Воробьиная ночь

Тот же день, то же время

То есть, 16 сентября 2013 года, понедельник

Продолжение

      Они встают друг против друга на краю бетонного бассейна.              — Что это за хуйня?              Мэтт бьёт Тимоти по груди.              Не сказать, что наступил конец света. Он случится намного позже, никак не сейчас и не сегодня. Но дыхание у Тима перехватило. Будто бы мозг всё уже понял и отсчитывал секунды до...              — Господи, — хрипит Мэтт, шаркает сапогом…              И скидывает выпавший из-под футболки колпачок в бассейн. Под колёса катающихся скейтеров.              Если существуют моменты, когда думаешь, что умрёшь на месте, то это был именно тот случай.              Тимми смог только схватиться за голову. Раньше, чем понял это. Он открыл рот. Просто открыл, не думая, чтобы что-то сказать. Ему не было, что говорить. Он был в ужасе.              Его затрясло. Дом. Арми. Его свирепый голос. Его недовольство. Его разочарование...              — Грёбаный извращенец, — Мэтт хватает Тимоти за грудки. — Кто одел на тебя эту дрянь? Та девка?              Отчим использует свой способ «вразумить Тимми» — поэтому трясёт его, как тряпичную куклу.              — Или тот здоровый хрен, с которым ты ночами лазишь по всяким—              — Хрен у него здоровый, тут ты прав...              Тим смеётся и кашляет одновременно.              Новое, непроизнесённое «Господи» замирает у Мэтта на губах. Он закатывает глаза и крепче сжимает Тимов воротник футболки. Жар дыхания дурманит мальчику голову. Мэтт выжидающе на него смотрит, как-то неверяще.              — Ты… Больной, — говорит Смит и в этот раз не заносит кулак и не прикладывает пасынка о какую-нибудь поверхность.              — О, нет, со мной всё в норме, — вытараторивает Тимми. — А вот ты…              — Завали ебальник.              — В этот раз ты не накурился, да? — Тим чувствует, что кулак на воротнике сжимается, и кожа на костяшках у папаши покрывается белой плёнкой. — Поэтому мозгами шевелишь и у людей на виду не станешь меня бить. Бля, — хохот, разрывающий внутри ядерную бомбу. — Неужели так страшно было впервые встретиться трезвым? Ты только поэтому решил закинуться?              Вторая рука Мэтта, непредусмотрительно для Тимми свободная, хватает мальчика за челюсть. Зубы стукаются друг о друга. В ушах раздаётся звон. Посторонний шум смолкает до парочки децибел.              — Заткнись! То дерьмо, которое ты натворил перед уходом…              — Я? Ошибаешься, я—              Его так вздёргивают, что кеды поскальзываются на гладком бетоне. Тимми падает. Но Мэтт держит, впившись в белый измученный воротник, и приближается своим носом к Тимову носу.              — Мразь, — цедит отчим. — За идиота меня держишь?              — Д—              — Она мертва, понимаешь?! — кричит шёпотом и мог бы натурально крикнуть, потому что срывается, потому что хочет избавиться от боли. — Понимаешь, я говорю!?              Тимоти встряхивают. Он встречается головой с тупой плитой скейтбордистского парка.              — Ты поп-п-... — слышит Тим. В черепной коробке звуки превращаются в белиберду. — ...тишься за это, с-сукин сын...              Умоляющий взгляд вцепляется в Мэттовы прозрачные брови и в мягкие мешки под глазами.              — Убьёшь меня? — слабо спрашивает Тим.              — Было бы...              — Так же, как её убил?              — Я и пальцем её не тронул!              Появившаяся рука в волосах сигнализирует: одни средства воздействия кончились, пришло время других. Мэтт во второй раз прикладывает Тима о землю. Небо кружится, и широкое лицо человека, с которым он смотрел фильмы по вечерам и на одном диване, тоже. Тимми мотает туда-сюда опухшей, твою мать, башкой.              — Нет, я… Я выбежал с твоей курткой, а ты — схватил маму…              — Замолчи, — кулачище угрожает подбородку. — Она… Защищалась...              — Она сошла с ума. Помнишь, какую хрень несла? А-ха…              Тимоти смеётся в ладонь, поднимается, и Мэтт ему помогает. Не отпускает от себя ни на дюйм, правда. Всё так же впритык глядят волчьи глаза.              — Хрень? — каменная, вытерпевшая самую лютую хуйню на свете физиономия искривляется. — Хрень?! — он злится, это точно; отчаянно ржёт, жалобно фыркает и волочит за собой Тимоти. — Ты не врубаешься? — к нему поворачиваются и говорят низким голосом: — Твоя мать умерла. Умерла. Из-за тебя, дрянь.              Они проходят мимо сидящих на лавочке парнишек. Им на вид лет тринадцать-четырнадцать. Ребятки не пугаются их. Не шевелятся. Тимми подмигивает парочке.              — Это она на меня бросилась, — заявляет Тимоти коротко стриженному затылку.              Они всё ближе к забору-сетке, а их по-прежнему обходят и оставляют без внимания прохожие. Разве никому он и Мэтт не кажутся странными? Разве никто не хочет их остановить и узнать, что происходит? Разве незнакомцы не замечают, о чём говорят упирающийся мальчишка и громила в косухе? Куртка эта у Смита, кстати, старая. Он такую носил до того, как Тимми своровал более новую и не вернул.              — Ты довёл её, — доносится от папани.              — Довёл? — Тим пробует выкрутить запястье. Его дёргают вниз. — Она не сказала ни слова — и бросилась на меня!              Мэтт прекращает свой бег-шаг и перехватывает Тимми за локоть.              — Ты знаешь, почему она на тебя накинулась.              — Не знаю.              — Не лги, засранец, — Мэтт открывает дверь своей сине-чёрной «импалы» 1967 года. — Я тебя насквозь вижу.              — Я говорю пра—              Он бьётся макушкой о машину. Отчим, наверное, неспециально это с ним. Когда заталкиваешь внутрь кого-то, кто не сгибает ноги и мычит, как сломанная сирена, терпение заканчивается. В итоге ты заезжаешь кое-кому по спине и тупо толкаешь — и чёрт бы побрал того, кто вздумал сопротивляться.              Если бы Тимоти знал, что заработает шишку, то согласился бы сесть как миленький.              Мэтт стал обходить тачку — Тим заметил это, выглянув в окно. Зен нигде не было.              Интересно, сколько времени Мэтт планировал сидеть в машине и следить за ним, чтобы вот в такой приметный момент увести?              До этого Тимми беспокоился. Сейчас — ни капли. Он знал, что дальше будет так, как он захочет.              — Она всё про тебя рассказала, — разносится над ухом после хлопка. Естественно, от двери машины. Тим как раз изучает бардачок. В царапинах. Их оставил он сам — выцарапывал ключами нецензурную брань. Мэтт его за это хлопал по рукам. Тогда отчим ещё извинялся и обещал, что всё-таки купит пиццу, лишь бы малыш Тимми не обижался. — ...Всё. Как ты ходил ночами по дому и стоял…              — И ты веришь этой...              — …И стоял, блять, с грёбаным ножом над ней!              Тимоти сглатывает.              — Почему же тогда ты ни разу не проснулся? — спрашивает мальчишка.              Для Мэтта, похоже, этот вопрос вышел душевно сложным. Ему потребовалось вздохнуть, досчитать до десяти (вслух), закурить. Тимми бы вырвал эти кэмэловские сигареты. Любимые. Мэтт всегда берёт только их. Тим тоже.              — Утырок, — вот и всё, что может сказать наркоман и дилер в одном лице после трёхминутной работы извилинами. — Это не имеет значения.              — Да ладно? Ещё как имеет! — Тим наклоняется к Смиту. Достаточно, чтобы дышать одним сигаретным дымом вместе с ним. — Она спятила, а ты её защищаешь с таким вот нулём доказательств!              Из указательного и большого пальцев парнишка делает явственный кружок. Конечно, похожий на "о" или жест "окей", но свою попытку пояснить за базар Тимоти считает удачной.              Мэтт выдувает порцию никотина Тимми в лицо. Заводит машину. Молчит, занятый изучением пасынка. Он будто не знает, что ему дальше делать. Или не представляет, что вот так просто получил, что хотел.              — Твоя мама — святая женщина, — сказано с уважением. Интонация задействует высокую тональность. Срывается в гласных на чувственный фальцет. Тим распознаёт эту эмоцию без усилий. — Святая, потому что не придушила тебя в малолетстве.              Перед тем, как выбросить догорающий окурок, Мэтт тянется в пачку за второй сигаретой. А Тимоти, как это всегда между ними было, вытягивает из сухих губ Мэтта готовый бычок, вдыхает его на полную, шмыгает крутящейся ручкой на двери и отправляет за окно.              Смит настораживается. И ухмыляется.              Ну, недолго его роже радоваться.              — Ты поэтому помогал маме? — сыночек прижимает ухо к плечу, словно котёнок, которого дразнят лакомством. — Поэтому бил меня?              Мужчина замирает. Левая рука цепляется в руль до скрипа кожи, другая змеится в его, Тима, сторону. Застывает у мальчишеских глаз. Шаламе же как уставится на большие мозолистые пальцы перед собой... Представил, как мог их обсасывать и...              Бамс!              — Сука!              Охуенно бóльный щелбан вписывается между бровей.              — Я перестал это делать, мелкий ублюдок, потому что ты сказал, что тебе это нравится.              С досадой и стоном Тим замечает: Мэтт мнёт в кулаке вторую сигарету. Он её так и не закурил.              — Да-да, — сопит мальчик и давит себе на лоб, будто от этого боль исчезнет. — Я уже понял, не стоило говорить...              Мятая сигарета прилетает Тимоти в глаз. Достаточно неожиданно, чтобы он закричал и с хныканьем отвернулся. Мордой в стёклышко и обивку дверцы.              — Ты, кусок… — сбоку много шуршит одежда, так что Тиму кажется, что Мэтт протянет руку и схватит его за шкирку. Где-то на полпути ладонь замирает, и отчим просто царапает кресло своими безумными джинсами. Они такие же ковбойские, как сапоги. — Не могу поверить, что её нет…              Тимоти трёт глаз. Опускает стекло до самого низа, покрутив рычажком, а потом берётся им водить по кругу и из стороны в сторону. Бж-ж-бжж-ж-ж. Папаня смотрит на него со стекленеющими от ярости глазами.              — О, а я могу поверить, — Тим-таки снова поворачивается к Мэтту, свободной рукой разглаживая ноющий лоб. — Тебе просто всегда чуть-чуть не хватало, чтобы…              — Я не убийца, понял? — шипит Мэтт. — И я ни за что не вернусь…              — За решётку. Помню я, помню, — закатывает глаза Тимми. — Ты часто говорил это своим парням, — скрип-скрип-скрип; стекло елозит вверх и вниз. — Ну, кому раздавал наркоту… Как они там? Я, может, скучаю.              Тимоти на секунду прекращает мучить старую ручку и это дурацкое стёклышко, тонкое, раритетное, дорогое. Он складывает руки на животе, съезжает задницей по сиденью и ногу забрасывает поверх бардачка, на панель. Она в ободранных наклейках.              Мужчина дёргает Тима за измученный воротник, растянутый не только стиралкой, но наглыми руками всех, кто хотел сорвать с мальчика футболку. Наконец, она трещит. Запах нетрезвой вони пробивает нос, и Тимоти пропускает через себя этот родной след прошлой жизни. Вытянувшаяся было нога соскальзывает на коврик перед сиденьем.              — Это всё, о чём ты сейчас думаешь?              Мэтт скалит зубы.              — Нет, — отвечает Тимми. — Я хотел спросить, куда ты дел маму.              Пальцы Мэтта узнаваемо сжимают затылок. Тимоти сглатывает. Его с неохотой, но большой силой бьют. Б-бах! Головой о дурацкую, грязную панель.              Писк.              Тим скулит. Зуд под черепной коробкой усиливается.              Мальчик натягивает рукава толстовки по самые кончики пальцев, чтобы приложить их, как мягкую вату, туда, где боль наливается ядрёным свинцом.              — Слушай внимательно, — вздыхает Смит, повторно шевелит ключами в машине и часто-часто моргает. Обернувшись к Тимоти, узревает до чёртиков удачливую реальность (где Тим не сбежал) и говорит чрезмерно властно: — Я хотел быть хорошим отчимом, но ты всё засрал. Сам об этом знаешь. Ты так мне мозги поимел, что видал я в аду спасать тебя или чё там ещё. Уже не маленький. И я из-за тебя не сяду, так что и пальцем не трону. А вот ты… Тебе за решёткой самое место. Но твоя мать…              — Что она?              Мэтт опечаленно водит глазами по своим грубым рукам и кольцу на левой руке.              — Поговорим дома, — завершает он.              — Я не...              — Да-да-да! — перекрикивает отчим и щёлкает кнопкой, от которой впереди и сзади хлопает что-то.              Двери. Двери закрылись.              Отчим затихает и приближается к Тимоти, словно ломается перед тем, как прикоснуться.              — Что это за…?              Тимми оглядывает своё замечательное колечко. И так и говорит вопросительному взгляду Мэтта: «Кольцо». Получает: «Охуеть» и цепочку «блять-пиздец-ну-на…».              В окно со стороны Мэтта стучат.              Он вздрагивает.              — Ебучие пироги, — крякает и запихивает обратно за пояс джинсов пистолет. Наполовину вытянутый. — Перед этим, — на пару дюймов Мэтт стекло опускает, но так и не поворачивается к тому, кто побеспокоил. — Мы заедем к одному человеку.              — К мамке твоей, что ли?              Когда у этого хмыря закончится терпение?!              — К тому, кому нужна была твоя мать, пиздюк.              Этот сумасшедший отворачивается к окошку. Мотор гудит, солнце слепит. Тимоти опускает своё стекло до предела и поднимает. Дёргает ручку двери. Закрыта.              Удар кулака в плечо. Опасный взгляд. Мол, я тебя в землю закопаю, рыпнись мне только тут, ушлёпок. Тим проговорил это голосом Мэтта. «Разольёшь Колу — сам будешь салон вылизывать». «Я лицо тебе размажу, если ты здесь ещё что-то нацарапаешь!». «Сегодня сидишь дома, никаких покатушек в центр».              У Тимми заболела голова от режущих лучей, ударивших ему прямо в глаза.              