могу забыть тот день? — Хаммер сжимает пальцами грубую джинсовую ткань, словно мысленно срывает её с Тима. — Твоя задница тогда оказалась в моих руках первый раз.              Выдох густого-густого дыма — они делают это вместе.              — Если серьёзно, то мне нужен личный экскурсовод в музее. Да и в библиотеке тоже. Чтобы найти реальные факты о городе, а не ту сказочную хуету, которую тут поют на каждом углу.              — Личный? — повторяет мальчишка как единственно важное, что запомнил. — Я готов быть твоим личным.              Он наклоняется к Арми, чтобы столкнуться с ним нос к носу, прошипеть что-то возбуждающее и непереводимое, поцеловать и таки ответить:              — Я всё покажу тебе, всё… У тебя есть следующая пара?              — Две, — Тим прижатой вплотную грудью чувствует, как истерично колотится сердце у Хаммера. — Знал бы ты, как я ненавижу, что слинять с пар препод так просто не может.              — Ты будешь думать обо мне до самого конца пар?              — Это почти как признание в любви, тебе не кажется?              — Кажется. Но ты же будешь думать?              Арми хитро щурится и накручивает на палец кучерявую прядь. Дёргает за неё мальчишку, заставляя податься вперёд, и громко чмокает в нос.              — А ты? — перебрасывает вопрос.              Тим кривит обиженно губы и забирает из пальцев Арми тлеющую сигарету. Он тушит ее прямо за головой преподавателя о стеллаж, с некоторой злостью отдавливая то выбранное место, невидимую точку. Свой окурок оставляет догорать на полу после последней затяжки.              — Почему ты изменил жене?              Арми вздыхает. Вертится, пытаясь устроиться на полу удобнее, облизывает губы.              — Ты серьёзно хочешь об этом поговорить?              — Нет. На самом деле мне всё равно, — пожимает плечами и отдаляется, чтобы затем рвануть вперёд и впиться в губы Арми со страстным поцелуем и не менее страстным стоном.              — И правильно, — успевает сказать мужчина, прежде чем отдаться на волю Шаламе.              Он по-звериному овладевает его губами, да так, что бесполезно такое описывать, когда даже со стороны невозможно представить.              Их поглощает ночь подсобки, им не до стучащего дня за дверью и тем более не до мира, который всякий раз перестаёт существовать, окажись они рядом — друг на друге или друг в друге, хотя и то, и другое всегда одно и то же, потому что чувство любой близости вызывает у них знакомое обоим забвенье.              Стучание, ворчание и некое очередное "-ание" подавлено пальцем мальчишки на увлажнённых губах взрослого разведёнки, подавлено бездействием, приводящим в движение неизвестный объект снаружи. Цокают каблуки-копыта вдаль.              — Выйдем по одному, — командует раззодоренный мальчик и подмигивает; Хаммер успел запутаться в его волосах и навести там совершенно собственнический порядок.              С падающей на лоб прядью, перерезающей белизну кожи.              — Ты первый, — рычит Тимоти в его ухо и поднимается под просительную ладонь на своём бедре.              Преграда падает, вторая — в сущности, пластмасса в рост метр-сто-восемьдесят — по-криминальному отпирается усилиями Арми. Незвонко, с оглядкой, точно в стародавнем фильмице, и Шаламе слышит французские пошлые ругательства в голове, и знает, что они напечатаны у него на подкорке мозга шрифтом с засечками.              Тим заползает в задний карман на джинсах Хаммера, и наслаждается взглядом, с каким обернувшийся препод на него парализующе смотрит.              Губы мальчишки делают "тц-ш", раскрываясь от слов:              — Лёражи э ля ньюи не сон па комм туа. Куэр!              Молчком Арми выскакивает за дверь, и Тимоти остаётся только и слышать, как смешиваются воедино топот и свистящий ветер в их каморке. И от того, что он стоит прямо и всё его тело расслабилось, каждый нерв представляется прелестно мёртвым и успокоенным, в конец успокоенным.              Тим прижимается лбом к двери, открывает рот, высовывает язык и дышит медленно-медленно, под стать обмеревшим конечностям.              Звук.              Голоса.              Разъединённые, шумные перекликающиеся каналы. Две разные программы перебивают друг друга.              И что-то неизвестное — и потому противное, клокочущее, — поднимается с пола к четырём стенам. Это шипение, и оно обрушивается на Тима фантастической болью.              Он толкает дверь и бежит по коридору. За ним следом бегут. Неуклюже, не догоняя.              Мальчишка прыгает по ступенькам и через них, держась за перила и от них отталкиваясь. Он глядит то по сторонам, то перед собой, то под ноги, то на встречающиеся лица с маской испуга. Последнее ему особенно нравится, и потому, когда Тимоти выскакивает на улицу и забегает в "убежище", которым он объявил угол самого зашоренного корпуса в универе, то не может перестать улыбаться. Ему хорошо, и случайные никто помогли ему почувствовать себя ещё лучше. И Арми...              Тим присаживается на бетонную плитку. Она холодная и обжигает даже через джинсы.              «Я свободен» — пишет Зи в фейсбуке.              Тимоти сводит ноги, поджимает на них пальцы, витает в воспоминаниях и чувствах и пьянеет с каждой минутой до закатанных глаз. Щебет расстегивающихся рюкзаков дотрагивается до его кожи.              Окутывает радость напряжения и тяжести внизу, горячего и возбуждающего, что наполняет его и начинает липнуть к белью. Натянуто оно не то, что бы удобно, но если их сейчас поправить, то это самое неудобство перестанет вообще ощущаться, а значит потеряет свой смысл, связанный с тем быстрым трахом на столе, и тогда ничего не будет вообще.              Он просидел так, представляя Арми в себе, чувствуя его в себе, пока не услышал через не пойми сколько:              — Придурок!              Голос выбивает молотком раздирающую радость.              — Опять ты и твой препод…              — Опять-опять! — Тим, спотыкаясь, подскакивает, встаёт перед Зендеей и неожиданно хватает девочку за лицо. — Нет. Или да. Или это был кто-то другой. Что за разница? Теперь здесь ты!              — У меня была слабая надежда, что про Хаммера утром было не всерьёз, — один.              — Эти двое тебе завидуют, кажется, — второй.              Рука Теннанта двигает воротник футболки на Тимоти.              — Ну, всё в силе? — спрашивает Дэвид.              Кроткий поклон принца в сторону прекультурного друга.              — Конечно. Осталось забежать куда-нибудь в киоск.              Его руки отпали от бронзовеющих щёк девчонки, окутали её под локти и обняли крепко-крепко. Она проматерилась.              — Окей, — Теннант шагает к замершей в объятиях парочке и уверенно встраивается между ними. — Давайте займётесь этим в другом месте? Скажем, там, где есть кола не по десятке за банку.              — Дело говоришь, — Тим возвращается в русло общения с опытом байдарщика. — Поторопимся! — поворачивается к красавице. — Ты взяла трубку мира?              — Взяла-взяла, и брось её так называть.              — Или что?              — Задницу тебе надеру.              Дэвид эмоционально глотает воздух или им давится. В то же время Зи хватает Тимоти за цветочный кардиган и словно непослушную собачонку тащит прочь отсюда в закоулок «проглотов» — так они называли разношерстных людей универа с любовью к ”глотательным” ритуалам самого необычного характера.              — Мы на остановку? — вопрошает Дэв и тоже ведёт своего друга — ушедшего в себя в наушниках, — как неудобную фигуру в шахматах до конца доски: выкручивает из неудобных положений в козырные.              — Мгм, — Зендеевское «да».              Забив на трамваи, улочки Нового Орлеана преодолевают под россказни Теннанта. Из них Тим узнаёт про эссе на следующую неделю. Тема «Бессмертная литература Соединённых Штатов Америки» вызывает спор.              — Детские произведения, — утверждает Дэвид. — То, что будет читаться всегда и везде. «Белый клык», «Том Сойер». Дети не сравнивают реальность в книге и за окном, им важно содержание, а оно у наших авторов отменное.              — Джек Лондон бы офигел, услышь тебя, — Тим давится сигаретой и долго смеётся, чего никто понять не может. — Твен тоже не писал для детей, и он говорит об этом в своих предисловиях.              — Но ты понял, что имел в виду Дэвид, — указывает Зи.              — Понял что?              — Что вечно будут читать то, что понять может каждый. В любом возрасте.              — Ну, — Тим затягивается и выпускает накопленный дым в лицо девушки. — Наша реальность показала: эротику читают больше, чем…              — Не продолжай. Мы тебя поняли.              — Вот так просто взяли и поняли?              Он протягивает свои слова долго и порядочно всем надоедает.              — Поняли, — сжимает губы Зендея и пишет на его шее что-то вроде «захлопни рот». — Твой любимый автор — Ги де Мопассан…              — Разве? Так он даже рта не открывает на парах доктора Битц, — протестует Дэвид, припоминая, что определённое лицо время от времени читает им лекции по французской литературе.              Один наушник приспускает Джесси.              — Он потому и не устраивает на паре шоу, как у Скарсгарда, — локоть Зи обхватывает Тимоти за шею. Он продолжает молчать. — Ему слишком интересно её слушать, чтобы говорить.              Тим ничему не возражает. Себе объясняет это тем, что не хочет идти против угрозы, которую нарисовали на его коже.              На перекрёстке останавливаются.              — Как текст может умереть вообще? — вмешивается Айзенберг. — Читатель будет всегда, вопрос в популярности текста.              Парнишка горячится, доказывая свою точку зрения носкам потёртых кроссовок, и почти попадает под колёса чёрного минивена. Зендея успевает поймать его за рукав, а Дэв раздражённо скидывает с друга капюшон.              — Ты пока не текст.              Предсмертная агония чудодейственным способом оживляет Джесси. Он лезет к Зи с вопросами о стипендии, образовательном кредите и соседях в общежитии. И она отвечает. Сперва с неохотой, но когда речь заходит о душевой, выплёскивает накопившуюся боль.              Теннант стопорится под малиново-зелёным козырьком магазинчика.              — Что пить будете?              — Возьмём связку пива, — Тимоти.              Он качает головой и достаёт из рюкзака очки, хотя на улице не слепит солнце.              Удушливый хохот Зендеи ковыряет в самую рану. И Шаламе заранее знает, что она хочет сказать, потому как понял, над чем она смеётся. И вместе с тлеющей тишиной ему становится тошно от их компании.              — Я и не собираюсь доказывать, что мне двадцать один.              — И что ты будешь делать? Выпросишь безалкогольного?              Зи очень скептически на него смотрит и у Тима в голове вновь начинает пульсировать навязчивая мысль, поселившаяся там ещё утром, за пиццей.              — Нет.              Она ждёт, что кто-то что-то скажет, но затыкаются все, и девушке приходится заново открыть рот:              — Что ты хочешь сделать, Тимми?              — Не хочу. Сделаю.              — Что ты сделаешь? — продолжает саркастично-раздражённый опрос.              — Стащу.              — Украдёшь? — с омерзением перефразирует Джесси.              — И Дэвид мне поможет, — мальчик смотрит на своего приятеля-каланчу.              У него совершенно потерянный вид. Это ни капли Тимоти не напрягает, и он надевает свои очки, выигранные у Арми.              Теннант качает головой.              — Я не буду пить краденое, если что, — указательным пальцем крепче загоняет очки на переносицу Тима и поворачивается к парочке за спиной. — А вы?              — У моей совести голос Дэвида, кто бы мог подумать, — Джесси изумлённо распахивает глаза и запихивает руки глубоко в карманы.              Внимание мальчишек перетекает на Зи, как на самый любопытный экспонат в музее.              — Что? У моей совести нет голоса Дэвида. Ну, у неё вообще нет голоса.              — Ура! — Тимоти вскидывает в воздух руки и яростно улыбается. — Счёт два — два. Дополнительного времени не будет. Пойдём, Дэв.              Он уже собирается ударить по двери, но тут оборачивается к троице, окружённой дорогой с ивами, и шепчет:              — Готовьтесь дать дёру. Надеюсь, никто из вас не прогуливал физкультуру в школе.              Внутрь заходят по очереди. Сначала Тим.              Он мельком оглядывает магазинчик. Три продуктовых ряда, заполненных чипсами, консервами и стиральным порошком. Полки с сигаретами не для низкорослых малолеток. Два холодильных шкафа, примыкающих к стене.              Свою цель видит прямо напротив. Батареи из пива стоят вплотную к кассе. Это добавляет задора. Тимоти машет головой, сгоняя упавшие на лицо кудри, и шагает вглубь зала.              Дверь за спиной открывается — звенит дешманская роза ветров.              Шаламе сцапывает одногруппника и представляет, как тот может ему помочь своим благоговейным присутствием во всём правильного человека.              Дэвид смотрит на стенд с хмельными напитками, энергетиками, колой, и, не раздумывая, берёт банку «‎Доктора Пеппера».              Не может такого не быть, чтобы они не встретились взглядами; поэтому они встречаются, и Теннант точно уже понимает, что и чем закончится, когда подходит к кассе. Должен.              Подходит, умница.              Мужичок в татухах за аппаратом с досадой переносит номера штрих-кодов из толстой тетради в компьютер.              Дэвид перед ним, перед мужичком. Вертит свою жестяную банку и тянет пятёрку из кармана клетчатой рубашки. Красно-чёрной, балдёжной, которую-то и стыбрить — дело негреховное.              — Два доллара, — бормочет продавец.              Дылда-Дэв не может не понимать, что речь о том, чтобы он вывернул из карманов мелочь. Но Теннант не любопытствует двинуться.              Тогда угрюмыш просматривает купюры по-старинному: через свет из окна, еле-еле пробирающийся сквозь деревья на улице. Звенит ящиком с мелочью...              Тимоти берёт связку пивных банок. Они в картонной упаковке, влажной от растаявшего льда, покачивающейся с дерзостью и напыщенностью ожившего предмета. И Тим верит в это, когда застревает между стеллажом, дверью в трёх метрах и желанием рвануть ко входу-выходу.              И что-то пиздец как жалит в задницу.              Падает и лопается пивная банка из разорванной связки.              Морда продавца превращается в собачью, и Тимоти уже ни о чём не думает. Тимоти бежит.              Компанию из двух человек у входа он расталкивает. На грохот не оборачивается. Ни на голоса, ни на рёв пистолета, попадающего туда, куда Тим или не видит, или не чувствует.              Гонит он до самой свалки — две автобусные остановки без перерыва. На улице утомляющая жара. Отвесные лучи обжигают лицо и сверкают столбики с номерами транспортов и маршрутов. Там, где написано простецкое и безвкусное "свалка", он сворачивает с одышкой.              От лодыжек до икр пробегает онемение.              Краденое в числе пяти пивных банок цело. Рюкзак тоже. Телефон...              В заднем кармане.              Он и подопнул драпануть с целью выжить.              Тим уже располагает к тому, чтобы пораскинуть мозгами. Собирается поставить банки на землю и самому присесть рядом, достать мобильник и...              — Блять!              Он не ругается. Это похоже на крик.              Он наклонился, чтобы завалиться на землю, как и хотел. Его прошибла боль между ног. Вернее, между ягодиц. В заднице, твою мать.              Попробовал сжаться всем телом и мышцами, расслабиться и отпустить отвратительное ощущение. Вместо этого что-то там вытекло. И это не напомнило Тимоти нечто уже знакомое.              Он просунул руку под пояс, хотел забраться рукой в трусы...              — А-а-а!              Зи.              — Чёрт тебя дери...              Тимоти за ней повторяет это ругательство себе под нос.              — Ни хрена, ты сматываешься!              Он продолжает её игнорировать, догадываясь, что у него болит и почему.              — Ты меня вообще слушаешь?              Тимоти надеется, что на джинсах не останется пятен. Очень надеется.              Он достаёт ебучий смартфон.              Входящие       Аарманд, 04:18 PM       Ждать тебя сегодня, Тимми?              Зендея выхватывает экран из-под глаз. Почти. Приходится драться. Щадяще. И Тим побеждает в этой неравной борьбе. Грубым-то ему быть чересчур нельзя, вот и всячески... Вяло действует.              — Это моё, — ноюще заявляет, вырывает мобилку и толкает банки с пивом под ногами.              — Я думал, меня из-за тебя убьют!              Дэвид и Джесси добрались сюда вместе. Они выглядят не такими запыхавшимися. Поблизости нет опасности в виде незваных гостей.              — Не так скоро, — отвечает Тимоти Дэву на его воодушевлённое замечание.              Айзенберг неодобрительно на них посматривает и идёт вглубь автомобильной свалки, ставшей свалкой всего-всего вообще, а за ним уплывает в горы мусора Зендея, которая вопросительно кивнула на смартфон с неоткрытым сообщением.              — Они ничего не понимают, — Теннант занимает место Зи. — Ситуация была, мягко говоря, сложная…              — Хочешь меня оправдать?              Тимоти пытается вызнать перемену в голосе друга; смену осуждения на что-то ему ещё непонятное.              — Нет. Ты сделал полную лажу…              — Но пиво у меня с собой.              — Я отдал за тебя деньги, — поясняет. — Оставил их на кассе.              Шаламе закатывает глаза.              — Полную лажу совершил ты, братан, — и тычок в грудь. — У того мудака была пушка, а значит, он привык торговать чем покруче. Не обеднел бы от пары банок.              — Это Штаты. Здесь у всех оружие.              Мальчишка улыбается.              — Надеюсь, у тебя с собой тоже. Доставай биту.              — Не так скоро, — повторяет за Тимом Дэвид.              Тимоти скрещивает за спиной руки, рвётся обойти Теннанта и стащить у него желанную биту, получает отказ и мамашины руки в боки. Успокаивается и отходит к своему питью. Подбирает его.              Полуистерично Дэв реагирует на их немую интерлюдию. Ему требуется чутка отдышаться, после чего они могут пробираться вглубь свалки.              Тим желает для себя кое-что закрыть (зарыть), поэтому спрашивает:              — Какая у тебя любимая книга?              Встаёт рядом с другом и идёт с ним нога в ногу мимо прилягших друг на друга машин. Те чёрные, в пыли и пепле, в обрывках воспоминаний хозяев долговременных и маловременных — в порченых игрушках, пакетах «Нью-Йоркера», бесхозной одежде и заблудших ботинках.              — …Не совсем люблю читать.              — Но что-то же тебе нравится больше остального? — настаивает Шаламе.              Дэвид пожимает плечами.              — Если я и читаю, то мне почти всё нравится, — он хмыкает и смотрит на Тима с озабоченностью. — Даже по учёбе.              — Фу.              — Тебе не нравится ответ?              Ребята вышли с тропинки, приведшей к пустырю. Теперь они видят Джесси и Зи, которые окружили потухший костёр, обсыпанный золой, и о чём-то по-семейному перебалтываются.              — Ужасно, что ты не можешь дать нормальный ответ.              — Он нормальный.              — Он нечёткий! — угрюмо восклицает Тим.              Дэвида это же не смущает. Он продолжает излучать что-то магическое, что в людях некоторого сорта не убивает настроение.              — Ты сам говоришь туманно. И та-а-ак часто!              — Ой, хватит! Стрелки не переводи!              — Не перевожу. Просто вспомнил…              — Детская литература — хрень, — проговаривает Тимоти, заведший беседу, разумеется, с конечной целью и задачей. — Будешь спорить? — смотрит на открывающейся рот Дэва и перебивает: — Не будешь. Цыц. Я сказал…!              Мальчик толкает его в грудь, потому что губы у Теннанта всё же шевелятся. И приятель-затейник боязно отводит чужие руки от себя.              — Ты, похоже, давно ничего такого не читал, да? «Детского». Попробуй, Тимоти, — как же он заебал, сука, как бы ему вмазать, вот только отпустит… — Ты увидишь больше нужного. А от детей ещё и услышишь много интересного. У тебя есть младший—              — Нету. Я понял. Почитаю. Или нет. Посмотрим. Ты мне наскучил.              Тим вспоминает об Эммете и старается выгнать из головы образ настойчивого мальчонки, крохотного и ни черта не понимающего, выгнать то, что связано с ним — чувство беспомощности, которое появляется с карапузом, если входишь в его наивные игры. Сейчас это всё налилось в душе громадной язвой.              Мальчишка идёт прочь к центру самопроизвольного кострища.              Зи накрыла землю мягким пледом. Он в клетку и ворсится. Тим на него усаживается.              В рядом стоящем автомобиле лобовое стекло прикрывает шторка. Тимоти почти касается колеса машины коленкой, но заглянуть вовнутрь не шарахается. Дремлет к приключениям.              — Возможно, так кто-то… Живёт? Типа.              Зендея наклоняется к его плечу и дышит в макушку.              — Не живёт.              — У вас есть доказательства, Тимоти Шаламе?              Тим фыркает, поворачивает голову, тыкается носом в щёку с запахом шоколадного крема и пробует укусить девчонку, как та с искусственным смешком отстраняется.              — Какие доказательства? Доказательства должны быть…              — Меткие.              — Точно.              Тимоти скрещивает ноги и тянет их к груди. Несмотря на налетающий вечерний холод, он не трясся, а чувствовал себя просто пронзённым насквозь.              — Ты мне никогда не даёшь договорить.              Дэвид разговаривает по телефону. Похоже, что с матерью. Он улыбается, раскачивает кроссовками редкую траву и смотрит на них со стыдом и шалостью.              — Это серьёзное обвинение, — Зендея чешет ему затылок.              — Я хотел сказать, — мальчишка загибает пальцы, которые украшаются светом огня; Джесси удалось развести природный свет с помощью кипы сухих веток и зажигалки. — Что если бродяги покидают свой дом, то навсегда.              — А, может, он отошёл на десять минут?              — Машина не выглядит так, будто кто-то каждый день туда забирается.              — И откуда ты знаешь? Они все здесь какие-то…              Ржавые. Сгорбленные, оставленные. Одинокие.              — Знаю, — улыбается Тим сдержанно. На щеках появляются ямочки. — Я знаю.              Она бы спросила, каково спать в пропахшем вонью салоне, холодно это или одежда в три слоя решает задачу по борьбе с температурой. Тимоти видит, как вертятся у Зендеи эти вопросы во вспыхнувших глазах, в надменной улыбке, в том, как открывается её рот. И ему кажется, что она молчит только потому, что жалеет его, и это вырывает из Тима… Удар. Пяткой по гадко твёрдому песку под пледом.              — Эй! — Джесси машет на него рукой. — Не порти вещь.              «Вещи нужны, чтобы их портить. Чтобы ими пользоваться, чтобы…»              Отвлекает стук сбоку. Раздаётся свысока.              Дэвид так слабенько держит биту, что она грозит сбежать из его рук раньше, чем он что-то предпримет. Под всеобщий смех и свой тоже он делает воображаемые удары в пустоту. Почти как в «Звёздных войнах»…              — Не убейся!              Пацан прислоняет их игральное оружие в стикерах к той брошенной машине со шторкой. Из-за крыши авто закатывается солнце, убедительно сыгрывая в прятки.              — Слишком много убийств в день, лимит привыше-ен, — Дэв усаживается к ним, все уже тут. — С-т-о-п!              Костёр разгорается. Зи пробует шевелить зажжёнными палками, Джесси ей помогает и как-то мягко просит поверить ему и просто следить за процессом.              Тимоти молчит, наблюдая за ними, в непривычке, что ему некуда спешить и ничего не нужно, что он может быть…              — Бля, — он поднимает задницу, достаёт телефон и сразу ощущает на своей шкуре девять кругов ада быстрого перепихона.              — Что с тобой?              Зи хватает его за плечо.              — Херня, — отвечает с мычанием в сжатые губы.              Он вдыхает и выдыхает, не вслушиваясь, что обсуждают его университетские приятели (тупое замалчивание Тимми своих проблем, недостаток нормальных джинсов, доктора Битц, сэндвичи с курицей и недельные билеты на автобус…) Его больше волнует мысль набрать Арми что-то такое, что могло разогреть его воображение.              Исходящие       Я, 04:49 PM       ты буквально только что помог мне              Зи роется в рюкзаке и выкладывает из него цветные карандаши, скетчбук, наушники, косметичку, перцовый баллончик и компактную бритву. Тимоти так и не отключает мобильный. Никто не делает ему замечаний, а самому не терпится…              Входящие       Аарманд, 04:51 PM       Знаю, глупая привычка, брошу              Тим смотрит на экран переписки, будто ни хера не видит, что там написано. Не верит. Он, блять, думает, сколько Арми лет. Точно ему тридцать стукнуло или им обоим по семнадцать? Тимоти хочет написать, что Арми ведёт себя как обиженная сучка.              Стирает.              что за хуёвое настроение…              Снова убирает.              Трёт лоб и бесится, какого хрена этот придурок дуется. Голоса извне перебивает кровь, стучащую в ушах.              Исходящие       Я, 04:52 PM       ничего ты не знаешь       я тебе только что спасибо сказал              Тим набирает «мудак», кружит над кнопкой и сбрасывает сообщение в черновики.              Не будь помощи Арми в столь ответственном деле, мялся бы он полгода. И всё, что Тимоти от него получает — это низкопробное нытьё.              — ...Крутые столики из-под бутылок!              Наперерез зачесавшемуся злу выскочил крик. Дэвида.              Теннант едва не свалился спиной наземь, разводя руки в стороны и рисуя что-то невообразимое в воздухе. Тимоти остудился его весельем, похлопал глазами, осмотрелся и, завидев неторопливо опускающуюся розовыми облаками ночь, уткнулся себе в предплечье. Сложил на коленях локти.              У него запершило горло.              Тим не чувствовал себя здесь чужим, даже наоборот, но что-то говорило, что он пригласил не тех людей в свой дом.              — Весь этот мусор стрёмный, — воротит нос Джесси.              — М-м, не то чтобы, — Зендея пожимает плечами, смотрит на молчащего Шаламе. — Они просто прожили, сколько смогли, и всё.              — Что такое "всё"? — цепляется Джесс.              — Конец? — та же Зи.              — Чему? — не тот же самый Айзенберг.              — Их жизни?              После слов девочки загудели цикады. Ей, вероятно, это или другое показалось нестерпимым, и она потянулась к потеплевшим банкам пива. Она взяла две в одну ладонь. Протянула Тимоти его нечестно выигранный трофей.              — Меня ещё с лагеря так тянет рассказывать страшилки за костром...              Дэвид оглядывает всех ради громкого потока "да!". Зендея с недвузначным покашливанием говорит ему:              — Нет. Не сегодня.              — А, может, его что-то беспокоит? — Тим сужает глаза и всматривается в Дэва, в то, как затапливает радужки чернота его зрачков. — Хочешь рассказать? Или боишься?              — Прекрати!              Зи бьёт Тима кулаком в колено. Он ойкает, будто ему больно, хотя на деле нет.              — Открывай.              Тимоти её слушается. Она подносит к его лицу свою банку, и он помогает ей дёрнуть ключ. Вызывает тем самым у подруги горячее хихиканье. Зендея тоже ему открывает пиво и выходит что-то вроде дружеского жеста, не обговорённого и созданного тишиной с прикосновениями. Так же, без всяких лишних фраз, обвиваются вместе их руки, и они пьют до дна.              Дэв о том же просит Джесси. Они копошатся, глупо ругаются, и тогда Дэвид, как слышит Тим, делает всё сам с изрядной долей энтузиазма.              Опустив взгляд вниз, Шаламе замечает: среди беспорядка в рюкзаке Зи находятся самокрутки.              Пиво сбегает по подбородку. Тим хохочет.              Он знает, что это.              Капает на футболку, струи бегут по шее, и сделать уже ничего нельзя.              У Тимоти вибрирует в левой руке, но он допивает остатки алкоголя и стукается с Зи лбами. И разделяет один судорожный смех.              Когда она начинает вытирать губы и вместе с тем счищать помаду, Тимоти глядит на заблокированный экран, отражающий текст новых смсок:              Входящие       Аарманд, 05:00 PM       Последний раз ты сказал мне спасибо после секса с ремнём на горле              Входящие       Аарманд, 05:01 PM       Страшно представить, за что благодаришь сейчас              — Сволочь, — шипит вслух, не заметив, как слово выскочило из мыслей на язык.              — Кто тебе насолил, Тимми?              Он не отвлекается. Печатает и отправляет:              Исходящие       Я, 05:02 PM       а ты представь Исходящие Я, 05:02 PM       что видишь ?              Кто его спрашивал? Зи? Дэвид? Это был голос вообще какой — мужской или женский?              В нос ударяет запах травяного и древесного сразу, почти землистого, знакомого, любимого и ненавидимого. В худшие дни его прежний дом пах именно так, и много лиц запомнилось ему из этих моментов прошлого.              — Будешь?              Тим берёт предложенное и глубоко закуривает: до бурления инстинкта самосохранения в лёгких.              Устраивают междусобойчик один Д и другой Д.              — Я не буду. Это не совсем… Законно.              — Я бы попробовал.              — Да ну?              — Ну да.              — Ну… Может быть я тоже. Позже. Не смотрите так!              Дэвид не умеет курсировать от «хорошего сыночка» к «плохишу со стажем». Тем более, что одевается как поклонник хард-рока: в броскую рубашку, тёмно-серые джинсы и «вансы». Цепочка на шее выглядит совсем мило, с пёрышком, под стать характеру пацифиста.              — Кто-нибудь, закурите уже, — Зендея отнимает у Тима план перед его помутившимися глазами. — Он вырубится, если курнёт снова.              — Давай мне, — предлагает Джесс.              Дэв грустным вздохом выколдовывает у Айзенберга сигаретку и извинительно улыбается. Дышит травкой.              Посиделки хуже некуда. Хуже, чем на похоронах. Эти ребята, как те самые «друзья» из детства, с которыми тебя заставляли вместе праздновать День благодарения. А потом ты вырос и стал притягивать к себе олухов того же уровня.              Вот и сейчас они несут откровенную белиберду… Как и не проходило много лет.              Телефон — мёртвый.              — Нормально, что у тебя никакой воды нет? — Зи к Айзу.              — Норм.              — Я могу дать, — вертит пивную банку.              — Я не буду.              — Я могу! — подвижная вспышка Дэва.              — Не надо, я же сказал.              — Капец, вы ску-у-учные!              И это Тимоти приложил усилия, чтобы не сказать «пиздец», «вы достали», «какая жесть». Он ложится на плед, отводит локти назад и держится, развалившись с раздвинутыми ногами.              Земля захрустела под ним. Впилась жадным покусыванием в кожу сквозь одежду.              — Никто даже не вытворил никакую хрень и не рассказал секретов.              Он оглядывает троицу. Со стороны выглядело, наверное, будто его тошнит, и он злится одновременно, раз компашка ни черта не испугалась.              — Какую хрень нужно вытворять под травой, Тим? — Зи наклоняется к нему. — По-твоему.              Между их лицами всего ничего. И пахнет от неё свежими ягодами. Надкуси — сок побежит.              — Такую.              Тим целует её в угол губ и зубами задевает нежную их кайму.              Зи от него отшатывается, поднимается. Ничего не говорит, будто от шока язык проглотила. Её фигура съедается темнотой. Пальцы сами находят ритм, под который барабанят. Мальчишка облизывает губы. Он доволен собой. Им — нет.              Паразиты.              — Идиот! — Джесс. — У неё девушка!              — И что?              Тим сжимает кулаки настолько больно, чтобы не хотелось их куда-нибудь деть о чужое лицо.              — Девушка?              Смех.              — Дэвид, спокойно, — робкий испуганный тон пытается внушить смирному мальчику не болтать лишнего. Зи неплохо держится для того, кого ранили. — Всё окей, окей, — самой себе повторяет? — Чтобы меня оскорбить, ему потребуется оружие потяжелее.              — Что, например?              Тим миловидно улыбается. Так, как любили видеть на нём улыбку все, начиная от мамы и кончая преподавателями в этих самых университетских аудиториях.              — Закрой рот…              Наверное, Зендее разрешено стебаться и издеваться над всеми, кто ей не сопротивляется из выученных правил приличий или в силу своей податливости. Тим с грохотом не отвечает. Он знал, что победил. Большего ему было не нужно.              — Все «за»? — спрашивает она Джесси и Дэва, которые, без сомнений, разражаются всеобщим и преданно-дружеским:              — Да!              Не для Тимоти и Джесси "Ай", но для Дэвида рассказывается история про страничку с никнеймом «Ру» на сайте знакомств и про девушку, которая среди кучи дебильных сообщений прислала что-то красивое и горячее, отчего сжался у Зи желудок и перекрылось дыхание.              Тим слушает, что страшно, когда ты в глуши страны, а она где-то в Нью-Йорке. Что она сексуально активна и чаще с мужчинами, хотя у вас вроде бы на словах есть признания друг другу в любви.              Он слушает слёзы, и в сердце совершенно ничего не шевелится.              Его хватает на проверку смартфона.              Входящие       Аарманд, 05:17 PM       Вижу, что ты творишь что-то, о чём мне лучше не знать              Входящие       Аарманд, 05:18 PM       Ведь если узнаю, придётся тебя наказать              «Наказать» — повторяет про себя Тим и качает головой. Брови бегут вверх, и он хочет написать Арми, что такие дешёвые трюки на него не действуют. Что нужно заходить издалека, а не сразу выкладывать на стол козыри. «Как глупо» — доканчивает линию препирательств и, смягчившись, набирает:              Исходящие       Я, 05:27 PM       тогда придётся ничего тебе не говорить                     …«Иди тогда на хуй»              Арми стирает сообщение так же скоро, как набирает его.              Нормально же начали. И вот, Тим закрылся без предупреждения. Вытягивай, Арми, из меня слова. Покажи, как тебе без меня плохо. Докажи это. А я буду отталкивать тебя и наслаждаться своей силой.              Тимоти ведь вода.              Вода.              Он не может не утекать в силу своей природы. Его невозможно удержать. Он изменчив, бесконечен и жизненно всем необходим…                     — …Может, поговоришь с ней об этом?…              — …Тебе бы её сторониться…              — Делай так же, как она, — Тим прячет телефон, ответа не приходит. — Люби, кого хочешь. Спи, с кем хочешь. Твоя девчонка же сама так делает, нет?              Рвануть змеёй над костром и вырвать у Дэва сигарету — чудесная и плодотворная идея.              Тимоти закуривает до спазмов в горле. От травки практически ничего не осталось, совсем истлела. Хватает на одну затяжку — и бычок отскакивает к нетронутой, скучающей бите.              