Воробьиная ночь

12 сентября 2013 года Четверг

             Окажись чужой жизненный опыт полезной штукой, мир иссох бы давно от скуки.              Ни тебе избитых сюжетов с внезапными поворотами, ни войн, ни террора, ни даже сраного разбитого сердца.              Всё предрешено. Вас обучили. Проложили маршрут.              Только человек склонен всё это тупое и не имеющее значение дерьмо игнорировать. Не принимать его близко к сердцу, вернее. Набивать очередные шишки в тех же местах, если уж совсем честно.              Хотя бы перед собой.              Он выдыхает горький дым в потолок.              На волшебные доли секунды разум накрывает спасительная пустота.              Хаммер приподнимает таз. Нащупывает в заднем кармане смартфон. Вытаскивает его на свет Божий и плюхается обратно.              «Уайлд Тёки» идеально ложится в ладонь и ещё идеальнее стеклянное горлышко сливается с его губами и языком. К середине бутылки из напитка ушла практически вся горечь. Не алкоголь, а сладкий горячий чай.              Двумя пальцами мужчина держит экран прямо над лицом. В тысячный раз перечитывает пришедшее с утра сообщение от Мэттью:              «Здравствуйте, мистер Хаммер!              Прошла неделя, от вас — ни слова. В случае, если вы передумали сотрудничать, напомню, что часть вашего гонорара выплачена не будет.              Надеюсь, сегодняшнее утро отличается от остальных».              Дерзкий хрыч с повадками Большого Брата. Он бесит с самой первой встречи. С момента, как бесцветные, всезнающие глаза пригвоздили Арми к стулу и не отпускали, пока он заполнял непонятную анкету.              Рядовые вопросы про образование и опыт работы пересекались в ней с неожиданными для такого документа темами. "Тяжёлое воспоминание из детства", "ключевой жизненный урок", "мои первые деньги"…              Макконахи то ли издевался, то ли хотел показать, что всё, абсолютно всё про него знает.              Новый обжигающий глоток.              Какой же он придурок, что согласился на эту сделку.              Какой же придурок, что примчался сюда, как собачонка, по первому зову.              Какой же придурок, что уступил тогда силе притяжения и позволил этой сумасшедшей воронке завернуть его в звенящее небытие, из которого не возвращаются. Прежними — точно.              Ви́ски вылетает в окно. Звенит и разбивается об асфальт. Череп болезненно сдавливает. Приходится отбросить режущий яркой подсветкой телефон. Тот гремит где-то в салоне, наверняка зарабатывая свежие царапины.              В жопу.              Всё в жопу.              Хаммер цепляется руками за руль. Дышит глубоко, даёт крови несколько мгновений, чтобы прилить к мозгу и остановить головокружение.              Не помогает.              Вообще ничего не помогает.              Он заводит автомобиль. Пытается неспешно тронуться, но машину всё равно рвёт вперёд, и двигатель наполняет уши пугающим рыком.              Едет — и норм. Забили.              Дорога от Нового Орлеана до дома — сплошная серая полоса, в это время суток абсолютно пустынная. Возможно, это потому, что ведёт она в на хер никому не нужный Грэйв Вэлл, где едва ли найдётся тысяча жителей.              Поросшие зеленью поля с обеих сторон прерываются болотистыми лужами. Прозрачными, отражающими потемневшее к вечеру небо. Пахнут они, как ни странно, скопившейся в этом месте свежестью, немного горчащей, готовой вспыхнуть в любой момент и исчезнуть, подобно туману.              Если бы время было из плоти и крови, оно бы имело именно этот запах.              На въезде в город машина сбавляет скорость. Не то чтобы тут был высокий риск сбить кого-то, кроме заплутавшего зверька, однако узкие дорожные полосы и крутые грэйввэльские повороты — то, с чем по приезде сюда пришлось смириться.              Хаммер улыбается традиционной американской табличке — «Добро пожаловать в Грэйв Вэлл». Ветка старого дуба, похожая на волнистую горку, наполовину закрывает название города. Спилом деревьев и хоть каким-то приведением улиц в порядок здесь никто не занимается, кажется, десятки лет. С момента, как в конце прошлого века трупы на озере начали появляться с завидной регулярностью.              Местные жители хлынули отсюда без шансов на возвращение.              Умные люди.              Из окон его дома бьёт свет. Шторы колышутся от вечернего ветра, и что-то за ними скользит-скользит, потом — замирает. Ни с того ни с сего.              Арми тушит мотор. Его пальцы вяло подрагивают и берутся отбивать дробь по рулю. Он ждёт, пока Тимоти ещё как-то двинется и скомпрометирует своё присутствие. Скажет движением тонких плеч и взмахом копны непослушных кудрей нечто вроде: «Я стоял у окна и ждал твоего возвращения». Но мальчик, почуяв, что его присутствие рассекретили, притворяется случайной тенью, чем-то обратным солнечному блику. Тимоти Шаламе притворяется тьмой и делает вид, что Хаммеру показалось.              Конечно.              Он открывает дверь и несколько секунд примеривается, чтобы вылезти из машины и не свалиться на землю пьяной кучей. Когда в крови буквально течёт бутылка виски, выпитая почти до дна, а единственной едой за день выступает ушедший в качестве закуски «Твикс», сделать это не так-то просто.              Мужчина хватается за ручку. Мелкая дрожь в пальцах мешает сделать это увереннее, и когда подошвы касаются примятой травы, мир вокруг начинает стремительно вращаться...              Полные вдох и выдох грудью. Под счёт. Ну же...              Раз.              Прикусывает губы, судорога сводит челюсть.              Два.              Устанавливает ровное дыхание.              Три.              Распрямляется.              И принимает близкий к трезвому вид.              Отлично.              У растрескавшейся двери с подтёками белой краски Арми останавливается. Внимание привлекает посторонний предмет. Обтянутая у основания чёрным резиновым покрытием (дабы не скользила), приятно прохладная и гладкая на закруглённом конце, бита кочует в руки и знакомо тяжелеет на них.              Мужчина усмехается. Он подносит находку к глазам. Видит тут и там уродливые зазубрины. Осколки.              Судя по виду уцелевших участков, на девственно чистой поверхности новенькой биты появились они совсем недавно.              Хаммер осматривает игрушку Тима в поисках крови и испытывает одновременно облегчение и разочарование, потому что ничего подобного не находит.              Скучно.              Он заходит в дом.              Вспышка, твою же мать.              Грёбаная белая вспышка накрывает пеленой глаза.              Веки судорожно сжимаются, скрипят зубы, шею щиплет, точно после удара.              Смех.              Смех-смех-смех, издевательски счастливый, победный, вызывающий.              Арми трёт глаза, и когда их открывает, видит стоящего перед ним Тимоти — в джинсовых шортах и в будто бы уменьшившейся футболке, сидящей на нём еле-еле и в облипку. Мелкий не перестаёт давиться хохотом.              — У тебя такое лицо было! Уссаться!              В правой ладони Шаламе «Полароид». Подарок от хорошего друга на днюху. Это было несколько лет назад.              В левой руке у Тима снимок. Он раскачивает его из стороны в сторону. На белом листочке едва заметно проступает фото Арми. Мальчишка смотрит на него в упор, чуть ли не носом тыкается и продолжает щебетать невесть что. Обезумевший.              Пара шагов, и рука Хаммера взлетает чуть ли не сама собой. Ложится на острый подбородок, заставляя мелкого замолчать. Мгновенно. Раскрыв от удивления, внезапности или хер знает чего рот.              — Откуда это? — зажатая где-то посередине между ними, бита оказывается на уровне их лиц.              — Одолжил у друга, — быстрый ответ.              Слишком быстрый.              Мальчик пожимает плечами, улыбается, как ни в чём не бывало, украдкой посматривает на забавный проявляющийся снимок.              Глаза Тима сияют от своей проказы.              — Она выглядит как оружие, развязавшее, прошедшее и закончившее небольшую войну, — Арми демонстрирует слишком серьёзные увечья для обычного спортинвентаря. — Уверен, что просто одолжил её?              — Ну, и поиграл тоже. А для чего ещё её одалживать?              Тимоти колющим концом полароидного снимка проводит сверху вниз по бите ровную линию. Жужжит через сомкнутые губы (будто пыхтит маленький дряхлый трактор). Дойдя до кулака Арми, "моментальная" фотка скользит и по нему, но далеко не уходит.              Просто Тимми начинает много-много этим снимком тыкать в руку Арми. Царапать. Щекотать. Дурачиться.              — Подозреваю, играл ты далеко не в бейсбол.              Мужчина качает головой сквозь смешок, проталкивает хрупкую фигурку в комнату и шагает следом. Заводится и мелкий.              — Не в бейсбол, правильно!              И тут же оказывается притянут за талию. Хаммер не столько обнимает, сколько держится за Тима, пытаясь стянуть и так далеко зашедшие в дом кроссовки.              Не получается.              Тело ведёт вслед за ногой, на которую переносится вес, и это…              Хаммер выдыхает. Ругается непонятно на кого. Падает на колено и предпринимает слабые попытки развязать непослушными пальцами шнурки.              — Мне нужен кофе, — сообщает, не сводя сосредоточенного взгляда со своей обуви. — И пойдём. Покажу место, которое было создано для тебя. Или ты для него. Это уж как посмотреть.              От Тима сверху доносится хриплое хихиканье. Он замолкает, опустившись лицом к лицу с Арми — его дыхание чувствуется на виске.              Хаммер не поднимает голову, не смотрит на Тимоти, занятый делом поважнее. Тогда Тим клюёт его в угол глаз. Не получив должной реакции — в щёку.              И вроде бы успокаивается.              Вроде бы.              Мелкий опускается голыми ногами на пол. «Полароид» убирает за спину. Натянутые края джинсовой ткани обвивают бёдра мальчишки так, будто кто-то их крепко сжимает пальцами...              — Дай сюда, — Тимоти чересчур ловко развязывает шнурок на левом кроссовке. — Поднимись-ка.              Мальчик поддерживает его за руку, возвращая обоих в вертикальное положение. Трясётся под массой Арми, свистит. Это всё выпускаемый из лёгких кислород.              Шаламе перекладывает его руку со своих хилых плеч на подлокотник дивана и вновь устраивается на полу. Вытягивает пылающую пятку из замученного кроссовка, затем — и всю стопу. Щепетильно так. Снимает носок, прилипший к коже. Дальше Тим массирует Арми онемевшие пальцы, разогревает голеностоп.              Хаммер успевает полностью привыкнуть к бархатному теплу на ноге, когда оно исчезает.              — Какой кофе будешь? — спрашивает мальчик.              — Твой.              Хаммер приподнимает ногу, помогая Тимоти снять с себя второй кроссовок.              — Самый вкусный, — он вплетается пальцами в мягкие кудри и осторожно тянет за них вверх. — Ты же знаешь?              Мальчишка легко и спешно поднимается. Размыкает свои красивые губы...              Кружится голова.              Тошнота подкатывает к горлу...              Арми изо всех сил фокусирует сознание на мальчике.              Тот глядит на него с собачьей преданностью. Выплёскивает зелёной радужкой непонятную смесь: насмешка, забота, веселье, характерная только для Тима, ничем неприкрытая нежность.              Новая волна боли заставляет зажмуриться.              — Блять.              Хаммер подаётся вперёд и утыкается головой в грудь Тима, часто-часто дыша и сдерживая рвотные позывы.              — Чш-ш-ш, — убаюкивает Тимми.              Мелкий гладит его по взъерошенным волосам. Ладони у Тимоти не ледяные, как обычно. Они источают настоящий жар. Везде, где пальцы касаются затылка, сохраняется пронзительное пламя. И вот они трогают щёки и тут же их обжигают.              Мальчик начинает пятиться, потому что он, Арми, начал на него заваливаться. Кажется.              И вот Тим поднимает его за щетинистое лицо. Сеанс гипноза продолжается.              Глаза у Шаламе впервые подёргивает беспокойство. Несильное. Игривая улыбка перебивает это. Арми хватают за подбородок и неприлично громко чмокают туда.              — Не уходи далеко, — Тимоти обнимает под спину, потирая ему бок, и ведёт на кухню. — Я не дам тебе мучиться одному в ванной.              Тим оставляет его у раковины, пока сам где-то там копошится, вытягивает что-то, дребезжит жестью и посудой.              Хаммер опускает грудную клетку на кухонный комод для посуды. Сгоняет тошнотворную слабость. Изучает раковину и набухающую на конце смесителя прозрачную каплю. Дует, сгоняя её побыстрее.              Согревающая ласка от Тимоти имела свои "плоды".              Пульсация в голове с каждым ударом сердца становилась сильнее. Желудок начало сводить спазмами. Рот наполнялся кислой слюной. Хаммер с трудом сглатывал скопившиеся во рту железы.              Он закрывает глаза…              До ноздрей добирается аромат молотого кофе, который Арми встречает мычанием.              От удовольствия.              Наконец, его отпускает.              Наконец, можно разогнуть спину, сделать шаг в сторону и прижаться к склонившемуся над плитой Тимоти, обнимая одной рукой плоский живот, а второй задевая голые бёдра в слишком коротких шортах.              — Спасибо тебе, — шепчет в макушку и трётся об неё носом.              Турка скользит по плите. Тим — в его объятьях. Движение кудрей вызывает шаловливую щекотку.              Мальчишка поворачивается вполоборота, с блеском следит за ним и прикрывает веки, начав подставлять свою растрёпанную голову под шею Арми. Издавая забавные мурчащие звуки.              — Ты какой-то нерадостный, — заключает Тимми.              — Растерянный, — уточняет Арми.              Он переносит свои ладони к Тимоти на талию — так Хаммер не мешает манипуляциям мальчишки с кофе.              — Нужно решить задачу с дохуллионом неизвестных и получить в конце целое число, — вдыхает породнившийся уже запах волос и отстраняется. — Чувствую себя полным дебилом.              Он обходит стойку и усаживается на высокий барный стул. Исподлобья наблюдает за Тимом. Полумрак от черноты улицы и слабой потолочной подсветки делает его образ на кухне уютным и пугающим одновременно.              Хотя, возможно, это просто бредни пьяного Армиевского разума.              Мальчишка волшебным проворством, продемонстрированном ещё на шнурках, заканчивает с кофе. Хватает минуты, как коричневая пенка подступает к горлышку турки и едва-едва заваливается на края… В тот миг Тимоти невесомо поднимает кофейное устройство над плитой, ставит на стол и длинной тонкой ложкой размешивает полученное. Себе и Арми он наливает две небольшие кружки.              В них ягодным послевкусием останется гуща.              — Оживай, — пропевает мальчик, делает круг вокруг стойки и усаживается рядышком.              Коленкой худой толкает. К кофе своему не притрагивается. Ложится на стойку щекой. К Арми же пододвигает его чашку.              — Почему ты пил? — водит пальцем по джинсам Хаммера. — Без меня!              Тим щипает его.              — Захотелось, — свою порцию кофе мужчина уничтожает в три больших глотка. — Ты же накурился вчера без меня.              Тимоти протестно завывает, отворачивается и лбом жмётся к столешнице. Вытерев так мордашку пару раз, туда-сюда, возвращается рассматривать Арми.              — Так ты мне мстишь?              — Я не об этом вообще, — морщится, будто бы от очередного спазма. — Проехали, ладно?              — Нет! — Тимоти разворачивается и садится прямо, как штык. — Ты сам начал. Вот и продолжай.              И нахально подставляет кулак под щёку. Нога его дразняще гладит ногу Арми.              