Воробьиная ночь

Тот же день, то же время То есть, пятница, 13 сентября 2013 года

             Одеяло обнимало его руки и забилось между ног. Сам он лёг на бок и скрутился в рогалик. Кожу, особенно внизу, пощипывало от жара. Он не был ни приятным, ни противным. Он просто был, и Тимми никак не реагировал на то, что тело пыталось ему сказать.              Мальчик закрыл глаза, когда Арми залетел в дом. Надеялся, что старший не заметит этого подыгрыша ситуации. Ему очень не хотелось, чтобы Арми на него набросился с руганью и попытками разоблачить.        Поэтому он посильнее зажмурился и затем расслабил веки, будто бы прогнал что-то зачесавшееся внутри далеко-далеко, туда, где чудовища беспокоят кого-то другого.              Хмыкнул.              Это тоже попытка спародировать сон. Все так делают — сопят или храпят, погружаясь в таинство сна. Кто-то, например, говорит вслух.       Лили заметила, что иногда он, Тимми, постанывает в бреду и звучит как-то жалостливо.       Тимоти осмотрелся.       Арми крутился у стола. Не глядел на «спящего» Тима. Улыбался, как помешанный, и это разозлило Шаламе больше, чем непослушание Хаммера. Ведь, скорее, и улыбка была своего рода издевательством, тем же непослушанием, только в иной форме.       Разжиматься в нормальную позу для сна не хотелось из злости. Тимоти молчал и таращился, подобно бестолковой рыбе. Дышать было нечем из-за притянутого к носу одеяла. В конце концов, Тимми не выдержал, что Арми притронулся к кофе, которое обычно Тим готовил ему.       — Иди в кровать!       Мальчик не сразу узнаёт свой голос. Однако же это может быть только его голос, потому что губы у Арми сомкнуты. Жестяную банку с зёрнами он держит в руке.       Трясёт ею в воздухе, задумавшись. С грохотом ставит на стол и сдирает мягкую крышку. Бесшумно оказывается на другом краю кухни и щёлкает кнопкой чайника. Тот сразу начинает шипеть.       Хаммер поворачивается к Шаламе и опирается на один из ящиков спиной.       — Не хочу, — говорит шёпотом, так что сквозь ор чайника его почти не слышно, и усмехается.       — Пожалуйста, — добавляет Тимоти раздражённо-умоляюще.       Брови сведены.       Мальчишка приподнялся на локтях. Волосы сбились на левую сторону.       Обжаренные зёрна насмешливо медленно приземляются на дно кофемолки.       — Чёрт побери, оставь кофе и иди сюда!       Бесконечное количество мгновений спустя фигура Хаммера всё-таки оказывается рядом. Он садится на край, с той стороны, где лежит Тимми, опускает руку возле его головы, нависает над ним мощным торсом.       — Ну и что ты злишься?       Тимми хватает этого умника за щетинистый подбородок.       — Я просил тебя не уходить, а ты ушёл. И ещё я готовлю тебе кофе. Не делай этого без меня.       — Мне хотелось согреться после улицы, но не беспокоить тебя, — Хаммер отвечает только на последнее и выворачивается из его пальцев. — Это плохо?       — Да!       Тим дёргает Хаммера за шнурок на штанах и понимает, что уже наполовину вытянул его из резинки, и тут же решает: вытянуть, ударить… И ударить снова. И снова.       Достав шнурок, бьёт им Арми по плечу. Дважды.       Ударил бы и больше, только вот Хаммер той самой рукой, которая пригрелась недалеко от Тимми на подушке, перехватывает его ладонь с импровизированной плёткой и через силу прижимает к постели. То же самое Арми делает со вторым запястьем.       Распинает его, и Тиму кажется, что голубые глаза мужчины становятся чёрными.       — Что "да"?       — Плохо, что ушёл пить кофе. Ты вообще не должен был уходить.       Дальше из Тимми прорвалось, как из рухнувшей плотины:       — Я попросил тебя не выходить и ты все равно вышел! А потом из дома сгинул, — буравит паренёк. — И ещё ходишь такой из себя довольный и спрашиваешь, почему я злюсь! И какое мороженое посредь ночи? Ты псих?       — Ты истеришь на ровном месте и спрашиваешь, псих ли я?       Тимоти оскорблённо поджимает губы. Его расстраивает не то, что Арми перекидывается с ним клеймом «псих», а то, что он его совсем не понимает.       — Я только об одном тебя попросил, — клянчит Тимми.       Пальцы сами собой собираются в кулаки. Думает, что если чего вдобавок Арми скажет неприятного, то вырвется.       — Ты дуешься за то, что я из тебя вышел, когда речь зашла о мёртвой девке, которую мы повстречали этой ночью, и захотел покурить?       — Да! — кричит-вопит-огрызается Тим и рыпается на свободу. — В музее она тебе даже не помешала кончить! Так в чём проблема?!       — В том, что это не считается. Я был на эмоциях!       — Теперь всегда так оправдываться будешь? А, ты же теперь и на пьянство свалить всё можешь…       Арми закрывает глаза и качает головой в неверии.       — Остановись, — он сглатывает, плечи поднимаются от глубокого дыхания. — Что ты ждёшь, чтобы я сказал, Тим? Извинился за то, что не исполнил твоего желания быть вместе всю ночь? Окей.       Мужчина резко поднимается на ноги, выдёргивает плетёный шнурок из расслабленных пальцев и пытается вставить его обратно.       — Сразу, как ты извинишься, что кончил мне в рот после того, когда я запретил это делать.       Тимоти в какой-то мере успокоенно рассматривает Арми. Со всеми его морщинками, лохматыми волосами, бледными родинками. С чем-то выразительно привлекательным и пугающим.       Воздух нагревается.       — У тебя чайник закипел, — говорит Тим.

***

16 сентября Понедельник

      У него порвалась банковская резинка, и он сделал из неё кольцо. Тягучую ниточку Тимми завязал на безымянном пальце левой руки, чудом смастерив узел без помощи Арми. А пригодиться он мог, и ещё как, но с ним особо не клеилось.       Рис, в общем-то, теперь обходился без резинки. Тим думал, рис не очень по этому поводу страдал — через десять минут на нём появилась прищепка.       Тим ленился пересыпать крупы из упаковок в железные банки, как неизменно делал это с кофе, но и на кофе Тимоти смотрел уже без прежнего энтузиазма, ныне — с долгом, который зарождается у старшеклассника перед отрядом юных скаутов в глухомани. За несколько секунд до встречи с гризли.       Тимоти не успел показать свою проделку Арми. Препод убежал на работу, а сам Тимми оказался на диване. Смотрел футбол с телефона, заменяя его при плохом раскладе хоккеем. Откладывал на журнальный стол мобильник и обнимал себя руками за живот.       Этот день был дурной, как и прошлые. С Арми они чаще обнимались ночью. Целовались вяло, нежно, и Тимми уставал от этих ласк так скоро, как никогда.       Пары сегодня начались позже. Он поехал на них на велике. Ветер встречал его лицо оглушающими шлепками. Больнее всего было, если рядом проносились гигантские автобусы.       На Тиме были очки — те самые, выигранные перед домом Бена Барнса. Иногда они норовили соскочить, и тогда Тим фантастическим манёвром возвращал их на переносицу. Сегодня он без музыки. Сегодня он слишком много думал.       Ещё он часто оборачивался.       Он любил разогнаться, да так, чтобы хлопала расстёгнутая толстовка по бокам, задирались просторные джинсы, выпрошенные у Томасин в прошлой жизни, взметались, как от удара молнии, волосы на юг, север, восток и запад. При встрече со случайными пешеходами и авто — это на въезде в Орлеан — Тим норовил улыбнуться незнакомым лицам, и в неудачные моменты из уголка губ слюна брызгала по щеке. Тим смеялся и поспешно вытирал ёе о плечо. Облизывал губы и осмысленнее для своей физиологии шевелил языком во рту.       Сумка на багажнике держалась благодаря джутовой верёвке. Она приплюснулась к нему, точно раздавленное мороженое к асфальту.       Зендея забрала сумку, как только Тим подъехал к полю для бейсбола, огороженному высоченной решёткой.       — Написал эссе? — спросила Зи.       — И тебе привет, — ответил Тимми, поднявшись со своего любимого транспорта и потянувшись к небу.       Он отряхнул сиденье с потрескавшимся кожзамом, и его рубцы пощекотали ладони.       — Я думала, ты возьмёшь Мериме.       Тимоти оглядел подругу. Ему особенно понравились оранжевые шнурки на её кедах. Такие же, только голубые и фиолетовые, бантиками болтались на запястьях.       — А? — изображает глухого и вешает очки на футболку.       — Мериме, — смешок и терпеливое понимание.       — Не, я читал только «Венеру Илльскую» у него, и это сто лет назад было.       — В школе?       — М-м-может быть, — Тим достал из своей сумки в руках Зен, изрядно там покопавшись, велозамок. — Может быть.       Он соединил один конец резинового провода с другим вокруг парковочных прутьев, и пока сидел на коленях, рассмотрел упругие икры Зендеи. Они соблазнительно перетекали в худые бедра.       Как же переливается и блестит её кожа на солнце…       — Мне нравится твоя юбка.       Синяя.       — Юбка-шорты, — поправляет.       Остренькие ногти чешут ему макушку.       — Поднимайся. Я устрою тебе краткий пересказ «Душ чистилища».       Тим фыркает и валится к девчонке на плечо. Хватается за ремень рюкзака на ней. Мимо прошмыгивают хохочущие болтуны, и игривый холодок стаскивает с парочки жару.       — Почему ты уверена, что доктор Битц даст мне… Или дала? Эти самые «Души чистилища»? Я что, похож на фаната французов? Так уж мне вписался Мериме...       — Она сказала, что советует тебе взять именно его.       — И что? Я имею право вообще никого не взять.       — Хочешь расстроить доктора Битц? Она так старается ради тебя, дурачок.       Рычаг давления пал на Тимову любовь к одобрению. Зендея ставит его в строго вертикальное положение и большими пальцами гладит спёкшиеся скулы, на которых примостились красные пятнышки от лопнувших сосудов.       Он делает вид, что мурчит, хотя для самого себя мурчит по-настоящему; ему очень нравится, как бережно его держат, а сам он, тем временем, выглядит отчаявшимся, слабым и в чужой власти. Ноги уже ноют от того, что не согнулись. Шея грустно не согретая.       — К тому же ты говоришь по-французски и можешь прочесть повесть в оригинале.       — Думаешь, у меня такой хороший язык? — спрашивает, напрашиваясь именно что на неприличный ответ.       — Может быть, — пародирует она его, берёт за руку, и они уходят. — Сравнительный анализ ты всё-таки напишешь. Я не дам тебе просрать шансы на хорошее будущее.       Первая станция — кафетерий. Подготовка перед боем — гляссе и маккиато, круассаны с миндалём и вялеными помидорами. Следующий пункт — разговоры. Не во время еды, не до, а после — на голову, обновлённую всякой полезной хернёй из завтрака и напитков. Так Тим понял Зи, совершенно не возражая против выбранной тактики для подготовки к занятию... За восемнадцать минут до его начала. Это было как-никак вкусно, а учёба маячила за углом, в проёме парадных дверей, и ни разу не казалась проблемой.       Тимми забылся. Он со смехом скакнул к воспоминаниям. Ведь сейчас он сидел с Зи, той самой Зи, которая ринулась прочь от него при попытке поцеловать. С Зи, которая видела, как он дал в морду её другу. С Зи, которая, видимо, строила из себя хладнокровную, не прошла на это самое проверку и сдалась, когда Тимоти позвал её гулять сегодня. И просьба об этом началась с извинений и закончилась конфетами. Упоминание о скейтбордах и площадке застряло где-то между.       Помирились совершенно по-простофильски. В фейсбуке. Тима бесило, что чат соцсети — отдельное приложение. Поэтому пару раз его замыкало на неправильно открытых лентах. Он матерился, Арми его об этом спрашивал, а Тимоти ничего не отвечал. Тогда Хаммер долго-долго, как граф Дракула, в него всматривался и неизменно отворачивался к ноутбуку. Листал однообразные фотки с их музеем в новостях. Если у Арми и было какое-то тайное оружие, то ноутбук им точно-таки был.       Как оказалось, передавала Зен, Джесси утром пришёл к ней в комнату. После драки. Они до обеда говорили о случившемся. О том, что за необъяснимое на Джеса нашло, было ли это действие наркотиков или последствие неразрешённых конфликтов дома. Зендея передала в переписке, что их дружище раскаивается, что бросаться словами он не умеет и не хотел, что он просит у неё прощения, а не у Тима, потому что напугал всех и не хотел это делать (видать, с Дэвом поговорил раньше, чем с подружкой, живущей от него за сто метров). Помимо прочего, кажется, Зен не хотела добавлять кое-какие подробности, какие могли сказать об Айзенберге больше, чем она сама заметила. Обрисованная картина казалась тухленьким этюдом. Было похоже, что она приукрашивает, что рассказывает эту историю Тиму такими огромными абзацами, лишь бы стереть неловкость, которая укрылась в их с Тимом переписке.       Страстные порывы (и в прикосновениях, и в потасовке) бывают у всех без исключения. У всех. Так? В противном случае оправдать ситуацию было бы труднее.       Но Тим не хотел встречаться с Джесси. Пока что. Возможно. Если ему снова захочется его ударить, остановиться он не сможет. И остановится ли вообще? Хотя Тимоти волновало не это, а то, что он больше не чувствует ни обиды, ни злости, ни какой-либо ненависти к Джесси Айзенбергу. Да и волнение, которое возникло, улетучилось очень скоро.       С набитым ртом Зендея говорила о подкаст-проекте Дэвида, плохо оправляющегося после крови на чужих лицах и на собственных руках.       — Надо его пригласить к себе, — продолжает гулять по памяти Тимми. — А то я обещал.       — Надо, — кивает Зен, тоже припоминая, что похожий вызов был. — Хотела бы тоже попроситься, но, знаешь, Хаммер меня пугает больше тебя.       Тимоти усмехнулся, булькнул кофе, и напиток полился у него изо рта.       — Неужели ты считаешь его стра-ашным? — взгляд исподлобья, завывание призрака, продолжающееся бульканье кофе, детское и глупое.       — Он... Пугающий.       — Пугающий?       — Ты напрочь забыл всё, что я тебе о нём припоминала... Тогда, у костра.       — А, это? — Тим наконец утёрся — чёрным рукавом своей спасительной толстовки. — Так-то я не особо напрягся после твоего расспроса. Знаешь, — причмокивает. — Ничего не пугает, если всё под контролем.       — Под контролем? — переспрашивает девочка, хмыкает, натягивает рукава на ладони.       — Да.       — Ты его что, приручил?       — Заткнись.       Тимоти доедает сыр, ветчину, мягкий хлебушек с семечками кунжута, облизывает пальцы и прислушивается к просветительскому монологу Зи. При пристальном рассмотрении девушки, Тим сводит вместе ноги, чтобы хоть как-то забить подальше похабные мысли о чужих помаде, заколках и неприлично тонких бретельках. Какой к чёрту, мать вашу, Мериме? Какие, сука, Дон Хуаны?       — …Сочинение об архетипах. Дон Хуан — один из них. Или дон Жуан… Ты как привык?       Она скребёт длинными розовыми ногтями по столу.       — Дон Жуан.       — Но дон Хуан — правильный вариант…       Тимми тупит глазки и искривляет рот неловкой улыбкой.       — Говори так, — он на мгновение гладит Зи по руке, а потом со скоростью ракеты её убирает. — Мне всё равно.       Эссе (оно же сочинение, «набор букв» и ничего не значащая писанина) должно было содержать «сравнительный анализ». Зен объясняла, что это как сравнивать апельсин и клементину, говорить об их схожем цвете и вкусовых различиях.       — Ты же не будешь писать, почему тот же апельсин не похож на яблоко или грушу. Они просто разные, вот и всё. С архетипами так: они эволюционируют в национальной литературе, каждый в своей стране. Вышли из одного места, имеют одни корни и необычные черты.       — Французский дон Хуан более развратный, чем его прародитель?       — Испанский, между прочим. Ещё точнее — севильский.       — Ты так и не ответила, — смеётся Тим.       Зен тыкает его в связанное из резинки колечко. Наклоняется ближе, словно передаёт важную для секретнического шпионажа информацию. Тимми весь превращается в слух. Распахивает рот и складывает под задницу ногу. Он готов рвануть к ней навстречу. Губы её открываются, красивые губы.       — Французский интереснее, — у Зендеи расцветает улыбка и приукрашивается слабым звуком ненарочного гогота. — В общем, — ты же меня слушал? — там смешаны традиции реализма и романтизма. Герой из "хорошего" становится "плохим". Очень похоже, что его так портит новообретённый друг. Тот, о котором ходят гадкие слухи. Говорят, его отец усомнился в святом Михаиле. Ты Библию в детстве открывал? — Тимоти кивает. Это сущая правда. — У меня она была в виде комикса... Так вот, слушай, — Тимми улавливает, как двигаются ноги под столом. — Друга дона Хуана зовут дон Гарсия. Запомнил? — кивок. — Дон Гарсия — проявление нечистой силы. Помнишь почему? Я только что тебе объясняла, — мальчишка растерянно смотрит. За этим следует мученический выдох девушки. — Несмотря на то, что дон Гарсия — явно "от дьявола”, автор не сосредотачивает на этом центр истории. То есть он не говорит напрямую, что дон Хуан изменился, превратился в "злодея" из-за своего демонического дружка. Если бы ты прочитал «Души чистилища», то узнал, что дон Хуан — нормальный парень. Он не ломается при первой встрече с Гарсией. К слову, встречаются они в универе и даже друг другу не нравятся. Гарсия ведёт себя нагло и помпезно.Такое никому не нравится. Дон Хуан же попадает под его влияние постепенно. Гарсия его развращает. Хуан нравственно деградирует. Апогей "деградации" — их странствие на войну. И когда Гарсия, наш бес и зло, умирает, то напоминает Хуану всю тяжесть его грехов. Напоминает, что он юн, а успел убить девушку и погубить кучу мужчин... Ты меня понимаешь?       Тимми следил за ней внимательно, как только мог. Каждое слово просачивалось в мозг и тонуло в кислоте недосыпа, усталости и вредности, которая кипящим котлом образовалась в башке от того, что ему приходилось слушать Зи, а не целовать её. Он потёр лоб и преобразовал свои беглые зрачки из туманных облачков в жирные твёрдые точки. Теперь, смотря на Зен, Тим не растекался, как акварельный рисунок. Она тоже обрела черты весьма... Реалистические.       — Я заметил, — Тимоти выставляет перед собой палец, дублирующийся в десять. — Что в один момент ты перестал вставлять везде "дон".       — Тимми, — впервые она зовёт его так. Цвет на щеках девчонки темнеет и меняется на пунцовый. — Ты хотя бы имена запомнил?       — Дона Хуана и его друга? У Хуана было имя?       Шлёпанье каблучков призывает подняться. Зен уже на ногах. Тимоти следует за ней. И вот они друг против друга, между ними — деревянный стол с пустыми бумажными тарелками и стаканчиками, с щелями в горках крошек за всю неделю.       — Просто не ударь в грязь лицом.       Она хватает его за ткань джинсов где-то на правом бедре и тащит за собой. Тимоти аккуратненько, точно прикасается к горячему чайнику, кладёт свои пальцы в упрямую ладонь Зендеи. Её рука не освобождается от ткани его одежды, но он сам, спускаясь к её худым пальцам, как у него самого, сцепляет их руки в замок — и девочка успокаивается.       Она искрится, стóит ей в полуобороте раз оценить его, просчитать, на что Тимми надеется, проявляя эту свою дружескую нежность, но он на самом деле ни на что не надеется. Она должна это знать. Ведь это ей резинка на безымянном пальце Тимми должна натирать кожу, должна доказывать то, что никто из них не озвучивает. И, несмотря на это, Тим видит, и сама Зен понимает, что они не могут отказаться друг от друга из-за нелепой драки. Что молчание, обида, напускное отвращение — всё было обманом рефлексов и морали.       Тимоти кажется, что его уносит далеко-далеко, что голова мрачнеет не от мыслей, а от темноты, которая забирается в черепную коробку. У него скручивает живот от ожидания начала пары и её конца, от похода в магазин, от ожидания, как сливовая конфета разобьётся о зубы тёмно-красной мармеладной мягкостью и жидким железом растечётся по языку.       Когда они оказываются в аудитории под ручку и здороваются с доктором Битц, Тим делает большую ставку на то, что уснёт за партой.       Этого не случается.       Они талдычат об этой книге всю пару. Она последняя по теме о дон Хуане. Раскрывает то, что многие именуют «реализмом» — потому что какой-то француз решил повыделываться и подарить своему герою «психику». То есть стервец взял и добавил туда и сюда «психологизмы». О них доктор Битц повторяет снова и снова, пока не заболит голова.       Это и нужно — нужно погружение, нужно сосредоточение на кошмаре, поглотившем героя, нужно встать с ним в один ряд, схватить его, невидимого, и сказать, что ты его ещё как видишь и чувствуешь, сказать, что знаешь, дальше ему — хуже; дальше в нём разрастётся демон.       Кто же выживает, если пообщается с дьяволом? Только ему подобные. Не умер — приспособился. Приспособился — стал таким же.       Напоследок обращаются к первоисточнику — «Севильскому озорнику» Тирсо де Молина...       Когда-то, кажется, совсем-совсем «когда-то» это было в школе. На занятиях того светловолосого и бородатого, который был их учителем на замену.       Он был классным.       Тимми мечтает, облизывает губы, слушает доктора Битц, как музыку, и залазит на последней своей парте в телефон и листает до бесконечности и повторений инстаграм, фейсбук и вотсап — дело в старых переписках.       Тим скучает по школьному другу, Аарону. У них было много общего. Во-первых, им не нужно было друг с другом говорить. Во-вторых, они могли ходить друг к другу, как к себе домой. В-третьих, один другого мог стукнуть в затылок и по рукам (без каких-либо обид), рассмеяться, уйти спать или делать домашку за двоих. Они умели выживать вместе. С этими друзьями, новенькими, универскими, возникают какие-то сплошные проблемы. Кроме Зи. Она нравится Тимми до собственных покорных унижений.       И ничто так не радует его во время пары доктора Зази Битц, как отсутствие внимание к себе, когда он так поглощён выпитым кофе, бурлящем в желудке, когда тепло на коже шевелится без явных шевелений, ему самому не подчиняясь, когда он разрывается от волны неизвестного, ненормального и непривычного, вцепившемуся ему в мозг и распространяющемуся по телу.       Стало так тепло, расслабленно и уютно, словно он дома. Дело в Аароне? В воспоминаниях о нём? Или эту нехитрую работу проработала Зи, скрутив ему внутренности в узел и оставив с нарастающим возбуждением?       В конце концов, Тим доспал оставшуюся пару и проснулся от того, что его расталкивали. Он сам поднялся с места — помятый, с глазами такими, что его бы приняли за наркомана, с ленивыми движениями рук, которые добрались до окружающих предметов не так быстро, как девушка, обнявшая его за талию и провожавшая к выходу.       Тимми спросил, закончилась ли пара. Зен согласно ответила. У двери их ждала доктор Битц. Она собралась закрыть аудиторию, но тут попросила сделать остановку. Оба странно замерли в позе пойманных любовников.       — Мистер Шаламе, можете задержаться?       — Задержаться? — он переспрашивает.       Зи его щипает.       Тимоти не может не посмотреть на неё с немым осуждением и стоном в конце.       Доктор мнётся. Отводит глаза и доброжелательно хихикает.       — Я хотела бы поговорить об эссе. Его все сдали. Вы — нет.       Обиженный Тим телепатически как бы спрашивает Зен, почему он сейчас об этом узнаёт, а не раньше. Писала ли она что-нибудь?       — Я написала. Уже. Поговори, Тим, — она хлопает мальчишку по спине и выходит за дверь.       Прикрывает её и кивает Тимми с улыбкой заботливого психиатра.       — Твоя подруга молодец.       У доктора Зази Битц аккуратные тонкие дреды собраны в пучок и скреплены длинными металлическими спицами. Изогнутыми. Это не как у азиатов там. Эти палочки похожи на ножики. На них ещё болтаются длинные цепочки.       — Я не люблю сравнений, — наконец отвечает Тимоти.       — Понимаю, — говорит доктор. — Извини, если это задело тебя.       — Нет. Я просто сказал, что не люблю. Вы хотели поговорить об эссе?       Зен ей всё рассказала.       Тимми даже думал, что она, более того, всё знала, но ничего не сказала.       Руки в карманы. Там горячо, как всегда горячо в нижней части тела в любую погоду.       — Да, верно, — пауза. — И ещё кое о чём.       — То есть эссе было поводом меня здесь оставить?       — Эссе — окончательная причина, почему мне захотелось оставить тебя после занятий, Тимоти.       Тим давится слюной. Не шумит особо, просто закусывает щёки изнутри, чтобы не закашляться. Пальцы в кедах подгибаются, и кожа, преодолевая преграду носков, трётся о намокшую подошву.       — А сколько всего было причин? — вынимает из кармана руку и берётся считать: — Две? Ну, что-то мало, — продолжает сверкать своей белозубой ранимой улыбкой. — Три? Уже красиво, но, чтобы довести до точки кипения, маловато. Четыре? Пять?       — Три. Ты не довёл меня до точки кипения.       Доктор складывает перед собой пальцы в замок и отвечает ему на издёвку той же улыбкой, только малость искусственной. Что-то покрупнее в смысле чувств и эмоций таится в сведённых бровях.       — Хорошо. Вы хотите, чтобы я написал эссе?       — Хочу, — смеётся мисс или миссис Битц. У Тимми нет предрассудков, он знает, что не все замужние дамы носят кольца. — И, если позволишь, дальше я буду задавать вопросы. Извини, это звучит грубо, но ты умеешь отойти от беседы.       Мальчик улыбается и пожимает плечами. Прижимается бедром к столу, сложив руки перед собой, ладошка в ладошку. Волосы, наметившие скатиться на лоб, играючи повисают у висков. Глаза прикрываются, словно на молитве. Тимми чувствует, что готов. Он готов к нежной порке. К вызубриванию правильных словечек, к покорности.       — Надеюсь, ты понимаешь, что я не принуждаю тебя к этой беседе? — голос доктор Битц звучит успокаивающе, действительно терапевтично.       Властно.       — Понимаю.       — Я не хочу, чтобы тебе было неудобно, — неспокойные её руки орудуют ручкой. — Насколько ты знаешь, это не школа, чтобы я имела право законно оставлять тебя после занятий.       Она поднимает брови, ждёт ответа. Тиму эта преамбула напоминает ничего, кроме школы. Напоминает кабинет психолога-диктатора. И даже образовывается какой-то вокруг такой же запах— спёртый, удушающий, тяжёлый.       — Я понимаю, — говорит Тимми.       — Хорошо. Мне это нужно знать. Тимоти, я хочу тебе помочь...       — Мне не нужна помощь, — резко перебивает он.       Они продолжительно смотрят друг на друга. Тим — сверху вниз. От этого, правда, он не ощущает себя в большей безопасности. Ведь только что он остался наедине (в ловушке!) с любимым преподавателем. И, как ни странно, диалог хотелось прервать, а не продолжить. Не было желания просить о консультациях, хотелось только уйти. Углеводная кома от завтрака сказалась на всём настроении — сделала Тима ленивым и косноязычным. Скверным. Испорченным. А Зази Битц была такая...       — Даже в эссе?       — Даже в эссе, — мягко повторяет за ней, едва успевая набрать в грудь воздух.       Как раз-таки грудная клетка глубоко его в себя вбирает; поднимается под Тимово постукивание указательным пальцем по столу и опускается медленно-медленно обратно под тот же выстукиваемый ритм.       — Ты уже выбрал, о чём будешь писать?       Вы, блять, издеваетесь?       Тимоти разведал пустоту потерянными глазами и вернулся к рассматриванию двери — его спасительницы. Следующие ответы были посланы именно в выбранном направлении.       — Да.       — О чём?       — О том, о чём хотите вы.       — Но ты пишешь эссе не для меня.       — Я сдаю его — вам.       Объяснять что-то такое — полная глупость. Тимоти прекратил стучать. Выдуманную мелодию играть не хотелось. Он слишком на взводе. У него горят щёки, пылают уши, на воротнике собирается вода и, обкатывая круглые шейные позвонки, катится вниз, к пояснице.       — Мне интересно, что бы хотел написать ты.       Этот дрянной способ «достучаться», воззвать к совести или дать пинка заспавшим творческим способностям — самая тупая на свете хрень. Почему взрослый преподаватель этого не понимает? Почему доктор Битц изучает его ровно в упор и тем самым не даёт пошевелиться? Подмышкам так жарко, словно в кабинете стало под плюс тридцать пять.       — Я уже сказал, что хочу, — неуверенно говорит мальчишка.       — Тимоти, — женщина посерьёзничала. — Я прошу тебя, как и всех, делать то, что тебе бы хотелось, а не то, что от тебя хотят другие. Не надо оправдывать ожиданий.       Нет, твою мать.       Это не правда. Нет, сука, это какой-то бред.       Что-то рвётся наружу, чтобы заорать о том, что эти правила честности нихрена не о честности. Что они о том, как выпотрошить твою душу, забрать её себе и оставить тебя без ничего, оставить уже не собой, оставить раздетым, оставить никем.       Дрожь проходит по линии холода, капающего с волос сзади.       — А если это и есть то, чего я хочу?       «Оправдывать ожидания».       — Но ты же в итоге-то не написал эссе, — Тим на это молчит. — И ты не читаешь к занятиям то, что я прошу. Дело твоё, не обижайся. Я просто не хочу, чтобы в конце семестра у тебя возникли проблемы.       Теперь он мнётся на месте. Окна молчат. Стены молчат. Доска — туда же. И дверь, сучка паршивая, ничем не лучше.       — А если я прочитаю всё-всё за последнюю неделю? — крутит носком кеда, утыкается зрением куда-то в пол и косые деревяшки. — Проблем не будет.       — Тебе будет трудно.       — Переживу.       — Так себе стратегия.       Скрипит отодвигаемый стул. Тимми рассчитывает, что сейчас-таки его поднимут за подбородок. Ведь дальше следует жертвенное:       — По мне так удобная.       