Зендея закуривает новую, недолго, и передаёт её вновь Дэвиду. Осмелев, тот берётся вытаскивать напряжение у всех из вен. Тарабанит про Грэйв Вэлл и свою будущую туда поездку. Поскольку это напоминает о Тимми самым неприглядным образом, Теннант тасует темы для разговора, как колоду. Хотя и это не мешает Тиму перебить парнишку и пригласить остановиться в жутком мотеле, где он работает. И упоминание про бар и бильярдный стол — не такая крутая часть заманухи, как выдуманная Шаламе история про серию убийств в застенках скрипучей гостиницы.              В итоге его прерывают, потому что ещё не успели простить совершённой дерзости, но им уже легче на него смотреть — злоба вытекла, как эфирный пар. Зендея не стала от него пересаживаться и время от времени задевала его колено своим. В закромах ума Тим лелеял мысль, что ей всё понравилось, что всего-навсего рефлекс и рассудок взяли верх над ситуацией, а так бы она поддалась. Он хорошо целуется.              Попытка Дэва переключиться на обсуждение сериала «Мыслить как преступник» тоже оказывается провалом: он заходит слишком далеко в рассмотрении мотивов преступников. Мол, их можно понять, как это делает главный профайлер в сериале. Мол, у преступников всегда бывают причины. Мол, они могут их назвать, значит, они есть и…              — Хватит, не люблю ужасы, — прерывает малышка Зи.              — Это детектив…              — Дэв, — она смотрит с брезгливостью. — Ты говоришь про убийц, насильников и воров. «Детектив» — это мягко и не о том.              Джесси изрядное число раз кивает головой, подобно болванчику, забирает у приятеля сигарету и затягивается.              Его попытка «отвлечься» хуже Дэвида во сто крат. Он что-то вещает про проблемы с бабушкой и старшей сестрой, мямлит про домашние ссоры и кучу звонков на номер от родственников.              Тим проверяет телефон и раздосадовано вздыхает.              Вовсе не ожидает, что ему вроде бы примирительно протянут сигарету.              Глаза он попробовал составить самые раскаивающиеся и старался не улыбаться, грустить.              — Мне жаль, — вырывается к Зи, но Тимоти понимает, что и Джесси это пойдёт, поэтому пальцами с зажатой сигаретой указывает и на него. — Очень жаль.       Вдыхает дым и выдыхает его через нос. Эйфория накрывает, как после ноотропов.              Это подталкивает Тима задышать каждой клеткой тела, впитать сухое дуновение ветра сетчаткой глаз и, не моргая, дождаться, как потянет моргнуть. Проглотить лёгкими все окружающие запахи — тлеющего, горящего, потного — и раствориться в них, раствориться, распустить себя на мелкие кусочки.              Тимоти царапает виски, впиваясь в себя ногтями. Локти опускает на ноги, сгибается. Кардиган натягивается на спине и облегает лопатки. Застывшие люди на минуту кажутся манекенами.              — Мы с ним трахаемся, — Тим обводит глазами всех, особенно Дэвида, который на "девушке" Зендеи повёл себя смущённо для всепринимающего зайчика. — Мы, блять, живём в одном доме. И да, мы флиртуем по смскам, пока вы думаете, что у нас пара, — заходится в безрассудном смехе. — А ещё он даёт мне деньги, я глажу ему одежду и…              — Тимоти, ты для него — ребёнок.              Приходится прерваться. Зубы сжало с неистовой силой.              — Я — его парень, — Шаламе больше цедит, чем поправляет Зи.              — Тебе самому не смешно?              — Мне ни черта не смешно. Я с ним кайфую!              — Он же мужчина…              — Дэвид, господи! Тебя что, только это волнует?              Тим ощущает жужжание мошек. Они бьются перед его лицом в сумасбродной своей запутанности. Ему не хочется ловить их или отгонять.              — Просто Дэв, — Тим крутит языком во рту. — Не так толерантен, как кажется на вид.              — Только…              Ни у кого нет желания слушать оправдания. Другое дело — допросы.              — Тим, тебе вообще сколько?              — В смысле?              — Лет!              — Что, пожалуешься папочке на препода-совратителя?              — Боже! — удобно, что её отец — коп, потому что она всегда замыкается в себе, когда напоминаешь об этом. — У тебя всё к одному сводится…              Такое заявление, увы, использовалось не впервые.              — Если на то пошло, это я его добивался, понятно?              — Ты не понимаешь…              — Понимаю, — Тим коротко зыркает на замеревшего Джесси, на нервную Зи, на Дэвида со стеклянными глазами. — Понимаю, что мне с ним — охуенно. А вы…              — Нет-нет, — как раз слышится от обладателя узкого лица. — Никто тебе не завидует…              — Блять! Д—              — Ну ты видела, как он ведёт пары? — удалось отнять-таки "микрофон". — У меня стресс весь оставшийся день после этих пыток…              Малышка смотрит на Дэвида с разочарованием и наверняка видит, как он сжимается под её волей, и затем Зендея оборачивает своё беспокойство чрезмерно тёплым шарфом вокруг Тимми.              — Тимоти, это плохо кончится.              — У тебя что, был опыт?              — Не нужно пихать руку в кострище, чтобы проверить, горит он или нет.              — Слишком завуалированно. Проще.              — Окей. Сколько вы встречаетесь?              — Месяц. Или больше. Я похож на того, кто ведёт личный дневник?              — Скажи, пожалуйста, как вы начали встречаться?              — Скажу. Без «пожалуйста» бы не начал, но теперь — жэ постэрэ ту.              Обрадованный исследовательским к себе интересом, Тим, как и обещал, подетально поделился их с Арми любовной завязкой. Мальчик опускал подробности о сексе и уж совсем коварный ход со словами о смерти в сторону своей бывшей.              Тимоти решил, что не существует слов для описания шока у людей — он просто ничего не выражает; пустота. Поэтому оставляет здесь пробел всестороннему людскому воображению.              — Тим, — заговорила не Зи, а Зендея Коулман; заговорила с торжественным страхом. — Ты "встречаешься", — ей это даётся благодаря усилию. — С мужчиной почти вдвое тебя старше, который при первой встрече душил тебя, а в одну из следующих ворвался к тебе домой без предлога?              — Он хотел отдать мне библиотечный билет.              — Тимоти! — Зи бьёт себя в лоб. — Откуда у него твой библиотечный билет в этом сраном городке? Он только что приехал!              — Без понятия.              — Какого хрена Хаммер колотил в дверь, чтобы его отдать, а не кинул в почтовый ящик?              Пожимает плечами.              — А откуда он вообще взял этот билет?!              — Ну, — Дэвид. — Хаммер — преподаватель-аспирант…              — Поселившийся в глуши на берегу смертоносного озера. Класс!              — Напомню, он у нас лекции ведёт.              — Да не лекции это, а трескотня беспонтовая.              Так образуются кружки по хэйтспичу.              — И при всём этом Хаммер забрал тебя, — выделяет. — К себе, — делает это снова. — Домой… Тим, ты что, брошенный щенок? И как ты сказал… Под угрозами? Ты мог обратиться в полицию!              — Со мной же всё нормально.              Он крутит головой из стороны в сторону. Зи выполнила то, чего не смогли мушки — заставила помотать головой. Чтобы выбросить паршивые, искажённые картинки из своей головы в любимое ничто — уже названную пустоту.              — Нормально? Повторюсь: тебя схватил за горло незнакомец, вломился в твой дом и хрен знает вообще, что колол тебе. И после всего этого силком потащил к себе в постель!              — Это было добровольно. Мы спали до переезда, — брови Зи ползут вверх. — Но это всё равно ничего не меняет!              — Меняет!              — Что, например? — фыркает Тим. — Мы теперь не друзья?              Он затаил дыхание в желании выйти на — в очередной раз — новую тропу.              — Да нет, — неожиданно хихикает Зендея и проходится длинными пальцами по своим густым волосам. — С этим порядок. Отходить теперь придётся больше, чем пару деньков.              — Точь-в-точь как после пар Хаммера, — о своём мелет Дэвид, пропустив мимо ушей всю историю и предпочтя не знать никаких и ничьих секретов.              Проезжающие за забором машины отзываются завыванием призраков в их металлическо-пластиково-стекольных хоромах. Отзвук чего-то во всех смыслах далёкого застревает в предметах и в самих ребятах тоже. Они — тотемы самих себя. Боги. Покровители каждый своего достоинства и порока.              Не иначе как это дёргает одного из них прервать ритуальное молчание.              — Не могу поверить.              Джесси, никак не вмешивающийся в обряд тайного посвящения, воскресает из саркофага.              — Во что?              — В его историю.              «Его». Он. Неназываемый, великий, с торчащим уродством оторванных крыльев на спине. Уроненный в вязь смертного существа.              — Я сомневаюсь, что он лжёт, Джесс.              — Но он делает это, сука, постоянно!              — Думаю, если ты попросишь его повторить, рассказ не изменится. Это…              — Почему мы вообще продолжаем с ним говорить?              К расстройству Тима, реальность с жирным паскудством вырисовывается в ненависти одних к другим.              — Ну, со мной ты не говоришь вообще, — использует рациональный подход Тимоти.              — Сволочь!              Блевать во всеобщий костёр некрасиво, он может потухнуть. Сородичи тогда проклянут. И сами не выживут, и тебя погубят. Поэтому он предпринимает попытку встать.              Встаёт.              — Джес—              — Нет, не надо! Погоди! — тяжело дышит.              — Дай ему выговориться, Зи, дай! — произносит часть своего заклятья кудрявый мальчишка. — Он горит! Язык развязан! Пасть нараспашку!              И не удаётся добавить резкое, выстлав красную ковровую дорожку, «пошёл отсюда нахер», как противоположная тирада на неприлично высоких тонах возвращается!.. Нет. Пара слов. Палец обвинения в сторону сидящего.              Ожидание.              — Маленькая блядь, — шипит. И всё же тирада: — Хвастаешься тем, что лежишь под мужиком, которого доконал. Я бы поспорил с тем, что вы "встречаетесь". Хаммер хоть знает, что ты свой язык тянешь в рот к каждому встречному?              — Джес решил, что мы больше не друзья, — Тимоти смотрит на подругу, в её медные глаза. — Теперь ты — "каждый встречный".              По опыту Тим догадывается — по беглому взгляду, — что она хочет отпрянуть и не согласиться с ним. Подтвердить, что они друг другу никто, но что она всё ещё на его стороне. И она понимает его, понимает, что ненарочная шутка — не пакость. Что и внутри неё самой — дикое и необузданное блеснуло, и поэтому она не ушла от него далеко. Ей и не нужно ни с кем ссориться. Она не распаляется, как ветви от дрянной зажигалки.              Тимоти поднимается. Встаёт вровень с возгордившемся великаном. Их препятствие — огонь. Дэвид сакрально произносит:              — Не надо трогать личную жизнь...              — Почему же? — мальчик касается своей замёрзшей кожей тёплого затылка Теннанта. — Его же, — про Айзи. — Вы обсуждали. Всякое семейное дерьмо там. Он имеет право, имеет, и страна наша — демократии. Не забыли? Я — нет.              — Заткнись, — Джесс.              — Минуточку, — шепчет Тим Дэву, наклонившись к нему и унеся с собой запах лимонных конфет.              Мальчишка принюхивается и тогда, когда становится против Джесси, ноги до переносимой боли стынут — как от молочной кислоты после пробежки.              Тим отвлекается, чтобы посмотреть на огонь. Он ничего не слышит сейчас, даже если ему что-то говорят. Он опускает глаза, смотрит на ладони, смотрит, как обе сжимаются и разжимаются, и уже изучая Джесси, удивляется, что тот таращится на него в упор, не мимо, и при том не следя за посторонним к себе телом. Следующее, что делает Тим — это бьёт его в челюсть.              Крик. И шуршание. И ожог в правой руке.              И кровь, блеснувшая на своей кофте.              — Ты! — они всегда так начинают, всегда с "ты" и всегда... — Конченый... Ублюдок! — ...присовокупляют ругательство.              Вся айзенбреговская глотка мучается в произнесении этих угроз. Раздражается от невыносимой громкости. Дэвид, вставший между ними, мало заглушил звук. Теперь же он держал своего отчаянного, бьющегося в тисках приятеля за плечи. Зендея гуляла где-то у него за спиной. Тимоти пришлось отойти, иначе бы задело и его тоже.              И что с травой Зи не так, раз они не вырубились, выхолощенные райским блаженством?              Вот оно — райское блаженство?              Айзенберг, дрыгая от шока, шевелится всё энергичнее. Он пробует вывернуться из рук, пинает ногами безвинную землю и нарушает звуки окружающего мира своими звуками.              Тёплая кровь на собственной руке остыла.              Он рассматривает её.              И он сейчас ошибается.              Он поразился, что Джесс не следил за ним до удара в челюсть. Но теперь, когда Тимоти отчётливо слышит плевок и на прикрытых глазах ощущает вязкую тяжесть, то признаёт за собой промах.              Не сразу.              Теннант отпускает бешеного однокурсника. Скребёт подошвами: один шаг, два. Переводит свою рассеянность с Айзенберга на Шаламе.              Тимоти собирает с лица ошмётки крови.              Он это делает как-то без омерзения.              Пальцы трясутся сильнее. Встаёт в горле ком. Нос морщится.              — Тимоти…              Руки действуют наперёд тела. Сперва именно руки тянутся схватить Джесси за шиворот. Потом уже ноги отталкиваются в прыжке.              И валят на землю.              Шум в ушах.              Тим хватает Джесса за волосы. И пока ему, Тимоти, не вдарили, пока не оттащили, он ногтями впивается Джесси под левый глаз — и сдирает там кожу сверху-вниз, завороженно и пряча улыбку, наблюдая, как на месте розовых полос накрапывают кровавые точки, как сквозь зубы выходит крик.              Он сидел на парне. Из-за того-то так легко Джесси ударил его коленом в спину. С маху. Без расчёта силы.              Ударить можно было больнее.              Тим рычит. Айзенберг вроде бы тоже, но не так же, совсем не так же. Джесс пробует отцепить от себя зверино-человеческие руки. Он брыкается. Бьётся, орёт, толкается.              Их драка была такой медленной и недолгой, что ничего толком не успевает произойти. Тимоти не расцарапывает лицо у Айзи до самого подбородка. Их разнимают.              Вдвоём Зендея и Дэвид оттаскивают ангела от Джесси. Они ругаются на него и переругиваются между собой. Он не сопротивляется, когда они его уводят — к костру.              Зи сразу после бежит к однокурснику-общажному-соседу. Копошения не разглядеть. Что-то страшное звучит в голосе, раздающемся из тьмы.              — Ты сдурел? — говорит Теннант, хватает Тима за пальцы и смотрит с чем-то неописуемым на ногти, которые собрали на себе человеческую кожу.              Он явно сдерживает порыв отшатнуться и всё-таки по совестливости своей этого не совершает.              Дэв дожидается ответа. Дэв не получает его. Они играют в гляделки, пока Тим не отталкивает его и не отворачивается.              Тимоти берёт биту.              — Оставь, — шёпотом.              Дэвид.              И Зендея торопливо просит, чтобы ей принесли рюкзак.              Мальчик-зверёныш, изрисованный кровью, открывает губы.              Он заносит биту.              Бах!              Разбивает позади себя зеркало автомобиля. У машины больше ни хозяина, ни хотя бы гостя или жителя.              Кричит, ломается, вспыхивает, потухает. Появляется, исчезает. Приближается, удаляется. Тим слышит надоедающие звуки голосов. Их повторение сжимает ему голову. Он создаёт новые звуки.              Он бьёт по стеклянным бутылкам, проржавелым тачкам, поваленным мусорным бакам, по коробкам из-под обуви, по всему, что видит в черноте, удаляясь от костра.              В неутихаемом гаме он взял с собой сумку и выпивку. Препятствовать ему не стали.              Спину саднило. Аж зубы скрежетали.              Погром вышел обыкновенный, без души. Настроение скатилось ни к чёрту, так что Тимоти скорее пошёл к выходу со свалки. Не той дорогой, какой сюда прибрёл. Вдобавок пригодился фонарик на телефоне.              Потребовалось пройти и недлинный лесопарк с вырезанными деревянными фигурами в самых зарослях. Они смотрелись жутко. Тимоти воспринимал их как что-то естественное.              Биту он не бросил, хотя повытаскивать стекло из нее пришлось.              Тим как раз этим занялся, выйдя к шоссе. Вдоль него он брёл порядком сорока минут, если измерять путешествие временем в разряжающейся мобилке. Хотя же время текучее. Ему он не верит, как, в принципе, не верит цифрам, обманывающим ради себя самих.              Автобусная остановка не встретилась. Вечерние номера вряд ли ходили в этой-то загородной глуши. На телефон приходили смски от тех, кто был сейчас не нужен. А тот, кто был нужен, гнусно молчал.              Поймать попутку не удалось. Единственная мелькнувшая машина оставила его одного. Было ли это из-за биты, торчащей из сумки?              Украденная банка пива истреблена. Кровь с лица вытерта рукавами. Мальчишка их закатал. Так незаметно, что с тобой что-то не так.              Во встретившейся без названия лавке оказались тоже потерянные — отец и дочь, владельцы хибары, на вид в бедном шмотье, но с подозрительными дёрганиями рук.              Поначалу всё выглядело так, что они не рады гостю. Переменился их настрой немногим позже. За кофе и сэндвичами с ветчиной.              Дочь владельца отвезла Тимоти к баптистской церкви Пойдрас. Она находится между стоянкой для автодомов и рыбным рынком, на границе с Новым Орлеаном. Дома тут похожи на мини-амбары, улицы пустынны, сухой лес просматривается со всех сторон.              