Хаммер умиляется от вида Шаламе, сейчас как никогда похожего на разозлившегося енота.              — Бука, — он смотрит на их сплетённые ноги и пытается дотянуться большим пальцем до пятки мальчишки. — Я хочу пойти с тобой на свидание сейчас, а не выяснять, кто с кем пил и курил.              — Хорошо, — сдаётся без боя. — Допей тогда и мою чашку кофе — и пойдём. Куда, кстати? Ты так и не сказал. Чур, всю дорогу ты держишь меня за руку!              — Могу не только держать, — понизив голос, сообщает Арми.              Тянется за бледной ладонью и, не спросив разрешения, подносит её к губам.              Дыхание у мальчика замирает.              Хаммер оставляет на тыльной стороне влажный поцелуй, сжимает хрупкие пальцы в кулак и уже гораздо грубее цепляет зубами выступающие костяшки.              — У тебя охуенные руки, кстати, — это он добавляет, когда отпускает Тимоти.              — Я знаю, — пищит семнадцатилетка.              Арми слезает со стула, ощущая, как алкоголь ведёт тело куда-то назад. Опора в виде ненавистного дивана приходится офигеть как к месту.              — Оденься только потеплее, Тим, — советует Хаммер и приканчивает чужой кофе, снова в пару глотков — словно мысленно продолжает пить, а не пытается протрезветь.              — Я надену твою толстовку. Тебе тоже достану, — распоряжается мелкий и несётся к шкафу, сдирая с себя шорты и закидывая их на кровать.              Взгляд мужчины оказывается направлен на улицу за окном. Вернее, сначала на почти оголившегося мелкого, и лишь после Хаммер усилием воли заставляет себя отвернуться к окну.              Сегодня Грэйв Вэлл накрыло сумерками гораздо раньше обычного, и покидать стены знакомой лачуги совсем не хотелось.              Но он ведь обещал устроить незабываемый вечер?              — Посидим на берегу Лемюэль, — рассекречивает их пункт назначения Арми. — Ты же не боишься идти туда ночью?              — Я ничего не боюсь, Арми, — хвастливо поёт Тим. — Помнишь, я уже говорил? А с тобой меня вообще никто не напугает. Даже ты.              Владелец тонкого голоска тонет в синей толстовке ему не по размеру. Рукава висят ниже кончиков пальцев, тогда как длина одёжки доходит Тиму до середины бёдер. Белым шрифтом на груди написано «Государственный университет Луизианы» с красующейся датой основания «1860». Эмблема представлена эксплуатируемым населением штата пеликаном.              Тимоти выбирает Арми простую серую толстовку, свободную, вроде той, что на нём самом, только без завязок.              На этом подбегает к Хаммеру.              — Тебе, — Шаламе сначала показывает ему собственную же одёжку во всю ширь, после чего командует: — Просовывай голову.              И сам натягивает на старшего, как на подвижный манекен, любимый предмет одежды. Лёгкий, непринуждённый, действительно тёплый.              Из-под "Тимовой" толстовки блестят по-прежнему голые ноги.              Именно на них оказываются ладони Хаммера, как только вылезают из рукавов. Он оставляет отпечатки пальцев на бледной коже, сминает ягодицы, вжимается в мальчика всем телом, отрываясь от грёбаного дивана-раскладушки и в тысячный раз пытаясь обменяться с мелким клетками.              Бесполезно.              — Надень штаны. Немедленно, — шепчет на ухо и тут же отстраняется. Держится за плечи мальчишки, сам смеётся над своей слабостью. — А то мы никуда не пойдём.              Тима это, похоже, не смущает. Или не расстраивает.              Мальчишка неотрывно за ним наблюдает.              Арми впервые замечает такой взгляд Тимоти (а может, всё ему привидилось) — взгляд, которым один человек любуется другим. Он глядит на него, ничего не говоря, трёт Хаммеру шею и наклоняется к ней. Целует туда мягко, посасывает кожу совсем невинно, ангельски бережно, стонет — и вот сразу после этого впивается туда зубами.              И убегает прежде, чем Хаммер почувствует боль или что-то такое.              — Сейчас вернусь.              Шлёпают босые стопы по полу. Ускоряются при приближении к кровати. Тимми на неё запрыгивает и, лёжа, натягивает на себя мешковатые джинсы. В этот раз без дырок.              Закончив свой спектакль (персонально для соседа-любовника), он приближается к Арми с заложенными назад руками. Встаёт напротив и смотрит на оставленный своим волшебным ртом засос.              — Тебе идёт, — ухмылка. — Лучше всяких там украшений, типа цепочек и прочего бреда.              — Поверю на слово.              Хаммер касается саднящего участка кожи.              Там влажно, тепло и... странно? Настолько, насколько странным может быть засос несовершеннолетнего студента на шее его препода. Насколько странным может быть их секс с завязанными глазами в чужом кабинете, с ремнём на шее за углом пиццерии, в машине и бесконечное множество раз на их кровати и в душе. Насколько странным может быть то, что они вообще живут вместе и…              — Идём? — Тимоти беззаботно прерывает внеплановую процедуру самокопания и тянет его к выходу за резинку на рукаве.              Оставленные на полу фотоаппарат и снимок мальчик подбирает. Фотик комично раскачивает на ремешке и депортирует на заваленный хламом журнальный столик. С фоткой возвращается к Арми и тычет ею под нос:              — Смотри, какой получился!              Это что, восхищение?              Хаммер относит своё ослеплённое и абсолютно наивное выражение на лице, пойманное Тимоти на безвременную плёнку кадра, к самым глупым своим фотографиям. И слабым.              Брошенные кроссовки Хаммер подбирает за шнурки. На выходе пытается обуться так же умело-проворно, как Тим, но выдержанный американский виски толкает к стенке и заставляет упереться кончиками пальцев в скосившийся коврик. Под злорадное прысканье кучерявой бестии Арми старается убедить вестибулярник, что не так много им было выпито и что пора бы уже, блять, восстановиться.              В ответ накатывает противное давление на середину лба. Скручивается узел в кишках. Организм, решивший к тридцати годам заняться его воспитанием, идёт на хуй.              С дополнительной опорой шнурки завязываются в разы быстрее, и Хаммер весьма твёрдо шагает к двери. Студентишка давно распахнул её, стоит теперь, скрестив руки, и нетерпеливо топает красным конверсом по обшарпанному порогу.              Воздух на улице успел сгуститься, стать одновременно тягучим и сырым, с убаюкивающими нотками озона.              — Не пойдём, может? — Арми с сомнением смотрит на тёмное небо и, в противовес собственным словам, поворачивает ключ в замке. — Дождь будет неслабый.              — Нет-нет-нет, пойдём, — капризничает Тимми. — Ты обещал!              Он показательно отходит от дома как можно дальше, останавливаясь лишь перед дорогой.              — Окей, — выдыхает Хаммер на пути к мальчику, уже навострившему кеды свернуть налево — к самой короткой до озера дороге, и тянет Тимми за капюшон в сторону «доджа». — Заберём кое-что из машины.              Пока он не забыл об этом на хер.              Авто мигает фарами и коротко пищит.              На переднем пассажирском сиденье обнаруживается крафт-пакет с заправки. Внутри него, словно братья-беспризорники, сбились вместе остывшие хот-дог и бургер.              Тимоти за его плечом шумно втягивает дурманящий аромат горчицы, кетчупа и солёных огурцов. Пытается отодвинуть Арми за петельки на джинсах в сторону, хитрец.              На задних сиденьях, смотрит украдкой Хаммер, одиноко лежит бутылка газированного фруктового вина (Арми за время сожительства успел заметить пристрастие мелкого именно к этому виду вин, и купить его для свидания показалось... к месту?).              — Думал устроить мини-пикник на берегу, — объясняет Хаммер, внезапно смутившись идиотского набора продуктов — лучше бы вообще ничего не покупал. — Но от этих запахов я сейчас в обморок упаду, если честно.              Морозит какой-то бред.              — Только не на мой хот-дог!              Тимоти куда-то пропадает. Он уже не стоит рядом, под боком. Что-то щёлкает. Его с упорством оттягивают к месту водителя. Дверца распахнута.              — Садись.              И подпихивают в бок.              Арми хочет возмутиться и даже цепляется за оттопыренные карманы Тимовской кофты. Колени (предатели) слишком радостно отзываются на опору под задницей, а пристроившийся между ног Шаламе гасит сопротивление, будто по мановению волшебной палочки.              Мальчишка нянчится с ним, представив, наверное, что Хаммер пьяный до бессилия.              Суетятся пальцы, шуршат упаковки с угощениями. Гамбургер с куриной котлетой оказывается у Арми под носом в лучших традициях Тимми вводить других в ступор.              Мальчишка не предлагает ему взять бургер. Он предлагает есть у него с руки — та зависает в воздухе и никуда не девается, даже когда Арми пытается забрать у Тимоти свой вреднющий фастфуд. Мелкий просто не двигается. Ни телом, ни выражением лица, ни ладонью с худющим запястьем. Так что ладонь Арми не остаётся лежать поверх ладони Тима, сжимающей дешёвый придорожный ужин.              Сам мелкий уже жуёт за щекой сосиску и выглядит каким-то донельзя довольным.              Мужчина откусывает булку с овощами и мясом. Измазывается по ходу выступившим изнутри соусом. Вытираться не спешит — обе руки заняты сейчас Тимоти: усаживают его на бёдра, не позволяют ни съехать с себя, ни отстраниться.              Мальчик хихикает с набитым ртом и пытается не упасть.              Хаммер медленно разжёвывает попавший на зубы огурец и перед тем, как откусить очередную порцию, озвучивает родившийся только что вопрос:              — Что будем делать, если ливень застанет нас в лесу?              — Ну, — Тим поднимает глаза к небу, кусает хот-дог и начинает болтать ногами. — Укроемфся тфоей толстофкой, — и до того счастливо посмеивается, что весь трясётся, а Арми, естественно, вместе с ним.              Возбудитель разного рода авантюр и простуды собственной персоной, дожевав и проглотив еду, наклоняется к Хаммеру, высовывает язык, зависает так на долю секунды, облизывая свои губы, а затем то же делает со ртом Арми. Не целует. Слизывает. Кетчунез или что там было... Дочиста. Без намёка на короткое чмоканье хотя бы.              — И будем пить, — говорит Тимми, словно только что была до охерения будничная сцена и продолжить разговор без неё он не мог. — Выпивка сама себя не прикончит. Ты же купил нам выпить, Арми?              — Только я вижу слабые места в этом плане?              Арми управляет чужой ладонью, поворачивая бургер торчащим кусочком сыра к себе, и бессовестно вытаскивает его зубами из-под пышной булки. Пережёвывает, смакуя удовольствие от любимого лакомства.              Он съедает всё. Мелкий тоже поспевает.              Чистые пальцы Шаламе играются с его волосами, а те, что испачканы соусом и жиром облизываются и вытираются о джинсы досуха. Так, без зазрения совести, Тимоти двумя руками обхватывает его и рассматривает.              — Ты не видишь слабые места. У тебя просто нет духа приключений, — Тим обводит контур его бровей, словно делает таинственный расслабляющий (отвлекающий) массаж.              — Я стараюсь думать на пару шагов вперёд в некоторых... — от удовольствия Арми прикрывает глаза и замолкает, ощущая мягкие прикосновения по краям губ. — Мы близки к тому, чтобы вернуться домой, Тимми, и обойтись без секса под проливным дождём.              — А откуда ты знаешь, что тебе не понравится секс под проливным дождём, раз так охотно от него отказываешься? — низким голосом с хрипотцой чертёнок посылает на спину стаю мурашек, сковывает ими плечи и уносит из грязной реальности в мир непонятных желаний.              — Я не знаю.              Арми решительно подаётся вперёд, вылезая из машины вместе с Тимом. Держит мальчика на весу, старается прочувствовать силу, с которой он давит на этот мир. Давление гораздо меньше, чем то, что Хаммер ежедневно ощущает на себе.              Сложная философия.              Он ставит убийцу своего спокойствия на землю. Подошва кед тихо шуршит по гравию. Где-то вдалеке слышится раскат грома.              — Но уже стало интересно, — продолжает Хаммер, подтягивая мальчонку за воротник.              — И мне, — отвечает тот, и не только словами, но долгожданным поцелуем в губы. — Давай посмотрим, что ещё ты приготовил для нас?              (Мелкая нечисть... Почему он почувствовал себя неуютно после этих слов?)              Тим отходит и лезет за вином. Учуял. Или всё-таки увидел через стекло. Одно время его задница призывно торчит из салона, так что в голову продолжают прорываться неприличные мысли. Как раз когда Арми закрывает дверь со стороны водительского и, шатаясь, подходит к мальчишке, тот уже вылезает из авто со взрывательно белой «Пиной Коладой».              — Моя любимая! — у мелкого блестят глаза. Они так и говорят: «Ты запомнил! Запомнил!». — Да я её сам выпью! Попробуй остановить!              Тимоти, заливаясь гоготом, тыкает его в бок локтём и перебегает двухполосную дорогу, на сторону, где одним-одинёшеньком стоит старый невзрачный дом.              Арми приходится перевести дух, прежде чем последовать за мелким.              Он оглядывается на место их обиталища. Невзрачное, на нормальный жилой дом не похожее. Зато отлично вписывающееся в атмосферу этого захолустья. Особенно сейчас. Единственный источник света в доме — стёкла на окнах, отражающие будто бы потусторонние лучи.              Бред какой-то.              Хаммер вертит головой, пытаясь найти источник света, из возможных вариантов — только опасно поблёскивающие фары «доджа», но и они, блять, слишком низко. Ничего вокруг не видать.              Звякает ключами автомобиля. Выключает свет. Запирает двери.              Арми трясёт головой, выгоняя ненужные мысли, и стремительно преодолевает разделяющее их с Тимоти расстояние. Оказавшись рядом, тянет к себе за грудки резко и грубо, так что нос Хаммера бьётся о лоб Тимми, да там и остаётся. Дышит тяжело-тяжело.              Где-то сверкает молния.              — Открывай, — мужчина кивает на бутылку в руках Тима и разворачивается с Шаламе в руках — чтобы идти спиной вперёд. — Соскучился по этому вкусу на языке.              До ушей доносится раскат грома.              Тимоти улыбается дохрена понимающе.              — Потерпи.              Мальчишка не против, что его тянут невесть куда. Он покорен и невообразимо счастлив — особенно после откупоривания вина.              И… Тимми не передаёт алкоголь. Даже не пытается. Сам делает пару глотков, а после, на финальном, положив свою ладонь поверх сжатого кулака Арми на своей толстовке, притягивает Хаммера к себе. Встаёт на носки, чтобы соединиться в поцелуе.              Ну, как сказать, в поцелуе.              Его рот, полный бело-прозрачной жидкости, пытается дать проглотить Арми их любимую одну на двоих сладость.              С первого раза не получается. Хаммер не улавливает игру и слишком широко разводит губы. Вино с запахом тропиков стекает по подбородку: его и Тимми, падает на тротуар и носки кроссовок.              — Давай ещё раз, — говорит Арми, когда зубы, язык и щёки мальчишки оказываются тщательно вылизаны от сладкого вкуса.              Стирает краями толстовки влагу на лице и шее Шаламе.              — Глотай сразу, — несвязно командует Тим, потому что тут же прилипает к горлышку бутылки.              Поворачивает мордашку в сторону, и его лицо, ещё мокрое, блестит под неизвестным светом. Лунным?              Набрав «пина колады», он снова присасывается к Арми.              В подобии этого пошлого поцелуя с неловкими хлопаньями Тимоти обвивает поясницу Хаммера ладонями и вжимается в него тазом.              