Воробьиная ночь

17 сентября, вторник

Продолжение ночи. 00:05

      Тимоти пересчитал все звёзды перед тем, как спать. Они убаюкивали. Казалось, что во сне, лёжа на животе под тяжёлым, как большая рука, одеялом, он находит их все подряд. Все созвездия: Кассиопея, Пегас, Водолей…              Да, точно, Тим попал в один из тех снов, которые приходят, когда вырубаешься от усталости. Ещё бы! Переносица гудела, копчик от падения в цветник — тоже.              Поэтому, когда расслабленная истома поплыла по телу вверх от самого низа, Тимоти не подумал ни о чём другом, кроме как о том, что тело начало исцелять само себя. Мальчик чувствовал, что воспарил к облакам и уселся на них.              Веки пробно сжались, и собственный стон, неуклюжий и тихий, послышался будто издалека.              Перед ним кружилась темнота. Чёрная-чёрная, беспробудная, какая-то приятно нереальная. Тимоти имел все шансы выключиться от замирания чего-то в груди.              Второй собственный стон послышался слишком чётко. Горло напряглось. Язык зашевелился в море слюны.              С чего Тимми вообще решил, что это он стонет?              Несмотря на этот глупый вопрос, Тимоти знал, что если полусонное сознание может различить источник звука, то оно не ошибается.              Когда его заднего прохода коснулось что-то скользкое, влажное и упругое, Тим заворочался и произнёс что-то. Он не помнил, что. Он помнил, что ничего не понял и не узнал комнату, в которой находится. Он словно бы был в незнакомом месте, и ему срочно нужно было найти…              — Арми, — прошептал Тимми, боясь его разбудить и зная, что он не спит.              Об этом говорили уверенные пальцы, раздвигающие его ягодицы.              Тим попробовал повернуться, полусонно и мягко, не чувствуя ног. Он едва различил Арми в ночи. Ни его лица, ни его самого толком не было видно.              Может, дело в том, что глаза не привыкли?              Тиму хватило смелости на второй вопрос, потому что Арми продолжал молчать, а сам Тимми придвинулся к спинке кровати, полулёжа-полусидя. Так бы он мог увидеть Хаммера, если зрение прояснится и его не утянут обратно.              Хотя утянут. И скоро.              — Что ты… Зачем ты это делаешь?              Не мог же он попросить его продолжить! И притворяться спящим уже бесполезно.              Не после того, как горячий язык ласкал его дырочку.              — Тебе не нравится?              Тим давится слюной, которая набежала в рот, так что ответа не получается. Точнее получается, но со стыдным хлюпаньем и не менее стыдным вытиранием рта, потому как всё тут же полилось на щёки.              — Очень, очень нравится…              Мальчик надеялся, что никак Арми не спугнул.              — Тогда давай без лишних... — Хаммер засасывает его там изнутри и зубами проходится по чувствительной и тонкой коже. — ... Вопросов.              Тим всё ощущает себя, как в бреду, так что от укуса Арми пищит, не зная, что хочет сказать, и навстречу упругому языку охает и сжимается, не представляя ни на минуту, что создаёт себе и Хаммеру препятствие.              Не сейчас, когда он секунды назад повторял во сне созвездия, а неизвестно сколькими часами ранее лежал на земле.              Картинки так медленно сменялись в голове. Тимоти не представлял, что можно так трудно просыпаться.              Он захныкал. Арми сказал, точно всё было в абсолютном порядке:              — Расслабься, — спокойно и властно.              И Тимми попробовал расслабиться, но не получалось. Мозг только-только пробуждался, и зрение еле-еле восстанавливалось.              Внутри Тимоти оказался палец. Один. От этой малой и пронзительной заполненности что-то окончательно развязалось в животе, и в разуме прояснилось, и удовольствие накатило с удвоенной силой.              Член поднялся и прижался к Тимову животу.              Он застонал.              Сделал это громче, когда Арми вернулся к его анусу с языком и смог протиснуться вглубь, вынырнуть наружу и войти снова, как если бы трахал Тима членом.              Господи, это…              Тимоти с энтузиазмом проехался по простыне в направлении, где, должно быть, было лицо Арми. Красивое лицо с юрким порочным язычком, любящее отсасывать у всяких там малолетних засранцев.              Когда в Тиме оказываются два пальца, то он снова непреднамеренно охает и сотрясается всем телом. Потом ощущать язык Арми становится чем-то таким привычным и правильным, что собственное возбуждение откликается на эту сладкую пытку потёками спермы.              — Умница, — одобрение.              И пятерня в загривке тянет мальчика вверх.              Внезапно Тимми шипит. Он уже пристрастился к тому, что с ним нежно и осторожно.              — На колени, — рычит исчезнувший от волшебной точки Хаммер. — Встань.              Тимоти неловко шевелит слабыми конечностями, переворачиваясь, и упирает в матрас ладони, и матрас податливо прогибается, как и Тим поддаётся Арми, потому что он доставляет ему удовольствие.              Хаммер целует его под копчиком и щекочет Тимми выстриженной щетиной там, где задница начинает расходиться на две половинки. Внутрь опять пытаются пролезть опытные пальцы. Агрессивно... И ласково... И опять со злобой...              Колени опасно дрожат, запутавшись в одеяле, но Тим не может не прогнуться получше и отвести зад навстречу касающимся его губам. Особенно, когда внутри круговыми движениями гладят простату.              У Тимми закатываются глаза. Дыхание будто пережало. Он произносит только рваные вдохи-выдохи.              — Прошу, ещё…              С каких пор посреди ночного пробуждения он так быстро приходит к мысли, чтобы Арми его трахнул?              — Конечно же.              Тимоти давно бы грохнулся, дрожащий от возбуждения и ничего не понимающий, но под талией ощущается крепкая мужская хватка. Арми почти фиксирует его и двигает худенькое тельце только тогда, когда сам этого хочет.              Сейчас, например...              Хаммер до предела разводит колечко мышц в стороны, и по его же воле таз Тимоти неопределённо дёргается в пространстве.              С причмокиванием и жёсткой пятерней на левой ягодице Арми начинает вылизывать его растянутый вход, периодически проникая внутрь большим пальцем и раздразнивая массу чувствительных нервов.              Это продолжается вечность. Это сопровождается плавной дрочкой. Это почти как иллюзия, если бы не...              — Можно мне вставить в тебя игрушку? — тревожит разум низкий голос любовника.              Что?              Тимоти сопит, не догадываясь, что задал свой недоумевающий вопрос вслух, и продолжает бормотать, уже сознавая, как открывается и работает рот:              — Да, да…              У него перед глазами всё меркнет, так что если бы ему Арми сказал даже «можно я запишу тебя на видео и выложу в сеть?», то и тогда бы Тим согласился — лишь бы ничего не заканчивалось.              Милый кусающий холодок разрастается там, где остался влажный след.              Тимми прижимает локти и голову к подушке.              Слышится смех.              Сильные руки переворачивают его тушку на спину. В ответ на непонимающий взгляд короткое:              — Мне нужно видеть твоё лицо.              Горячие ладони на животе скользят ниже и ниже. Обходят орган, так нуждающийся сейчас в чужих прикосновениях. Сгибают ноги мальчика в коленях и широко разводят их в стороны. Арми пристраивается между ними.              Смотрит на Тима глазами такими... Обдолбанными. Жадными.              Входа, оттраханного пальцами и языком, касается пробка. Скользкая, неестественно твёрдая, но...              Мальчик шумно всхлипывает от приятно-болезненных ощущений, когда инородное тело преодолевает первое кольцо мышц и почти тут же протяжно стонет от фантастического чувства заполненности.              Хаммер как-то оказывается рядом. Дотягивается, что ли. Двигается непредсказуемо и бесшумно. Держит его, как любит, за шею, и заставляет смотреть на себя.              — Завидую сейчас этой пробке, — шепчет Арми.              Губы Тима захватывают собственническим поцелуем.              И Тимоти говорит с ним через этот поцелуй: откликается на непреднамеренную грубость нежностью, всё сильнее двигает своим языком, чтобы навязать Арми борьбу — и сдаётся, увлечённый силой, с которой его придавливают к постели, будто хотят там растворить. За это Тимми награждает Арми музыкой из своих стонов — тише, громче, ещё громче и тише, чем было в начале. Длинно стонет, коротко стонет, высоко стонет и низко тоже. Стонет и упирается пятками Хаммеру в бока, цепляется. Это длится не больше пяти секунд.              Пробка начинает вибрировать.              Тим пугается. Ноги соскальзывают. Вместо серии стонов — испуганное задыхание.              Он привыкает, конечно, скоро, и улыбается неожиданности, его охватившей, и… Перестаёт. Благодаря вибрации пробка постоянно как бы щекочет внутренности и это чувство, оно… Просто неописуемое.              Будто гениальный извращенец придумал способ кончить от постоянной стимуляции самой заветной точки в заднице.              Но это не дело.              На автомате Тим понимает, что удовлетворяться одной пробкой не собирается.              Он понимает ещё кое-что задним числом. Это самое «кое-что» очень стремится его укусить. Но пока не может.              — Трахни меня потом, — бормочет Тимоти и гладит Арми по щеке.              Тот замирает. Щурится. Смотрит на мальчика донельзя серьёзным взглядом и чуть ли не по буквам цедит:              — Обязательно.              Объёмная футболка задирается на Тимми. Она закрывает рот.              Нельзя сказать, специально оно было сделано Хаммером (в желании испытать на мальчике кляп), или это оказалось случайностью от резкого препода. Временами, чересчур резкого.              Взъерошенная светловолосая голова подныривает под одежду. Тимоти кусают. Бешено сильно. За сосок. Гиперчувствительный, мать его, сосок. Да так, будто это не отросток на теле, а животворная ягода, и Арми хочет её съесть.              Тимми кричит. Бьётся в путах мужского тела. Не сразу понимает, что Хаммер отстранился, и что выглядит он сейчас донельзя довольным собой маньяком, у которого получилось доставить жертве нужный порог страданий.              Тим снова подпрыгивает. От непонятного звука в районе груди. Косит глаза и находит на пострадавшей части тела зажим. Арми включает на нём вибрацию, запуская по верхней части тела мальчика волны мучительного удовольствия.              — Второй сам наденешь или тоже мне сделать? — спрашивает.              И по-звериному хищно облизывается. Словно намекает: если сожрёт Тимов сосок случайно, ни разу не пожалеет.              Из-под футболки, липнущей к губам и натягивающейся вокруг них, звучит:              — Ты, — коротко и… В страхе.              Тимоти редко испытывает страх. Почти с той же частотой, с какой выпадает снег в Луизиане. То есть, практически никогда. И то, «практически» сюда добавлено, потому что Тим изучал в школе теорию вероятности и допускал, что когда-то чего-то и боялся. Если это и было, то очень давно, при динозаврах.              Но Арми…              Почему внутри всё бурлит от его движений в темноте? Почему собственные пальцы поджимаются? Почему глаза щиплет из-за того, что он боится моргнуть и почувствовать, что Арми снова его укусит?              Вибрация на соске не чувствуется. Только слышится. Сосок ужасно пульсирует и болит, болит, болит.              Тимоти шипит и от приятной пытки в заднице, и скоро понимает, что не двигающаяся фигня в ней — полная засада.              Получивший разрешение препод склоняется над ним вновь. Вместо ожидаемой боли на растревоженном участке груди, мальчик чувствует внезапную ласку.              Арми засасывает сосок в рот. С причмокиванием, звучащим настоящим мурлыканьем довольного любовника. Он обводит носом ореол кружка, гулко и глубоко дышит, вынюхивает что-то, от чего его пальцы впиваются в выпирающие рёбра мальчишки и оставляют там красноречивые, всем понятные-узнаваемые синяки.              Организм на действия Арми откликается по-серьёзному: незнакомыми тягучими ощущениями в области груди, которые хочется продлить, и использовать рот и губы мужчины, чтобы тереться об них всё то время, пока оба будут с чувством трахаться, выбирая самые изощрённые позы.              Но только лицом к лицу, чтобы Хаммер продолжал вылизывать его грудь, как нечто, без чего Арми не может су...              Осязаемый кипяток в лице препода исчезает, и вместо него сосок обхватывает зажим. Бесполезный после горячих человеческих прикосновений.              Щёлк.              Новая вибрация и...              — Арми, сколько времени?              Тимоти не понимает, зачем спрашивает, но что-то пульсирует в голове и настойчиво отвлекает. Туда, в черепную коробку, набегает тьма вопросов, и все они толпятся там в праве за то, чтобы оказаться на языке хозяина. Заодно вибрации, расходящиеся по всему телу, вызывают на глазах капли слёз — потому что сами глазные яблоки готовы выскочить из глазниц от напряжения, создаваемого повсюду. Двигая правой рукой, Тим сжимает её в кулак. Точно. Руки. Они работают.              Сам же трогал Арми вот-вот.              Ладонь спускается под задницу. Тиму приходится приподняться, чтобы выполнить этот трюк... Весьма нескладный. Он жмёт кнопку на пробке, выключает игрушку. Достаёт её.              — Какая разница? — звучит на фоне.              Искусственное развлечение из пальцев Тимоти исчезает. Судя по звуку, падает на пол и переворачивается несколько раз.              — Хуйня полная, эти игрушки, — зажимы летят вслед за пробкой. — Иди-ка сюда.              Арми дёргает его за запястье, заставляя сесть, и куда-то тянет.              Они усаживаются в изголовье кровати: у Арми спина прямая, как и ноги, а Тимоти сидит у него на бёдрах. Так, чуть-чуть сидит, схватил Хаммера за шею — и хватит с него. Голова кружится. Тимоти боялся съехать и упасть. Это не помешало Арми, а наоборот, даже помогло усадить мальчика на свой возбуждённый член. Головка была как раз у дырочки, когда в голове Тимми пронёсся очередной вопрос.              — Арми...              А потом Тим почувствовал Хаммера в себе, и это было лучше любой игрушки. Да вообще нахрен лучше всего, что есть в его жизни.              Мальчишка теснее прижался к мужчине и положил подбородок на плечо Арми.              — А...              Огрубевшие пальцы коснулись лодыжек Тимми и приподняли их — от этого поясница выгнулась сильнее, и Тим невольно поднялся и опустился на Арми под протяжный стон. Хаммер закинул стопы Тимоти к себе на колени, оставив поясницу мальчика дрожать натянутой струной. В такой позе Тим себя чувствовал, будто его пронзали насквозь.              Он сжимал волосы Хаммера на затылке — чтобы тот не убил его. Чтобы не дал кончить прямо вот-вот. Чтобы, наконец потерпел немного и дал поговорить. Потому что...              — Что такое? — горячий выдох Арми на шее.              Он перебрасывает кудри Тима. Одаривает его ягодицы жёсткой хваткой и двигает тазом, одновременно приподнимая и опуская мальчика на себе.              Поэтому и говорить Тимми не может.              И предложения-то в голове не выстраиваются, когда тебя заполняет такой огромный член... Челюсть расслабляется. Из сомкнутых губ льётся благодарное котомычание. Неконтролируемым и случайным потоком.              Глаза закрываются. Тим не хочет думать, как отреагирует Арми, если увидит его закатывающиеся радужки и зрачки.              Тимоти прикусывает губу и посылает нахер здравый рассудок, двигаясь в такт с направляющими руками Арми — ревнивыми и усердными, много ждущими и хвалящими грубыми толчками.Мальчик прижимается своим лбом ко лбу Арми. Целует его лениво и всем собой.              Если поцелует сейчас «‎как обычно» — то не заговорит никогда.              А Тимоти знает, что сказать.              Выключенный на время «‎здравый рассудок» очнулся где-то на втором десятке, как Арми выходил из Тимми на всю длину и со шлепком от яиц возвращался обратно, домой.              Произошёл… Щелчок. В сотню раз громче, чем у зажимов на соски — в извилинах Тимми.              Пальцы Тимоти с двух сторон зарываются в красивую светловолосую шевелюру.              — Сволочь, — рычит Тим и выкручивает волосы подлеца.              Тот же на седьмом небе от счастья, пускай и морщится, придурок, от жжения на макушке.              — Почему? — спрашивает бегло.              Мальчик успевает увидеть улыбку Хаммера перед тем, как чувствует тяжёлую руку на спине, сращивающую его с мужским торсом. Взаимная пятерня в отросших кудрях лишает его свободы и воли.              Арми овладевает ртом Тимоти. Целует так, как не дал себе этого сделать несколько мгновений... Или минут... Дней-недель-месяцев-лет назад...              С помощью тех же сильных рук колени Тимми распрямляются. Теперь он обнимает Арми ногами за спиной. Оказывается, по сути, крепко-накрепко усажен на Хаммерово возбуждение без единой опоры и преграды.              Тимоти не сразу осознаёт, что они сидят, не двигаясь, упиваясь этим контактом и общаясь одним только поцелуем.