Он снова прокручивает стекло донизу и рассматривает пейзаж спортивной площадки за окном. Где же…              — Извините, сэр, — говорит одна хитрая девчонка. — Вы забрали моего друга…              — Да, забрал, — быстро рявкает Мэтт, который больше всего на свете хотел уехать отсюда и запереться дома, в своём убежище. — Он — мой сын. Хотя лучше бы не был. Так чего тебе? Хочешь попрощаться?              — Так он уезжает?              Волнистые волосы Зендеи и её яркий макияж едва-едва выглядывают из-под крыши автомобиля и лица Смита.              Тимми накидывается грудью на панель, чтобы увидеть подругу.              Она какая-то… Будто ей приходится рассказывать стишок перед классом.              — Да, уезжает, — со стёбом продолжает Мэтт.              — Можно… Перекинуться с ним парой слов?              Отчим отворачивается от Коулман. «Ёбаная комедия» — читается в его глазах с морщинками в углах. Вот только…              Тимоти настороженно думает, почему это Зи подошла к месту водителя, а не пассажира, если хотела увидеть Тимми? Она точно могла видеть Тима, сидящим в машине. Он сам видел справа от себя площадку при повороте головой. А вот Мэтт — нет. Тогда чего это она? Боялась, что тогда Мэтт рванёт с места?              — Ну, говори, — тарабанит Мэтт. — Я что, по-твоему, изверг какой-нибудь? Грёбаный насильник или чего-то там ещё?              — Нет, — ответ второпях.              — Тогда прощайся, принцесса, другого шанса не будет.              Тимми, поджав губы, в конце концов ловит взгляд Зи.              Необычно.              Он думал, она будет расстроена. Так слышался её голос. Но глаза… Расширились. Зрачки сузились, брови поднялись, губы сжались. Её правое плечо опустилось и поднялось. Запястье легло на дверцу Смита. В руке у Зендеи что-то было.              Мэтт же смотрел на Тимоти. Хотел, вероятно, услышать торжественный аккомпанемент «пока» и вдавить газу. Он не был безмозглым, чтобы отвернуться и оставить затылок беззащитным больше чем на пять-шесть секунд. Всё расчётливо. Мэтт был таким, потому что иначе не выигрываешь в карты. Потому что иначе тебя ловят и сажают в тюрьму. За грабёж или наркотики — неважно. Важно, что сажают. В то же время Мэтт как никогда стал жертвой воспитания своих родителей.              Это заслуживает отдельного разговора. Не сейчас. Сейчас:              — Окно!              Пш-ш-ш-ш-ш-ш!              Крик Зендеи. Крик Мэтта, который повернулся к ней. Запах. Запах, вызывающий кашель. Глаза… Тим моргнул и подумал, что больше никогда их не откроет. Он тоже кричал. И ещё он полез в открытое окно. Господи, что бы он делал, не будь оно открыто?!              Внутренний голос подсказывал: тогда бы Зи не распылила перцовый баллончик в морду отчиму. Возможно. Хотя...              Пуговица на джинсах зацепилась за стекло. Зазвенела, отцепилась, натянула штаны к самой заднице, а потом… Потом была рука. Рука, схватившая Тима за лодыжку. Так, что когда он уже должен был свалиться на асфальт, кое-чьё крепкое щупальце тянуло его в недра прокуренного авто, обратно, как в пучину Атлантического океана.              До ноздрей доходил ядовитый аромат даже тут, снаружи. Тим задержал дыхание с ничтожным запасом чистого кислорода в лёгких. Он рвался, рвался из крепких, сухих, колючих пальцев Мэтта, и ему, как грёбаному Ди Каприо, удалось спастись с тонущего корабля.              Он подумает намного позже, что ему, конечно, нужен ещё и счастливый конец.              — Бежим!              Зендея хватает его за плечо и поднимает. Голая стопа касается асфальта. Мудак забрал конверс.              Зубы заскрежетали. Тим ненавидел, как выбирал эти кеды, а Мэтт отговаривал их брать и всё-таки, нехотя, купил. И вот ему удалось их его лишить. Проклятый…              Тим спотыкается, оказавшись на тротуаре. Позади них визжит машина. Так бы визжал автомобиль с проколотым колесом, но Мэтт, скорее всего, просто ничего не видит в задушенном салоне. Не дышит и не слышит (побочный эффект паники и многократной боли). Вот и ведёт косо. Вот и логично затухает мотор. Вот и хлопает дверь, будто её одним ударом хотели пришпилить на место.              Они забегают в переулок двухэтажных домов постколониальной постройки и попадают на задний двор с разноцветными дверьми. Без выхода на соседнюю улицу.              Тим не чувствует ног. И себя. Слеповато осматривает округу.              — Сюда, — тащит его Зен, вскорости они так перемещаются в пространстве, будто у них нет массы тела.              Они отпирают дверь, которая выводит их на кухню общепита. За ними что-то громыхало, похожее на шаги. Если это был Мэтт…              Шипение. Раздосадованное, горькое. Полное клокочущего пыхтения.              — Ст-ф-й…              Бурлили высокие кастрюли. Отовсюду шёл пар. Пахло острым перцем, какой до обморока любят орлеанцы. Шумел телевизор и галдели посетители.              Тимоти и Зендея пробежали в зал, заполненный столиками и разговорами. Тим схватил попутный стул и скинул его на пол. Подвинул на себя свободный стол, тоже — следом. Топот, который был так знаком, замер. Голоса поутихли.              На пороге выхода из кафешки до него долетела какая-то чаша, тарелка или стакан. Она (оно?) врезалась Тимоти в плечо и разбилась. Или попала в стену. Тим не ощущал, что с ним что-то происходит. Был слышен только звук. Какое-то касание.              Он открыл дверь заведения, полетел с лестницы вниз по ступенькам… И поднялся на своих двоих как ни в чём не было.              Глаза навыкате. Руки перед собой готовы схватить, врезать, оттолкнуть. Сколько он собрал углов? Пять? Шесть? Десять?              — Да соберись ты!              Зендея тормошит его и звучит так, будто находится в смертельном ужасе.              Хм, смертельном. Возможно. У отчима пистолет. Отчим ослеплён перцовым баллончиком. И он всё равно мог, сука, видеть и чуять Тима за милю.              Хорошо, думает Тимоти, Зен носит баллончик, супер. Ему ещё у костра показалось интересным расспросить о нём, когда подружка вывалила на землю всё своё добро. Однако в тот вечер по большей части расспрашивали самого Тима…              Блять блять блять блять              — Где баллончик? — спрашивает Тимоти немыслимым, потусторонним голосом.              Зенки страдальчески закрылись при собственном напоминании. И от знания, каков будет ответ.              — Он…              …выпал, остался у машины, потерялся…              В стеклянной двери их кафешки нарисовалась фигура монстра. Монстра Франкенштейна. Они побежали через дорогу.              Их пропустил Форд с кузовом и блеющей козой. Их затормозила коляска с пассажирами и лошадьми.              Тим закричал Зи на ухо. Не помнил, что точно. Мэтт очутился чересчур близко. Или так казалось? Глаза мужчины были ядрёно красными. Он мог бы выстрелить в Тимоти или, как минимум, затолкать пистолет ему в глотку, пока тот не задохнётся.              Да он уже приблизился к его лицу своим… Мамочки. Красные, красные глаза.              Двое друзей рванули вперёд по главной улице. Зендея тащила Тима за собой, и Тимми, перебирая голой и неголой ногами, смотрел на выскакивающие по правую сторону проулки. И он, и Зен, не сговариваясь, искали, куда можно улизнуть — и остаться в живых.              На них орали. Ругались. Прохожие, Мэтт, звонки на велосипедах. Ржали те самые, наверное, лошади, ржали где-то далеко. Кто-то что-то перекладывал, спрашивал, переносил, кого-то обнимал, материл, обсыпал обещаниями…              Зендея свернула за угол. Она обогнула прилавок с коробками и корзинами фруктов. Тимоти столкнул такую с апельсинами. Цитрусовые мины градом раскатились под ноги.              Они подбежали к вьетнамскому ресторанчику с названием «Фо-бо». Оттуда выходил усатый мужик с татуировкой на лице.              — Эй, это вы устроили?              Незнакомец схватил Зи за руку, но она так резко её вырвала, что недоумение первым делом поселилось на лице «хранителя уличных порядков».              — А это кто?…              Он бы договорил. Наверное.              Бедняга встал, заградив Тимоти и Зи своей грудью. Похоже, он был отцом. Он знает, каково защищать детей, даже непослушных. Бамс! Дерьмовый спаситель получил от Мэтта по зубам. Зен закричала, будто её бьют.              Вот-вот Мэтт схватит Тимоти за воротник. Ударит кулаком по одной щеке, потом по второй. Повезёт, если не сломает нос. В расход пойдут и ключицы. Тим уже ломал их. Мэтт знает, там будет больно. Достаточно одного удара с размаху. Кольца на пальцах оставляют косточкам неповторимые памятные шрамы. Когда бы Тим упал, Мэтт мог вывернуть ему ногу, до хруста.              Тим задушил крик подруги. Он сжал её запястье, глянул на панораму булочной за стеклом — на стекле: «Ради кофе можно пойти на всё, даже на работу!» — и с разбега, который делают профессиональные спортсмены перед прыжком, разбил преграду самой стойкой частью тела — лбом.              Выставив руки в толстовке перед собой, он перемахнул через глупое декоративное окно. Спасибо за него владельцам пекарни.              — Тим! — пищит Зен за ним, но он не оборачивается и теперь сам ведёт их отсюда подальше.              Тимоти перепрыгнул прилавок, за которым находился кассир, и толкнул его к стене. Помог перелезть Зендеи, и в это же время Мэтт ворвался через парадную дверь. В правой руке у него был М1911.              Люди, естественно, завопили, как орала как-то Зи на улице, только не сразу, а поочерёдно. Тим критично моргнул, когда дуло направилось в их сторону, и прыгнул за дверь кухни, откуда сдобу выносили на витрины.              — С дороги, — сказал Тимоти налетевшему на них с Зен парню.              Зато этот приятель обратил внимание Тима на щипцы в кипящей жидкости. Тим их вытащил и плечом налёг на дверь чёрного входа-выхода…              — Бля! Зи…              Ручка. Нужно нажать на ручку. Выстрел. Голоса-голоса-голоса. Совсем рядом и где-то снаружи.              — Стоять, ма...              С Мэттом кто-то борется. Может, кто-то, кто таскает кочаны с кипятком по этим малюсеньким квадратным метрам? В голове рождается гениальная мысль, достойная голливудского кино и похожая на их единственное спасение… Они выбегают наружу. Спасительная дверь затворяется за ними. Их окружает внутренний двор с двумя счастливыми выходами направо и налево — к магазинам, открытым улицам и ещё хрен знает чему. В центре двора — фонтан.              — Зи, спрячься.              — У тебя кровь на лице!              — Прячься!              Прикрикнул он на неё и не ударил, просто потому что они были в одной команде. Вкус крови во рту зажёг азарт и смелость. Преследующие возгласы, звон в ушах, рёв автомобилей. Веки блаженно опустились. Тим встал за дверью кухни — когда она откроется, его не будет видно.              Вдох. Выдох. Вдох…              Деревянный скрип.              Пора.              Тим сжал горячие щипцы. Кожу не жгло, он держал своё орудие крепко. Он представлял, как щипцы могут обжечь роговицу глаз, изломать переносицу или гортань. Что именно он хочет сделать? Нет, неправильный вопрос. Куда Тимоти дотянется? Куда успеет попасть?              Как дверь захлопнулась, Тимми увидел знакомый звериный профиль, профиль и его плечо, и вообще тело задвигалось само собой.              Он не рассчитал, что Мэтт сразу сделает здоровый шаг, как за ним захлопнется дверь. Тим не ожидал и того, что сам рванётся к Смиту, будто бы не было другого момента, как сейчас, чтобы его убить. Или не убить. Нет. Он же не мог убить кухонными щипцами. Или мог? Если бы захотел…              Даёшь по рукам мудаку! Кипятком!              Окрик. Пистолет, блять, на земле. Победа…              Нет. Надо было бить в горло. Когда Мэтт развернётся. Но после рук Тим метил по затылку. И было поздно. Мэтт перехватил щипцы, от которых столбили клубы пара.              Выражение его лица искривилось, правда, не казалось, что ему больно. Казалось, он шокирован и расстроен. Его выставил дураком подлый мальчишка, в воспитание которого он пытался вложить душу. Тим чувствовал это, как и Мэтт. Их многое связывало.              Дядя Смит задвигает локтём Тимми по переносице.              Тим молча отшатывается и отпускает щипцы. Отчим отбрасывает их на землю, и пока красное марево заливает Тимоти глаза, а тошнота заполняет горло, его хватают за волосы и куда-то волокут.              Сделав шага четыре от силы (было действительно трудно идти), он упал на колени. После Тима протащили по земле, остановив перед чем-то, что было бордюром. Точнее…              — Угомонись, — раздаётся шипение, за шипением — тишина.              Вода заливается в уши и устанавливает секретный вакуум вокруг. Похоже, Мэтт подтащил его к старому фонтану. Там плавали листья. Да… Затхлый запах листвы. Тимоти вырос близко к лесу и среди дождей, он такое отличает сразу.              Остальной шум до него не доходил. В глаза попадали щекотные крошки чего-то. Тимми усиленно моргал и по огромной глупости старался что-то сказать, глотая воду и выдыхая кислород.              Он начал дёргаться. Когда в горло попадает не воздух, грудь сжимают спазмы, похожие на ритмичные удары в солнечное сплетение. Чем больше тебя «бьёт», тем энергичнее скручиваешься, как переваренная креветка. Тело надеется исторгнуть убийцу из самых-самых недр. И тело расслабляется, понимая, что ничего не может сделать. Тело…              Свежий воздух ласкает щёки, влажные веки, слипшиеся волосы на лбу. Во рту ощущается кислый привкус. Вытерев губы, Тим поймёт, что это кровь, не перестававшая бежать. Руки… Тимоти не знал, в какой момент стал двигать руками, дышать и спокойно двигать головой. Прошла пара секунд, похожая на целый час.              — Сука… — доносится.              Тимми сжимает кулаки, поворачивается на голос и видит, что у Мэтта рассечена щека, а рядом стоит Зен с теми идиотскими щипцами. Вероятно, они уже остыли и по большей части стали бесполезны.              