Воробьиная ночь

Это же время, тот же день

Продолжение

      — С чего ты такой добрый стал? — бесконечное молчание спустя звучит самый долбоебический вопрос в мире.              От мелкого, конечно же.              После того, как попытка сжечь препода взглядом провалилась, а пыхтеть себе под нос и притворяться обиженным енотом мальчишке надоело, тот сжал челюсти, изобразил между бровей фирменную «злую» складку, поискал что-то на физиономии Арми и вот… Выдал.              — Я и не был злым, Тимми.              Хаммер, не обращая внимания на сопротивления ребёнка, теснит его в сторону… Ну, вообще-то холодильника. Он уверен — достаточно прижать выглядывающие из-под футболки ярко-красные округлости к прохладной поверхности, и Тим поймёт все прелести его предложения.              — Ты меня кретином назвал!              Тимоти решает попробовать себя в качестве Хаммеровского стоп-крана, хотя и поясница его под напором Арми гнётся, и ноги раздражающе заплетаются, и вообще начинается беда с равновесием.              Осознав, видимо, преимущество свободных рук, Тимми упирается ими преподу в грудь. Вернее, одной рукой. Локтём. Как будто боится дотронуться.              — Это было ласковое обзывательство, —- преграда оказывается слишком хлипкой, чтобы остановить Арми на проложенном маршруте. — Я думал, у тебя будут претензии к эпитетам предшествующим, а не к самому «‎кретину».              Так и выходит, что Тим резко и много топает назад.              Он падает.              И соображает, что ни за какой предмет одежды на Арми, кроме трусов, не схватиться. Поэтому двумя руками обхватывает Хаммера за шею и прячет ледяной лоб с сопящим носом где-то там.              — Ты — кретин. Большой кретин, — бурчит мелкий.              И вынужденно (а может и нарочно) ластится.              Арми опускает ладони на худенькие бёдра, с наслаждением фиксируя упругие мышцы.              — Даже больше, чем ты думаешь, — улыбается, пока говорит и ощупывает ручку холодильника, к которому они подошли вплотную.              Всё происходит за пару секунд.              Хаммер вместе с мальчишкой делает шаг назад. Распахивает дверцу. Подхватывает Тима за ноги и с садистским наслаждением усаживает его на выступающую полку…              Перед тем, как закричать, Тим бьёт его ногами и пытается сразу оттолкнуть, ударить и расплакаться у Арми на шее.              — А-а-а-а-а!!              Он со всей дури цепляется Хаммеру в волосы и царапает кожу у самых корней, заставляя взрослого мужчину с ума сходить от этой близости.              Затихает так же внезапно, как закричал. Расслабляется. Открывает рот, мажет слюной Арми по шее, издаёт какие-то звуки, похожие на слова.              Из груди вырывается рычание. Удовлетворëнное близостью Тима и неудовлетворëнное тем, что ему слишком быстро стало хорошо.              Хаммер тоже сгибается — так, чтобы уткнуться лбом в лоб Тимми.              Усмехается болезненному зелёному прищуру. Оставляет аккуратный поцелуй на кончике носа Тима и перескакивает на скулы.              Маленький засранец не реагирует.              Но и особо не сопротивляется.              Арми готов предположить, что с тем, как вцепившиеся в волосы коготки тихонько шевелятся, внутри мелкого зажигается нечто, похожее на пожар.              Мужчина смыкает зубы на подбородке Тимоти и решительно накрывает его губы своими.              Безответно.              Арми втягивает каждую из губ в себя по отдельности. Сначала шершавую верхнюю, затем обкусанную нижнюю.              Языком пытается пролезть в любимый рот. На пути восстаёт зубной забор.              Мелкий пиздец, который никогда и ничего не делает по-нормальному.              Хаммер привычным движением сжимает шею Тимми, безошибочно нащупывая сонную артерию, и большим пальцем пытается приоткрыть нижнюю челюсть.              Тонкие ресницы мальчика, светлые на кончиках, забавно подрагивают. На переносице появляются тонкие морщинки. Сопротивляется. Желваки бегают по щекам Тима, зубы по-прежнему не размыкаются.              Из мелкого вырывается стон, прикрываемый нескладным мычанием. Подпрыгивает кадык и скользит по ладони Арми вверх и вниз.              Худые руки неуверенно трогают его затылок, и следом рот Тимми пошло и доступно раскрывается. Пальцы же мальчишки вонзают в него ногти.              И Арми этим ртом пользуется. Сгребает его вредного хозяина в охапку. Присасывается, как умирающий припал бы к источнику жизни. Получает, как обычно, единственно правильный ответ на все свои действия.              Он отрывается от Тима, когда нащупывает вместо кожи на нижней части спины мелкого засранца сплошное скопище мурашек, и набирает в грудь кислород, вдруг куда-то исчезнувший (хотя до того момента Арми был уверен, что обладает потрясающей способностью дышать носом и во время поцелуев вообще-то не задыхается).              В чёрных зрачках напротив мужчина находит себя и всё, что доступно видеть Тимми за его фигурой. Люстра на потолке, едва заметный уголок двери, ведущей на улицу, и что-то там ещё, неважное.              — Ты как сейчас?              Сведëнный от напряжения разум не находит вопроса лучше.              — Я... — сглатывает Тимми, странно и учащённо дышит, прикрывает глазки. — Так холодно...              От рук, которые только-только были неживыми, передалась вибрация, похожая на конвульсии утопающего. Тимми прижался к Арми и попытался (совсем неуклюже) вылезти из морозящей всё его существо камеры.               — Посмотрим, — Арми подхватывает мальчика под бёдра, удерживая того от контакта с полом. — Что с этим можно сделать.              Они, наконец, вылезают из неумолимо остывающего прибора. Арми локтём толкает дверцу на присосках, и внутренности скручивает от приятного предвкушения.              Он укладывает Тима на кровать. Гиперосторожно. Сперва опуская на лопатки и позволяя мальчику самому уложить таз и ноги так, чтобы не было больно.              — Грейся, — цепляет одеяло со своей половины кровати и укрывает мальчика, укутывая его таким образом в подобие кокона.              Тим крепко жмурится. Сразу переворачивается набок. Громко дышит через рот. Голову вжимает в плечи и обнимает себя руками.              Арми чувствует прилив раздражения при виде этого цирка.              Заводит его, выбешивает, получает за своё поведение, блять, опять заводит…              — Тебе нужно выпить горячего, — говорит сухо, присев, впрочем, перед мальчишкой на корточки. — Что будешь?              — Я не смогу пить, — бормочет Тимми. — Для этого нужно сидеть.              На последнем слове его губы с укором поджимаются, а глаза Хаммера едва не взмываются к потолку.              — Уверен, у тебя получится пить, если приподнимешься на локтях, — говорит Арми. — Но если всё-таки нет, то я знаю много способов напоить лежачего человека, даже вредного, — он гремит ящиками на кухне. — Можешь спросить у Эммета, хотя он вряд ли что-то помнит.              Тимоти молчит.              — Так чем ты будешь греться?              — Чаем. Если он есть.              — Есть, — Арми выуживает что-то из ящика, закрывает его и достаёт картонную коробочку из подвесного шкафа. — Всегда стоит рядом с кофе.              — Я никогда его не пью, вот и не помню.              — Я знаю, — дверца шумно хлопает. — С сахаром чай?              — Без.              Через пару минут Арми возвращается к кровати с дымящейся кружкой и тонким, вытянутым предметом в руках.              — Если ты по-прежнему никак не можешь подняться на локтях, то придётся подождать, пока чай остынет, — Арми хрустит обёрткой, представляя на свет божий пластиковую трубочку с гармошкой у горлышка. — Знаешь, чтобы воспользоваться вот этой штукой и обойтись без травм.              — Окей, — мычит Тим с дрожью в голосе и продолжает лежать с закрытыми глазами, совершенно не двигаясь.              Хаммер же свои всë-таки закатывает.              Желание разъебать что-нибудь об пол растёт внутри в геометрической прогрессии.              Он вручает Оскар королеве драмы и продолжает играть свою роль в дебильном спектакле.              Громко вздыхает, бочком садится на кровать и ставит кружку на тумбу. Укладывается рядом с Тимми, притягивая его вместе с одеялом к себе.              — Пока буду вместо чая, — говорит, прижимая к себе хрупкое тельце.              Дыхание Тима становится недовольнее, чем было. То есть теперь он дышит часто, прерывисто, сопя носом, который неплохо подыгрывал его слезам.              — Это тебе не поможет, — шипит мальчик.              Да что ты говоришь, твою мать?              — В чём? — шёпот в ответ.              — В том, чтобы я перестал на тебя злиться.              Тимоти вытягивает из-под одеяла трясущийся кулачок и бьёт Арми по груди.              Хаммер перехватывает руку и не даёт убрать её от себя.              — Так себе угроза, — он гладит запястье Тима по выступающей косточке. — Ты такой... Волнующий, когда злишься.              Тимми рычит, вперяясь в Арми во все глаза.              — Хватит!              Мальчишка пытается вырвать руку. А когда не получается, то, облизнув губы, достаёт вторую и ею закрывает Хаммеру глаза.              — Что-о? — тянет Арми.              Играет. Еле сдерживается, чтобы не выкрутить угловатый локоть вместе с плечом ко всем херам.              — Подмазываться, — слышится тяжёлое дыхание.              Арми улыбается.              — Я и не подмазываюсь, — он несколько раз открывает и закрывает глаза, щекоча ладонь Тимоти ресницам. — Ну, может, немножко.              Тимми убирает пальцы, исполнявшие для Арми эффект тёмной шторки.              Та самая морщинка между бровей, по которой Хаммер одинаково сильно хочет пройтись поцелуем и битой.              Губы мальчика превращаются в полоску. Холодные, но смешные глаза.              Теперь мелкий берётся колотить Арми. В этот раз по плечу. И не только руки пошли в ход. Тимоти стал брыкаться ногами, которые были плохо подвижны под слоем одеяла.              — Наглый… Идиот, — запыхиваясь, Тим старается сделать Арми как можно больнее. — Проваливай!              — Подожди, — Хаммер пытается увернуться от ударов или смягчить их, прижимая Тимовы острые локти и коленки к себе. — Что я такого сказал?              Он выдёргивает из-под их голов подушку и ставит её перед собой, как щит.              Он всё ещё пытается играть.              Быть хорошим.              — Что ты классный в любом состоянии? — как бы уточняет Арми. — Это же комплимент.              — Нет! — Тим рычит, бьётся, пищит. — Не комплимент, дурень! Я злюсь, потому что ты меня бесишь, — мальчик усиленно пытается вырвать у Арми подушку. — А когда ты меня бесишь… Ты… Мне хреново! У меня всё болит!              — Если болит — ляг и расслабься, — раздражённый выдох. Хаммер идёт на попятную и сам отдаёт Тиму то, что он так старался у Арми вырвать. — И расскажи мне, что для тебя комплимент, если мой ты таковым не считаешь.              Тимоти забирает подушку с торчащими сквозь наволочку перьями и до одури прижимает её к себе.              — Я не хочу тебе ничего рассказывать.              Арми произносит что-то, похожее на долгое «‎пф-ф-ф-ф».              — Просто тебе нечего сказать. И тебе понравился мой комплимент, но ты вредничаешь.              — Нет! — кричит мелкий на весь дом. — Пусти меня, — Тим трепыхается, потому что не может вывернуться из одеяла, застрявшего под весом Арми. Тогда мальчик суёт подушку преподу в лицо, будто был бы рад его таким способом задушить. — Мне не нравится, что ты говоришь! Я уже сказал!              Каждый протест звучит как последние слова перед смертью.              Вопрос только: чьей?              В голове как будто щëлкает выключателем, и вот Арми уже отбрасывает подушку куда-то за спину и больше не сдерживается.              Он ловит стройное извивающееся тело. За шею. И в один миг припечатывает его в матрас.              — Тихо, — умудряется прошипеть почти ласково.              Хаммер рассчитывает хватку так, чтобы Тим дышал, но каждый его вдох и каждый выдох были длиннее в несколько раз. От этого кислород, поступающий в лёгкие, будет сразу расходиться по организму, не успевая собраться в центре грудины, чтобы создать эффект «вдоха полной грудью». Тело ощутит его дефицит и мгновенно направит все силы и внимание на одно — выжить. Оттого и руками уже не помашешь, чтобы не сжечь недостающий в крови элемент раньше времени.              Гипоксия.              Прекрасное и действенное успокоительное.              — Подумай над своим поведением, пока отдыхаешь.              У Тима раздуваются ноздри, беспорядочно шевелятся брови, глаза темнеют и прикрываются. Он старается не издавать ни звука, но видно, что горящая от ударов задница саднит — и мальчишкины вдохи и выдохи получаются слишком резкими.              — Умница, — Арми осматривает тело под собой с головы до ног. — Нравится подвергать свою задницу опасности?              — Нет, — слабо отвечает Тим.              — Тогда зачем делаешь это?!              Рука на шее сжимается так, что из горла мальчика вырывается хрип. Тот самый хрип, который издают люди, внезапно обнаружившие, что не могут дышать.              Успокойся, Арми.              — Я хочу быть нежным, понимаешь? Ты можешь вить из меня верёвки своими грёбаными «‎хочу». Мне нравится делать тебе хорошо. Но вместо этого ты предпочитаешь вывозить всё на ссоры, заводить меня в тупик и... — Господикакаяподегопальцамимягкаяихрупкаяшея… — Бесить!              Наивные, ничего не понимающие глаза Тимоти распахиваются и наполняются влажным блеском.              Руки мальчика приходят в какое-никакое движение. Левая пытается безрезультатно схватить Арми за плечо, шею или подбородок, тогда как правая пробует сдержать настойчивую Хаммеровскую руку. Ногти Тима вдавливаются мужчине в кожу на линии вен, и Арми видит эту картинку отчётливее, чем что бы то ни было ещё.              Какие звуки издавал бы мальчишка за несколько мгновений до смерти? Закатились бы у него глаза? Куда бы он спрятал свой длинный бордовый язык, причиняющий ему столько проблем?              Это было бы красиво.              Арми сглатывает скопившиеся во рту слюни, а вместе с ними и желание сжать пальцы как можно сильнее.              Кровь мальчишки бешено бьётся под его вспотевшей ладонью, и в таком состоянии вся воинственность Тимоти куда-то пропадает. Остаются только детскость, потерянность, слабость. Кратковременная беззащитность.              Арми отлично чувствует, как его вставший член трётся о ткань трусов, и ничего вокруг не видит, кроме ускользающего из глубоких зелёных глаз сознания, ничего не слышит, кроме бесполезных хрипов из трахеи.              Конечности Тимми опадают.              Арми вновь нажимает на его шею… Прекрасно понимает, какие глубокие синие отметины оставляет на бледной коже. Стискивает свободной рукой простыню у кучерявой головы, последний раз смотрит на прекраснейшее из видений под собой…              И отрывает пальцы от Тима.              — Дыши, — разрешает Хаммер и с холодной расчётливостью отходит подальше от кровати.              Нет, он не боится.              Он смотрит.              Смотрит, как Тимоти дышит.              Так бойко дышит, словно музыка долбит из колонок. Он кашляет, хрипит, хнычет. Прижимает к себе безвольные руки и смотрит на Арми поразительно запуганными глазами. Молчит. Словно ждёт, когда Хаммер решит за них, что будет дальше.              И тот делает шаг назад. Вернувшись к кровати, тянется за кружкой чая с торчащей пёстрой соломинкой.              — Остыл уже, пей, — пихает чашку Тимми прямо под нос.              Забытая соломинка тычется Тиму в скулу, немного задевает правый глаз, после чего мелкий часто-часто моргает. Он немного подтягивается на локтях (смотрите-ка, получилось!), стараясь уберечь задницу от матраса. Мелкий шипит, снова кашляет — себе в плечо, отворачиваясь, — и берёт в нетвёрдую ладонь кружку.              Без подушки опереться не на что, кроме жёсткой спинки их постели. Тимми по ней едва-едва съезжает, когда ловит губами трубочку и робко пьёт из неё. Почти сразу он замечает, что у Арми стоит, и тут же сводит вместе собственные ноги, пытаясь спрятать выпуклость, такую заметную без одеяла.              Арми Тимов взгляд перехватывает.              Кружку с недопитым чаем он вытаскивает из подрагивающих рук. Делает шумный глоток, напрочь игнорируя трубочку.              — Прикоснись к себе, — звучит как приказ.              У Тимоти волнующе поднимается грудь. Он сжимает простыни. Долго глядит на Арми, упрямо, будто хочет вымолвить «нет», но… Не делает этого.              Вместо «нет» он полностью ложится на кровать и с оханьем (непонятного происхождения) опускает ладонь вниз. Глазами стыдливо следует туда же. Похоже, чтобы что-то скрыть от Арми.              Тимми растерянно обхватывает свой член пальцами.              Арми наблюдает за процессом, как хищник, и выжидает.              Длинная футболка закрывает обзор. Хаммер подаётся вперёд, чтобы задрать клочок одежды выше пупка. Выходит грубо и небрежно. Чай по-прежнему в руке, и, кажется, нагревается сам по себе.              Мужчина хватает Тима за подбородок и тянет вверх.              — Смотри на меня.              Тимми наблюдает за ним с каким-то невыразимым страданием на лице. Губы его трясутся, он останавливается. Заговаривая, звучит крайне тихо:              — Может… Я тебе…              Арми накрывает ладошку Тимоти своей и крепко сжимает его возбуждение.              — Сперва разберёмся с твоим стояком, — Хаммер выцепливает взглядом показавшуюся и вновь исчезнувшую в их двухслойном кулаке головку. — Я хочу услышать твои стоны, так что придётся постараться.              Тим ноет на всю комнату.              Словно ему без анестезии вскрывают живот. Он мотает головой из стороны в сторону и странно всхлипывает. Их общий кулак снова движется вверх и вниз, вверх-и-вниз, вверх…              — Я-я не могу!              Тимми весь дёргается и зажмуривается. Его член надрывается от пульсации и первые капли предэякулята облепляют их пальцы. Рука мальчонки оглаживает шею, наливающуюся фиолетовым, проверяя, в сохранности ли она…              А может, ради удовольствия?              — Можешь, — переубеждает Арми.              Он наконец откладывает кружку. Ставит её на пол, так как дотянуться до тумбы сейчас не смог бы.              Заставляет Тима согнуть ноги в коленях и развести их в стороны. Сходит с ума от понимания, что таким открытым мальчишка перед ним ещё не был.              Арми накрывает его яйца свободной от дрочки ладонью, сдавливает их, проводит дорожку к заветной дырке.              Дальше не идёт. Перекладывает руку на внутреннюю поверхность бедра. Держит жёстко, чтобы Тимми не подумал опять свести конечности вместе, и голодно следит за мелким любовником, за каждым изменением на его лице. Медленно прижимает их двойную хватку к основанию члена.              Арми наклоняется к оголённой, истекающей прозрачно-белёсыми каплями головке, опаляет её своим дыханием и жадно облизывает.              Вырывает из мелкого, наконец, это.              Гортанный стон. Длинный. Смешанный с тем самым чувством, проступившим у мелкого на лице: со страданием. Он двигает ногами. Не чтобы освободиться. Рефлекс.              Пальцы, схватившие бледное бедро, предупреждающе надаваливают на хрупкие кости и мышцы.              С каждым разом, как препод заглатывает член мальчишки, страстно облизывает его, подкусывает кожицу на головке, залезает языком во впадинку уретры, у Тимоти всё сильнее путается речь, а глаза наполняются слезами.              Стоны стали пробивать его грудь подобно выстрелам.              — А-арр-ми, я... Пжлста-а...              — Что? — он прерывается. — Что ты хочешь сказать мне, Тим?              Скулёж.              — Я с-щас кончу, — вместо «я хочу кончить, но ни за что в этом не признаюсь».              — Сделай же это, — бархатным шёпотом.              Теперь Арми целиком нависает над ним. Заглядывает в глаза, выискивая тёмно-зелёную радужку среди расширенных зрачков (ту самую, что удержала его в реальности и вовремя не дала подчиниться инстинктам).              — Или нужна помощь? — спрашивает Хаммер, укладывая руку на вырисовывающийся след от собственной ладони.              — Да… Так…              Мгновения спустя мышцы Тимми в нижней части тела сокращаются, будто ему в пятую точку ввели длинную иглу, и первые капли спермы брызгают на живот мальчика, и он прикасается к себе, крепко и грубо, делает одно только движение вверх — и закатывает глаза. Он облегчённо стонет, поворачивает голову вправо, чтобы стереть таким образом горячие и колючие капли пота с кожи.              Живот оказывается полностью заляпан семенем.              Тимми совсем незаметно дышит и изучает Арми из-под ресниц. Изучает так, будто желает съесть.              Мелкий перекладывает грязную руку, которой удовлетворял себя, на спрятанный в трусах член Арми. Пытается вроде как обхватить горячий ствол.              На этом — всё. Ступор.              Останавливается.              И тут же Тим отталкивается от кровати (визжит при этом, конечно) и кусает мужчину за шею. И обхватывает его руками, валит на себя, не даёт никуда деться, как хищник жертве.              Арми сгребает мальчишку в охапку. Подставляет шею для злых укусов, утыкается носом в мягкие кудри, трётся щетиной о нежный лоб.              Они перемазываются в Тимовой сперме, становятся липкими.              Собственный стояк требует немедленного освобождения, и пульсирует, зажатый между их телами.              В висках стучит кровь. Арми кажется, что если он закроет глаза, то отключится на хер. Придавит Тимми, истерично вгрызающегося в его горло и, судя по движениям пальцев в волосах Хаммера, пытающегося выдернуть их из него.              Арми игнорирует всё. Почти всё на этом грёбаном свете, кроме одичавшего зверёныша, бьющегося сейчас прямо в его руках.              Бьющегося не так.              Арми не знает, как это объяснить. С мелким просто что-то не так.              Их ноги переплетаются в безумный узел.              Хаммер собирает чёрные кучеряхи в кулак и через силу и сопротивление мальчика отправляет его на подушку.              Лежать.              Тут же убирает руку от головы, не желая больше причинять лишнюю боль. Мягко вдавливает плечо Тима в матрас.              — Эй, — они оба с трудом дышат, пока рассматривают друг друга. — Тихо, чш-ш-ш, дыши, — Арми успокаивающе его гладит. — Что с тобой?              Второй гениальный вопрос за вечер.              Тимоти неугомонно двигает челюстью, будто что-то пережёвывает.              — Что со мной? — повторяет он за Арми. Голос дрожит. — Веселюсь. Как и ты.              Хаммеру кажется, что он деревенеет от этих слов.              — Получается?              Тимоти ухмыляется. Он шлёпает Арми по шее и смотрит за его спину.              — Я кончил без рук. Почти без рук, — слова выходят бесстрастными. — Получается, значит.              — Веселишься от удушений, значит? — Хаммер наклоняется ближе к такому красивому лицу.              — Веселюсь с тех пор, как ты схватил меня за горло в своей машине.              — А, может, ещё раньше? — тихо. — Когда впустил меня в дом и разыграл припадок?              — Я его не разыгрывал.              — Я, блять, не это спрашивал!              Арми сбегает с кровати. Дальше от маленького уёбка. Слишком велико желание забросить в его чёрные лохмы кирпич. Или бутылку. Или… Сука.              Арми спешит закрыть глаза, надеясь угомонить разыгравшиеся барабаны внутри. (Это было всё равно, что сделать то же самое, стоя посреди проезжей части, и пытаться не попасть под машину).              Бессилие. Грёбаное бессилие вместе с бешенством.              Хаммер находит миллион лет назад брошенную на столе пачку сигарет и закуривает. Долгая затяжка. Очень.              Грёбаный-грёбаный мир.              Тем временем Тимоти лежит пластом и не издаёт ни звука.              Спустя минуту в нём просыпается инициатива что-то сделать. Например, поднять с пола подушку, откинутую Арми. Снять футболку и вытереть ею заляпанный пресс. Кинуть её, уже бесполезную, на пол, не заботясь о том, куда бросает. Накрыться одеялом. Обнять свою спасённую подушку. И с прямым взором витринной бездушной куклы упереться в задумчивого Арми своими зелёными окулусами.              Тот на мелкого соседа не обращает никакого внимания.              Его отпускает.              По мере того, как никотин проникает в кровь, слабеет боль в голове. Исчезает давление на переносицу, из которой, казалось, вот-вот ручьём хлынет кровь.              Арми сжимает кулаки, чтобы увидеть, как вздувшиеся на них вены исчезают прямо на глазах.              Это хорошо.              Как воздух после грозы или пение утренней птицы. Это как свет после падения во тьму.              Хаммер чувствует жажду и думает, что готов присосаться к крану с холодной водой.              Он делает последнюю затяжку, после чего выбрасывает сигарету в приоткрытое окно.              — Спокойной ночи, Тимоти, — говорит, прежде чем закрыть створку, и плетётся к кухонному уголку.              Замирает перед открытым краном. Убегающая в канализацию струя вызывает священный ужас. Арми смотрит. Он ждёт, что каждую следующую секунду из смесителя пойдёт кровь. Густая и тёплая, как та, что дал ему сегодня попробовать Тим.              Хаммер прикрывает глаза, не желая видеть великолепнейший из кошмаров, которым его обязательно наградит дурное воображение.              Он суёт голову под поток воды и позволяет себе забыться.              