***

18 сентября, среда

      Когда Тимоти читал Стивена Книга вместо того, чтобы писать эссе, он сказал Арми:              — А, точно, — будто обращался к самому себе или к книге в лучшем случае. — Арми, — тут уж Тим решил посмотреть на Хаммера. Сидя на диване, он смог только повиснуть вниз головой на мягком подлокотнике. — В эссе нужно сравнить новеллу с оригиналом... Ну, кто там его написал? Я забыл...              Стоит признать, до этих слов Арми вёл себя непривычно нормально. Он подогнул под задницу ногу, раскачивался на ней. В качестве дополнительной качели шёл стул.              Мужчина мерно хрустел Lay's с луком, листал что-то в самсунге и временами делал заметки на листах перед собой.              После слов мальчика хруст стих. Они встретились взглядами...              Арми потребовалось мгновение, чтобы превратить ни в чём не повинную бумажку на столе в маленький шарик и швырнуть ею в забывчивого соседа. С тихим царапающим звуком комок ударился о лоб и улетел на пол.              — Эй! — заверещал Тим прежде, чем перевернуться и лечь грудью на тот же самый подлокотник.              — Раньше не мог сказать? — рычащий ответ.              — Я сказал, как вспомнил! Не мог же сразу это всё объяснить... Ты бы… Отказался! Да! Я этого не хотел, — последние слова звучат твёрдо.              — Из-за чего отказался бы? — ворчание от стола и звук выдвигаемого ящика.              Арми кладёт перед собой чистый лист и снова хрустит чипсами.              Может ли это означать, что он успокоился?              — Что за "оригинал", с которым нужно сравнивать?              — Ну... — Тимоти вздыхает от неспособности сказать то, о чём хочет, сразу. — Кто-то же первым написал про дон Жуана, верно? Вот с этим и нужно сравнить.              — Окей, испанский «‎Каменный гость», — Хаммер треплет волосы на затылке и бьёт пластиковым наконечником ручки по столешнице: — Так даже проще, — после небольшой паузы.              — Чего тогда возмущался?!              Тимми недовольно фыркнул и забил руками по подушке, на которой лежал. Рассчитывал, в какой момент кинуть её в Арми.              Ответка за комок бумажки.              — Потому что я уже начал работать над эссе по одним только «‎Душам», — тяжёлый вздох и следом скрип отодвигаемого стула. — Что читаешь?              Арми, прервавшись от писанины, определённо идёт к нему...              Тимми, стратегически сжимая подушку, отворачивается. Ложится так, как лежал — согнув вдвое ноги. Достаёт из-под спины книжку с зажатыми страничками.              — «Кладбище домашних животных».              — Она классная.              Арми без спроса усаживается на диван с другого края.              Ноги Тима укладывает себе на бёдра. Для этого одну приходится разогнуть в колене. Носки мальчика летят на пол, и мгновением позже его ступни оказываются в горячей мужской хватке.              — На каком ты моменте?              На том, где ты меня заводишь.              Тим увлечённо шевелит пальчиками на ногах и следит за тем, как ладони Арми согревают его пятки. Всё это время книга, развёрнутая, покоится на груди.              Приходится в неё заглянуть, чтобы помочь Арми узнать ответ.              Мальчишка чешет нос.              — На том, где доктор узнаёт, что магия индейцев что-то делает с другими… И с ним тоже. Вот, — поёрзал лишний раз.              — М-м-м...              Руки мужчины оказываются на Тимовой правой ступне. Как горячо!              Арми своей ладонью почти накрывает мягкую кожу на ноге. Гладит её от сустава и вниз, и обратно. Мальчик закрывает глаза, растворяясь в приятных ощущениях, и тут же вскрикивает.              Хаммер впился куда-то... С обеих сторон. И теперь с силой разминает место, на которое Тим каждый день привык наступать, но ни разу не догадывался, что там вот так вот можно сделать — и станет лучше.              Возникает подозрение, что его кости прощупывают насквозь и пытаются сломать.              Оковы невзначай слабнут. Мужчина успокаивающе ласкает пальцами поверхность кожи. Там, где мгновение назад было больно, сейчас до одури приятно распространяется чарующее тепло.              — Ты веришь в это? — спрашивает.              — Не верю, — улыбается Тимми с оханьем. — Когда удобно. И верю, когда хочется.              Когда же терапевтическое внимание Арми достигает левой ноги, а правую оставляют в покое, то мальчишка пользуется этим шансом, чтобы притянуть к себе колено и затем опустить его к своему «доктору» на плечо. Поиграться по-хамски и по-дурацки с его ухом и волосами.              Довольные, ребяческие смешки раздирают Тиму лёгкие, и он накрывает лицо книгой. Ему безумно нравится, что пятка скользнула к Арми на шею и там застряла — слишком протянул ногу, а согнуть обратно так… Лень.              Мальчик отодвинул книгу, и только глаза-лепестки смотрели на старшего ухажёра со всей невинностью.              — Оригинальная позиция, — ответ Хаммера.              Он изворачивается, чтобы потереться об его ногу щекой-колючкой. Целует лукавенько и игриво на неё дует.              — Что насчёт баек про проклятие этого места?              На лице Тимоти — брови домиком.              — Нет-нет, какие проклятья! — тут мальчишка хватает Арми за футболку и ни капли не жалеет, что книгу сбрасывает, а Хаммера тянет на себя. — Что ты там говорил про мою позицию?              Он чуть подтягивается вперёд, хотя и трудно из-за ноги, но успевает еле-еле клюнуть Арми в губы и дёрнуть за волосы на груди, конкурирующие с воротником на футболке, прежде чем упадёт обратно.              И по-быстрому снимет собственную футболку.              И отправит её Хаммеру в лицо.              Руки мгновенно прячет за голову.              Ждёт реакции хищника.              Наблюдает, как Арми берёт его футболку и жадно-жадно вдыхает из неё запах Тимми.              — Что я говорил про твою позицию? — спрашивает, когда сбрасывает кусок одежды на журнальный столик.              Голубые глаза теперь потемневшие.              Под ними произносить слова жизнеопасно.              Поэтому Тимоти выбирает самый худший вариант.              Ложь.              — Что ты хотел бы меня трахнуть вот так, как я лежу.              Для «доказательства» Тимми проскользил пяткой к вершине плеча Арми и снова вниз, по лопатке. Вверх и вниз, вверх и вниз, вверх — и снова вниз — и быстрее с каждым разом.              Умоляющее кряхтение, становящееся громче с каждым движением ноги, прекратилось внезапно, на крике, вместе с полным расслаблением в стопе.              — Я хотел бы трахнуть тебя в любом месте и позе.              Хаммер становится на колени, разводит ноги мальчика в стороны. Располагается между ними. Воспоминанчески так.              — Особенно сейчас, — он тянется к шнурку на туго затянутых шортах Тимоти. — Но вообще я спрашивал, что лично ты думаешь про байки об озёре?              Безынтересно мальчик отворачивается в сторону и подолгу смотрит на их кровать. Потом куда-то вбок и от этого появляется новый вопрос:              — Почему зеркало стоит у подножия кровати, а мы даже не занимаемся перед ним сексом? Поставь его тогда у двери.              — Вы второй раз проигнорировали мой вопрос, мистер Шаламе, — удерживая лодыжку Тима на своём плече, вторую руку Арми сжимает у мальчика между ног. — Это подозрительно.              Крепкие пальцы на полувозбужденном члене вызывают у Тима благоговейную покорность и писк удовольствия. Он преднамеренно двигает тазом, закусывает губу и вскоре заводит:              — Ну… Они мне нравятся. Похожи на правду, — мальчик поступает по-хитрому: замирает, чтобы больше сосредоточиться на малейших движениях Арми. — Типа, все старые истории городков начинаются с «жил-был», а в Луизиане — и тем более Орлеане — мистика понатыкана в каждом саду. В библиотеке, кстати, есть книжка 1912 года. Там как раз про все эти индейские символы и Грэйв Вэлл… Боже, теперь-то ты потрогаешь мой член нормально?              — Конечно, — Хаммер дёргает за шнурок и тянет шорты мальчика вниз. -— Позаботимся о твоём прекрасном члене и не менее прекрасной заднице, Тимми.              Кажется, Арми находит нечто возбуждающее в том, чтобы не снять одежду с голени у себя на плече и оставить её болтаться просто так.              Он совсем на немного приспускает трусы Тима: так, что из-под них виднеется одна только головка, которую тут же дразнят большим пальцем. Часть ладони залезает под бельё, щекочет пространство между яйцами и сжимающейся в предвкушении дыркой.              — А потом ты покажешь мне эти книжки про индейцев, хорошо?              Мужчина подаётся ближе, почти ложась на Тимоти.              Арми возбуждающе трётся тканью своих джинсов о Тимов член и ловит губами протяжный мальчишеский зов о помощи стон.       

***

19 сентября, четверг

      Работа над эссе перевернула сознание. Тиму.              Конечно, не над чем он, упаси Боже, не работал.              Кроме как над их с Арми угрюмыми вечерами (он выводил его гулять! сидеть взаперти, когда на улице тепло, просто невыносимо!). Ни к какому эссе Тимоти самостоятельно не притрагивался. Это была не его забота.              Однако Тимми решил, что если и «‎писать эссе», то это нужно делать профессионально. На полную катушку. Слепить его таким, каким получится только у него. Ведь там всё-таки будет стоять его имя.              Это значило, что эссе, которое напишет Арми, можно и нужно улучшить.              И мозг сразу назвал имена людей, которые могут натворить эту самую малость помощи и притом бесплатно.              Не было ничего трудного в том, чтобы, выйдя из машины Арми на парковке университета, попрощаться без оглядки и прилипнуть к доктору Битц на первом этаже. Тим знал, что в это время у неё две пары с искусствоведами, и что застать её в замешательстве и на внеаудиторных занятиях — безупречный шанс доказать, какой он молодец и «‎в деле».              Она хотела, чтобы они поговорили на кафедре, но Тимоти испугался, что там будет Арми, и упросил преподавательницу остаться тут — мол, он спешит и о всяком важном ему требуется узнать как можно скорее. А узнать он хотел, что это за автор оригинала, где взять книжку (ради правдоподобного вранья), насколько она старая. Почему стоит сравнивать её с Мериме, а не с кем-то другим.              Настороженности допрос Тима не вызвал. Как и не появился предосудительный вопрос: «‎А на парах вы что делали последние недели?».              Тим задыхался, спотыкался на словах, запинался между предложениями, жестикулировал, поправлял спадающую одежду, выбранную такой неслучайно, бегал глазами себе под ноги, на других студентов и к лицу доктора Битц, скулил и прижимал ладони к горячим векам, чтобы затем их отнять и спрятать в карманы.              Если бы Тимоти был умнее, он бы включил диктофон, но он рассчитывал запомнить главное на слух и добавить самое цепляющее из услышанного в своё эссе.              Тимми потратил на это дело упущенную возможность поболтать с Арми, незатейливо и по-домашнему, про конфеты из слив и утренний кофе с сухими бутонами роз. Хотя мог испано-французские подробности достать из интернета за парочку минут. Но это было неправдой.              Учителям всегда и больше всего нужно то, о чём говорят они сами.              А Тимоти хотел быть лучшим.       

***

20 сентября, пятница

             Наступил торжественный день.              Тимоти написал Зендеи и попросил о помощи! Он излил ей все терзания души: что с эссе полный ступор и есть вообще те фрагменты, которые он «не до конца понял».              Шкала идеальности эссе приближалась к отметке «‎100%», что значило «‎дохуя прекрасно». Только так Тимми и умел, только так.              В переписке ориентировался он на то, что запомнил от наполовину выветрившегося разговора с доктором Зази Битц.              Зен, слава Богу, выручила. Неохотно, ожидая подвоха. Она из тех, кто хоть и столкнёт тебя в реку, чтобы ты научился плавать, но не даст захлебнуться рыбками и тиной. Дождётся, когда пузырьки от дыхания перестанут появляться на воде, разочаруется — и спасёт.              Зендея К. 09:04       Серьёзно?              Тимоти Ш. 09:04       что?              Зендея К. 09:05       Ты пишешь эссе?              Тимоти Ш. 09:08       я не могу написать эсс е?              Зендея К. 09:08       Нет.              Тимоти Ш. 09:08       почему?              Зендея К. 09:09       Ты ничего не читал.              Тимоти Ш. 09:10       читал.              Зендея К. 09:11       Значит, не понял.              Тимоти Ш. 09:11       Я всё понял.              Зендея К. 09:12       Тогда зачем ты мне пишешь?              «‎Блять, сука, блять!!» — написал и стёр.              Тимоти Ш. 09:20       Я понял не всё.              Зендея К. 09:21       Потому что не читал.              Тимоти Ш. 09:25       нет, я просто (тут Тим не затупил, а задумался над продолжением) не поэт.              Зендея К. 09:27       Чтобы написать эссе, нужно быть поэтом?              Тимоти Ш. 09:29       Хватит, блин ! так ты поможешь?              Всё, что было в чате после унижений, Тимми сохранил в заметки на свой беленький пятой айфон. Так же поступил с замечаниями от доктора Битц. Набирал он это всё так ловко и наскоро, не стопорясь на формулировке мысли и добавляя где-то что-то от себя, что невольно аж можно было подумать:              — Ты, что, читал?!              Зендея удивится, когда получит в руки Тимово творение, написанное сразу тремя талантливыми людьми. Своим же талантом Тимоти считал умение использовать ситуацию в свою пользу.              И людей.              Кстати, насчёт использования людей.              В эту пятницу у Арми был выходной в унике. За это вся кафедра его ненавидела. «‎Выбрал себе самый удобный методический день». Тим догадывался, и ему не нужно было знать об этом, чтобы понимать — они правы. Никто не любит счастливчиков.              Сосед-любовник, как обычно, прирос к кружке с кофе. Он мог просидеть час за ноутбуком, но потом выходил на кухню или веранду — курить. Арми мигрировал по дому и интенсивно бормотал себе под нос. Это напрягало.              Тимоти почти дочитал «Кладбище».              Тревожная концовка просачивалась в реальность вместе с непрестанным думаньем Хаммера о чём-то бесполезном.              Пришло время воспользоваться талантом.              — Арми, — с притворством. — Отвези меня в универ. Пожалуйста! Ты свободен.              Тот как раз взялся ни с того ни с сего перебрасывать вещи из корзины с грязным бельём в огромный пакет на застёжке и выглядел своим занятием крайне увлечённым.              — С чего ты это решил? — спрашивает, разгибаясь.              В руках остаётся валик из смятых красных трусов, который тут же падает на верхушку до краёв переполненного баула.              Хаммер прижимает кучу одежды ко дну, утрамбовывая её. Издеваясь над мужчиной, через мгновение та возвращаются в прошлую свою форму.              С пыхтением мальчик откидывает книгу себе в ноги. Недовольная мина на его лице отражает отношение к нелепой ситуации с мешком белья.              — Просто оставь это тут. Займёшься стиркой, когда меня отвезёшь.              — Даже если опустить, что ты прихуел, — Арми поворачивает циферблат на наручных часах так, чтобы увидеть время. — Пары у тебя больше, чем через час, а мне нужно всё постирать и через два ехать по работе.              Опять ищейковствовать с копами?! Не одна дебильная работа, так другая!              Визжит молния, скрепляя две стороны огромной сумы друг с другом.              — Поэтому поднимай булки и дуй своим ходом.              У Тимоти был талант.              Но с мистером «‎я вредная до чёртиков жопа» Хаммером он не работал.              Мальчишка сильно нахмурился и отвернулся от Арми. Вытащил из своих ног книгу и прочитал полторы страницы, прежде чем не сдержался и бросил, не вытащив носа из Кинговского ужастика:              — От «о, Тимми, я поеду ночью искать твоё мороженое» до «давай сам, я не подвину ради тебя планы в свой выходной» — один шаг.              Он ещё активно шевелил во рту языком, пробуя на вкус миллион колкостей, но так и не нашёл того, что идеально выразило бы его гнев. Вместо этого Тим сильнее сжал пальцы на обложке.              — Да, — Арми без единого звука сокращает расстояние между ними и попутно бросает свою ношу на пол. Оказавшись близко, приседает перед Тимом на корточки. — Такой же шаг, как между «‎ты рехнулся, какое мороженое ночью?» и «‎раз тебе не нужно сегодня в универ, отмени планы, за которые тебе платят деньги, и отвези туда меня».              Хаммер разводит губы в усмешке. Цепляет кучерявую прядь мальчика и дёргает её вниз.              — Но я рад, что жест с мороженым тебя тронул, — говорит перед тем, как коротко чмокает Тимоти в губы и поднимается. Возится с пакетом, забрасывая его за спину, как Санта Клаус. — До вечера.              За Арми хлопнула дверь.              Тимоти надолго запомнит этот звук. Звук, под который сводит челюсть, наливаются кровью глаза и до боли закусываются губы. Тим коснётся их и попробует оттереть отвратительное прикосновение Хаммеровского рта — издевательское и придавливающее к земле.              Он просидит дома час, на том же диване и с той же книгой, борясь с заполняющей всё тело злостью.              Он опоздает на пары и отсидит их без толики сна в глазу. Зендея удивится, а профессору Скарсгарду понравится, что студент Тимоти Шаламе сегодня рационален больше обычного. Время перерыва Тимми проведёт с профессором у его стола. Зи расстроится. И в то же время ей будет достаточно того, что они станут общаться в её тетрадке на следующей, второй паре.              Тимми ей расскажет, как его отшили утром. Но так, конечно, как он это видел.              Поразительно, но ему станет легче. Чуть.              — Я могу переночевать у тебя? — с ликующей насмешкой после поддержки спросит Тимоти у Зендеи.              Она ответит:              — Блин, сорри, моя соседка сегодня позвала на ночёвку своего парня и меня попросила свалить…              — Тогда ты будешь у папы?              — Да...              — Можно с тобой? — прозвучало как утверждение, а не вопрос.              Зен задумывается. Видимо, хвасталась папой она больше, чем любила его. Или он — её.              — Прости, мой папа… Он не любит, если я не предупреждаю, что ко мне кто-то приходит… Он такой… Одиночка. Волк-одиночка. И нервный…              В разговорах на ходу есть замечательная вещь: тебе не всегда нужно смотреть в глаза собеседнику, чтобы доказать своё участие. А значит, с большей вероятностью, никто не увидит, как ты меняешься в лице за доли секунд.              — Хорошо, — грустно произносит Тим, как после трудной рабочей смены. — Хорошо.              Они расстаются на автобусной остановке.              Сегодня Тимоти решил, выйдя из дома, взять и потерять время на прогулку до ближайшей станции общественного транспорта. Всяко лучше, чем крутить педали полчаса.              Иногда.              Тимоти любил кататься и ненавидел тоже. Он не мог выбрать что-то одно.       