Мэтт и у неё их выхватил прямо из рук своей одной огромной ладонью. Удерживал щипцы в кулаке, пока Тим от него отполз и еле-еле поднялся. Сразу за этим, увидев испуганное, потерянное лицо девочки, которая под грузом громилы в мгновение ока оступилась и упала, Тимоти потянул Мэтта на себя за его куртку. Более тупой вещи он себе не припомнит.              Мэтт повернётся, посмотрит на него, как на вошь, замахнётся… К счастью, Зендея не даст ему сломать Тиму нос. Не в этот день. Она, как и Тим, испытает судьбу. Вырвет острые, режущие щипцы и вдарит мужчине по голове этой хренью. Уверенности ей придаст персонал пекарни — наружу выльются два повара и кассирша с телефоном.              — Опять двое на одного, — толкая Тимоти в грудь, отчим зажимает рану на затылке. Сквозь пальцы струится кровь. — Я вас…              Он снова развернулся — назад к Тимовой подруге. Тим же к тому времени смог по-человечески раскрыть глаза после купания в фонтане.              Благодаря прояснившемуся зрению он помнит про людей во дворе. Те мялись, не подходили, кричали и пробовали сократить расстояние до дерущихся. По крайней мере, один темнокожий парень, выставив перед собой половник в чудовищных голубых перчатках, пробовал это сделать.              Как неожиданно перед катастрофой ты вспоминаешь тот самый кофе из той самой кофейни на краю света, слова, разбивающие сердце, или бездарное сочинение собственного авторства, так и Тимоти вспомнил, увидел кое-что: один вечер из множества таких, когда он и Мэтт смотрели вместе боксёрские матчи. Мэтт — на диване, Тим — на полу и рядом с ним, едва касаясь плечом Мэттова колена и радуясь, что касается.              Был матч тхэквондо против муай-тая. Тимоти бесился всякий раз, когда топового тхэквондиста выводил из себя тайский боец. Тот сначала слабо, а потом со всей остервенелостью бил японца-медалиста по голени. У Мэтта же будто стояло от того, что кто-то пошатнул репутацию непобедимого чемпиона. После матча, закончившегося проигрышем мастера тхэквондо, Тимми орал в подушку долгую звонкую минуту. Мэтт над ним смеялся. Потом же поднял за шкирку, не давая упасть на дно эмоционального опустошения, и сказал Тимоти стоять ровно. Он объяснял:              — Ноги в тхэквондо — оружие бойца. Поэтому если хочешь вывести его из равновесия, бей именно туда. Но, — Мэтт улыбался и тогда загорщически приблизил расстроенного пасынка к себе. — Если ты отработаешь этот приём на своих одноклассниках, то быстро поймёшь, что против обычных людишек этот удар опасен, как пушка у виска. Главное, чтобы у твоего противника ноги были хухры-мухры. Учись, — отчим опустил глаза вниз, на их ноги, и поднял свою стопу к лодыжке мальчика. — Удар в голень, как ты уже слышал по телеку, это лоу-кик. Но есть удар сильнее лоу-кика, который наносят в ту же зону, только с пиздец каким желанием отправить в больницу. Это калф-кик, — мужчина держит мальчика за худые ручки. — Сперва издеваешься, бьёшь, как слабак, а потом херачишь, — Мэтт делает вид, что бьёт, кружит мальца на месте и тот хохочет и хватает отчима за запястья. Тот тоже веселится. — Попробуй ударить меня.              Тим тренировал этот приём неделю. Каждый день бил мешок с рисом сто раз, правой ногой. Мать его чуть не прибила. Тимоти же был непреклонен. После ссоры с матерью он стал измываться над рисом ночью, а не днём. Мэтт больше не угорал с мелкого бойца ММА, отрываясь от телека. Мэтт, гений, притащился в школу, когда директор позвонил и сказал, что его «сын» сломал ногу однокласснику (перелома не было). «Переломанный» больше не жаловался на Тима (Мэтт и его грозный гангстерский вид сделали своё дело).              И вот, стоило Мэтту отвернуться, а молнии воспоминаний посетить Тима, как он занёс назад правую ногу и ею нанёс сильный удар отчиму по голени. Тот вякнул, буркнул, повернулся… Зендея охнула. Тим ударил снова. Калф-кик. Мэтт упал на колено.              — Паршивец, — прошипел Мэтт.              Дело не в весе. Если у Тима была бы комплекция бойца, он мог бы реально покалечить. Одного знания про один удар с тренировкой в одну неделю хватало лишь на непродолжительное выведение из строя.              Кажется, Мэтт смеялся. Он точно глядел на Тима, поднимаясь с качаниями. Мальчик показал так называемому отцу язык. И оттянул кожу под своим левым глазом.              Тут же Зендея повела Тимоти в один из переулков. Там как раз собралась толпа. Кто-то из этого скопища туш следил за бедствием у фонтана, поэтому перед ними расступились. Другие незнакомцы, как заметил Тим, обернувшись, осмелились подойти к стрёмному типу в куртке.              Оторвались. Оторвались?              — Зен…              — Заткнись!              Они, держась за руки, пробежали в ещё один дворик. Таких — тьма тьмущая между этими старыми постройками. Любовь французов к садам и паркам не имеет границ. Любовь американцев размещать в этих исторических местечках кафе, театры на открытой местности и безумные шоу, однако, отодвинула эстетику на второй план. Сегодняшней религией у местных ребят был кантри-фестиваль. Люди в шляпах, жилетках с бахромой и в остроносых сапогах повсюду дежурили и бились друг о друга, как на молодёжной тусовке.              — Трындец, — рычит Зи, а Тим думает, что это сказал он. — Как нам отсюда выбраться?!              Вспышка. Как молотом между глаз.              — Зи, — тихо, затем — громко: — Ты забрала у него пистолет?!              — Нет! — перекрикивает она его и заигравшую гитару. — Я не преступница и не убийца!              Голова закружилась, и Тимоти за неё взялся, потому что теперь-то точно был в нешуточном состоянии обморока. Его пробил смех.              — Ты в порядке? — спросила Зендея.              Тим хотел ей ответить «нет» или «да», — сам он не представлял, что с ним творится — но из горла не вырывалось ничего, кроме смеха и кашля, возникающего из-за скатывающейся по гортани слюны. Она мешала дышать, а, значит, мешала и хохотать. Зендея взяла Тимми за плечо и поволокла к стенду, где улыбчивый мужчина с рыжими бакенбардами при их виде снял с крючка красно-зелёное пончо и накидку индейцев-ирокезов.              — Примерьте и купите! Может быть, фото—              — Дядь, — перебила смелая подружка. — Где выход?              — Уходите? Да только же пришли, мальцы…              — Нет, мы тут давно, — наскоро врёт Зен.              Тимоти за ней наблюдает, как беспомощный пятилетний ребёнок, и по-дурацки улыбается. А что оставалось, когда Мэтт мог нагнать их в любую секунду? Неужели Зендея думала, что психопат, стрелявший в общественном месте, не сможет послать на хрен добропорядочных тугодумов? Это учитывая тот факт, что Мэтт пять минут назад сказал, что ему не нужны проблемы с полицией и вот тут же сделал всё, чтобы её вызвали… Псих. С терпением ангела.              — Недавно, — упорствует белый тип, морщится, злится. — Я уже третий час тут и запоминаю каждое новое лицо, потому что каждому новому лицу предлагаю надеть костюмы и сфоткаться. И я вас вижу впервые, так что не надо делать из меня дурака, мисс.              «Бля» — думает, вероятно, Зи. — «Ёбаные поклонники Фенимора Купера»              — Так даже лучше, — говорит себе под нос Тимоти. Зен к нему поворачивается. — Нарядите нас!              — Супер! Наш парень! А ну-ка влезай… — прерывается, думает, зырит Тимми между глаз. — Что это у тебя такое?              Мужчина выдерживает отговорки Тима о своей болячке и даёт мальчику натянуть на себя цветастое пончо. Вешает ему на шею шляпу с загнутыми полями и шнурком из конского волоса. У неё немного затхлый, дымный аромат. Тим себя рассматривает в неудобном зеркале. Одновременно у него чешутся ладони, и он про себя считает «семьдесят два, три, четыре…», словно играет кое с кем в прятки. Повернувшись к Зендеи, с несдержанным смехом замечает у неё на лбу тугую узорчатую повязку, из-под которой торчат перья и тащатся по спине на длинной ленте.              — Роуч, — комментирует хитрый дядька, сложив на груди руки. — Традиционный головной убор индейцев. Не видел раньше, а, малыш?              — Где выход? — твёрдо переспросила Зи.              Она перепугалась, видимо, что время тратится впустую. Тимоти отчего-то же волноваться перестал.              Ощущал он уже тогда, что будет дальше?              Нет, кажется.              Просто в какой-то момент достигаешь критического уровня отчаяния и перестаёшь действовать на опережение. Мозг выбирает сосредоточиться на настоящем.              Так избыток адреналина подготавливает тебя к новому испытанию и не спешит отклониться от новой дозы. Ведёт в самую…              — Боже, ты что, завис?!              Зендея качает его за плечи.              — Не улыбайся, придурок!              — Так, а… Где выход?              — Нет его, нет!              Вокруг начинают рукоплескать, и они шарахаются от шума. На сцене появляются музыканты — овации направлены к ним. Приветственные возгласы — тоже.              — Мы пришли…              — …В закрытый сад, — быстро добивает Зи.              — И как…              — Обратным путём!              Зендея чего-то пугается и сжимает руку улыбающегося Тимми. Рыжий мужчина их фоткает.              — Смотрите-ка сюда-а!              Они смотрят. Одна вспышка. Зен шепчет «о, Боже» и, поворачиваясь, спешит куда-то в сторону красного дома, запирающего их в этом адском пятачке. Тим — за ней. Просачиваясь сквозь море людей, как крохотная золотая рыбка среди выводка более крупных особей. Тут повсюду сорокалетние старики с флагами США и резерваций, с кобурами на туловище, бёдрах и поясе. От них пахнет, как от стада диких лошадей.              — Куда мы? — спрашивает Тимоти.              Певец на сцене свистит, и похожие природные звуки посылает ему толпа фанов.              — Он нас достанет…              Будто бы мираж…              — Пропустите, блять!              … Прерывает кантри-какофонию.              Банджо заводит радостную мелодию, бурлящую, мелодию выпивох, картёжников, каторжан: под прыжки струн самому хочется пуститься в пляс. Тан-тан-тан-тан, тан… Льётся:              «В городишко Аго Фриа прибыл раз один чужак…»              — Иисусе, — бормочет себе под нос Зен и прорывается через обнимающихся девчонок со своим довольным другом.              «Пары слов он не промолвил — говорить был не мастак…»              — Обойдём по периметру. Ничего сложного. Проскользнём за сценой. Или…              «Ни зачем он, ни куда он не спросили в той дыре,       Потому что прискакал он с большой пушкой в кобуре.       С пушкой в кобуре...»              Народ подпевал.              А те, кто не подпевал, пытались втюхать им светлого пива.              «Рано утром на рассвете с юга въехал в городок…»              — А как же эль? Девушка! Есть грушевый, вишнёвый, айвовый! Ой, что у вас с носом?...              «Не спеша всё осмотрел он и пронёсся шёпоток…»              Зендея хотела прошмыгнуть мимо сухопарого старичка в очках, но Тим — нет. Он потёр гудящую рану на переносице. Со шпионской заинтересованностью, будто они на ранчо делят землю, Тимоти пристроился справа от седого незнакомца.              «"Это беглый каторжанин" — все шептались на заре…»              — Простите сестричку! Мы впервые на Западе. Кошелёк стянули негодяи, так что…              «Он не зря сюда приехал с большой пушкой в кобуре.       С пушкой в кобуре…»              Дедушка улыбнулся, осанку поправил. Подтяжки на его сутулых плечах скрипнули. Тим ему поклонился, глотнул из предложенного стакана ены, услышал «гадёныш» и ринулся к бочонкам с, предположительно, провизией. Если судить по запаху, там было сушёное мясо.              «В городишке жил преступник прозвищем Техасский Гром.       Кто ловить его пытался, все давно на свете том…       Он в свои двадцать четыре был убийца и злодей,       На стволе его зарубок двадцать по числу людей…»              — Он-здесь-Тим-он-здесь!              «По числу людей…»              Тим, никуда не торопясь со своим мчащимся сердцем, поправил пончо и шляпу на шнурочке. Обошёл бочки, двигался по стенке. Исполнитель песни заржал, как конь, впервые увидевший лассо, и в этот раз ему подпевали не люди, а кружащие над сценой ласточки.              «Уронил чужак два слова — стало ясно всем вокруг —       Это Рейнджер с Аризоны, прибыл в город он не вдруг…»              — Спокойно, мы ещё не попались, — пьяная улыбка мальчика.              «Он здесь именем закона за убийцей и вором…»              Затылка коснулись пальцы, сжали пончо, развернули. Носом к носу Тим столкнулся с отчимом, его молчанием и красноречивым пистолетом у живота.              «Мертвый ли, живой, но нужен ему сам Техасский Гром…»              — Попался, — озвучил Тимми.              «Сам Техасский Гром…»              — Если не хочешь хромать всю жизнь, то ноги в руки и медленно, как меласса, — слышишь? — как меласса топаешь на выход.              «Не успел закончить Рейнджер, как преступник уже знал…»              Мэтт, наверное, смотрел на Зендею взглядом убийцы. Как будто на высшем суде прощал ей пособничество, но запомнил, кто она такая.              — Вы кто такой? — гремит за плечом Смита древняя развалюха.              «Но ничуть не испугался — всех таких он убивал…»              Глаза батеньки-негодяя прожигают мальчишку и девчонку. Рука Зен, вытянутая, держит Тимми за костюмную накидку. Мэтт это видит и ему не нравится, что он видит.              Он не обернулся. Тогда старикашка с пивом и элем обошёл его. Пистолету он как-то значения не придал. Вытянувшись во весь рост, старик больше не казался таким жалким.              — Старый, я тебе сейчас башку прострелю, — сказал Мэтт.              «Двадцать храбрецов пыталось победить в этой игре…»              — Тогда, может, перед этим заплатишь за своего… Друга?              «Двадцать первым будет рейнджер с большой пушкой в кобуре.       С пушкой в кобуре…»              Вздох. Больно знакомый. Вздох разговорчивого Мэтта, который вставал на одни и те же грабли, потому что он был Мэттом Смитом, сыном мамочки с высшем образованием.              «Пролетело утро быстро и на улицу вдвоём…»              — Дед, — оскорбительно вежливо. — Пара баксов не вернёт тебя с того света. Проваливай подобру-поздорову.              «В полдвенадцатого вышли Рейнджер и Техасский Гром…»              — Подобру-поздорову? — повторяет старичок и поднос, держащийся у него ремешком на шее, теряет дополнительную опору в виде пятнистых морщинистых рук.              Они у него ныряют куда-то вниз, под пончо, как у самого Тима, и внезапно незнакомец с огромной твёрдостью пихает свой кулак Мэтту в печёнку.              «Люди замерли у окон, слышно было стук сердец…»              — Как говорят у нас на Севере, — говорит старик. — Бог создал людей, президент Линкольн дал им права, а полковник Кольт уравнял их шансы…              «И никто не сомневался: скоро Рейнджеру конец…»              — …Тебе в кишки смотрит тот самый Кольт. «Миротворец», если быть точным. Я не промажу. Я каждый год чищу его перед этим фестивалем.              «Рейнджеру конец...»              — …Удивлю тебя, но я даже собрал его своими руками, — смеётся всклоченный «дед» и улыбается самой зубастой улыбкой, какую Тим видел.              «Между ними десять метров, нет уже пути назад…»              — …И ты определённо хочешь отвалить от мелюзги не только потому, что умрёшь от потери крови, пока врачи будут искать пулю в твоём желудке, но и потому…              «И про то, как скоро был Рейнджер и по сей день говорят…»              — …Что владелец Кольта — сержант-майор морской пехоты США. То есть я.              «Как Техасский Гром пытался ствол нащупать на бедре…»              Мэтт делает трудный шаг… Назад. Он опустил свой М1911.              — Знаешь, что отличает негодяя от приличного человека? — говорит дедушка, и Тимоти хлопает глазами, словно зритель кинотеатра, к которому обратился актёр с экрана. Позже он вспомнит, что, да, сам затирал незнакомцу, будто бы их «ограбили негодяи». — Приличный человек убивает, но всегда отдаёт долги.              «Его взять успел на мушку Рейнджер с пушкой в кобуре…»              — В яблочко! — тут же мечтательно соглашается мальчик, узнавая в пассаже старика себя.              «С пушкой в кобуре…»              Бам! Сержант-майор оборачивается и опускает глаза к своим ногам. Там лежит кольт. На бедре военнослужащего чернела, сгущалась кровь. Зендея заорала. В который раз за час. Тим замер с подобием улыбки на физиономии. К ним никто не обернулся — люди продолжали петь и размахивать раритетными двустволками.              «Всё закончилось мгновенно, люди собрались кругом…»              Тимоти пронырливо бросился поднять револьвер, но Мэтт сделал это за него. Старенький Кольт старенького мужчины он засунул себе за пояс. Конечно, умный же человек. Зендее было невдомёк сделать то же самое.              — Довыёбывался, — вздохнул Смит и толкнул в грудь человека ещё более разговорчивого, чем сам Мэтт. Сержант упал. На бочонки. Мясо к мясу.              «Мёртв убийца, нет злодея — на земле Техасский Гром…»              — Пора, бля...              К мальчику потянулось ручище. От которой в этот раз он увернулся. Чуть не упал на посторонних. Зен держала его за руку, прежде чем нырнуть в толпу.              «А ведь мог он жить и дальше, не реши он по заре…»              Незадолго до того, как они оказались в центре площадки и близко к сцене, Тим перехватил запястье подруги, и они помчали… К лестнице, из пяти ступеней. Она вела наверх. К богам музыки.              Зендея упиралась. Била его по предплечью и умоляла свернуть отсюда, ведь «тут всего-ничего до выхода». Тимми видел перед собой гитару и банджо, Рейнджера с Аризоны и Техасского Грома. М1911 и кольт «Миротворец». Ветер разметал его волосы. Ноги управляли телом, а не наоборот. Потные тела создали вокруг плотный магический шар звуков и запахов. Они все приближались к развязке. Племя туземцев, ждущее сожжения идола.              «Что ему по силам Рейнджер с большой пушкой в кобуре…»              В такт песне стучали барабаны, тряслись бубны, хлопали кастаньеты, маракасы, ладони и подошвы сапог. Булькали голоса, подбодренные пивом. Тим в два прыжка оказался на сцене. Сцена тоже подпевала — скрипела и трещала.              — С пушкой в кобуре!              Люди не сразу замечают, что что-то не так. Не замечают они и того, что кто-то начинает кричать с ужасом — оттуда, откуда Тим с Зен прибыли к музыкантам.              — О-о-о, о-о-о, — парень с волосами по плечи осматривает Тимми и его подругу, застывших, но уже начавших двигаться, как запутавшиеся щенки, по разрисованной платформе для выступлений. Певец им ухмыляется и телом зовёт подойти ближе. — Что ему по силам Рейнджер с большой пушкой в кобуре!              Они становятся рядом. Зендея оглядывается и пристально следит за движениями в толпе. Тимоти вырывает микрофон, подпевает:              — С пушкой в кобуре-е-е!              И собирает все фальшивые ноты на свете. Никто не обращает на это внимание. Все счастливы.              Народ уже в большем количестве озирается на место, где майора ранили. Да и ранили так, как ещё не делали на любой из войн, в которых тот участвовал. Тим уверен.              Он теребит браслеты на запястье Зендеи. Его собственное колечко собирает кожу на её ладони и напоминает о чём-то далёком, вроде мирной, как рай, паре Зази Битц.              — Тимоти… — шепчет девочка и прерывается.              Гитара перестаёт играть. На сцену забирается, игнорируя лестницу, отчим. Как гора Фудзияма — остро-каменный, грузный, красивый. Тимми улыбается и не торопится бежать. Приближающаяся Фудзияма вызывает трепет в груди. Подруга тянет назад, прячется. Группа музыкантов приближается к ним и кучкуется вокруг. Индейцы и ковбои покрикивают и агрессивно трясут музыкальными побрякушками.              Мэтт достаёт свой пистолет. Он никогда не подводит.              — Зараза, — щелчок затвора — и мгновенный, убойный взгляд к вокалисту с банджо. Длинноволосый поднимает вверх руки. Ноги трясутся. Хочет сделать шаг… — Стоять, — его прерывает Мэтт заебавшимся тоном.              — Чувак…              — Я тебе не чувак, чувак.              За спиной Смита становится совсем тихо. Микрофон фонит. Слышно оттуда, из толпы:              — Этот урод подстрелил Вилли!              — У него настоящая пушка!              Люди при обычном раскладе дел сматываются, заслышав об оружии. Но сегодня был не «обычный расклад«. И люди, которые любят крыло консерваторов, чего там придумывать, не обычные люди. В чём-то они нетолерантные говнюки, и всё же храбрые говнюки.              — Мужик, — снова заговорил «чувак».              — Отвали, — отвечает Мэтт на зов.              Он хватает Тима за грудки и тащит к себе. От неожиданности Зен теряет руку, в которую вцепилась.              Всё это даётся легко, потому что Тим, следивший за дулом пистолета, не очень хотел ощутить на себе «последствия» непослушания. Даже если знал, что ничего такого не будет. Возможно. Кровоточащая нога Вилли служила предостережением. Вопрос в том, сможет ли Мэтт причинить Тимоти больше вреда, чем раньше…              — Идём, — говорит отчим.              Он разворачивается, не забывая мотать головой. Паршивые музыкантишки, хоть и шокированные, имеют-таки руки и ноги. Их пятеро плюс девчонка, знающая Тимми и носящая с собой перцовый баллончик, тварь.              Локоть Тима сжимают до ослепляющей боли.              — Ау-ау-ау-ау!              — Сам иди, — ручка пистолета небрежно толкает в висок. — Я слежу.              У лестницы всё заканчивается. Тим останавливается, Мэтт его пинает, две ступеньки переступлены, и сам Смит застывает, оглядывая сборище разномастных людей.              Среди консерваторов потому и много военных, что они привыкли решать дело силой, быстро и без колебаний. (Они этого не признают, так что в спор не вступайте. Скорее всего будут говорить про верность традициям) Возможно, у кого-то из них была совсем неигрушечная двустволка. Ну, во имя своего блага Тимми мечтал об этом.              Головы в повязках, головы с натуральным цветом волос и осветлённые — у женщин — надменно смотрели на того, кто лишил их праздника. Футболки и майки с американским флагом тоже будто бы смотрели на Мэтта с упрёком. Бородатый мужчина со значком шерифа, похожий на зажиточного фермера, направился к лестнице на сцену.              — Остановись, пока цел, — Мэтт повернул пистолет в сторону этого психа.              Смит играет целый день: стой — хватит — остановись — и прочее дерьмо. Тимоти мог бы сбежать, если бы не боялся огнестрела. Однако Тимоти слышал шаги позади себя — и знал, что ничего бояться не стоит.              Мужик возле сцены не остановился. Мэтт выстрелил в землю. Вокруг возмущённо зароптали и плотнее прижались к площадке для артистов.              Шорохи.              Когда слышишь, что кто-то крадётся, то значит, этот кто-то уверен, что красться стоит. А крадётся он потому, что у него есть цель. Тимоти догадывался, какая может быть цель у застрявших на сцене музыкантов, видящих, как неизвестный мужчина берёт в плен подростка.              Сработало бы здесь оправдание про отца, который искал-искал сбежавшего сына, нашёл — и теперь тащит домой? В оправдание можно добавить, что наглец несколько раз сбегал и учинял беспорядки. Как сейчас. Ну, не такие мелочные, как пробежка по сцене, но хуже, много раз хуже. Типа запрыгивал на стол в пиццерии и…              Ещё один выстрел. В воздух. Молчание шагов, молчание среди людей. Сразу после чьих-то криков. И снова возгласы, резкие и нарастающие, все — вперемешку.              Совсем близко. Тяжёлые шаги.              Потому-то Мэтт никогда не просыпался по ночам, если Тим бродил по дому, но просыпалась мама Тимми — у Мэтта Смита, глухого на ухо после ненавистного урагана «Катрина», нет чуткого слуха. Если было шумно, как сейчас, всё звуковое поле становилось для него месивом, акустическим хаосом. Поэтому Мэтт так любил музыку — упорядоченный хаос.              Поэтому Тимоти слышал, что сейчас что-то грядёт. В этом он похож на мать.              Тим набирает полную грудь воздуха. Зажмуривается. Была ни была.              Тимми хватает Мэтта за яйца.              — Какого…              — Давно хотел это сделать.              После чистосердечного пасынка Мэтту на голову обрушивается гитара. Смит летит вперёд Тимми по ступеням. Тут мальчишка тоже прыгает — на землю, пострадавшую от пули. Однако сразу, как отчим впечатывается мордой в грязь и песок, возвращается к ребятам из прошлого США. Зендея сняла свою милую шапку.              — Они разберутся, — Зи подбегает, не видевшая, как и все, что сделал её друг в последние секунды бодрствования Мэтта. — Пойдём, пока он…              — Отдыхает.              Тим мечтательно смеётся. И получает от Зен леща.              — Кретин!              Тимоти, покачиваясь, с удивлением смотрит на неё. В принципе, не только он. Участники группы засуетились. Владелица гитары, стукнувшая недоотчима-недопохитителя, всхлипывала над своим музыкальным инструментом образца 1972 года.              — Мы бы... — Тим не мешает ей выговориться. Как и раньше, он не спешит. — Мы бы давно уже смылись отсюда!              Удар на щеке горит, пульсирует, распространяется, как опасный вирус по жилам. Т-тыщ. Вот какой звук у размахивающейся Зендеи. На переносице покалывало не так круто.              — Так идём, — протягивает Тим и злит подругу своими милыми ямочками. Он знает. — Сейчас. Пока есть время.              — Убила бы.              — Ты же не убийца?              — Погнали. Убийца... Прибью.              Они сбросили шкуру, то есть свои костюмы.              Эйфория от "победы", а точнее "побега", спала, стоило выйти к дороге и фасадам зданий. Разноцветные, со сказочными виньетками на дверях, окнах, вывесках. Солнце обожгло их косыми лучами. Тимоти наслаждался ими. Особенно его голая пятка на горячей бетонной дорожке. Он потянулся снять второй кед, ведь гулять в одном глупо, но Зен повела его к остановке, откуда они смогли бы поехать домой. На всякий случай, они ушли (убежали) на две вперёд. Когда они туда пришли, Тим решил, что обязательно проводит подругу до дома. Бравада начала выветриваться, подобно спёртому воздуху из закрытой на целые сутки комнаты.              Тимми обсасывал губу и ковырял ранку на переносице. Он, конечно, содрал там кожу. Каждый раз, как капля крови текла по носу, собирал её пальцем и слизывал. Под осуждающий взгляд Зен. Она думала, что хватит с неё сегодня шизанутых дебилов. Но нет, нарисовался... Тим лишь пожал плечами и стал собирать кровь незаметнее. К тому же, ему надо было успокоиться. А повторение одного и того же мерного действия обеспечивало буддийский транс. В конце концов, он даже сел на асфальт. Тёплый. Лавка на остановке сломана. Зи к Тимоти не присоединилась. Она очень нервничала, ходила туда-сюда.              — Как думаешь, копы его взяли? — спросила Зен.              — А ты видела здесь за последние десять минут хотя бы одну полицейскую машину? — "ответил" ей Тим.              — Боже, не пугай меня!              Подруга спрятала лицо в дрожащих ладонях. Тим смог её обнять и посадить в ближайший автобус. Как она его в трамвай. Они ехали, как и тогда — держась за руки. В силе Тима было больше, чем слова «не беспокойся» и «ты классная». Он поцеловал её в лоб. Она ничего не сказала. Зелёные сидения поглотили их широкими объятиями. Пока не пришлось платить за проезд.              