***

Утро следующего дня

21 сентября, суббота

             Барная стойка жгла ему лоб. Он не знал, от выпитого ли это или от резкой встречи с твёрдой поверхностью. Может, дело было в том, что за последние сутки у него не стало дома, потерялась работа и развилась паранойя. Из-за неё-то, возможно, голова и болела.              Скорее всего.              Мэтт поднял голову. Его рука по-прежнему сжимала стакан с виски, как это было до того, как он уснул.              Осмотревшись по сторонам, он обнаружил: наступило утро.              Быстро пощупал себя по карманам — всё на месте.              Только адски печёт черепную коробку.              На нём чёрная кожаная куртка, новая. Она не такой друг, как старая куртёнка, но телефон в ней был, где нужно, и Мэтт посчитал, что кожанка прошла проверку на преданность, чего не получалось у многих, кого он называл когда-то друзьями.              Смартфон, как инопланетный предмет, грелся в его руке. Горел экран. Мэтт и не мог подумать, что будет когда-то сверлить глазами мини-телевизор перед собой, когда его большой аналог имелся дома, и он показывал вещи интереснее, чем кино. Ещё он думал, что его разрывает от печали.              Смотря в идиотский экран мобильника, он с горечью жалел о том, что теперь жизнь могла уместиться в маленькой коробке, и что эта коробка для него не подходит. Он был гораздо больше, чем буквы, папки и приложения, контакты… Хотя, может быть, из контактов состоял бы, например, список его грехов, озвученных ангелом перед вратами Рая.              На один из контактов Мэтт тыкает, будто не чувствует пальцев. Прислоняет трубку к уху и поглощает слухом гудки.              Он ковыряет перед собой щепку, выскочившую из столешницы. Неказистая, глупая, она не гнулась ни в одну из сторон, и Мэтт с холодным равнодушием пытался вогнать её обратно. Правда старался.              Внезапно гудки прекратились…              — Обрадуй и скажи, что в пьяном бреду ткнул пальцем не в того абонента, Мэтт, — прорывается в сознание ровный, без намëка на интонации, голос Бена Барнса.              Тот в это время сидит на пёстром коврике с огромной Молнией Маккуин по центру. Вокруг — детали детской железной дороги, которую пытается собрать её четырёхлетний хозяин.              Последний со смехом падает перед уже собранным нечто на колени и пытается приделать пластиковую фиговинку к оборванному концу.              — Сюда?              — Уже пробовали, не то, — бережно отвечает Бен, и Эммет разочарованно отбрасывает находку за спину.              — Это ты с маленьким играешься? — не ожидая сам от себя, спрашивает пьяный Мэтт.              Сон не выгнал изнутри беспокойство, которое не смог стереть и алкоголь.              Он был в городе Хума, округ Терребонн. Ещё Луизиана. В дряхлом голубом баре, похожем на сарай. Название: «5 часов Где-то»…              Посетитель местечка вгоняет щепку внутрь стойки, радуется этому, тихо, словно обрёл спокойствие и боялся его спугнуть.              — Да, — короткий взгляд на крестника и такой же короткий ответ. — Ты что-то хотел?              Эм как раз поднимает с пола очередную детальку и одновременно с дядей решает громко спросить:              — Может, эта?              Мэтт по-настоящему улыбается.              — Я... Хочу сказать, что мне надо залечь на дно.              Он нарочно говорит так, не замечая, как добивается расспросов. Как если бы говорил с мамой и ждал поддержки. Только в отражении стакана он видит себя, а вокруг — никого, кроме сонного бармена. В телефоне звучит далёкий отстранённый голос, за окном стучит ветер, в душе промозгло.              После этих слов Бен едва ощутимо напрягается. Нижняя губа у него нервно приподнимается и опускается.              — Сходи узнай у мамы, не брала ли она коробку, Эм.              Мальчик непонимающе хмурит светлые бровки.              — Но мама ведь...              — Эм, — поднятая ладонь вверх призывает к молчанию. — Сходи. Вдруг что-то знает.              Младший Хаммер (губа не поворачивается назвать его Барнсом после этого) отпинывает игрушку под ногой в сторону крëстного и с озлобленной мордахой топает на выход из детской.              — Почему тебе нужно залечь на дно, Мэтт? — переспрашивает Бен, когда дверь за разгневанным малышом захлопывается.              — Со мной тут… Приключилась…              — Вдох-выдох, Мэтт, — Бен поднимается на ноги и отчётливо усмехается. — С тобой постоянно что-то приключается.              — Меня упекут в тюрьму.              — Надо же, — пауза, в течение которой Барнс успевает выйти на балкон и вытащить из оставленной на столике пачки сигарету. — За что?              — Неправильный вопрос. Я, честно, и сам не догадываюсь. Лучше спроси: из-за кого.              Вот, оно случилось. Стоило чуть-чуть разговориться, как Мэтт почувствовал, что серьёзная беседа может нырнуть в русло дружеских жалоб, которые были ему сейчас так нужны, а не этот бар и брендированный виски.              — Ну, — Бен вытаскивает изо рта сигарету и совсем мимолётно закатывает глаза к на удивление мрачному утреннему небу. — Раз ты говоришь это мне, значит, вариантов не так уж и много.              — Твой. Грёбаный. Хаммер, — шипит Мэтт и икает. — Конченый урод, собирается меня засадить, мать его. Тимоти всё рассказал! Он вертит этим ушлёпком, вертит, как игрушкой, сука!              Кулак прикладывается о барную стойку, и спящий до того парень-бармен оценивающе поглядывает на него. Рассчитывает урон будущих проблем.              Бен вытягивает губы трубочкой. Удивляется. Устремляет взгляд на полосу леса, которой подводится линия горизонта. Делает быструю затяжку и говорит почти наобум:              — Но тогда ведь, получается, что посадить тебя хочет не Хаммер, а твой мелкий сынишка его руками. Зачем ему это?              — Да потому что он не хочет, чтобы я его забирал домой!… — еле сдерживается, как бы не добавить «болван». — И Хаммер этот — полный сумасшедший. Не собирается отпускать малолетку к родителям! У него вообще все дома?              — Тимоти есть, за что посадить тебя в тюрьму, Мэтт? — спускать с этого крючка своего собеседника Барнс пока что не собирается. — Может, поэтому и не хочет? Может, потому и попросил Арми... — очередное закатывание глаз. — ...Защитить его?              — Я наркодилер, а не преступник, ясно? — вздыхает. — Этот мужик его не защищает, дебил, а использует, тебе-то уже пора понять!              — Это так, ты прав, — вкрадчиво. — Но ты только что сказал, что и Тимоти его зачем-то использует. Пытаюсь понять, что у них там происходит вообще.              Бен выглядывает с балкона в детскую, проверяя, не вернулся ли Эммет. С этого станется в мельчайших подробностях пересказать потом диалог отцу.              Мэтт, услышав, как скрипнула дверь в бар, заговорил тише, словно в действительности считал себя преступником. Соблюдать приличия было не по его части. Как доказательство он отщипнул измученную щепочку, не входившую в плоскость барной стойки.              — Послушай… Пацан использует этого мужика, потому что он не хочет возвращаться со мной в Парадис. Ещё я сказал, что с ним хочет встретиться босс, но мальчишка шлёт нас на хер, чёрт проклятый… Хаммеру он там такого с три короба наплёл, что пару дней назад к моему дому приехали две полицейские машины!              — Да что такого эта мелочь могла ему наплести, от чего ты не отвертелся бы? — показательно усталый вдох, и Бен опускается в широкое плетëное кресло.              — Это не имеет значения, — тут же отплёвывается Мэтт. — Важно лишь то, что эти два сраных ублюдка творят вместе полную хрень! Он… Они опасны. Я видел новости. В музее нашли труп и бьюсь об заклад, Хаммер и мальчишка провернули это вдвоём.              Бен убирает телефон от лица и смотрит на экран так, будто на том проводе его пытаются убедить в существовании Кентервильского привидения.              Перебирает пальцами выбившиеся из плетения веточки. Думает.              — Может, поэтому твоего пацана Макконахи и требует?              — Нет, Бен, там… Личное.              Мэтт замолкает. В ушах жужжит радио, которое включили посетители-выпивохи.              — «‎Не имеет значения», «‎личное»...— окурок со злостью тушится в пепельнице. — У тебя проблемы из-за этих вещей, и ты звонишь, не знаю, поделиться ими? Попросить помощи? Но знать ничего, кроме того, что у тебя проблемы, я не должен. Серьёзно, Мэтт? Это абсурд.              — Да, Барнс, — с ненарочным пафосом говорит он. — Я пропаду, не знаю, на сколько. Теперь ты и босс будете гоняться за этим… В общем, я не могу сказать то, что касается меня и малявки. Извини.              — Нет проблем, — пожатие плечами. — Только ещё и за твоим мальчишкой я гоняться не буду. Передам Мэттью, что теперь это чисто его проблема.              Смешок.              — Ну да… Помню ожог на твоей мордахе.              — Как и я — твою окровавленную тушу на полу в кафе, — цедит Бен и, завидев запыхавшегося Эммета, спешит вернуться в комнату. — Прощаемся, Мэтт. Тебе удачи с поиском дна.              — Стоп-стоп-стоп! У меня последний вопрос… — доносится голос из трубки, когда Барнс уже собирается нажать на сброс.              Маленький Хаммер толкает дверь с другой стороны и, не рассчитав силы собственного веса, чуть не падает лбом о блестящий паркет.              Крëстный ловит мальчонку за шкирку (конечно же, за плечо), возвращая в вертикальное положение. Хочет шикнуть на разыгравшегося малыша, но тот его опережает:              — Маме нужен укол!              Все педагогические стремления скатываются в ничто под требованиями малыша немедленно позаботиться о его маме.              — Хорошо, Эм, сейчас, — трубка возвращается к уху. — Давай свой вопрос, быстрее.              — И давай погуляем потом вместе, — мальчуган вприпрыжку пересекает собственную комнату, через каждый шаг проверяя, следует за ним Бен или нет.              Мэтт быкует:              — Почему ты ни хера не сказал, что Хаммер — детектив на короткой ноге с копами?! Я бы тогда и половины проблем не огрёб, если б знал! Тьфу ты…              Думать на ходу сложно, но вообще-то...              Барнс проматывает всю полученную от Мэтта информацию в ускоренном режиме.              Глаза широко распахиваются от понимания, что пасынок Мэтта устроил целый спектакль в реальном времени, да ещё и отыграл его в одно лицо. Правда, вышло до ужаса неправдоподобно, но больные точки горе-отца сработали, и пацан добился, чего хотел.              От этого губы расползаются в довольной усмешке.              — Не сказал, потому что ты не умеешь работать с такими фактами, идиот, — шёпотом, но чётко выговаривает в трубку Барнс, проходя мимо нахохлившегося племянника, демонстративно открывшего для него дверь и напряжённо вцепившегося в округлую ручку.              Бен без предупреждения прерывает звонок и аккуратно разжимает маленькие пальчики, чтобы сжать их в своей ладони.              — Всë хорошо, Эм. Идём к маме.              Мальчуган недоверчиво кивает и тащит мужчину к Ане, как на буксире. Нормальное его поведение.              Барнс давно заметил это. Отцовское. Вечно твёрдые плечи, сжатые кулаки, недоверчивость, желание контролировать, а если не поддаëтся — растоптать, сжечь и уничтожить.              Это ведь неплохо. Если направить силу в нужное русло и не дать ребëнку утонуть в собственном характере.              Но сложно. Очень сложно. Особенно потому, что не существует единой инструкции по воспитанию и под каждый случай приходится действовать по ситуации.              — Поможешь мне набрать шприц? — Барнс спрашивает, пока они идут вдоль длинного коридора к новой спальне сестры, которая когда-то служила домашней библиотекой.              Шкафы с книгами и длинный кожаный диван оттуда пришлось перенести в гостиную, а пианино — выбросить.              — Да, — кивает Эм. — Научишь меня делать уколы?              Бен хмыкает.              — Обязательно, — и пару раз стучит костяшками по гладкому дереву и тут же толкает створку вовнутрь. — Звала, Эни?              Прежде чем он услышит ответ, до него доносится оханье и что-то, похожее в голосе на страдающие сухостью связки:              — Да, прости... — когда дверь приоткрывается и в комнату заходит Эммет с настороженно-серьёзным лицом, почти взрослым, Ана по привычке улыбается. — Ноги... Так больно. А мне бы хотелось посидеть на веранде, — обращается к брату. — И Эммет рвётся гулять. Правда, кроха? — заигрывающе смеётся мама ребёнка.              Бен видит, с какой натугой у неё это выходит.              Башни книжных стеллажей, похожие на крепость, нависали над её кроватью из прутьев.              — Да! — на бегу кричит мальчуган и плюхается животом на свободную половину постели, утыкаясь светловолосой макушкой в мягкую мамину ладошку. Взбудораженный, поднимается на локтях и смотрит на мир влюблëнно. — Мы будем метать дротики вместе?              — Будем, — ласково отвечает Ана и гладит сына по щеке. — Какой подарок в этот раз хочешь, если обыграешь дядю?              Мальчик неуверенно роется в пододеяльнике. Словно кот, зарывающий свои сюрпризы от чужих глаз. Нос утыкается в одеяло, и то колышется от его сильного дыхания. Бледная кожа вокруг глаз розовеет, а атмосфера в комнате, кажется, накаляется.              — Пустите ко мне папу, — звучит отчётливее, чем весь их предыдущий диалог в этой комнате.              Ана мимолётно смотрит на Бена. Глазами она уже всё ему сказала, а теперь, в разговоре с сыном, старалась обойтись без этого.              — Эммет, мы скоро спустимся и всё решим.              