Если бы препод не держал их, они бы повалились на землю. И без капли вина в глотке. Всё было бы на одежде.              Арми послушен.              Краем сознания понимает, что задравший голову и изо всех сил пытающийся напоить его мальчик нарушает законы гравитации. И Хаммер всё время пытается помочь ему: втягивает жидкость из желанного рта, как будто высасывает из Тима душу.              — Нужно быть сверху, чтобы получилось так, как ты хочешь, — улыбается пьяно. — Дай покажу.              Тянется за бутылкой. Остаётся сделать глоток. Стоит только задрать голову.              Тимоти наблюдает-сверлит глазками и напоминает об этом, поглаживая Арми спину.              Теперь влить эту кокосовую жидкость удаётся без потери единой капли.              Тим сразу открывает рот, когда Арми припадает к его липким губам. Мальчик перед этим так мычит поражённо, что Хаммеров кулак с одеждой сильнее стискивается. Шумный, большой глоток. Шаламе забирает всё и капризно вылизывает щёки Арми изнутри.              — Так лучше, — сыто выдыхает Тимми.              Выдыхает, будто бы препод не поит его вином из своего рта, а берёт здесь же без прелюдий.              (Хотя оба варианта звучат... Странно. Снова — "странно")              (Нужно работать с каждой системой ценностей отдельно, чтобы понять, какой из процессов обладает наибольшей аморальностью, но в целом…)              (Пошло оно на хуй)              Хаммер черпает губами новую порцию и уже увереннее прижимает Шаламе к себе за тёмный загривок.              То, что они стоят вот так, посреди улицы, напротив дома его студентки и Тимовой бывшей, только заводит. Арми обнимает мелкого, практически накрывая собой. И прячет его от чужих глаз, и демонстрирует возможной свидетельнице за окном, что...              Ему приходится оторваться от Тимоти. Через силу.              Едкий голосок в груди подначивает закончить мысль, назвать вещи своими именами, признаться уже и самому себе, и Шаламе в их болезненной связи.              — Я надеялся дойти до леса хотя бы с половиной вина, — Арми тянет мальчика за руку.              Секундный дурман спадает, и важнейшей целью в жизни становится побег. Подальше от Томасин. И от всех в этом Богом забытом городке.              Через заброшенные постройки, от которых в светлое время суток веет могильным холодом, а в тёмное — антуражем фильмов ужасов.              Они обходят последний дом, примостившийся на кромке дороги и леса. Без заднего двора и забора вообще, как у всех однотипных грэйвэлльских домов. Арми высматривает снятую с петель деревянную дверь. Она прислонена к стене на веранде.              Тимми раскачивает их руки.              Видимо, когда-то эту дверь, как и остальных её собратьев, сняли с родного места. Хотели, наверное, отвезти на фабрику. Использовать по второму кругу. И забыли. По какой-то совершенно непонятной причине оставили ждать своего часа в бесконечном одиночестве.              Он почему-то уверен, что дело в прибитой по центру подкове. В детстве дедушка рассказывал им с сестрой, что неправильно прибитый символ счастья и удачи сулит владельцу тонны бед. На вопрос, как же прибить подкову правильно, дед рассмеялся и повёл внуков кататься на лошадях. Замолчал такую важную для детских умов тайну. И унёс с собой в могилу.              Хаммер мог бы найти ответ, когда повзрослел. Закрыть гештальт и всегда прибивать подковы правильно, если бы не начал считать это полной хернёй.              Он поворачивает голову на оставленную уже позади дверь и печально улыбается ей. Хочет успокоить. Сказать, что в своих несчастьях всегда можно обвинить кого-то другого, и что её родные наверняка завидуют оставшейся дома сестрёнке и тоже списывают её везение на сдуру прибитую кем-то подкову.              Арми переплетает пальцы с пальцами Тима.              — Не самая удачная тема для свидания, но, — мужчина делает глоток вина, оглядывая простирающийся по обе стороны от него лес с деревьями исполинских размеров, передаёт бутылку Шаламе и тянет за так и не выпущенную ладонь в глубь хвойных зарослей. — Как думаешь, почему грэйввэльские маньяки тащили своих жертв именно сюда?              — В лес или на озеро?              — А есть разница? Озеро же в лесу. В этом, — сцепленные руки указывают на заросшую, едва заметную в темноте тропинку, вытоптанную какими-то безумцами.              — Я знаю, — смеётся Шаламе самой, казалось бы, ему очевидной вещи на свете.              — Ещё бы ты не знал, — Арми усмехается, мимоходом заправляет тёмную прядь мальчишки за ухо только для того, чтобы задержаться большим пальцем на щеке, скользнуть вниз и царапнуть ногтем кожу на горле.              Тим облизывает губы, сужает глаза. Ветер задувает им вслед, подгоняя. Рука мелкого становится едва тёплой.              — Я думаю, здесь убивают, потому что это романтично. Правда. Не шучу, — мальчишка тыкает рукой с бутылкой в Хаммера. — В таких местах ты сам с собой, один на один. И дело не в том, что тут никого нет. Это не первое и не главное. А теперь представь, каково привести сюда жертву. М? Что-то шевельнулось? — они переступили упавшее бревно. — Жертва — это предмет любви или ненависти.              — А ты точно работал в местных учреждениях культуры? — Арми перехватывает чужую руку с бутылкой и жадно из неё глотает. — Курсы для вдохновения начинающих убийц набирать не пробовал?              Тим отрывисто смеётся.              — А почему «начинающих»? Может, я веду только у продвинутых!              — Твоё право, — вино перекочёвывает во владения Хаммера. — Опытных тоже нужно вдохновлять.              На одно кратчайшее мгновение пространство вокруг освещается вспышкой на небе.              — И более старательно, — прибавляет паренёк. — Ведь их тяжело удивить. Тост за опытных убийц! Тост за их симпатичных жертв! Пей!              Тимми скользит ему под толстовку своей ладошкой, нащупывает живот и нежно гладит. Оторваться мальчишеские пальцы не могут от места, где дорожка волос спускается от пупка к паху.              Тревога.              Предвкушение.              Смирение. Неизбежность. Горячая-горячая страсть.              Бутылка опрокидывается, вливая внутрь новую порцию вина. Рука подтягивает мальчика за шею, вторая прислоняет стеклянное горлышко к поблёскивающим в темноте влажным губам.              — Самый странный тост в моей жизни, — шепчет мужчина, пока настойчиво удерживает сладкий напиток у рта Тимоти.              У мелкого дёргается кадык то вверх, то вниз. Глаза зажмурены. Щёки меняют свой цвет. Тимоти не сразу отклеивается от бутылки, а её уже меньше половины, и когда всё-таки отклеивается (не без настойчивой помощи Хаммера), то мальчишка стремительно впивается ему в губы.              — Ничего странного. В Грэйв Вэлле это будничность.              Тим увлекается разговором и теперь вместо Хаммера тянет их в глубину сосновой рощи, к озеру.              — Знаешь, что я нахожу странным? — конечно, Тимоти не ждёт его ответа. — Я здесь всего-ничего, а будто полжизни прожил! Ты так не думаешь?              Перед ним останавливаются. В темноте почти не видно мелкого, только чувствуется его тепло и ощущаются руки — одна в руке самого Арми, другая снова забралась под одежду.              — А, может, это ты так на меня влияешь? — спрашивает Тимми.              — Хотелось бы.              Арми приходится прижать Тима к груди, пресекая попытки раздеть себя. Они двигаются вперёд на ощупь. Мальчишка засовывает свои пальцы в петли на джинсах Хаммера.              — Ты похож на дитя этого места, Маугли двадцать первого века. Неужели позволишь обычному человеку влиять на себя так просто?              — Разве ты — обычный человек, Арми?              Они останавливаются на развилке тропы.              Точнее, Тим ставит пятки под шестьдесят градусов, те врезаются в землю, собирают за собой горку грязи и притормаживают встречу с озером.              — Самый обычный, как бы ни хотелось обратного.              Первые капли пробиваются сквозь редкие ветви на игольчатых деревьях и падают на лицо. Хаммер раздражённо стирает их.              — Ты тоже, в курсе? — стеклянное горлышко проходится по контуру Тимовских губ.              Мальчик ведёт головой из стороны в сторону, да так медленно и с издёвкой, будто в душе насмехается над заявлением Хаммера. Именно заявлением. Громогласным.              Бутылка прекрасиво приоткрывает Тимоти рот.              С той секунды Тим смотрит на него самозабвенно, неотрывно, с озорством не то хищника, не то жертвы, устроившей мучительную игру на выживание.              Язык выбегает наружу и облизывает ободок бутылки.              Тимми задом наперёд, не выпуская руку Арми из своей, ведёт его в левую сторону.              — Я — особенный, и ты — особенный. Посмотри на себя, какой ты, — рука мальчишки нащупывает щёку Хаммера и трогает её, как пальцы пианино. — Ты совершенен.              — Ошибаешься.              Дождь нарастает. Крупные капли отыгрывают музыку на возвышающихся древних стволах и жухлой траве. Зловещий водяной шёпот, раскрывающий тысячелетние секреты этого места и призывающий гостей поделиться своими. Арми жалеет, что не знает языка природы.              — Люди уродливы… По своей сути.              Новую вспышку света и удар грома разделяют лишь пара коротких секунд. Гроза приближается.              Препод толкает мальчика к озеру. Неподвижная гладь притягивает к себе ещё сильнее, когда холодные капли с неба уже омыли все открытые участки кожи и нагло полезли под одежду.              Прямо как Тим.              — Почему ты приехал именно в эту дыру? — Хаммер с восторгом наблюдает, как природа мастерски выпрямляет кудри Шаламе и делает его в огромной облипшей толстовке совсем маленьким — такими становятся гордые породистые коты после купания. — Уверен, в городе Ангелов было достаточно места, чтобы спрятаться от папочки.              — Я не прячусь, — отвечает Тимоти, и по его лицу заходят желваки.              — Конечно, нет. Ты просто окончил школу и решил пожить отдельно. Без родителей, паспорта, аттестата, — Арми поднимает бутылку, напитка осталось там на самом дне, и половину из этого он оставляет Тиму. — В вымирающем городке, меняя работу, как перчатки, лишь бы не сели на хвост.              «Пина колада» больно утыкается в живот мальчишки.              — Ни разу не прячешься.              — Я уже сказал это, — проговаривает Тим, почти не открывая рот.              Арми поражается, как он его слышит вообще.              Мелкий перехватывает бутылку, как ему и следовало, пятится к шуму воды и нервно двигает губами. Похоже на то, что он пережёвывает множество слов и всё-таки находится с ними:              — Это не я срулил с вопроса о жене. Помнишь? В подсобке ты не был бухим в хлам. Просто не стал говорить, каково изменить женщине с её братом и крёстным своего ребёнка.              Пьяный смех срывается сам собой. Хаммер сгибается и держится за собственные ноги, точно ему невыносимо стоять.              — Ты же сказал, тебе всё равно. Зачем тогда спрашиваешь?              Он как будто бы успокаивается. Задевает Тимоти плечом. Идёт к притащенной кем-то бетонной плите у самого берега. Достаёт из заднего кармана сигареты.              Тим к тому времени соизволил ответить:              — Чтобы ты понял, что есть вещи, о которых я не хочу говорить так же, как и ты.              Последние слоги Тим глотает вместе с водой, стёкшей с волос и залившей ему глаза. Он не двигается с места, сохраняет дистанцию, и даже рука, сжимающая бутылку, не меняет своего положения; ничего в нём не меняется, кроме открывающихся и закрывающихся губ.              — О, нет, малыш, — Хаммер преглубоко затягивается, кое-как укрыв зажигалку от воды. — Я всего-лишь спросил тебя о причинах выбора Грэйв Вэлла, а ты перевёл всё на ваши отношения с Мэттом. Это ведь он — та вещь, о которой ты не хочешь говорить? Или есть что-то ещё? Может, кто-то? Мать? У тебя же должна быть мать, правда?              — Боже, Арми, ты из службы опеки?! Что с тобой не так? — Тим хлопает себя по промокшим джинсам, вино ему явно мешает и уже не к месту. В горлышко забегают капли дождя. — Тебе нужно разрешение моей матери, чтобы ходить со мной на свидания? Как ты вообще до этого дня держался!              — Тим, — собственный голос напомнил ему недобрый звериный рык. — Ты крайне хуёво меняешь темы. Блять, я начинаю понимать, что в тебе нашёл этот говнюк Скарсгард.              Утонувший в песке камень выбивается носком кроссовка и отфутболивается прямо в озеро. Плеск гасится шипением капель.              — Вы же с ним... Одинаковые.              — Со Скарсгардом? — дурным шёпотом переспрашивает Тимоти.              Сигарета замирает у рта, так и не дойдя до своей цели.              Косой поток воды тут же этим пользуется и пытается потушить итак едва горящий в разыгравшемся ненастье фитиль.              Арми молчит дольше, чем нужно. Дольше, чем ему хочется. Не может отделаться от странного ощущения. Сковавшего внутренности ощущения, что он наткнулся на что-то важное...              — Нет!              Это он прокричал?              Недокуренная сигарета оказывается в свободном полёте, а расстояние между Арми и Тимом снова сокращается. Рука оказывается в волосах и с силой тянет мелкого вверх. Вырывает задушенный стон и принуждает встать на цыпочки.              — Ты не был с этой мразью, — шипит в лицо, которое наконец-то на одном уровне с его. — Ты не трахался с ним за моей спиной.              — Блять, — шиканье. — Нет! — кашель, вздох, глоток слюны, воды или крика. — Не был, блять! Отцепись!              Тимоти схватывает кулак Арми, сдавивший его так, что он не мог повернуть голову. Когда же мальчишка соскальзывает носками кед по грязи, вниз, то, похоже, что кричит. Он пробует крутиться, сопеть, держать честные глаза — и всё смешно и без толку.              Тим плюхается на землю с неразборчивым ругательством.              Хаммер опускается за мальчишкой следом, не спеша расслаблять кулак.              — Сам себя не заебал ещё? — заставляет мальчонку запрокинуть голову, пока усаживается тому на бёдра. — Вечно выворачиваешься, врёшь, на ходу мелешь полную ересь, а знаешь в чём скрывается страшная правда?              Мужчина внезапно отпускает волосы, толкая тощую фигурку прямо в грязь. В конце шепчет совершенно устало:              — Без этого вранья ты ничего из себя не представляешь.              Над озером или за ним — сверкает. Освещается гримаса Тимми. На ней обида и гнев, проступающие сквозь поры на коже.              — Конечно, не представляю, Арманд Хаммер, — наигранно, сухим голосом. — Вы ведь всё обо мне знаете, — Тим сжимает бутылку с парой капель на дне. — Не зная ничего.              — «Ты ничего обо мне не знаешь», — дразнит.              И сам понимает, что ведёт себя, как дерьмо, но остановиться не может. Он склоняется над распластанным по земле мальчиком.              — Об этом и речь, — произносит медленно, выговаривая всё предельно чётко. — Убери свои тайны, а за ними — маленький мальчик, который вообще ничего от жизни не ждёт и ни хуя об этой штуке не знает.              Неожиданно рука мальчика хватает его за челюсть.              — Ты ошибаешься, — говорит он.              — Не сейчас.              Тим смотрит на него долго-долго, пока их обливает, как из ведра, и непривычно спокойно произносит:              — Так хочешь быть правым, Арми? — большой палец проезжается по щетине. — Что мне сказать? Что ты меня разоблачил? Что теперь, для обретения смысла жизни, мне нужен мой сосед-преподаватель вместо всех людей на свете?              Хаммер уходит от прикосновения. Мягкое со стороны, на коже оно ощущалось приторным и безвкусным.              — Да будь ты уже честным, блять! — приходится грубо толкнуть мальчика обратно в грязь.              Тёмные пряди измазываются в размокшей земле, и, когда Тимоти вертит головой, оставляют чёрные разводы на щеках. Мелкий жуёт язык перед тем, как открыть рот:              — Я не сбегал от Мэтта, я сбежал из дома. Я хотел уйти, но ему это не понравилось. Я ненавижу свою мать, и я без понятия, что с ней. Я работаю, потому что мне нужны деньги, Арми, и у меня нет аттестата. Ты думал, что он есть, и наплёл всем об этом… Но это же не мешает мне «учиться», правда?              Шаламе заходится в придурошном угаре. Ржёт, как конь. Хаммер не сводит с него глаз.              Сам не знает, что требует от этого психанутого, чей смех, глумливый и противный, режет слух и подмывает...              Узел завязывается где-то внутри. Фантазия подбрасывает Арми звуки, которые хотелось бы слышать от Тимоти, рисует выражение лица, которое хотелось бы видеть, подбрасывает идеи, как можно всё это получить в пару действий...              — Набрасывание фактов о себе — это не то, — Хаммер прикрывает глаза, прикладывая усилия к тому, чтобы успокоиться. — Да и не хотелось мне рыться в твоём прошлом.              Он с трудом поднимается на ноги и протягивает мальчику ладонь.              На этот примирительный жест пацан пинает его в голень и отползает. Встаёт сам, весь дрожащий, перепачканный, мокрый.              — Не хотел рыться, блять, — Тим смотрит на него с откровенным презрением и тычет в его сторону пальцем; обоих освещает очередная вспышка. — Только что ведь такую кучу вопросов насыпал! Получил, что хотел, и ещё недоволен, ещё говоришь, что нихрена тебе не нужно было! Сволочь!              Губы дёргаются.              Особенно на последнее, на обзывательство. Почему-то от Тимоти оно звучит почти как комплимент, хоть и с негативной окраской.              — Честность — это не просто факты о себе, — Арми разводит руки в стороны. — Мне сложно понимать тебя. Я хочу, но не могу, потому что не знаю, чем ты живёшь и на что опираешься.              Тимми мучительно вздыхает и прислоняет свою исчерневшую руку к лицу, ближе к носу и глазам, так что остаётся видеть его искривлённый рот. Он вроде продолжает смеяться, но новый жалобный звук вырывается из его тела.              Его бьёт озноб и потрясывает.              — Отъебись, Арми!              И при этих словах мальчишка сам к нему подлетает и хватает за толстовку.              — Перестань всё портить и просто… Просто сделай что-нибудь!              Он топчется на месте. Бутылка с вином вполовину больше наполнилась дождевой водой. Мальчишка смотрит на неё и бросает.              — Где наше свидание? Это всё?              Отпускает Хаммера, складывает перед собой руки. Не от скепсиса, а от того, что продрог.              Мужчина при этом как-то сразу сдувается. Исподлобья глядит на мальчишку, потом на его согнувшиеся от холода пальцы.              — Не знаю я, — слова выскакивают раньше, чем он решает, говорить это вслух или нет. — Никогда на них не был, как ты понял.              Арми рывком прижимает Тимоти к груди — не находит, что ещё он может сделать в данный момент.              — Нужно согреть тебя, — губами на влажных волосах чувствует слипшуюся грязь и пропускает её через пальцы.              Взгляд падает на совсем небольшое строение метрах в ста. Примостившийся на самом берегу и поросший с той стороны водной зеленью домик напоминал старого рыбака, непонятно какими силами выходящего каждый день на улов.              — Пойдём-ка, — Арми не разжимает объятий, пока прёт Шаламе в сторону «Дома страшилок». — Барнс поставил для своих работников хотя бы душевую?              Рядышком сопят и безнадёжно хохочут.              — Арми, — Тим зовёт его облегчённо, с нежностью, без, сука, притворства. — Как часто ты видел в музеях душевые?              — Ну, знаешь, — он старается скрыть отпускающий напряжение выдох за ворчанием. — Я там никогда и не работал.              — Это не оправдание, — мальчик тычет своими пальцами ему под рёбра, как котёнок с режущимися коготками цепляется за всё и вся. — В музеях нет душевых! Все об этом знают.              Шагающий спиной вперёд Тимоти чуть не падает, наткнувшись на кочку.              Арми усмехается.              Помогает мелкому перевернуться в собственных руках и прижимается сзади. Как можно ближе.              — Музеи только что упали в моих глазах, — фыркает. — Я работал только в редакции, и у нас было сразу две душевые, холодильник, микроволновка, кофемашина и чайник для тех, кто по чаю и быстрорастворимой лапше.              — Мы все перепачканы, — ноет о своём Тимми. От него и мальчишки пахнет лесом. — Вот бы где по дороге возникла твоя редакция.              Где-то на подходе к музею, там, где выворачиваются деревянные стены сквозь строй сосен, Тим, как делал раньше, вдавливает пятки в землю и через сопротивление Хаммера разворачивается к нему лицом.              — Положи руки мне на талию.              — Как скажешь, — ответ.              Арми делает микрошаг, подступая к Тиму на одному ему понятное расстояние, и обнимает там, где просили. Ненавязчиво задирает на мелком кофту и проводит кончиками пальцев по оголившемуся животу.              — Что дальше?              — Улыбайся.              Тимми обнимает Арми за шею.              Ладонь же препода полностью раскрывается и замирает на пояснице, прижимая мальчика-худышку к себе и выжимая из того судорожное воздыхание.              Сердце Арми бьётся ему в грудь, и сквозь мокрую одежду, прилипшую к их телам, удар за ударом должны быть ощутимы.              Губы мальчишки оказывается близ ушной раковины Хаммера.              Арми подыгрывает. Наклоняется навстречу. Поэтому, когда Тим начинает как-то аляповато качаться из стороны в стороны, поглаживая Арми затылок, каждое его слово проникает внутрь и оттуда не выходит. Тимми поёт, пока они, похоже на то, танцуют:              — Я говорю-ю, что сверну горы, — Шаламе прижимается своей белой щекой к его колючей. — И я сверну горы, если он хочет, чтобы их не было на пути, — пальцы паренька зарываются в короткие пряди и выжимают из них влагу. — Он зовёт меня безумным. Конечно, я безумный. Влюблённый до безумия, скажем так...              Тим лижет его рот робко, немного расстроенный, но с желанием, чтобы вечер кончился чем-то блаженным.              Арми осторожно прикусывает нижнюю губу Тимоти и смыкает губы в усмешке, переставая отвечать на поцелуй.              Мелкий с недоумением отстраняется. В этот же момент его левая ладонь оказывается в правой ладони Хаммера, волей мужчины их руки сгибаются в локтях.              — Пой, — свободной кистью Арми проходится от шейных позвонков мальчика до талии и заставляет прогнуться назад. — Мы дотанцуем.              От трения их бёдер друг о друга ток по коже пробегает у обоих и замирает сначала в голове, потом — в сердце, дальше — ниже. Они это чувствуют.              Тим возвращает свой мягкий, высокий тон, в чём-то забавный из-за своей молодости:              — Я говорю, что пройду сквозь огонь, и я пройду сквозь огонь, если он хочет этого, так тому и бы-ыть, — движение боком, неосторожный шаг и забавная улыбка мальчика. — Он зовёт меня безумным. Конечно, я безумный. Влюблённый до безумия, понимаешь?              Кружатся. Чуть-чуть смеются. Нарочно дышат часто и громко, чтобы согреться.              — Как ветер, что трясёт ветку, он крутит мной одной улыбкой, — Тимоти поднимается за необходимым ему поцелуем, и, как его получает, смеет вернуться к своей сказочной акапелле. — Трудное я сделаю сейчас же, невозможное — немного погодя.              Руки их освобождаются — Тимоти вытягивает пальцы, перетаскивает их на пояс джинсов Арми. Держась за него, продолжает невесомо покачиваться туда-сюда, между словами оставляя поцелуи на хаммеровских щеках и скулах.              — Я говорю, что буду любить вечно, и я буду любить вечно, если даже придётся держать небо на плечах. Он зовёт меня безу-у-умным, — тёплый укус. — Конечно, я безумный. Я влюблённый до безумия.              На самом деле, в этот момент их нужно было уничтожить. Шальной молнией, пулей, метеоритом, оказавшимся подделкой вином или выжившим саблезубым тигром — чем угодно.              — Господи, Тимми…              Мальчик опускается вниз. Носом и пальцами очерчивает контуры пресса под влажной тканью.              Арми прижимает голову Тимоти к своему животу, и со стороны кажется, что он хочет как минимум открутить ему её за шею.              Звякает расстёгивающаяся пряжка ремня.              — Ты мне так нужен, — хриплым шёпотом Тим рушит реальность к чёртовой матери.              Ноги от одних только этих слов (да-да, без учёта количества выпитого за вечер) дрожат, в любую секунду готовые подкоситься и уронить их двоих на хрен.              — Чш-ш...              Хаммер ловит мальчишку за плечи, не давая упасть на колени, и пятится невесть куда в поиске опоры (их проклятый диван сейчас пришёлся бы к месту), и останавливается, встречая спиной дерево.              Наступает на что-то мягкое и с раздражением отпинывает ком неизведанного к берегу. Уже позже различает в этом нечто птицы.              Мёртвую тушку воробья.              Арми сглатывает подступившее отвращение.              Прохладная ладошка Тимми на члене мгновенно заставляет забыться. Подтянуть того к себе за капюшон, толкнуться в его скоропостижно вытертую о кое-где чистые джинсы руку.              — Я могу сделать тебе больно сейчас, — Хаммер вдыхает сладкий запах: так пахнет только Тимоти Шаламе и только перед сексом. — Мой Бог, знал бы ты, как...              Не договаривает.              Пытается поймать розовые шальные губы, заключить их в твёрдом и грубом поцелуе истинного эгоиста-ревнивца.              Мелкий не позволяет.              С озорной улыбкой он садится перед Хаммером и, последние несколько раз дразняще проведя рукой по стволу, произвольно сжав кулачок то у головки, то ближе к яйцам, втягивает в свой рот его член.              Мальчишка расслабляет губы, и будто не сосёт мужское достоинство, а насаживается на него ртом.              Потому что второе ему удобнее первого.              Поэтому же, вероятно, Тимми обхватывает Арми под ягодицы, шибко тянет на себя по несколько раз, с увлечённостью глотая собирающуюся слюну, предэякулят. Пробует со стороны старшего вызвать толчки в свою глотку.              Поэтому Тимоти, прикрыв глаза, стонет, когда Хаммер выполняет невысказанную просьбу и толкается в растянутый ротик с увеличением темпа и скорости своих движений.              Поэтому мальчик, преодолевая рефлекс проморгаться, смотрит на него снизу вверх с восхищением и… Прошением.              Арми гладит Шаламе по лбу. На нём успела выступить испарина, хотя парнишка всё ещё был в мокрой, остужающей тело и разум одежде.              — Ты потрясающий, — слетает хрипло и сорвано.              Хаммер забирает упавшие на лицо и наверняка мешающие кудри мальчика в кулак. Тим от этого его действия стонет.              Упрашивает же брать грубее и глубже. Расслабляет от нарастающих движений Арми гортань. Умело выгибает шею.              Несносный мальчишка.              Своими грязными волосами и потрёпанным видом напоминающий лесного эльфа, заставляет Хаммера медленно умирать от открывшегося ему вида и не иметь возможности сделать что-то большее. Он и сам не знает, что.              Пытается расслабиться, чтобы получить такую нужную разрядку. Их ругань на озере стоит в ушах, и Арми злится. На себя и на срывающего его самообладание одним своим присутствием Тима.              Через силу заставляет чёрную макушку остановиться.              В самом серьёзном смысле слова оттягивает от себя за волосы и улыбается воззрившей на него снизу недовольной мордахе.              — Позволишь выбрать, на что мне кончить?              Тимоти отвечает ему покачиванием слипшихся ресниц, распухшими губами и щипком за кожу на торсе. Через пелену смутного блаженства мальчишка ему отвечает вслух. С решимостью, но и с чем-то надломленным, и это что-то похоже на недовольство:              — Выбирай, пожалуйста, — говорит он и дышит на головку члена Арми.              Напоследок облизывает всю длину и целует узор выступающих вен. Торопит. Даёт разрешение на новое зрелище.              Хаммер цепляет мальчика под нижнюю челюсть и поднимает с колен. Мягко, но настойчиво.              — В таком случае, — рывком прижимает к себе Тима и водит ногтями по его ровной белой шее, искренне пытаясь быть нежным (получается по-дрянному). — Я не хочу этого вообще.              Он натягивает штаны, не спеша застёгивать молнию — сейчас бы это причинило большой дискомфорт.              Арми вновь достаёт сигареты, не разжимая, впрочем, своих медвежьих объятий.              — Мне нравится это острое чувство, знаешь? Когда смотришь на тебя и всего покалывает от желания ощущать твоё присутствие всем существом, — щёлкает зажигалка, слышна затяжка. — Терпишь, дразнишь себя, а потом берёшь — и пропадаешь. Надолго. И полностью. В тебе.              Арми остервенело дышит никотином, не позволяя лёгким толком вдыхать кислород. Запрокидывает голову, ударяясь о жёсткую сыплющуюся кору, и выпускает в ночное небо мутные круги из дыма.              — Больно после вчерашнего?              Тимоти не сопротивлялся за время, как Арми его остановил. Мальчик вслушивался в каждое слово. Это было понятно по тому, как трогательное Тимовское дыхание выстроилось с его дыханием в один ритм. Мелкий опалял ему кожу на шее медленными выдохами и рисовал что-то пальцем на толстовке, словно бы воображал там голую кожу и волосы. Другая свободная рука Тима нарочно болталась где-то внизу, и Арми не особо удивился, когда Тимми потрогал его сквозь бельё.              — Я хочу, чтобы ты кончил, — разнылся он, проигнорировав вопрос.              И забыв, что согласился дать Хаммеру право выбора. Или не забыв, а наоборот, прекрасно понимая, что всё хорошо помнит, решил выпросить игру по новым правилам.              Арми смеётся.              Руку с члена не убирает и даже плавно качается навстречу — соглашается исполнять желания Тима.              По своим условиям.              — Тогда я буду смотреть на тебя, — изучает тонкий профиль с детскими, изогнутыми назад ресницами. — Если бы ты не прерывался на поцелуи, попал бы точно в ноты Билли Холидей. Что это? Учёба?              Арми прикусывает кожу у Тимоти на ключицах.              — Или природный дар?              Тимми сразу, будто получил зелёный свет, берёт пульсирующий член Хаммера в свою ладонь и ускоренно ей двигает. Он начинает хныкать.              — Я люблю петь, — шмыгает носом и прикрывает глаза.              Арми отбрасывает наполовину скуренный бычок, крепче обхватывает мальчонку и стискивает мокрую ткань толстовки в ладонях.              — Даже на французском?              Утыкается лбом куда-то в ухо Шаламе и трётся щетиной о нежную кожу на щеке.              Тимоти стонет, словно это он испытывает оргазм, а не Арми. После едва-едва уловимого стенания Хаммера, после того, как он кончает мальчишке в ладонь и на одежду, после того, как губы Арми приходятся ласкать его мочку, Тима отпускает.              — Арми-и, — шепчет и… отступает.              Все ещё ночь.              Ночь, и поэтому не различить, горит у Тима лицо краснотой или нет.              Но скорее всего горит.              Они стоят в шаге друг от друга.              Тим расстёгивает свои джинсы, спускает их с трусами на немного, так, для капли удобства (для этого же приподнимает длинную толстовку), и растирает сперму Арми, заботливо собранную рукой, по своему возбуждению и самоудовлетворяется тем: что видит (обнажённого возлюбленного), что осязает (вязкую жидкость на пальцах и члене), что слышит (уловимо неуловимые звуки жизни в Хаммере — вдохи, выдохи, хрипы).              