Шаламе спросил её имя. Он вышел из машины, прилёг на крышу тачки смотрел на с чего-то спокойную незнакомку. Её короткие чёрные волосы доходили до плеч и немного вились на лбу.              Она сказала, поворачивая ключ зажигания, что им стоит поделиться именами друг друга в следующий раз.              Если он настанет.              Умчалась, оставив Тима томиться у запертой церкви, разбирать пропущенные звонки от придирчивого коллеги из мотеля и выстраивать маршрут до городской остановки в гугл-картах.              Через час показался пустой автобус, пересекающий "посёлки" вокруг самого мистического города страны. Грэйв Вэлл он тоже захватывал. Правда, без огласки от пассажиров его проезжали.              До мотеля и с редкими фонарями на дороге оказалось идти труднее, чем по трассе.              После агонии в драке тело уплыло в необъяснимый транс. Забыло, что оно вообще-то живое. И вдруг вот разнылось. От удара Джесси — как минимум. Сперма, крепко присохшая к белью, перманентно вызывала желание раздеться и принять душ.              В мотеле оказалось скверно.              На него наорали. Зарплату пообещали не выплачивать, пока не отработает теперь месяц, а не только неделю. В туалет уйти сразу не удалось, заставили провести на стойки тоталитарные два часа без возможности присесть.              Однако же напарник сидя читал комикс в дряхлом кресле.              Тим достал телефон.              Всё ещё никаких сообщений от Арми.              Он подумал о том, чтобы позвонить и сказать, что, да, уже ночь, что надо спать и быть дома, но он же не там, потому что работа, потому что хреновый какой-то вышел день под конец, и что он бы хотел пиццы, когда вернётся.              Но прошла минута.              Тимоти уже ничего не чувствовал.       

***

             Он оставил биту под лестницей в дом.              Попытавшись открыть дверь, столкнулся с неудачей. Тим закатывает глаза и спиной приталкивается к дому. Съезжает на пол веранды и берётся рыться в сумке.              Его не бесит мысль, что Арми закрыл дверь, его выводят из себя поиски ключа на длинном шнурке. Шнурок — чёрный. Как и беспальцевые перчатки, шапка с торчащими нитками на затылке и учебная тетрадь. Рябь в глазах никак ему не помогает.              Он в довесок и откашливается, прежде чем найти щель замка и провернуть там пару раз хлипкой железкой, зажатой в нервно трясущемся кулаке.              Захлопывает за собой осторожно, насколько может. Сразу замечает спящего Арми. А также закрытый ноут и непривычно задёрнутые окна, гирлянду, растянутую над их кроватью и достигающую дивана со столом.              «Темно, как в могиле» — думает Тим и благодарно смотрит на полоску света из-за поломанной жалюзи.              Мальчик достаёт наушники из кармана, забрасывает их на журнальный столик. Не решившись никуда идти, Тимоти ложится на диван. Он щурится, когда смотрит на Арми, потому что не знает, почему он ни с того ни с сего обиделся и принялся грозить своим наказанием.              Впрочем, сон становился ощутимым, точно невидимая чужая туша, и сейчас она всеми силами прижимает мальчишку к ненавистной обивке с запахом старья и непроходящей влаги.              — Тимоти, — слышит сквозь сон. — Не майся дурью и иди сюда. Там не постелено и неудобно.              Тим поднимается, и вновь на него находит чувство, что делает это он не сам, а чьей-то рукой, которой позволяет вежливо себя направлять.              Колени подминают по-волшебному мягкую кровать, и Тимоти падает на неё, сам подпрыгивает. Рука мальчика находит лес волос на груди Хаммера и зарывается в него. Щека прилипает к плечу.              Мужчина шумно выдыхает, притягивая его к себе.              Целует нос. Скулы. Губами накрывает сонные веки.              Внезапно прикусывает бровь над левым глазом.              Оказывается щекотно.              — Одежду сними только, свинтус, — шепчет Арми.              И первый тянется, помогая стянуть истрепавшийся кардиган.              Они проделывают это не второпях. Тимоти наслаждается и вялыми прикосновениями любовника к углам своего тела, и как то с заботой, то с негодованием мужчина срывает с него оставшуюся одежду.              — Понюхай меня, — просит Тим и ложится к Арми на грудь.              Мальчишка дразняще водит пальцами по его соскам, грозясь вот-вот свалиться в сон.              — От тебя прёт пивом и твоим мотелем, — Хаммер перехватывает пальцы Шаламе, сплетая их со своими. — Волосы пропахли сигаретами с травой.              Мужчина шумно втягивает носом воздух за ухом.              — Но ты продолжаешь пахнуть собой и только собой в некоторых местах.              Смех трогает уши Арми, подобно живому прикосновению. Ладошка Тима чудаковато борется с его рукой.              — В каких местах? Расскажи…              — Потом как-нибудь.              Хаммер подносит к губам пальцы Тимоти. Цепляет зубами кончик одного и тут же засасывает его в горячий, влажный и узкий рот.              С хлюпаньем вытаскивает обратно и целует мальчика в щёку.              — Спи. Мне вставать пора.              Чтобы Арми никуда не ушёл, Тимоти цепляет его за резинку трусов. Ведь кое-кто не договорил:              — Я хочу попросить тебя…              — Ну попроси.              — Пригласи меня на свидание.              Тим успел прочитать пару статей о романтических отношениях, пока не сел телефон. Ему хотелось "встречаться", и первый шаг сделан.              Он хлопает натянутой резинкой, вытягивается и перекладывает непослушные руки к своей голове.              Сильные руки забираются под его поясницу.              Хаммер нависает над ним. Вперивается пристальным взглядом и облизывает губы.              — Ты забавный, когда под кайфом.              Тимоти не чувствует, как улыбается. Он касается мокрыми пальцами — из-за самого негодника Арми мокрыми! — его щетины на подбородке.              — У тебя скоро борода будет.              — Имеешь что-то против?              Мальчик мотает головой. Сквозь зубы проскальзывает хриплый смех, и Тим тянется к Арми за поцелуем. Перед этим он устраивает прелюдию: облизывает его губы и жуёт их там, где есть щекочущая сухость. Приникает двумя ладонями к его шее, из-за чего тут же падает на постель мимо съехавшей подушки.              — Пригласи меня. Пожалуйста, — добавляет Тимоти и набирает воздуха в грудь, как перед прыжком.              — Хорошо, — Хаммер седлает его бёдра и хищно улыбается. Сцепляет запястья Тима над головой, снова облизывается. — Ты пойдёшь со мной на свидание?              — Да, конечно, — бормочет Тимми и ёрзает под Арми, лишь бы коснулось своё тело тела желанного.              Препод-сосед наклоняется, прижимаясь торсом к плоскому животу, и Тим сразу выдыхает, готовый, что его раздавят и уничтожат.              Глаза закатываются от зарывающегося под шею носа.              — Куда хочешь сходить? — спрашивает Хаммер, спускаясь вниз по груди.              — Не знаю. Устрой сюрприз, — просит мальчик и стонет от зубов Арми, сжимающих бусину соска. — Выбери место… Ах!              Тим обнимает Арми ногами и ступнями скользит по его накаченным бёдрам.              — Которое напоминает тебе обо мне…              Хаммер поднимает его над матрасом, словно ребёнка. Целует, будто хочет высосать душу. Не даёт отстраниться, даже когда у обоих кончается воздух. Сплетает их языки в безумном танце-борьбе. Упирается своим возбуждением между его ягодиц и трётся прессом по колом вставшему члену Тима.              И отрывается, возвращая его на подушки.              — Отдыхай, Тимоти. Пойду собираться. Напишу тебе, как поеду домой с универа.              Тим хнычет, как бывает обычно, если он не дополучает того, что хочет, но неожиданно из его глаз по вискам текут капли слёз. Некоторое время он ничего не произносит, и Арми тоже.              — Я буду ждать тебя. Тут, — он одновременно ведёт ногами, плечами и тазом, так что непонятно, имеет в виду он постель или своё изнывающее тело.              Глаза у мальчика прикрываются, размывая в солёной воде болезненно неустойчивую реальность.              Всё, что слышит Тимоти, избавленный от прикосновений: «Как я тебя ждал прошлым вечером». Слышит шлёпанье голых пят в душ, и как сердце заходится пулемётной очередью и растворяется в кипятке ненависти.              Он открывает глаза, не похожие на сонные. Губы у него дрожат, дыхание сбито, и Тим оглядывается. Ищет, что нетрудно разбить — и так позвать к себе Арми, выкрикнуть: «Ты виноват!».              Телефон Хаммера лежит на краю тумбочки.              Тимоти приходит совершенно соблазнительная мысль столкнуть мобильник. Тогда Арми точно придёт на шум. Да чего там, прибежит скорее. Начнёт третировать, схватит его за руки, за шею… А сможет ли он ударить?              