***

      

      

То же утро

      

Тот же день. Суббота

      

      Арми ненавидит звук своего будильника.              Сознание включается еле-еле, и у него не хватает сил, чтобы открыть глаза.              Он сжимает губы в нежелании напрягаться и всё-таки подаётся в сторону трезвонящего телефона.              Обнаруживает себя в ловушке из Тимовских конечностей.              Лёжа на боку, мальчишка переплёл их ноги вместе, при этом абсолютно собственнически уложив руку на талию Арми.              Потрясающе.              Хаммер оглядывается. Понимает, что Тимоти прижался к нему всем телом и сопит сейчас куда-то в лопатку.              Арми ещё вчера, перед тем как отключиться, почувствовал лохматую голову, неественно быстро для спящей оказавшуюся у него на плече.              Мелкий проспал в такой позе всю ночь?              Маленькая подлиза.              Арми приподнимается немного, стараясь не потревожить лежащую на себе ладошку, и, наконец, вырубает орущий сигнал. Нужно вставать.              «‎Нет, не нужно», — говорят губы, впившиеся жадным поцелуем в шейный позвонок.              «‎Ни за что», — наказывают руки, обхватывающие крепче.              — Останься, — умоляет маленькое и самое вредное существо на Земле.              Тимми непрерывно целует ему плечи, шею, и подтягивается, чтобы пососать мочку уха. Потом одна ручка этого кудрявого создания отрывается от Арми и начинает мягко тыкать его в висок, щёку, спину, бока.              — Семь, восемь... Десять.              Указательный палец Тима кружит вокруг его пупка и перекатывается на кубиках пресса.              Первым порывом было оттолкнуть уверовавшего в свою вседозволенность мальчишку.              Сильное желание. И абсолютно логичное. Правда, совсем непрочное.              Сгинувшее ровно в то мгновение, когда нос мелкого переместился Арми в волосы, пощекотал кожу на голове и выбил воздух из лёгких.              — Ты — чёрт-искуситель, Тимми, — шепчет Хаммер, прижимаясь к мальчику и давая негласное добро на продолжение. — Сколько раз я говорил это?              — Много. Каждый раз по-разному, — отвечает мальчонка и целует в пряди волос.              Неожиданно Тим отстраняется, как бы не давая Арми то, что тот только что захотел. Но тут же Тимоти хватает его за плечо и резко переворачивает на спину. Арми подчиняется этому повелительному рывку. Хотя и нет ничего проще, чем его проигнорировать — мелкий лёгок и хрупок, как лист бумаги.              Тимми садится на него сверху. Всё ещё голый, с великолепными тёмными синяками на шее. Ложится на Арми и складывает свои ладони у препода на груди. Кладёт на них подбородок и наклоняет голову. Кудри рассыпаются на кожу мужчины дразнящим прикосновением.              — Ты знал, что у тебя всего двенадцать родинок?              — М-м-м, как-то не доводилось считать, — Хаммер заправляет щекочущие пряди мальчику за ухо, попутно лаская его идеальные контуры лица. — Где же они?              — О-о, — с энтузиазмом Тим приподнимается, скользя бёдрами и членом по животу Арми. — Много на спине и шее, е-е-едва заметные на лице. Или это веснушки? — мурлыканье, похоже на хохот, или наоборот.              Тимоти смотрит на Хаммера с утолением какой-то секретной эмоции, а потом берёт его лицо в свои ладони, неожиданно тёплые, тогда как всегда они холодные, и нависает над Арми. Дарит ему ласковый поцелуй со стоном.              — Я ждал более подробного обзора, знаешь ли, — озвучивает свои мысли не выспавшийся препод.              Он лукаво улыбается. Цепляется в выпирающие тазовые косточки, чтобы ненавязчиво подтолкнуть мальчика ниже: туда, где обделённое вчера возбуждение уже вовсю требовало фактического присутствия Тима.              — Посчитаешь их на мне?              — Непременно, — говорит Тимми, улыбается и выпрямляется во всю красу.              Встаёт на колени.              Зависает так, и слюни от этого зрелища становятся гуще.              Мальчик перемещается немного назад. Ровно до момента, когда, точно по команде, он опускается задницей на член Арми. Спрятанный, к сожалению, в белье.              Тим немного морщится, усаживаясь так, чтобы поднявшееся мужество Хаммера упиралось не в ягодицы, а между ними.              Никаких вредных звуков, сообщающих о боли, мелкий не издаёт. Он откидывает руки назад, немного разводит ноги. Хватает Арми за накаченное бедро.              — Я ещё не осмотрел, как следует, твои ноги. Может, там есть родинки? Как думаешь? — и рука мальчишки двигается, разогревая кожу.              — Отличная идея.              Арми гладит коленку Тимми, оказавшуюся прямо под рукой, сжимает её резко и... Садится.              Оказывается с мелким нос к носу, стараясь улыбаться тому ангельски-невинно.              — Мне через час нужно отъехать по работе, так что, — Арми заправляет непослушную кучеряшку мальчику за ухо. — Совместим приятное с полезным, ага?              Он обнимает Тимми за талию, начиная сползать с кровати и не собираясь отпускать желаемую всеми фибрами души тушку, пока они не настигнут цели.              — Проведёшь осмотр в душе.              — Ну, если по работе, то давай по-быстрому, — хмыкает чертёнок и обхватывает Арми ногами за поясницу.              Когда они оказываются в ванной, и Тимми спускается пятками на поддон их небольшой душевой кабины, то не выдерживает и сразу стягивает с Арми трусы. Приседает, чтобы спустить их до щиколоток и помочь преподу выбраться из ловушки.              Арми укладывает пятерню на макушку, зарываясь в мягкие вихры и позволяя Тиму творить со своими ногами всё, что вздумается.              Мальчик хватает его за икру, заставляя согнуть ногу в колене, и рассматривает с щекотливым интересом скульптора. Поглаживает там светлые волоски.              — Есть одна родинка! — уведомляет, наконец, мелкий и не сдерживает радостного смешка юного исследователя.              Тыкает Арми под колено, с чувством выполненного долга собирается распрямиться во весь рост...              — Ты не везде посмотрел, — ладонь Хаммера удерживает мальчика от любых попыток подняться.              Тимми медленно переводит на него свои пьянящие, притворно скромные глаза. Закусывает губу и, не разрывая взгляда, берёт Арми за член.              — А здесь родинок нет. Иначе бы я запомнил.              — Просто… — Хаммер прикрывает глаза, откидываясь на прозрачную стену кабинки, и чуть двигает бёдрами вперёд: размазать выступивший густой сок по подставленным розовым губам. — Решил уточнить.              Арми не видит, а скорее чувствует, как Тим облизывается. Мелкий неосторожно проводит своим языком по головке, а потом уже увлечённо приникает к ней, посасывая её как холодное мороженое, которое нельзя укусить.              Небольшую часть члена Тимоти с рвением проглатывает. Руки мальчишки ложатся Арми на бёдра.              Сейчас Тимми не ведёт себя так смело, как на их пьяном свидании. Он практически не двигает языком, робко чмокает губами, точно боится этого звука, немного держит во рту конец и с хлюпаньем его выпускает. Снова сосредотачивается на головке, словно за остальную длину браться так и не собирается…              Лопатками мужчина упирается в стену, с любопытством наблюдая за действиями мелкого. Не торопит его. Брать глубже не заставляет. Пока.              — С членом у лица ты выглядишь максимально невинно, — Хаммер откидывает голову на матовые опоры душевой кабины и расслабленно прикрывает глаза. — Не знаю, как это объяснить.              Тим раскаляется от его слов. Берёт глубже. Резче. Давится, впиваясь ногтями в ноги Арми. Издаёт глыкающий звук, вытирает рот и с каким-то обиженным видом облизывает длину.              — Ты… Поможешь? Мне, — милые глаза упрямо, а не просительно смотрят снизу вверх.              — Всё было отлично, Тим, — пальцы обводят налившиеся кровью губы мальчика и заныривают в приоткрытый рот. — Просто расслабь язык, чтобы не возникал рвотный рефлекс.              И Арми без предупреждения лезет рукой в тесное и такое желанное горло мелкого. Мальчишка не отводит взгляд от Хаммера, пока сосёт.              Тимоти обхватывает губами костяшки, прикусывая их зубками.              — А вот их лучше спрятать, — Арми щёлкает ногтём по резцам. — И не пытайся затолкать в себя всё, ладно? Нам не нужно, чтобы ты подавился или вывихнул челюсть.              Тимми немедленно выпускает пальцы изо рта.              Разозлился. Состроил мордочку.              Член Арми скользит по щеке мальчика. Пытаясь сгладить свой гнев, Тим облизывает выступающие венки на стволе. Недолго думая, торопливо заглатывает снова. Пытается доказать, что способен сосать… Ручаясь интуицией.              Но теперь Тим достаёт до середины, хотя у него морщится нос.              — Очень хорошо, — ладонь на взъерошенных кудрях сжимается. — Мне нравится, когда твои губы оказываются на середине члена...              Арми двигает бëдрами, показывая, где губы Тима нравятся ему больше всего.              — Снизу... — выдох, хлюпанье от вышедшего наружу члена и очередное его проникновение в рот. — Если возьмёшь чуть глубже.              Рука с зажатыми в ней волосами дëргается, насаживая голову Тимоти на болезненно твëрдое от всех их манипуляций возбуждение.              Мальчик стонет вокруг Арми. Вибрации от голоса Тимми, кажется, достигают лёгких мужчины и щекочут его неровное дыхание.              От интенсивных движений слюна мелкого размазывается по всему члену и капает вниз. Попадает Арми на ступню. Тим — без объявления войны — хватает Хаммера за задницу и тащит на себя.              И тут же давится…              Болезненно, сука, кусает.              Отплёвываясь, задыхаясь, Тимоти вытирает мокрый подбородок, глотает всё, что изо рта вытекло, и на секунду выражение его лица становится жалостливым.              Он с коленей пересаживается на задницу, как…              — Блять!!              …Тут же орёт, шипит и встаёт в свою позу обратно.              Хаммер дотрагивается до оставленных на члене следов от зубов, забавляясь этим видом.              На лице Тима выражение растерянности и страха, которые в любой другой ситуации ему не пошли бы, но сейчас...              Сейчас Арми хочется поднять его с коленей, чтобы ближе рассмотреть и запомнить каждую чëрточку неопытности, которой Тимми стыдится и которую так по-детски пытается скрыть.              От мысли, что они продолжат, и мальчишка так же неумело будет давиться Хаммеровским размером и оставлять эти свои безобидные укусы, яйца поджимаются, готовые взорваться сию же минуту и покрыть все доступные поверхности густой спермой.              Интересно, он что у Тима первый в этом плане?              И сможет ли мальчик проглотить сейчас вообще?              — Я... — Арми откашливается. Желает вернуть руку в пышные кудри и призвать ребёнка к продолжению... Обучения, но не знает, что там, в этой красивой голове, творится. — Извини, ты предлагал тогда в машине и потом в лесу...              — Я умею! — перебивает его Тимми.              (Или перекрикивает).              Мелкого аж дрожь пробивает, и она передаётся Арми, потому что Тим продолжает за него держаться. Точнее, цепляться. Ногти мальчишки впиваются в ягодицы препода с нерассчитанной силой.              Тимоти опускает смущённые глаза от Хаммера на его член и начинает поглаживать ствол маленькой ладонью.              — Я… Не выспался. Вот и всё, — бормочет он в головку Арми.              И случайно тыкается в неё своим веснушчатым носом. Снова берёт внутрь, между розовых губ, издавая пошлые звуки и просто насаживаясь на небольшую длину, которая без проблем попадала в его горло.              — Да, точно, — Хаммер возвращает руку на раскачивающуюся макушку. — Можно будить тебя так среди ночи?              Неразборчивое мычание Тима звучит весьма… Одобрительно. Покачав пару раз головой и потолкав член между щёк, он присасывается к головке, как будто при желании мог выпить из Арми семя ещё до оргазма..              — Членом в рот будить? — ухмыляется парень и кусает кожу рядом с лобком.              Тимоти поднимает подбородок и зарывается языком в пупок мужчины. Постанывает… А возбуждение Арми тычется в шею мальчонки, — как раз туда, где бы хотело оказаться.              — Угу-у-у, — тянет Хаммер и трëтся о нежную кожу Тима, требуя немного другой ласки. — Когда ты такой сонный, неловкий и растерянный... Дразнящий.              Головка утыкается в гуляющее туда-сюда адамово яблоко. Вид исполосованных ягодиц, которые мальчик, наконец, расслабил, и поджатых аккуратных пяток с ровными подушками пальцев заставляет Арми съëжится от острой нехватки чего-то неизвестного... Почему ему всегда мало этого мальчишки?              Рука властно прижимает лицо Тима к низу живота, ноги же прижимаются к мальчишкиному торсу. Без капли сексуального контекста, несмотря на их наготу и позу.              — Ты всегда дразнящий, — вырывается из Арми признание ни с того ни с сего.              Тимми, похоже, этих слов как будто очень ждал, а потому сразу обнимает ноги Арми, словно перед ним мягкая игрушка, и его тёплая щека приклеивается к мужчине, так что на мгновение они выглядят странно трогательно и мило.              — Если я всегда дразнящий, можешь каждое утро будить меня своим членом у моего лица, — руки Тима порхают по его телу. — Я сильнее тебя люблю, когда ты во мне нуждаешься.              — Буду чаще говорить тебе об этом.              Торчащие рëбра мальчика сдавливают ствол, и Арми пытается незаметно поменять их положение, хотя любое движение приносит муку от отсутствия удовлетворения.              — На данный момент ты очень нужен мне вот здесь, — он давит мелкому на плечо, умоляя о другом типе внимания. — Давай, Тим, открой ротик.              Мальчишка упруго присаживается на колени. Его лицо тут же оказывается напротив члена Арми, а губы — вокруг него.              Внутри чертёнка влажно, горячо, узко. Скользить по Тимовым гландам — нечто. И когда он активно трахает сам себя возбуждённым органом — тоже. Эти стоны… Как будто к яйцам приложили звонящий-вибрирующий мобильник, и вот лёгкие волны разносятся повсюду от самого корня и вокруг.              Тимми не хватает чуть-чуть, чтобы взять полностью. Мальчишка с досадой охает от напряга.              Он тут же плотно припечатывает язык к члену и охеренно медленно слезает головой с Арми, затем — резко наезжает с расслабленным горлом. Кончить бы прямо туда, в один из разов, когда мальчик самозабвенно прикрывает глаза…              — Ты негодник, — выдыхает Хаммер и сам проникает в мальчика до основания.              Чуть не кончает от захлëбывающегося звука, который не может сдержать Тим.              Да и не...              Надо сдерживаться.              Арми и сам хочет протяжно завыть, давясь слюнями и рыком никак не желающего утоляться голода.              Но нет.              Нет.              — Я не буду кончать один, Тимоти, — (когда Хаммер использует полное имя своего маленького любовника в сексе, он пытается отвлечься, чтобы не кончить прямо на месте, всегда). — Вставай-ка.              Член выскальзывает из блестящего рта, и становятся видны дорожки слюней, непрерывно стекавшие по подбородку от усердия, мутные счастливые глаза, заблудившиеся в неисполненных фантазиях.              Тимоти облизывает губы, собирая всё самое вкусное, и глотает. Напоследок гладит собственный член и огорчённо ахает, будто его предали. Поднимается на ноги.              — Ты хотел принять душ, — говорит мелкий тише, чем обычно.              Неспециально. Скорее всего, у него кровь шумит в ушах и пока непривычно не держать что-то между губ. Он отходит к стенке душевой кабины и прижимается к ней спиной.              — Иди сюда, — Арми подзывает Тимоти и включает воду, которая попадает мальчику на кудри, что забрались на белый лоб, и мужчине на шею.              Когда Тимми не подходит, Арми делает это за него.              Становится рядом, возвышаясь над всё сильнее мокнущим безумием, обнимает его за талию, утягивает в поцелуй.              Они переплетают языки, пока сверху течёт вода и разбавляет вкусы их самих приторной горчинкой. Она затекает в нос, и время от времени то Арми, то Тиму приходится потерять время на воздух, чтобы вернуться друг к другу.              Со всем этим танец их губ кажется Хаммеру только заманчивее. Глубже. И ближе.              Кисти Арми сами собой опускаются на вопиюще привлекательную задницу Тимоти (сейчас — особенно) и сминают её. Обещают, что так просто та этим утром не отделается.              — Смазка в банке с пастой и щётками, — Арми шлёпает мальчика по мягкому полушарию. Не больно, но оставляя на бледной коже отпечаток своей ладони. — Принесёшь?              Тимми продолжительно морщится.              — Д-да… Момент, — нетерпеливо говорит он и, капая волосами по кафелю, забирает с раковины тюбик.              Было достаточным выскользнуть из-под Арми, открыть дверцу душа, вылезти одной ногой наружу. Вернуться, отплёвываясь и убирая с лица волосы. Набежавшая вода собралась на полу корявой лужей.              Казалось, именно из-за многозначного шлепка Тим вручил Арми смазку, а сам весь расслабился. Развернулся, прижимая твёрдые соски к ледяной стене. Выгнул поясницу и завёл руку за спину, чтобы подтолкнуть мужчину к себе. На себя.              Тот замер.              Завис.              Словно в жизненной формуле Арми Хаммера нашёлся пробел, и он пытался как-то его заполнить.              Нашёлся достаточно скоро — когда прижался к спине Тимоти своей грудью и потёрся об его поясницу колом стоящим членом.              — Как у тебя с растяжкой, Тимми? — шепчет он в шею с синяками и чередует слова горячими укусами. — К какой ноге лучше гнёшься?              Вода заливает глаза, а в уши попадают только стоны.              — К той, где твоя рука лучше меня держит, — песня из хриплых звуков. — Попробуй левую...              — Как скажешь, — Арми с готовностью укладывает ладонь чуть ниже левой ягодицы, вновь с наслаждением надавливая на израненную нежную кожу.              Целует макушку мальчика.              — Подожди-ка, — бурчит Хаммер, пока хлопает крышкой от смазки и обильно наносит её на пальцы. — Выгнись.              И, не дожидаясь, наклоняет Тимми в удобной для себя позе.              Удерживая мальчика одной рукой под рёбра, второй плавно заходит внутрь.              Один палец.              Два.              Арми сгибает их, безошибочно надавливая на комок нервов у мальчика внутри.              — Умница, — в ответ на абсолютно бесстыжий стон.              Это выходит слишком поспешно, но Арми даже нравится. Тимоти идеально сжимается вокруг его пальцев, забыв, что будет лучше, если успокоиться и не противиться. Либо он специально делал, что хотел, и получал, что желает. По крайней мере, Тим начал двигаться на Хаммере сразу, стоило только помедлить пару секунд.              — Ещё… — просит мальчик слезливым тоном.              Арми не без труда сглатывает и добавляет третий палец, сразу же принимаясь разводить его с остальными в разные стороны.              — К чёрту… — шипит в конце и вытаскивает блестящую от силиконовой смазки руку.              Размазывает её остатки вместе с проступившим предэякулятом по члену и теперь гораздо решительнее и грубее тянет левую ногу Тима вверх.              Грудная клетка ударяется о лопатки мальчика, и Арми сходит от этого чувства с ума. Особенно, когда головка беспрепятственно проникает в растянутое отверстие, и Тимми за один длинный выдох принимает его в себя целиком.              — Блять-блять-блять, — Арми вгрызается мелкому в плечо, пытаясь отвлечься от волшебного чувства тесноты.              Они запомнят эту позу. Обязательно, сука.              Мужчина делает пробные толчки и почти сразу попадает мальчику по простате. Он начинает размашисто двигаться, и привычный звук шлепков из-за стекающей воды становится хлюпающим.              Стены душевой запотевают. Кожа Тима, а особенно ягодицы, приобретают пунцовый цвет. Врезающийся между ними член, тоже налившийся кровью, смотрится идеально.              — Боже, — умоляет Тимми и вторая его нога, на которую он опирается, дрожит.              Арми полностью выходит из него. Вода смывает остатки смазки и игриво обтекает изрозовевшийся анус мальчика. Когда Тимоти сам толкается назад, открывается сильнее, когда Хаммер заново в него входит, то мелкий оглушительно вскрикивает. И так — каждый раз. На каждое движение, вытрахивающее из Тима связную речь.              Хаммер до предела вжимает Тимоти в стекло. Так, что тот полностью теряет ноги в качестве опоры.              Он даёт им обоим передышку, практически переставая двигать тазом, и какое-то время из сладкой задницы даже не выходит. Зато ритмично толкается в нужную точку, от соприкосновения с которой по Тиму бьёт дрожь, и царапает ногтями потрясающие полоски, оставшиеся от вчерашней порки.              В ответ на его действия мальчонка исходит шипением и звучным всхлипом.              — Ти-и-и-им, — тянет Арми, словно какое-то матерное слово в бреду. — Тииииим. Тимтимтим…              Арми вырисовывает носом узоры по подставленной шее, выцеловывает рельефные позвонки, ни на миг не разжимая нашедших себе отличное место на бёдрах руки.              Внимание привлекают синие следы, начинающиеся прямо под левым ухом мальчика.              Подарок Арми. Ручное ожерелье, которое ни снять, ни спрятать толком, ни забыть.              Эта мысль вспыхивает, как подожжëнный керосин, и препод отпускает ногу мальчика, чтобы повернуть того к себе за подбородок и как следует всмотреться в лакомый профиль.              — Хочу видеть тебя, — повелительно.              Худую фигурку Тимоти Арми хватает под горло и вытаскивает из кабины.              Пристраивает мальчика животом в глубокую раковину. Давит на пульсирующую артерию и гуляющий вверх-вниз кадык. Свободной рукой прицеливается, желая как можно скорее вновь оказаться в плену горячих и гладких стенок Тимми.              Оба замирают, когда мокрые, до предела возбуждённые и буквально источающие своим существованием секс, они встречаются взглядами в отражении запотевшего по краям зеркала.              Тимоти похож на покорного, зачарованного раба… У него исчез дар речи. Глаза стали чёрными от растёкшихся зрачков, таких больших, как следы от пуль. Пальцы с неистовой твёрдостью впились в опору под собой, так что побелели под стать керамике. Нижняя часть тела качалась произвольно и требовательно в поисках Арми. Закусанная губа и смешок напоминали, что мелкий всё чувствует, всё знает и любит.              Одна из его железных ладошек ложится поверх кулака Арми и сплетает их пальцы на мальчишечьем горле.              Мелкий бормочет:              — Так будет всегда?              — Каждый день, — обещает Арми.              Он вонзается в блестящую от обильного количества смазки дырку и срывает у Тимми всхлип.              Он так любит этого мальчишку, что готов разорвать его прямо здесь, на ххрен              Лишь бы они были вместе... Всё время.              Арми заставляет мальчика поднять голову и губами ласкает разноцветные отпечатки на коже, напоминающей своей хрупкостью крылья бабочки.              Он почти силой удерживает мелкого животом на раковине, периодически разбавляя мерное траханье ударами, наполненными больше, чем любовью.              Когда собственные яйца вместе с внутренностями Тимми поджимаются, мужчина заставляет юного любовника поднять взгляд.              — Ты видел своё лицо, когда кончаешь? — кулак мужчины сжимает член мальчика у основания, не давая высвободиться в момент, когда тот этого хочет. Только вместе. — Прекрасная картина .              Глаза у мелкого слезятся.              — Д-да, — по-развратному робко отвечает он и один-два-три-четыре раза покачивается от толчков. — Видел, — ещё раз с громким вскриком от мальчишки. — Но с тобой... Лучше.              Приближение разрядки отмечается мурлыканьем Тимми. Он раскраснелся. Покрылся испариной. Расслабленный и такой настоящий, ангел и демон в одном лице.              — Дав-вай, — мальчик своей рукой берёт Арми за запястье. Хотя весь трясётся от нетерпения, его хватка нежно-нежно просительна и тверда. — Давай кончим в поцелуе. Развернёшь меня? — на Хаммера смотрят сквозь зеркальное отражение.              Арми утыкается лбом в плечо мальчика и смеётся. Разочарованно.              Разве такому вот Тимоти откажешь?              Пусть даже их поза сейчас тянула на идеальную…              Хаммер в очередной раз вытягивает член из мелкой задницы, через зеркало не разрывая зрительного контакта с её хозяином. Обводит руками лицо Тима, особое внимание уделив скулам и их чарующей форме.              Нажимает на одну из них, требовательно поворачивая кучерявую голову к себе.              Резче, чем планировал.              Тимми встаёт напротив него. Арми… Арми нападает. Поцелуем.              Руки Тимоти оказываются внизу. Мальчишка обхватывает их члены и двигает по ним ладонью в неспешном темпе. Растягивает мгновение за мгновением. В противовес силе Арми, Тимми хрупко отвечает на их долгий поцелуй.              Он гладит Хаммера по щеке и по шее и по ключицам. Вырывается, чтобы запечатать свою любовь засосом рядом с ухом. Стонет там близко-близко, и этот звук будто бы доносится изнутри самого Арми.              Оторвавшись от мужчины, Тим берёт их члены уже в разные ладошки. Набирает скорость и перестаёт пищать от холодного соприкосновения задницы с раковиной.              Хаммер откровенно наслаждается детскими порывами Тимоти в сексе и отдаётся его заботливым прикосновениям, пока перебирает пальцами любимые выступающие рёбра.              Он трётся щетиной о нежную шею, чувствует дрожь мелкого в ответ на своё действие и теряет себя от этой неповторимой отзывчивости.              Потрясающий ребёнок.              Арми осторожно прикусывает выступающую над глазницей бровь, оттягивая на себя тёмные волоски, и замечает их отражение в зеркале.              С губ слетает что-то, что обычно издаёт измученное животное, едва в глаза бросается контраст узкой спины Тимми и двух Армиевых ладоней, огромных, закрывающих её собой почти вполовину.              Хаммер успевает вернуться к губам мальчика, прежде чем дёргается всем телом и выстреливает в чужой кулак неполноценным подростковым оргазмом.              — Боже мой, — бормочет, прижимая мелкого к себе, словно плюшевого мишку.              Тот ласково смеётся, после чего плачуще стонет и кончает следом за Арми.              Он обнимает мужчину, как если бы они неожиданно встретились или давно не виделись. Ладони Тима, проходящиеся по спине Хаммера, по понятным причинам грязные, так что закончить водные процедуры им всё-таки придётся.              