Зен сразу достала деньги из рюкзака. Тим, носивший с собой уйму денег в сумке, ощутил, что значит, когда жизнь проносится перед глазами. Во второй раз за сегодня. Или в третий.              Он застыл в проходе между сдвоенными сидениями. Зендея усадила его на одно из них прежде, чем из горла мальчишки вырвался жалостливый стон. Тимоти взялся за голову. Девичья ладошка погладила по спине.              — Я попросила парней на площадке присмотреть за твоей сумкой. Честно, не знаю, обнесли они её или нет, но у меня не было времени что-то с ней делать. Я просто увидела, как тебя уводят, но не могла потащиться к тебе с твоим этим... Мешком.              — Ты могла бы сразу передать его мне! — сгоряча выпалил Тим.              — Наверное, — вздохнула Зи. — Я старалась думать... Быстро. Прости.              Они уже ехали. Качались, и на их лицах постоянно плясал свет. Скакал по шее, груди, сплетённым рукам, коленям и голым ступням Тимми.              — Вообще, я этих ребят часто вижу в парке, — подруга отряхнула его щёку. Ту самую, по которой вмазала. — Может, они не из тех, кто лазит по карманам.              — Возможно, — утешил её Тим, потому что и ей требовалось утешение.              Следующие минуты его беспокоили мысли о сумке. Он сжимал руку подруги, оглядывал заходящих пассажиров, которые, в отличие от них, не были похожи на бродяг. Например, школьники, лет пятнадцати. Увлечённо беседовали и оглядывались на них, даже когда поворот на улицу Франсуа Доргенуа должен был оповестить: конечная остановка близко, выходите; чего ждёте?              Тим запоздало понял, что они едут не в общежитие, а в дом отца Зендеи. Туда, где она жила, а теперь бывала в любое время по своему желанию. Вероятно, так и бывает — если тебе очень страшно, ты бежишь в место, где безопаснее всего. Не обдумываешь, а просто подчиняешься памяти, которая лучше всего знает, где прятаться и просить помощи. Тимоти подумал о грязных, тёплых машинах под летним солнцем, о запахе, исходящем от загорелой кожи.              Перед остановкой на бульваре Десе Тимоти разбудил Зендею. Потом они молча прошлись до розового дома. Рядом с его верандой неряшливо раскинулась короткая пальма. Под её ветвями, с грустью разведя руки, стояла керамическая дева Мария.              Дома самого отца не оказалось. Очевидно, он был на работе. Зен это, как ни странно, удовлетворило. Достаточным оказалось укрыться за четырьмя стенами, подальше от места, где всё завертелось. И, как это бывает, когда пережил кошмар плюс избавился от угрозы, начинаешь переживать его заново, трезвым умом, но уже вовсю поддаваясь чувствам. Так, Тимоти намазывал арахисовую пасту на печенье, чтобы его было вкуснее уплетать с чаем, как Зен отставила свою кружку и ушла в туалет. Тим слышал, как её тошнит.              Он неохотно отложил печенье и малиновый чай, пошёл к подруге и помог ей — держал в кулаке волосы, чтобы они не попадали в рот, нос и глаза. Когда она поднялась, чтобы умыться, её глаза были и без того мокрыми. Нос шмыгал от плача.              Это повторилось, но Тимоти тогда остался в гостинице, и с приходом Зендеи он объяснил ей, что поговорит с тем мужиком. «Его зовут Мэтт», — сказал он. Мэтт не будет её трогать и всё встанет на свои места.              — Не будет трогать? — после тошноты она говорила тихо, хотя в голосе слышался тот надрыв, который бывает у очень напуганных людей без сил. — Он нашёл тебя... Каким-то несусветным образом!              Тим потёр шею. Резинка на левой руке разгоняла зуд, ранзосившийся по телу из-за чрезмерных мыслительных операций. Хоть они долго не говорили друг с другом, как отстали от Смита, это не значило, что каждому из них не приходило в голову по сотне тысяч идей, образов и теорий о случившемся. Вот и Тимоти знал, что говорить на слова Зен, потому что придумал, как действовать дальше.              — Возможно, — вздох с задержкой. — Он следил за мной от дома до универа и от универа до... Ты поняла, — Тимми кусает костяшки пальцев. — Но я не думаю, что ему нужна будешь ты. Если ты об этом беспокоишься.              — Конечно, на хрен, беспокоюсь! — Зендея сверкает чёрными радужками. — Этот сумасшедший стрелял в нас!              — Он не хотел нас убить, — спокойно ответил мальчик.              — Не хотел?! Скажи это старику, в которого он попал!              — Ну...              — Вот и ну! У нас проблемы!              Зачесались стопы. Они погрузились в ворсистый белый ковёр с коричневыми лилиями. Тим пошевелил пальцами. Остановился. Он поднял голову, чтобы задать Зен самый важный вопрос:              — Почему ты использовала баллончик?              — Что? — неуверенно переспросила.              — Ты же не знала, кто этот "сумасшедший" со мной. В тачке. Но ты...              — Я видела, как он тащил тебя. Насильно, — с отвращением выговорила девочка, как будто это многое объясняло. Но дальше стало ещё понятнее: — И ты бросил свою сумку, а с ней тетради, конфеты, телефон, деньги...              — Телефон!..              С шипением и оханьем Тим вынул его из заднего кармана. Экран был разбит. Трещины, подобно паутине, расползались из левого угла смартфона и пересекали центр. При разблокировке фиолетовые полосы появлялись в месте удара и полупрозрачными линиями шли вниз. Зен сказала что-то вместе со словом «жаль».              — И... — она скромно продолжила, выражая досадливым голосом сочувствие. — Мне стало страшно. Не по себе. Ты бы не ушёл просто так. Тебе было со мной...              — Хорошо, — утвердительно закончил Тимми.              — Я знала: ты не пропадёшь просто так. Тем более, уж извини, Хаммера рядом не было... Я не забыла про фонтан! — хмыкнула она и быстро пожалела. Посерьёзничала. — Потом... Потом я увидела, как этот ненормальный ударил тебя лбом о бардачок. Тим... — глаза девочки округлились, брови поползли вверх, кучкуясь. — Он выглядел, как маньяк. Словно не сложил тебя в багажник, потому что на улице были люди.              Тимоти засмеялся, не обращая внимание на сбившееся дыхание подруги.              — Он мог бы, — весело добавил Тим.              — Хватит, — нахмурилась она, готовая вступить с Тимоти в спор, как вариант, по моральной этике — и не стала. — В общем, я испугалась, что с тобой может что-то случиться. И когда я решила подкрасться... Я ещё видела, как он тебя дёргает. Стрёмный тип... Он говорил так громко, что я слышала его, мать твою, через закрытые стёкла.              — Он немного… Глухой.              Зен пропустила это мимо ушей. Её пальцы развернули фантик от конфеты. Сладость она положила на газету, лежавшую на журнальном столике, а вот красную фольгу с жёлтыми названием — «Трюфельное удовольствие» — крутила в трясущихся ладонях.              — Мне показалось, происходит что-то ужасное. В момент, когда он тебя ударил, я подумала, что никуда не отпущу тебя с этим человеком. Кем бы он ни был. Нельзя находиться с теми, для кого в порядке вещей бить тебя, — девочка резко смяла измученный фантак. — Кто это...              — Мой отчим. Поздно ты спохватилась.              Тут она улыбнулась. Так же, как женщина на фотографии позади её плеч. На серой стене висел чёрно-белый портрет супружеской пары, неподалёку — целая плеяда таких же фото, но поменьше и уже цветных, с оранжевыми паспарту и везде с разными рамками. Их будто создавали собственноручно. На каких-то были приклеены пуговицы, у других была небрежная гипсовая форма с разводами от краски.              — Ты поэтому сбежал?              Качание головы из стороны в сторону.              — Так совпало.              — Что совпало?              — Много всего, — загадочно ответил мальчик с бесцветной улыбкой.              Заботливое лицо Зендеи сделалось сочувствующим, и Тим знал, что стоит ждать грозы. Он поднялся с кресла, насиженного им, чертовски мягкого. В таком и заснуть за счастье.              — Отчим бил тебя раньше?              Тимоти обогнул стол и обнял девочку. Она тоже обняла его.              — Я позвоню Мэтту... — начал Тимми и не успел договорить.              — Ты сдурел?! Он же...              — Он мне ничего не сделает. Я знаю, как держать его от себя подальше.              — До сегодняшнего дня ты тоже так думал?              — М-м, нет, — Тим почесал верхнюю губу и с удивлением глянул на настольные часы возле окна и кружевных штор — сейчас почти четыре часа дня. Через час у Арми кончается рабочий день. — Я знал, что он придёт. Догадывался, — срочно поправил он себя, чтобы Зендея не замучила его вопросами о том, есть ли у него мозг, сердце и главное — совесть. — Я думаю, что... Пожалел его.              Было трудно подобрать нужное слово. Реакция Зен, не заставившая себя ждать, подтолкнула Тимоти завершить свой рассказ. Невозможно смотреть, как кто-то держит в себе желание тебя похоронить.              — Он очень хотел меня найти. Мне хотелось его увидеть... Столько воды утекло, — Тим наблюдает, как за оконной рамой птицы гнездятся на дереве у соседнего домишки. Острые крылышки этих малюток создают таинственные виражи. — Наша последняя встреча плохо кончилась.              — Он явился за тобой так же, как сегодня?              — Нет. Тогда было намного хуже.              Если как и Зендея смотрела на него теперь, то точно так, будто закапывала влажным орлеанским грунтом и полировала крест на могилу.              — Но! Я хотел подтвердить свои догадки. И подтвердил. На этом всё. Не нужно тебя в это впутывать.              Издавая убаюкивающий шипящий звук, похожий на шебуршание енота, прячущего в землю украденную сосиску, Тимми пытался усадить вскочившую подругу обратно на диван. Она упрямилась и, в конце концов, оттолкнула его.              — Это теперь и меня касается!              — Поверь мне...              — Верила! И нас чуть не убили!.. — она переводила дыхание, пока стояла, нимфа, в своём лёгком облачении. — Я не виню тебя ни в чём. Знай это. Просто не нужно говорить об этом, будто это... Пустяки.              — Ты можешь рассказать всё отцу, если хочешь.              — Я думаю об этом, — согласилась она с ним.              Слишком легко. Значит, давно пришла к этому. Возможно, когда во второй раз вернулась из ванной.              — Хорошо, — Тимми треплет её по плечу, затем — по шее. — Можешь позвонить прямо сейчас, если нужно. Можешь рассказать вечером. В любом случае, это Орлеан. Его могли задержать. Он мог смыться. В его планы не входит сесть в тюрьму. От закона в этих краях он отмазаться не сможет. Если он и скрылся, то теперь не собирается высовываться. Люди в центре могут его опознать. Скорее всего, что-то могут передать по телеку. Это если повезёт...              — Тим...              — Мне тоже нужно позвонить. Пожалуйста, — мальчишка взял её за подбородок, приблизился к ней и подарил ей любовный взгляд. — Побудь здесь. Я скоро вернусь.              В другой раз, может, они бы и поцеловались.              Тим почувствовал, как рука спешит вытащить телефон из заднего кармана, набрать номер... Кивок от Зен отпускает его на улицу. Он почти что выметается наружу.              Свежий воздух ударяет в лицо. Подарок взамен неотступающей духоте. Набирая телефон Мэтта, единственный номер, который Тим знал наизусть, он встал поближе к дороге. Так, чтобы убедиться: его никто не услышит, кроме человека на другом конце провода.              Звонок приняли тут же.              — Ты…              — Слушай сюда, гандон—              — С тобой всегда были одни проблемы! — голос надрывался и в него было примешано нечто, похожее у детей на слёзы. — Она…              Тимоти знал, он о маме. Сам Тимми, услышав о «ней», пустым праздным взглядом смотрел перед собой. Он сдержанно улыбнулся. Не хотел, чтобы Мэтт услышал, как ему хорошо.              — Я понимаю, — сказал Тим вкрадчиво. — Не бойся…              Громом донеслось:              — Подонок! Я тебя...              — Не старайся, — перебил мальчик; его слова звучали как удары молотка: — Это было смешно. Ты не умеешь быть плохим, хотя всегда старался, хотя наконец сделал что-то по-настоящему плохое. И я не про нас с тобой.              Встреченная пауза дала понять, что Мэтт не просто не желает прервать Тимоти, но что он полностью в его власти. Шумное, отчаянное дыхание, как из чёрного куба, клетки или гроба, било по динамику Тимова смартфона. Тимми с замиранием сердца поглощал эти звуки.              — Я рассказал о тебе всё. Хаммеру. Мужику, с которым я сплю. Он журналист, — Тим достал из переднего кармана джинсов раздавленную пачку «Кэмэл» и провёл по ней пальцем. — Хватит играть, — мальчик поморщился, и это отразилось в его интонации. — Я рад был тебя видеть. Ощутил себя героем… Книги. Знаешь, — чуть-чуть смеха. — Я даже поверил, что мне было страшно, как бывает у всех. Но… Я далеко ушёл? Ты слушаешь?              — Ты опять врёшь? — сказал человек, раздавленный, похоже, точно так же, как пачка сигарет у Тимми в руке. — Всё это время, и про мать свою…              — Игры закончились! — закричал Тим, обернулся на дом Зендеи, где она сама говорила по телефону. — Ты с самого начала знал, что ничего не выйдет. А теперь я говорю: отвали. Хаммер работает с полицией, если ты не понял. Он коп под прикрытием, мать твою. Частный сраный детектив. Но то, что сможет отправить тебя за решётку — не сомневайся. Я выступлю свидетелем. Даже за грёбаную наркоту тебя уже можно посадить…              — Проклятый…              — Я ещё не закончил.              — Да пошёл ты!…              Последовали странные звуки, похожие на стоны или рычание.              Тим закусил губу, чтобы не рассмеяться. Голос собеседника был такой злой, испуганный, отчаянный. Восхитительная картина: разбитый, потерянный, оставшийся один-одинёшенек Мэтт, такой большой, страшный человек. С высшей целью… Как он там говорил? О ком?              — Передай маминому другу, который меня искал, что мои руки чисты. И покажи ему, наконец, где ты спрятал тело.              