Арми в который раз за вечер жалеет, что на улице стоит жуткая темень.              Тим не делал такие вещи при нём. Не держал взглядом, как под прицелом, не стонал, стоя в каком-то жалком метре со спущенными штанами, и не... Да, Шаламе при нём (и на него, откровенно, что уж там) никогда не дрочил.              Хаммер сейчас об этом искренне жалеет. Удовлетворяет мальчик себя так, будто участвует в профессиональной порносъёмке, от которой не успеваешь вовремя глотать слюни, пока наяриваешь в своих же трусах.              Некстати вспоминаются фото и видео на телефоне Смита. Взглянуть на них у Арми так и не вышло.              Тимми загнанно дышит, двигает несколько раз пахом вперёд-назад и выдаёт полувизг-полурык.              Хаммер дёргается в ту же секунду, сокращая между ними расстояние, и успевает пройтись рукой по члену мальчика, не дав ему кончить… Впросак.              Мелкий мычит и со всей дури толкается в подставленный кулак со своим вязким семенем.              — Почувствовал себя сейчас журналом для взрослых, — Хаммер усмехается. Застёгивает на себе джинсы и помогает одеться Тимоти. В конце подцепляет подбородок Шаламе и заставляет посмотреть на себя. — Мы же не пойдём после такого домой, м-м-м?              Перспектива возвращаться по той самой тропинке, где недавно случилась их странная ссора, вообще никого не радует (так, по крайней мере, думает Хаммер).              — Нет, не пойдём, — подтверждает расположение Арми мальчишка и облизывает свой похабный рот. — Ты же не такой старый и у тебя встанет во второй раз?              — Ты серьёзно думаешь, что месяц до этого я пил каждый день таблетки, и именно сегодня каким-то нелепым образом о них забыл?              Тимоти непонятливо морщится.              — Какие таблетки?              В ответ мужчина низко-низко опускает голову, пытаясь спрятать улыбку. Предательски слетает с губ смешок, и Хаммер поднимает руки вверх, сдаваясь:              — Это была шутка. Дурацкая шутка, понял? — он обхватывает мальчика под локти, не в силах скрыть накрывшее ликующее настроение. — Что у тебя за идея?              Мальчик оглядывается. Смотрит на Арми с чарующей хитростью.              — Пойдём в музей. Я хочу встать на четвереньки и чтобы ты вошёл в меня. Тебе не будет страшно от всяких крюков и оторванных голов?              — О, поверь, — Хаммер подталкивает парнишку в нужное направление и сам движется в сторону обветшалого здания. — Я найду там нечто более интересное, чем дебильные экспонаты.              Ладонь сжимает правую ягодицу мальчишки, и у Арми темнеет в глазах от мысли, в каком положении предстанет перед ним Тим через каких-то пару минут. Он зубами сдвигает горловину собственной же университетской кофты на Тиме вбок и щекочет дыханием крохотные волоски на шее.              — Как туда попасть? Ты знаешь?              — Знаю. Это просто.              Тимоти лихорадочно, путаясь в ногах, отводит от них попавшуюся под руку ветвь.              Его беспокоило лишь только, как близко они к музею. И то, как сильно Хаммер хочет сдёрнуть с него штаны. Иначе бы так возбуждённо не вертелся.              — Там… Створка, — говорит Шаламе и вынужденно, с грустью выпутывается из надёжной любимой хватки.              Парень, вздрагивая находу, подтягивается к одному из окон. Пытается его поднять за "засечки" на правой стороне — выступившие щепки и надломленную раму. Ничего не выходит.              — Не тут… Я скоро.              И исчезает по другую стену домишки. Арми идёт следом. Запах затхлой сырости усиливается.              — Арми!              Когда он кричит, Хаммер оказывается у Тимоти перед носом. Тот этому радуется с неописуемым восторгом.              — Это здесь дерево прогнило. Помоги, чуть-чуть осталось…              Плотно прижав кончики пальцев к стеклу, Тимми едва приподнял недвижимое окно. Или то, чем "это" можно было назвать. Потом потянул за ветхую мокрую створку сбоку. Она заскрипела и выдала фейерверк щепок при поднятии.              — Арми, — снова зовёт Тим и теперь отходит.              Хаммер воспринимает слова мальчика как призыв. Он подтягивается на руках, секундой спустя седлая подоконник, и с азартом протягивает менее высокому Тимоти руку.              Тот оказывается сидящим на коленях между его ног, взбудораженный, на взводе и под действием сразу нескольких гормонов фантастически красивый.              Арми уверен, что выглядит сейчас примерно так же.              (Боже, храни союз дофамина с адреналином. Эти ребята делают из людей настоящих психов без тормозов.)              Они спрыгивают в относительно тёплое и сухое помещение. Ну, как спрыгивают... Хаммер перебрасывает внутрь вторую ногу, цепляет мелкого, и вместе они оказываются на выложенном старыми отсыревшими досками полу (это если судить по звуку, с которым приземлились кроссы да кеды).              Всё, на что хватает у Арми времени, это прикрыть окно. Не потому, что он гиперкультурный, блять, а чтобы не дуло понизу, пока...              Тим набрасывается на него. Тянет за шею вниз, впивается нетерпеливым поцелуем в губы и утаскивает в самый центр неосвещённого зала.              Мелкий спотыкается об их ноги (ожидаемо), валится кубарем и без желания подняться стаскивает с себя перво-наперво джинсы до щиколоток. Толстовка неуверенно болтается на шее. Думает, наверное, будет ему без неё холодно или наоборот.              От зрелища с неуклюже раздетым Тимоти в месте, куда Хаммер давно собирался попасть, член без какого-либо вообще прикосновения поднимается повторно.              Местные карты в красных точках, стенды с уродливыми фото, ножи, пилы и проржавевшие молотки не выдают ничего, кроме страсти любителей к стрёмной чепухе.              Тим отвлекает от размышлений мокрым неряшливым поцелуем. Сразу за этим он переворачивается на колени и встаёт в заранее обговорённую позу. Позволяет себе оторвать одну руку от пола, чтобы потянуть на себя Арми. И тут, как невпопад:              — Ты слушаешь джаз? — спрашивает исступлённо, с благоговением. — Во время пробежек, что ли? Не поверю!              — Вот теперь я уверен, что ты — извращенец.              Хаммер облизывает большой палец и без предупреждения вводит его в мальчишку до конца. Почти мурчит от удовольствия, когда до ушей доносится шипение снизу.              — Билли — любимая певица моей матери, — говорит Арми, полностью вытаскивает палец и вводит его обратно, на этот раз заботливо растягивая плотные стенки. — Я знаю её композиции лучше, чем "хорошо".              Хаммер тянет мелкого за плечо, призывая выгнуть спину, и тот без слов выпячивает задницу, в которую тут же входят два пальца: указательный и средний.              Мужчина толкается ими внутрь и сгибает. Слышит желанный стон чистого блаженства.              — А тебя чем джаз зацепил? — как будто за чаем говорят о погоде, хотя в этот же момент третий палец заставляет мальчика опустить голову на локти и качнуться, насаживаясь на них до основания.              Хаммер услужливо ловит Тимми под живот и, не давая сдвинуться с места, целенаправленно массирует простату. Мальчишка отзывается громким несдержанным…              — А-а-а-а!              И всё-таки Хаммер не может не заметить, что Тим достаточно растянут с их прошлого раза.              Дьявольский ангел кладёт свою худую руку поверх руки препода к себе на живот. Нелепо и в то же время как-то изящно покачиваясь на одной согнутой руке.              — Как думаешь, под этим углом ты сможешь почувствовать себя во мне? Наощупь.              — Это ты меня сейчас подъебал?              Арми высвобождает руки и в какой-то там раз за вечер тянется к ремню. Облизывает ладонь, ловит на себе опьянённый блестящий взгляд мальчишки, размазывает по стволу слюну с каплями выступившей смазки...              — Давай поищем твой угол, — на вкрадчивых полутонах.              Хаммер входит сразу и до конца. Не видит смысла жеманничать с мелким после вчерашнего траха на преподавательском столе.              Судорожный выдох вырывается из его груди, когда маленький чёрт сжимается весь внутри и сам от своих действий пищит. Ведёт соблазнительной задницей по кругу, так, что приходится вцепиться в бледную кожу до синяков и красных лунок от пальцев.              — Ты так и не ответил про джаз, — замечает Арми. Демонстрирует всем своим видом, что ни сам не двинется с места, ни Тимоти этого сделать не позволит, пока не услышит ответ.              Хотя яйца поджимает лишь от одной мысли, что они сейчас находятся посреди выставочного зала, посвящённого Грэйввэлльским маньякам и могут трахаться в нём столько, на сколько хватит выдержки у обоих.              — А? — мелкий выныривает из эйфории. — Что ты спрашивал?              Хаммер ласково гладит Тимоти по позвоночнику и щекочет туго натянутый, раскрасневшийся анус. Сглатывает, услышав всхлип.              — Да я забыл уже, блять, — Арми стискивает челюсти, удерживая себя от того, чтобы немедленно не начать долбиться в податливое тело под собой. — Что-то там про пение... На французском, наверное. Умеешь?              — Арми-и, — сипит Тимми и начинает с плачем смеяться. — Конечно, умею, я же, бля, говорю на нём!              — Надо же, какой я глупый, — Хаммеру определённо нравится играть с волосами Шаламе: сейчас он натягивает их на себя и одновременно наклоняется к уху мальчишки. — И где же ты так хорошо ему научился?              — Ты серьёзно хочешь об этом говорить? Сейчас?              На самом деле эта подробность о мелком кажется Арми действительно важной. Где мальчик, выросший без отца, с промышляющим незаконной хернёй отчимом и непонятной мамашей, мог поставить себе голос и научиться беглому французскому? В США, где каждое дополнительное занятие стоит несусветных денег, которых ни у Тима, ни у Мэтта явно нет?              Успеть вырвать что-то из парнишки, когда тот толком не соображает под натиском сексуального желания, казалось хорошей идеей. Хаммер не уверен, что позже мальчишка захочет говорить об этом. По крайней мере, добровольно.              — Окей, — он вроде как соглашается, выпрямляясь, и цепляется за узкие бёдра. — Сейчас и правда не время.              Полностью выйти и резко заполнить собой.              Найти плавный темп под углом, от которого так хорошо самому. Приподнять таз мальчишки, чтобы дрожь пробирала юное тело и чтобы от каждого его с Арми соприкосновения слух наполнялся сладкими звуками.              Его молодой любовник как-то неловко бьётся лбом о пол, стучит по нему кулаком, хнычет и, ненасытный, шире разводит ноги... Сигнализирует не останавливаться, продлить их волшебное состояние любыми способами.              Слюна выкатывается из уголка губ, и Арми спешит стереть её. Усмехается, понимая, что в какой-то момент действительно забыл, что нужно глотать.              Твою мать.              Глаза успели привыкнуть к темноте, и мужчина оглядывает зал в простодушном желании остудиться (если не хочет кончить через пару секунд).              Сплошная стена справа занята огромной стеклянной витриной с тошнотворными кадрами на огромном плакате. Повсюду дурацкие крупные подписи.              Арми смотрит выше. Прямо перед собой обнаруживает голову на подставке. Из-за прямых густых прядей выглядывают неподвижные глаза. Шарнирная кукла...              Ближе к выходу Хаммер различает более крупный силуэт человеческой фигуры. Женской. Стоящей на коленях (прямо, как Арми сейчас), склонившейся всем корпусом вперёд, будто бы руки у неё крепко связаны за спиной и... Качающейся.              Мужчина чувствует, как ёкает где-то в груди от ужаса, едва длинные волнистые волосы у манекена шевелятся на сквозняке.              До носа доходит совсем неожиданный, как ебучие вопросы Мэттью, запах.              — Тимоти, — шепчет севшим голосом. — Там человек...              С этими словами он замедляется.              Мальчишка оказывается недоволен. Пробует без участия Арми насаживаться на него, но этого ему оказывается мало, крайне мало. Он бы с радостью сейчас послал Хаммера куда подальше с разговорами, это точно. И всё же в эту минуту мелкий нуждался в нём, как в воздухе.              — Арми, — злобно-наглое. — Ты пьяный в стельку! Я не удивлюсь, если тебе даже Скарсгард померещится! Уже было...              — Было твоё удивлённо-восхищённое «Ска-арсгард», — Хаммер склоняется над фигуркой, руки кладёт на запястья Тима и придавливает его собой. — Что я мог подумать?              — Не было «восхищённого»...              Секс под таким углом оказывается ярче. Грудь Арми ощущает исходящий от мальчика жар, и картина взмокшего от секса в непосредственной близости Тимоти действует на сознание лучше любого афродизиака.              Наэлектризованные кудри лезут в нос и рот. Высохли, блин. Хаммер машет головой, пытаясь избавиться от отвлекающей щекотки, как тут до него вновь доносится подозрительно знакомый запах...              Приходится заставить мальчонку поднять расфокусированный взгляд и направить его на тот самый непонятный силуэт.              — Что это такое?              — Старый экспонат, Арми! Экскурсия потом!              Мужчина опускает голову на вспыхнувшего бунтаря. Его он теперь ощущает плохо. Носовые пазухи деревенеют от запаха заветренной крови.              К собственному ужасу, возбуждение не спадает, а нарастает, и Арми на несколько коротких мгновений позволяет себе подумать, что металлический аромат исходит от Тима, и это новое чувство почти доводит его до оргазма.              Именно что почти...              Силуэт напротив кренится, где-то слышится треск, а за ним — грохот падающего тела. Характерный такой, безжизненный, раскатистый и глухой "шлёп" на деревянную поверхность.              — Арми, — зовёт его мелкий.              Весь вечер: Арми-Арми-Арми…              Заменяя множество вопросов, просьб и мольб.              Тим будто пробует вырваться. Хаммер прижимает к себе его крепче. Тогда пространство наполняет звук длинного «ай» и недоумённого кряхтения.              — Арми, блять! Это…              Мужчина затыкает мелкому рот.              — Знаю, — выдыхает в макушку, охуевая от приближающегося экстаза. — Без разницы.              И вдавливается в тело под собой, впервые в жизни ощущая оргазм, от которого чуть ли не сводит все мышцы.              Арми выгибает дугой. Он скулит. Собирает зубами все открытые участки на шее Тимми и замирает, устроив подбородок на плече, как только спазмы перестают скручивать организм.              Между тем отрезвляющее, призывное мычание прорывается сквозь ладонь у мальчика на рту. Прорывается не только в виде звуков, но и в виде вредного языка, облизывающего кожу, в виде зубов, которые бесполезно пытаются что-то прикусить и не могут, сколько не щёлкай челюстью. Только из восхищения к настойчивым попыткам Тимоти сказать словцо, Арми последний раз давит ему на губы и отпускает.              И как знал, что мальчишка, громкий в сексе, будет громогласничать и без него.              — Что это?!              — Труп, судя по всему.              Хаммер от Тимоти отлепляется, снова натягивает джинсы (в следующий раз снимет их только дома, сука) и достаёт телефон. Чудом уцелевший за время их прогулки и нигде не выпавший.              Фонарик выхватывает копну рыжих волос. Арми отводит свет наверх, освещая как можно бóльшую площадь вокруг тела.              — Таки не Скарсгард, — выдавливает из себя, пытаясь пошутить.              Хоть как-то.              Тимоти, шатаясь, совершает попытку подняться. Совершает. Он запутывается в неподтянутых джинсах и бестолково падает, набивая шишки. Отползает почти гордо. Прячет голую задницу в трусы.              — Ты шутишь?!              — Мамой клянусь, — мужчина присаживается на корточки рядом с телом и подсвечивает сбоку, стараясь рассмотреть лицо убитой.              — Да это же… Это же мёртвая тёлка!              — Да, капитан Очевидность, — носком кроссовка Арми пытается повернуть голову "рыжули". — Это однокурсница твоей бывшей…              