Этот хитрюга повисает на нём, уложив голову к Арми на грудь. Медленно, спокойно дышит. Слушать его теплое дыхание мешает невыключенная лейка душа.              — Я ещё так хочу, — протягивает мальчик.              — Обязательно, — мужчина держит его почти на руках, когда делает небольшой шаг в их малюсенькой ванне и утягивает Тимоти под тёплые струи воды. — Но сначала — мыться.              — А ты вставишь в меня пробку перед тем, как уйти?              — Посмотрим, — Арми задумчиво хмурится, с металлической полки в углу кабины берёт гель для душа и выдавливает его себе на ладони. — Мне весь день придётся мириться с мыслью, что в твоей дырке не я, а что-то ещё...              Хаммер размазывает холодный гель по худеньким плечам и лопаткам.              — Впрочем, я справлюсь с этим, если пообещаешь, что пойдёшь с ней же в кино. Сегодня.              Глаза Тимоти блестят озорством. Он улыбается своей красивой улыбкой, как что-то вдруг запрещает ему это делать. Бровки вопросительно сводятся вместе, пока Арми намыливает ему поясницу и ягодицы.              — Но она же с кнопкой на конце. Если я сяду… — Тимми задумывается, на мгновение прикрывает глаза и обнимает Хаммера за шею. Подставляется под приятные движения рук, наслаждается ими. Открывает, снова смотрит. — И она точно будет выглядывать из-под штанов. Кончик. Мне нужно одеться очень свободно…              Арми обводит выступающий на губах мальчика насыщенный бордовый контур и оставляет пену в ложбинке под носом.              — Это проблема? — спрашивает ласково.              Не для обесценивания Тимовых забот, а с безусловным желанием помочь в их разрешении.              — М-м-м-м-м, — Тимми вылизывает изнутри щёки, попискивает. — Нет… Но если ты хочешь, чтобы я носил её чаще, то купи мне специальную.              — Спасибо за такие права на твою задницу, конечно, — Хаммер присаживается на колени, продолжая намыливать Тимми ниже спины. — Но эти игрушки используй так, чтобы было комфортно тебе. Я не могу распоряжаться этим... Постоянно.              Тимми беспорядочно мычит и у него, кажется, встаёт. Повторяется ситуация, которая была вот совсем недавно, но с обратной стороны.              — Но ты можешь… Распоряжаться.              — Да? — хитро смотрит на Тимми снизу и целует едва заметную ямочку над пупком. — Напрашивается штамп о какой-нибудь вибрирующей в тебе штуке на моей паре.              — Но все услышат! Ты же знаешь, как они шумят. В кинотеатре хотя бы можно отсесть от всех. И звук будет долбить хорошечно.              Тимоти смеётся и дьявольски ерошит намокшие волосы Арми — от пота и душа, и словно собирает из них неведомые фигурки и рисунки.              — Е-есть такое, — с сожалением Хаммер последний раз целует мальчика в первую попавшуюся точку на лобке, почти касаясь носом члена, и поднимается на ноги. Вырастает над Тимоти почти на голову. — Но эта идея слишком мне нравится, чтобы просто от неё отказаться.              Проводит рукой по чëрной макушке, зачëсывая волосы Тима назад.              Мальчишка сверкает глазами и жёстко обхватывает Арми за ягодицы.              — И что ты собираешься делать со своими идеями, препод-опоздун?              — Реализовать их к твоей следующей паре со мной, — в голосе его шуршит ласковая хитринка. — А пока что… — пальчики мелкого безапелляционно разжимаются властными и уверенными в своей силе руками. — Мне действительно пора собираться.              Тимми грустнеет.              — И ты меня тут оставишь? Таким?              Мальчишка сначала просто ожидает ответа, но потом добавляет к своему вопросу конкретное разъяснение — и трётся о бедро Арми своим заново проснувшимся возбуждением.              Мужчина усмехается, довольный реакцией юного любовника.              — С «‎таким» мы разберёмся вечером, ладно? — на взмокшей кудрявой макушке запечатляется целомудренный поцелуй. — Я уже сильно опаздываю.              И он отворачивается от Тимми. Вновь тянется за гелем на полке, собираясь выдавить его на грудь и самостоятельно растереть по телу. А то мало ли…              — Это очень поздно! — грохочет обиженный голосок. — Между утром и вечером уместится много световых лет.              — Да, и если задержусь сильнее, то буду выслушивать нудные нотации, вместо того, чтобы провести эти лета с тобой, — светлый колючий ёжик на несколько мгновений оказывается под водой, после чего Арми делает шаг назад и усердно наносит на них шампунь. — Меня не будет каких-то пару часов, малыш.              Тимоти, потерявший заветный контакт, сам магнитится к Арми.              Протягивает к мужчине ручки, делает небольшой для их ситуации шаг и бессовестно прижимается к Хаммеровскому телу.              — Ну ещё десять минуточек. Ты уже помылся, считай.              — Даже не начинал, — Арми хмурится и с сосредоточенностью исследователя обводит кончиком мыльного пальца уставившуюся прямо на него уретру. — Но я постараюсь успеть это сделать, пока ты сбегаешь за пробкой. Самое время заткнуть тебя ею, не думаешь? Заодно придумаем что-нибудь с этим.              Шершавая ладонь накрывает вставший столь резво член.              Тим мгновенно толкается в подставленную ладонь, но вместе с тем внутри мелкого заводится моторчик, который заставляет его топтаться на месте и интенсивно дрожать.              — Я… Сейчас… Подожди минутку…              (Никто же не поверил, что Тимоти будет ждать, пока Арми выйдет из душа, правда?)              Неуклюже мальчик выскакивает из кабинки и забывает за собой закрыть стеклянную дверцу. В ванную, понятное дело, тоже.              Арми созерцает, как воющий от холода Тимми летит в гостиную и забирается мокрым на кровать… Ползёт к тумбе, роется в ней, что-то бессердечно выкидывая на пол, а потом возвращается, пряча за спиной пробку и восстанавливая дыхание мелкого хитрого бегуна.              — Только… С ней нужно ост-рожно… — у мальчонки срывается голос. — Под кнопкой батарейка… Может сломаться… Если вода…              — Я тебя понял.              Арми успокаивающе гладит Тимоти по руке с зажатой в ней чёрной пробкой. Вытаскивает ту, вновь поворачивая мелкого лицом к запотевшему матовому стеклу. Дышит в тонкую шею и, следя свой путь губами по совсем худенькой спине, опускается на колени. Лицом к лицу оказывается с исполосованными ремнём ягодицами и облизывается, словно ничего вкуснее в жизни не видел.              — Интересно, — носом он упирается в точку чуть ниже поясницы, на которой смыкается задница Тима. — Сможешь кончить, если я буду трахать тебя одним языком? Без рук. Тебе ведь так нравятся большие размеры…              Округлый кончик пробки упирается в раскрытое розовое колечко и дразнит его, скользя вверх и вниз.              — Арми…              Ладони Тимми, прижатые к стеклу, превращаются в кулачки. Ягодицы мальчика рельефно напрягаются, стоит кончику игрушки нырнуть в уже растянутое пространство и незамедлительно исчезнуть оттуда.              — Я… Я не знаю… Может, это будет долго…              — Попробуем как-нибудь, — мужчина ныряет лицом вниз, хищнически прихватывая края раскрытой дырки зубами, смыкая их и тут же проникая обещанным языком внутрь. — Сейчас только насытим твою мелкую задницу…              Он выпрямляется, прижимаясь покрытой волосками грудью к нежным половинкам, и находит рукой сочащийся член мальчишки. Оставляет поцелуй в спину. Отодвигается ровно настолько, чтобы дотянуться до смазки и нанести её равномерно по крупной игрушке.              — Готов? — спрашивает.              И тут же вводит вытянутый силикон сразу наполовину.              От приятной неожиданности Тимми верхом прижимается к душевой стенке, а задницей качается на пробке.              Из мелкого рвутся надорванные стоны, которые прекрасно сочетаются с движениями кулака Арми по ненасытному члену Тима. Сдержаться от гуляний по продолговатой игрушке Тимоти тоже не может. Не тогда, когда Арми ещё не вставил её до конца и этим можно воспользоваться, делая Хаммера весьма себе своеобразным дирижёром не менее своеобразного оркестра.              Лейка определённо была тем самым плохо играющим скрипачом при талантливом пианисте…              В общем, к тому времени, как Арми должен был быть на месте, он только натягивал футболку на ещё влажное тело и вдыхал запахи Тимкиного кофе.              Когда он уже садился в машину, на почту пришло сообщение от пунктуального Сэмми:              Сэм Рокуэлл, 09:21 a.m.: Так ты сегодня приедешь, или я сам всё?              Арми Хаммер, 09:24 a.m.: Двадцать минут, и я на месте, сержант.              Хаммер дёргает губами, как будто туда что-то попало, хотя, на самом деле, так он просто глушит раздражение.              Мужчина открывает список сообщений, заводит авто, и, пока «додж» неспешно набирает скорость, находит вчерашнее сообщение от Сэма.              Они гораздо быстрее обсудили бы всё это по телефону или во время личной встречи. Но от таких разговоров Рокуэлл принципиально отказывался, вероятно, избегая лишний раз поддерживать с Арми вынужденный живой контакт.              Отправитель: ssp.rockwell@pmail.com              Тема: Подробности по делу Элайзы Пью              Здравствуй, Арманд! Пишет старший сержант полиции Грэйв Вэлла Сэм Рокуэлл. Ты оставлял почту сэру Харрельсону, оттуда она и у меня. Не могу позвонить и именно поэтому пишу.              Завтра мы встречаемся с сестрой погибшей, Флоренс П., в первой половине дня. Лучше это сделать как можно раньше. Надо поговорить с ней, пока она не передумала. Ф. скоро поймёт, что станет частью круга подозреваемых. Её адрес: район Пайнс Виллидж, Вавилон стрит, 4263.              Итак, образцы экспертизы подтвердились. Я про те, которые взяли кинологи после нашего отъезда. Земля, на которой мы стояли и ты поскользнулся, была пропитана человеческой кровью. Она совпала с ДНК жертвы. Для получения результатов потребовалось больше времени, чем думали, потому что дождь и наши следы стёрли первичный слой почвы, а по дороге в клинику образцы везли плохо, они высохли и рассыпались. Но всё уладили.              Мы с помощником дважды осмотрели территорию музея и сам музей при ультрафиолетовом излучении. Ночью. Новых следов крови не обнаружено. Убийца перерезал девочке горло, стоя у причала. Поскольку в музее всё стерильно, вероятно, тело занесли внутрь в брезенте или в чём-то похожем, что не оставит за собой улик. Эксперты собираются повторно осмотреть весь пол, все доски и щепки. Если там найдут следы ткани или кожи преступника, считай, нам повезло. Не появляйся на месте преступления без бахил!              Мне удалось поговорить с парнем жертвы, Коди. Фамилию помнишь. Она длинная, я её запамятовал, но у тебя в документах точно она где-то хранится и, в общем-то, ты меня понял. Его задержали на следующий же день. Он не был в Грэйв Вэлле и Орлеане. Оказалось, уехал в день убийства к родителям в Лафайет. На собственной машине. Его подруга, наша Элайза, не сказала жениху, как собирается вернуться домой. Они поссорились, вот и разошлись в тот же вечер. Их родители об этом не знали. Мы держим парня на крючке и уже привлекали к рассмотрению деталей убийства. Сразу, как узнали про следы крови. Психолог присутствовал на допросе и не заметил, что бы Коди что-то скрывал.              Орлеан ему покидать всё равно запрещено.              Подтвердились предположения патологоанатома. Разрез на шее действительно похож на тот, который делают скоту перед тем, как разделать. Кровь вытекла почти вся. Этого явно дождались. Повреждена ярёмная вена. Это даёт новую подробность: преступник либо работал на скотобойне, либо с ней как-то связан (или кто-то из его семьи, близких, друзей), либо хорошо знаком с человеческой анатомией. Об убийце-враче не думаем: приём с обескровливанием относится к управе с животными.              Частицы из-под ногтей, ресниц, губ и проч. не показали следы ДНК других, незнакомых людей. К тому же, похоже, преступник действовал в перчатках, не прикасался к жертве частями тела. Возможно, на нём был дождевик или головной убор, который не оставил в музее и около него следы волос. Опять же, дождь, конечно, всему мог поспособствовать. Преступник знал, что сделанное будет ему на руку. Однако и всё это относится пока к предположениям.              Кто был владельцем гирлянды и откуда она в музее, мы уточняем. Каждый год выпускают такие китайские побрякушки, их не отличить друг от друга, и иногда люди покупают их не к Рождеству, а просто так. Это усложняет дело. Эксперты предлагают привлечь к делу какого-нибудь инженера из центра. Он мог бы сравнить модели из ближайших магазинов и орлеанских, найти отличия, как бы это потом ни сказалось на расследовании. В участке нас немного, чтобы успеть всё и сразу, но они обещали, что когда освободятся их кадры, то гирлянду осмотрят получше. На ней тоже никаких отпечатков. Думаешь, убийца всё делал именно в них? В перчатках? Какие это были перчатки?              Это вся информация, которая нам доступна. Я мог что-то упустить. Напиши, если хочешь узнать что-то больше. Но встретиться и обсудить улики — решение куда более правильное. Жду тебя завтра в восемь у дома Ф. П.              Отсюда и вышло, что он попытался проснуться как можно раньше, но, весь вымотанный, подстёгиваемый Тимом на секс, устойчиво приблизился не к рабочей поездке, а к обеденному времени.              Новый Орлеан же подвёл: он был сегодня даже мрачнее, чем Грэйв Вэлл.       