***

            Топать пешком при помощи навигатора до Грэйв Вэлла вышло в два часа. Тимми даже предлагали попутки, но он отказывался. Хотя внутри и чесалось желание напроситься, Тим знал, что ему тоже нужно себя «‎выгуливать». В тех случаях, когда руки превращаются в кулаки, тем более.              Перед фасадом и треснутыми ступенями их дома он изучал страшную дверь. Слушал, как расстроенно галдит сойка. Лес за крышей, похожий на застывшие волны тёмно-зелёного моря, выглядел приветливее. Очень туда хотелось уйти.              Там не надо ничего доказывать, не надо ни с кем бороться, там нельзя проиграть.              Тим поворачивает ручку двери, рассчитывая, что встретит замочный барьер, но она невыносимо легко поддаётся.              Мальчик закатывает глаза, посильнее сжимает пальцы, заходит внутрь и беззвучно пробует её закрыть. Короткий «щёлк», которого не могло не быть, выдаёт присутствие Тимоти.              Ожидаемо находит Хаммера перед компом.              Он быстро клацает по клавиатуре и, кажется, не замечает ничего вокруг. Замирает, правда, порой перед экраном, гоняет по нему глазами, моргает раз или два и продолжает свой высокоскоростной набор.              Такие циклы повторяются три полных круга, и уже почти начинается четвёртый, как вдруг Арми решает отвлечься.              Он откидывается на спинку дико неудобного деревянного стула и делает несколько мощных глотков из банки с колой, пристроившейся за крышкой ноутбука. Слышится шипение газировки.              Они пересекаются взглядами, и на упоительно мимолётный момент Тимоти думает, что его скальп вскрывают без ножа и крови.              Тишина прерывается Хаммеровским смешком.              — Знаешь, когда ты злишься, у тебя верхняя губа заостряется, — препод прикладывается к красной жестянке. — А ещё появляется складка между бровей, вот здесь.              Пальцем Арми тыкает себе над переносицей, оставляя там сначала белый, а потом красный след.              На лице Тимми складка в месте, куда указывал Арми, становилась всё более отчётливой.              Губы же несдержанно тряслись. Мальчик посмотрел в пол, под ноги, и снова на Арми, на холодильник и кухонную стойку позади него, на окно, в котором ничего не отражалось, даже он сам.              Тимоти грязно вздохнул, застонал, развернулся и упёрся лбом в дверь, не в силах смотреть на Арми, который неожиданно выглядел таким радостным, таким спокойным, таким... Чёрт возьми, милым.              Просто невозможным.              Мальчик дал себе передышку.              Отдышался, наклонился, чтобы снять белые конверсы, которые купил ему любовник-Хаммер после их занятий (учебных, а не тех, о которых вы подумали) пару дней назад. Сбросил сумку под дверь, телефон с наушниками — на журнальный столик и волосы поправил, стоя где-то посреди дома и подняв-таки на Арми глаза. Возмущённые, усталые, намеревающиеся властвовать и покорять.              Их разделяло какие-то два несущественных метра.              Мальчишка сжимает и разжимает кулак правой руки — нервное доказательство того, что он собирается с мыслями.              Неудачно собирается с мыслями.              Тимми перекатывает слюну во рту и делает шаги к столу Арми. Пристраивается к нему бедром и положив сверху руку.              — Ты ещё работаешь? — спрашивает он каким-то враждебным голосом.              — Только закончил править твоё эссе, сохраню, а потом... — мужчина замолкает.              Ставит банку обратно на стол и сосредоточенно водит пальцем по тачпаду. Мышка, к слову, полностью проигнорированная, свернула чёрный хвост провода чуть выше правой ладони Арми.              — Скину тебе. Нормально?              С последним словом Тимоти чувствует прикосновение горячей руки мужчины под своей коленкой.              Ему кивают и говорят вслух:              — Да.              На самом деле Тимоти знает, что по-хорошему было бы всё написать от руки, но и распечатать тоже неплохо. Правда, он не думал, когда и где это сделает, да и сейчас думать об этом он тоже не хотел.              Сейчас он, будто бы с судебной строгостью рассматривал лицо старшего. Проведёт сначала большим пальцем по крохотным морщинкам в уголках его глаз, разглаживая, коснётся мягких светлых бровей, вырежет невидимым движением букву "Т" на виске Арми и потом забредёт в его шелковистые волосы.              Так Тим и простоял, сминая свои губы и не покарав Хаммера за его раннюю дерзость.              — Что ты собираешься делать после?              Тимоти замечтался о каком-нибудь глупом фильме, который можно бы было посмотреть на диване. Ноутбук стоял бы на столике перед ними, Арми бы держал миску с салатом из томатов черри...              — То есть, сейчас?              Арми жмёт на «‎Enter», и телефон мальчика где-то в сумке оповещает о приходе нового сообщения.              Мужчина тянет Тима к себе на колени.              Утыкается носом в грудную клетку и трётся об неё, шумно дыша.              — Вечер только начался, и мы могли бы поискать ту книгу в библиотеке? Как думаешь? Или у тебя планы?              Чем Арми к нему мягче, тем больше Тимми тает. Расслабляются руки, перестают шевелиться ноги; только небрежно раскачиваются туда-сюда, туда-сюда. Гладкая щека сонно ложится Арми на голову, и он тоже, как и Хаммер, вдыхает свой любимый аромат — запах его шампуня и мыла, чего-то дикого, лесного, и пленяющий запах кипящего кровью тела.              Тимоти кладёт руку Арми на футболку и пытается прислушаться к его сердцебиению своей ладонью.              Смотрит мужчине в такие страшно тёплые глаза.              — Почему ты хочешь читать про индейцев? Ты любишь историю?              Ему нравится остекленевший от нехитрых действий маленького любовника Хаммер.              — Я пересмотрел все сохранившиеся газеты и журналы об убийствах на озере, — как в трансе. — Понял, что журналисты верили в высшие силы и на протяжении сотни лет подбирали слова однобоко, раз от раза опасаясь обидеть их резким выпадом.              Широкие ладони хватают Тимоти за ягодицы и вжимают в Хаммеровский пах.              — Есть версия, что сейчас на озере орудует местный житель, который считает своим кумиром одного из предыдущих маньяков и продолжает его дело. Откуда он мог бы взять эту информацию, если в газетах толком ничего не написано? Здесь уж может помочь только грэйввэльская литература.              — Или полиция, — пальчики мальчишки гладят Хаммера за подбородок. — Забыл о них? Подражатель может быть так хорош, потому что знает всё из первых рук.              Тимоти удовлетворённо и не меняясь в лице прокатился по выпуклости на штанах Арми.              Отчего у того напрягся пресс и... Неужели мальчику удалось поймать момент и почувствовать, как нарастает под ладошкой сердцебиение похожего на скалу человека?              — Маловероятно. Я узнавал кое-что об этих ребятах до приезда сюда, — Арми гладит его по спине, без интимного подтекста, а словно успокаивая Тимми и себя заодно. — О маньяке у них вовсе инфы — три последних убийства и всё. Остальные документы, большая их часть, ликвидирована по какой-то причине или потому, что всем здесь было на всё насрать до прихода Вуди. Так что, — Хаммер заправляет тёмную прядь мальчишки за ухо. — Пока из рабочих версий у нас только библиотека.              — А что насчёт тех, кто… Участвовал в исчезновении бывших улик нарочно? — продолжает препираться Тим. — Наверняка мог быть кто-то, кто много видел, читал и слышал в участке. Может, ему не составило труда повторить то, чего все боялись!              Арми посмотрел на Тимми, прищурившись. Затем выражение на лице стало похожим на то, что в комедиях с драматическим концом называют растерянным.              — Так оно и есть, я уверен, — говорит под итог и, не разжимая рук, снимает Тима с колен и аккуратно ставит на пол. — Погнали в библиотеку. Книгу в любом случае нужно отыскать.              — Хорошо, — безапелляционно соглашается Тим.              Он осматривает Арми снизу вверх и подтягивается на носках, чтобы поцеловать его и хорошенько рассмотреть, что же изображено на таком знакомом лице, если попытаться именно разглядеть, а не вспоминать фильмы.              Тимоти решает, что Арми просто… Хорошо!              Как и хорошо Тимми от рук Арми. Ведь они не перестают обхватывать его за задницу, пока не заходит разговор о том, что Хаммеру нужно переодеться. Мальчик составляет ему компанию. Пересматривает все футболки, которые есть на полке Арми, и выбирает себе всё же одну из своих, которая в громадной куче была набросана на другие в самом низу их общего шкафа.              Тонкая длиннорукавка, красиво обрисовывающая контуры тела. Чёрная, с круглым воротником, открывающим вид на ключицы.              — Мы пойдём или поедем? — спрашивает мальчишка на выходе.              Он указательным пальцем повторяет узоры дерева на их старой двери — вверх, вправо, снова вверх, вниз и влево...              — Пройдёмся, — говорит Арми и гремит ключами, взятыми с обувницы.              Рука мужчины оказывается у Тима на плече. Впервые они выходят из дома, обнявшись.              Грядущий вечер не заволок всё темнотой. Очаровательное сине-фиолетовое небо раздвигалось заходящим солнцем.              Тимми притёрся к Арми настолько близко, что первые шаги делать им было неудобно. Хаммер это почувствовал, отчего предупреждающе сжал Тимово плечо и безмолвно посмотрел на него.              Свои глазища мальчик тоже на него обратил. Умоляющие. Так что когда Тимоти сказал то, что сказал, Арми должен был быть готов к тому, чтобы выполнять его просьбу.              В этот раз — должен.              Раз не повёз на машине…              — Понеси меня на спине.              Поднимает брови, останавливается, тормозя за собой Арми, и по-детски виновато тупит взгляд. Тянет толстовку Арми на себя — привлекает внимание.              Препод поворачивается к нему, наконец. Послушный.              — Это максимально странно даже для тебя, — он добродушно смеётся. — Как планируешь забраться туда? Запрыгнешь?              — Не-ет!              Тимоти расплывается в полной ожидания и предвкушения улыбке. Он тоже хохочет.              — Я не смогу, ты же такой высокий! Присядь чуточку — и я залезу.              Мужчина закатывает глаза к небу, будто вопрошая, за что то послало ему этого несносного чёрта с абсолютно дурацкими идеями. И, в лучших рыцарских традициях, падает перед Тимми на одно колено.              Мальчишка же чересчур воодушевлённо его оббегает и забирается на спину. Обнимает Хаммера за шею, горячую и колючую от щетины. Прижимается всем телом, бешеной грудью и тазом, не ожидая слишком долго, когда его подхватят за икры и поднимутся на ноги.              Он визжит от радости, сжимая руки вокруг Арми и утыкаясь носом в его сладко пахнущую макушку.              — Это и-де-аль-но! — говорит Тимми, прикусывая язык, чтобы не сказать, как ему хочется походить так ещё много-много раз.              Хочется, чтобы Арми сам хотел носить его на руках.              — Ты ведь не ждёшь, что мы в такой вот позе заберёмся на ближайшую сосну и будем прыгать по верхушкам, правда?              Тимов котелок напряжно обрабатывает слова Арми, пока не...              — Боже! — мальчишка взрывается смехом и на секунду-другую закрывает Арми глаза, раскачивая ноги. — Нашёл, что вспомнить, ха-ха-ха! — и теперь наводит беспорядок в волосах Хаммера, красивый беспорядок. — Ты, конечно, любишь кусаться, но я вампиром ещё не стал, а значит — ты сам не вампир и некуда и нечего прыгать.              — Не могу утверждать, что не стал, — мужчина двигает спиной, руками и ногами, подбрасывая Тимоти выше. — Пить кровь ты любишь.              Отдыхая, весь Тимоти прижимается-наваливается на крепкую Хаммеровскую спину. Он бы так уснул, если бы не завораживающие серые улицы, пустые и безжизненные, в которых, затаившись, спряталась своя неоспоримая романтика. Им на пути виднелась чертовски знакомая прачечная.              Не дойдя до неё пару метров, Хаммер сворачивает с выложенного песком и дорожной пылью аналога тротуара в лес. На узкую, обросшую с двух сторон низкой, но сочной травой тропинку.              Обшарпанное грязно-бежевое здание они обходят с тыла. В полной тишине шуршат по земле кроссовки Арми. Мальчик вслушивается в едва заметное дыхание мужчины. Кажется, что сердце Хаммера стучит громче, чем он дышит.              — Ущербная развалина, — решает вдруг выдать препод.              — И впрямь, — соглашается Тимми с его ехидством. — Чё, постирал все свои вещички?              С утреннего эпизода Тимоти до сих пор пробирает злость, клокочет внутри, не утихая. Будто в попытке её отразить, мальчик прикусывает Арми за шею. Кожа вокруг мгновенно покрывается мурашками.              — Там и твои вещички были, между прочим, — Хаммер вертит головой и трётся об Тимов рот со всё ещё выставленными зубами. — На хуй, куплю стиральную машинку и ходить туда больше не придётся.              — Что-о-о?! — как возопит Тим, стоит им обогнуть прачечную и выйти навстречу к обветшалому киоску без расписания рабочего времени. Они никогда в нём ничего не брали. Казалось, что там никогда ничего не жило, не убиралось и не завозилось. — Тебе её некуда ставить!              — В этом доме всё «‎некуда ставить», — огрызается препод. — Но как-то оно стоит.              Тимми крепко, как может, сжимает ногами торс Хаммера.              — Да ты её только на улицу сможешь поставить!              — Прекрасная идея, — уже тише, и ладони, что держат Тима почти под бёдрами, напрягаются, причиняя боль. — Спасибо, что подсказал.              Раздосадованное мычание заливается Арми прямо в ухо.              — А что будешь делать, если дождь пойдёт?              — Я что, полный болван, ставить её под открытым небом и прямо на землю? — сейчас голос у Арми напоминает рычание. «‎Добродушное», разумеется. Над которым хочется позабавиться и почесать хищника за ушком, зная, что точно не укусит.              Чтобы не разразиться безумным смехом, Тим отвлекается на нежные, царапающие почёсывания Хаммера по кадыку. Дёрнется вверх — и пальчики за ним. Вниз — они туда же, обвиваются вокруг яблочка и бегают по его маршруту.              Они выходят на улицу с рядами заброшенных домов. В конце виднеется одноэтажное здание из брёвен и с горящими окнами. Вечерние сумерки окрасили его в серо-коричневый, давая библиотеке слиться со своей первородной природой — землёй и соснами.              В конце концов, перед дверьми книжного тайного хранилища они притормаживают. И будто бы машинист паровоза, Тим отдаёт сигнал «‎стоп»: кусает Арми за мочку уха и тянет её на себя.              — Приехали! Спускай!              — Уверен? Мы могли бы так и зайти внутрь, — Арми пытается извернуть шею, чтобы увидеть лицо мальчика              А негодник делает всё, чтобы Арми не увидел, как щёки Тимми розовеют.              — Это ты так хочешь показать старушке, которая там сидит, какая мы парочка?              Забирается ладонью под Хаммеров воротник и ворует оттуда накопленное тепло в свою холодную кожу.              — С каких пор тебя волнует, что подумают другие, Тим?              Препод сдаётся и осторожно опускает ноги мальчика на землю. Поворачивается тут же и сгребает его пальцы в свои огромные руки — чтобы согреть.              — Та процедура у шкафа перед выходом подразумевала, что одеться нужно по погоде, а не сексуально, ты знал? — спрашивает Арми.              И тянет его в сторону тяжёлой двери с гордой красной табличкой. Белыми буквами на ней выгравировано название заведения.              — Добрый вечер, госпожа Хенриксен! — орёт во всю глотку Тимми, и от этого вопля, как ни в чём ни бывало, поднимается улыбчивое лицо старушки.              Она оторвалась от книжки.              Сидит за низкой стойкой, сооружённой из старого безобразного стола. Называли этот стол «‎стойкой» только три человека — Тимоти, как бывший работник, сама пенсионерка и её муж, который заглядывал к любимой и помогал возиться со стопками книг на уровне «‎подай-принеси».              Как прочувствовал на своей шкуре Тим, её муж мог внезапно и без раздумий передавать документы клиентов (например, библиотечный билет!) в руки чужих людей (Арми тогда был чужим... На пятьдесят процентов, если считать, что фетиш на удушье почти полностью влюбляет тебя в человека).              Вместо того, чтобы помочь своей старухе, взял да перепоручил ответственность на третьи лица.              Негодяй.              Правда, Тим знал, что всё это было не совсем так. Тим знал, что таким образом Лэнс Хенриксен хотел ему сказать убираться отсюда и близко не появляться.              У них были свои недомолвки, и Арми, забравший билет, не был о них в курсе.              Тимми берёт Хаммера за руку. Тот, вероятно, немного оглох под мальчишеский крик.              Ведёт к беззаботной Мэри.              На её чу‌дном столике горит тканевый светильник с наклейками-бабочками.              — Давно не виделись, дорогой, — вместо приветствия она всегда кивает — и вот сейчас тоже. — Привёл с собой друга?              Дама его рассматривает на предмет плохого поведения.              Показать этому, мать его, Хаммеру, что его ни капли не волнуют мнение грэйввэльских старушек?              Тимоти притискивается к боку Арми и увлечённо машет их переплетёнными пальцами.              — Да-а, с другом, — Тимова рука, удерживающая препода за пальцы, по воле захваченных уплывает мужчине в карман. — Он очень умный, пишет большую научную работу и ищет книги про историю... Про историю, — глотает, напрягая фантазию и чувствуя, как с его рукой совершают те же действия, что почти каждую ночь производят над членом. — Поселений. Вокруг... Орлеана. Грэйв Вэлла. Верняк.              — Вы хотите посмотреть книги? — уточняет миссис Хенриксен, перебирая небольшой ящичек с бумажечками и закладками.              — Да! Которые в архиве, а не по абонементу. Если можно, — Тимми быстро состраивает жалобную мордашку,. — Пожалуйста. Ему же, — показывает на Хаммера пальцем. — Очень-очень нужно. Просто, блин, капец срочно, — «‎топ» ногой. — Мы их только посмотрим! И сразу уйдём. Билета с собой нет... В следующий раз можем прийти с яблочным пирогом!              От этого непрекращающегося «‎тра-та-та-та» бабуля смеётся. Поправляет очёчки, сопит, склоняет голову в задумчивости.              Тимоти повторяет за ней.              — Я люблю твой яблочный торт. С корицей, — уточняет пожилая дама.              — На ванильном экстракте и с сахарной пудрой, — заключает сделку мальчик и вызывает сухой кашель-смех у маленькой женщины.              — Торгуешься, как будто я — мужчина!              — Для мужчины он как раз такого не делал никогда, — вставляет Арми.              Жалуется, блять.              На это уж Тиму не было, что сказать. А Арми ему когда-нибудь пирог испёк?! Нашёл претензии!              Он наклонился к столу, чтобы прошептать Мэри добавку слащавых увещеваний, а она ему — ключ в лапы. Без подозрений, допросов, любимых-ненавидимых "допросов", и официальных бланков.              Ключ от архива.              Зубастый холод огрел ладонь, и Тимми сжал ценнейшую находку для книжного червя и затейливого литератора-хроникёра в своём кулаке.              — Спускайтесь медленно. Ступеньки прогнили, — говорит, словно шепчет, старушка. — Пирог приноси через неделю в это же время.              — Хорошо, — ловко соглашается Тимоти и смотрит на Арми через плечо.              Тот кивает вперёд, призывая мальчика двигаться сквозь пахнущий многолетней книжной пылью зал.              — Ты ведь приготовишь мне такой же торт? — спрашивает Хаммер, когда они останавливаются у массивной железной двери, ведущей в подвал.              Можно подумать, спускаются в бункер.              Хотя в Грэйв Вэлле много зданий использовалось для тех вещей, для которых изначально они не были предназначены. Для чего построили эту одноэтажную халупу? Для хранения продуктов? Или оружия? Может, в качестве морга? Пока не поняли, что деревянная обшивка первого этажа не помогает сдерживать гнилостный запах из подземелья...              Чего издеваться, так оно и было. Тимоти читал. Он работал библиотекарем.              Тимми вставляет ключ и наваливается на дверь, чтобы повороты ключа вписывались в форму внутренностей замка. Очень вероятно, что гостей внутри давненько не было.              От слов Арми смеётся. От его наглости, от его требовательности, от его любви.              — Обязательно приготовлю, — обещает Тим с ангельскими интонациями в голосе. — Ещё присыплю миндалём сверху. Представляешь, как он размягчится и напитается летним кисло-сладким соком?              — Ты умеешь потрясающе красиво описывать самые простые вещи, — препод становится позади него практически вплотную и дышит в шею. — Кажется, вся эта история с эссе была лишь... Потаканием лени? Правда? Тебе. Просто. Не. Захотелось.              Кисть руки трижды поворачивается влево.              Дверь открыта. Она отпирается наружу, чтобы ни у каких негодников не возникло соблазна зашибить людей, поднимающихся по лестнице. Но Тим её не отпирает, потому что это бы значило попросить Арми отойти.              Тимоти вытягивает шею и поворачивает к Хаммеру голову — так, чтобы они могли наголо видеть души друг друга. Глаза у Тимми, он знает, вовсю зелёные и большие, как керамические шарики с драгоценными камешками, смотрят на Арми трусливо-заигрывающе и блестят.              — Не-ет, — тихонький ответ врунишки. — Я ни за что бы не справился один, — улыбка. — А ты бы хотел, чтобы я что-то написал? Для тебя, например? Что-то вроде признания в любви, как в романах?              — Может быть.              