Они немного не говорят.       — Может, дело в том, что ты просто не хочешь говорить на моих парах?       — На "ваших"?       — Другие твои преподаватели сказали, что ты устраиваешь хаос на занятиях. Это ещё, о чём я хотела побеседовать.       Подонки этакие.       — Они так называют "дискуссии"...       Кудри. Кудри все выпрямились. Правда? Господи, сколько у него воды вышло из тела и почему нечем дышать?       — И всё же, — как нож врезается в жизненно важный орган. — Есть что-то, что мне нужно знать?       — О чём вы?       Тимоти тошнит. Он пытается сдерживаться и глотает поступающий к еле вертящемуся языку сок. Кислый, горький. От кофе и круассанов, превратившихся в кашу.       — Почему ты молчишь на моих парах и не хочешь работать? Это — третье.       Неправда.       — Я не молчу. Я просто...       — Просто "что"?       — Я как будто... — Тимми пытается подобрать что-то, что действительно помогло бы перестать Зази Битц его щупать за самые неприличные места. Её речь, она... — Я растворяюсь.       — Можешь объяснить? Если хочешь, конечно.       «Хочу ли я? Хочу ли? Единственное, что я хочу — послать тебя нахуй. Хочу слушать твои пары — и всё. Не доёбывайся».       — Мне нравится вас слушать, — елейно перетекает Тим с негатива на конструктивные и доброжелательные мыслишки. — Вас очень приятно слушать.       — Поэтому ты не хочешь говорить? — наклоняет голову доктор (диктор). — Не хочешь "прерывать"?       — Да, — самое честное, что он может выдать.       — Тебе не нравятся, когда меня прерывают другие?       — Да...       Ну вот. Они поняли друг друга. Поняли же?       Эссе — в топку (потом выяснится, что нет). Молчание — прощено. Дверь — мелькает призывно. Тимми думает, что возбуждается от мысли, что ему вот-вот придётся свалить. Хотя, нет, он жаждет этого и ничего другого.       Доктор дышит мерно. Как и всю беседу. Она дарит, возможно, сейчас единственную возможность Тимоти сбежать, не попрощавшись.       И он делает шаг навстречу грёбаной свободе.       Его шатает назад, как от толчка к стене. Вроде того соблазнительного, который сделал Арми ему за пиццерией. Арми...       В дверях появляется профессор Скарсгард.       Профессор с Большой Буквы.       Проныра с кучей научных статей и завышенный самооценкой. Временами его приятно до коликов в животе поддразнивать. Но это не тот человек, которого предвкушаешь встретить на базаре или в подворотне.       В почти пустом кабинете — тоже.       У него большое, пылающее жаром тело. И оно приближается.       В обморок можно уже падать или подождать?       — Вот что бывает, когда у литературоведа первое образование — психологическое, — басом гогочет Стеллан Скарсгард.       «Психологическое? — с усмешкой думает Тим. — Я почувствовал себя в допросной полиции: меня раздели догола и спросили, что я чувствую. На столе при этом всё время лежала блестящая чёрная дубинка».       Галстук профессора ездит по его рубашке. По скромно выпирающему животу.       Для своих лет он очень привлекателен даже таким. Даже очень.       Скарсгард вваливается в аудиторию. Он выглядит так, будто отвёл с самого утра несколько пар и подустал. Либо выпил.       Хотя в его возрасте от подвыпивших пахнет за милю.       Так что он просто гулял по коридорам. Хорошее увлечение. И, вот, теперь он здесь. Его улыбка растягивается по мере того, как он закрывает за собой аудиторную дверь и приближается к двум переговорщикам. Доктор Битц внезапно вновь усаживается за стол.       Тимоти отвёл глаза, потому что не мог смотреть, как радостно хрипит профессор Скарсгард.       А потом почувствовал на своём плече его руку.       — О чём говорили?       Тимми знакомо пожимает плечами. Под тяжестью потной ладони это не даётся так просто. Стеллан Скарсгард хохочет. Тим смотрит на него. Они так близко не стояли прежде, как и не оставались в столь интимной обстановке. Под рёбрами закололо. Мальчишка там почесал.       — Я помогала мистеру Шаламе с эссе.       Тимоти видит, как доктор хочет уйти от разговора. Этики ей не занимать. Да, точно, этики.       Вот, что его так насторожило и пощекотало нервы гадким пёрышком.       — О-о, учудил что?       Рука на плече сжимается, трясёт Тимми, и он почти против воли улыбается. Снова смотрит в глаза профессору.       Сущий контраст с милашкой-подружкой, которая ждала где-то за дверью или вообще, что вероятнее всего, вышла на улицу — греться на солнышке, потягиваться, пить из фонтана, мочить в нём ноги.       — Никак нет, профессор, мы просто обсуждали его эссе, — завершает разговор доктор Битц. Она, явно набрав сил и смелости (вот, что ей было нужно) поднимается из-за стола, собирает бумаги с теми самыми письменами мелких желторотиков. У всех разноцветные скрепки. — И... Занятия. Некоторые, — это кажется доктору Битц подтверждением своей полной откровенности...       И абстрактности.       — Вот я и говорю: учудил! — давит профессор.       — Я как раз оставила мистера Шаламе, чтобы сказать, как тихо он себя ведёт, — всё внимание на Тимми. — С поведением казусов нет.       — И я про них не говорил, — смеётся Стеллан и его рука сползает с плеча на лопатки. Тим больше растягивается в улыбке, как делают это люди, когда вынуждены поддерживать с кем-то благосклонный контакт и не могут попросить отойти на два шага и не дышать в лицо. — Чудачества — не проблема.       — Я думаю, профессор, не совсем компетентно давать такую оценку студенту.       На то впервые у Скарсгарда кривятся губы и, кажется, он испытывает волну гнева. Это не догадка.       Профессор похлопывает Тимми ниже шеи. Там, где всё сто раз намокло.       У Скарсгарда на ладони будет его запах…       — Я, — это звучит весомо. — Думаю, что в эпоху личностно-индивидуального подхода мы можем преодолевать предрассудки и отдавать предпочтение неформальному общению с учениками. Это не подразумевает, что мы переходим на оскорбления или на уровень подтекста.       Зази Битц, отчитанная, как лиходейка, уставилась на Скарсгарда... Сквозь. Пронизывающе. Как свои ножички в дредах. Красиво.       В завязавшемся молчании Тимми подумал сбежать. Так бы он поймал педагогов на замешательстве и растворился бы где-нибудь без последствий.       До него доносится, рассеивая хорошенькие планы:       — Что на это скажет сам мистер Шаламе?       Что? Кто?       Я?       Пожимание плечами.       — Мне нужно... Бежать, — Тимми выскальзывает из грустных недообъятий профессора. — Меня ждёт подруга. Простите, — глупая человеческая формальность. Тимми считает её бестолковой.       Все же понимают, что никому ничего не жаль?       — Не надо, — доктор Битц выдаёт финальную улыбку. Она пулей заседает где-то сбоку в мозгу. Точно так. — Спасибо, что поговорили со мной. Надеюсь...       — Я всё пришлю! — Тимми говорит так, потому что вспоминает Арми за ноутбуком. Позже он вспоминает себя, где и как учится. — То есть принесу... Пока!       Дальше он слышит ворчливо-доброе прощание от профессора.       С доктором Битц они не продолжили разговаривать. Из-за чего между ними тёрки?       Пусто.       Пусто в руках.       Сумка.       Тимми изнурённо вздыхает. Меньше всего ему хотелось возвращаться в компанию душных преподавателей. Одна всего его переполошила и заставила успеть себя возненавидеть (с необычной искрой), а профессор… Стеллан просто вёл себя так, будто у него и вправду праздник. Он всегда развязный, сейчас — ещё более, и доволен тем, что может таким быть.       Он же не стеснялся доктора Битц…       Тем не менее, то рвение, которое звучало и закрывалось в голосе Скарсгарда, было славным. Рокочущим, жёстким. Он отдавался своим эмоциям на всю катушку. Тиму всегда такое нравилось.       — …Он сам разберётся…       — …Разве не вы только что собирались ему помочь?…       — …Не наше дело…       — О, мистер Шаламе!       Приятное удивление заплясало в глазах профессора. Руки у него тоже подпрыгнули вверх, после чего он дел их на талию.       — Я забыл сумку. Минутку.       Тимоти бы, может, и ушёл без тетрадок с заметками и рисунками, но там были деньги. А он собирался в магазин. И на площадку.       — Хорошего дня, сэр, — пожелал Тимми Стеллану и поймал взгляд доктора Битц — скользкий такой, неодобрительный.       Ну, Скарсгард хотя бы восторгался его, Тима, присутствием.       Заглядывая в туалет, Шаламе на ходу набирает Зи пару живописных эпитетов о легендарной встрече.       Те самые, которые у него в башке — про допросную и дубинку.       Девчонку хватает на красноречивое:       «Тимми, если что, дубинка предназначалась для твоей задницы» — раз.       «Старый пердун тоже хотел попробовать? Что он там забыл?» — два.       Тим думает, что Скарсгард забыл в аудитории.       Да, по сути, ничего.       Вспоминает руку профессора на своём плече, вспоминает какой-то бестолковый вопрос про эссе, шутку про «чудачества». Неожиданно близко, если говорить о сокращении дистанции, но ничего странного.       На сообщения Зен Тим отвечает коротким: «подожди. я буду. фонтан», и проглатывает слюну, сидя на унитазе в закрытой кабинке. Упирает ноги в дверцу и трёт слезящиеся глаза.       Время выбираться из этого дерьма, а не подслушивать, как студенты справляют естественную нужду. Расписанные и несколько раз вытертые стены напоминают о школе.       Опять.       Он когда-нибудь перестанет думать о ней? Наступает возраст, когда многолетний позор под названием «школа» стирается из памяти? Бля, если он продолжит говорить об этом, ад никогда не кончится.       Тимоти переходит к менее негативным мыслям о Зази Битц. К её этике и к вопросам врачебного характера. Врачебного…       Арми!       Исходящие       Я, 12:28 PM       где тебя найти?       Почти упустил Хаммера из виду.       Повторная терапия не нужна, но Арми же умеет писать.       Вот, что нужно.       Ответ приходит практически сразу. Как будто препод держал телефон в руке и нарочно ждал сообщения от Тима.       Входящие       Аарманд, 12:29 AM       Дома и вечером       Собака!       Секундами позже:       Входящие       Аарманд, 12:29 AM       Блять       «Чё, услышал?» — прыснул Тим, устраивая задницу на скользкой пластиковой крышке.       Стучит соседняя дверь кабинки, и кто-то, насвистывая под нос дебильную песенку про бриллианты, проходит мимо.       Телефон вибрирует и чуть не падает на пахнущий чистящими средствами кафель.       Входящие       Аарманд, 12:30 AM       Через 3 минуты буду у Сабвея.       От макушки до пят пробегает поток мурашек — от будущей встречи со знакомым приятным голосом, сказавшим ему утром что-то про мерзкий растворимый кофе, с прекрасным скульптурным лицом… И таким же телом. Тим подносит смартфон к губам, смеётся и съезжает коленями на пол.       Поднимается с воодушевлением и дверь в коридор распахивает так, что чуть кого-то не зашибает. Сумка едва поспевает за ним, когда он бежит по лестнице, обхватив ладонью белые перила.       Тайное беспокойство грызёт его, но он об этом не говорил с Арми.       И с собой не будет.       Вот и он!       Тимоти видит своего мужчину со спины.       У него такой зашибенно сексуальный затылок, что не узнать его невозможно.       Арми, высоченный, застрял у стойки. Объясняет что-то бариста слишком старательно.       Вот же придира!       — Привет.       Тимоти обнимает Арми со спины, крепко-крепко, и тут же бурчит «пойдём за стол» в лопатки.       Поспешно отстраняется, чтобы… Конечно. Чтобы не рушить Арми карьеру. Арми, который принёс с собой бумажные папки, чтобы выглядеть на все сто.       Не успевает Тим об этом додумать толком, а препод уже поворачивается и сгребает полы его футболки в кулак, прижимая к себе. Отпускает. Сверкает белыми зубами в полуусмешке и возвращается к трясущемуся студенту-бариста.       — Переделал, — сомневающийся голос оттуда.       Парнишка, тощий и какой-то напуганный, ставит на прилавок бумажный стакан и демонстрирует Арми пенку перед тем, как скрыть её крышкой.       — Сразу нельзя так было? — басит Хаммер.       Басит…       Пододвигает к себе плоскую тарелку с огромным на вид бутербродом. Кукурузены вываливаются из-под верхней булки. Арми ловит их пальцами и тут же съедает.       — Будете что-нибудь заказывать?       Работник Сабвея дежурно улыбается Тиму, очумело стараясь, видимо, избавиться от громилы-клиента.       — Нет, не хочу, — прозвучало как «отвянь».       Иначе не могло быть.       Потому что Тим уже был заворожён прекрасным зрелищем: языком Арми, юркнувшим за пределы рта. Самому с трудом хватало воли, чтобы не приблизиться вплотную и не облизать его губы с пошлым хлюпаньем у всех на глазах. Они могли бы…       — Может, пройдёте? — просит кто-то с ноткой голодно-обеденного гнева.       Тимоти по привычке тянется рукой к руке Арми…       Одёргивает её. К сожалению, не здесь.       Ладони прячутся в карманы толстовки и мальчишка приплясывает, подбегая к прозрачной стене с видом на парк, усеянный пледами. Тут же свободный столик с остатками крошек.       Прямо на них препод укладывает свои дорогие папочки, а сверху — свой чисто хаммеровский кофе-плюс-обед.       Кофан держит за самые краешки тонкой одноразовой посудины и ставит по центру сымпровизированного подноса. Шумно приземляется на стул. Тимми повторяет за ним.       — Всё нормально? — спрашивает.       И сканирует Тима голубыми глазами, сейчас, в светлом зале, особенно яркими.       Тимоти влюблённо давится воздухом.       — Да... То есть нет! Помоги...       — Ммм...       Арми тянется к кофе, сдирает никогда не используемую им крышку, отщёлкивает её к окну-стене и делает верный глоток.       — Рассказывай, — говорит.       Совсем не замечает оставшейся над верхней губой молочной пены.       В другое время в другом месте Тим бы стёр её языком. Взял бы Арми за вечно горящую руку. За ту, которая всегда держит кофе. И Тима — за подбородок. Рука бы потом свободно легла на стол, и Тимми мог бы гладить ладонь мужчины, надавливать на бледно-голубые вены и смотреть, как они перекатываются, сколько захочет.       Эти фантазии притормаживают вопрос. Создают для него многозначительную паузу.       — Ты читал «Душ чистилища»?       На лбу, переносице и в уголках глаз у Арми собираются красивые паутинки морщинок. Правда, закрадывается впечатление, что вопрос юного собеседника приносит мужчине настоящую боль.       — Возможно, — Хаммер берёт сэндвич в руки и примеривается, где его в первую очередь укусить. Перед этим уточняет: — Мериме? Что-то про дона Хуана там было…       — Да, это самое, — спешит сказать мальчик и приподнимается на месте, наблюдая за размеренным обедом Арми, как за чем-то вневременным и божественным. — Ты… — «напишешь за меня эссе?». — Помнишь его? Эту книгу.       — Нет, конечно.       Препод слизывает след от капучино. Откусывает от сабвееской пирамиды из продуктов большой кусок. Тщательно его пережёвывает и всё это время молчит.       — Там же был ещё... Какой-то "озорник"? Бля, Тим, я читал их на первом курсе и вообще не помню, в чём суть, — Арми достаёт телефон и открывает вкладку Google. — Тебе зачем?       Пальцы скачут туда-сюда по сенсорной клавиатуре. Тимми тыкает в них на пробу. Не чтобы мешать, а чтобы поиграть, повеселиться, пока Арми такой смешной, с набитым ртом и ещё ничего не прожевал.       — Я должен написать эссе, но не понимаю, что мне делать. Я думал, ты всё знаешь…       Мужчина пожимает плечами. Пока проглатывает откушенную порцию и облизывает губы, поисковик прогружает первую страницу о «Доне Хуане». Арми степенно пролистывает полученные результаты. Не проходит пары минут, как он блокирует мобильник.       — Что в словосочетании "написать эссе" тебе непонятно, прости? — спрашивает Арми и с хитростью в голосе улыбается мальчику.       Под пристальным взглядом Тим отводит глаза, зло хмурит брови, руку впутывает в волосы и подёргивает их от себя и к себя. Жамкает. Чем же дольше затягивается их молчание, тем больше Тимми пережёвывает губы. Чем больше пережёвывает губы, тем досаднее становится выражение на его лице, пальцы немеют и перестают что-то там мягкое сдавливать.       — Много. Много непонятно, ясно? — шёпотом говорит парнишка, будто боится, что секрет о слабости услышат. — Я сочинение по литературе последний раз писал прошлой зимой, а тут ещё надо сравнивать... Архетипы какие-то.       — Послать препода на хуй — не вариант? — неожиданный вопрос.       «Препода…».       Препод.       О, нет.       Что Арманд Хаммер натворил… Сволочь-сволочь-сволочь!       Тимми прячет красное лицо в кулаках.       «Препод» в словарном запасе Тима напрямую ассоциируется с Хаммером собственной персоной. И этот бесценный дар даёт Тимми прекрасную возможность нафантазировать… Сцену с ними двумя в главных ролях. В той же их аудитории, опустевший, как когда-то уже было.       «Послать препода на хуй…».       Типа:       «Все ушли после занятий, даже дебильные охранники лавочку свернули. Всякие ебучие профессора подождут.       — Шаламе, где ваше эссе?       — Да пошли вы! Я не за тем сюда хожу»       И, насмотревшийся порно, Тимми продолжает дешёвый сценарий, от которого невозможно отказаться:       «— И зачем вы сюда ходите?       Арми встаёт из-за стола. Тимми держит руки за спиной. Старший его обходит и останавливается.       — Дело в том, что вы — плохой мальчик?       — Да, сэр.       — Вы ходите на мои пары, чтобы видеть меня?       — Да, сэр.       — А на пары других ходите?       — Нет.       — Сэр.       — Нет, сэр.       — Лучше. Уже лучше. Но это не всё, чему вам нужно научиться…»       Не путать с «преподавателем» или «преподавателями» — это другое. А вот «препод»…       Глаза-кристаллики, шикарные бицепсы, семидневная небритость…       «"Препод" — это Арми» — повторяет Тимоти увереннее. Про себя. С беглой улыбкой.       Он вытирает стекающие по подбородку слюни. Посмеивается от удовольствия и прячет бесящие, непослушные свои пальцы между ног.       — Нет, Арми, не вариант. Она оставила меня после занятий и попросила, чтобы я включился в работу.       — Допустим, — Хаммер ему до конца не верит и скептически щурится. — От меня что хочешь?       — Помощи, — повторяет очевидно непорочную вещь Тим.       — В определении твоего отношения к персонажу? — Арми засовывает в рот палец с каплями тёмного азиатского соуса и абсолютно неприлично сосёт его. — Или что?       — Что?       Тимоти не знает, что несёт. Его самого — уносит.       — Ну, он тебе понравился? Дон Хуан Мериме?       — Я его не читал... — и, чтобы предупредить гневно-поучительный поток слов от Арми, добавляет: — Но мне понравилось, что там — реализм. Хоть и нафигачено мистики. Зато…       — А зря, — препод наклоняется к нему близко-близко, так, что до носа добирается его запах. — Там про обаятельного и самовлюблённого эгоиста, который перетрахал полмира, а вторую половину унизил.       Ладонь Арми ложится на Тимову и невесомо ласкает.       — Хотелось бы узнать твоё мнение об этом... Как ты выразился, архетипе.       Палец Арми, тот самый, который он облизал, влажный, возбуждает на руке все нервные импульсы.       И не только там.       — Ну, — это звук Тим издаёт для передышки, а не чтобы собраться с мыслями. — Дон сделал полмира счастливым.       Движения прекращаются. Хаммер натыкается на резиночку.       — Что это? — интересуется.       И щёлкает верхним слоем резинки по коже. Ловит потревоженный палец двумя своими, сжимает до боли и смотрит на самого Тимми исподлобья, по-звериному.       Тимоти дёргается.       — Колечко.       Он надеется, что Арми все поймёт, что у него щёлкнет, но также то, что Хаммер не заметил новое украшение Тимми ещё дома, ставило под шаткое сомнение сохранение… Пальца. Вероятно.       — Я хочу уложить тебя на этот стол сейчас и трахать, — импровизированное украшение вертится по коже, цепляет мельчайшие волоски и заставляет мальчика хныкать от неприятных ощущений. Арми, впрочем, не обращает на это никакого внимания. — Чтобы твои охуенные ноги обнимали меня за шею, а этот маленький палец был в моём рту и двигался в одном ритме с членом в твоей заднице.       Арми в последний раз прокатывает резинку и нервно усаживается прямо, тянется за давно остывшим кофе. Про еду было забыто.       — Вместо этого приходится возиться с бесполезными бумажками, — папка для документов со злостью толкается к окну и задевает отброшенную туда же ранее крышку.       Тимми следит за ним с помощью пальцев, сложенных под нос. Его бы голова упала, глаза закрылись, тело свело, если бы не это томительное тепло, скопившееся от дыхания на руках. Смотреть на Арми получается только из-под прикрытых глаз.       — Что за документы?       Хуёвый ход, Тимми, очень хуёвый.       Тебе же откровенно насрать. Ты до конца дня будешь думать о Сабвее и сексе на столе во время учебного перерыва.       Будешь воображать довольное лицо Арми над собой и поражённо-отвращенческие вокруг и за стеклом. А видеть вас будут все. Все...       И это ты сам себе не припомнил фантазию номер один под кодовым названием «плохой мальчик».       Для приличия Тим отвлекается — вытягивает один из листов в папке. Так, рандомно. Тридцать первая страница. Какая-то хрень про научно-исследовательскую практику и план докторской.       — У меня поменялся профессор, с которым пишу кандидатскую.       Арми поворачивается к прозрачному стеклу, блестящие зрачки останавливаются на виднеющемся вдали фонтане. Нижняя челюсть мужчины поджимается. Можно подумать, он злится на гуляющих по парку студентов.       — Теперь нужно переделывать тонну документов, и это... Все ведь и так прекрасно знают, кто и почему будет руководить моей научной работой, к чему вся эта эпопея?       — Наверное, — Тимми продолжает выковыривать из папки листы, как лук из гамбургера. — С людьми работают так же, как с техникой. Должна быть инструкция по эксплуатации. Без ошибок. Со всеми нужными фразочками и названиями. И чтоб знать, на какой адрес отправлять похоронный квиток в несчастном случае.       Чтобы отвлечь Арми от жары, которая как пить дать приведёт чувствительного препода к головокружению, мальчик берётся размахивать двумя бумажками перед его лицом, будто веером.       — Лучше? — хихикает.       — После твоей аналогии? — уточняет Хаммер. — Хуже.       Он оглядывает универскую кафешку.       Жёсткие пальцы сковывают запястье Тимоти, оставляя, вероятно, синяки. Характерные следы любовника-собственника.       — Лучше так не делать, — мужчина кивает на зажатые в пальцах листы и дёргает уголком губ вверх. — Чтобы не задавались лишними вопросами.       — Хорошо, — тихонько.       Рука без пальцев-наручников достаёт чуть ли не титульный лист из странной папки. Тим прочитывает на ней:       «Заявление о смене научного руководителя».       — Почему ты сменил профессора на другого? Тебе с ним стало скучно?       — Это не является весомой причиной для смены научрука, — Хаммер возвращается к поглощению кофе. — Хотя старый хрыч, ваш бывший заведующий кафедрой, одобрил бы такой ход. Ещё в пятницу он имел всем мозги со своими отчётами, а сегодня уже берёт неоплачиваемый отпуск и несёт чушь о больном сердце.       Арми ставит пустой стаканчик на стол и забирает из рук Тимми листок с заявлением, вчитывается в чёрные буквы.       Мальчик протягивает преподу оставшиеся листы, перемешанные в творческом беспорядке.       Сабвеевский кассир громко и совершенно глупо смеётся над шуткой, отпущенной каким-то парнем в джинсовке и с гитарой на плече.       — Готов поспорить, чувак просто решил свалить пораньше на пенсию, но говорить об этом прямо пока не хочет, — бурчит Арманд Хаммер.       Хмурится и, прикусив губу, начинает раскладывать листы в правильной нумерации.       — А, может, он твоего исследования испугался, — Тим наклоняется вперёд и накрывает руками глупые бумажки. — Скоро и второй твой научник сбежит! Что тогда делать будешь?       — Перестану страдать хернёй.       Арми одним движением выдёргивает из-под вездесущих пальцев свои драгоценные документы, скрипит неудобной папкой и укладывает их внутрь.       — Один мальчик звал меня работать в мотеле вместе. Предложение ведь ещё в силе?       — Разумеется!       Телефон вибрирует, не переставая, у Тимми в заднем кармане. Чтобы по стулу не разносилось глумливое эхо, Тимоти чуть приподнимает задницу.       — Могу дать пробное задание… Как для стажёра.       — Меня ещё не попёр второй профессор, но, знаешь, — препод подаётся ему навстречу, едва-едва, человеческому глазу и незаметно, но Тимоти чувствует это по теплу от сильного мужского тела и по тому, как чужое дыхание начало шевелить его волосы. — Давай.       Вибрация в заднице всё гудит. Тим хочет материться. Мгновение — и закрывает глаза. Подпирает под себя ногу. Ещё секунда — глаза распахнуты. Язык блуждает по верхней губе нарочно медленно-медленно, будто что-то сверху налипло, но на деле...       — Напиши за меня эссе.       Мужчина смеётся.       — Я знал, что ты это попросишь, — откидывается на спинку стула и смотрит на мальчика с весёлой искрой. — Только если дашь мне однажды карт-бланш на любые действия.       Хаммер со скрипом отодвигает стул и откидывается на задние ножки.       — И у тебя телефон звонит. Нехорошо заставлять людей ждать.       — Я сам разберусь, — пищит мальчик, потому что Арми отвлекает его словами о том, чтобы он отвлёкся, а отвлекаться — последнее, что хотелось Тимми.       — Это совет, как держать людей рядом...       — И... Да подожди ты! — мальчишка пытается найти второй источник возмущения, он явно есть и чувствуется, и как находит, то сразу смотрит на препода слишком возмущённо. — «Карт-бланш на любые действия»? Не слишком жирно для того, кто пишет тупое эссе?       — А что такое? Испугался неизвестности?       Тим задумывается.       Не сказать, чтобы ему есть, над чем размышлять, тем более когда Арми его вот так сканирует, но Тимми показалось нужным представить, чего бы захотел Арми.       Что это такое он хотел, чтобы ему был нужен «карт-бланш»?!       — Не испугался я, — без запинки врёт Тимоти. — Вдруг ты задумал что-то, с чем я не справлюсь? Что тогда?       — Я большой мальчик, Тим, и не фантазёр, — Арми смотрит на запястье с понтовыми часами и берёт в руки порядком доставшие за время их беседы бумаги. — Уверен, ты справишься.       Телефон затих. Где-то посреди слов Хаммера и шелеста надоедливых документов.       Тимоти сцепляет перед собой пальцы, выпрямляется, выгибая спину, и мычит то громко, то услужливо негромко.       — Хорошо, — решительно, но с ноткой сомнения. — По рукам. Это и есть твой первый урок стажёра: если подчиняешься, то получаешь награду. А подчиняться придётся много. Не пошлёшь же нахер какую-нибудь стерву, заплатившую за неделю в мотеле? Тогда никакой зарплаты и возможностей подработки в баре, Арми.       — Я запомню.       Хаммер поднимается на ноги. Тим замечает, что при всём своём грёбаном росте и фигуре качка, у него получается сделать это плавно. Почти грациозно.       — Пойдём-ка, — его цепляют за шнурки толстовки и тянут в коридор. Правда, задав направление, почти сразу отпускают, к большому неудовольствию Шаламе. — Нужна порция моей награды прямо сейчас.       Тимми запинается о свои ноги и хватает Арми за рукав похоронной рубахи. Дёргает дважды, чтобы наконец Хаммер на него посмотрел. Чересчур довольный. Никаких явных эмоций, всё под маской контроля, оно видно. С ним так всегда.       — Мы так не договаривались. Эссе ещё нет!       В коридоре — тоже «ещё нет» людей. Или…       Неужели перерыв кончился и никого не осталось — все на парах? Твою же…       — С каких пор ты мне не доверяешь? — препод понижает голос.       До вкрадчивых интонаций, от которых большая часть человечества готова сойти с ума.       Мальчик чувствует подушечки пальцев на своём запястье с наливающимися пятнами, и как его осторожно, с контрастирующей бережностью сжимают в живом браслете.       Удивительно, но стоят они в поле зрения одного только парня из кафетерия, того самого, которого Хаммер успел зашугать и заставить переделывать кофе. На них горе-бариста демонстративно не смотрит...       — Я же сказал про карт-бланш однажды, — мальчика продолжают настойчиво тянуть куда-то вперёд. — И это точно не сейчас. Не волнуйся.       — Арми… — начинает Тим и не поспевает, потому что Хаммер тянет сильно и властно, и говорить какие-то новые претензии его затылку — жизнеопасно.       Они выходят на улицу. Мелькает фонтан. Тимми ищет Зен, но её нигде нет. Интересно, сколько она оставила смс? Что хотела сказать, когда звонила? Это была она?       Арми приводит их обратно в корпус, где всё так же малолюдно, как и всюду, когда идут занятия.       У Арми что, нет пар? Тогда почему говорил, что дома будет только вечером?       Сперва мужчина толкает Тимоти в дверь безопасного выхода под лестничным пролётом, а потом сам заходит внутрь. Здесь тоже лестница, пыльнее, без окон, но с флуоресцентными лампочками по стенам. Пахнет сыростью. И свирепым Арми.       Свирепым…       Тимми прыгает к нему за поцелуем, цепляя одну ногу акробатически высоко — на пояс преподу, а другую оставив, как цапля, себе на опору.       Тимми целует недолго.       Он лижет Арми шею, на которой предостаточно скопилось вкусного пота от мучавшей жары в кафешке.       