***

      Проникающий в открытое окно «‎доджа» воздух густеет. В нём уже можно различить влажную прохладу. Арми с наслаждением наполняет ею лёгкие и забирает в себя атмосферу приближающегося ливня.              Этому городу идёт дождь.              Когда выжженная солнцем земля, изредка разбавляемая густыми деревьями с мощными кронами, заливает вода, то обещает либо подарить этому месту новую жизнь, либо утопить его со всеми обитающими здесь тварями.              Арми как раз подъезжает к универу, когда по крыше начинают барабанить первые капли. Дальше, если верить карте, ему предстоит минут десять двигаться по прямой, подбираясь к берегам Миссисипи, и где-то там найдётся поворот на улицу с указанным Сэмми домом.              Интересно, как часто Элайза после университета шла не домой, а к старшей сестре? Добираться до неё девчонке было как минимум удобно.              Хотя все эти развилки с древней, подбитой тут и там брусчаткой и однообразными, срощенными плечом к плечу двухэтажками вряд ли вызывали у юного дарования хоть какое-то умиление.              Арми паркуется возле белоснежного здания с колоннами, смотрящегося на новом повороте почти нелепо, и оглядывается в поисках Рокуэлловского «‎форда». Первой, правда, находит вывеску бара «‎Золотой фонарь», который, как уверяют хозяева бара (на плакате на входной двери), в следующем году отметит пятидесятилетний юбилей. Затем обнаруживает столики и вытянутые серые лавки, сложенные зонты-навесы и...              Арми захлёбывается искренним смехом.              Он ускоренным шагом добирается до Сэма, остановившегося в тачке с другой стороны от веселящей глаз уличной композиции.              Летящие с неба капли становятся крупнее и холоднее, и мужчина отряхивается от них на манер пса, прежде чем беспардонно открывает пассажирскую дверь и усаживается рядом с копом.              — Доброе утро, сержант, — он всматривается в лицо Рокуэлла, пытаясь разобрать его настроение. — Хозяева бара действительно оградили летнюю зону дорожными блоками?              — Да, — возмущённо подтверждает Сэм, хмурясь и разглядывая хоть кого-нибудь за окнами заведения. — Это что, так модно сейчас? — фыркает и наконец поворачивается к Арми. Серьёзные глаза, жёсткий рот. — Готов?              — Спрашиваешь так, будто мы собрались на задержание опасного преступника, — в свою очередь Хаммер придирчиво изучает невысокий домик мисс Пью, вставками чëрного цвета и заострёнными элементами напоминающий что-то готическое. — Ничего так эта Флоренс место выбрала. Устрашающее, со стрёмным баром напротив. Я тоже хочу так жить.              — Как «так»? С выпивкой под самым носом?              Арми издаёт звуки, похожий на нечто среднее между смешком и фырканьем.              — Что написано на твоём значке, Сэмми? «‎Зануда»?              — Хорош прикалываться. Пошли уже.              Говорящий выбрался из машины. Хлопнул дверью и ждал, когда то же самое сделает напарник.              — Окей-окей.              Арми поднимает руки, сдаваясь, и с неохотой покидает тёплый сухой салон. Заблокировав машину в не очень приличном (или попросту странном) районе, сержант мог со спокойной совестью выполнять свою работу.              — Признаться, я удивлён, что ты обошёлся без поучений и долгих лекций, — кричит он в спину Сэму, спешащего спрятаться от дождя под крытую веранду чрезмерно продуманной Флоренс Пью. — Мой мозг говорит спасибо. Это было бы для него, как секс по принудиловке.              Ругательный вздох.              — Ты ведь меня сейчас провоцируешь, да? — выдаёт напарник не без критики. Арми встаёт напротив него и наблюдает собственной персоной непоколебимость греческих стоиков. — Так вот: остынь. У тебя ничего не выйдет. Я не попадусь на твои уловки. Лучше послушай сюда... — сержант подходит к Арми ближе, как для разборки. Даже рукава закатывает. — Флоренс — подозреваемая. По словам родителей, она знала о своей сестре больше, чем отец с мамой о дочери. Нельзя потерять её доверия. Или сказать тупую хрень, после которой она нас сочтёт больными идиотами. — Рокуэлл сделал паузу и смотрел на Арми, не моргая, где-то минуту. — Надо задавать правильные вопросы. О друзьях Элайзы, чем она увлекалась, о поездках в этом и прошлых годах. Их дружбе. Преследовал ли ее кто-нибудь, мучил, ненавидел. С кем она переписывалась в последнее время. Почему оказалась в нашем городе, почему парень Элайзы — молчит, чёрт бы его побрал. Мы не знаем, какой человек из жизни Элли мог внезапно объявиться и свести для неё счёты с жизнью. И, — Сэм поднимает указательный палец, прицелившийся Арми в подбородок. — Даже если мы ничего не узнаем об убийце, даже не получим намёка... Мы сможем понять, почему убийца сделал... Что сделал, — коп кашляет. — Что ему «‎не понравилось» в Элайзе. Почему он выбрал её своей жертвой. Это помогло бы найти общий знаменатель, возможно, между ней и другими жертвами в этом году... Если они связаны, конечно.              — «‎Человек из жизни Элли», сержант? — Хаммер делает шаг назад, уходя от почти упёршегося в него пальца, и вновь оказывается под грёбаным потоком воды. — С каких пор ты начал сокращать имена жертв, убийства которых расследуешь?              Взгляд Сэма стеклянеет. Он отворачивается от Арми, чтобы позвонить и постучать в дверь. Хотя, в самом деле, поворачиваться к двери было незачем.              — С тех самых, — голос сержанта звучит ниже. — Когда начал узнавать их, как не знал своих родных. Потому что проводишь с ними времени больше, чем... — офицер неожиданно прекращает разговор. Это было не так, как если бы человек сбился с мысли или по какой-то причине решил прекратить говорить.              Рокуэлл просто взял — и остановился. Снова нажал на звонок и спустился под дождь.              — Позвоню ей. Телефон в машине. Может, её нет дома...              Так он снова вернулся к авто, будто она могла его спасти от неприятного разговора.              Арми провожает взглядом плечи, обтянутые оливковой полицейской формой, с непониманием. Как сержант Рокуэлл не потерял рассудок, стоя столько лет на страже закона и жалея при этом каждую подбитую вне этого закона птичку?              Может, и потерял уже... В январе этого года, например, когда впервые выпустил напряжение и убил того парня, выковырнув ему глаз ещё при жизни. А потом заколол беременную... А потом с нежностью садиста-извращенца выкачал кровь из тела рыжули, и теперь ходит и сожалеет о своей несдержанности. Рабочая версия, разве нет?              Хаммер морщит лоб, пытаясь сквозь шум дождя услышать шаги в домике мисс Пью. Ничего.              Он оглядывается на Сэмми, исчезнувшего под крышей «‎форда», и вздыхает. Держась за высокую перекладину забора, перешагивает на ограждённый участок земли, прилегающий к домику неизвестной мадам. Искренне старается не раздавить при этом цветы на ухоженной клумбе, хотя частота их посадки в земле настолько велика, что обещать их стопроцентной сохранности Арми не может.              Внезапный раскат грома разгоняет стайку спрятавшихся под оконным навесом воробьёв в разные стороны. Дождь льёт стеной. Арми вытягивает вперёд руку, и собственная ладонь под этим шквалом воды размывается, как будто находится за матированной стеной его душевой кабины.              Он различает какое-то движение внутри дома и примыкает к оконному проëму.              Кажется, это гостиная. В ней горит свет. Арми различает в этой комнате фигуру, сидящую перед хорошо знакомым предметом и задумчиво перебирающую руками чëрно-белые клавиши.              Первым открытием для Хаммера в этот день становится то, что Флоренс Пью, оказывается, пианистка.              — Хорошо играет. Красиво то есть, — раздаётся над ухом. Сэм мог оказаться здесь, если только уже изобрели телепортацию… — На звонки не отвечает. Ни на какие. Я и про дверь говорю.              Сосредоточенное молчание Арми сержант воспринимает в штыки. Ещё бы. У Сэма над головой пустая пластиковая папка отгоняет льющуюся с неба воду. Удобно.              — Что? — раздражённо-стыдливо говорит Рокуэлл. — Я примчался, как увидел, что ты влез на чужую территорию!              — Ты слышишь, что она играет, или на глаз оцениваешь? — ладонью Хаммер стряхивает осевшие на ресницы капли. — И спасибо, что примчался на чужую территорию вслед за мной, Сэмми, разделим пиздюлей от мисс Пью пополам. Я надеюсь, ты добил ту розу, которая растёт почти впритык к этому подобию забора?              — Бордовая роза и оранжевые лилии в порядке. Спасибо, что спросил, — крутит бровями полицейский. — Вот давай зайдём и узнаем, как играет мисс Пью. Ставлю сотку, что такой рояль, — кивает сержант на девушку. — Нужен тому, кто сечёт в музыке. Думаю, для этого здесь и звуконепроницаемые стены…              — У неё пианино, а не рояль, отсюда отлично видно, — Арми чувствует, как зачесался внутри потревоженный клубок раздражения. — И ты сам всё видел, Сэмми, она не оставила нам особого выбора.              С этими словами Арми постучал прямо в залитые водой стëкла.              — Да ты!…              Сэм брякнул и засуетился. Пока девушка за окном наморщила брови и оглянулась в сторону шума, дёрнулась, Рокуэлл уже глуповато-добродушно прижимал кошель со значком к её окну.              Девушка с тёмными короткими волосами заторможенно моргает, изучая нагрянувших гостей с другой стороны окна.              Она осторожно и как-то даже горделиво поднимается с аккуратного крутягощегося стульчика и двигается в их сторону. Цепляется пальцами за край окна, мешкается, о чём-то раздумывая, и, нахмурив хорошенький лоб, с усилием поднимает нижнюю его половину вверх.              Словно в издёвку после этого её действия капли над головой превращаются в сплошную водную стену, и Арми подаётся вперёд, побеждая желание сию же минуту проникнуть в жилище старшей сестрёнки Пью.              — Так это вы звонили, — совсем тихо произносит девушка. — Извините, забыла, что мы договорились о встрече.              — Мы сейчас зайдём! — Сэм перекрикивает дождь и вытягивает ладонь вправо, как указатель. Она тут же мокнет вместе со всей рукой. — Пошли, — обращается сержант, как командир разведотряда, к Арми.              Видимо, он весьма рано понял издевательскую бесполезность их улично-домашнего диалога.              Их обувь увязала в грязи. Натыканные повсюду цветы повисли, как плакучие ивы, под напором небесной воды, и комья земли из-под них стреляли Арми и Сэму на штаны. Какое-то из декоративных растений Рокуэлл всё же прикончил, не посмотрев под ноги, но не заметил этого. Их тихий хруст нельзя различить, пока ревёт и колотит дождь.              Стук Сэмовых каблуков по ступенькам и скрип от веса Арми оповестили природу, что шутки кончены. На веранде у них появились секунды обсохнуть. Вода лилась с них, точно после прыжка в реку.              В близком ко входной двери окну промелькнула тень. Застучали замки на двери. Два. Для надёжности. В этом районе иметь один было бы слишком непредусмотрительно.              Первое, что замечает Арми, когда Флоренс открывает им дверь — толстовка. Её толстовка.              Хорошо знакомая Хаммеру и всей группе третьего курса, в которой училась Элайза. Белая, с огненной нашивкой возле сердца и смешными узелками на концах пущенного через капюшон шнурка.              Какова вероятность, что у сестёр были две совершенно одинаковые кофты?              Арми не спешит с выводами. Смотрит на перепачканные землёй ботинки, свои и Сэма, как образуются под ними приличные лужи, и с трудом представляет, как пустил бы такое в собственный дом.              — Вы можете войти, — противоречит его мыслям мисс Пью и отходит от двери. По голосу и выражению лица Арми кажется, что она вовсе не с ними. — Разуйтесь, пожалуйста. Я принесу полотенца.              Сэм бормочет что-то похожее на согласие и извинение, оставляет у порога грязную обувь и промокшими носками становится на светлый паркет. Арми поступает так же.              Вскоре Флоренс Пью приносит для них два полотенца, серое и оранжевое, затем запирает свои замки. Первый, простенький, защëлкивает, а второй запирает громадным резным ключом, который, словно на автомате, оставляет внутри.              За это время Арми успевает обтереть лицо с волосами и шеей. Промокшая насквозь футболка, как и носки с джинсами, бесят, и если бы не присутствие Сэма, Хаммер выторговал бы себе душ и возможность обсушиться, потому что, какого хера они промокли только потому, что эта Флоренс чего-то там забыла?              Медленный выдох.              Арми прижимает к футболке полотенце, пытаясь хоть так собрать лишнюю влагу, и исподлобья изучает доступное глазу пространство.              