***

             От горячего риса с сушёной морской капустой исходил терпкий аромат — это порезанный ножницами нори впитал в себя воду от липкой крупы. Рис был приготовлен только что, и над тарелками ещё поднимался пар, когда Тимоти добавил к гарниру креветок и соус из кайенского перца. Подавать к ужину Тим решил воду, чтобы можно было сразу погасить пожар во рту, а из напитков выбрал и смастерил кортадо — эспрессо с топлёным молоком. Сам Бог велел попробовать что-то новое после удачного побега от папаши-негодяя. Вот и фейсбук, где у Тима были любимые группы с рецептами, предложил прогуляться на итальянскую ривьеру и распробовать новый кофе.              У всех этих кулинаров, конечно, имеется кофемашина. Да и вроде у Арми какая-то стоит, но хрен разберёшь среди десяти кнопок, куда тыкнуть и не устроить замыкание. По крайней мере, Тимоти пробовал разобраться с навороченной техникой. На двух одновременных нажатиях — так нельзя было, да? — машинка страшно запищала и мальчишка выдернул её провод из розетки. Он надеялся, что Арми нескоро придёт в голову идея что-то заваривать без помощи своего соседа. А если придёт, то к тому времени изобретение перегрузится под стать затупившему… Ноуту, например.              Арми вообще помнил, что когда кофемашина работает, то показывает время?              В общем, турка спасла дело, а на кухонной стойке появилась парафиновая свеча.              Тим зажёг фитилёк спичками (всё стащил у Арми из-под кровати), накапал достаточно горячего воска на блюдце и, пока свеча не стала держаться на тарелке, не отпустил её. Вообще, Тим не предполагал, зачем из всего хлама на свете Хаммеру понадобилась коробка свечей, и что он собирался с ней делать. Вроде бы не фетишист. Вроде бы не фанат романтических вечеров. Вроде бы сатанинские ритуалы не проводит.              Стемнело. Тимоти читал ленту со спортивными новостями и угарал с матчей футбольной Лиги чемпионов. Он записывал имена, статистику и схемы, по которым играли команды, когда гудение мотора и скрежет шин по асфальту прорезали тишину, сокрытую в доме.              Из шкафа Тимми быстро-быстро стащил-надел-поправил на себе Армиевскую футболку. Выключить свет! Щёлк. Дверь отлетела в сторону. Тим сбежал по трём ступенькам и повернул налево, в сторону, где препод парковал авто. Мальчишка подлетел обнять Арми, только на ходу поняв, что трава колет пятки. Он смеялся Хаммеру в плечо.              — С возвращением, — пробормотал Тимоти.              В желудке варилось желание поскорее признаться, что он провалил "задание". Одновременно с этим росло удовольствие от подарка-неизвестности, который его ждал.              Тим оказывается прижат вплотную к горячему телу. Он ощущает дыхание прямо за ухом.              — Всё хорошо? — тихим голосом.              Тимми тушуется. Он не хотел, чтобы Арми был так… Серьёзен, вернувшись. Дело в том, что Тимоти не помог ему со стояком перед парами?              — Д-да, — говорит он, мысленно репетируя длинную тираду про потерянный колпачок.              — Хочешь посмеяться?              Арми отходит вместе с ним в сторону и, не глядя, захлопывает дверь машины ногой.              — Я пишу диссертацию со стариной Скарсгардом, — мужчина нажимает кнопку на брелке с ключами, и его рука на плече Тимми тяжелеет. — Это мой ночной кошмар.              Мальчишеская рука поглаживает Арми по пояснице. Почему-то узнанная новость ни шокирует, ни расстраивает, будто бы Скарсгард вообще никакого значения не имеет и не имел.              — Он тебя заставил?              — Деканат заставил. И его тоже, — мужчина ведёт Тимми за локоть в дом. — Мне просто неприятен этот человек, но я никак не могу избежать общения с ним. Знакомо?              Мальчик пожимает плечами в своей любимой манере и пытается схватиться за руку Арми — чтобы вплести свои пальцы в его. Хмыкнув и помычав, даёт ответ:              — Не особо, — на пороге Тим не выдерживает и предупреждает: — Только не включай свет!              — Хорошо.              Хаммер оказывается на верхней ступеньке, толкает плечом дверь... И замирает в проходе.              — Что это? — спрашивает и, кажется, даже перестаёт моргать, когда взгляд находит горящую на столе свечу.              — Романтический ужин!              Тим протискивается внутрь, недовольный, что Арми продолжает хмуриться. Мальчик вытирает грязные ноги о ковёр у журнального столика и становится в середину их небольшого однокомнатного дома.              — А ещё я приготовил кофе, который ты точно не пробовал. Даю руку на отсечение, что не пробовал!              — Ого, — препод скидывает обувку и, какой-то странно задумчивый, шагает внутрь.              Обходит вылезший в проход диван с затёртой обивкой. Пальцами пробегается по закрытому сейчас ноутбуку на рабочем столе. Тормозит перед кухонной стойкой. Вертит чашку с успевшим остыть кофе и подносит к губам.              Тим дёргается от неожиданности, когда Хаммер начинает мычать.              — Спасибо? — мужчина ставит кружку обратно, и Шаламе замечает, что кофе в ней больше нет. — Я поражён.              Хаммер поворачивается к нему. Сводит густые светлые брови к переносице.              — Это по какому-то поводу или..?              — Просто! — «сегодня я спасся от обезумевшего отчима, который хотел отвезти меня к своему другу». — И свечки стояли слишком долго без дела. Зачем они тебе, кстати? — задаёт по-настоящему волнующий вопрос и обходит Арми, чтобы усесться по левую руку от него.              — О, — Хаммер морщится. — Перепутал коробку при переезде. Нужно будет поменять, когда поеду к Эму в следующий раз.              Тимми теряет первоначально страстный запал. Арми витает где-то в облаках. Есть чувство, что его стоит подбодрить, в сериалах и кино так все делают, но вместо этого Тим пускается перемешивать рис в остром соусе и приговаривает:              — Ешь уже. Потом совсем остынет.              Препод, однако, на слова не реагирует. Откидывается на спинку стула, крутит вилку и смотрит на мальчика исподлобья. Столовый прибор бьётся о керамическую посудину, и пространство разрезает скрип скользящих по полу ножек.              — Не хочу есть.              Прётся куда-то. Судя по звуку, со всего маху плюхается на диван. Тим оборачивается. Арми что-то быстро-быстро набирает в телефоне, периодически останавливаясь с зависшим над экраном большим пальцем и кивая сам себе.              «Придурок», — думает Тим, уплетая блюдо собственного приготовления и запивая его то водой, то кортадо.              Узел из внутренностей, начавший скручиваться на улице, мешал встать и идти куда-либо. Поэтому Тимоти решил, что, хотя с Арми и стоит всё же поговорить, он свой рис и креветки сначала съест и не будет их разогревать повторно. Ему бы не хотелось расстраиваться, что еда потеряла свой вкус.              Так что он чмокает от облизывания вилки и хлюпает кофаном. В совершеннолипкой тишине, которой бы лучше не было.              Тимми крутит свечку с тарелкой, разносящей белое пламя вокруг себя, вытирает руки и подходит к нескладному дивану. Огибает его спинку. Кладёт подбородок на макушку Арми, а свои ладони оставляет у него на груди. Они делают что-то вроде щекотного массажа, разглаживая неровности на рубашке.              — Что с тобой? — спрашивает Тим.              Хаммер блокирует телефон и отбрасывает его на подушку.              От близости Тимми он расслабляется и не хочет уже буянить. Поднимает голову. Тычется носом в шею мальчика, царапает зубами дёрнувшийся в инстинкте самозащиты кадык.              — Забей, — шепчет.              Тянет Тимоти за локти. Заставляет перелезть высокую спинку. Всем своим телом просит Тимми усесться к себе на колени и обхватить ногами его сильные бёдра.              Язык Тимми смачивает слюной ухо препода. Облизывает, зацеловывает, боготворит внимательным посасыванием мочку, играется с рельефными узорами в раковине, изучает по новой каждый телесный изгиб и каждым своим прикосновением называет Арми красивым.              Тимми делает остановку: нежно впивается засосом в кожу под ухом, будто медленно и с удовольствием выпивает оттуда кровь.              Шершавые от холодной воды пальцы не бездействуют. Мальчик ими расстёгивает воротник на Хаммере. Так Тим может добраться к любимым волосам на мужской груди и расслабиться от их задорной колючести. Так можно ущипнуть Арми за сосок, что Тимми и делает.              — Колпачок потерялся, — признаётся Тимоти и толкается тазом вперёд на коленях препода — усаживается ближе.              И дразнит.              — Ожидаемо.              Хаммер задирает на нём свою же футболку. Голубые огоньки находят покрасневший и всё ещё вздыбленный сосок. Выражение лица Арми становится голодным. Он теребит ногтём потревоженную плоть. Тимми хнычет от приятно мучительных ощущений и подаётся навстречу хорошо его знающим пальцам.              — Долго он продержался?              Тим прокручивает в голове свой сегодняшний маршрут: туалет, общага, дорога, три магазина, площадка, херов, сука, Мэтт… Он шипит, когда Арми больно-больно сжимает сосок и возвращает к реальности.              — Может, часа три… — Тимоти не знает, много это или мало, учитывая, что уже вечер, и Арми мог рассчитывать на более лучший результат. — Понимаешь, — здесь голос Тимми нервно убыстряется. — Я катался на скейте, всё было нормально, потом он слетел и… Я не мог ничего сделать! Его раздавили колёса… Хрен знает кого. Но я ведь не должен был снимать эту штуку? Даже если боялся потерять. Я думал, — чтобы эти оправдания Арми не наскучили, мальчик ласкает его измождённое лицо. — Надо оставить всё, как есть, и играть по правилам, — дав себе и Арми паузу в издевательские пять секунд, спрашивает: — Ты злишься?              — Так заметно?              Не менее издевательский ответ.              Мальчишка мычит, хмурит брови, ёрзает, вздыхает и задерживает дыхание. Он всерьёз вглядывается в лицо Арми перед собой. Их разделяют всего несколько сантиметров.              Тимоти может видеть каждую родинку, морщинку и стёршийся шрамик на лице своего "бойфренда". Может видеть, как дрожат ресницы на его веках из-за движения глазных яблок и как шевелятся ноздри из-за нервных импульсов после рабочего стресса. Он замечает, где на висках волосы высветлены от солнца, а где ещё тёмные по загадочной и прекрасной воле природы. Замечает, как непроизвольно двигаются губы.              Но теперь Тимми пробует не запоминать каждую деталь, каждый кусочек кожи — теперь он смотрит и пытается что-то почувствовать.              — Я не понимаю...              Почувствовать.              Ничего не получается. Как и всегда.              — Наверное? — пробует догадаться Тим.              «Наверное» возникает оттуда, откуда люди сами задают наводящие вопросы, чтобы ты наконец-таки обратил внимание, что с ними что-то не так. Арми его ответа и не слышит вовсе.              Он держит мальчика своей огромной ладонью под шею и большим пальцем ощупывает оставленный Мэттом подарок на переносице.              — Что это? — спрашивает.              И глаз не сводит с идиотского кровоподтёка, словно история его появления написана прямо на воспалённой коже.              — А, — Тим пробует среагировать мгновенно, но не выходит. Он мнётся и облизывает губы. — Ударился… На площадке. Скейтплощадке. Я говорил…              — Обо что?              — Хотел подбросить ногой скейт и поймать. И вот доска ударила промеж глаз, — сочинил он находу. И считал, что очень даже убедительно.              — То есть, не расскажешь? — напоминает о своей скептической природе Хаммер.              Тимми делает самое милое на свете лицо.              — О чём ты?              — О том, что сейчас я злюсь, — мужчина трёт уставшие глаза ладонями и оставляет вокруг них красные круги. — Потому что ты врёшь мне.              Тимми жуёт нижнюю губу, опускает глаза и расстёгивает рубашку Арми до линии живота. Он гладит его, как и мягкие кубики пресса. Внезапно касается щетинистых щёк мужчины и затягивает того в нежный, незамысловатый поцелуй. Препод на него отвечает. Так же бегло, будто не целуется с объектом вожделения, а жуёт жвачку.              И неожиданно отстраняется. Улыбается Тиму влажным покрасневшим ртом.              — Не хочешь, чтобы я узнал, с кем ты подрался? Почему?              — Ты же обязательно найдёшь этого человека и сделаешь с ним то же самое, что он со мной.              — Наверное, — Арми кладёт свои руки на руки Тима, и гладит торчащие косточки на запястьях. — Если ты получил не за дело.              — По твоей логике меня тогда кто угодно может бить! — мальчишка пребыстро щипает Хаммера за кончик носа. — Ты бы стоял и смотрел, как меня мудохают «за дело»?!              Брови Хаммера сходятся домиком.              — Дай-ка подумать... — он дёргает Тимми за кучерявую прядку и смеётся. — Нужно смотреть, с кем ты дерёшься, почему и нужна ли моя помощь.              Мальчик громко мычит, как сигнализация машины, и тянет Арми за кожу на животе. Вот и глаза опущены, вниз, словно смущённо.              — Это неправильно. Ты всегда должен меня защищать.              — И я надеру задницу любому, кто обидит тебя, но послушай, — препод сжимает заигравшиеся пальцы. — Разве никогда не было такого, что... Вот только ты должен уделать засранца, потому что это ваша с ним проблема и на хуй пошли третьи лица со своими желаниями помочь или установить мир?              Рука Арми оказывается у мальчика на талии и тянет его на себя.              — Если нет, то, конечно же, я всегда буду защищать тебя.              Тимми безобразно очаровательно улыбается и затягивает Хаммера в поцелуй. Он сплетает их языки. Правая ладонь движется вверх — мучить сосок.              — Вот и защищай. Всегда, — и чмоканье в губы как подпись в вечном договоре.              Препод кривится в усмешке.              — Это сложно делать, пока ты утаиваешь от меня что-то.              — О-о-о, хватит уже! — Тимми много раз подминает свои губы и недовольно дышит. — Ты такой, потому что разозлился? За колпачк…              Мальчика осторожно толкают на себя, заставляя прижаться ухом к обнажённой груди и почувствовать биение сердца под этой чёртовой рубашкой цвета непроглядной ночи.              — Сейчас я тоже, по-твоему, злюсь? — совсем беззвучный вопрос.              Тим прислушивается к немому ответу из медленных перестукиваний. Бум-бум-бум.              — Ну, до этого ты перевёл тему… — Тим жмурится. — Это может значить «нет»?              — Господи, ты правда не можешь понять? — грудь препода начинает трястись. До ушей доносится еле слышный смех. — Какой я дурак...              Мальчик чувствует, как на спине задирается просторная футболка, Хаммер гладит его по оголённым рёбрам вниз и вверх.              — Когда я злюсь, то говорю громко и часто те вещи, которые могут обидеть человека, — мужские пальцы встречаются на пояснице, чтобы сильнее вдавить Тимоти в тело хозяина. — Или ухожу, молчу, но точно не обнимаю.              — А что мне делать, когда ты будешь серьёзным-серьёзным и так разозлишься, что вдруг заговоришь спокойно? И тогда я ничего не пойму и…              Тимми хочется разорвать на Хаммере рубашку, чтобы ни о чём об этом не думать. Он сжимает ногами бёдра Арми в тиски и на полную вдыхает родной, пленяющий и убивающий запах пота. Препод знакомой хваткой сжимает Тимоти шею и тянет наверх, к своему лицу.              Несколько мгновений он просто держит его голову над своей. Наслаждается свистом на каждый вырывающийся из груди Тима вдох и выдох и тем, как шевелятся у него от этого плечи.              — Просто сделай так, ладно?              Хаммер подаётся вперёд, впивается в губы жадным поцелуем. Валится спиной на жёсткую диванную подушку-сидушку и Тима тянет за собой. Руками сильнее прижимает тонкие худые ноги к своим. Юркие пальчики вырывают подол рубашки из-под ремня. Длинный поцелуй под протестное Тимово «бр-брр» их прерывает. Так ему было невтерпёж…              — Что ты со мной сделаешь? — мозг сам договаривает: «трахну, конечно». Тимоти спешит добавить и спотыкается языком о зубы, глотает слоги: — Я же потерял колпачок. Мы не говорили, что будет «если»…              — Но ты же выполнил мою просьбу, — большой палец Хаммера обводит спрятанный под футболкой правый сосок, где тот недавно написал полуфилософские слова. — Сказал то, что я хотел услышать. Дважды. Поэтому мы делаем то, что я обещал тебе, а не наоборот.              — Правда?              — Хочешь, чтобы я передумал?              — Нет.              — Тогда... Всё нормально?              — Ну да, — кхекает мальчик. — Я же не мазохист какой-нибудь, — дозаканчивает и целует Хаммера в нос.              — Мазохист?              — Удивлён? Я знаю, что это значит.              — Не сомневался даже. Почему ты его употребил?              Тимоти булькает что-то неразбираемое и неуловимое.              — Захотел.              — И всё-таки? Долбоёба ты вместо него не поставил…              — Боже, Арми… Да кого угодно мог поставить! Чего ты прицепился?              Тимоти вырывает пуговицу у него на воротнике. Руки перехватывают. Арми изо всех сил пытается поймать его взгляд. И терпит полное поражение, ещё бы. Чужие ладони на запястьях обжигают, точно Хаммер читает через них все мысли и эмоции Тима. Иначе как объяснить его следующие слова?              — Ты всегда можешь сказать, если тебе что-то не нравится, хорошо?              Теперь-то Тимми на него смотрит. Недовольной мордашкой. Дыхание учащается и тупое сердце слишком много рассказывает Хаммеру, лежащему под мальчонкой.              — Хорошо, — пренебрежительно. — Хорошо, я понял, могу…              Арми цокает языком, морщится как-то, то ли недовольно, то ли расстроенно и возвращается в сидячее положение.              — Это важно, Тим. Спасибо, что понимаешь.              Они пристально друг на друга смотрят.              — Отпусти мои руки, — просит Тимоти.              Тиски из пальцев сжимаются сильнее.              — Я и не держал. Ты понял бы это, если хотя бы попытался освободиться.              Чё за...?              Тим не понимает, что происходит и в каком порядке. У него кружится голова, как на карусели, ноги становятся лёгкими, как пух, а воздух перехватывает, будто он только что вошёл в большую морозильную камеру. В полной темноте с подмигивающей свечкой Тимоти оказывается прижатым к дивану. Лицом книзу. На животе. С заломанными за спиной руками и Хаммером, устроившимся на его заднице.              — Что происходит? — говорит Арми. — Я не понимаю и не знаю, как вести себя с тобой. Ты опять закрылся.              — Т-ты меня раздавишь, — шипит мальчишка.              — Так перестань заниматься хернёй, — шипение сверху. — И поговори со мной.              Тимоти истерично фыркает и вжимается лицом поглубже в подушку дивана — до той степени, пока от нехватки кислорода у него не начинает тяжелеть голова. Она словно раздувается всё больше и больше от того, что Арми требует, требует, требует.              — Я просто попросил отпустить мои руки! — орёт, пытаясь повернуться.              — Расскажешь мне, что случилось и почему ты так себя ведёшь?              Оковы на руках слабнут. Значительно. По крайней мере, теперь можно свободно двигать суставами, не боясь, что те случайно выскочат.              Из-за этого мига свободы Тим вообще забыл про заданный вопрос. Он резко дёрнул руками, что было сил. Он попробовал вырваться, и его руки почти выскользнули из хватки Арми. Тело как бы двинулось вперёд, хотя и было адски придавлено. Но если бы...              — Я не услышал ответ.              Злость закипает на глазах в виде слёз.              — Пусти меня, — голос не слабый, а раздражённый. — Пусти.              — Отпущу, — обещание идёт вместе с ласковым поглаживанием по лопатке. — Как только перестанешь меня игнорировать.              Диссонанс между грубостью и лаской вызывает дрожь в теле.              — Я не буду говорить, пока ты меня вот так держишь.              — Хорошо, — выкручивающая конечности хватка исчезает вместе с давлением целого Хаммера на Тимову пятую точку. — Я тоже за цивилизованный разговор, а не вот этот пиздец.              Арми поднимается на ноги и идёт куда-то вглубь дома. Приглушённый свет неровно падает на его силуэт и рисует совсем причудливые формы. Слышится грохот отодвигаемого стула и проезжающей по столешнице тарелке с оставленной на ней вилкой.              Тимоти сидит на диване, подтянув колени к подбородку. Он смотрит Арми прямо в спину и думает, неужели в его тридцатилетней голове «цивилизованный разговор» подразумевал обездвижить человека на диване. А главное, как Хаммер мог вообще рассчитывать, что Тим заговорит, когда он его так…              Арми берётся есть, и Тимми наблюдает, как он жуёт. Как двигается его челюсть.              Ест холодным. Нет бы, разогреть!              Мальчишка выставляет перед собой свои руки с выделяющейся косточкой на запястье. Там секунды назад были чужие пальцы. И они выворачивали ещё и плечи. И это было так неприятно, что…              — Мне не нравится, что ты скручиваешь меня, — озвучивает. — Это бесит.              Он всё продолжает торчать на диване и не предполагает, что Арми к нему повернётся или заговорит с ним. Тот ничего не отвечает и ничего не делает. Скребёт, правда, дно тарелки, собирая остатки риса. С грохотом ставит опустевший стакан из-под воды на стол. Салфетка в его руках шуршит на манер пергаментной бумаги. Арми вытирает ею губы, комкает в руке, превращая в маленький сжатый шарик, и катает его между ладоней.              — А меня бесит чувствовать себя идиотом, — говорит, когда, казалось, уже не проронит и слова. — Когда не получается понять, что с тобой происходит. Почему ты расстраиваешься, отказываешься говорить мне о чём-то, нарочно закрываешься в себе и...              Посеревший бумажный комок падает в прозрачный стакан. Арми скрещивает на груди руки, прикусывает нижнюю губу.              — Знаешь, мне порой кажется, что мы ведём какую-то долбаную игру, главная награда которой стоит на возвышении, и у подножия её — скелеты людей, бывших когда-то близкими людьми. Людьми, не прошедшими самое главное испытание.              — Я с тобой не играю, — блеет Тимми, игнорируя чудаковатый пассаж про скелеты и награды.              — Да я не об этом.              Препод опирается на столешницу ладонями, и плечи его от этого действия выгибаются под неественным углом. Он наконец смотрит на Тима, в его зелёные глаза и на краснеющую болячку с полопавшимися сосудами. Тонкие губы Арми, сейчас влажные и блестящие, изображают подобие невесёлой улыбки.              — Ну что, поехали?              Сжавшись на диване, маленький и нескладный, Тимми испытывал всё сразу при взгляде на этого здоровяка. Тимоти не знал, каково было Арми, но самому Тиму стало его жалко. Какой-то он весь бесконтрольный, медленный в движениях и перепуганно быстрый, что не ново, если дело доходит до соседа, разгуливающего в его футболках. Разодетый официально, на обшарпанной кухне с плохими стульями и стёршимся столом, он был как экспонат, спрятанный в чулане.              Тим поднялся к нему навстречу. Посмотрел прямо в глаза. Обнять? Нет? Да? Зачем? Какой-то механизм привычки толкнул его сделать шаг и утонуть в груди Арми — в запахах сегодняшнего Сабвея и их геля для душа.              — Поехали, — соглашается он и целует Арми в щёку, а потом сразу с языком — в губы.              Секундой позже кулак Хаммера сжимает его пряди. Грубо. Мальчик слышит, как с едва различимым скрипом из кожи головы вырывается несколько ценных волосинок. Тогда Тимми послушно следует за жёсткой рукой и удивляется, когда та отодвигает его от Арми.              — Подожду тебя на улице, — слышит Тим.              Арми хлопает его по плечу, и идёт к выходу. По пути забирает скатившийся в складки дивана телефон. Засовывает ноги в зашнурованные кроссы и исчезает за дверью.              Тимоти остаётся на месте и не двигается. Он не успевает понять, что произошло «не так», почему сосёт под ложечкой и отчего глаза, смотрящие на свечку, совсем не устают и не болят. Тим тушит её пальцами.              Когда-нибудь, возможно, Тимоти покапает Арми на кожу горячего воска и посмотрит, как его лицо наслаждается болью. Но не сегодня. Не как хотел. Тогда уж Тим найдёт и получше массажное масло, нежели детское.              Хлопает выдвижной ящик. Над вытяжкой мальчик включает свет. Сполоснув посуду, Тим оставляет её сушиться. Долго-долго разглядывает столовые приборы в ящике, проводит по ним пальцами, задерживается кое-где и отдёргивает руку, сжимающуюся в кулак.              Одеться. Тепло одеться. Толстовка, джинсы, к—              Сандалии. Красные. Все ещё больше двадцати градусов на улице — а, значит, не настолько уж холодно.              Тимми наблюдает за Арми через окно. За тем, как он курит, и как этот взрослый человек пытается справиться с тем, что ему не по силам. Не по силам, не по силам, не по силам.              Улыбка одаряет лицо радостью. Тим гасит её, выходя на улицу, и подходит к «доджу» раньше Арми.              — Откроешь?              Ему отвечают звяканьем ключей о пластиковый брелок и игривым подмигиванием фар.              Арми в себе. По-прежнему. Он садится за руль, пристёгивается, как обычно, вставляет ключ в зажигание и совершенно не глядит на Тима. Будто его тут и нет, как нет всей части автомобиля, находящейся по правую руку мужчины.              Мотор начинает успокаивающе мурлыкать, и сиденья от этого приятно вибрируют под задницей.              Тачка съезжает с парковочного места. Треть мили они проезжают по их улице: с типовыми обветшалыми домишками по левую сторону и огромным количеством заброшек справа. Еле вписываются в поворот на шоссе до Нового Орлеана.              Первым затянувшееся молчание не выдерживает Арми:              — Давно хотел спросить. Ты водить умеешь?              Тимоти поворачивается к Арми и смотрит на него с невозможным желанием читать мысли. В противоположность своему многоговорящему взгляду он скупо отвечает:              — Умею, — а потом, переварив ситуацию молчания дома, во дворе и в салоне, делает более-менее логичный вывод: — Ты… Злишься.              — Скорее, я опустошён. Мир перевернулся с ног на голову.              Его реакция напоминает поведение людей на исповеди. Тех, кто уже осознал, что совершил грех, но никак не может признать себя дерьмом. Среди прихожан церкви таких большинство.              Тим замечает, как переднее колесо выглядывает из-под бампера. Сперва едва заметно, затем всё больше и больше. Скорость снижается, и автомобиль глохнет на обочине. Наконец! Аллилуйя! Арми перестаёт делать вид, что в салоне он один! Аж повернулся к Тимми лицом.              — Поведёшь вместо меня?              — С радостью, — задорно улыбается Тимми и, не слушая возможных дальнейших команд, первым вылезает из машины.              В сумерках кажется, что они остановились ради кемпинга. Шумят сосновые ветви. У водительского сиденья они с Арми разминаются, а за рулём, усевшись на нагретую подушку под собой, Тим чувствует, как его спина увлажняется теплотой пота, которая была оставлена Хаммером.              Сидеть за авто с точки зрения Арми так ново и возбуждающе. Тимоти представляет себя не иначе, как им. Армандом Хаммером.              Одна рука на баранке, другая — на механической коробке передач. Зеркало заднего вида Тим отрегулировал под свой рост. Ноги прощупывают педали газа, тормоза и сцепления. Тимоти делает всё, как учил Мэтт: спокойно, плавно, уверенно. Как направлял, не повышая голоса, чтобы они случайно куда не врезались.              Сейчас Тимоти слышит его поддерживающий голос в своей голове и выезжает с гравия на асфальт под разрастающую улыбку во всё лицо. Он немного поворачивает нос, чтобы посмотреть на Арми и увидеть, как тот доволен Тимом.              — Ну как? — вырывается с хрипом. — Может, я буду возить нас по вечерам, и тогда ты будешь успевать отдыхать?              Хаммер отвлекается от перелистывания каких-то фоток в телефоне.              — После того, как здешняя полиция поручила мне и ещё одному недоумку расследовать новое убийство, не мог бы ты ещё вести вместо меня пары, пожалуйста? — когда Хаммер после этих слов улыбается, у глаз появляются морщинки, и это не похоже на то, что Тимми видел за последний час их напряжённого общения. — Но твои мысли мне нравятся. Рули.              Тимоти цокает языком. Убийства ему в мозг не забираются. Он их отбрасывает. В глаза лезет посиневшие трасса, деревья и домишки, становящиеся всё менее заброшенными на вид.              — Ведёшь себя, как говнюк.              — Почему это?              — Я хочу сделать что-то хорошее, а ты — издеваешься.              — Я не издеваюсь, — Хаммер блокирует мобильник и облокачивается плечом на дверь. Уши горят от взгляда, которым Арми сканирует его фигуру от и до. — Можешь занимать водительское в любое время. Кроме моментов, когда везти дико не хочется мне...              Они проезжают какую-то заправку, и мальчику приходится снизить скорость, чтобы дать заехать на неё загруженному чем-то и опасно виляющему хвостом трейлеру.              — С этого ракурса ты, кстати, смотришься... Необычно.              Тимми не торопится вдавить газ обратно и продолжительно смотрит на Арми, сексуально развалившегося на Тимовом сиденьи.              — Выгляжу взрослее? — любопытствует, когда они въезжают в Орлеан.              Тот секс-шоп, о котором они говорили на выходных, находится недалеко от центра с его джазовыми ресторанами и в полуподвальном помещении. Такая часть поездки займёт порядком восьми-двенадцати минут. Соберут все светофоры и минуту пошатаются в поисках парковки.              Гирлянды обворожительно украшают сутулые магазинчики и выстилают страшную-сказочную дорогу вперёд.              — Да. И опасно. В тебе проявляется настоящая властность, — Хаммер приоткрывает окно и лезет за сигаретами в карман.              Тим удивлён, как этот громила умудрялся не курить два месяца, если сейчас не может продержаться и часа, чтобы не подымить.              — Странно, что я не замечал её раньше, — продолжает Арми.              — Замечал. Мне кажется, ты всё понял, когда я сказал отпустить меня. И поэтому разозлился.              — Я не разозлился, Тим. Мне даже понравилось твоё сопротивление.              Тимми оторвался от дороги и взглянул на Арми, как будто бы это был не Хаммер, а Мэтт Смит. Мэтт, который признался, что ему нравится бить Тимоти. Хотя Мэтт этого не говорил, Тим ждал такого признания.              Мэтт делал своё дело молча, и язык у него развязывался, когда Тимми мог засмеяться. За всё время — ничего, кроме угроз, брани и обидных прозвищ, приправленных отвращением. Тимоти думал, что в последнем виноват он сам — не надо было показывать, что нравятся их драки.              И вот сейчас, изучая Арми, мальчишка не знал, как ему ответить.              Сопротивление и насилие стояли для него на разных берегах. Прямо как тротуары на соседних улицах, друг другу противоположные. Прямо как свет в неоновых огнях. Слева — всё красным-красно, справа — пылает зелёным с синим.              Тимми слишком долго думает — поэтому они слишком долго молчат — поэтому они успевают приехать к магазину для взрослых и простоять с заведённым авто минуту, прежде чем Тим, осмысливая услышанное, продолжает разговор:              — То есть... — «нет, нихуя непонятно». — Ты бы хотел, чтобы я больше сопротивлялся?              Чёлка падает на глаза. В длинной кофте становится душно.              Арми глубоко вздыхает. На вдохе между пуговицами показывается голый участок груди и прячется за чёрной тканью на выдохе.              — Я бы хотел, чтобы ты был честным и никогда не делал того, что не хочешь, — щёлкает ручка двери, и Хаммер подаётся корпусом ко входу. — Сопротивления мне всего лишь понравились.              Встречает Арми очередная непонятливая задумчивость во взгляде и приоткрытых губах. Тим бы хотел что-то сказать, но, как рыба, держит губы буквой «о» и не издаёт ни звука.              Хаммер хлопает дверью. Тимоти поворачивает ключ зажигания. Мотор тухнет. Улетучивается чувство власти.              Препод стоит снаружи, у витрины с вибраторами. Вывеска над ними розово-фиолетовая, очень приветственно сообщает: «Панацея для семейных скандалов». На стеллаже — фаллосы разных размеров, цветов, форм. Но не слишком реалистичные, чтобы нарваться на штраф за порнографию. Тимми подходит, становится рядом с Арми. Он их действительно изучает или только прикидывается?              — Что-то понравилось? — смешок просачивается в вопрос.              Шоп открыт до 10 вечера. Для таких вот озабоченных ночных извращенцев, как они.              — Не впечатляют, если честно.              Скрипучая дверь магазина открывается, и обоим приходится посторониться, пропуская синеволосую девушку с пышным бюстом.              Тимми проскакивает в образовавшийся проём. Мигающий бело-розовым светом указатель подсказывает направление. Догадаться, куда идти, впрочем, несложно. Лестница, ведущая вниз, здесь одна. Мальчишка пропрыгивает все ступеньки от начала до конца и замирает перед дверью с расплывчатым матовым окошком.              Секунду-другую смотрит туда, а потом игриво оборачивается к Арми.              — Хочешь, чтобы я вошёл первым?              — Тебе так важно, что я хочу, — мужчина равняется с ним и, не раздумывая, тянет белую ручку на себя. — Неожиданно трогательно.              — Спасибо, — не отводя взгляда, Тим заходит внутрь. — Я знаю, — и уже отворачивается, тряся кудрями.              Его внимание врезается в стену прямо напротив — увешанную плётками, кнутами и другими подобными штуками, название которых Тимоти не знает. Это нагоняет не любопытство, а странного происхождения жуть. Собственная идея разнообразить половую жизнь кажется уже не столь потрясающей.              Цепи с красными ценниками. Поводки. Ошейники. Розовые, белые, зелёные. Верёвки, твою налево…              Он делает несколько шагов к стенду, который его заворожил, чтобы обернуться к Арми и увидеть, как меняется его лицо. А, может, чтобы попросить отсюда сбежать?              На плечи опускается приятная мужская рука. Хаммер смотрит на него сверху. Едва ли не впервые обнимает на людях. И пусть в магазине только продавщица за стойкой да полусонный охранник в углу.              — Представляешь, какие следы оставит на коже вот эта штука, — препод с завороженным видом вытаскивает из ряда с наручниками кожаную пару, прорежённую металлическими заклёпками. — Особенно, если кто-то очень не любит, когда не может двигать руками.              Дыхание Тимми скачет галопом. Так разве что у спортсменов начинает шарашить пульс при пятикилометровом забеге. Так лёгкие откачивают кислород со скоростью дорогостоящей заводской аппаратуры.              — Ни хрена не смешно.              Челюсть начинает гореть из-за того, что зубы крепко-накрепко сжались. А из-за Арми, прижавшегося к нему так близко, ощущение собственной "маленьковости" вызывает мурашки на коже.              — Вам помочь? Или вы уже определились?              Молодая привлекательная девушка вышла из-за стойки. Она стоит перед ними в простой белой футболке и с убранным назад хвостом.              — Могу вам подсказать, если ищете что-то конкретное.              — Да, — препод поворачивается сам, и Тима вертит вместе с собой. — Зажимы для сосков. Чтоб не соскакивали.              Последнее, Тим уверен, Хаммер со злорадством добавил специально для него.              — Конечно, сейчас покажу, — она поворачивается вполоборота и проходит недалеко от них в левую часть зала. — Вас интересуют просто зажимы или какие-либо вариации?              — В смысле, "вариации"? — вырывается у Тимми, уже привыкшего к постороннему весу на своём теле.              Продавщица смотрит на них умильно. Либо пытается казаться доброжелательной, либо старается не замечать их очевидную разницу в возрасте.              А вот и стенды с пакетиками, в которых — ремешки, какой-то серебряный блеск, голубенькие инструкции и бирки на каком-то азиатском языке.              — Я имею в виду такие зажимы, — девушка эстетично взмахивает руками перед собой. — Которые соединены цепочкой, — её она рисует в воздухе. — Есть те, что крепятся к поводку. Или к кляпу, или к кольцу для пениса. Все цепочки сделаны из хирургической стали и не представляют никакой опасности.              — К кляпу? — Арми заинтересованно подаётся к витрине и стоящей подле неё темноволосой красотке. — Можно посмотреть?              Тим резко разворачивается в "объятьях". Именно в "объятьях". Потому что, о, нет, это уже ни в какую не были простые объятия, когда вот так над ухом тебе в перспективе предлагают заткнуть рот.              — Размечтался! Даже не думай, — сверкает глазами Тим и всё его лицо как никогда выглядит серьёзным и злым.              — Наконец-то заговорил, — Арми прикусывает нижнюю губы, скрывая довольную улыбку. — Не переживай, лишать себя твоего голоса я не намерен.              И тут же к открывающей двери стеклянного шкафа мисс:              — А без цепочки есть из чего выбрать?              — Ну спасибо, без цепочки хотя бы, — фыркает Тимоти под аккомпанемент шуршащих пакетиков.              — Конечно, — ласково отвечают. — Есть зажимы из стали, совершенно простые. Одни похожи на прищепки, другие — круглые, с четырьмя болтами со всех сторон. Есть вариант с колокольчиками, — добро улыбается. — Во время секса звучат очень красиво.              — Нет, — твёрдо отвечает Тим, на что ему благодушно:              — Есть силиконовые, они мягкие. Дополнительно в них вставляют вибропули. Щёлкаете на наконечник — и активируете вибрацию.              — Мне нравится, — жужжит Арми над ухом. — Так, а это... Вакуумные присоски?              У Тимоти расширяются глаза.              — Всё, хватит, — рычит Тимми. — Остановись. Возьми одни!              Худющая рука хватает Арми за ладонь и со всей дури её сжимает. Хаммер беззвучно смеётся и трясётся, как под зарядом тока. Крепко сжимает его в ответ.              — Остановимся на этих, — говорит.              И снимает с металлического крючка пачку силиконовых зажимов. Бордового цвета. С чёрной кнопкой, включающей вибрацию.              — Ты ещё что-то хотел? — решает напомнить Арми.              Не только словами. Два пальца препода внезапно ныряют в Тимов кулак, красноречиво двигаются в нём и так же красноречиво выходят. От этого дурацкого жеста у Тима краснеют бледные щёчки, и он с непокорной уверенностью изучает бейджик с именем «Рэйчел» и сердцем на конце слога.              — Где у вас анальные пробки? — не спотыкаясь (хотя было мимолётное подозрение), спрашивает Тимми.              — Тут рядом. За мной, — просит она и отворачивается.              За этот миг, короткий миг перед тем как Рэйчел обратно повернётся к двум покупателем, Тимоти успевает схватить Арми за ширинку. Стиснуть причиндалы препода, посмотреть на него с толикой ненависти и отдёрнуть руку, вытерев её об себя, как ни в чём не бывало. Будто стирает улики на месте преступления.              — Сами выберете, что понравится, или вам посоветовать?              Рука Хаммера, всё ещё прижимающая Тимоти к себе, теряет лёгкость. Арми отвечает за них двоих:              — Здесь разберёмся, спасибо.              С вежливой улыбкой препод ждёт, пока местный гид по сексу уйдёт просвещать только что вошедших клиентов. Едва до ушей доносится её приветственное предложение о помощи, локоть Арми оказывается у Тимми на шее и поднимает его лицо вверх.              — Тебе нравится делать так, да? — спрашивает мужчина, обжигая дыханием кожу у виска.              — Что делать? — Тимми больше не достаёт глазами разнообразие вибрирующих и невибрирующмх пробок и пялится на потолок. — Это? — мальчик крутит своим тазом у промежности Хаммера. — Ой, кажется, кто-то сегодня даже не кончил, — шёпот. — Или ты гладил себя в этом вашем преподском туалете, а?              Плечи подрагивают от смеха.              — Я все пары думал, как положу тебя на колени в машине и вставлю эту долбаную пробку, а дома, едва за нами закроется дверь, перегну через диван и буду медленно-медленно трахать твою растянутую дырку, Тимми, — срывающимся на рык голосом произносит Хаммер.              Он натягивает жёсткую ткань мальчишеских шорт так, что ширинка впивается в пах, и щетиной трётся о подставленную сейчас голую шею.              — Когда порно с твоим участием — реальная вещь, а не плод фантазии, дрочка не помогает, знаешь ли.              Как только Арми на чуть-чуть поднимает голову, а где-то сбоку шаги становятся глуше, тише, то Тим высовывает язык и носом упирается в лицо Арми. Затем длинный слюнявый след остаётся на колючей щеке.              Локоть слабнет. Тимоти произвольно тянется к коробке с мягкой чёрной пробкой. Она изогнута, с уплотнением на вершине и заботливыми бортиками на конце.              — Кажется, ты кое-что забыл, Арми, — невинно скулит Тимми, имитируя движения вперёд-назад своей задницей. — Вообще-то я сегодня выбираю, что мы делаем. Ты сам сказал. Правда ведь? — поймать застывший взгляд Хаммера — получить оргазм ментальным путём. Блять, отсюда нужно бежать. — Держи себя в штанах и затолкай куда поглубже свои милые желания. Возьмём эту?              Тим показывает ту самую, которую не нарочно выбрал из всей кучи. На самом деле, насрать ему сейчас было, какую выбирать из десятка похожих.              — Я почти уверен, что не обозначал точных сроков, — придвинув Тимми за петли на шортах, шипит в макушку. — Но... Командуй, хорошо.              Ох, это его ничего хорошего не обещающее, постоянное «хорошо».              Арми, огненный, дрожащий всем телом от нетерпения и невозможности воплотить свои желания сию же секунду, шумно дышит. Он в последний раз трётся о Тимоти и одним рывком отлипает от него.              Неясно, каких сил ему это стоило. Короткие волосы вспотели и встали дыбом, скулы-щёки раскраснелись. Он тянет мальчика за руку с коробкой в сторону кассы, ловко маневрируя между полками с лубрикантами, эротическим бельём, масками...              — Это, пожалуйста, — пробка и пакетик с зажимами оказываются на стеклянной витрине, под которой обнаруживаются яркие упаковки презервативов.              Тимми провокационно молчит до самой машины. Ему доставляет удовольствие думать, что именно Арми управляет балом в покупке лёгких непотребств. А так, просто ещё одно важное всплывает снаружи. Дышать тут легче. Не видно, конечно, как у Хаммера сладко залило румянцем кожу, но ничего.              — Я снова сяду за руль? Ты вообще… В состоянии?              И мальчишка думает, как бы не опустить взгляд вниз, на ширинку Арми. Иначе Тим не сможет держать язык за зубами. Во многих смыслах.              Препод смеётся.              — Я очень хочу трахнуть одного мальчика, а не в припадке нахожусь, — задняя дверь «доджа» открывается, и Хаммер сбрасывает их покупку в огромный карман переднего пассажирского. — С машиной справлюсь как-нибудь.              — Тогда докажи это.              Тимоти выразительно склоняет голову набок и садится в автомобиль.              — Что доказать? — не вникает препод и подходит к его не захлопнувшейся двери.              — Что с машиной справишься, дебил. Или забыл, как однажды съехал с дороги, чтобы мне вставить?              — Это когда ты упорно бросался отсосать мне на ходу?              — Да, — саркастично кивает мальчик. — Молодец, что вспомнил.              — Я и не забывал.              Арми садится за руль. Мотор начинает реветь. Хаммер оборачивается, руку кладёт на подголовник сиденья. Пытается аккуратно вырулить с парковки и не задеть огромный грязно-серый пикап, подпёрший их кузовом. Тачке-переростку от их толчка ничего не будет, а «додж» наверняка поцарапается.              — Мы бы точно разбились в тот раз, — Арми удаётся без потерь вырулить на очень опасном участке. Он берёт задним ходом быстрее, выезжая на дорогу. — Это была бы прекрасная смерть.              — Хм, — нос мальчика высовывается за окно, навстречу ночному ветру. — Не замечал за тобой пристрастие рассуждать о смерти. Это твоя работа даёт о себе знать или что?              Как любит и как всегда любил, Тим опускает до самого конца стекло, а потом начинает мерно вжикать им вверх и вниз, вверх и вниз, наслаждаясь каждый раз, когда этот звук его детства проникает во все прожилки кожи.              — М-м-м, возможно.              Тачка, в конечном счёте, едет ровно. Арми меняет передачу. Автомобиль быстро-быстро набирает скорость. Ветер задувает Тимми в лицо с бешеным размахом, балуется с его кудрями и тут же заполняет салон запахом ночи.              — Умереть во время секса точно лучше, чем стоя на коленях и с перерезанным горлом, я считаю, — говорит Хаммер.              — А мне кажется, в обоих случаях есть что-то… Неотразимое.              — Поставь себя на место жертвы и повтори так ещё раз.              Тимоти вдыхает кислород, иглами влетающий в окно.              — Ты так и не усвоил, что если я что-то говорю, то знаю, что говорю. Как это было, когда я впервые сказал, что ты мне нравишься. И тогда я старался перекрыть тебе воздух, быть на каждом шагу, караулил. Я не отступаю. И сейчас — тоже. Смотри на дорогу.              Воздух.              Воздух ощущается настолько холодным, что хрустит в горле.