И не надо было ничего сдувать листками, дурень... Так бы кожа сохранила вкус понасыщеннее…       Оторваться приходится. Со стоном. С нежеланием прерываться.       Блядство.       — Но ты… Ты хотел награду… Сейчас!       — Угу, — урчит Хаммер.       Расстёгивает на Тимоти толстовку, спускает с плеч, да там и оставляет.       — Подержи-ка, — слышно сквозь мокрый укус на шее — ответный подарок.       Мужчина присаживается перед ним на корточки. Горячими ладонями забирается под футболку. Тим стонет, когда их заменяет язык, рисующий дорожку выше и выше.       Зубы на левом соске срывают что-то, похожее на визг, который Арми спешит заглушить в уже излюбленной манере — закрыв ладонью.       — Чш-ш-ш, твои соски нужно хорошо возбудить, — дышит в область сердца препод. — Они такие вкусные... Блять, Тимми...       Светлые взъерошенные волосы трутся о грудь мальчика. Арми натурально царапает кожу на животе свежей и колючей щетиной. Пальцы щипают влажную розовую бусинку, и колени давно бы у мальчика подкосились, не держи Хаммер его собой.       Он целует пупок Тимоти. Вылизывает его, вгрызается в него, пытается найти что-то своим ртом во впадинке, у всех с рождения одинаковой.       У Тима сносит крышу. Он толкается ослабевшим и неуправляемым тазом навстречу самой лучшей на свете пытке. Становится по самое не балуй громким. Протяжно хнычет.       Ему как никогда нужно, чтобы Арми прикоснулся к нему.       Где-то сверху хлопает дверь и слышны шаги.       К правому соску прикасается ледяной металл — и Тим чуть не взвизгивает. Арми хорошенько давит рукой на мальчишеские губы. Остаётся только сопеть и пускать слюни.       Тук-тук-тук-тук.       Сосок что-то сжимает. Незнакомо, очень дразняще.       Тимоти припускает голову, насколько Хаммер ему это позволяет, и видит колпачок от ручки на своём соске. И саму ручку, болтающуюся в кармане на рубашке. Папки по канди… Что там, бля, пишет Арми? Короче, они валялись у двери.       Арми возвращает внимание на себя, ущипнув Тимми за левый сосок и продолжая на него давить до состояния пульсирующей боли.       Тук-тук.       Они замирают, и препод оценивает Тимоти на мельчайшие элементы движения.       Дверь хлопает ровно этажом выше.       Арми выкручивает левый сосок и резко тянет на себя.       Из глаз Тимми брызгают слёзы.       Арми останавливается и потирает, видимо, уже набухший, раскрасневшийся и крайне затвердевший сосок. Он и ноет, и кажется слишком чувствительным. Арми, оставляя поцелуи на рёбрах, бегает пальцем от вершинки соска к его ореолу, обводит по контуру и поддевает ногтём.       И, когда Тимми думает, что всё уже кончилось, что награда получена и возбуждение вот-вот взорвётся в штанах в любую секунду, Арми достаёт ту самую ручку. И её стержень давит на местечко под воспалённым соском.       Он пишет…       И задевает нервные окончания, сейчас горящие, как подпалённые зажигалкой. От соприкосновения с прохладным кончиком это ощущается необыкновенно остро.       — Ты должен носить его весь день, — говорит Хаммер и нажимает на свой предмет для пыток сильнее и ведёт им влево и вправо.       Он пытается вскрыть Тимов сосок?       Из-под тяжёлых век Тимоти видит жирную синюю черту. Арми подчёркивает выведенное прямо под соском слово, как на ебучей доске.       — Сделаешь это для меня, Тимми?       Рука ото рта исчезает.       — Зачем мне это делать для тебя?       Волосы пробивает тягучая, жгучая боль, и подбородок вздёргивается к потолку. Грязному покатому нечто, низу лестничного пролёта, к которому никто в жизни не додумался бы притронуться тряпкой.       — Это не то, что мне хотелось услышать, — рычит Арми.       Нависает над ним.       Судя по ощущениям, ставит в конце своего послания на груди Тима жирную точку. И ползёт ручкой ниже. Щёлкает шариковым наконечником по металлической пуговице на Тимовских джинсах.       Тимми пытается чихнуть, но каждый раз набирает воздух в грудь и давится. Пробует отвести нос в сторону и не дышать гадкой пылью. Собственные руки пытаются поймать одну сильную руку Арми.       Мальчишка дрыгает ногами, чтобы Хаммер отпустил его. Дал бы заглянуть себе в глаза, блин.       — Если на то пошло, награда только одна и её сейчас не должно быть! — облизывание губ. — Арми!       Последнее кричит с надрывом, потому что ручка щекотно гуляет по животу и мышцы там ненарочно сокращаются, колени — сгибаются. Изнемогают от невозможности это сделать, вернее.       — Ты слишком зациклился на долбаном эссе и награде, — голос препода, бархатистый и в то же время хлёсткий, льётся в ухо. — Разве мы не делали ничего подобного раньше?       Вжикает молния. Умелая ладонь Арми сжимает его эрекцию прямо через трусы.       — Я хочу сделать тебе хорошо сейчас. А потом ещё лучше.       Тимоти расслабленно прикрывает глаза, когда влажные губы накрывают его член, и тут же с раздражением толкается в них.       До конца. До самых громоподобных Хаммеровских гланд.       Мальчик матерится от того, что долгожданный и такой нужный жар обволок всё его возбуждение.       Он трахает из всех оставшихся сил рот своего препода, соседа и любовника. Без слов доказывает, кто победил в глупой затее Арми.       Мужчина с хлюпаньем выпускает сочащийся смазкой, сверкающий слюной, но по сих пор возбуждённый орган.       Тим шипит и хнычет одновременно.       Это происходит в одно мгновение. Руки паренька оказываются зажаты в огромной ладони Арми, сам же он придавливает его всем своим медвежьим весом к стене, потемневшие глаза смотрят снизу вверх. Чёрные дыры...       Шаламе не сразу соображает, что происходит. Сперва просто чувствует, как колотится от скрипучего дыхания грудная клетка Арми и как стержень от ручки что-то вырисовывает, двигаясь от тазовой косточки к паху.       Тимми дёргается. Пытается выбраться из захвата. Понимает, что последует дальше — и категорически сопротивляется.       — Скажи то, что я хочу услышать, — Хаммер растягивает губы в абсолютно холодной усмешке, и синие чернила прорисовывают на стволе мальчика вздыбившуюся венку.       Всхлип.       Глаза устремлены вниз. Рот дрожит.       — Ты не сделаешь этого, — и Тим перепуганно шевелится.       — Проверим?       Арми обводит головку по кругу. Как миллион раз делал это языком. Только сейчас там, блять, пишущая игла.       «Да пошёл ты!» — хочется заорать Тиму, вырваться, толкнуть Арми на колени и кончить на его идеально чёрную рубашку идеально белыми каплями.       Мучитель, так и не услышав ожидаемого ответа, со всей лёгкостью на душе говорит:       — Засчитаем за согласие.       Конец ручки подкрадывается к уретре и…       — Я сделаю это, я сделаю, сделаю! — кричит Тимми и пытается крутить нижней частью тела, чтобы член не попадал на ручку. — Твою мать, убери её!       — Тогда говори, — жёстко снизу.       Обратным концом самого глупого в истории оружия для шантажа Арми проводит по чувствительному месту между пахом и бедром.       — Что?! — секунда метаний и царапающий укол пластика. — Ай! — одышка и прозрение: — Я-я буду носить эту хрень целый день! Клянусь!       «Боже, угомонись!» — мысленно обращаясь к Арми. Или к себе. Или к нему и себе сразу.       — Ты будешь носить её целый день... Для кого?       Нет, он всё-таки подносит эту штуку к самому входу.       Смотрит снова исподлобья.       Время останавливается. В голове только две картины: зрачки Арми с восторгом заигравшегося убийцы и жало ручки возле дырочки на головке.       — Для-тебя-тебя-тебя! — мечется и верещит, подпрыгивая при невозможных усилиях. — Я буду носить этот грёбаный колпачок на соске ради тебя! — и забывчиво добавляет: — Целый день!       Опять кто-то хлопает дверью наверху.       И тут же ручка, это устрашающее чудовище, с тихим и абсолютно безобидным пластиковым щелчком падает на пол.       Хаммер вбирает его в себя. Насаживается до самого основания сам и уходит назад. Мягкие щёки, тёплый язык, пленяющий рот... Он отлично знает, что делает. Долбанутый профессионал.       Знает, как прикоснуться, где замедлиться, в каком месте провести зубами, чтобы выбить любимые оханья из нежного тела над собой.       Тимми руками-ниточками прижимает Арми к себе за затылок и скользит в его горло, как к себе домой.       Здесь всё знакомо, нужно, понятно: как двигаться внутрь, чтобы Арманд взял больше, как давить этому грубому искусителю на шею, чтобы его язык заработал быстрее и смело задерживался на головке с поцелуями. Тимми с фотографичным удовольствием водит членом по губам Арми, создавая полупрозрачные белёсые узоры, запоминающиеся в памяти, как большое искусство.       — В этот раз проглотишь мою сперму… По своей воле?       Тимми, расслабившись, гладит Хаммера по макушке и крутит себе на палец намокшие от пота пряди волос.       Не хотелось бы кончить, как в тот раз, когда Арми этого не просил.       — Да, — мужчина жмурится, и на его лице появляется улыбка довольного Чеширского кота. — Но могу сделать вид, что ты меня заставил.       — Нет, — смеётся и качает головой Тимоти. — Я хочу, чтобы ты хотел этого. Ты хочешь? Или…       — Я хочу, — Хаммер целует кончик члена с нескрываемой заботой. — Не было момента, чтобы я этого не хотел.       Шаламе фыркает.       И задыхается.       Он задыхается и дрожит, возвращая свой член в тепло рта Арми.       — Тогда сделай это… Прошу.       Тимми начинает двигаться яростно и голодно и чувствует, как подскакивает и шевелится колпачок на соске. Игриво, угрожающе. Тимоти стонет для Арми, притягивает его до самого носа в свой кудрявый лобок — тоже для него.       Ещё один грубый, несдержанный толчок в принимающее и согревающее горло.       На пробу.       Дальше — ускоряющаяся серия одних и тех же диких движений с непрекращающимися мольбами и похвалой. «Возьми», «вот так», «какой хороший», «твой превосходный рот…», «здесь пососи дольше, да…».       — Я… — «вот-вот кончу?». Неверно. — Я буду носить то, что ты мне дал, целый день… Ради тебя, только ради тебя… Если так будешь просить — я всегда т—       Оах!       Арми сглатывает, и его горло внезапно становится невыносимо тугим. Так и выходит, что, не подгадав момент, Тим кончает от ощущений пальцев, мнущих его тощую задницу. Они не разжимаются до момента, пока последняя капля Тимовской спермы не оказывается внутри Арми, стекая по горлу вниз… И смягчаются сразу после, легко, но уверенно разминаая напряжённые мышцы маленьких ягодиц.       Тимми опускает взгляд. Равнодушное в обычной жизни и жёсткое в минуты злости, сейчас лицо Арми было наполнено непонятным светом. Таким Тим его видел в день их первого свидания, когда абсолютно пьяный мужчина ввалился в дом. Таким Хаммер навсегда остался нарисован на той полароидной фотке.       Беззащитным.       — Пора идти, — шепчет препод и слизывает белые разводы с распухших ярко-малиновых губ.       Нетерпеливый, Тимми поднимает Арми и прижимает к себе. От этого мальчишка чувствует, как мучительнее впивается в сосок дурацкий колпачок, как Арми, сдержанно твёрдый в штанах, касается его бедра. Всё, что осталось во рту Хаммера, Тимоти помогает ему проглотить.       — Пойдём, — шепчет он, воодушевлённый тем, чтобы пройти своё особенное испытание.       «Я хочу сделать тебе хорошо сейчас. А потом ещё лучше». "Сейчас" уже прошло, а "ещё лучше" — вечером? Или Арми пытается обставить Тима в собственном «если подчиняешься, то получаешь награду»? Тимми радуется: разговор перед ужином будет разрывным. Или после? Или не будет ужина?       Спесь сбивает предположение, что Арми намеренно не сказал об итогах игры. Что, если это просто "проверка"? Потешит самолюбие соседа-любовника — и не больше.       — Что мы будем делать, когда ты вернёшься домой? — спрашивает Тим, когда они выходят из-под лестничного пролёта, и мужчина поправляет волосы у него на голове.       — Дай-ка подумать, — сильные руки расправляют капюшон и тут же сминают воротник толстовки. Лицо Тима оказывается в паре дюймов от лица Арми. — Если весь день проходишь с моим подарком, поедем за пробкой, которую ты просил. И, — мальчик чувствует прикосновение к правой щеке, аккуратное, как к драгоценности. — Чтобы ты не подумал, что мне нужно от тебя только одно, можешь сам выбрать, чем будем заниматься после секс-шопа.       Хаммер разжимает руки. Отходит на шаг, слышится треск — это под ноги попала и треснула улетевшая в процессе их общения ручка. Мужчина отпинывает раскрошенный пластик к двери и наклоняется за растрепавшейся папкой.       — Или я буду весь вечер писать эссе и зарабатывать себе вечер без ограничений.       Рот распахивается прежде, чем Тим думает, что ему сказать, поэтому выходит так, что он наблюдает за Арми с закушенной губой и радуется тому, какой он у него греческий бог. Сначала, конечно, наружу рвались слова «наконец-то!», «я-то уж придумаю», «может, сегодня я сверху?». Последнее бьётся самым сокровенным и желанным в сердце, но вместо этого Шаламе не смеет удержаться от очередной дразнилки:       — Получается, я буду нужен тебе вечером, — глаза с исследовательским интересом сужаются. — И ты готов потратить как можно скорее кучу часов, чтобы получить свой приз…       Тимми к нему подлетает и, кружась, отходит, потому что прямо из-за плеча Арми показывается толпа студентов.       — Ты что, удивлён? — добродушно.       Хаммер прижимается к стене, пропуская учащихся ко входу. И едва за последним закрывается дверь, в пару больших шагов оказывается на лестничном пролёте.       Как всегда, бесшумно.       — До встречи, Тимми, — говорит ему, перегнувшись через перила,и машет огромной своей пятерней.       Тимоти остаётся один и не верит своему счастью. Машет в ответ, конечно, тоже. Он не опускает руку, даже когда Арми отворачивается и исчезает за дверью. Будто не может привыкнуть, что они могут вот так — как простые люди: счастливо улыбаться, махать на прощание. Класс…       Он щупает себя за сосок и крутит колпачком, пока не замечает, что кто-то, пройдя мимо, обернулся на него. Тогда Тим краснеет до кончиков ушей и застёгивает душную толстовку. И шатается. Шатается от невесомости, окутавшей тело. Центр притяжения — сжатый комок нервов на груди. Металлом и пластиком.       Рука желает прикоснуться к ноющему месту. Погладить. Оттянуть. Надавить. Впустить туда ногти…       С бездарным опозданием мелькает ощущение ручки на кожи. Вдавливающей линии, точку. Из-за этого чарующего фантомного чувства он и бежит по лестнице наверх, в туалет, и быстрее, чем те, кто торопится в задрипанные кабинки, чтобы не намочить штаны.       Сперва Тимми культурно рассчитывает дождаться, пока все выйдут, но мотающиеся туда-сюда без дела болваны настолько его злят, что он задирает футболку возле зеркала и умывальника в свободной серединке.       