Дом, в принципе, весь отражает белизну, не только пол. Похоже на стиль богатеньких подростков, которые в двадцать пять поднялись на бизнесе или психологической практике у таких же богачей-невротиков. Но окружение мисс Пью из покосившихся домов и странного кафе-бара наводило на мысль, что хозяйка дома устроила райский островок среди разрухи ради себя самой. Или это сделал тот, кто владеет домом. Если, конечно, Флоренс здесь по счастливой случайности.              Они попадают в небольшую гостиную, где как раз стоит то самое пианино и впечатляющее высокое окно. Диван с креслом окружили мягкий напольный ковёр. На той стене, в которую упираются взглядом сидящие на диване, виден след от снятого телевизора.              В доме как будто недавно убрались, чтобы пригласить сюда в ближайшие дни риэлтора.              Сэм грузно приземлился на диван. Чиркнул глазами по Арми и снова посмотрел на сонную, уставшую девушку.              Ну, а Хаммер скорее придушил бы сам себя, чем сел бы сейчас на светлый тканевой диван.              Потому он тоже находит хозяйку дома глазами, но не чтобы начать разговор, а чтобы попросить у неё что-то менее маркое и дорогостоящее, вроде простого грёбаного стула.              Они встречаются взглядами и, к огромному удивлению Арми, мисс Пью вдруг расправляет плечи и хмурится, как будто бы ни с чего начинает злится.              — Я попрошу вас пересесть за кухонный стол, — ладонью с коротко обрезанными ногтями девушка машет им куда-то за спину. — Владелец дома просил бережно относиться к мебели. Мне, конечно, очень жаль, что вам пришлось из-за меня так долго стоять под дождём...              Ни черта тебе не жаль, твою мать.              — ...Мы как раз можем выпить чай или кофе, чтобы вы не заболели и...              Речь обрывается. У шатенки как будто бы внезапно заканчиваются все слова, и она не знает, что с этим делать, а, может, и ничего не хочет.              Повисшую тишину прерывает выразительный кашель Арми, в котором тот давит издевательский комментарий.              Он первым выходит в коридор, зависнув перед этим напротив Флоренс. Улыбнувшись, Арми сказал ей с долей нескрываемой наглости:              — Вершина милости со стороны хозяйки, которая заставила нас торчать под проливным дождём минут двадцать.              Подбородок мисс Пью дёргается.              — Соблюдайте элементарные нормы воспитания, будьте добры, — она прячет руки за спину, но отходить не спешит. — Представьтесь сперва, даже если собираетесь дерзить.              Рокуэлл где-то там, скрипя обивкой дивана, суетится.              — Это мой...              — Я умею говорить, сержант, — мужчина поджимает губы и возвращает взгляд на старшую сестрёнку Пью. — Арми Хаммер. По специальному допуску занимаюсь делом Грэйввэлльского маньяка и, соответственно, убийством вашей сестры.              Сэм что-то невнятно бубнит под нос, и никто из них двоих не разберёт, что его так задело.              Флоренс скашивает глаза под ноги, заставляя Арми заметить, что она тоже босиком. Странная всё-таки.              — Неубедительно, — говорит она.              — Зато факт.              Девушка в возмущении сводит вместе аккуратные бровки и оборачивается, ища поддержки, к Сэмми.              — Добавлю, что по чьей-то издевательской воле я являюсь ещё и бывшим преподавателем Элайзы, — разжигать споры и конфликты на ровном месте Арми не любит. Потому добавляет жара. — Любили носить одинаковую одежду с сестрой?              Ноготки девушки цепляются в длинные рукава кофты с такой силой, что краснеют кончики её бледных пальцев.              — Вы много внимания уделяли Элайзе, я смотрю.              — Как показала практика, не только я, — говорит в спину развернувшейся в сторону кухни девушки.              Она не озвучивает это вслух. Однако как-то само собой получается, что приглашает Арми идти следом за ней.              Что он и делает.              Даже не скрывает улыбки, когда Рокуэлл, проходя мимо, делает страшные глаза и шепчет на ходу:              — Что ты творишь?!              — Всего-навсего знакомлюсь.              Чайник закипает пять минут спустя, и всё это время, пока он пыхтит и запотевает, Флоренс не смеет сесть рядом с ними и стоит у кухонной тумбы. Она сжимает в ладонях прихватку, разрисованную, судя по всему, красками. Со временем потрескавшимися.              Сэмми, как в комедии, напоминает, кто он такой на пример Арми, несмотря на то, что уже показал значок с удостоверением и связывался с мисс Пью по телефону. Данный панический жест хозяйка встречает с равнодушием и формальной благодарностью.              Разлив чай (кофе на практике так и не был предложен), девушка опустилась поодаль от них на табурет.              — Эту толстовку Эл оставила мне... — Флоренс запинается. Прикладывается к кружке с обжигающим чаем и громко втягивает в себя жидкость с плёнкой корицы. — В тот самый день.              Она делает шумный вдох носом, удерживая ползущие по носовым пазухам сопли. Моргает красными веками. Яркие глаза под ними блестят зелёным.              Арми сравнивает их с Тимовыми. Похожий оттенок. Только вокруг зрачка есть хитрые коричневые крапинки... Совсем как у...              — Почему она оставила её вам? Тогда, ну, вы поняли… — подаёт голос Рокуэлл, всё это время внимательно следивший за реакциями Флоренс и не спешивший нарушать молчание и тем более заводить серьёзный разговор, обещавший перерасти в допрос.              Хаммер видит, как Флоренс борется с дыханием и пытается удержать себя в руках.              — Я...              Мисс Пью цепляется в ручку своей кружки, словно связь с реальностью может спасти от воспоминаний.              (Нет).              Арми не может оторвать от этого зрелища глаз.              Ему неожиданно становится хорошо. Совершенно хорошо. Можно подумать, он сидел на этой кухне перед этой самой девушкой много-много раз. Ощущал её боль. Наблюдал за тем, как она страдает.              От этого в душе разрасталось спокойствие.              Да, детка, все страдают. Смирись.              (О чём ты думаешь, блять, Арми, вообще?)              — Вы?... — Хаммер торопит её.              Он отлично знает, что ладонь мисс Пью сейчас задрожит, и что она попытается что-то сказать, и что вырвется из неё только протяжный всхлип...              Он так хочет побыстрее с этим закончить.              — Я... Нет, — Флоренс вытирает кулаком проступившую из глаз влагу. — Господи...              Девушка резко дëргает запястьем, выливая на себя огненный чай. Вскрикивает. Ладонь разжимается, роняя фарфоровую чашку на стол.              На чистом инстинкте Арми тянет тяжёлый деревянный стол на себя, чтобы эмоциональная леди не прожгла ноги кипятком.              Мисс Пью, впрочем, эти геройства не замечает. Согнувшись пополам и закрыв руками лицо, девушка издаёт звук, похожий на то, что случается с теми, у кого мгновенная режущая боль проходит сквозь сердце и там застревает напрочь. Следом она заходится в пронзительном плаче. От такого хочется в раздражении прикрыть уши и надолго с человеком попрощаться — до окончания истерики.              Рокуэлл поворачивается к Арми, а не к Флоренс, с большим сожалением во взгляде. Сержант сцепляет руки, удерживая себя от попыток утешить девушку от горя, в котором, судя по всему, ничего не смыслит. От горя, предотвращать которое ему мешает устав и ответственность, созданная одними людьми для других, лишь бы сохранить некий порядок.              Сестра жертвы вертится на месте, заикаясь и поджимая пальцы на ногах в попытке стерпеть сильные муки.              — Э-это из-за меня... Всё случилось… Из-за меня… — почти детское кряхтенье из-за забитого носа. — Если бы не я, ничего этого не-е...              Флоренс давится словами и солёной водой из глаз. Она лезет в её раскрытый рот.              Арми кажется, она сейчас задохнётся. Да здравствует ебучий припадок…              Он с неохотой поднимается со своего места и секунду-другую думает, стоит ли ему предпринимать что-то вообще. Тишина со стороны Сэма, например, взывает к терпению и той молчаливой солидарности, которую выказывают гости на похоронной церемонии родственникам погибших.              Хаммер не подчиняется этой трусливой тактике.              Он присаживается перед Флоренс на корточки. Вспоминает, как успокаивал некоторых неадекватных невротиков в своей жизни. Большими пальцами гладит увитые синими венами запястья и пытается разжать судорожно скрюченные пальцы.              Арми укладывает свои предплечья на женские колени и задним числом, с каким-то замедленным удивлением отмечает для себя их мягкость и отзывчивость к прикосновению. У него успело стереться в памяти, что бывает вот так. У Тима ведь по-другому. У Тима всё тело орёт о сопротивлении и никак иначе...              Рассудок, не подчиняясь разуму, предлагает Арми уткнуться сейчас носом в мягкие на вид бëдра. Шокировать девушку своим поступком. Отвлечь. Увидеть замешательство и, возможно, новую ноту испуга в уже испуганном теле.              Чëртов Сэмми...              Хаммер не сразу замечает, как хозяйка каре-зелëных глаз успокаивается. Всхлипы ещё раздаются, но теперь Флоренс не плачет, а устало и опустошëнно смотрит на Арми, в центр его лба или в волосы, или насквозь.              Время тянется дико долго до момента, пока она не приходит в себя и не поднимает голову к сержанту.              — В тот день Эл пришла ко мне после занятий. Сказала, что идёт на свидание… Со своим мудаком-парнем, — звук печали перебивает гнев и нечто, что для себя Арми называет ревностью. — Я предложила ей надеть мой красный кожаный пиджак... Чтобы выглядеть, знаете... Дерзко.              В ходе рассказа Флоренс выяснилось очень много вещей.              Во-первых, старшая сестрёнка Пью выбор ухажёра младшенькой откровенно не одобряла. Это легко выяснилось по неприязненным высказываниям о нём. Девушка даже не старалась замаскировать их под нейтральные описания.              — Он думал о себе больше, чем об Эл. Если она не хотела идти с ним на фильм, который он выбрал — Коди шёл один. Поругались посреди свидания — и он никогда даже не думал проводить её, не интересовался, что она чувствует, как добралась до дома... — Флоренс снова всхлипывает и остервенело прикусывает нижнюю губу. — Последний раз она... Как знаете... Так и не...              Во-вторых, мистер и миссис Пью не нашли ничего лучше, чем свалить вину за случившееся на старшую дочь. Мол, та переодела Элайзу, отпустила на свидание, не научила, как вести себя правильно, не воспрепятствовала её дурным отношениям...              Флоренс перечисляла всё это и, судя по горечи в голосе, свято верила в обвинения родителей. Так, что Арми в какой-то момент не выдержал:              — Стало быть, диплом магической академии у вас тоже есть?              — Вы о чём?              — Слишком уверены, что будущее вам подвластно настолько, что вы могли просчитать его и изменить.              Пауза. Арми ловит на себе пристальный зелёный взгляд. И выраженное сомнительным одобрением дыхание Сэмми.              — Вы, видимо, никогда не теряли дорогих людей, мистер Хаммер.              — Куда уж мне...              Хаммер отчётливо понял, что при всём желании казаться нормальной, Флоренс Пью имеет проблемы с головой.              До расспроса об общем детстве, любимых играх и знаковых противниках всего подросткового периода дело не дошло. Возможно, тень прошлого могла бы разъяснить истоки вины Флоренс, зло и молчание родителей, связь Элайзы с убийцей, но воспрепятствовало разговору психическое и эмоциональное состояние мисс Пью.              Выжатая как лимон, Флоренс говорила сбивчиво, подолгу размышляла над незатейливыми вопросами Рокуэлла и слабо продолжала предположения о сестре. Поэтому Арми и Сэм негласно выбрали сосредоточить вектор беседы на основных уликах и недостающей информации.              Чутьё подсказывало, что допрашиваемая спит от силы два-три часа каждый день, вот и не может продержаться в диалоге, требующем регулярно подключать логику и следственно-причинные связи (это не беря в расчёт её катастрофические переживания об утрате, естественно).              Впрочем, их совместные три часа пролетели стремительно, но часть из них состояла из прогулки под дождём и из молчания Флоренс.              Перед уходом Сэм уговорил девушку взять номер Хаммера, чтобы она знала, к кому обратиться, если сержант вдруг не выйдет на связь, а она что-то вспомнит или чем-то решит поделиться…              Арми пришлось проделать ту же операцию, глупую, напоминающую детство и дурацкий обмен контактами под присмотром родителей.              — Надеюсь, я не сильно отвлекла вас в это утро понедельника, — произнесла девушка, ожидая, когда Арми и Сэм обуются возле двери.              Оба зависли. Переглянулись.              Хаммер, скосив глаза в сторону мисс Пью, кивает.              — Не беспокойтесь об этом, — шнурки завязываются в неприметный узел, который Арми прячет за язычок кроссовки, прежде чем распрямиться во весь рост. — Сегодня суббота.       