Его обнимают за талию, и вместе с огромным телом Арми Тимоти делает шаг назад.              Не без усилий, но Хаммер распахивает дверь с заржавевшими петлями. Гремит и визжит ими. Наполняет проём пылью и стонущими щепками.              — Не признание в любви, но... Твои мысли? Восприятие этого мира.              Тимоти опускается на одну ступень вниз и поворачивается к Арми с прищуром.              — Опять это твоё желание забраться мне в голову и понять, что там происходит?              — Только то, что ты захочешь мне рассказать, — ответ.              Проход за спиной препода, как портал в другой мир, закрывается.              — О, — успевает выдать Тимми, прежде чем они погружаются в темноту.              Спустившись немного дальше, держась за стену, Тимоти нащупывает кнопки выключателя. Глаза не привыкают к черноте так скоро после света. У Тима остаётся надежда на уважаемую им сенсорную память.              И тут, словно схватив леди Фортуну за подол юбки, Тим жмёт на найденные длинные кнопочки и следит за тем, как поочерёдно зажигаются белые флюоресцентные лампы в коридорах со стеллажами книг и картонным мусором.              Мальчик продолжает:              — Я хотел поделиться с тобой своими мыслями, когда мы смотрели на звёзды. Хотел научить находить их на небе, а ты... Ты так ерепенился!              — Сказал человек, который первым свой рассказ и прервал.              — Неправда. Всё по-другому было.              Тим последние ступеньки преодолевает прыжком.              Пыль под ногами поднимается прозрачным облачком, и высокие ряды книг, которых, казалось бы, не может быть столько в этом маленьком городе, создали прямой коридор, — единственное широкое пространство здесь — и он вёл прямиком к стационарному компьютеру. Нерабочий, комп прижался к стене.              Мальчик обратил внимание на белые ярлычки, выглядывающие из-за томов, монографий и журналов — они составляли буквы алфавита. Им нужны были «‎Легенды переселенцев Нового Орлеана», где небольшая главка отводилась только-только появившемуся тогда (на момент написания книги) Грэйв Вэллу. В прежние времена значение имел как будто бы каждый человек, даже если он какой-то фермер и не умеет писать своё имя. И поэтом услышать от него «‎легенду» или самую что ни на есть байку было подобно сохранению старого украшения в семейной шкатулке.              Арми, судя по всему, комнатой был заворожен. Он водил кончиками пальцев по обветшалым корешкам. Иногда тормозил, чтобы вытащить заинтересовавший его экземпляр и стряхивал пыль с форзаца. У некоторых мужчина открывал аннотацию и содержание. Вчитывался недолго, щурясь не в самом хорошем освещении.              — Ладно, — прерывает молчание, когда возвращает очередную книгу на полку. — Где искать сокровище, о котором ты говорил?              — За мной, — машет тонкой рукой Тимми и двигается к разделу с буквой "Л", написанной чёрным маркером из-за отслоившейся краски.              Тимоти Шаламе навёл здесь порядок. Даже если это предполагало изуродовать жирным маркером красивую рукописную букву.              Когда они приближаются к жуткому компьютеру с погасшим экраном и, не доходя до него, поворачивают меж стеллажей, Тим бросается искать какую-нибудь лесенку или табурет. Перед своим уходом он оставил в каждой секции по предмету, на который можно встать и достать до нужного корешка. Это было сделано, чтобы не таскать из раза в раз что-то одно туда-сюда. Но, похоже, все самоделки-подставки поубирали. Сам же он до верхних полок дотянуться не мог.              Роль подставки сыграл Арми.              — Я нашёл книгу, — оповестил мальчишка. — Подними меня!              — Смотрю, ты входишь во вкус, — тянет мужчина, неспешно подходя к Тимоти.              Хаммер возвышается над ним. Режет подозрениями в зрачочках и подхватывает под бёдра.              Одним рывком, грамотно высчитанным и даже грациозным, Тимоти оказывается сидящим на плече Арми. Вместе они подходят вплотную к высокому стеллажу.              Тимоти жутко раскачивается, но первый «‎хвать» за голову Арми, а второй за металлическую рейку «книжной» полки не дают упасть. Подавить улыбку не получается.              Мальчик задерживает дыхание в защиту от пыли и находит ту самую книжку, в которой успел сделать пару закладок в своём любимом разделе.              — Вот, — выуживает то, что нужно. — Ставь на землю. Меня!              Соскальзывает по Хаммеру в ту же секунду. Чуть качается из-за внезапной встречи пяток с полом.              Препод его держит под спину, не давая упасть.              — Что тут у нас? — спрашивает, выхватывая «‎Легенды» из рук.              Отходит, едва убеждается, что с Тимми всё хорошо и болезненные встречи с землёй и острыми углами мебели больше ему не грозят.              Мальчишка отряхивается, поджимает губы на резкую потерю интереса к себе, скребёт по щеке ногтями и… Успокаивается. Он не забыл гадкое начало дня, но книжку дать обещал.              Арми выходит на свет. Тим прёт за ним и обвивает его руками сзади.              — Я могу рассказать тебе любую из легенд отсюда… Хочешь?              — Мгм, — препод жуёт губы, вертится, пытаясь попасть светом ламп на страницы, и выскакивает из рук Тимоти. — Ты уже дал мне оригинал, спасибо. Где тут место про грэйввэлльских индейцев?              Арми не случайно задал этот вопрос.              Книга толстая и старая, а самая большая проблема толстых старых книг — это предки-придурки, которые не считали нужным составлять содержание для пятисот страничного сборника.              — В Грэйв Вэлле не было индейцев! — возмущённо откликается Тим и складывает на груди руки. — Я уже говорил на твоей паре, что в Грэйв Вэлл пришёл переселенец, который воевал с ними. И что он принёс с собой недоброе в «Святой колодец», который стал «Мертвецким».              Пока он сдерживается и не дёргается взять книгу в руки и помочь.              — Хорошо, — препод вдруг оглядывается и, не найдя места, куда мог бы притулить свою задницу, усаживается на пол.              Сборник раскрыт, лежит на его подогнутых коленях. Перелистывается в ускоренном режиме. Рискует порваться от любого неосторожного движения Арми.              — Что это? — предсказуемо тот натыкается на закладку Тимми — упаковку из-под пластинки жевательной резинки. Ею он пометил любимую легенду ещё во времена работы здесь. — Вендиго?              Хаммер читает вслух. И смотрит на мальчишку своим этим извечным взглядом, как будто он всё-всё про своего молодого соседа-любовника знает.              Тим пуще прежнего вдавливает себе в рёбра кости рук. Он закусывает губу и смотрит на Арми, поглядывающего на, безусловно, невинного мальчишку исподтишка. Ждёт, когда тот закончит свою показательную издёвку. Потому что в разделе о Вендиго не меньше десяти страниц и читать вслух всё — глупо. Тем более, когда ищешь «информацию» о Грэйв Вэлле, и рядом стоит живая энциклопедия обо всём этом пиздеце в округе (которую ты даже не пробовал умолять помочь тебе в твоих тупых делах).              На предложении «Вендиго некогда был обычным человеком, но после поедания человечины в него вселился злой дух…» Тимми пнул вредного Хаммера в голень.              Его расширенные зрачки казались какими-то нездоровыми.              — Перестань, — начал он закипать, как будто бы посередине открыли его личный дневник.              — Прости-прости, — Арми пытается спрятать улыбку, сжимая губы в трубочку, и тянет стоящего рядом Тимоти за штанину, призывая опуститься рядом. — Тебе нравится эта легенда?              И Тимоти опускается, скрещивая ноги и пряча на лодыжках пальцы в нервной дрожи.              — Нравится.              — Чем? — тихий вопрос.              Хаммер вдруг подаётся вперёд, выпрямляя спину, и расстёгивает толстовку. Снимает её с одной руки, которой тут же загребает мальчика, прижимая его к себе и накидывая на плечо тёплую изнутри ткань.              — И почему ты всегда дрожишь? — шепчет в волосы.              — Это из-за тебя, — на полном серьёзе ворчит Тимоти, не поворачивая головы. Он водит пальцем по открытым Арми страницам. — Мне нравится, что в эту легенду и вправду верили. Были, например, охотники, которые убивали вендиго. То есть, представляешь: этих существ нет, а значит кто-то убивал столько много лет других людей? Они ведь описывают этих вендиго всего больше похожими на человека.              Тим разгибает страницу там, где когда-то загнул.              — Да... Хотя я уверен, что у этих ребят были подражатели, — кончиками ногтей Хаммер обводит карикатуру мифического монстра в углу страницы. Та похожа на набросок задумавшегося художника и, кажется, легко сотрётся ластиком. — Люди склонны находить себе клише, которые хочется повторять раз за разом.              Он поворачивается к Тиму и почти касается лбом его лба.              — В случае с династией маньяков на озере — та же тема, как ты понял.              Тимми чувствует запах кофе изо рта Арми.              Прикрывает глаза, чтобы вдохнуть его поглубже.              — Но маньяки Грэйв Вэлла были разные. Сперва обычные убийцы, потом парень-расчленитель, «‎вампир» и серийник с кучей жертв до двухтысячных, — каждый образ несёт за собой впечатляющую картину. Тим ей улыбается и спрашивает: — Было страшно переезжать сюда жить?              — Это странный вопрос, — мужчина возвращает взгляд в книгу и неспешно переворачивает пожелтевшие хрустящие страницы. — Я хочу найти того, кто наводит страх на это место. Бояться его мне глупо.              — Так ты коп?!       Теперь Тимми трясётся от смеха и с ещё большей увлечённостью ищет следы-шрамы, которые обязательно должны быть у Арми, если он следователь.              Указательный палец прикасается к коже над губой хмурого, задумавшегося лапочки-Хаммера. Там как будто прилёг и застыл самый милый порез на свете. Беловато-розовый, очень нежный.              — По большому счёту… Да, только без значка, — реагирует сосед-врач-препод-теперь-ещё-и-детектив и разглаживает найденный, наконец, разворот с нужной легендой.              Название у неё максимально немистическое — «‎Проклятие озера Лемюэль».              — Хотя на деле я просто журналист, который не знает своего «‎стоп-слова», — добавляет с усмешкой.              Тимоти фыркает и переворачивает страницу с нарисованным карандашиком озером.              — Ставлю сотню, что у тебя вообще этого «стоп-слова» нет! Ни в одной сфере жизни.              — Может и так, — пожатие плечами, от которой толстовка Хаммера чуть не спадает с Тимова плеча, но тут же возвращается обратно с более крепкими объятиями последнего.              Далее Арми ничего не говорит. Глазами бегает по бледно-чёрным буквам, гладит Тимоти по шее и ключице, а порой резко выдыхает через нос и его губы трогает издевательская усмешка.              Мальчик раскаляется от макушки до самых пят.              Ему нравится каждым прикосновением Арми ощущать, что он, Тимми, принадлежит Хаммеру, и что он может трогать и делать с ним вообще что угодно.              — Что смешного? — спрашивает и гладит Арми по колену.              — Не могу понять, в какой момент все начали утверждать, что озеро проклято, — мальчик чувствует заплетающиеся в волосах пальцы мужчины, и как те осторожно тянут его за корни вниз. — Убийца всегда был реальным человеком. Ёбнутым немного, но вполне себе отвечающим за свои поступки.              Гуляющий по подвалу сквозняк заставляет Тимми поморщиться и стремительнее прижаться к такому тёплому сейчас Арми.              Хаммер понимает его порыв без слов и опускает руку, укладывая её точно на поясницу: там, где между кофтой и джинсами появилась полоска голой кожи.              — Никаких следов потусторонней силы на озере. То есть, — препод набирает полную грудь воздуха и медленно опускает её. — Если и можно было предположить проклятие в этом городе, то на людях, но никак не на воде.              — Конечно, — мурлычет Тимми. Рука Арми преодолевает оттопыренный пояс джинсов, касается копчика и описывает вокруг него круги. — Переселенец наубивал индюг этих, поселился в месте, где никому не нужен, а потом к нему магнитом притянуло неприятности. Кто бы мог подумать! Появился город... Озеро кормило рыбой, давало типа то, что называют жизнью, — пальцы мальчишки соскальзывают с колена и тянутся по бедру Арми вверх. Скоро они настойчиво поглаживают их внутреннюю сторону. — А потом кто-то решил, что легко туда сбрасывать трупики и припеваючи жить. Тогда озеро и стало, как говорят безумцы, «‎проклятым». Просто заработало себе на статус.              — Ты же понимаешь, что часть про принесённое убийцей проклятье и примагниченных первых жертв не имеет фактических доказательств? — упрямый препод-рационал откидывается на стену спиной, теряя всякий интерес к книге. Он шире разводит ноги, открывая мальчику доступ к себе, ладонью целиком проникает в Тимовы штаны и сжимает его ягодицы вместе. — Это домыслы.              Мучаемый, Тимоти прикусывает нижнюю губу. Иначе они оба услышат, как кое-кто нестерпимо стонет.              — Это не домыслы, Арми. Это — легенда.              Глаза опускаются на уровень шеи Хаммера — влажной, расписанной остренькими щетинками.              — Простите, — Хаммер складывает раскрытый на коленях, откровенно мешающий им сейчас сборник. Пальцами держит нужный разворот и бесполезно прижимает его к груди. — Официально разрешённые местные домыслы.              Тимми крадёт из рук Арми книгу и швыряет экземпляр 1912 года себе за спину. Слышит, как книжка падает, и в то же время под этот ритуальный звон присасывается к шее Хаммера, мужчины-загадки.              Сначала Тим её вылизывает, чтобы слюна создала густой слой влаги и чтобы окрасился участок кожи блеском, как перед уколом смазывают нужное местечко какой-то там жидкостью. Потом Тимми прикрывает глаза и с удовольствием впивается ртом туда, где воображением нарисовал метку долгой порочной любви. Он трясётся на неустойчивых коленях и старом полу, вытирая ноги то о пыль, то о грязь.              — Подожди, маленький мой невампир, — Хаммер прерывисто дышит, выворачивается из-под его губ, обнимает за лопатки, наоборот, сильнее, и смеётся. — Библиотека скоро закроется. Мне нужно сфоткать эту легенду, пока та милая старушка не выгнала нас за непотребное поведение.              Тимоти так долго и сосредоточенно смотрит на губы Арми, на то, сколько спрятано в тонких складках неповторимых природных узоров, на то, как легко и быстрым потоком из них пойдёт кровь, если на этих бьющихся жилах, чувствительных и нежных, прикусить кожицу и мигом её содрать…              — Хорошо, — соглашается Тимми возбуждённым шёпотом.              Когда он встаёт, то отталкивается рукой от Арми.              Эта же рука упрямо соскользнула к Арми на ширинку.              Мальчишка нетвёрдо подбирается к книге с ветхим переплётом и поднимает её. Она лежала в паре метров от них, в расчищенном коридоре. Раздула вокруг себя чистые белые листы, лежавшие на нижних полках стеллажей.              Держаться на своих двоих хреново, думает Тим. Гусиная кожа разгладилась, по всему телу распространилось тепло и можно было справедливо считать, что пол вот-вот расплавится под Тимоти.              Он нашёл нужную Арми страницу — открыл по памяти. Слишком много читал там, где Хаммер впервые познакомился с историей их жуткого города и не менее жуткого озера.              «Грэйв Вэлл (Грэйс Вэлл)       Легенды…»              Тимми отмеряет двадцать с лишком страниц — столько занимает в книге история о появлении кровавой деревни-города.              Сделав к Арми крохотный шаг, Тим замирает.              Наблюдает за Хаммером с улыбкой, от которой на щеках выступают ямочки, и поворачивает книгу на развороте к Арми. Теперь тот видит буквы с рисунками. Тимми как на экскурсии демонстрирует старый артефакт, к которому простым и шаловливым смертным прикасаться нельзя.              Тимоти смеётся.              — Я помогу, — говорит мальчик и в следующую секунду вырывает из столетнего юбиляра страницу. — Но тебе ведь всё нужно?              — Тим, — громадный препод подскакивает на ноги, взгляда с носа мальчика не сводит. — Успокойся. И отдай книгу.              Наверное, глубинное послушное «я» остановилось под хаммеровское злое «успокойся». Но отчаянное, неглубинное и ёбнутое «я» ответило голоску внутри: «нет, сука».              — Держи.              Тимми вырывает скопом три страницы.              И бежит по коридорчику, разделяющему два смотрящих друг на друга ряда книг и коробок.              И прячется в одном из них.              Он уже вырывает новые страницы — откуда-то из середины. Чтобы нарочно запутать Арми…              Сперва ничего не происходит. То есть, вообще ничего. Ни криков разъярённых, ни погони. Только громыхает в ушах пульс да трепещут вырванные листы в руках.              — Ты серьёзно собрался порвать вековое издание? — звучит вопрос.       Судя по голосу, Хаммер не двинулся с места.              — Не издание, а, — тут Тим ужасно понижает голос и повторяет манеру Арми выражаться: — «Официально-разрешённые-местные-домыслы».              Он не может предостеречь себя от смеха и подтекающей из уголка губ слюны.              — Это в любом случае ценная книга, — вкрадчиво.              Мальчик слышит, как Хаммер идёт по коридору. Где-то останавливается, шуршит чем-то... Наверное, подбирает вырванные листы.              — Представляешь, каких пиздюлей мы за неё получим?              Мальчик фыркает и делает отступательные шаги в конец стеллажа, к которому до этого прижимался.              Параллельно вырывает страницы из начала, но не бросает их на пол.              — О, Арми, ты что, боишься?              — Отчасти, — мужчина продолжает двигаться к местечку, где притаился Тимми. — Особенно я боюсь момента, когда за испорченный старинный и рукодельный сборник придётся платить штраф.              — Врёшь! — бросает Тим, а вместе с тем раскидывает след из страниц за собой. Удирает вперёд аж на четыре ряда и приседает за горой коробок. — Никакого штрафа не будет, и это ты знаешь. Достаточно держать язык за зубами! К этой книге ещё сто лет никто не прикоснётся.              — Кричи об этом погромче, — рык и быстрый топот сквозь ряды. — Миссис Хенриксен в таком возрасте, что уже плохо слышит.              В этот раз Тим перестаёт дышать. Он не думает о том, чтобы говорить. Он бежит.              К противоположному ряду — и забегает за первый же стеллаж. Испуг притупляет веселье. Едва ли не холодный пот стекает с затылка, а глаза смотрят в упор перед собой до колких пощипываний.              Жуя губу, Тимоти возвращается к загнутым страницам о городке и вырывает новую порцию «‎старого» мусора.              И разом прячется за следующей полкой.              Сердце колошматится в груди.              — Ты специально!...              Тимми не завершает.              Он уже понял, что Арми ищет его по голосу.              — Второпях ты вырвал легенду про любимых пожирателей человеческой плоти, малыш, — в полной тишине библиотечного подвала низкий голос Хаммера звучит по-настоящему жутко. — Как раз ту часть, где говорится, что вендиго не ели всех подряд...              Шаг.              — Они долго искали жертву из бесчисленного числа вариантов...              Шаг.              — Помнишь, как они это делали?              Почему-то не вспоминается ничего.              Мозг выключился.              Последний шаг раздаётся у самого края от его укрытия.              — Вендиго чувствовали энергию своих жертв так же отчётливо, как слышали их голоса.              Голос Арми больше, чем повсюду. Он доносится откуда-то изнутри.              Так что когда Тим поворачивается и видит Хаммера, то замирает.              Сердце останавливается. Арми — тоже. А вот тело… Тело отсоединяется от разума.              Тимоти бросает в Арми книгу, пачку листов и со всей дури оббегает стеллажи, выскакивает в импровизированный коридор и перемахивает через дощатую лестницу.              На одной ступеньке нога проваливается внутрь.              Тимми вскрикивает и, к счастью, без боли достаёт ногу.              За железной дверью его тут же настигает мир новых звуков. Мир тотального, нечеловеческого шума.              По нему бьют слова:              — Тимми, что-то произошло?              Он вставляет ключ в замок, захлопывает дверь, старается его повернуть… Но не достигает щелчка.              И так его и оставляет там, выскакивая на свежий ночной воздух весь ледяной. Не так, как это было сидя на полу со сквозняком. В разы хуже.              Перебежав располосованную дорогу, замедляется у кромки леса. Ждёт, что появится Арми. Со страхом. И с упоеньем.              Открывшаяся дверь ему говорит о неизвестном «многом», и поэтому он, заплетаясь в ногах, стремглав несётся в лес и прячется за тонким, как сам Тимми, деревом.              Губы обсохли, и даже если Тим проводил по ним языком, прикрыв глаза, раз за разом, они всё равно быстро теряли чувствительность. Глаза он поднял к небу и всё прислушивался, как по-дьявольски медленной поступью в уши заливается шлёпанье кроссовок по асфальту и шелест лесной травы, перемешанной с хвойными иглами. Этот звук как некстати походил на хруст чипсов.              — Никогда не думал, что мы будет играть в эту дурацкую игру.              С каждым словом голос Арми нарастал. Будто Тимоти включил телевизор, там был Арми и за несколько щелчков на пульте громкость увеличилась на полную.              Тим ринулся вперёд. Его туда толкнул или страх, или ликующий адреналин — неясно, что больше. Он заметил, что оставил позади прачечную, но свернул по тропе, о которой не знал ничего, кроме того, что она ведёт в бездну. Секретные места леса вокруг озера были знакомы Тимми, — каждую обеденную смену он проводил там — но то, что было у него под боком — никак нет.              