***

      

В то же время в другом месте

             Персоналу впервые пришлось выжить из палаты на четырёх человек всех пациентов, кроме одного, а вместе с ними ещё и барбитураты. В соседних комнатах их тоже перестали хранить.              Седативные, как оказалось, там не появлялись без личного ведома главврача или медсестёр.              Завтрак перенесли с семи часов на восемь, и даже несмотря на то, что родственники тех, кто лежал в больнице, жаловались на это изменение, исправить положение дел было уже нельзя.              Погромы и ругань в палате номер девять, хотя внутри неё мог быть только один пациент, больше не вызывали тревогу. Директор клиники объявил никак с этим не бороться. Первая и последняя попытка «бороться» окончилась прибавкой пациентов в этой же частной конторе. И быстрой выпиской — с нежеланием иметь длинный чек для страховой компании.              Сегодня вечер прошёл гладко, без инцидентов. Два часа за дверью проклятой палаты трещали и бурчали, так что одно сливалось с другим, и сквозняк в коридорах боялся перебить этот бесконечный поток человеческой речи.              В комнате номер «9» чуть приоткрыто окно. Устало шумит телевизор с турниром по покеру. Остывает невкусная еда.              — Так я выхожу отсюда сегодня или завтра?              — Ты третий раз спрашиваешь, — замученный взгляд на настенные часы. — За два часа. Я не буду вызывать персонал, чтобы они делали тебе документы ночью. Вытерпишь до утра как-нибудь.              — А до этого ты чуть не согласился меня выпустить. Только пришла та дура в очках и напомнила, что сегодня четверг, а не пятница, и ты типа бровью не повёл, но стоило ей выйти, как по-другому запел и разболтался про «завтра».              Было видно, что ему хочется добавить в конце тирады что-то гадкое, будто по привычке; вместо этого он сдержался, улыбнулся и хохотнул, увеличивая громкость на телевизоре.              — Как думаешь, почему турниров по техасскому холдему показывают больше, чем по блэкджеку?              Тяжёлый вздох.              — Ты серьёзно думаешь, что молчание в ответ на первый твой вопрос, стоило воспринимать как "почти согласился"? — Бен отрывается от подоконника, к которому почти прирос за время разговора с одним из самых непростых пациентов его больницы. — Эмили уточнила день недели по моим личным вопросам, тебя не касающимся.              Он подходит к экрану и возвращает настройки к прежним.              — Многие пациенты уже отдыхают, соблюдай приличия. Пожалуйста, — мужчина застывает перед телевизором, качается туда-сюда. Продолжает отвечать размеренно и по пунктам, словно где-то спрятал список. — Дело в популярности игр на брокерских ставках. «Шоу должно продолжаться», только если оно себя окупает, — Барнс переделывает известную фразу и поворачивается к Смиту со слабой улыбкой. — Ты так не считаешь?              — Я так не считаю, поклонник Фредди Меркьюри. На ставке по теннису в злоебучем Токио можно взять больше, чем на ежегодном по холдему. Техасский показывают больше, потому что телевизионщики набивают с этого карманы. Зрителей больше. Люди привыкли. Да, дело в популярности, — Мэтт ищет сигареты, запрещённые к курению в палате, и одну выуживает из пачки. — Но среди простаков. С них всё начинается и на них кончается. Как дерьмово, что весь бизнес зависит от каких-то малозначительных тупиц, правда?              — Тебе лучше знать, — Бен присаживается на пустующую, аккуратно застеленную кровать. — Кури в окно только, нарвёшься на дымовую сигнализацию — платить штраф заставлю из собственного кармана.              — Неужели? — бандит жуёт сигарету, но не зажигает. — И давно ты, директор больнички, ссыкуешь нарушать правила? В собственной же берлоге.              — Я перерос тот возраст, когда правила нарушаешь, только чтобы их нарушать, — Барнс следит за зажигалкой в руках Смита, точно в любой момент готов выбить её всеми возможными методами. — К тому же, сигнал из больницы поступит в ближайшую службу спасения, и я не знаю, пришлют диспетчера бригаду пожарных или отправят сюда кого-то ещё.              Он достаёт из глубокого кармана чёрного джемпера телефон и привычным движением снимает с него блокировку.              — Радует перспектива внеплановой встречи с копами?              Мэтт откладывает сигарету на простыню, и его осуждающий взгляд проезжается по физиономии собеседника.              — У тебя нет вкуса к жизни. Хреновые отговорки и характер точно такой же. Мягкотелость тебя убьёт, скажу сразу.              — Хорошо, что не безрассудные идеи на почве наркотического опьянения, — цедит Барнс, изучая вечно чем-то (и кем-то) недовольного Смита. — Повторяться было бы неинтересно.              Ему улыбаются. На правой стороне лица, у кромки лба натягивается шрам — шов, оставленный врачами от перешедшей в солидную степень опасности травму.              — Ты какой-то сегодня грустный, Барнс.              — Устал, — после продолжительной паузы. — Ненавижу быть врачом временами.              — Зачем работать врачом, когда у тебя бизнес и земля в собственности?              — Дай-ка подумать... Я могу ресчленять людей, а затем продавать их за несусветные бабки на органы. Чем не дополнительный доход?              — Мой дед и то лучше шутил, Барнс. Давай уже, придумай причину, по которой тебе нравится раз в неделю носить белый халат и почему он не должен быть махровым.              — Я долго буду отходить от ассоциаций с махровым халатом, — Бен усмехается, как ни в чём не бывало, и откидывается на заправленную постель. — Больница даёт почувствовать себя человеком, а не просто... Так.              — Если так всё хорошо, тогда откуда «ненавижу»?              — Ну... Сегодня, например, пришлось подписать отказ от операции для пожилой женщины. Банк не одобрил ей нужную сумму кредита. Теперь её сердце будет день ото дня работать всё хуже, пока однажды внезапно не остановится, — Бен хмурится в бело-серый потолок. — Перед тем, как прийти к тебе, я отпустил тело восемнадцатилетнего парня из морга. У его отца собственный отель в Батон-Руж, море денег и полезных знакомств, но они оказались бесполезны перед раком в лимфатической системе.              — То есть, ты мазохист?              — Вряд ли. Я же не получаю с этого кайф.              — Но жить без этого ты не можешь. Поэтому же выбираешь мучаться. Тогда что это, Барнс, — Мэтт улыбается и даже как-то не издевательски. — Если не наркотик?              — По твоей философии, саму жизнь можно назвать наркотиком, — Бен приподнимается на локтях, чтобы видеть лицо собеседника. — Но это не так.              — О, разве не тебе знать, что жизнь — наркотик? Разве ты не видишь сумасшедшую тягу к жизни в глазах больных? Такую, что они бы рядом стоящую мать продали, лишь бы ещё пару минут, часов или дней побыть живыми, и похер, что у них там — рак или передозировка.              Мэтт обращает внимание на вскрытые карты на экране.              — Статистика показывает, что перед смертью люди чаще стремятся искупить грехи, чем набрать новые, — эмоции на лице Смита Бену важнее происходящего по телику. — Но ты бы продал?              — Идиот, — Мэтт втягивает шоколадный коктейль, который ему нельзя, из трубочки. — Я смотрел «Идиота» Куросавы, когда в 2005 ураган «Катрина» накрыл Орлеан. Я жил с мамой в пригороде, в низине. ТВ у нас не работало. Я в тот день обменял кассету на пару отцовых порножурналов. Мне понравилась история мужика в фильме. Его мысли, понимаешь, перед смертью. Про пять минут до света в конце тоннеля, и что можно дохера прожить, имей ты второй шанс. Когда мы с родителями остались без дома, я подумал, что всё это произошло в один день неслучайно, что это была проверка. Как и были проверкой все эти поганые драки за школой каждый раз. Так что я говорю, что ты ошибаешься, Бен. Скажи изнасилованным и убитым, что перед смертью они хотели бы искупить грехи, — смешок. — Ты пиздец смешной. В больницах так же: всё думаешь, пока можешь, о том, чтобы жить.              — Ты только что сравнял естественную смерть с насильственной? Логично, что во втором случае человек до последнего будет бороться, надеясь на спасение. Но когда тебе говорят, что аппарат жизнеобеспечения будет отключен через пятнадцать минут, на что ты потратишь оставшееся время? Впадёшь в депрессию, думая, как могло бы быть по-другому?              — А есть разница? Всё равно будешь думать о жизни и о том, что её было чертовски мало.              В палату пробует зайти женщина. Мэтт машет ей рукой и говорит:              — Потом.              — Что ж, всем бы твою жажду к жизни.              Бен косится на дверь, размышляя над тем, успела ли медсестра с вечерней порцией витаминов увидеть разлёгшегося на незанятой койке главу больницы.              Поднимается, расправляя вязаные рукава свитера. Из переднего кармана брюк достаёт ключи.              — Твоя тачка здесь, на парковке. Мобильник в бардачке, — он звякает связкой, укладывая её на полку рядом с телеком. — Он был уже разряжен, когда я забирал его у Томасин Маккензи пару дней назад. Судя по всему, трубку долго и упорно пытались распаролить. Даже грохнули обо что-то пару раз.              — Чудесно, блять, — вздыхает Мэтт. — Хоть не расфигачили, — говорит так, будто что-то знает, и нервно смеётся.              И мгновенно тревожится в обратную.              — Девка что-то заподозрила?              — Что, например? — Бен кажется удивлённым. — Она не поняла, откуда телефон взялся. И с превеликим удовольствием избавилась от него.              — Понимаешь, я его знаю. Он привлекает к себе таких же ебанутых.              — Да, я... Успел сделать такой вывод, — Барнс отворачивается, пряча рвущийся наружу гогот, и возвращается к покинутому ранее подоконнику. — Но не в случае с Томасин. Видимо, это была осечка. Либо, не знаю, игра?              — Осечка осечкой, но адекватные с психами не сходятся. Значит, была чер… чертовоточина.              Наконец Мэтт выбирается из койки. Он прихрамывает, но это из-за того, что голова кружится. Смит выглядывает в окно и курит.              Бен скрещивает руки и отходит к столику с медицинскими брошюрами и дневниками пациентов.              — К вопросу о чертях и червях. Зачем Мэттью ищет твоего мальчишку?              В кармане кофты начинает вибрировать телефон, и пока мужчина достаёт его, успевает пробубнить под нос:              — И какого хера не забирает, раз уже нашёл?              — Просто ты забываешь, что мир не крутится вокруг этих…              Мэтт замолкает. Какой-то голос заговаривает с Беном по трубке. В нём есть что-то, отдалённо спрятанное в черепной коробке, знакомое в прямом смысле до боли.              — Тут дело срочное.              — Конечно, Арми, — ехидная ухмылка искривляет губы Барнса в, кажется, естественную их форму. — Не звонить же, чтобы пожелать сыну спокойной ночи.              — Как ты меня бесишь…              — И не думал.              — Правильно, — что-то на той стороне шипит, возможно, так слышится смех собеседника, когда губы плотно-плотно прижимаются к трубке. — Полная хуйня получается, когда ты ещё и думаешь.              Пауза.              Бен закрывает лицо рукой.              — Хаммер... — протяжный вздох. — Чего хотел?              — Не хочешь приехать в Грэйв Вэлл?              — Ты пьяный, что ли?              — В детище своё, придурок, — чистая агрессия ощущается через трубку. — Со спецэффектами. Страшно реалистичными спецэффектами.              Думает-с.              — Музей уже закрылся. Зачем…              — …ты нахера ему звонишь?! — слышится с конца провода вместе со стуком чего-то неизвестного и всхлипом злости.              Мэтт срабатывает на звук этого голоса, как сигнализация в больнице Бена на признаки гари.              Его реакция мгновенная. Глаза будто бы выпячиваются из глазниц, щёки впадают вовнутрь, брови смещаются к переносице. Он отрывается от окна и ковыляет к Барнсу с такой скоростью, что Бен не успевает понять, в какой миг этот полукалека вырвал у него мобильный.              — Ты какого хуя ночью в музее делаешь?! — взгляд в одну точку. — Он закрылся! Взломал что ли?! Поганец!              — Ты там откуда взялся вообще, уёбок? — Арми.              — Арми, блять! — пацанёнок.              — Я сейчас приеду, гадёныш! — Смит.              — Пошёл на хуй! — опять мелкий придурок.              Барнс вырывает мобилку. Угроза, уже готовая сорваться с языка Мэтта, остаётся невысказанной.              — Выдохни, заботливый папочка, — он пятится к двери и на ходу прислоняет к уху телефон. — Это не тебе, Хаммер. Что вы там забыли вообще?              — Тебя сейчас интересует только это?              — Арми, ты сдурел?! Выключайся!              — Не дай сучонку повесить трубку! — прорывается Мэтт, дёргает сам на себе волосы и рыпается в сторону Барнса, чтобы ухватить ещё пару слов или на всякий случай вырвать-таки модный смартфон...              — Блять, — Бен закрывает ухо, к которому не прислонён сотовый, свободной ладонью и жмурится — во второй раз выказывает привычку на манер страуса прятаться от дурдома вокруг. — Уберите там за собой максимально и съёбывайте, слышишь? Не разворачивай там свою... Деятельность.              — У тебя сложилось ошибочное впечатление, что я звонил узнать, что мне делать.              — Арми...              — Ладно, — звук чего-то открывающегося. — Иди на хуй тоже.              За этим следуют гудки, распахивается дверь и Мэтт мгновенно покрывает матом медсестру, пытавшуюся войти к ним с беспокойством о перевязке. Она, конечно, не успела выговорить и слова. Смит прижимается к двери. Он уже чувствует разрастающуюся злобу вместо паники. Глаза его перестают быть растерянными, а тело под больничной сорочкой напрягается. Жилки на шее выступают. Указательный палец глядит Бену в нос.              — Что эти оба творили ночью в сраном музее? Выкладывай, ты своего дружка хорошо знаешь…              — Так же, как ты — своего пасынка, — Барнс замолкает и палату наполняет мелодия, завершающая карточные соревнования. — Хаммеру могло ударить в голову, что угодно. Просто любая связная или бессвязная цепочка мыслей, и вот он уже уверен, что, если не трахнет твоего малыша в закрытом музее всем назло, этот мир разорвётся к чёртовой матери.              Бен мозолит взглядом титры с пёстрыми логотипами спонсоров прошедшего шоу и выключает экран.              — Логика Тимоти не работает в такт с Хаммеровской случайно?              — Ты про логику спермотоксикозного подростка?              — Скорее про необходимость постоянно испытывать острые ощущения и маневрировать на краю пропасти. Но твой вариант мне тоже нравится.              — Блять, — Мэтт прикладывает ладонь ко лбу. — Мы серьезно сейчас будем их обсуждать? Слушай, — он приближается к Барнсу и воздух прыгает ему за щель на спине и бежит по ногам. — Нужно гнать за ними, пока не удрали!              — Им некуда бежать, успокойся, — ни один мускул не дёргается на гладком лице, демонстрируя полное равнодушие Барнса к проблеме. — Хаммер по уши погряз в Грэйв Вэлле. Тимоти твой живёт вместе с ним. Вылечись до конца и приезжай за ним в любой момент.              — Да, — задумчиво протягивает Мэтт, словно он только что принял решение, о котором пожалеет. — Теперь я знаю, что делать.              