И мальчонка действительно одним пальцем тыкает смартфон поступательно — вот-вот звонилка расшибётся.              Потом Тим осознаёт, что выбрал неправильную стратегию.              Зачем сваливать мобильник, когда в нём можно порыться?              Ради этого Тимоти перекатывается на живот и дотягивается до телефона. Берёт в руки. Пробует разблокировать… Встречает мерзкие классические самсунговские обои. Отсутствие оповещений… Арми что, всех их смахивает сразу? Или прочитывает?              Жесть.              Пуще сине-бирюзовой заставки Тима бесит пароль. Это не рисунок. И не пароль-пин. Это натурально пароль, который нужно вводить из букв и цифр.              Тимоти не был бы собой, если бы не использовал все шансы испоганить это и без того поганое устройство.              Если есть стена — он в неё врежется. Похер, что нет двери.              Сперва было «timmy». Арми же понравилось его так называть? И на что вообще Хаммеру хватает фантазии, когда весь его мир с угрозами убить построился вокруг «Тимми»?              Мальчишка ввёл ещё две вариации своего имени и ничего не вышло. Потом, кажется, начало доходить, что это уж как-то чересчур просто. Вода, судя по звукам, стреляет из крана. Стеклянный стаканчик с щёткой и пастой бьются о раковину.              Тим предполагал, что Арми умоется, почистит зубы и вернётся. Так что время ценно посекундно.              Он вводит имя Эммета и пробует вспомнить, сколько малышу лет и добавить к этому его год рождения. Полная дата, разумеется, Тиму неизвестна.              На пятой попытке телефон блокируется на минуту — как бы напоминает, что пора взять себя в руки и пораскинуть мозгами.              Всё время ожидания Тим глазеет на дверь, за которой находится Арми, и рассчитывает, что появиться он может вот-вот.              Шаламе мычит в матрас.              Он знает об Арми граммуличку стоящей информации, а остальное — трэш или забылось.              Ещё три попытки состоят из скрещивания их имён — Тима и Арми. Мальчик уже почти истерично смеётся. Злость как бы испаряется.              Кран затихает. Мрачный древесный скрип.              Тим как может быстро закидывает телефон Арми обратно на тумбу.              Там опять что-то было сказано про блокировку. Только Тим не уверен, что это новая блокировка на минуту. И вообще, он не был уверен, чего хотел найти в мобилке и что с ней сделать.              Вытащить на свет фотки жены Арми? Позвонить профессору Скарсгарду и умоляюще стонать «Мистер Хаммер, нет, пожалуйста!»? Потрясти Бена и послать ему пару романтично-плаксивых смс?              Тимоти накрывается одеялом, когда Арми, судя по звукам, подходит к шкафу. Громыхает дверца шкафа, звенят вешалки, ключи… Стучит телефон о дерево прикроватной тумбочки. Дом докладывает Тиму о всех действиях своего хозяина и подло скрывает главное — самого Хаммера.              Шаламе прикрывает глаза, пытаясь представить, где сейчас находится Арми.              Пропускает момент. В затылок прилетает что-то увесистое.              Это «что-то» ударяет больно-больно.              — Использовал столько попыток, но ни разу не попробовал "кверти-раз-два-три-четыре-пять"? — по Хаммеровской воле с него слетает почти нагретое одеяло. — Говорили, что ты — кретин?              Тим хватается за шею и за волосы — где-то там расплывалось неизвестное парализующее ощущение.              Он не сразу разгибается, шипит и катается с боку на бок. Переворачиваясь, смотрит на Арми провокационно спокойным, невинным, усталым лицом.              — Ты говорил, что я ангел. И что я — вода.              — Сатана.              Арми перегибается через тощую фигурку, забирает мобильный и усаживается на кровать, спиной к Тимоти.              Широко разведя колени, тыкает что-то на экране и страдальчески дышит.              Холодный палец мальчишки разукрашивает его спину невидимыми рисунками, а потом он поднимается на колени, обхватывает Арми за шею и тычется обслюнявленными губами ему в плечо.              Кусает. Целует. Гладит.              И довольный, почти истерпевший боль в затылке, предсонно вздыхает.              — Я без понятия, что ты хотел там найти, — мужчина со вздохом откладывает телефон назад. — В следующий раз просто спроси, и я покажу, что интересно. Ладно?              Выпятив нижнюю губу, Тим кивает.              — Не злись на меня.              — Я не злюсь. Придётся бегать без музыки, пока не спадёт блокировка. Я от этого отвык.              Арми поворачивает голову.              — Разве что, ты одолжишь мне свой?              Тимоти мычит, складывает пальцы в замок на бледной впалой груди.              — Прости, — протягивает. — Не могу.              — Я даже не сомневался.              Тимоти слышит его торопливый, наверняка злой топот к выходу и улыбается, как только за мужчиной с грохотом закрывается дверь.              Час проходит в полудрёме. Тимми дожидается Арми, но засыпает раньше, чем успевает выполнить то, что бы ему хотелось — дождаться. Тим толком и не думает, зачем ему это; пялится в закрывшуюся дверь, не двигая глазами в другие стороны, и смотрит, фантазируя, что может произойти из того, что он никогда не видел.              Так и уснул.              Тело покинула усталость — и только тогда оно пошевелилось. Тимоти помотал головой по матрасу — своя подушка съехала в сторону, а та, на которой спал Арми, свалилась на пол.              Мальчишка достал простыню из-под матраса, завернулся в неё с головой и до той степени надышался в ней их с Арми запахом, что, когда начал покашливать вместе со вздохами, развернулся.              Одеяло, сорванное Хаммером, покоится на полу. Тим смутно помнил, как столкнул его между тем, как засыпал, и как Арми вернулся с пробежки.              Тимоти почувствовал голод, но идти на кухню не хотел. Вместо этого он с трудом поднялся с кровати, прижимая к лицу нагревшиеся от простыни ладони.              Тим прошерстил в ванную и с отталкивающей дрожью облокотился о раковину. Она была холодная, кожа — пылающей.              Присел. Колени без труда подогнулись. Он подполз к стене, где раньше, по всей видимости, стояла стиральная машина, а сейчас — корзина для белья.              Тимми вытянул лежавшую сверху красную рубашку, в которой видел Арми пару раз, когда они не общались друг с другом. Она сохранила на себе что-то цитрусовое, напоминавшее Тиму о самом себе, кофе и солоноватый пот. Запах последнего Тимоти любил особенно сильно.              Он сел на задницу и, несмотря на пронизывающий холод и простреливающую боль от последнего секса, замер. Уткнулся носом в подмышки на грёбаной рубашке, зажмурил глаза, стиснул челюсти и замычал сквозь зубы, как если бы в него очень знакомо втолкнули нож. И пока полностью не забил лёгкие ароматом, который мог производить только Арми, не перестал трястись.              Поднялся член, и Тим свёл вместе ноги. Хотел почувствовать, как по бедрам течёт смазка, выступающая на головке.              Любимой красной рубашкой он накрыл себя и со стоном сжал рукой. Провёл по ней несколько раз, поднимаясь с колен, расставляя их и имитируя толчки таким образом, будто бы сейчас Хаммер толкался в него или что он сам, Тимоти, брал Арми сзади, и единственное, что было на его соседе, так это кровавая тряпка-рубашка.              Этого мало, чтобы Тим кончил или перешёл на крик, поэтому он продолжил воображать, как Арми трахает его лицом к лицу, согнув пополам, и наполняет своей спермой, а потом Тим делает точно так же с Арми, и они лежат вместе, живые и убитые.              Тимоти положил рубашку Хаммера со своим семенем в раковину. Он не решил, хочет показать её ему или нет.              Тим вернулся к корзине и где-то между пластмассовым дном и джинсами с прошлой недели нашёл чёрные боксеры. На них был не тот же самый запах, какой есть у пота. Здесь запах у Арми горьковатый, тяжёлый и зовущий.              Мальчишка свернул на паховой части трусов жгут — и положил его себе в рот, полный слюны. Намочив ткань, он попытался вытянуть весь оставшийся на них вкус — тягучий, с чем-то, похожим на лимонный крем.              Он жалел, что раньше не делал этого.              Почти час, в точности, как перед сном, он лежал.              В ванной. С трусами Арми на лице. Хихикая при мысли, что Арми с ума сойдёт, если увидит его таким. И что, скорее всего, Арми его в такой ситуации никогда не увидит.              Поесть он так и забыл, а покопаться в вещах Хаммера захотелось с новой силой.              Он видел, что в одном из шкафов прячутся коробки, которые Тимоти прежде не замечал. Или которые Арми мог скрывать. Это вполне в его духе. Так что, знал Тимми, время в ближайшие часы перед свиданием будет проведено с толком. И, он надеялся, на расставание с одёжкой Арми сил ему хватит.