За новым деревом — оно было потолще — Тим не только остановился, но и присел. Джинсы грубыми складками обхватили кожу под коленями, надавили на пах.              Член отчётливо поднимался.              — Вышел… — раздаётся эхом, под треск веток. — Месяц из тумана...              Глухие звуки поселяются в сердце, но начало глупой детской считалочки выгоняет прочь всё это страшно-злобное дерьмо. Тимоти приходится заткнуть себе рот ладонью, чтобы не засмеяться.              Нет.              Хихиканье. Собственное.              Арми его уж точно слышал.              Тим крадётся, путаясь в деревьях и хватаясь за их славные одежды пальцами. Возможно, это добавляло в копилку шума лишние звуки, хотя и тихие-тихие, но Тимоти не мог этого не делать. Ему нужна точка опоры, чтобы в случае чего скрыться. И не упасть. Шарахнуться куда-то в бок.              — Вынул ножик... — кое-кто ломает нехилую, похоже, ветку. Увесистую такую. — Блять, — Арми чертыхнулся. Мальчишка успевает отсмеяться и укрыться за колючим кустом ягод. — Из... Кармана.              Да, он достаточно спрятался.              Вряд ли гигантский Арми начнёт смотреть под ноги. Самым наивным укрытием является дерево, а их здесь — пруд пруди.              Запутать.              — Будет резать, — доносится из-за правого плеча. Навскидку — в метрах пяти. — Будет бить...              Тим прячет губы в согнутый локоть.              «‎Бить»              Глаза прикрываются, и Тимоти видит, как Арми впервые схватил его за горло в машине. Они тогда были незнакомцами. Вспоминает, как это приятно — когда... Всё так легко. Для Арми — придушить кого-то, для Тима — быть придушенным. Разрешить, чтобы с ним это сделали.              Он в очередной раз за долгое время подумал, каково это, если Арми бьёт тебя.              Сам он бил многих и разных, ровесников и взрослых, мужчин и девушек, незнакомцев и самых любимых.              — Будет Тима он...              Близко!              Слишком!              Тимоти валится на руки и обдирает их.              Поднимается с четверенек.              Летит куда-то перед собой.              Два шага? Десять? Или двадцать?              Падает.              Зацепился о какую-то хрень. Сука!              Камень или корень дерева или что-то живое — плевать! Сейчас бы подняться...              Нихера не видно! Твою ж...              Шаги сзади. Близко, совсем уж близко.              Тим переворачивается и ползёт в темноту. Быстрее-быстрее-быстрее!.              Бледная рука из пустоты... Прямо перед носом, блять.              Тимми дёргается назад, пытаясь уйти от неё. Толкается ладонями об землю, почти что выпрямляется…              — Собрался куда-то? — шёпот Арми.              Тимоти всё-таки ловят за запястья.              Протестующий визг слышится, как не свой.              Он пытается вырваться, орудует вовсю острыми локтями, слышит густой Армиевский смех.              — Ты изворотливый маленький змей, — сквозь сплошные вибрации в голосе.              Хаммер плюхается на колени. Оказывается прямо напротив.              Мальчик чувствует его руки на талии и то, как настойчиво его пытаются прижать к себе.              Сдавленно хрипит, выдыхая имеющийся в груди воздух, потому что Арми всей своей огромной тушей валится прямо на него.              Здоровяк через мгновение приподнимается на локтях.              Тимми находит его блестящие глаза своими, и они остервенело смотрят друг на друга. Дышат стеснённо, ударяясь грудными клетками.              — Прокатимся? — внезапный вопрос от Арми.              Позже Тимов рот накрывают поцелуем. Таким, каким одаривают своего любимого ценного питомца.              А ещё с небольшим опозданием Тим понимает, что они катятся… Вниз.              Бам.              Быдых.              Шурх.              Раза три, четыре или пять они перекатывались, летя невесть куда.              Арми с такой силой проезжался по Тимоти, что из мальчишки выходил дух и запрыгивал обратно через судорожно раскрывающийся рот. Им приходилось хлопать, как рыбе, пленнице своей жалкой оболочки.              В лицо летели песок, в пальцах застревали горсти земли, и Тимоти знал, что на следующее утро на штанах выступят негоже яркие зелёные пятна. В детстве так всегда было, если он скатывался на заднице в овраг.              Бум.              Лёжа на спине и рассматривая прекрасные звёздочки с кронами деревьев, Тим обратился к глазам Арми.              Этот сумасшедший моментально подарил ему поцелуй. А Тимоти… Он ответил.              Вообще похоже, что Арми впился в его губы своими, пока они... Кувыркались.              Мальчик хотел спросить «‎что это было?», но всё тело окоченело и в спину гвоздями вбился ковёр травы и хвойных иголок. Он смотрел на Арми, едва различая его пылкую улыбку, и от кома в горле положил свои руки поверх его больших крепких рук.              — Давно хотел сделать это, — вдруг признаётся препод. — Каждую грёбаную пробежку, — смеётся. — Всё не было нужной компании.              Тимми доказывает себе, что живой, — и улыбается тоже.              Арми — спасибо, святая Мария — поднимается.              Тянет Тимоти за собой. Бережно. Вау! Помогает убрать мешающие волосы с лица. Берёт за подбородок. Что он пытается разузнать в кромешной тьме?              — У тебя дыра на коленке и кровь, — или видит в ней всё.              «Коленке»              Арми мог сказать «на колене», но сказал «на коленке».              Пальцы Хаммера сжимают ладошки Тимоти с такой силой, что даже при желании не вырваться. Ведут за собой, безусловно, наверх.              Тим со скрежетом поднимается. Нет, не потому, что болит «коленка», а потому, что тело отходит от бешеной встряски.              Под обувью прощально скрипел лес и эхом в их ушах. Звери и птицы спали. Арми и Тимоти в лучшем случае могли услышать только себя да вкрадчивые песни сверчков.              — Почему ты так хотел съехать в овраг? — спрашивает Тимми, как самое важное.              — Было интересно, как это ощущается. Когда весь горячий катишься по прохладному и влажному лесу вниз.              Тимоти идёт, куда его тянут, и теперь-то он не боится, что упадёт. Земля мягкая, немного прелая.              — И мы как раз оказались у края оврага, когда я схватил тебя. Уже лежащие, — Арми гладит его ладонь. — Решил не упускать такой шанс.              Мальчик щурится и тянет Арми назад. Хаммер слишком возбуждённый, ребячески весёлый. У Тима самого, конечно, в джинсах предельно тесно, но его достаточно бьёт вечерний холод, чтобы держать себя в руках.              — Погоди, — говорит он и врезается носом Арми в теплушку-толстовку. — Я не могу отдышаться…              — Так ты долго этого не сделаешь, — лёгкий смешок, и его лицо отстраняют от горячей ловушки. — Дыхательные пути должны быть свободны, угу? Ты же не прогуливал уроки физры?              Арми заставляет прислониться неуправляемого мальчишку к своей груди спиной и укладывает Тимову голову к себе на плечо. Тимоти в него влюбился.              — Теперь дыши.              И Тимми дышит. И чувствует, как дышит Арми.              Кровь наливается в щеках, глазницах, в промёрзших с неизвестно чего, как по классике, пальцах. Тим сжимает их и разжимает на пробу — проверить себя и подчиняющееся тело.              Хаммер терпеливо его ждёт, и они вот так выполняют дыхательную гимнастику и успокаиваются.              Согревающие объятия убаюкивают на сон.              — Ты... — первое, что Тимоти произносит за время молчания. — Невозможный...              Поворачивая лицо к шее Арми, тычется в неё носом.              — Как и ты, — выдох Хаммера.              Он складывает ладони на животе Тима, заставляя сильнее втянуть его в себя.              — Я могу получить свою плату за эссе сегодня? — слышит мальчик, пока растворяется от чувства разбегающихся мурашек из-за Арми, удумавшего перебирать его волосы губами.              Брови хмурятся, подскакивают и ложатся на веки усталыми мешочками. Свои руки мальчик закидывает за голову и с любовью гладит Арми против роста волос.              — Вот так сразу? — Тимми дует на ямочку между его ключиц. — Хорошо, сегодня... Давай, сегодня. Ты не устал? — полушёпотом.              Хаммер не отвечает. Только вдавливает в себя Тима и двигается в направлении, можно подумать, их дома.              При каждом шаге, стараясь не упасть, мальчик чувствует Арми… Везде. Как тот прикасается к нему каждым дюймом подкаченного пресса, и как то и дело руки мужчины оказываются около пуговицы на джинсах и временам пытаются залезть в передние карманы только для того, чтобы раздразнить напряженный член через слои ткани.              — Подумал тут кстати, — когда вдали начинает виднеться знакомая заброшка, подаёт голос Хаммер. — Сходим в кино?              Тим охает. Он оборачивается и ловит дрогнувшую робость в шмыгнувшем носе Арми. Ровненьком.              Улыбка Тимоти разрастается во всё лицо, и он говорит громко, распугивая одних, а других, наоборот, привлекая:              — Ты приглашаешь меня на свидание?!              — Да, — кроткое пожатие плечами. — И даже постараюсь не испоганить его, как в прошлый раз.              (Пожелаем ему удачи)              Мальчишка смеётся, необычайно довольный и весёлый.              — Я пойду с тобой на свидание! — говорит он и выскальзывает из объятий. Берёт Арми за руку и раскачивает их сцепленные ладони. Ему нравится рассматривать глаза любовника, полуприкрытые и замутневшие. Ему нравится придумывать, как поведёт себя Хаммер в зале, полном людей, и там, где все места почти пустые. — Главное, не пей в этот раз! В тебе бес просыпается, — предупреждающе Тимоти давит большим пальцем на холмики любимых костяшек пальцев.              В один из уймы свободных дней, когда они дурачились, Тимми обвёл их больше ста раз.              — Из уст маленького чёрта это звучит слишком смешно.              Хаммер сгибает и разгибает фаланги в беспорядочной последовательности, отчего его ладонь превращается в нечто ужасающе подвижное.              — Я самый милый чёрт, которого ты знаешь, поэтому мог меня и ангелом звать… Ради приличия.              Какого приличия?              Такого, наверное, когда парочки дают друг другу достаточно ласковые прозвища, чтобы кто-то смел называть их глупыми.              Вырулив к своему дому, им невольно пришлось мелькнуть перед горящими окнами тёти Кэтти и потухшими квадратами-глазами домишки Томасин.              Как она там?...              Тим захихикал. Арми заигрался с его пальцами. Чуть ли не в узлы их завязывал.              Вот мальчик и отнял руку. Спрятал её за спиной, а сам запрыгнул на первую ступеньку, ведущую в дом и на террасу. Выходило, что он становился с Арми почти одного роста.              — Ну и что ты задумал? — интересуется Тимоти. — Колись!              Мальчик ловко вытаскивает из волос Хаммера глупый листочек, стебелёк которого прислоняет к живой, шевелящейся мужской шее. С пленительным ароматом мускуса, земли и власти.              Губы Хаммера изгибаются в усмешке.              — Сейчас поймёшь.              Мужчина открывает дверь за спиной Тимоти. С дороги его для этого не убирает. Наоборот, расставил руки с двух сторон и удерживает в своей импровизирированной ловушке.              — Сядь, — кивает на диван Арми, едва они заходят в дом.              Сам исчезает в ванной. Звенит там чем-то, даже гремит, и открывает кран.              Тим слышит, как бьётся о дно ванной вода.              Мальчик, скучая, тянется за Кингом. Утром он разозлился, да так и оставил его на подушке разворотом вверх.              Не успевает прочитать и пары строк, как из-за двери показывается посмевший его оставить Хаммер. В руках перекись, бинт, непонятный тюбик с мазью и что-то ещё.              Тимоти улыбается, но заметно нервничает и настораживается. Он отставляет роман в сторону, зажимает между бёдрами ладони и втягивает шею в плечи.              — Только не говори, что твоим планом было весь вечер играть в «больницу». У меня на медицинский лексикон не стоит…              — Ты головой не бился же вроде, — в ответ.              — Голова? Причём тут моя голова?              Да, бился я, конечно, и не раз, но это было много раньше, в один день и ты не знаешь.              — Херню несёт, — бухтит препод и присаживается рядом с Тимом. — Снимай штаны.              Тимоти медленно набирает в грудь воздух, осматривается по сторонам, ожидая, что все эти свои медприборы Арми отложит, но они по-прежнему остаются блестеть в его руках.              Мебель предательски играет в молчанку.              Тогда Тим долго смотрит на лапищи Хаммера, на склянки и ватные диски в них.              На Арми эту долгую зрительную терапию тоже проводит.              — Зачем? — мальчик старается сохранить податливость в голосе, но её уже нет. — Это начало платы за эссе?              — Это перекись, вата и антисептик, чтобы обработать твою ногу, — мужчина ставит локти на колени, опираясь на них, косится на Тима в обороте три четверти. — Всё остальное — потом.              — А-а! Тогда… Сейчас.              «Снимай штаны»              Еле оттолкнувшись, Тимми поднялся с дивана и зашатался, встретившись ногой с ебучим журнальным столиком. Он с удовольствием расстегнул пуговицу и потянул собачку на ширинке вниз. Джинсы свалились в ноги. Пришлось отодрать их от того места, где они прилипли к засохшей крови.              Тим зашипел всего граммулечку. Ведь и о существовании этой проклятой болячки он не вспомнил, пока Арми не сказал.              Вот и пришлось перевести свой сосредоточенный взор с любовника на такую мешающую оплошность.              На боксерах, увидел Тимоти, осталось подвысохшее пятно — результат горячей пробежки в библиотеке и лесу.              Сев обратно и прямо, он сложил ладони поверх бёдер и про себя отметил, что его длинные чёрные рукава особенно хорошо смотрятся рядом с белой кожей.              — Наконец-то.              Хаммер фыркает себе под нос что-то, что мальчику уже не разобрать. наклоняется за тёмной баночкой с розовой крышкой, смачивает её содержимым ватный диск. Всё это время сидит, наклонившись, с задранной кофтой и оголившейся поясницей. Одёргивает ту, заговорив:              — Давай сюда, — шепчет и тянет конечность мальчика к себе за пятку едва-едва.              Тимоти бы никак не мог дать Арми, что он хочет, если бы не развернулся.              Поэтому Тим разворачивается. Поэтому он сбрасывает книгу на пол и ложится на подлокотник дивана. По-хозяйски вытягивает обе ноги, укладывая их к Хаммеру на колени, и крутит лодыжками.              Кровожадная рука их сдерживает. Дальше — больнее, если упрямиться. И Тимоти перестаёт. Не из-за боли. Из-за Арми.              Затихший, вжатый в их плотный старый диван, Тим уменьшается и прячет щекочущее ожидание на резинке боксеров. Он трёт её между пальцев, будто вот-вот снимет трусы.              Арми, пристально изучающий Тимову рану, проводит по ней пальцем. Влажная корочка гнётся под прессом большого пальца, и когда нога сгибается по воле мужчины, то чёрно-бордовое пятно разверзается стройными кровавыми потёками. И с большим упущением они попадают на хорошенькие джинсы Хаммера…              Тимми открывает рот и не доводит обратно, друг до друга, сочно распахнувшиеся половинки губ.              Тим видит, как Арми смыкает рот вокруг выпирающей красной косточки на колене. Красной она была из-за крови. Кровь, размазавшись, стала бледной. Струёй же она выглядит чёрной-пречёрной.              Тело замерло. И Арми весь тоже.              Он точно вгрызся в удерживаемую, несопротивляющуюся ногу. Рвано сглатывая кровь и облизывая языком всю подсохшую корочку. Припадая к крови тут же, стоило ей начать наливаться привлекательным тёмным потоком.              Тимоти стал полностью твёрдым.              Он схватил Арми за рукав толстовки.              Старший посмотрел на него, уже выпив всё, что мог — кровь просто перестала бежать. Словно почувствовал тот предел, после которого на месте ободранной кожи больше ничего не появится, если только…              Тим потянулся вперёд. Он не отрывал от Арми глаз.              Наваливаясь животом на вставший и нетронутый член, Тимоти взял Арми за руку и предостерегающе отвёл её от себя.              Так же, не разлучаясь взглядами, маленький, заигравшийся мальчик надавил ногтём своего пальца на середину свежеобразовавшейся корочки. Тонкой, едва затянувшейся — от слюны Арми и от уличного ветра, что успел её подсушить. Ранка поддалась, и из неё вытек совершенно дразнящий бугорок красно-бурой капельки.              Его Хаммер встречает облизыванием губ, уже измазанных в уголках и по контуру Тимовской кровью.              Арми открывает рот, словно собирается что-то сказать…              Смеётся вдруг. Закрывает глаза и трясёт светлыми волосами из стороны в сторону.              — Подумал тут, — обводит кончиком языка багровый бугорок на коленке. — Ты давно проверял свой статус ВИЧ?              И, не дождавшись ответа, вновь присасывается к коленке.              Тимоти колко фыркает и ударяет кулачком по дивану, а хотелось бы Арми по репе.              — Посмотри на меня — и скажи, похож ли я на того, кого это волновало, пока ты не спросил!              Дрожь достигает кончиков пальцев на ногах и сводит их тягучей судорогой. Тимми подпрыгивает и шипит — Арми, похоже, нарочно его сейчас укусил!              — Ты пиздецкий раздолбай, Тим, — злобно и с закатыванием глаз к бело-серому потолку. — Это ужасно.              — Я?! Это ты рану так и не обработал! И измазался.              Тим тычет в разводы от собственной крови на его лице.              — О, как быстро ты начал думать о здоровье и моей чистоте.              — Ну ты же для этого просил меня штаны снять, — Тимми забирается тем самым вредным пальцем к Арми между губ. — А о том, чтобы пить кровь, речи не шло.              — Действительно, — Арми не выплёвывает изо рта его руку, и говорит сейчас как никогда забавным голосом. — Тем более, что на тебе всё ещё долг за эссе.              Он поднимает мальчика за плечи, заставляя сесть, и поднимается с дивана. Убирается куда-то. Судя по звуку, открывает выдвижную дверцу шкафа.              Тимми смотрит на полупустые бутылочки, вату и сморщенные медицинские диски. На спину Арми, широкую и неприступную, как Эверест. Забраться на неё можно только будучи удачливым и способным. В конце концов, Тимоти смотрит на свой болезненный член с выступившей влагой на головке.              Он призывно мычит. Арми продолжает торчать у шкафа. Пришлось свести ноги, согнуть их и упереть пятками в края журнального столика. И проникнуть ладошкой под трусы, чтобы сжать стояк, тоже пришлось. Это он ещё сдерживался, чтобы не подрочить, пока Хаммер хернёй мается.              — И что мне делать? — с возмущением зовёт его Тим.              — Ммм, — шкаф закрывается с долгим дребезжанием колёсика по рельсу и громким хлопком в конце. — Ничего.              Арми подходит к нему со спины.              — Просто... закрой глаза, ладно? И не нервничай.              Тимоти поворачивает голову на звук бархатного голоска. Руки от члена не отнимает.              — А что будешь делать ты?              — Глаза, Тим, — мягкая улыбка. — Я собираюсь на весь оставшийся вечер закрыть тебе глаза, а потом обработать твою ногу.              Кулак между ног расслабляется и сжимается с новой силой.              Мальчику требуется больше времени, чем нужно, чтобы принять слова Арми. Он так думает, потому что активно воображает, как перестанет что-либо видеть. Как он не сможет ходить по дому, наблюдать за Хаммером, как будет нерасторопно вертеться, чтобы попытаться взять его за плечи или лицо. Как не сможет пойти в ванну самостоятельно… «Весь вечер».              Арми хочет сделать его беспомощным.              Эта мысль заставляет Тима как прикусить губу и отвернуться, так и вынуть руку из трусов и спрятать её за поясницу.              Тимми нервно бьёт пальцами ног по стеклянной столешнице. Не успокаивается.              И преподносит Арми:              — Хорошо, — полное вредности.              — Не бухти, — мужчина наклоняется там и упирается лбом в шею мальчика. Ведёт носом по линии узких плеч. — Между прочим...              Судя по голосу, лицо Арми отодвигается, и вместо него знакомые руки кладут на глаза повязку. Плотную. Не жёсткую и не мягкую. Как успевает заметить Тим, полностью чёрную.              — Когда человек теряет один орган чувств, все остальные обостряются, стараясь восполнить потерю. Ты наверняка слышал об этом, и не раз, — на макушке завязывается узел. Крепкий, но не тугой. — Проверим на собственном опыте.              — Я знаю это всё, — словесно отбрыкивается мальчишка. — Ты уже вешал мне на голову свой свитер в универе. Тебя я попросил. А так… Это совсем другое. Ты правда хочешь, чтобы я весь вечер ничего не видел?              Тимоти, как непослушный ребёнок, тут же тянет руки к таинственно привлекательной игрушке — к своей «повязке». Ткань приятная на ощупь, даже как будто бы с рельефным узором.              — В тот день в кабинете мы были почти под кайфом, — говорит Хаммер. Теперь — перед ним. — И ты содрал свитер при первой же возможности.              Стучат бутыльки на столе. Бьётся о гладкие стенки жидкость.              — Сейчас я хочу, чтобы было больше осознанности и терпения, ладно? — жёсткая ладонь оказывается у мальчика на лодыжке и медленно поднимается к раненому колену. — Мы всегда можем прекратить это, если тебе станет очень плохо. Но я постараюсь, чтобы было только хорошо.              — А если мне будет просто плохо, а не «очень плохо», для тебя это будет «нормально» и ты ещё подумаешь, останавливаться или нет?!              — Давай обсудим твои критерии «‎плохого», — ноги́ касается водичка; она слегка жжёт и стекает по икре. На участках влаги дыхание Арми становится ощутимее. — Чтобы я мог дать точный ответ на твой вопрос.              — То есть хочешь выбрать стоп-слово, которого в твоём случае не бывает?              Тимоти отлично помнил, как Арми взял его ночью после запрета на это. Хаммеру тогда всего-навсего повезло со временем!              — Тим, — тихо. — Для БДСМ-игр мне нужно было бы твоё твёрдое и добровольное согласие. Расслабься, этого не будет.              Внутренней стороны ладоней касаются Армиевские пальцы. Они кружат по коже и выводят на ней хаотичные знаки, переходят к запястьям, сжимают их аккуратно и двигаются выше — к локтям. Где-то на середине замирают.              — Я хочу узнать, что должно произойти, чтобы ты чувствовал сейчас себя плохо.              Тимоти сжимает челюсть. По венам, которых Арми касается, разливается нехорошая горячая субстанция.              — Я… Я не знаю, — Тим пробует нащупать воротник Хаммера. — Мне не нравится, что ты возьмёшь всё под контроль.              — Тебе станет плохо, если я буду совершать какие-то действия над тобой… Не согласовав их с тобой?              Станет мне плохо постепенно или я упаду в обморок? Будет ли сводить у меня мышцы, будет ли гореть кожа или я заплачу? Не знаю. Возможно, всё это сразу или ничего, кроме злости и головной боли из-за неё.              Не-зна-ю.              Но если «согласовать»…              — Да, — робко отвечает на вопрос. — Лучше говори, что ты делаешь и будешь делать. Описывай это…              — Хорошо, — похоже, Арми улыбается, когда говорит. — Сейчас я прикасаюсь к твоему лицу.              Скулы ощущают обещанное горячее прикосновение.       — И поражаюсь, насколько ты реален. Мне хочется… Избить тебя порой до полусмерти и тут же держать в руках и не отпускать.              Шевеление.              И прикосновение к ногам.              И...              — Я сейчас сел на этот хренов столик, чтобы находиться прямо перед тобой, — руки Хаммера касаются пальцев Тимми на ногах. — Чтобы спросить, какого хуя сегодня было, Тим? — блять! Этот повышенный ебучий тон! — Книга эта порванная, догонялки... Ты собирался закрыть меня в том подвале, и тебя остановил только неработающий замок?              Тимми прыскает. Брови налегают на дебильную маску на глазах и ищут способа на неё надавить и сдёрнуть. Только бы посмотреть в лицо отморозку...              — Это из-за того, что я тебя почти запер у тебя появилось желание «‎избить меня до полусмерти»?              — О, нет, — раздаётся хриплый, ровный однотонный голос. — Применить к тебе насилие мне хочется в моменты, когда ты начинаешь вести себя, как пиздец. А вот то твоё желание закрыть меня...              Звук Арми меняется. Он становится выше и теплее. Новое прикосновение к щеке — это почти нежность.              — Ты бы оставил меня там?              — Оставил, — не колеблется Тим, ведёт головой и пожимает плечами. — Тётя бы всё равно пошла тебя искать. Мы же вдвоём спустились. А зачем тебе меня бить? — возвращается мальчик к более волнующему.              Вопрос, правда, встречается полным молчанием.              Арми сгребает лодыжки Тима одной рукой и резко толкает их к его животу. Выбивает из мальчика дух. Поднимается, кажется. Уходит куда-то, снова чем-то гремит.              — Я свяжу тебе руки, — таким же ровным голосом сзади, пока запястья мальчика внезапно и грубо (под «‎ау-ау-ау-ау») скрещивают за спиной. — Через сколько миссис как-её-там выпустила бы меня, как думаешь?              Тимми не нравится и идея со связыванием, как не понравилась она единственный раз в машине, но… К чёрту. Некогда болтать об этом, когда Арми так уморительно кипятится.              Что-то волокнистое и колючее давит на кожу рук.              Для чего Арми Хаммер хранит верёвку в шкафу? Для фокусов?              — Через минут десять, наверное. Откуда мне знать? — лицо поворачивается на шершавый, исходящий откуда-то из глубины голос. Мальчик несдержанно смеётся. — Тебе не нравится, что тогда бы ты мне проиграл, или то, что пришлось бы так долго провести время наедине с собой? Я с тобой столько вот дней — и не мучаюсь. Пока что.              Тимми садится на диван с коленями. Так он намного выше и может попробовать… Выкрутиться. Его нос упрямо врезается Арми в грудь, зубы прикусывают ткань близко к соску. Возможно…              Тимоти чувствовал себя так, как чувствует себя игрок в покер.              Он за столом, где только что выставили капец какие большие ставки. При этом в его руках — фул хауз, а рисковый олл-ин позволит стряхнуть в карманы тысячу долларов.              Вот и Тим, воспарив, решил раскрыть карты. Тем более, это было так просто, как дышать запахом, исходящим от Арми. Запахом, похожим на феромоны животного, находящегося в острой стадии спаривания.              Терпкий, режущий до самых аденоидов, застревающий где-то там на пути в мешки колышущихся лёгких. И трепещут органы как раз-таки от соприкосновения с этим ядовитым ароматом.              Тимми глубоко вдохнул его в себя, как делают нечто похожее на занятиях по медитации. Запах Арми был у Тима лучшей, вечно любимой медитацией.              — Так ты хочешь, чтобы я молчал?              Претензия Арми состояла в том, что говорить много не стоило. Но что он тогда от него хотел? Пожелания «молчать» не было.              — Нет, — нос Хаммера утыкается ему в висок, и мужчина делает несколько громких прерывистых вдохов.              Вроде как тоже дышит Тимом.              — Иногда ты делаешь что-то или говоришь, только чтобы разозлить меня. Я об этом спрашиваю. Зачем?              Тим знает, что на его собственном лице проскальзывает улыбка, которую он хотел бы сдержать, но которой не смог противиться.              — Я это делаю неспециально, — чистосердечное признание. — Но как только ты заводишься, я понимаю, что тобой так легко управлять… И мне сразу хочется ещё…              Несмотря на неизвестную, ворсистую грубость материала, связывающую ему руки, Тимми вдруг перестаёт чувствовать себя скованным и устремляется укусить Арми хоть куда-нибудь, где губы найдут его кожу. Мечты обламываются, потому что в следующую секунду Тимов нос, как и висок, встречают пустоту.              Тишина замораживает лихорадочное возбуждение Тимоти. Нет, такого рода возбуждение никак не было связано с тем, что у него происходит в трусах. А там уже так много успело перемениться за последние часы, что дай Бог... В общем, непонятно, как он держался и не помер.              Скатывающийся по спине пот и намокшая длиннорукавка, покалывания на бёдрах там, где их пережимали резинки боксеров, кривлянье губ, скачущие брови — это всё симптомы надвигающейся бури. Надвигающегося урагана «‎Тимми», который ждал, что вызовет хаос, а столкнулся с... Непогодой ебучей.              Игнором.              Старым добрым, блять, игнором, как будто далеко не уходили, как будто сели в машину времени и вышли на станции «‎Испорченные водолазки»...              Ни единый звук не коснулся слуха. Не было рядом и трепетного запаха Арми, и тяжести в воздухе, которая неизбежно возникает, если кто-то дышит с тобой близко-близко.              Тимоти будто поселился на этом диване, как на грёбаном необитаемом острове, и уже тысячу раз запомнил своей задницей, где тут особенно твёрдо и мягко, где давит пружина, где хранится заколдованное тепло тела, которое осталось от поднявшегося с места Хаммера. Где впивается щекотная пуговичка на подушке в кожу и скрипят доски, начавшие гнить из-за дождливого климата...              — Арми, — зовёт Тим.              Промозглая тишина, будто в том лесу, откуда они выбрались, добралась в грёбаные печёнки.              — Арми! — закричал мальчик.              Он знал, что Арми никуда не ушёл. Тогда бы заскрипела дверь или что-то бы упало. Если Арми мог ходить тихо, несмотря на свой вес, это не значило, что дом поддался ему и стал немым. Так не бывает. Это не ужасы и не мистика, это — реальность.              Подумав, что Хаммер того и добивается, чтобы Тим бесился, он со злобой замолкает. Катает во рту язык о стенки и стучит ногой по полу — тоже повод привлечь внимание Арми-перфекциониста (или вывести его из себя).              Тимоти не считал, но он знал, что времени прошло много. Часов у них нигде не было, только в телефоне или на тех, что Арми носит на запястье... Их нифига не слышно.              Вероятно, Арми не стоит рядом. Он ушёл куда-то… Далеко. Точно не ко входной двери, и за диваном он не стоит. Либо у кровати, либо за стойкой на кухне. В других случаях едва различимое тиканье проникло бы в уши.              — И что это? Наказание? — ухмыляется Тим. — Называется «‎бездарно потратим время»?              Если бы Тимоти был дурным, он бы попытался встать и ходить по дому с завязанными глазами и руками, будто итак не выглядел жалко — оставленный без штанов на этом ненавистном диване. Включай камеру, снимай порноклип.              Потом он вспомнил про эссе и «‎награду».              — И это твой «‎карт-бланш»? Начал дело и бросил? Обиделся, что я с тобой поиграл в прятки и разодрал любимую книгу? Да тебе понравилось, не неси чушь, — Тим облизывает губы; ни с того ни с сего в горле пересохло. — Ты такой бешеный на меня налетел на улице…              Сколько длилось молчание, прежде чем Тимми заговорил снова?              — Где ты сейчас? Лежишь на кровати с телефоном и снимаешь меня? — мальчик сглатывает. — Или запрыгнул на ящик рядом с раковиной и оттуда глазеешь? Улыбаешься, да? Ждёшь, когда я встану? Повеселиться хочешь? — он уже больше выплёвывает слова, чем говорит, а вытереть подбородок ему нечем. — Да пошёл ты, твою мать! — пятка бьёт стеклянный столик перед ним, и тот пугливо отъезжает. — Пошёл нахрен! Ты и твои сраные развлечения!              Тим допинал журнальный столик до того, что он откатился куда-то, куда нога уже не могла до него дотянуться.              Тимми вспотел. И немного задыхался. Скатился задницей на краешек подушки-сидушки и положил подбородок на грудь. Ноги выпрямил. Продолжив придумывать что-то гадкое, он успокоился. Словно достиг своего предела в наборе оскорблений. Сказал, что мог, выпустил пар, онемел.              Он только не понял, что это был за резкий звук, похожий на неизвестное громыхание.              Смог различить только сторону, откуда поступил шум. Это была кухня.              — Всё ещё думаешь, что можешь управлять мной, когда разозлишь? — тем же непроницаемым голосом.              Тимоти смеётся.              — Думаю. И знаю, — не может не добавить Тим, ощущая, что твёрдая почва под ногами уже не кажется таковой. — Например, ты бы сейчас не притворялся призраком, если бы я не сказал, как легко тебя вывести из себя.              — Это тебе как-то помогает?              Там, где находится Хаммер, раздаётся звук. Будто бы он отвинчивает крышку от стеклянного горлышка и наливает что-то в стакан.              — Нет. Мне это просто нравится.              — В чём тогда твоё управление?              — В том, что ты зависим от меня.              Что-то гортанное, скомканное доносится из того же места.              — Хочешь выпить?              — Хочу, — говорит Тимми и исправляется: садится обратно, ровно, неясно в какой уже раз с момента, как переступил порог их дома этим вечером.              Хочет протянуть руки, взять, что дадут, но...              Руки. Запястья от внезапного рывка своего хозяина разрываются тупой болью.              Тим шипит.              — Не так это и просто, да? — говорит Арми. Тимми раздирало что-то брякнуть… Пока в волосах не появилась напугавшая тяжесть Хаммеровской пятерни. Он собрал в кулак его кудри, затем разжал и как будто… Продолжил держать его… Просто так? Однако и тогда сказать ничего не удалось. Рот у него едва успел открыться, как между губ появился полукруг стакана. — Я помогу.              В рот Тимми небольшими порциями заливается сладковатая жидкость с древесными нотками и непонятным кисло-горьким послевкусием.              Тимоти не знает, сколько должен выпить. Вероятно, столько, сколько Арми будет держать его за затылок, а стакан — у его губ.              Тим делает три больших глотка. Первый, неаккуратный, вышел болезненным. Он больше трёх секунд продержал на языке эту неизвестную жидкость, и она мгновенно начала жечь гланды. Он закашлялся. В нос, давясь, но не отказываясь от предложенной милости. Не хотел прерываться. Так что дальше всё прошло без ошибок.              Мальчик облизал губы, когда стакан исчез.              — Что это?              — Бутс, самый лучший из представленных на рынке видов джина, — ползущую с подбородка, неосторожно пролитую каплю алкоголя Хаммер с него стирает.              Приближаться не спешит — слышно.              Пьёт.              Тим это знает.              Бьётся стекло о стекло и снова наполняется стакан.              Важное мычание доносится до Арми.              — Дай угадаю, — Тимми трясёт головой. — Пить в твои планы не входило, но ты решил меня проучить, устроил вот это шоу, расслабился и додумался расшевелить фантазию. И вот я тут, а ты здесь со своим Бутсом. Не можешь придумать, как и что со мной делать, чтобы тебе это понравилось выше крыши? Я прав?              — Да, в чём-то ты прав, — Арми звучит дальше, чем был до этого. — Ещё в библиотеке я думал, что сделаю с тобой всё... Это. Я про связывание.              Теперь Хаммер оказывается ближе. За левым плечом.              — Потом представлял, что мы займёмся сексом. Сначала так, как захочу я. Потом ты наверняка уговорил бы меня снять с тебя верёвки, и мы потрахались бы, как захотел ты. После занялись бы ещё чем-нибудь. На этом свете полным полно всякого рода… Занятий.              Смешок.              Мужская фигура опять оказывается перед Тимоти.              — Правда, ты вдруг начал вести себя, как мелкая дрянь, и... — ко рту Тимми снова прислоняют стакан. — Сейчас я действительно хочу проучить тебя за всё, что ты уже сказал и сделал, малыш. Разъебать твои прекрасное лицо, тело и голову вплоть до поездки в больницу. И дабы избежать этого, нам действительно лучше выпить и отвлечься на другие темы.              Он ещё глотает этого Бутса и морщится. Не от напитка, к нему приноровился. Все эти воображаемые угрозы Арми про то, как он хочет его… Побить… Они казались такими плоскими, такими далёкими от того, что Тим себе воображал. Он хотел бы услышать это как сладкое обещание, а получилось, что Арманд Хаммер грезит закопать его на заднем дворе, обезобразив до неузнаваемости.              Тимми расстраивается. Ему даже больше не хочется выводить Арми из себя из-за этих его некрасивых, громоздких слов. Он будто бы взял, слегка согнул нежную вишнёвую ветку и моментально её сломал.              Как болванчик, Тим качает головой вперёд и назад, опускает свой тон до безынтересного и уставшего, скрипит зубами:              — Хорошо, — пробует поддаться. — Ты хотел отвлечься. О чём ты хочешь поговорить, Арми?              — Да, в этом тоже проблема, — Хаммер глотает из их стакана залпом. — Я не хочу с тобой разговаривать. Я ведь злюсь.              «Давай отвлечёмся на другие темы…»              «Я не хочу с тобой разговаривать…»              «Я злюсь…»              Теперь злился и Тимми. Он выдохнул через нос, как разъярённый бык, и открыл рот, чтобы послать Арми в задницу и… Передумал.              Неожиданно понял, что чересчур измотан.              Арми не подвёз его на машине и сказал суперобидную хрень, которая не выходила из головы все пары и заставила его пропустить мимо ушей две лекции. Почему-то эта самая хрень уже не вспоминалась, но Тим её всё равно не спускал Хаммеру с рук.              Может, Арми был прав? Когда оставил его молчать с самим собой… Прекрасно.              Прекрасное оружие. Если Арми добивался того, чтобы Тимоти молчал весь вечер, он ему это даст.              Он, не двигаясь и ничего не говоря, замолчал.              В конце концов, они хотя бы пойдут спать.              — Если ты решил вдруг использовать мою тактику, забудь, — Хаммер вдруг раскусил его, как орех, и приземлился на диван.              Жёсткая джинсовая ткань коснулась голых Тимовских бёдер.              — С учётом, что сегодня мой вечер и мои правила, дуться на меня маленьким обидчивым хомякам я не разрешаю, — пальцы мужчины вдруг касаются складки между бровей. Той самой, о которой днём Тиму рассказал сам Арми.              У мальчишки загнанно бьётся сердце. Он не собирается поворачиваться, хотя чувствует, что Арми слишком уж… Много. А вообще, стоит ли?              — Ты сам сказал, что не хочешь со мной разговаривать.              — Это не значит, что я не попытался бы, если бы этого хотел ты.              — Я хотел! — Тимми рявкает и разворачивается к Арми. По крайней мере, туда, где Хаммер должен быть. — Я спросил, о чём ты хочешь поговорить, а ты меня заткнул! Сколько я должен тебя уговаривать?              В середине этого злого обращения скрипит их дурацкий диван, и Тим готов отдать все свои накопления за то, чтобы этого глупого звука не было.              — Это самый бестолковый разговор в моей жизни, — почти шепчет Хаммер.              Будто и не хочет, чтобы его услышали.              Тимми оказывается в охапке горячих рук. Без предупреждения. Когда он меньше всего ожидает этого.              Мальчик неуклюже на препода наваливается. Идиотский диванчик скрипит-поддакивает Хаммеру. Тим хочет им возмутиться, но чувствует, как Арми подтягивает его на свои колени, усаживает на них. Удобно. Нос тычется в шершавую щёку.              Плечи поначалу сводит от усталости — они напоминают, что не привыкли, когда локти так долго держатся сзади и на весу. Отголоски паники бьются в сердце, но неизвестно, почему, звенят всё меньше и меньше, тише и тише, будто уплывает в морскую даль сильный ливень. Тимоти вздыхает и всей грудью прижимается к Арми. Губы соскальзывают на щетинистую щёку и раздражённо прикусывают её.              Он, как привык, хочет обнять Арми за шею. Дёргает руками слишком резко — и шипит. От злости и разочарования у него готовы пойти слёзы.              Тим хлюпает носом и, чтобы заглушить дрожь в голосе, говорит:              — Что за дурацкие желания сделать из меня подушку для битья?              — Это сложно объяснить. Когда долго не вижу или не прикасаюсь к тебе, начинаю умирать от желания вдалбливаться тебе в рот и слушать, как ты давишься моим членом, пока я держу тебя за волосы, а потом разворачиваю и трахаю твою сухую и нерастянутую задницу, используя в качестве смазки проступающую от резких движений кровь, — кулак мужчины снова добирается до волос Тима и грубо сжимает мягкие кудри. — Но как только смотрю на тебя и получаю, наконец, доступ к этому телу, во мне просыпаются ебучие «‎мимими», и я думаю, что могу кончить только обнимая тебя, вдыхая запах и слушая звуки наших поцелуев, или как ты стонешь протяжно, или как ворчишь, недовольный чем-то, и тебя в такие моменты хочется трепать за щёки и предлагать весь мир, лишь бы мордаха опять становилась довольная. Понимаешь?              Его мордаха стала довольной. Он рассмеялся, края «маски» на щеках приподнялись.              — Теперь, когда ты сказал, понимаю. Полностью…              …используя в качестве смазки кровь…              — Так что ты хочешь? — Тим, как чувствует, располагает своё лицо напротив Арми; ему это нужно, чтобы показательно облизать губы. — Выходит, трахнуть меня в рот, а потом в задницу?              Провокация не проходит незамеченной. Подушечка большого пальца касается увлажнённой кожи и придавливает её ногтем:              — Может быть, — Хаммер насильно проталкивает фалангу в рот и давит ею Тимми на нижнюю челюсть. — Позже. Сначала узнаем твои слабые места.              Тимоти кончиком языка ласкает настойчивый палец и приветственно мычит, мол, ты можешь положить внутрь и не один. Арми его убирает, и Тим проглатывает щепотку вкуса, солоноватого и с каким-то металлом, унося крохотную, неповторимую часть этого мужчины в свой пищевод.              — Ты забрал у меня глаза и руки, — Тимоти улыбается, но не искренне. — И тебе всё ещё мало?              — Очень мало, — тяжёлая ладонь ложится на поясницу мальчика, вдавливая того плотнее в тело под собой. — Как мне называть тебя во время секса, чтобы тебе точно нравилось? Расскажи.              Это сложный вопрос, Тим никогда о таком не думал. Он повторяет это Арми вслух.              — Значит, сейчас самое время, — судя по ощущениям, препод съезжает задницей ближе к краю дивана, оставляя Тима сидеть прямо и возвышаться над собой. — Хочешь грубо? — правую ягодицу сжимают в жёсткой, даже болезненной хватке. — Или нежно, с заботой? — левую часть накрывают и гладят невесомо, чтобы затем впиться всей площадью ладони в упругие мышцы.              Тимми предвосхищённо дышит. Горят щёки, и чешутся руки. Запах Арми жжёт ноздри.              — Нежно, — тихо, как что-то сокровенное говорит мальчик и ездит на бёдрах Арми, задевая его ширинку. — Так, как ты умеешь. Ты знаешь, что я имею в виду?              — Я хочу услышать это от тебя.              Тимми чувствует, как его гладят: от ступней до выпирающих тазовых косточек.              Впервые он почувствовал, что этой щепетильностью в каждом прикосновении, своим весом на Тимми, пускай это всего лишь руки, своей властью в голосе, которая кричит, что Тим — это его, Арми, творение, вещь, человек, всего этого будет достаточно для оргазма с потерей сознания и полным ощущением счастья.              