***

      

Некоторое время спустя в тот же день Полночь

      Тимми послал его прямо и своим поведением тоже.              Он вышел из душа, встряхнув полотенцем, тогда как ещё одно было у него на талии. Мелкий помыл свою измазанную в грязи кудрявую голову.              Возле постели он сбросил полотенце со своего тела, второе из рук — туда же в кучу. Перед кроватью. Он, видимо, захотел быстро одеться во что-то сухое, но, распахнув шкаф Арми и провозившись там с минуту, достал только спортивные штаны, которые даже закатывать под свой рост не стал, и так и лёг в них под одеяло.              Хаммер подумал, что мальчонка благополучно отрубился ещё в полёте.              С минуту гипнотизировал торчащие лопатки в низовьях подушек и почему-то сопоставлял их с бельём на полу.              Вроде как что-то не так...              В итоге выдохнул, решительно захлопнул ноут и отправился в ванную.              Душ принимал наскоро: доведёнными до автоматизма движениями почистить зубы, намылить тело и голову, расслабиться под тёплыми струями, вместе с водой отпустить усталость и напряжение от сегодняшнего дня, приоткрыть дверцу и протянуть руку к крючку, нащупать там знакомое махровое...              Хаммер открывает кабинку почти до середины в слабой надежде, что его полотенце валяется где-то в пределах ванной...              Нет, конечно, нет, блять, его было намотано на кое-чью кудрявую башку и сброшено затем пачкаться на пол.              Арми морщится, когда мокрой пяткой с чавканьем и ужасным чувством скользкости опускается на холодную плитку. С тела тут же бежит вода, как будто он не купался, а таял.              Мужчина старается принять непринуждённый вид, вышагивая из душа нагим и отвратительно мокрым. Ноги тут же собирают мельчайшие соринки. Он старается их игнорировать.              Сцапавшая без предупреждения оба полотенца персона беспечно пыхтит, положив вьющиеся сильнее обычного кудри под локоть.              — Мог бы и сказать, что полотенец в ванне больше нет, — бурчит Арми, с грохотом открывая дверцу шкафа-купе.              Сперва Тим молчит. Можно подумать, он за что-то собрался объявить Арми бойкот. И всё же говорит:              — Ты справился и без этого.              — Ладно, слушай, — Хаммер с наслаждением стирает влагу с лица, волос и шеи, временно замолкая. — Извини, я конкретно испоганил наше первое свидание своим поведением, выбором места и всей прочей хернёй.              Он хмурится, пока натягивает на задницу боксеры и думает, что добавить в своё оправдание.              Ничего лучше не находит, чем:              — Мне серьёзно жаль, Тим.              — Арми! — мелкий на него орёт, как будто просьба простить подействовала не знакомой анестезией, а растаявшим льдом к ушибу. — Ты продолжал меня трахать, когда упал труп, и лучшее, что смог потом придумать — это позвонить своему бешеному любовнику, как будто это первое, что делают в таких ситуациях!              — Даже интересно, — Арми сосредоточивается на завязках спортивных штанов у Тима, хотя то и дело бросает на самого мальчишку хмурые предостерегающие взгляды. — Я хочу услышать твою версию развития событий после того, как девчонка грохнулась из своей стойки в коленно-локтевую.              — Можно было остановиться.              — Ох, да. Может, тогда извиниться, что меня дико вставило держать тебя в руках посреди этого зала страшилок?              Тим издаёт долгий жалобный звук, после чего с головой накрывается одеялом и поворачивается к Хаммеру спиной. В ответ Арми раздражённо шипит под нос что-то ругательное и спешит улечься рядом с мелким.              — Не замыкайся, — он кладёт руку на талию Тимоти, пододвигая его к себе. — Расскажи, что там сейчас происходит в твоей голове?              Губы утыкаются в тёмную макушку без намёка на пошлость.              Хаммер чувствует грудью, как у Тима подскакивает и опускается сердце, как тяжело он дышит и протестно что-то мяукает. В конце концов, он поворачивается, весь спутанный одеялом и отплёвывающийся от собственных волос, к Арми.              Мальчишка его разглядывает с каким-то невозможным требованием, а его пальцы сжимают постельное бельё.              — Почему мы не вызвали полицию, Арми?              — Я думал, это понятно, — шершавая ладонь мужчины ложится на судорожно сжатые руки Тима и заботливо гладит выделяющиеся хрупкие пальцы. — Как думаешь, кого из нас двоих, незаконно проникших ночью в музей и по счастливой случайности обнаруживших там труп, стали бы подозревать первым?              Мальчик отклоняется от, казалось бы, очевидного ответа. Его глаза мягчеют от поглаживаний. Он смотрит туда, откуда по его худому тельцу разносятся горячие волны удовольствия.              — Почему тебя так волнует Скарсгард? Ты даже не видел нас вместе.              — Ни дня ещё не проходило, чтобы этот хрен не озвучил определённый список фамилий, — Арми откидывается на подушку, растягивая губы в виноватой улыбке. — И всё чаще эти студенты приходят на кафедру в поисках профессора, чтобы, как они говорят, «уточнить время консультаций». Напрашиваются выводы...              Хаммер выпутывает пальцы мальчика из пододеяльника и накрывает ими собственные нос и рот. Прикусывает там чувствительную кожу.              — Понимаю, что веду себя, как ревнивый дурак, но когда он в очередной раз заводит песню о тебе, хочется разбить самодовольное лицо ублюдка о ближайший косяк, — ладонь быстро становится горячей и влажной от постоянного дыхания, и мужчина высвобождает нос, чтобы глотнуть свежего воздуха. — Ты — мой. И я не стану тобой делиться.              Тимми зарделся до ушей. Это было как раз тем зрелищем, которого не хватало в лесу, когда их окружала тьма. Мальчишка пытался не смотреть на Арми и теперь отвлёкся на цветовую пустоту белых простыней.              — А что насчёт моих друзей?              Хаммер мягко смеётся. Обнимает Тима за шею, призывая уложить лоб или подбородок себе на грудь.              — Так уверенно возвёл в этот статус всех троих? — Арми пробегается по бокам Шаламе лёгким поддразниванием. — Друзья — твоя личная зона комфорта. Нравятся они мне или нет, это ничего не изменит.              Укладывается-таки подбородком на грудь. Шершавые губы скользят по коже.              — Но тебе же не нравится мной делиться.              — Это грязная провокация, — шёпотом.              — Ты сам это сказал.              И тут Тимми царапает его сосок.              — Ладно, я... Не чувствую от них угрозы, — Арми аккуратно цепляет засохшую корочку на нижней губе Тимми. — Разве что эта девушка... Как её, Коулман? Зендея, точно. Это она всех сканирует взглядом, как чёртов робот?              — Ага. Это у неё врождённое. И она занята. Ты её не любишь?              Чем больше Тим двигает губами, тем стремительнее отрывается корочка с губ, оставляя бежать на одном месте кровавую каплю. Тимми её слизывает.              — Да, и я счастлив, что не должен её любить, — почти высохшая кучеряха накручивается на указательный палец мужчины. — Не завидую человеку, с которым эта девушка будет... Встречаться.              Тимоти хихикает. Даже непонятно — от слов Хаммера или от того, как он же играется с волосами мальчика.              — Арми, — зовёт мелкий расстроенно. — Я всё ещё не могу забыть, что было в музее, но… Какого хрена ты нёс на озере? — Тимми давит на бицепс соседа-любовника, прощупывает его, будто размышляет, хочет он отодвинуться или придвинуться. По крайней мере, Тим по-прежнему избегает смотреть на него. — Что я лгун и никто. Зачем тогда всё, что у нас есть?              — Не воспринимай всерьёз мои слова, когда я пьяный, хорошо? — мужчина ловит мальчонку за подбородок, заставляя посмотреть на себя. — Вообще, смотри не на слова, а на действия. Я с ума схожу рядом с тобой, ничего и никого не вижу, нервы накаляются до дрожи. Неужели не замечал?              — Замечал, — подтверждает Тим, явно заворожённый.              Он забрасывает свою ногу Арми на бедро.              Какой-то ни то кислый, ни то уставший.              — И всё же не говори мне больше таких вещей, — выдавливает Тимоти. — Потом с тобой не хочется общаться.              — Хорошо, — шепчет Хаммер, стискивает мелкого в объятиях и забавно морщится от щекотки в носу. — Как ты сейчас? После всего случившегося?              Руки Тимми приходят в движение и обнимают Арми своей кукольной худобой.              — Я согрелся. И ты рядом. Но я нервничаю из-за музея.              — Я тоже, — мужчина прикрывает глаза, наслаждаясь близостью юного тела.              Подмывает подтолкнуть Тима под задницу, усадить на себя и как можно скорее овладеть этим созданием. Наполнить собой его чувства, эмоции, мысли. Отдаться простым человеческим ласкам. До утра.              Утром в Грэйв Вэлле узнают о новом убийстве. Утром на почте появится новое письмо от Макконахи. Утром Арми нужно будет в очередной раз посмотреть в глаза родных, убитых внезапной потерей близкого человека.              Он ещё никогда так сильно не ненавидел ближайшее будущее.              — Как думаешь, — кончиком ногтя Хаммер ползёт по голой спине Тимоти: от шеи к пояснице. Останавливается у самой резинки штанов и держит путь обратно. — Кто их всех убивает?              Тимоти задумчиво молчит. Или в наслаждении.              Подползает к Арми и просовывает своё колено между его ног.              — Думаю, это делает кто-то «свой».              — Да. Кто-то, кто смог после закрытия зайти в здание вместе с девушкой и выйти тем же путём, — Хаммер гладит мальчику шею, ненавязчиво разминая затёкшие мышцы у ключиц. — Что думаешь, бывший работник музея?              Мелкий улыбается и коротко хохочет, слюнявя Арми плечо. Тимми перекатывается и ложится на Хаммера сверху.              — Ты так часто спрашиваешь, что я «думаю». Раньше такого не было.              — Тебе это не нравится?              Рука слишком правильно ложится на талию и вжимает хрупкое тело в себя.              Они как будто дразнят друг друга. Или растягивают момент. Тот самый момент, когда слишком вкусно, чтобы просто утолить голод и съесть друг друга за раз без остатка.              — Нравится. Я поэтому замечаю.              Тим ведёт пальцем по носу Арми, повторяя его красивый контур.              — Я думаю, что «своему» легко войти в музей. Ему легко остаться незамеченным. Ты ведь не считаешь, что убийца то и дело ездит с места на место?              — «То и дело» — это раз в четыре месяца? А до этого года вообще тринадцать лет назад, — Хаммер закрывает глаза, реагируя на ласку, подаётся тазом вперёд и трётся об уложенное между ног бедро мальчика. — К тому же, внутри музея это случилось в первый и, что-то мне подсказывает, последний раз.              — Почему?              Тимми двигает своей ногой — отвечает на выразительное движение Арми, и палец мальчика перетекает с кончика носа на чувствительный губной желобок.              — Не знаю, — горячими ладонями Хаммер проходится по голым бокам маленького любовника, чтобы за них же дёрнуть его вверх, ближе к своему лицу. — Лодка в озере, холм на берегу, музей с экспонатами трупов... — мужчина оставляет целомудренный поцелуй на подбородке нависшего над ним парнишки. — В этом году он не повторялся.              Арми замечает, что Тимми ушёл в себя. В который раз. Мальчик лежит на нём, уже вытащив свою ногу из плена его бедёр и теперь положив обе по бокам от Арми.              Сорванец напевает сегодняшнюю песню.              Тимоти закрывает мужчине глаза ладошками и с ленцой целует его. Давит сверху своим телом, и Арми чувствует на животе вес восставшего члена Тимми. Он говорит:              — Наверное, убитые не заслуживают храма. Места, где они бы встретили свою участь. Каждый где-то за что-то платится.              Язык Тима неугомонно проникает в рот Арми и наполняет его длинным стоном.              Хаммеру кажется, что он от этого звука задыхается. Умирает. Восстаёт, на хер, из пепла.              Он получает эстетическое удовольствие, пока сминает мягкие полушария, спрятанные за ненадёжной хлопковой тканью. Стаскивает её вниз. Ровно на столько, чтобы удобно было пройтись ребром ладони между ягодицами.              Давит голодный рык.              Отрывает мальчика за волосы от своих губ и усаживает его на живот.              — Я обманул бы тебя, если бы сказал, что такая философия меня не пугает.              Он помогает Тиму стянуть с колен штаны. Ловит за освободившуюся от одежды лодыжку. Трётся щетиной о босую пятку и вгрызается в местечко под пальцами на ступне.              Тимоти чуть не сваливается. Он выдаёт далёкий от стона писк, но по-прежнему ещё сексуальный — звук, который принадлежит только его лёгким, его голосу, его губам. Его вздымающейся груди с выделяющимися в центре рёбрами.              Крохотные соски затвердели.              — Мне кажется, тебя заводит то, что пугает, — щебечет мелкий.              Тимми играючи скользит ладонью под трусы Арми, ощупывает жёсткий от волос лобок и наливающееся кровью мужество.              — Сейчас меня заводишь ты, — лепечет Хаммер.              Мужчина чувствует, как твердеет. Как мальчишка с растущей уверенностью и авантюризмом доводит его до состояния третьего, сука, за ночь возбуждения. Как оголяет головку с чистой невинностью в лице, как наклоняется к ней с разборчивым толком, словно в замедленном порнофильме при добротном бюджете, как уже почти-почти касается там своими ранимыми губами… Как по-садистски останавливается и смотрит на Арми лисёнком.              И дует.              Хаммер болезненно морщится.              — Тим...              Хватит баловаться и возьми его по самые гланды, блять!              Да.              Нет.              Арми сдерживает гнев. Гладит мальчика по выступающим позвонкам. И тянет. Вверх. На себя. Сколько святой простоты… Задушить бы.              Приподнимается, чтобы быть с мелким лицом к лицу. Вспыхнувшие на носу и щеках веснушки обводит с почти родительской любовью.              Почти...              — Я хочу, чтобы ты сел на мой член. Сможешь?              — Я все ещё растянут, будто ты только что был во мне, — хвастливо. — Смогу.              Мальчик разглядывает его покорно и счастливо.              Он решительно и в то же время мягко возвращает Арми спиной на постель (чтобы покрасоваться перед ним своим потрясающим естеством ещё раз, без вариантов). Затем встаёт на четвереньки (в одну из самых охуенных поз, в которых его невозможно не хотеть трахнуть каждые полтора дня), шатается на согнутых коленках и выдвигает ящик прикроватной тумбы. На самой поверхности, на трёх папках и ежедневнике, лежит смазка.              Хихиканье раздаётся сверху. У Тима от этого трясутся плечи, пушистые кудри и капающий член между ног.              Он вспомнил.              Он точно вспомнил, как они покупали эту смазку в аптеке. Как Тимми побежал за Арми, хотя Хаммер попросил его остаться в машине. Как Тим лепетал ахинею про свою полную заинтересованность в процессе покупки и… Вообще в любом процессе.              Этого сумасшедшего нельзя пускать в секс-шоп.              Он возвращается на живот Арми. Смазывает себя изнутри, ноет в процессе от посекундного отсутствия в нём члена и, наконец-таки, обильно наносит лубрикант на Арми.              — Не выходи из меня, когда кончишь. Я хочу всю ночь быть с тобой. Хочу, чтобы ты почувствовал, — Тим кладёт руку на двигающийся кадык Хаммера, сам насаживается на всю длину. — Как завтра тебе будет без меня тоскливо весь день…              Мужчина, не сдерживаясь, подаётся бёдрами, забираясь в самую Тимовскую глубину. Держит мальчишку за ключицы, будто бы созданные для его пальцев. Не даёт Тимоти пошевелиться и просто тащится от обволакивающей тесноты вокруг себя.              Дыхание сбивается, хотя активных действий от Арми пока ровно ноль.              Пока.              Он дразнит подушечкой большого пальца уретру Тимми и слышит желанное недовольное хныканье.              Конечно, Тим ведь любит по-другому. Ему нравится, когда плотно сжимают вот здесь, чуть выше головки, и быстро-быстро долбят в сторону паха.              Парнишка нетерпеливо елозит на месте в отместку, и внутренности Хаммера скручивает в рефлекторном предвкушении.              — Я буду успокаивать себя мыслями, что один мальчик не может спокойно присесть на свою растраханную задницу, — Арми тянет мелкого за плечо, призывая двигаться, и первый толкается тазом вверх. — Компенсация такая, не против?              Тимоти садится и поднимается на его члене под требовательно-ласковое давление пальцев у своей шеи. Он едва ли не закатывает глаза, меняя скорость проникновения.              — Если скажу, что против, ты сейчас прекратишь и споёшь колыбельную? Арми! — мальчишка насаживается на него резче и с шипением. Мордашка больше не расточает почтительное подобострастие; обижен. — Бери и не спрашивай.              Мальчишка корябает ему до появления розовых полос грудь.              Препод увлёкшиеся игрой ладони ловит и удерживает в своих.              — Мне нравится… — он заставляет Тима почти улечься на себя. Впивается в упругую задницу, чтобы удобнее было проникать во влажную, сейчас расслабленную и такую податливую дырочку. — Ты подумал, что я спросил разрешения трахнуть тебя?              — Я…              Мальчишка затыкается. Арми попадает именно туда, куда нужно, и мелкий рвано стонет — так, будто с каждым толчком Хаммер намеренно не даёт ему закончить.              Тимми хватает на обрывистое и не такое смелое:              — Да…              Мгновением позже Арми держит его за горло и бессовестно насилует Тимовы щёки, язык и зубы.              Объятия крепкие, почти удушающие. Маниакальные, наверняка. Хаммер из таких пытался бы истерически вывернуться, но этот долбаный псих только трётся о живот Арми до офигевания твёрдым достоинством...              — Не знаю... Каким... Ты меня… Больше заводишь, — паузы между словами — лучший свидетель приближающегося оргазма. — Вредным и колючим... Или... Таким...              На последнем слове он замирает, войдя до конца.              Укус-засос-поцелуй в плечо.              Это охуенно. Это, блять, просто охуенно.              Тимми смертельно тесный, весь мокрый, пахнет собой (то есть совершенно фантастически), скулит что-то жалобно, неразборчиво. Из него исходит дух.              Он водит языком там, где лежит его лицо, опасаясь соскользнуть с члена Арми и возвращаясь сразу на своё место, если его покидают хотя бы на опасные чуть-чуть.              Перед тем, как кончить, мальчик вовсю сжимается, бёдрами тоже обнимает вплотную и тянется к губам Арми, затем — назад, размазывая чудовищную липкость на их животах.              Он изливается, не прикоснувшись к себе. Он изливается, закашлявшись — от того, что подавился воздухом и не смог прийти в себя. Спрятав лицо в плече от неловкости.              — Внутри так горит, — Тимми прикладывается щекой к обслюнявленному месту. — Такой кайф… Арми!              Мальчик припадочно кричит-молит.              Хаммер пятернёй зарывается в мокрые пряди, порываясь прижать голову мальчонки ближе и притушить его бурную реакцию.              — Ты должен мне кое-что, — слышно от Тима.              — Всё, что захочешь.              — Купи мне пробку.              Арми давится смехом. Но когда поднимает мальчика за подбородок и смотрит в глаза, необычайно суров.              — Постоянно с ней ходить хочешь?              Налипшие на ресницы слёзы мужчина стирает ладонью.              Тим презабавно закусывает нижнюю губу и склоняет голову набок.              — Возможно!              — Я, конечно, считал эту затею немного... Странной, — Арми откидывается на подушку, изо всех сил старается не шевелиться, чтобы случайно не выскочить из Тима. — Может, сходим в секс-шоп вместе?              — «Считал»? — цепляется Тимми. — То есть ты уже думал об этом, но ничего не сказал?              Ноготь указательного пальца упирается в горло, как лезвие ножа.              — Возможно, — мужчина выгибает шею и тычется носом в выступающие костяшки. — Как-то не в тему приходилось.              — Ах ты…              Тимоти растрёпывает ему волосы, непослушно чешет щёки и со злобным восторгом кусает за сосок.              — Как мне это понимать?              Арми смеётся. То ли из-за такой живой обратной связи на его слова, то ли потому, что никуда не может деться от азартных пальцев и несдержанных зубов.              — Никак не понимай. Лежи молчком.              Липкие подушечки обводят контур губ Арми, по-шальному мажут в уголок и пытаются пробраться к языку.              Их тут же прикусывают. Не больно, но достаточно для того, чтобы мелкий инстинктивно отдёрнул руку.              Хаммер щурится. В глазах зажигается голодный огонь.              — Я один раз предлагаю.              — Хорошо, мы пойдём, мы пойдём, — мальчик приподнимается, чтобы ему было удобно собирать на пальцы собственную сперму, слизывать её и подносить Арми ко рту. — Только не дразни меня больше.              Бесстрашный парнишка.              Мужчина забирает очередную порцию семени с подушечки, на которой виднеются отпечатки его зубов.              Восхищается, блять, Тимом. Этим безумным коктейлем из раскованности, наивности, хитрости, прямолинейного упрямства, красоты... Восхищается его вкусом на языке и ощущением горячей задницы вокруг своего члена.              Низ живота снова скручивается в предвкушении.              — Не дразнить? Ты о чём? — уточняет Арми и гладит Тимми по выпирающим коленкам.              — Не повторяй за мной! Как когда я сказал «возможно» и ты решил использовать это против меня!              Мелкий смотрит на него во всей серьёзности при всей детской придирчивости к словам. Хаммер мягко улыбается. И бесцеремонно, в противовес сам себе, стискивает ягодицы мальчика.              — Это популярное выражение, Тим.              Арми осторожно дёргается. Последовательно. Стояк обхватывают мягкие стенки.              — Причём не только на нашем языке.              (В конце концов, не этого ли ждал Тимоти, когда просил не выходить из него всю ночь?)              — И вообще, я думал, это ты за мной повторил.              Мальчик зажмуривает глаза и с подозрением фыркает. А вот от увеличения тяжести внутри себя — прыскает. Практически не двигается. У него только дрожат руки, когда он перемещается на Арми немного выше и скользит вверх по его члену.              — Неправда.              — Твоя взяла, — мужчина умилительно щёлкает мальчика по кончику носа. — Ты не устал?              И, не дождавшись ответа, переворачивает мальчишку на спину.              Тимми сглатывает и обманчиво сонно качает головой. Дрогнет от холода, налетевшего на запачканный живот. Неуклюже укладывает пятки на поясницу Арми.              — Я хочу кое-что сказать.              — Только не делай вид, что тебе нужно для этого моё разрешение.              Арми склоняется над парнем. Руки ставит с двух сторон от разметавшихся по подушке волосам.              Ждёт.              — Тот запах в музее. Ты сразу его почувствовал?              — А ты?              — Я первый спросил.              Тим хмурится и сопит.              Из груди вырывается нервный смешок, и Хаммер, страдальчески закатив глаза, выходит из мальчишки, тут же падая рядом. Морщится — кожу неприятно холодит влажная от пота постель.              — Умеешь ты выбрать момент, Тимми, — он косится на спадающее возбуждение и находит в дебрях пододеяльника тонкие пальцы парнишки, переплетает их со своими. — Я понял, что это — не просто экспонат, когда различил среди всех великолепных ароматов того места человеческий. С мертвечинкой.              Мальчик на его прикосновение раздражается.              — То есть ты не сразу учуял кровь? Или сразу?              — Что значит "сразу"? — мужчина зеркалит реакцию Тима, но руку не разжимает. — Как только до меня дошло, чем пахнет, я сказал тебе об этом.              Тимоти на него оценивающе-недоверительно смотрит, пристально так, и отворачивается, утыкаясь в свою грудь подбородком. Его зрачки блуждают по дому и останавливаются где-то на потолке.              — Мне кажется, — Тимми сводит брови. — Что я сразу понял, чем пахнет.              — Тебя это беспокоит?              — А тебя нет?              — Если честно, то... — мужчина замолкает, выпуская руку мальчишки, и поворачивается к нему, опираясь на локоть. — У тебя был неприятный опыт с этим?              Зелёные глаза в шоколадных крапинках косятся в сторону, к зеркалу, с висящей на нём футболкой. Оно отражает малую толику того, что виднеется в окне: непроходимую черноту из леса веток. Тимми долго туда смотрит, не оставляя Арми попытки себя понять — лицо укрывают кудри — и единственными признаками жизни становятся зашевелившиеся ноги. Будто бы он хотел встать и...              — Нет.              — Тогда не заморачивайся.              Препод не сводит пристального взгляда с вновь погрузившегося в себя паренька. Тим мягко говоря странно реагирует на кровь. Он буквально орёт, что у него есть какая-то тайна.              Но у кого их нет?              Арми натягивает стянутые ниже колен трусы и решительно поднимается на ноги.              — Пойдём, покурим. Сейчас ты реально слишком много думаешь, Тим.              — Не хочу.              Вредина.              Мужчина ломается. Желание затянуться сжимает внутренности гадкой старушечьей рукой, и в первом порыве он хочет по-быстрому зарядиться никотином и вернуться к Тимоти.              С другой стороны, владелец очаровательных кудрях, когда дуется, становится слишком похож на озлобленного енота. И это так мило, что уходить сейчас кажется кощунством.              Арми плюхается обратно, пружиня матрас, и подползает к мальчику. Тычется лбом в бок.              — А чего хочешь тогда?              Тимоти по своему обыкновению, без ясной на то причины, из льдинки превращается в искрящийся костёр. Он глубоко дышит, стоит Арми его коснуться. Какое-то волнение под его кожей застывает и не даёт отвести глаза от своего любовника.              — Мороженого.              — Неожиданно, — мужчина усмехается и, приоткрыв рот, ведёт зубами по мягкому животу.              Хочет укусить и оставить после себя синюшные синяки на молочном боку, но держит себя в руках.              Не сегодня.              — Какое мороженое ты хочешь, Тимми?              Живот мальчишки учащённо поднимается и опускается. Кожу захватило предвкушение.              — Не знаю, — ответ для отговорки. — Почему ты спрашиваешь?              — Поеду и куплю тебе его.              Арми проводит по выпирающим рёбрам Тимоти языком, как нельзя лучше демонстрируя, на какое мороженое согласен он сам.              Скулёж доносится из сомкнутых губ Тимми. Он не спешит заговорить. Гуляет своей рукой по его волосам, по отросшей щетине и векам, которые прикрылись, когда мягкие пальчики решили по ним пройтись и немного надавить на глазные яблоки. Тимоти выглядит магически прекрасным сейчас — обессиленным.              — Я очень хочу сливовое. Но оно редкое, Арми…              Плечи Хаммера трясутся. Он смеётся.              — Я видел такое в «Роббинсе», но для него придётся ждать утра.              Мужчина поворачивается на спину и укладывается затылком на Тима. Завтра напоминает о своём необратимом наступлении, напряжённо давя на виски.              — Пойдёт? — косится на мальчика. — Хотя, знаешь, мать запрещала нам с сестрой есть покупное мороженое, только домашнее, сливочное, с какой-то там строго высчитанной пропорцией сахара, — Хаммер хохочет. — Мы добавляли туда всё сладкое, что удавалось достать контрабандой.              Арми поднимает лицо, подставляясь под ласковые прикосновения Тимоти.              — Я о том, что на круглосуточной заправке точно есть обычный пломбир и сливовый джем.              — У тебя есть сестра?              Тимми гладит его по лбу.              (И не слышит, блять, его предложения)              — Ага, — как можно более равнодушный ответ и полуулыбка. — Я всё-таки пойду покурю.              Садится и тянется за скомканными у изголовья штанами.              — Подумай о мороженом. Или давай спать.              Мальчонка ему заинтересованно кивает. За пару мгновений его взволнованные глаза утратили свой свет, и вот Тим снова оглядывает закрытое окно, рассматривая там то, чего Арми не видит.              Свои ладони Тимми складывает на животе и отпускает Хаммера необъяснённым невниманием на все четыре стороны.              Мужчине кажется, что он совершает непростительную ошибку, когда не сдерживает нервный оскал. В пару движений натягивает спортивные джоггеры и рыпается от кровати прочь. Слишком резко, чтобы это показалось случайным, но для того, кто выглушил бутылку ви́ски и следом залил вином — допустимо.              Он бьётся ногой об стол, наклонившись за зажигалкой. Пластиковая сука выскальзывает из рук и звякает металлическим огнивом о лакированную столешницу. Хаммер зубами вытягивает из брошенной здесь же пачки сигарету. Крепко сжимает её челюстями, так, что чуть не откусывает пятнистый фильтр. Словно бы это должно помочь ему припугнуть самовольно горящую тварь.              Вторая попытка проходит успешнее.              Арми чиркает колёсиком, наплевав на собственное табу курить дома. Первая осечка, следующая...              Он вертит упрямую дарительницу очага между пальцами, трёт в ладонях... Отогретая и приласканная леди с пробного же нажатия выдаёт яркий огонёк, за которым следует глубокая затяжка.              Нос заполняет ставший приторным запах никотина. Божественно.              Отбрасывает ненужный теперь кусочек пластика за спину. Двойной треск оповещает, что тот ударился об стену и благополучно куда-то приземлился.              Арми распахивает входную дверь. Разум заполняет свежесть ночной улицы после грозы. Здесь, на окраине полудохлого городка, когда напротив стоит заброшенный дом, рядом с ним кое-как держатся своды разрушенных складов, а по правую руку темнеет сплошная лесополоса в шесть километров длиной, начало новой жизни — жизни после бури — ощущается гораздо пронзительнее.              Сквозь гостеприимный озон проступает нежный, почти родной сладковатый аромат кожи, в моменты сексуальных утех дополняющийся чем-то пряным, захватывающим всё внимание и воображение...              Это Тим пахнет Грэйв Вэллом или Грэйв Вэлл — им?              Хотя какая, к чёрту, разница?              Хаммер достаёт из кармана телефон. Находит знакомый номер.              Привычно касается зелёной трубки.              — Аппарат абонента выключен или находится... — который год подряд сообщает равнодушный диспетчер на том конце провода.              Похуй.              Уже похуй.              Он в пару касаний удаляет абонента из списка, и ветки в лесу шелестят... В поддержку?              Опять поднимается ветер. Арми чувствует на щеке холодную каплю и поражённо её стирает. С успокоением поднимает лицо ввысь. Понимает, что это — всего-навсего дождь.              Затягивается дымом. Густым, забивающим лёгкие горечью до отказа, как нельзя лучше дурманящим голову. То, что нужно.              Пальцы начинают дрожать от желания занять их чем-то живым. Кем-то.              Кем-то, кто послал его вместе с его готовностью смотаться ночью в магазин на хер. Или что хотел сказать Тим словами о сливовом мороженом?              Готов ли Арми вскрыть магазин, чтобы достать для него порцию редкого лакомства?              Ведь сам же бросился бы останавливать его и призывать к адекватности, если бы Арми собрался за ним.              А он ведь почти собрался...              Хаммер улыбается авантюризму, расправившему ему сейчас крылья за спиной. Почти как у ангела.              Он хмыкает. Отчётливо видит второй вариант развития событий — где Шаламе равнодушно отвечает, что уже не хочет никакого мороженого, когда Арми протягивает ему три спизженных шарика.              Почему три? Может, весь контейнер? Нет, он попытался бы оставить своё присутствие в магазине мороженого незамеченным и взял бы только несколько порций. Зачем лишние проблемы?              Окурок шипит, окунувшись в скопившуюся под порогом лужу. Мужчина расправляет плечи и только сейчас замечает, что стоит без футболки. И что вокруг прохладнее, чем хотелось бы.              Он спешит зайти в дом и, закрыв дверь, прислоняется к ней спиной. Улавливает перепад температур на коже, как давят душные стены с мебелью и потолком, как страх запертого в клетке зверя заставляет сознание оцепенеть.              Ненадолго.              Шорох постельного белья и показавшаяся из-под одеяла розовая пятка успокаивают. Арми не один.