Ну вот. Бестолковые и бешеные глаза на него уставились. Пох.       Под соском написано: «За каждое дело воздастся.»       Блять, умник!       Тимоти хохочет и с неспешкой разглаживает футболку. Чего стесняться, если пацаны прочли, что их так заинтересовало, и никуда сваливать не стали? Их рож, что ли?       Выходит из туалета медленно, поправляя сумку. Но дальше никуда не бежит сломя голову. Скрывает пропущенные от Зи и уйму сообщений в фб от неё же. Буря в голове поднимается от пары слов про «Сабвей» (и ненормальный стук сердца бьёт в голову), но… Потом-потом-потом!       Исходящие       Я, 02:12 PM       «воздастся»? Арми откуда такие слова? из библии?       Входящие       Аарманд, 02:15 AM       Почти)       Входящие       Аарманд, 02:16 AM       интересная философия…       «Философия»? Какая философия? Он же вроде совсем не философию преподаёт. Тогда откуда…       Исходящие       Я, 02:18 PM       ты меня запутал!!       Что у него на уме?       Тимоти залезает в переписку с Зен и видит то, что предполагали немногочисленные, но верные помощники, причинно-следственные связи в мозгу. Напряжение там в голове распустилось кровавым цветком, и хотя Тим прекрасно знал, что дальше будет тяжелее (читать сообщения, смотреть пропущенные), продолжал делать, что должен. «Друзья» ведь пробираются через обидные слова и пытаются, как там, мать его, «понять друг друга»?       Да и ни за что он не пойдёт на скейт-площадку один. В этом же нет никакого смысла! И Зи так и не поучаствовала в эксперименте со сливовыми конфетами…       Возможно было ещё что-то в том, чтобы не идти никуда одному. Такое чувство, знакомое-знакомое, но отчего-то тайно больное и неприятное, а потому необъяснимое, неразгаданное чувство, которое оставляешь глубоко в себе, на древней полке с мусором таких же неприятных грызущих мыслей.       Тимоти отбросил всю эту детскую пургу и, расшаркивая на ходу кедами, потемневшими от песка на улицах Города-Полумесяца, пошёл по направлению к общаге. Она выглядела под стать кампусу, и Тим мог поспорить с кем угодно, что если их подвести к общежитию новоорлеанского университета, они скорее бы назвали это строение торговым комплексом или элитным фитнес-клубом.       Тиму самому так показалось впервые. Он тогда увидел, как Зи с помпезной уверенностью уолл-стритцев появилась в холле с окнами от пола до потолка. С какими-то ребятами заболтала у теннисного корта и потащила Тимоти за руку к лифту, как будто свою стеснительную подружку из трущоб.       Это было в первый его университетский день, когда они раздружились с Зендеей, как соседские дети, которые магическим образом и с первого раза находят себе того самого — самого лучшего — напарника во все игры сразу. Они подходили друг другу идеально — как виски коле, как «Реал Мадрид» Криштиану Роналду, как дожди — упрямым засранцам.       Зендея в сети.       Их переписка в фейсбуке выглядела так:       Зендея К. 12:47       Почему ты не отвечаешь на звонки??       Зендея К. 12:49       Стоп       Зендея К. 12:49       Это ты сейчас сидишь в Сабвее у фонтана?       Зендея К. 12:49       И Хаммер рядом с тобой?       Зендея К. 12:50       Серьёзно?!       Зендея К. 12:51       Ты позвал меня посмотреть, как трескаешь сэндвичи со своим парнем?       Зендея К. 12:54       Какого…       Зендея К. 12:55       ТИМ БОЖЕ ЧТО ОН ТЕБЕ СКАЗАЛ       Зендея К. 12:58       Мама, я никогда не забуду это твоё красное лицо… Чтооо он сказал?!       Зендея К. 13:00       Ладно, поняла, вы уже трогаете друг друга. Я не вуайристка, ясно? Уйду при первой удобной возможности…       Зендея К. 13:05       Вообще зачем мне тебя ждать? Между мной и нашим преподом ты выбрал крутить с ним шашни, так что…       Зендея К. 13:07       НЕТ Я НЕ МОГУ НА ЭТО СМОТРЕТЬ       Зендея К. 13:08       Прости, Тимми, но я перманентно думаю о Хаммере всё то, что ты рассказал, а мнение моё не поменялось, окей? Я отношусь к нему как к придурку, но так, чтоб моя психика прежде всего не поехала       Зендея К. 13:11       Буду ждать тебя в общаге       Зендея К. 13:14       Я могла и обидеться за то, что ты меня кинул, но так уж и быть, потерплю       Зендея К. 13:16       Я тридцать минут смотрела, как старшаки играют в «Подземелья и драконов». Прикинь, они тут уже пять часов…       Зендея К. 13:20       Ладно. Без извинительного стука не входить! Жду.       «Ладно» — подумал Тим. — «Она могла меня и убить».       Аарон Ти-Джи, парень с тупой двойной фамилией и лучший друг Тимоти со школьной скамьи, например, всегда готов был прикончить Шаламе за его опоздания. Поэтому Тим опаздывал часто. И у Аарона, как у охотника с многолетним опытом, возникла своя стратегия по поимке Тимоти Шаламе. В один день он просто перестал выходить из дома вообще, пока сам Тим не писал ему, что приехал в место Х. Причём Аарон мог специально соврать, что уже находится там, куда Тим собирался. Тимоти, в свою очередь, перестал спрашивать, приехал Аарон на поле для бейсбола или на мусорку, потому что никогда больше не получал честного ответа. Зато, стоит отдать Ти-Джи должное, он быстро появлялся там, где нужно, когда Тим ему отписывался в фб. У Аарона была машина, он умел чинить тачки и водить одной рукой.       Почему он о нём вспомнил?       Тимоти думал, что скучает, но не мог ещё точно об этом сказать — все чувства так мимолётны и несущественны, что и спешить с выводами о них не имеет толку.       Почему Тим развёл эту бурду в своей голове, вместо того, чтобы наслаждаться понтовыми видами универа, в котором никогда не будет учиться по-настоящему?       Да потому что ему неожиданно стало плевать, что вокруг. Так бывает, когда привыкаешь к хорошему. А вот оно хорошее:       Светлые дорожки для пешеходов-студентов, рядом — для великов и мобильных гениев. Стройные деревца, которые вырастили на какой-нибудь ферме и посадили здесь недавно, мальчишки, курящие исподтишка, и девочки, делающие это на виду, чтобы близ идущие парни заметили это и первыми пригласили на свидание. В кепках и в косах, юбках и дырявых джинсах, в клетчатых рубашках и коротких топах, чёрные, медные и белые, они проплывали мимо такой сочной палитрой, что Тиму хотелось поочерёдно останавливать каждого второго, щупать, впитывать от них реальность, похожую на молодёжный сериал, и убеждать себя, что вокруг — не сон, что он не в Парадисе, что не надо выходить каждый вечер из затхлого дома на прогулку с собакой маминой подруги…       А, может, такой мыслительный бред залетает в голову, когда коротаешь время перед чем-то страшным и ответственным.       Комната Зи — двенадцатая. На втором этаже, в коридоре с белыми стенами и мягким синим полом. Такой из себя длинный ковёр. Спать на таком под дверью просто прелесть!       Тим постучал.       — Хэй, — зовёт он невинно и небрежно, и сразу же заваливается вовнутрь и как бы спотыкается.       Твою мать… Просто какого хуя!       — Ты вовремя! — Зи поднимается с постели, усеянной фантиками, вафлями, апельсинами и томатным соком. — Джесси как раз тоже заглянул.       — Это был твой план?       Тимоти упирает указательный палец в центр её груди. Он пока не хочет глазеть на Джесси и различать эмоции на его лице. Твою мать. Твою мать. Твою мать!       — Э-э-э… — подвисает Зен, вроде как во всепоглощающей задумчивости. — Да, — она скрещивает руки на груди и кивает. — Я хотела это сделать как можно скорее, но вы те ещё бараны, а я после пары не могу преградить выход из аудитории и кричать, что мне нужно помирить двух придурков-друзей, которые разбили друг другу морды и наговорили глупостей.       — Это были не глупости, — встревает Джесси.       Наконец! Боже, его голос потяжелел? Стал такой… Свинцовый. Это даже почти приятно… И простительно…       — Даже не начинай эту туфту, — Зи, перенимая коварный жест Тима, шлёт «указательную» угрозу к Айзенбергу. — Я только промыла тебе мозги, чтобы ты не был агрессивной сучкой. А я, поверь, не психолог, чтобы найти выход из ситуации, после которой становятся врагами на всю жизнь.       — Так зачем пробовать?       — За-ткнись! Заткнись, понятно? Налей малиновый чай и возьми шоколадное пирожное из во-он того пакета. Нет-нет, — Джес полез к красному целлофану. — Возьми крафтовый. Я заглянула в нашу пекарню и взяла всем по лекарству против дементоротерапии.       — Что? — произносят одновременно Тимми и Джесси, синхронизируясь даже в одинаковом тоне. Дальше говорит только Тим: — «Дементоротерапия»?       Зен вздыхает. Лохматит Тимоти голову и с зевком проходит к своей кровати. Крутой и в беспорядке.       Девочка тянется.       — Не всем нравятся пары Зази Битц, малыш, — объясняет Зендея. — Мне — нет.       — Но она же классная!…       Тимоти сам не ожидал, что вдруг согнётся, сбросит на пол сумку, заткнёт рот пирожным и обхлестает горло ягодным кипятком, мыча и со скрещенными ногами на полу ловя небывалую эйфорию.       Не ожидал, что забывать — так просто, а ещё проще — мириться. Тимоти понимал: вновь слишком много лезет в голову, но он не мог отвертеться от мысли, что ненависть — резка и мимолётна, что смотря сейчас на Джесси, который осудил его, было уже всё равно, что он думает. Это схоже с ощущением свободы. Как если путешествуешь по Америке, останавливаешься ненадолго в каждом штате и через неделю уже не помнишь, где до этого был и с кем. С университетом и этими ребятами — та же бадяга.       — Кто будет бананы?       — Я буду, — Тим встал на колени, чтобы получить оторванный от ветки банан.       — И я, — робко сказал Айзи.       Всклоченный и с ноутбуком на коленях, спрятавшийся за цветастыми плакатами с разодетыми женщинами на стенах, он вовсю казался незаметным пятнышком и сухим неслышимым звуком.       Джес жевал банан, полностью вытянув его из кожуры. Как-то глупо. Ведь вся рука потом липкая.       — А вы уже написали эссе? — спросил Тим и почувствовал, как зазудел сосок с колпачком.       Будто Зен и Айз могли о нем догадаться, посмотрев Тимоти в глаза.       — Его все написали, кроме тебя, — жуя, проговаривает девчонка. — Не можешь никак поверить?       Глубокий вздох отвечает ей тысячью матерных слов.       — Я понял, что это что-то важное. Но почему настолько важное? Со мной ведь ничего не будет, если я его не напишу.       — Но ты же разволновался? — подмечает Джесси.       — Да, чёрт подери, разволновался! — Айзенберг равнодушно реагирует на восклицание Тимми и преспокойно откусывает банан. Тиму это не нравится. Внутри всё разогревается, как духовка при 250 градусах. — Меня впервые со школы оставили после занятий. А ещё я так нифига и не понял, почему я вообще что-то кому-то должен!       — Так почему не спросил? — Зи.       — Это называется учёба, чувак, — Джесси.       — Я тебе не "чувак", — говорит Тим и не находит, чего ему ответить на вопрос Зендеи.       «Доктор Битц говорила так, что я не мог сопротивляться», «Было что-то в её голосе, чему я подчинился — и слушал», «Она странная, я пытался до самого конца понять, почему», «А вообще, пришёл Скарсгард, и я ничегошеньки не успел узнать, что хотел, так что отвали, пожалуйста».       «Пожалуйста» Тим так же интуитивно вычеркнул, как и добавил.       — Выходит, писать ты не будешь?       Зи печатает что-то в телефоне.       Девушке?       — Буду.       — Ого. Решился? Окончательно?       Да, пиздец, дороги назад нет.       — Окончательно.       Море вышло из берегов, стена огня преградила обратную тропу, единственный мост, сука, обрушился. Тим бездумно расписался в сделке с дьяволом. Ради дебильного эссе… Как он до этого дошёл? Почему эта затея их с Арми казалась такой шикарной, но не такой тупой?       Почему накрывает только сейчас?!       — Ничего себе. И это при всём том, как ты сейчас доказывал, что никому ничем не обязан…       — Ага, — поддакнул Джесси Зендее.       Сучка.       — Это Зази Битц с тобой сделала? — спрашивает она Тима, и у мальчика загораются щёки.       — Что сделала?       Они что-то поняли?…       — Ну, эссе заставила писать?       — Что? — писк и стон. — Нет, блин…       Тимоти поджимает под себя колени, и оголившиеся голени релаксирующе трутся о мягкий белый коврик. Пушистый.       Рука сама по себе в него зарывается, как это происходит у детей с мягкими игрушками.       — Тогда с чего ты…       — Зи, забей, ладно? Прошу, — выдохнул Тим.       Подруга замолчала. Когда Тимоти на неё посмотрел, она выглядела какой-то незнакомкой. Губы сморщились, над бровями собрались морщины и всё её лицо выдавало что-то, что можно было назвать жалостью или тоской.       — Хватит на меня так смотреть, — ещё одна просьба перед тем, как Тим нападёт на неё.       Он, качаясь, поднимется, крутанётся на месте, расставив руки, как звёздочка, и плюхнется на кровать Зи — и на саму девочку тоже. Обнимет её за талию и начнёт щекотать, уткнувшись носом ей в шею. Она будет визжать и смеяться. Айзенберг — беспокойно уговаривать их прекратить.       — Не могу… Дышать!       Пальцы Тима врезаются мисс Коулман под рёбра, как крючки, и она бьётся ногами, цепляясь за бока Тимоти из раза в раз.       Шлёп. Бах. Удар!       Он сам начинает угорать и безостановочно улыбаться.       Она такая весёлая, почти как…       — Ай!       — Получай!       — Нет!!       Зендея забирается холодными ладонями под толстовку и царапает Тиму живот. Но, конечно, кричит мальчишка от ужаса, что могут настать реальные кранты колпачку…       Тимоти отлетает к стене с вытаращенными глазами. Макушкой бьётся о стекло и рамку. Картину, ясен пень.       «Блякает», разглядывает кривой портрет Зен от какого-то юного творца и возвращается следить за опасной девчонкой.       — Смотрите-ка, кто испугался! — пропевает она и смеётся на манер чудовища Франкенштейна, превзошедшего хозяина, долго и раскатисто — «ха-ха-ха-ха!». — Утю-тю! Тимми боится щекотки!       Тимми весь вспотел и ног не чувствует.       — Да-да, ты права, — убеждает её Шаламе. — Пошли отсюда, давай.       — Джесси-и, — командует. — Я ухожу, но если Лекси вернётся, то вали отсюда нахрен. Окей?       — Понял… Уже собираюсь.       — Тогда быстрей двигайся, я закрою комнату.       Айзенберг выбегает наружу, присасывается к Тиму. Они обмениваются взглядами ни о чём и упираются всем существом в Зи.       Трое молчат. В коридоре шумит телек с матчем… Минутку… По баскетболу. Ага.       — Чего вы на меня уставились? — её продолжают игнорить. — Я тоже в шоке, что вы друг друга не прикончили, но всему своё время, — и мега быстро переводит стрелки. — Тим, не будь врединой. Попроще, ну. Сделайся душкой.       — Какие лёгкие указания, — Тимми фыркает. — Так и чувствую, как вырастают крылья.       Тимоти качает сумкой туда-сюда, то топчется на месте, то удаляется в коридор.       — Смотри, глупенький, не окажись суккубом.       Звякает ключ в замочной скважине, и все вместе они, разные и до коликов смешные, бредут покидать этот цирк.       — Так суккубы же — женщины, — вмешивается к ним Джес.       — Будь современней, Ай, и разреши Тимми являться во снах мужчинам и соблазнять их, не будучи женщиной.       — Это кому же ещё являться? — перекрикивает их Тимоти.       Спускаются по лестнице.       — Ну, у тебя наверное есть какие-то «цели».       — Какие? — недобро спрашивает Айзенберг, и это уже не похоже на простую неприветливость.       Это запах раздражения.       — Зи, не тут! — со смехом упрашивает Шаламе.       Он готов был превратиться в койота и перегрызть сразу двум глотки.       — Не при свидетелях, я поняла. Слушай, а доску ты с собой взял?       — Похоже, что у меня с собой есть доска?       — Не похоже. Я просто жалею о потерянном скейте Дэва…       — Он не потерян, он лежит у меня дома!       Они оказываются на улице. Душно. Тим бы хотел расстегнуться, но боится, что с прилипшей к телу футболкой колпачок будет безупречно видно, а за этим последуют незамедлительные вопросы или… Чего хуже.       Тимоти поправил на себе толстовку а-ля добровольное орудие медленной смерти.       — У твоего препода дома, хотел сказать, — Зи прикрывает ладошкой глаза и ругает солнце.       — Я там тоже хозяин, вообще-то.       Мальчишка и вправду в этом не сомневался. Он, когда хотел, тогда и готовил, у него было свобода стирать свои вещи и сушить их, где попало (почти). Он мог гладить одежду — и ему всё прощали. Он не заботился о деньгах, хотя постоянно их откладывал. В конце концов, у него был лучший в жизни секс, чем у этих придурков когда-либо будет.       Зендея будто залезла к нему в голову. Хихикает — и пищит протянутое в некайфовой жаре «да-а-а-а».       — А ты куда, Джесси? — сменив тон, совершенно заботливо спрашивает Зи.       — Да что мне остаётся… — все софисты Древней Греции сразу ему обзавидовались. — Пойду в библиотеку. Там хотя бы бесплатный вай-фай.       Пацан чешет щёку с незрелой щетиной. Зендея улыбается этому неловкому, заурядному жесту.       — Удачи. Посмотри клёвое кино и посоветуй что-нибудь новенькое.       Тим, чтобы не сгинуть в скуке их бесед, пошёл к университету. Туда, откуда забрёл сюда.       Зи пятилась — увидел, обернувшись.       — Не в этот раз, — слышится отдалённо. — Хватит с меня страшилок о заданиях, которые заставляют выполнить. Сегодня… Отдых… Делаю, что хочу… — обрывалось.       Солнце.       Солнце обливало дорогу ослепительным светом, и, пока Зендея плелась сзади, разговаривала с Джесси и оставляла ему позитивные напутствия, Тим пощупал себя за сосок. Ну, не через футболку, ясное дело. Просто положил ладонь на грудь, как будто туда ужалила сердечная боль и удостоверился, что никаким магическим образом «колпачконоша» не пропала.       Нет, всё отлично.       Отлично, — убеждал себя под воображаемые танцы с бубном, твою налево.       Зи прыгнула ему на шею. Тимоти послал её нахер. Но с таким тоном, как сказал это он, соглашаются быть втянутыми в любое тёмное дело.       Так они и прошли до самой остановки.       Коулман обхватила его за плечи и расчёсывала своими пальцами волосы Тимми. Мальчик её нёс и привык, что не особо тяжело, когда кого-то несёшь достаточно долго, если вы всё время болтаете, и себя с тобой ведут очень вежливо. К тому же, Зендея была худая, как атлетка. Может, как раз этого он о ней и не знал…       — И что, Тимоти, — она пыхтит, как разгоняющийся паровоз. — Куда ты собрался?       — На скейтплощадку?       — А ты знаешь, где она, мой спорткар?       Тим рассмеялся и совершенно бешено завертелся на месте — они четыре раза одолели повороты на 360 градусов, пока у Тимми не закружилась голова, а Зендея не начала умолять остановиться, потому что боялась упасть и не очнуться.       — Я хотел поехать на трамвае. Я на нём ни разу не ездил. Хотя в городе был сто раз.       У дороги Тимоти осмотрелся — представлял, что может вдруг кого увидеть. Знакомого, очень знакомого.       — Хорошо, малыш, поедем на трамвае.       Зи массажирует ему виски, и Тим мурчит и увлечённо подставляется под движения её мягких кукольных рук. Сам же перехватывает девочку под колени покрепче.       — Так кто же я: вредина, душка, суккуб, спорткар или малыш?       — Ты — Тимоти, — она целует паренька в макушку. — Тимоти. У тебя красивое имя. Тимоти-и. Как там оно пишется на французском? Очень… Круто. Как у звезды.       — Звезды?       — Французского кино.       — И где ты меня видишь? В драмах или…       — В комедиях! Боже, не предлагай ничего другого. Комедии — и точка. В чёрно-белых. Мимом.       — Хорошо-хорошо, француз-комедиант Тимоти-и к вашим услугам.       Девочку всё же приходится опустить на землю — плечи и поясница устают, и Зендея извинительно помогает ему расслабиться, соорудив веер из листов-лекций Скарсгарда и обмахивая ими Шаламе со всех сторон.       Прям как у них было с Арми.       Тимоти действительно был благодарен ей за это. Глаза блаженно закрылись. Ему не хотелось ехать никуда вообще, даже домой…       Воистину волшебным образом они сели в трамвай. Только друзья-обереги так уверенно могут позаботиться о твоём безжизненном теле в движущемся пространстве. Всю дорогу до Парижского проспекта Зен держала его за руку. Не поглаживая то и дело пальцы или упиваясь прикосновениями кожи к коже, а так, как мать держит ребёнка за слабый кулачок, когда он неосторожно засыпает.       Тим вспомнил это, и ещё крепче вырубился. Непонятно, что его тогда сморило — пытка Арми перед выходом в свет, жара, встреча с Джесси или мрачное обсуждение доконавшего эссе. А, или пробег с Зендеей на себе.       — Тимми, — тихо. Громко: — Вставай.       На улице Тим протирает глаза и зевает. Зендея укладывает его кудри на бок. Оглядевшись через одно плечо, а потом через другое, Тим вызывает старых богов — и логику. Вместе с ними.       На деле мальчишке хотелось осмотреться.       — Слушай, а на кой чёрт мы приехали кататься на скейтах, когда у нас их нет?       Пожалуй, думать нужно было раньше. И спать — раньше. Господи, ну хотя бы сегодня ночью он поспит? Поспит, да, точно. Сразу, как разберутся с Арми этим вечером…       — О, — игра бровями и выразительный смешок от подруги. — Я думала, ты уже не спросишь.       — Брось… Что нам делать? Пойдём… Куда-нибудь ещё?       Их обошла парочка с дредами в кислотно-красных футболках.       — Ты хотел купить конфеты… Какие там?       — Да, хотел. И сейчас хочу.       — Вот и отлично. Идём.       Она убегает вперёд него и оборачивается. Хочет узнать, что за конфеты?       Пятится. Волосы Зи разлетаются обалденным водопадом…       — Или передумал? — она. Под визг шин справа от них.       — Ничего я не передумал. Ты слишком быстрая.       — А ты — медленный.       Тим её нагоняет — в парочку растянутых шагов. Ноги плетутся сами по себе, отдельно от тела.       — Ты так спешил уйти, — Зендея прячет ладони в карманах на своих джинсах. Глубоких. Сами джинсы — клёш. Тим обожает такие. Тоже себе хочет! Так и хочется позвонить Арми и сказать, чтобы они поехали после его пар в магазин… Гребаный спор с колпачком!... — Почему?       — Из общаги?       Даёт себе реванш.       Так. Может, сразу сказать, что колпачок провалился сквозь землю и вообще, нафиг он нужен, когда они могут поехать в Секонд, и Тимоти подберёт им крутые джинсы из денима?       «Арми, ты будешь выглядеть точь-в-точь как Клинт Иствуд!».       — Ага.       Тим молчит — думает. Тщательно. Возвращается из рая в бытие.       С тупой медитацией, вроде «спускайся с небес на землю», говорит скороговоркой:       — То есть ты не собираешься издеваться над тем, что я оттуда сбежал?       Зи открывает и закрывает рот.       — Каждый раз, когда я хочу быть чу-уточку хорошей, ты напоминаешь мне, что это лишнее.       — Ты и так хорошая.       — Ха-ха, очень смешно.       Зи пинает камень, очень похожий на отвалившейся бетон от пешеходной дорожки.       — Ты самая хорошая, кого я знаю.       — Тим… — Зендея печально дышит. — Не глупи. И не преувеличивай…       Он её перебивает:       — Но это же правда!       — Нет, — она складывает руки и корябает свои предплечья.       — У меня есть своя точка зрения, ясно? Не надо её отнимать…       — Я не отнимаю, всего лишь спорю…       — И этого не надо! Я сказал — значит оно так и есть.       Топнул для убедительности.       — Безупречная аргументация.       — Да, спасибо. А теперь идём покупать конфеты.       — Какие?       — Сливовые.       Кашляющий смех.       — Что-о? — протягивает Тим с ужасом, любовью и вне себя от жизнелюбия.       — Моя бабушка любит сливовые. А ей семьдесят восемь и она фанатеет от Рональда Рейгана.       Тим усмехается.       — Романы о шпионах времён холодной войны она тоже любит?       — Ка-а-ак ты догадался?       Девочка, кривляясь, качала головой и изображала политика, чьим важным достижением республиканцы считали наращивание вооружения. Интересно, радуются они сейчас так же, когда смотрят новости о войне в Сирии?       Томасин смотрит телек. Там всегда что-то о Дальнем Востоке. Страны было несложно выучить, чтобы понимать, о чём волнуются люди. Теперь и вставлять свои комментарии можно. Вполне разумно. Наверное.       — Так тебе неинтересно, пойдём мы на скейтплощадку или нет? — спрашивает девочка по дороге.       Зи хватает его за рукав, и Тимоти молится, чтобы дальше её не понесло.       Колпачок!!!       — Нет, неинтересно. У нас же нет скейтов! — Тим смотрит на неё, поморщившись. — Что за глупый вопрос?       Губы подруги поджимаются.       И выпрямляются в похабную улыбку.       — Тим, ты что, никогда ничего не брал в аренду?       — Что? — подтормаживает он. — Как? Это же не дом!       — Да что угодно можно взять в аренду! Даже машину.       — Машину?!       Тимоти действительно не знал, как с его любовью к кино, книгам и телеку, такая штука как «аренда» проскочила мимо. Друзья из Парадиса никогда не брали в аренду даже велик (Зи сказала, что и их берут), отчим жил на широкую руку — выбирал из родительского барахла то, чем мог пользоваться — и не парился.       Обход ближайших трёх магазинов прошёл под экономический ликбез от Зендеи: где можно взять под залог что-нибудь законно и не очень, на что стоит давить у продавцов в разговоре (будто отсосать было бы мало) и в какие места заглядывать.       — Ну конечно, — констатирует Тим после второго киоска, где на вопрос о сливовых конфетах отозвались презрительным «дерьмом не торгуем». Зен утешила: «Какой район, такой язык». — Твой отец — коп, и он видел тысячу случаев с нелегальной арендой. За неё и посадить можно. Я прав?       — Прав, — кивает и смотрит на Тимми пристально. — Вас нужно познакомить. С твоей догадливостью ты можешь ему кое в чём помочь.       Тимоти хорошеет на глазах.       Всего-навсего радуется.       Слова Зи определённо звучат лучше работы в мотеле, которую он прогуливает с серьёзными угрозами на увольнение. Каждый раз удаётся остаться, выполнив самую грязную работу. Тогда Тиму напарник даёт «нелегальное» прощение грехов: просто сообщает начальнику, что Тимоти Шаламе был на работе в свою смену и «всё окей».       Зато типчику с работы не приходится возить в прачечную постельное бельё, гладить его и стелить в номерах, пылесосить там же и мыть полы, вытирать пыль и настраивать счётчик с электричеством, бегая из рубки в комнаты на двух этажах.       И что в этом сложного? Пара пустяков.       Кроме поездки в химчистку.       Тим ненавидел падать с велосипеда под грузом на багажнике, отряхиваться и собирать измазанное постельное бельё в корзину. Однажды он просидел сорок минут в трусах, закинув к куче белья и свои джинсы. В химчистке, а не на улице. О чём вы, мать его, подумали?       Темнокожая леди смотрела на него с недоверием, но Тим бы и сам на себя так же посмотрел, если бы ему случилось наткнуться на полуголого парня в захолустном местечке.       Всего бы этого не было, если бы директор решил потратиться и купить новую стиралку в мотель. Но кому это нужно в Грэйв Вэлле? В самой жопе на карте США никто и не расстроится, если стиралки нет.       Арми вот вообще по барабану!       И да — велик нужно было не тащить с мусорки, а брать в аренду. Затратно, зато со стороны ты более красивый.       В третьем магазинчике конфеты были. Назвали их тут не «дерьмом», а «редким лакомством». Ну конечно, ну разумеется. Продать им это нужно. Что угодно наплетут, ублюдки сраные.       — Гугл карты говорят, что магазин со скейтами за поворотом, напротив пешеходного.       Это не много объясняет.       — Там дают доски напрокат?       — М-м, нет, — профессионально, по-шерлок-холмски покашливает Зен. — Но мы хорошенько попросим.       — "Хорошенько" — это как?       Он не может стерпеть и обнимает её за плечи. Мимо подруги бежит подтянутый парень в коротких шортах. Собственная задница в джинсах при этом испытывает негодование и страшно потеет.       — Это значит заплатить сверху, — цыкает.       — Почему нам нужно платить сверху? — недоумевает Тим и перед входом в этот их скейтеровский шоп никак не уймётся.       — Потому что уже обед, Тим, и все, кто можно, и особенно школьники, вынесли из каждого грёбаного угла по арендованному скейту, — Тимми сжимает свою руку в другой, а Зендея его трясёт за них. — Мы возьмём экземпляры с витрины. Я так уже делала. Мы были тут с Дэвидом.       Тимоти мог представить Теннанта на крохотных четырёх колёсах. И как он грохается в парке, пробуя скатиться с вершины бассейна вовнутрь.       — С Дэвидом?       Дует ветер. Мальчишка задирает подбородок и подставляет волосы зефирным поглаживаниям. Зендея тоже преображается. Голос её противоречит тому, какой ангельско-брачный образ она приобретает в оранжевом свете солнца и с развевающимися кудрями.       — Тим, а откуда, по-твоему, у Дэвида скейт, который ты у него же забрал? — хлопает себя по бёдрам. — Ты вообще... — «такой дурак!». — Чему удивляешься?!       — Точно. Вспомнил. Скейт...       — И купил он его, — Зен прерывается и указывает на стеклянную дверь с огромным чёрно-жёлтым объявлением. — Здесь!       — Понял, — мило отвечает Тим на её раздражение, довольный, что вызвал его.       — И мы бы не жертвовали деньгами, если бы ты взял свой скейт.       — А ты его почему не взяла?       Тимоти повторяет за ней — хлопает себя по джинсам и корчит критическую мордашку.       — Потому что я не из тех, кто оставляет друзей страдать в одиночку.       На этом она решает отвернуться и не дать увидеть, как стесняется.       Тем более разговоры оттягивают их от похода на площадку. Если оттягивать поход, то быстро станет темно и уже не будет никакого смысла в том, что они притащились сюда из центра. Хотя могли бы поплавать в фонтанах! Зен не согласилась бы, но кто её спрашивал? Тимми поплавал бы с ней без договорённостей.       Зи зашла, видимо, к друзьям. Они смотрели телевизор. По ящику шла какая-то программа о спорте, вроде даже о самом скейтбординге, но так тихо, что что-либо разобрать мог только человек со слуховым аппаратом или тот, кто прижался бы к динамикам вплотную. Наверное, колонки просто не работали или барахлили. Два высоких мужчины, лет под тридцать, не походили на парочку садомазохистов. Значит, тупил звук.       Говорила за них Зендея. Она обладала не только преимуществом знакомства, благодаря которому у работающих друзей выпрашиваешь самое несусветное, но вообще была убедительнее, чем Тим. Его ни капли не смущало, что Зен ругается с этими рэперами пятнадцать минут на повышенных тонах — так звучит бас-гитара, подключённая к усилителю и попавшая в лапы новичка. Мужички-продавцы слушали её, редко вставляя слово. Тут уж ничего не поделаешь — ненастроенная бас-гитара перебивает вокалиста. И бэк-вокалиста, вообще-то, тоже. Иногда — вырывает барабанные перепонки.       Зендею внимательно слушали, а потому Тим не боялся, что кого-то придётся спасать благоразумия ради. Бояться же за то, что скейты точно окажутся у них в руках, он перестал с самой первой фразы, как они вошли в магазин. Зен сказала: «У меня дело...». Они были будто гангстеры из «Клана Сопрано».       Тимоти нравилось, как аккуратно рисунки выведены на скейтах, — те были повсюду от пола до потолка — а там, где краска выходила за края трафарета, который на неё накладывали, вызывал не менее будоражащие эмоции — это было напоминание о каком-то прикольном беспорядке, возникшем у художника случайно и оставшимся с любовью незамеченным.       Им пришлось отдать в залог паспорт Зи и её двадцать долларов. За своего "коня" Тим отдал трёхнедельную зарплату — семьдесят пять баксов.       В этот момент Тимоти не жалел, что расторопно носил с собой повсюду такую крупную сумму. На самом деле, он хранил их на те случаи, когда, бывало, слишком вдохновлялся идеей приготовить что-то новое и приезжал в Грэйв Вэлл на автобусе, пешком доходил до «Костко», заполнял корзину продуктами до отвала, потом — сумку и шёл в их с Арми дом четыре километра. Стирая пятки в старых изношенных кедах.       У Тимоти скейт был обычный, чёрный, ничего интересного. У Зен — с розовыми кляксами на обратной стороне. Клёвый рисунок. Совершенно простой, но такой, что не надоедает. Вот как бывает, если ты — клиент своих друзей. Тим подумал о своём мотеле, в котором он мог предложить так называемым "друзьям" разве что один шот за счёт заведения. Всё-таки терять из-за них деньги он бы не стал. Как и рисковать. Однако всё могло изменить одно условие, как, впрочем, всегда: если самому приспичит вытворить какую-нибудь хрень. Тогда он хоть подожжёт это заведение со всеми постояльцами. На собачек и кошечек скидку не сделает.       — Готовься, подопечный, — Зи толкнула его плечо. Тим схватился за грудь. Нащупал, что нужно. «Окей». Девчонка рассмеялась. — Следующий час будем учить тебя кикфлипу. Ты набьёшь синяки, но... Выживешь. Обязательно выживешь.       Тимми прислушался к шуршанию пакета с конфетами в сумке. К гудению машин. Сосредоточился на своём дыхании. Поднял глаза к ненавистному верху и крепче прижал к себе руку, лежащую на соске. Он молился, чтобы быть вечером дома.       Его глаза упали на синий капот, стоявший далеко-далеко в соседнем квартале. Тим не мог прочитать номер машины. Со школы его мир бесповоротно размывался под минус один с половиной. Он никогда не жаловался. Он не думал, что когда-то это поможет ему избежать тысячу бед и будет стоить ценного красного конверса.       Учиться кикфлипу непросто. Совсем непросто. С тем же успехом можно предложить слепому жонглировать пятью шариками и науськивать следить за каждым из них.       На скейтплощадке Зен, насмеявшись над попытками Тима перевернуть доску в прыжке, сказала, что у неё достаточно поднялось настроение, и они всё-таки могут вплотную проработать трюки попроще (то есть для тех, кто на скейт становился ради понтов или потому что не знал, куда девать подарок родственников, кроме как испытать его во всех "позах"): шовиты, мэнуалы, но сначала — олли. Обыкновенные прыжки с доской. Чуть-чуть подучив это, Зи пообещала, что они смогут спуститься на колёсах в бассейн. Также она объявила, что после усвоения первого урока они могут погрызть линдтовский шоколад с мятой.       Тимоти согласился. Дороги назад не было. В любом случае.       Двадцать падений с доски на задницу и столько же сердечных приступов из-за какого-то колпачка — и он смог владеть доской. Скорее всего, страх не оправдать ожидания Арми научил Тимми стоять на доске. Никаким другим образом он и не мог объяснить это.       Спустя месяц Тим не смог повторить то, что когда-то умел, и почему-то он сомневался, что дело было в плохой, хотя и отработанной технике. Тим предполагал, что страх выкачивает ум и парализует тело. Поэтому он его ненавидел. Поэтому по истечению часа он чувствовал, как по затылку течёт холодный пот и трясутся пальцы на руках. На ногах, возможно, тоже.       — На тебе лица нет, Господи... Это что, ты себе задницу отбил? Сломал что-нибудь? Ладно, хватит ржать, я серьёзно...       Но он не мог «серьёзно». Когда страх добрался до ушей и защекотал по зубам (самое невыносимое фантомное чувство), Тим увидел, что возле их парка блеснуло что-то, напоминающее своим цветом дождливое небо.       — ...еня слышишь? Тим? Тим!       Мальчишка повернулся к ней. Зен уже поглощала шоколад и затолкала ему в рот целый кусок с несколькими дольками. Куснуть пришлось сильно. Было больно. И очень вкусно.       — Я тебя спросила, где ты жил до Грэйв Вэлла.       Тимоти отъел свой здоровый кусок, после чего с подозрением ответил-вопросил:       — Почему ты спрашиваешь?       — Потому что ты мой друг, и я за тебя волнуюсь...       От этого самого волнения, кажется, Зендея скрестила запястья на ногах.       — Волнуешься? — спрашивает Тим, как если бы Зен предложила повторить трюк со скейтом из начала их катаний туда-сюда по парку.       — Я знаю, что ты живёшь с Хаммером, а твои родители, видимо, не очень против этого. Знаю, что ты уехал из Парадиса, что жил с какой-то девочкой...       — Томасин.       — Да. Наверное, — она причмокивает. — Я не запомнила её имя. Тогда, на свалке... У меня был шок.       Мальчишка не знал, что на такое ответить, поэтому подзадержался со словечками. Его по-прежнему ничего не удивляло ни в своём том рассказе, ни в собственной жизни. Его удивляло, что Зен не раз повторяла про «шок».       — Окей, — сглотнул Тимоти, для которого их беседа приобретала неприятный оборот. Как «тогда». — Так что ты хотела узнать?       — Почему ты уехал? А лучше, — она тут же меняет курс, глаза её загораются. — Что с твоими родителями? Они не против того... — предательски кашляет. — Как ты живёшь?       Тимоти вздохнул и открылся — сделал самое трудное, что ему удавалось. Когда он падал в глаза Зендеи, снисходительные и бездонно тёмные, ему было нестрашно делиться чем-то о себе. Представлялось, что она пожалеет и будет хранить любые тайны, в том числе от своего папаши-копа.       — Я никогда не видел своего отца, а мама осталась в Парадисе, — он наконец вытягивает пакет со сливовыми конфетами из сумки. На сумке — значок с тыквой. Его подарила Зи. На нём написано эмалью: «Моя тыковка». — Мы поссорились в день, как я ушёл. Не знаю, что сейчас с мамой. Она была... В ярости. Буквально.       — Кричала на тебя? — хрипло предположила подруга.       — Хуже, — улыбнулся Тимоти, и они ненадолго замолчали.       Рукава толстовки задраны до локтей. В своих горячих руках Тим протянул Зендеи дорогое угощение. Не по цене, а по затратам усилий, которые были направлены на его поиски.       Всё же кое-где американцы блюли традиции, несмотря на современные маркетинговые предрассудки.       Тим, скрестивший ноги, сильнее их под себя подогнул. От того выпрямилась спина и не так ныла.       Нет, попа не мучила.       — Ты скучаешь по Парадису?       Тимми, в принципе не умеющий скучать, пожал плечами. Он попробовал конфету — и сразу растянулся в улыбке. Верил, что на лицо тут же заплыл румянец, которого от конфет просто не бывает. Но эти конфеты были особенные, потому что у них был особенный вкус. Самое важное — сможет ли Зен подобрать к ним нужную ассоциацию. До этого она была умницей.       — Немного скучаю, — подвирает Тимми.       — По чему больше всего?       — По кому, — Шаламе её исправляет.       Она кивает.       — По кому?       — По своей бывшей, — Тимоти ностальгически выгибает брови, воображенчески отодвигает в стороночку кривляку Аарона и берёт вторую кроваво-красную конфету.       В сахаре и липкая. После неё невозможно не облизать от удовольствия пальцы. Зи пока не подносит её к своим влажным, пухлым губам.       — Кто она?       — Лили, и она классная. Ей идёт любая форма солнцезащитных очков, и она гоняет на велике, как мастер спорта. Ещё она за пять минут может сочинить лучший матерный рэп, который ты когда-либо слышала.       Что-то ёкает у Зи в груди — видно по изменившемуся лицу — и девушка берёт Тимоти за руку, держит её. Наверное, она хотела бы что-то сказать, но как бывает в таких ситуациях, когда кого-то срочно стоит утешить, слова подбираются плохо, а потом ты совсем перестаёшь их подбирать. Выбираешь-таки сделать это глазами и ссутуленными плечами. Всё это Тим видел. Жалость ему не нужна.       — Попробуй, — попросил он Зен, и она сомкнула рот вокруг тёмной сладости-ягоды.       Морщинки привычно прорезали её лоб. Сквозь зубы послышалось шипение.       — Это... Странно, — заключила, не долго думая.       — Почему странно? — и, не дожидаясь ответа или мелькания синего, Тим умоляет: — Скажи, на что похоже!       — На... — их одолевает тишина, наполняемая шумом мальчишеских голосов — тех, кто выкрикивал в парке слова «паскуда», «козёл» и «мудак» в одном предложении каждые десять минут. — Сливу?       Разочарованно Тим мотает головой, и кудри с той же печалью, туда-сюда протанцевав, падают к нему на лоб. Утешающе приласкивают.       — Нет, нет, не-ет! Неправильно! — выкрикивает он.       — Неправильно?       Зендея ничего не понимает. Ей и не нужно было. Она выглядит так, будто её разыграли. Она вновь откусывает «запретного плода» и повторно кривит губы — что-то такое железное, кислое и отвратительное было в этом полусладком вкусе. Что-то, что напоминало сливу из детства, из штата Миссисипи, только с истёкшим сроком годности...       — Это не просто "слива"! — верещал Тимми, отчего на них обернулись. — Не-про-сто!       Пакетичек с лакомством парень прижимает к груди. Не без определённого намерения.       Кто-то забыл про колпачок? Тим — ни за что.       Зи говорит:       — Что же тебе напоминают эти конфеты?       Но он не отвечает, жмурится, хмурится, мычит, как пятилетка, которого обидели. Зендея прижимает его к своей худой груди с длинным камнем-амулетом. Он греет Тимоти разрывающийся лоб.       Они покачиваются, щебеча одну и ту же сказку-колыбельную — «Дом, который построил Джек»:       «...Вот пёс без хвоста,       Который за шиворот треплет кота,       Который пугает и ловит синицу…»       Их бы обоих запихнули в дурку, если бы кто рассказал о таком эпизоде на скейтплощадке между весьма повзрослевшими ребятами. Между студентами университета. И непонятно, как Зи его поняла настолько, что решила успокоить. Наверное, представила, что картинка из Тимовского воображения, его ожидания, не стали реальностью — и продолжать расстраивать не хотела. То есть не хотела занимать расспросами и говорить, что конфеты и вопрос супер странные.       Почему-то Зен никогда не пугало, что это повторялось и дальше во время их общения.       — А что с мамой? — слышится тихо-тихо, на ушко.       — Что с мамой? — резонирует Тимми.       — Она звонила тебе?       — Нет.       — А ты ей? — грустнее обычного.       — Нет.       — Не хочешь её навестить? — на вредный протест Зендея качает Тимоти в руках, вытягивает ноги, даёт на себя завалиться и берёт смелость задать второй вопрос: — Может, ей тебя не хватает?       «Вряд ли», — думает Тим. Он понимает, что Зи так говорит, потому что её собственный отец вызывает у неё похожие чувства. Она, как все, учится «правильно» сочувствовать, вживаться в каждую эмоцию. Перед этим она ныряет в то, что ей знакомо, и делает тебя своим братом. К тому же, о своей маме Тимми знает чуточку больше — практически всё от отсутствующих звонков до последнего дня пребывания в Парадисе, до дня-ярости, до Мэтта, который вмешался и испортил весь вечер. И Тиму, и самому себе. И маме.       Тимми обхватывает девчонку за бёдра и перекладывает голову к ней на живот.       Повсюду было чисто. На этом бетоне-кипятке можно прилично заснуть.       Летне-осенняя жара Орлеана поджаривала их. Они дышали медленно, подстроившись под дыхание друг друга, и не обращали внимание на стук колёс, шмыгающих туда-сюда без разбору. Никто не говорил о них, проезжая мимо. Они оба прикрыли глаза — Тимоти закрыл свои, когда увидел, что это сделала Зи. Изнутри тело превращалось в огненный шар, готовый раздуться и взорваться в любую минуту. Их пришлось бы соскребать с земли, если бы Зендея не сказала, что пойдёт в туалет.       Тим не додумался ринуться за ней. Он вдруг обрадовался, что наконец сможет расстегнуть толстовку. Футболка прилипла к нему намертво.       Вжикнула молния. Тело наполнила отзывчивая прохлада.       Стоять на краю бассейна восхитительно. На твёрдом округлом дне катаются такие же ребятишки, как ты сам. Падение в пропасть концентрируется на кончиках пальцев и тебя всего клонит туда — покатиться. Под стать воображаемому шарообразному комку, застрявшему между сердцем и желудком.       Он сглатывает. Рядом раздаются шаги. Тимоти услышал их вместе с хлопнувшей дверью тёмно-синей машины за забором. Как царапающий песок в буре, они приближались. И вот перед ним кожаные сапоги цвета охры. Вообще, шаги слышались гораздо более знакомыми, чем песок. Тим тысячу раз слышал цокот этих каблуков в единственном баре Парадиса. После школьных уроков мальчик бывал там каждый Божий день.       Тимми сощурился. Его слепило, но он отлично видел Мэтта.