У Тимоти закружилась голова. Он покачался на Хаммере, лучше устраиваясь в его ладонях.              — Мне нравится, что ты грубый, но стараешься быть нежным, потому что любишь меня.              — Надо же, — раздаётся мягкий смех Арми. — Мне тоже нравится бороться с собой.              Арми кладёт ладонь на связанные руки Тима и сжимает их.              — Всё-таки, как мне обратиться к тебе сейчас?              — Мой хороший, сла-авный мальчик, — выговаривает Тим серьёзно, томно и гортанно, насколько может, а потом, выдержав микропаузу тишины и Армиевского дыхания, смеётся и задыхается от смеха. Трясётся и сзади сводит от этой муки запястья. — Ладно, шучу. Разрешаю звать меня… Тимми. Обращайся не иначе как так, мой господин… Сэр.              — Ладно, Тимми, — торс Арми внезапно касается его, и горячий шёпот опаляет ухо и верхнюю часть шеи. — Но я бы так и звал тебя маленьким пиздецом.              — Я не маленький! Задолбал. Сколько можно меня так называть?              Тим щерится, но этого ему для самого себя мало, поэтому он сгибает шею и плечи (о чём позже пожалеет, ночью это всё будет болеть) и кусает Арми в самый центр трапециевидной мышцы, как злой щенок.              — Снова и снова, пока ты так реагируешь, — одна из обнимающих под спину рук переходит к затылку, и они застывают в странной позе: как будто Арми успокаивает Тима на своём плече.              Секундой позже мальчик чувствует, как его поднимают на руки…              — Эй!              И куда-то несут.              Схватив под бёдра, Арми положил его животом себе на плечо. И снова страх упасть зажужжал внутри, а туловище, как маятник, начало дёргаться из стороны в сторону. Или это было своевольное желание выбраться из этой собственнической хватки?              Тимми охает и выдаёт среднее между «бля…» и «…здец».              — Получается, — неровно говорит Тим. — Мы не так уж отличаемся друг от… Ай! — крепко схваченное плечо Хаммера врезается в болезненно возбуждённый пах мальчика. — Я хочу сказать… Ты тоже любишь выводить меня из себя. Как и я тебя. Правда? Только я говорю, что это контроль. Ты же…              Закончить свой сравнительный рассказ не выходит. Тим окает, акает и кричит, когда Арми бросает его на кровать. Будто бы Тимоти грёбаная кукла. Хаммер отправляет его в полёт, не беспокоясь, чёрствый козёл, что драгоценный мальчишка может себе вывихнуть запястья или плечи. Грёбаный мудила…              — Я просто не люблю орать об этом по всем углам.              Арми укладывает его так, чтобы связанные за спиной руки оказались ровно под задницей, и это даже кажется верхом комфорта.              — То есть я насчёт тебя прав, мой господин Сэр? — кривляется мальчик и пяткой тычет Хаммеру в колено.              — Насчёт чего конкретно?              Арми его ступню ловит и, держась за неё, заставляет поднять ногу вверх. К своему лицу — понимает Тим, когда нос мужчины зарывается между пальцами и шумно там дышит. Тимоти сжимает пальцы от щекотки.              — Что мы любим друг друга бесить.              — Спорно, — короткий ответ, и Арми трётся щетиной о лодыжку мальчика. — Мне это не приносит никакого кайфа.              — Но ты специально меня злишь! — успевает протараторить Тимми, прежде чем пискляво засмеётся и попробует отдёрнуть ногу. — Сам сказал же... И можно придумать столько кличек, а ты «‎маленький» да «мелкий»! Чушь какая…              — Это часть той самой нежности, смирись, — препод отпускает ногу, исчезает и, вернувшись, усаживается прямо на бёдра мальчика. — И я попытался выяснить, какие клички пришлись бы тебе по душе, разве нет?              В груди сводит болью от приятного чувства — того, как Арми сливается с ним в одно тело, надавливая своими бёдрами на его бёдра.              — Ага, выяснил. И теперь не обращайся ко мне, как попало.              — Мой хороший, славный мальчик, твоё желание для меня — закон, — пальцы мужчины проходятся по спрятанным под водолазкой рёбрам.              — М-м-м, — мурлычет Тим под имена, которые он назвал смешными, но которые одновременно были и такими милыми, пошлыми, нужными, что он не стал протестовать. Тимми выпрямил ладони, упирающиеся в собственные же ягодицы. Тяжёлый Арми над ним зашевелился. — Звучит, как песня. А какие обращения нравятся нашему гиганту? — спросил мальчик, поздно сообразив: это он так называет Арми из-за его роста или из-за размера члена?              — Только не господин или сэр, пожалуйста, — лёгкий смешок, за которым следует резкая смена темы. — Места, где тебе нравятся прикосновения и поцелуи. Расскажи про них.              Тимми расстраивается, что Арми не отвечает на его вопрос и уходит от темы дальше в лес, лес… Загонов и целей. Приходится прикусить язык. Тим поворачивает голову набок, потому что двигать ничем иным не может, и это его мучает.              — Больше всего на животе. Потом — на шее…              — Да, с первым я заметил, — Арми задирает на нём чёрную ткань, и внезапно кусает совсем рядом с пупком, присасываясь и оставляя на коже характерный засос. — Про клички, кстати, мне понравилось, как ты звал меня первое время после знакомства мистером Х. Почему перестал?              Подаваясь навстречу таким желанным губам, Тим теряет дар речи, и восстанавливает его тогда, когда Хаммер оставляет мокрые следы от языка повсюду на коже, там, внизу.              — Потому что… — Тимоти стонет и выгибает шею с поясницей и снова стонет. — П-потому что я так звал тебя, чтобы подначивать, а потом мы сблизились, и ты стал… — вздох. — Только Арми…              — Значит, мне нравилось, когда ты издевался надо мной? — горячие прикосновения исчезают, препод выпрямляется, и Тим слышит, как перемещается в стеклянной таре жидкость. — Удивительное явление…              — Арми-и-и, — зовёт мальчик и толкается тазом навстречу мужчине — там, где он на нём уселся. — Подрочи мне уже, пожалуйста, пожалуй-ста-а!              Тупая, бессмысленная темнота. Тимми натягивает верёвку или что-то там на руках, пока она не впивается с сумасшедшей остротой в кожу. Так ненадолго получается отвлечься от болезненности в паху и попытаться с некоторой долей вероятности освободить руки. Интересно, Арми его отпустит, если он натрёт запястья до крови?              — Не терпится, да? — смешок.              Мальчик ощущает дыхание на шее. С запахом джина. Горячие влажные губы. Руку, скользящую вниз по впалому животу, забирающуюся под резинку трусов и издевательски растирающую капли предэякулята по головке.              — Ещёдавоттак…              Тимоти выглядит как вредный капризный кот, подставляющийся под пальцы хозяина в надежде словить капельку свойской ласки. Пот накопился в подмышках, на спине, затылке, между ягодиц, он щекочет, стекает по коже, дурманит и выселяет последние клетки мозга на Северный полюс. Тимоти толкается в кольцо из пальцев Хаммера, нарочно узкое, так что Тимми не может не представить, что это могла бы быть дырка Арми. Глаза слезятся от воображаемого исполнения мечты.              Арми ей только способствует.              Он сползает ладонью к основанию члена. Сжимает его с идеальной силой, ещё способной дарить удовольствие, но уже намекающей на боль. Качает кулаком, оттягивая на стволе верхнюю кожу и оголяя чувствительный кончик. Фиксирует яйца мальчика в захвате, разделяя их ровнёхонько по центру средним пальцем, ласкает там нежно-нежно...              — Чёрт, видел бы ты себя сейчас, — прорывается от Арми сквозь бессознательное.              И внезапно всё заканчивается.              Рука в трусах, дыхание на шее, сам Хаммер с его бёдер, — всё это исчезает.              — Арми, куда ты? — слезливо зовёт Тим и знает, что не может звучать по-другому, потому как действительно звал Арми таким образом. — Арми!              Снова что-то гремит, передвигается по полу и шуршит.              Тимоти отводит руки в разные стороны — до закатывающихся глаз от дурмана блядской боли. Он издаёт какой-то совсем животный звук. Поднимает таз и толкается в пустоту, словно это поможет наткнуться на покинувшую руку. Слюна как будто переполняет рот. Глотать, брыкаясь и переворачиваясь, нифига не классно.              — Арми? — повторно зовёт Тим, потерянный, и слизывает выступающую в уголке губ влажную дорожку. — Ты за игрушками?...              Срабатывает щелчок.              Будто хлопнули крышкой ноутбука или бросили телефон на тумбу. Этот звук… Такой знакомый.              Вспышка.              Тимоти всё понимает. Тимми рычит и несколько раз бьётся затылком и головой о ёбаный матрас кровати. Если бы матраса не было, если бы под Тимом был металлический каркас или стол… Да плевать, что бы это было. Тимоти всё равно бы повёл себя так же, как сейчас!              К сожалению, он не мог стучать кулаками. Он мог только сжать свои бесполезные руки в кулаки. Он не мог дотянуться до Арми.              — Мудак! — выкрикивает мальчик.              Теперь слёзы проступают точно. От обиды.              В ярости Тим наобум бьёт перед собой воздух — ногами. Он пробует сесть, но давление на пресс оказывается слишком велико, чтобы он мог его преодолеть и выпрямиться. Из-за этого он только падает и сквозь зубы то ли шипит, то ли хнычет.              — Угомонись, — равнодушно.              Хаммер, абсолютно игнорируя состояние своего мальчишки, стоит где-то в ногах, и, если верить всему, что доносится до ушей Тима, продолжает технично поглощать джин прямо из горла.              — Фотка по пояс, но она охуенная, — говорит и ставит бутылку на тумбочку у кровати. — Покажу, когда мы... Закончим.              — Развяжи меня сейчас же!              — Да, конечно, слушаюсь, — наперекор словам, Арми вновь усаживается на его бёдра. — И что ты сделаешь?              Руки, твою мать, опять придавлены и немеют.              — Сниму эту тупую маску и засуну её тебе в задницу.              Арми шикает. Судя по всему, он уже пьян. Достаточно пьян, чтобы совершить какую-то пургу, как это было тогда, у озера.              Под ними прогибается матрас. Вес Хаммера с мальчика исчезает, но колени продолжают стискивать по бокам.              Тишина.              Только внезапное прикосновение ко лбу. Кончику носа. Щекам и губам.              — Ты такой красивый, Тимми.              Слова Арми срабатывают как стоп-кран. Мускулы на лице Тимоти прекращают свою работу.              За этот вечер у Тимоти были слёзы. Дважды — желание кончить. Три раза его одолевали неконтролируемые приступы злости. Ничего из этого не получало адекватного выхода, не заканчивалось хоть как бы то ни было нормально. И вот сейчас Арми, напившийся, себе на уме Арми видит и чувствует вещи, которые для Тима находятся настолько за гранью разумного (а Тим просил описывать свои действия), что за весь этот букет мучений, увенчанный банальным «ты красивый» с вишенкой «Тимми» на торте, Тимоти хочет послать Арми на хрен, за дверь этого дома и на пару дней минимум. Он смягчённо мстит:              — Единственное, чего я хочу — это дать тебе по яйцам.              — Бедняжка, — язвительно тянет Хаммер. — Пару минут назад ты говорил совсем другое.              Тима хватают за горло. Так, что мальчик пробует вырваться из-под чужих пальцев. Делает себе тем самым только хуже: затёкшая спина и плечи простреливают невыносимой болью в суставах и тканях.              — Что изменилось? — Арми переползает выше и своим весом на его туловище не даёт двигаться вообще. — Я нарушил твои планы, Тимми?              Тимми… Его пробирает дрожь удовольствия (от руки на шее) и ненависти (член остался без внимания). Его дико бесит, что у Арми есть на него компромат. И руки. Тим не чувствует рук. Их будто опустили в кочан горячего масла и после навсегда отделили от тела.              Пальцы под подбородком так сладко душат горло… Тим сглатывает. Он кусает нижнюю губу. Кажется, до крови. Нос сопит. Последствие дебильных слёз.              — Да, нарушил, — вибрация от каждого произнесённого звука уходит ровно в ладонь Хаммера. — Ты должен… Был… — слюна во рту мешает говорить. — Ты сфотографировал…              — И что? — Хаммер душит его даже этим своим обволакивающим голосом. — Ты меня тоже.              Губы приоткрываются, но из них вырывается только звериное стенание. Тимоти пытается подтянуть к себе ноги, чтобы попробовать ударить Арми в спину. Хаммер так, чёрт побери, сразу близко и далеко…              — Это другое, — вырывается единственное оправдание, когда кое-чьи колени пульсируют и двигаются.              — Думаешь? Чем твой снимок отличается от моего?              — Всем!              — Это не ответ, — произносит Хаммер. И таким голосом, как будто растянул губы в улыбке и забыл собрать их обратно.              Рука соскальзывает с шеи, чтобы пальцами-крюками зацепить ткань кофты в районе груди и наконец помочь Тимоти сесть.              «Да иди ты» — думает Тим, потому что ничего не хочет объяснять Арми. Он мучает Тимми с момента, как завязал глаза, и просто гладит и таскает его туда-сюда как подопытного. Тимоти готов поспорить, что за всё хорошее заслуживает нечто большее. Вот и спрашивает:              — Я хотя бы кончу сегодня?              — Кончишь, — Арми целует его в волосы и продолжает тянуть до тех пор, пока голые пятки не ощущают под собой холодный пол. — Сперва назови мне число.              Одним вальяжным движением с него стягивают боксеры. Те беспомощно падают на пол, а вместо них к возбуждённому члену Тима прижимается виновник этого состояния. Всё ещё одетый в свои грёбаные джинсы, но, кажется, уже без рубашки.              Нетерпеливыми пальцами Арми до боли сминает оголённые теперь половинки ягодиц, да так и замирает, ожидая ответ.              — Какое число? — в панике бормочет мальчишка.              — Сколько раз я должен дать тебе по заднице за порванную сегодня книгу?              Нервный смешок.              — Ноль.              Показательно громкий выдох.              — Это мой вечер, и я хочу выдрать тебя в прямом смысле слова, прежде чем сделаю это в переносном, — мужчина отстраняется. — Давай посмотрим на номера выдернутых тобой страниц тогда.              Слова Арми превратили Тима в льдину.              Выдрать?              Другие признаки «обморожения»: холодный пот на затылке и высохшие губы.              Руки, прибывающие в анабиозе, не могут двигаться. Но у тебя, Тимми, были и есть ноги. И ты прекрасно помнишь, что твоя любимая история о Вендиго начиналась на 113 странице. Арми же об этом ничего не знает. Вопрос, почему тогда…              — «Посмотрим»? — спрашивает Тим, старающийся унять дрожь в голосе. — Ты притащил их с собой?!              Тимми сквозь усилие отодвигает правую ногу в сторону, будто готовится шагнуть.              Конечно, сделать этого ему не дают.              Арми усиливает хватку на заднице и рывком толкает мальчика на себя.              — Число, мой хороший, — приказ, и поднятый чужим носом подбородок, и знакомая щетина на шее.              Той самой гиперчувствительной шее, о которой сам Тим Арми и рассказал.              Растворяясь в ласке и негодовании, Тимоти хватает наглости сказать:              — Один…              Пальцы на ногах чешутся, под рёбрами — та же ситуация. Ягодицы вообще пребывают в плену царапающих когтей.              В следующее мгновение комнату разрезает звук звонкого шлепка.              — А-а!!              А кожу на левой половинке обжигает.              — Это неплохо, — Арми гладит пострадавшую часть тела Тимоти, животом мальчик различает прикосновение стиснутого ширинкой мужского возбуждения. — Теперь вспомним, во скольких местах ты прятался от меня в библиотеке? Не утруждай себя подсчётами, в каждом ты выдёргивал по странице. И я действительно забрал их с собой.              — Не помню, — врёт с чистой совестью и задержав дыхание — перед новым ударом, если он последует…              — Да, хм, — шелест разворачиваемых страниц. — Тебе повезло, знаешь? Их только шесть.              Ещё шелест.              — Шесть безвозвратно потерянных страниц.              Член Тимми отчего-то обдаёт потоком прохладного воздуха.              Затем что-то лёгкое и острое прикасается к головке его члена, и Тим охает и сразу отступает, и мешает только рука Арми, держащая Тимоти за задницу. По всей видимости (слышимости-и-ощущениям), это страница из книжки двадцатого столетия спускается по его венке куда-то вниз…              — Ч-что ты делаешь?              Когда Тим вздыхает, у него опускается и поднимается живот. Каждый вздох, как и выдох, напоминают ему о большом члене, ноющем в нерасстёгнутых штанах прямо напротив.              — Но я буду честен, — о своём продолжает Хаммер. — Закоулков, в которых ты сидел, было меньше...              Какая-то бумажка, если не та самая, сминается… Пополам? В комок? Оригами?! Тимми бы не удивился. И всё же его ждёт другое.              Тимов член обхватывает лист бумаги.              Арми медленно и заботливо водит кулаком вверх и вниз, ве-е-ерх и вни-и-из…              Снова шлепок. Справа.              — Их было четыре.              Тимми стонет и впивается ногтями в свои мягкие ладони. От этих шлепков у него поджимаются ягодицы и горят, как от ожога. Раскрытый рот упирается Арми в грудь и оставляет рядом с соском влажную дорожку. Губы двигаются в попытке говорить, и тогда на коже Хаммера появляются мокрые узоры:              — Ты соврал…              Это не звучит как обвинение. Не может. Как бы ни хотелось. В тот же миг Тим поднимается на носках, чтобы толкнуться в проклятую руку с проклятой бумажкой.              — Или ты выдернул в одном из укрытий несколько страниц? — полувопрос от Хаммера вместе с массажем разогревшейся кожи на пятой точке. — Так охуенно выглядишь сейчас там… Хочется взять и закончить этот сеанс... Но у нас остался последний пункт. Самый главный.              Арми отстраняется.              Очень знакомо звякает пряжка ремня.              — Для его исполнения придётся встать на колени.              Тимоти облегчённо и счастливо стонет. Он подгибает колени, как будто ничего правильнее в жизни не делал, присаживается, и выжидающе открывает ротик.              — Спасибо, конечно, — Арми его закрывает. — Это потом. Сейчас мы будем вместе переживать каждую из десяти минут, на которые ты хотел запереть меня сегодня в том уёбищном месте.              В ушах зазвенело. Рот непроизвольно стремился открыться.              Просто всякая сила и контроль покинули лицо, плечи, ноги. Тим чуть не упал. Чёрная пелена перед глазами стала белой. Кажется, Тимми видел кровь, бьющуюся под веками. Ему хотелось закричать. И кричать долго, пока не сядет голос, кричать, даже если Арми заткнёт ему рот. В то же время последняя клетка мозга, та самая клетка, которая иногда просит Тимоти быть вдумчивым, как сам Арми, и сохранять спокойствие, позволила ему в следующую секунду сорванно сказать:              — Но мы уже сделали это…              — Нет, мы просто помолчали это время, — мужчина лёгонько разворачивает его, укладывает головой на матрас. — А сейчас будем именно переживать.              С этими словами Хаммер наносит Тиму первый удар ремнём.              Тимоти вытаращивает глаза, словно может одним взглядом снять эту чёртову маску, и кашляет. Он не успел сделать вдох. Боль прострелила ягодицы и напряжение скрутило мышцы на ногах. Тим использовал весь свой вес, чтобы на груди отползти назад. Да, сзади был Арми, но он мог и понять, что Тимми не нравится эта затея.              — Хватит, — шипит мальчик. — Ты напился.              Молчание.              Во время которого Хаммер водит по его вывернутым плечам руками и прегромко дышит.              — Недостаточно напился, — хриплый выдох и едва ощутимые поцелуи в прикрытые кудрями позвонки. — Ведь я всё ещё не хочу делать тебе больно. Но ты даже не ломался, когда хотел сделать больно мне.              — Я не хотел делать тебе больно! И не сделал ничего такого, — говорит ровнее, потому что поцелуи на шее выходят долгими и заботливыми.              — Но ты мог, — любовные прикосновения исчезают, и Хаммер отстраняется. — Если бы оставил меня там и ушёл.              Тимми дёргается.              Хлёсткое прикосновение кожаного ремня к расслабленным мышцам сбивает дыхание.              В этот раз глаза зажмуриваются, и Тим, упёршийся носом в их одеяло, вдыхает аромат секса и кондиционера для белья.              У него, кажется, трясутся сердце с лёгкими. Член, прижатый к животу, прилипает спермой к постели.              — Прости-прости-прости-и-и, — вытягивает Тимми и краснеет — и не от того, что приходится умолять, а от того, что страдает от потери воздуха. — Убери ремень, он нам не нужен…              — Ещё совсем немного, Тимми.              Кажется, Хаммер над ним зависает. Кажется, достаёт что-то из тумбочки. Та скрипит. Со стуком захлопывается. Кажется... На многострадальных ягодицах растекается что-то склизкое и прохладное.              Почти сразу до носа добирается знакомый аромат ментола.              Арми размазывает прохладный гель по воспалённой коже. Особое внимание уделяет местам, где его долбаная плётка оставила красные следы — боль от прикосновений там пробивает сразу. И, как будто играясь с чувствами и ощущениями Тима, мужчина обводит смазанными пальцами сжатое колечко мышц.              Тимоти просительно мычит. Это метание между «очень-очень хочу» и «пошло оно всё к чёрту». Он отводит задницу назад и раздвигает ноги.              Дышать… Тимми переворачивает голову набок. Ткань, которая закрывает ему глаза, приподнимается над левым глазом. Тим улыбается. Повезло! Со стороны он наверняка выглядит как мертвец на одре, шевелящий губами, точно его сейчас стошнит. Тимоти держался. Он сглотнул и попробовал посмотреть на Арми. Увидел только потолок и стол с ноутом. Повезло, что не ослепило: света в комнате почти не было.              На очередное прикосновение ремня к коже, правда, приходится опять зажмуриться. Ненадолго.              Мальчик удивлённо распахивает глаза, когда огненную боль сменяет двойное прикосновение: палец Арми оказывается внутри Тима, и его нервные движения говорят о том, что преподу уже совсем тяжело держаться, чтобы не насадить Тимми на себя, а ещё рука в смазке ласкает забытый член, пульсирующий и лишившийся своей книжно-страничной обёртки.              Ласка прерывается, и Тимоти уже знает, что за ней последует новый удар…              — Посиди-ка здесь, — просит-издевается Хаммер.              И снова куда-то съёбывает.              Ни черта не слышно, куда умотал Арми, но само его исчезновение воспринимается мозгом как сигнал.              «На старт, внимание, марш!».              Тимоти пробует двигать ногами — настолько, насколько их чувствует. А ноги двигаются настолько, насколько получают чёткие нервные импульсы. Поэтому нет ничего удивительного в том, что когда Тимми пытается сползти с кровати и сесть на колени, то теряет равновесие и падает. И никуда бы то ни было, вроде пола, мягкого от сырости, а на прикроватную тумбу, которая впечатывается своим краем Тиму в висок. Хотя бы не острым.              Никаких криков от пытки с ремнём. Сейчас же — да. От неожиданности и потому что грудь не зажата в тисках.              Тимоти не чувствует крови. Он чувствует, как узел где-то сзади давит на макушку, блять! Так что, запрокинув голову, Тим пытается его стянуть: прижавшись вплотную к тумбе, как бы положив на неё этот жирный узел, он съезжает на заднице вниз.              Что не так уж просто, потому что ягодицы прилипают к полу, а не скользят по нему.              — Ну, — Хаммер сам стягивает с него свой галстук и бросает Тиму на грудь. — Мне было забавно наблюдать за тобой.              В руках — джин. Сраный алкоголик. К удивлению мальчика, опустошенный разве что наполовину. Зная любовь Арми пить алкоголь чуть ли не залпом — это странно. Он не стремился напиться?              — Однако моё уважение, — мужчина садится перед глухо дышащим Тимми на корточки и продолжает: — Окажись я в твоей ситуации, вёл бы себя так же упёрто, но по-дебильному.              Глаза слезятся, слипшиеся, и постоянно моргают. Свет от лампы бьёт Арми в спину и создаёт вокруг его коротких волос грёбаный нимб.              — Да ну? Давай поменяемся и проверим.              — Когда-нибудь — обязательно.              Хаммер тянется к лицу мальчишки, обводит пульсирующую на виске точку большим пальцем, проходится прямо по щиплющей на открытом воздухе ранке и засовывает подушечку с кровавым разводом в рот.              — Ты опять поранился, — произносит после того, как тщательно обсасывает кончик пальца со всех сторон.              Зрение к тому моменту возвращается. Над головой Арми больше нет нимба. Лампа, горящая на рабочем столе, оказывается, тусклая и на самом деле не засвечивает обзор. Мужское лицо, которое так близко к Тимми, удивительно ясное. Кожа похожа на сетку из миллионов частичек. Она обтягивает скелет, как одежда. Губы с двигающейся челюстью кажутся отдельным созданием со своими потребностями. Глаза Арми... Такие голубые пристальные, яркие, словно их нарисовали. С другой стороны, мозг предполагает, что это камешки, на которых природа оставила свой неповторимый след. Почему глаза моргают? Зачем это нужно? Тимоти вглядывается в зрачки Хаммера. Он видит в них своё отражение. Он никогда этого не замечал...              Запах своей крови отвлекает его.              Арми ему улыбается, точно услышал мысли Тима и посчитал их для себя забавными.              — Не шевелись, — просит Хаммер и, не дождавшись от мальчика сиюсекундной реакции, припадает губами к пока ещё кровоточащей царапине.              Тимми весь сжимается. Он не вертит головой. Только руки, почти бесчувственные, шевелятся, стремясь к какому-то действию.              Это постепенно Тимоти расслабляется от языка Арми. Вытягивает ноги, стонет. Он так на него злится и ненавидит за всё дерьмо в этот вечер… И он так хочет ему сказать то, о чём забыл сказать, когда они сидели на диване и Арми попробовал его кровь. Он говорит:              — Ты всегда можешь взять нож…              Томасин он обещал то же самое.              — Я не хочу резать тебя, Тимоти.              Арми морщится.              Вау… Как Арми его назвал?! Когда последний раз так было? Охренеть.              — Почему, Арманд?              — Потому что резать нарочно — всё равно, что вместо реального секса дрочить на порно, — Хаммер искривляет губы в усмешке. — И я просил не называть меня так.              — Когда это просил? — улыбается Тим. — На парах твоих, что ли?              — Да, ведь это единственное место, где ты мог услышать моё полное имя в реальной жизни, — Арми протягивает руки и обнимает Тимми прямо под вывернутые назад плечи. — Иначе ты бы о нём долго не узнал. Возможно, никогда.              — А мне нравится твоё имя. Ты у меня так и записан в телефоне: «Арманд». Только ещё лишняя "а" есть в начале. Но так даже лучше. Получается, будто я протягиваю: А-а-а-арманд! — Тим прижимается ртом к уху старшего.              — Ты у меня тоже интересно записан, — Арми на него не смотрит, хлопает себя по карманам, будто бы что-то ищет. — Сколько там осталось ударов, считал?              Тимоти стонет, ноет, сдвигает брови к переносице, вверх. Сжимает губы в полоску и сопит носом.              — Нет-нет-нет-нет, Арми, пожа-алуйста, — Тим смотрит глаза в глаза любовнику и его задетому самолюбию. Теперь-то Арми должен понять всё, что Тимми чувствует. Он умеет. — Я извинился, я сказал, что нам не нужно продолжать. Перестань! — рявкнул он в конце, хотя, если быть расчётливым, этого делать не стоило.              Лучше бы было плакать.              — Обещаю, процесс пойдёт быстрее, — абсолютно злой (сука…) и равнодушный Арманд Хаммер поднимается и тянет мальчика вслед за собой. — Больше я не буду пытаться сделать тебе приятно и давать минутные передышки.              Глаза Тимми округляются. Он упирается ногами в пол, будто в них закрутили шурупы, и мешком повисает на ручищах Арми. Никогда он так ненавидел, что у Хаммера накаченные руки, как сейчас.              — Нет! — Тим рычит и, понимая, что продуктивнее будет не просто пристолбить ноги к полу, но воспользоваться ими, поджимает под себя правую и с размаху вмазывает пяткой Арми по ступне. — Стоп-слово! Стоп-слово!              — У нас тут не БДСМ-сессия, — Тим сам не понимает, как, но Хаммер отрывает его от пола, удерживая поперёк живота на одних своих предплечьях. — Даже будь оно у тебя — не сработало бы.              — Ты сказал, что остановишься, если мне будет очень плохо! Мне очень плохо! — Тим размахивает ногами, попадая по ногам Арми. — Отпусти меня!              — Окей, — и его отпускают.              Заставляют тут же уткнуться носом в стол, за которым обычно работает Хаммер, правда, и снова беззащитно выставить задницу, по которой тут же проходится острый удар.              Второй.              — Ты же понимаешь, что я бью тебя сейчас не из чистого желания отпиздить?              Тимоти успевает закричать только на втором ударе. Задница превратилась в одну открытую рану, и ему кажется, что её должно заливать кровью, но он не чувствует этого. Одна пульсация. Изо рта слюни стекают на стол. Всхлипывания заглушаются глухим, протяжным воем.              Новый размах. От него ноги разъезжаются и горло першит.              Ещё. Теперь-то пряжка ремня разрезает Тимми кожу и выпускает наружу вместе с болью кровь.              Следующий удар Тимоти встретил через «‎пожалуйста».              Внезапно Арми прекращает исполнять свои мечты.              Чёртово орудие пыток приземляется рядом с Тимоти. Его мучитель стоит сзади и не подаёт никаких признаков жизни. Пока царственно не усмехается. Чересчур торжественно, чтобы думать, что это было ненарочно.              Каким-то образом джин снова оказывается в руках этого придурка-препода. Тот шумно хлещет его содержимое, делая по глотку и опуская полупустую бутылку донышком вниз. Тихо.              Тимоти дохлым человеческим грузом лежит на столе и может пошевелиться.              И вот Хаммеровский алкоголь грохается о столешницу с другой стороны от ремня. Тимми хватают за холку: натягивают чёрную длиннорукавку в той точке, где лопатки сходятся друг с другом, и едва-едва отрывают от гладкой деревянной поверхности.              — Я действительно люблю тебя, маленький ты грёбаный кретин, — рычит на ухо Арми.              И разжимает кулак.              Какое-то шевеление… Не разобрать.              Шурх.              Запястья… Свободны…              Несколькими секундами позже входная дверь хлопает, оповещая, что Хаммера здесь больше нет.              Тимоти медленно разлепляет глаза. Он так же медленно, осторожно дышит. Словно то, как громко он будет дышать, сможет сделать из него слишком живого человека. Выпрямляя спину и по-идиотски хлюпая носом, мальчик топает по полу. Сдвигается на пару дюймов назад: раз шажок, два, три… Ноги трясутся, а голова кружится. Под коленями кожа натягивается и мышцы вопят: упадёшь. Упадёшь!              Дело в том, что развести руки оказалось невозможно. Они онемели. По чуть-чуть, когда Тим двигался, у него получилось отодвинуть плечи вперёд. Но это было достаточно поздно, чтобы помочь ему сохранить координацию. Второй раз за день он упал. Не считая полёт в идиотский овраг.              Это произошло быстро.              Когда Тим падает спиной и задницей на пол, он кричит. Кричит со злостью и с реально выступившими слезами на глазах.              Стоя на четвереньках, шипит «сука», стягивает купленную в Лафайетте кофту и ползёт к шкафу. Преодолевая собственное неровное мычание сквозь сомкнутые губы.              Корочка на коленке в очередной раз сдирается. Ладони неприятно ноют от того, что занимаются фигнёй. Тим был с ними согласен. Он вытащил из шкафа, из стопки футболок… Свою футболку. Большую. С изображением группы «Metallica».              Тимми сел на колени, но так, чтобы не касаться задницей ног. Именно в тот момент он с большим сомнением смотрел на трусы и шорты. Думал, насколько же больно в них будет ходить.              Как раз тогда снова хлопает входная дверь. Тим быстро надевает на себя свободную шмотку и бросает враждебный взгляд на стол Арми, на ноутбук. Надо было, блять, в первую очередь расхерачить именно его.              Остаётся жалеть, что почему-то самым важным показалось переодеться. Да и так, чтобы прикрыться.              Тимоти немного подползает к тумбочке, о которую ударился, берёт с неё неработающий светильник, выдёргивает силой из розетки, встаёт на ноги и держит в руке.              Арми не видит его за углом. Так что он ждёт, когда Хаммер появится. Шагов-то Тимми всё равно не услышит.              Зато увидит, как Хаммер остановится у своего компа и будет пялиться на место, где совсем недавно стояли они вдвоём, и расстёгивать в это время пуговицу на джинсах.              Увидит, как препод взъерошит себе волосы и как его скулы раскраснеются, словно обветренные злым осенним морозом.              Заметит, что Арми проигнорирует его присутствие. Снимет штаны и бросит их в сторону дивана, особо не заботясь о том, чтобы попасть на него. Чуть потупит, глядя на неразобранную, но смятую кровать, вздохнёт с трудом и, отбросив верхнее покрывало, заберётся под одеяло.              Тимоти потвёрже перехватит ножку от светильника в кулаке. Сожмёт до ощущения, что вот-вот лопнет пластиковая ножка. Второй рукой, свободной, Тим сорвёт с кровати покрывало. Не получив никакой реакции на своё присутствие, якобы ни хера не было, скинет одеяло почти одним махом. Оно не такое лёгкое, сразу не получится, но всё же поддастся. Тим будет смотреть на Арми сухими глазами и, совершенно не торопясь, проговаривая каждое слово, скажет:              — Я хочу знать, когда тебе будет плохо, Тимми. Я хочу вовремя остановиться. Хочу, чтобы ты сказал, как любишь, нежно или грубо. Я спрошу, как тебе нравится, чтобы я звал тебя. Я скажу, что в этот раз всё будет осознанно. Я осознанно сделаю тебе плохо и не остановлюсь. Видишь ли, Тимми, я обиделся на шутку, которая...              — ...Не была шуткой, но мне нравится так думать, — перебивает Хаммер. — Ведь она всё равно не получилась.              Тимоти бьёт себя по лицу и сгибается. Он пыхтит и перед глазами размывается.              — Это была шутка! Шутка! Шутка! Я так сказал! — вопит мальчик.              — Продолжай говорить себе это и может даже поверишь. Когда-нибудь.              Только Арми произносит последний звук, только его губы возвращаются в прежнее своё положение, как Тим бросает ему в голову лампу. Не попадает. Хаммер успевает выставить руки и отбивает её на манер волейбольного мяча.              Светильник бьётся об стену, с противным звуком на пол приземлился раскрошенный белый плафон.              — Ты врёшь! Врёшь! Это моя шутка, я знаю правду! А ты мне врал, с самого начала врал! И в конце тоже — врал! — Тим на секунду, весь боязно, оборачивается, чтобы открыть шкаф. Он достаёт оттуда рубашку, попавшуюся под руку, и швыряет её в Арми. Почти сразу — одну из его футболок, снова в него. — Что за бред?! — он вываливает кучу сложенной одежды, которую сам гладил. То же он делает с вещами на других полках. Что-то отправляет в Арми. То и дело препод исчезает под слоем собственных тряпок, но возвращается, сбрасывая их с себя то в одну, то в другую сторону. Мальчик бьёт ногой по тумбе и с неё падает его же телефон. — Ты не любишь меня — ты бил меня ни за что!              «Нет, — думает про себя Тимоти. — Даже если я и хотел, чтобы ты меня ударил, то точно не так и не за вот это дерьмо».              Смятые в ком и прицельно брошенные спортивные шорты попадают Тиму в лицо и неровной кучей оседают у голых ступней.              — Подиктуй мне ещё, блять, что я чувствую, и как должен это выражать.              — Я не давал тебе согласия делать это со мной!              — Ты дал его в тот день, когда мы договорились об эссе.              Тимоти до боли сжимает кулаки.              Он молчит.              Он смотрит на Арми, полуголого и большого, вытянувшегося на постели, чутка взъерошенного, абсолютно спокойного. Вот его длинные ноги, вот его голый живот с дорожкой волос, идущей за резинку трусов. Вот его пушистая светлая грудь, тихо вздымающаяся. Вот его непроницаемое для Тима лицо. Лицо, которое ему нравится целовать и обнимать, как каждый уголок его тела.              Тимми думает выйти на улицу, и уже мысленно проигрывает в голове, как выходит за дверь дома, когда он находит, что сказать:              — Это было моей самой большой ошибкой.              — А что ты ожидал, соглашаясь?              Тимоти опускает глаза. Рассматривает свои пальцы на ногах и размазавшиеся кровоподтёки на колене. Но отводить взгляд от хищника опасно. Он снова смотрит, пристально.              — Я ожидал, что нам будет хорошо.              Арми зажмуривается.              — Мне жаль, что пришлось сделать тебе больно.              — Пришлось?! — Тим делает шаг к кровати и обратно. — Тебя никто не заставлял! Этого вообще не нужно было делать! Я просил об этом!              — Мы это уже обсуждали, и я не собираюсь повторяться, — Хаммер распахивает свои голубые глаза и впивается ими прямо в мальчика. — Тем более, что взамен сегодняшнего вечера я в тот же день дал тебе такой же. Помнишь?              — Не такой же, — протестует Тим, голос у него садится. — В мой вечер мы смотрели на звёзды.              — Потому что ты захотел делать именно это.              — Нет! — мальчик каждый раз старается перекричать себя прошлого. Он замирает, глубоко и бешено дышит. — То есть… — Тим обводит губы языком, они сухие. — Я делал, что хочу, но я не устраивал вендетту… Блять! — пинает дверь шкафа и захлопывает её. — Нахрен я вообще говорю?! Ты со мной не говорил!              — Самое обидное, что ты так и не понял, почему мы устроили здесь это всё, — Хаммер кивает в сторону рабочего стола и свернувшегося на нём ремня. — Это была не месть, Тим. Это — предупреждение. Урок. Думай, прежде чем даже пытаться что-то сделать.              — Я — думаю, — шипящим шёпотом говорит Тимми и отходит от Арми.              Мальчишка переступает гору сваленной одежды, похожую на мусор. По простыням проходится нароком, с грустью. Мягко. Глядит на стол, на ноутбук и свои учебники. На место, где лежал сам. На ремень. Стоит, думает что-то сделать с этой гадиной, но ничего не может придумать. Он постоянно сжимает и разжимает кулаки. Оборачивается.              — И ты мне не отец, чтобы чему-то учить. Если так хочется, — Тим копирует ухмылку Хаммера. — Пригласи сюда сына и проведи ему пару воспитательных «уроков». Я посмотрю. Но, кажется, он ещё слишком маленький для такого, да?              — С Эмметом я разберусь, не волнуйся, — Арми садится на кровати, подцепливает сдёрнутое с него одеяло и укрывает колени. — Объясни лучше, какого хуя мы в тысячный раз проходим одну и ту же дорожку под названием «‎границы Тимми были нарушены с разрешения самого Тимми» и спотыкаемся на одном и том же, блять, месте?              — О чём ты?..              — Проехали, — с тяжёлым вздохом мужчина откидывается на спину. — Маленький упёртый кретин, я должен это запомнить.              Тимоти хватает со стола одну из книг и бросает в сторону Хаммера. Она приходится, к сожалению, ближе к краю кровати и высоко. Даже не попадает в Арми.              — Заткнись! Ничего не говори обо мне! Не смей…              На стене остаётся, кажется, коричневая отметина. Краска то ли стёрлась, то ли посыпалась.              — Ты злишься, — Хаммер закидывает руки за голову и смотрит на Тима, разведя губы в полуулыбке. — Я могу что-то сделать сейчас для тебя и твоей соблазнительной задницы?              Арми развалился. Выглядит, как сраный победитель по жизни.              В доме стойкий запах сигарет. Тимоти закусывает язык между зубов — не знает, что сказать, и это доводит его до новой порции слёз.              — Пошёл ты. Пошёл. Ты.              Тим осматривает кухню. Баночки, ложки, немытые тарелки. И с тоской идёт к дивану. Там толкает журнальный столик. Некоторое время назад сам же его отодвинул. Сейчас, как магический оберег, грубо вернул на место. Ещё бы чуть-чуть — и мог разбить. Тимми не остановился рядом, пошёл дальше, к двери. Там были его красные сандалии.              Не замечает момента, когда оказывается в плотном кольце рук. Их хозяин подкрался, не произведя, как всегда, ни грамма лишнего шума.              — Ты никуда не пойдёшь в таком состоянии, — Арми держит поперёк груди крепко, но ру́ки больше вывернуть не пытается. — Тем более, без штанов.              Тим пищит и пытается палец за пальцем отцепить от себя Арми. Он уже и говорить не может. Он так устал, что весь его мир сузился до рук препода с розоватыми пластинками ногтей и… К удручающему сожалению, до собственной задницы. Тимми боялся прислониться к Арми, что уж говорить про…              — Я из-за тебя не могу их надеть, — разочарованно выдыхает мальчик.              Один палец Хаммера Тимоти обхватывает кулаком.              Чувствует подбородок препода на плече и разбегающееся по шее дыхание.              — Прости меня за эту боль, Тимми, — объятия усиливаются, почти впечатывают мальчика в мускулистую грудь. — Нужно приложить к ягодицам что-то прохладное и станет легче.              Легче. Легче... Лег-че...              Протяни ладонь — не дотянешься. Тимоти смотрел перед собой, пока его стискивали руки. Он смотрел на истерзанную временем и жестоким обращением дверь. В неё его когда-то затолкали, а потом он остался здесь жить. Одни и те же руки заставили его войти сюда и сейчас не давали уйти. Он чувствовал и самый знакомый на свете запах, и почти даже вкус. Вкус кожи Арми.              Его Тим попробовал на языке в их первый день знакомства. Взял тогда Хаммера за руку, собрал его пот. Пошатнулся. Ушёл в ванную. За стенкой засунул пальцы в рот и попробовал — какой Арми на вкус.              Вот такой. Горячий. Прижимается сзади и всё-таки давит Тимоти на больное место.              Он сказала «‎Тимми».              Мальчик перестал сжимать палец Арми. Хотел дотянуться до ручки двери, но рано понял, что не получится, и не стал пытаться. Ноги замёрзли. С ним никогда такого не было, пока он тут жил. Кажется, его бил озноб или что-то такое. Тимми вытер глаза и снова заплакал. В особенности потому, что Арми был так близко, когда Тим так этого не хотел.              Арми говорил «‎прости», говорил «‎мне жаль», и он же говорил «‎пришлось». Тим надавил на глазные яблоки под веками.              Он не жалел о боли. Ему было больно, ему много раз было больно, и с Арми было, но боль, что была сегодня, ни на что, что знает Тимми, не похожа. Он не выбирал получить эту боль. Эта боль говорила тоном Арманда Хаммера: «‎Не играй со мной, не играй со мной, не играй со мной».              — Пошли, — руки мужчины заботливо гладят живот мальчика и тянут его назад. — Ты прикалел вдобавок.              Тимоти протестно мычит и мотает головой. Ему приходится переставлять ноги, чтобы не упасть.              — Я не хочу, — отвечает и очень яростно чешет себе лоб.              — Понимаю тебя, — Арми отлипает, наконец, от пострадавшей задницы и становится к Тиму лицом к лицу. — И я тоже не хотел бы.              Его тянут за шею вверх, держат под подбородок и заставляют смотреть в глаза.              — Но я также определённо точно не отпущу тебя никуда. Поэтому давай избавим тебя от жгучей боли в булках и посмотрим, чем можем заняться до конца вечера.