***

      Домой он возвращается к часу дня. Долго изучает замершие показатели на приборной панели, не имея сил оторвать взгляда от цифр, напечатанных без единой засечки.              Бросает это дело, как только от напряжения начинает тянуть глубоко в висках.              Губам не хватает каких-то ощущений, и Арми морщится от этого дискомфорта, но ничего с ним делать не спешит.              Бьёт пальцами по рулю и выходит из машины, только для того, чтобы в следующее мгновение обнаружить себя загребающим третью ложку (чайную и, мать его, мокрую) растворимого кофе в кружку с отколотой ручкой.              Пофиг.              Он заливает кипяток. Где-то полчашки или тот объём воды, который интуитивно выбрал организм, сопоставив его с количеством тёмных гранул.              Арми размешивает получившийся напиток, с наслаждением втягивая аромат струями исходящего вверх пара.              Поворачивается в сторону барной стойки, намереваясь процедуру кофепития провести именно там. Локтëм задевает копошащегося рядом мальчика и замечает, наконец, развëрнутый на кухне процесс приготовления печенья.              — Ты всё это время скрывал, что являешься Капитаном Куки? — несмелая улыбка.              От Тимми в разноцветных носках Арми слышит хитрющий смех.              Противень с готовым угощением проплывает перед его носом. По комнате разносится запах подплавившегося молочного шоколада.              Тимоти хрумкает печеньем, ещё горячим, обжигается, шипит от этого и мычит потом от удовольствия.              — Ну уж если я Капитан Куки, — мальчишка медленно глотает вкусняху и пошло улыбается. — То ты мой Милкмэн...              Тим берёт новые, начавшие застывать кусочки теста и лепет из них блинчики.              — Кто тебя обидел на работе? Ты со мной даже не поздоровался, — привередничает маленький кулинар.              — Нет, — Арми качает головой, усаживаясь на высокий барный стул и подгибая под себя ногу. — Просто задумался.              Отколотая ручка на кружке оставила от себя след в форме сердца. Хаммер обводит его ногтём и хмыкает.              История сестёр Пью (то, что смогла рассказать и показать им Флоренс) роилась в голове, как обеспокоенные пчёлы в своих ульях. Подожди чуть-чуть, и каждая мысль найдёт своё место и роль, свою ячейку в сложном едином организме, а пока…              Хаммер отпивает кофе и жмурит глаза от болезненных ассоциаций. Думать и анализировать что-то он сейчас не может.              — М-м-м, — заводит гармошку Тимми. — Опять будешь в стену пялиться, пока не срубит?              Мальчонка перегибается через стойку и чмокает Арми в грубую щёку, а заодно вытирает об себя белую руку и подставляет к губам Хаммера горячее печенье.              — Конечно, нет, — мужчина откусывает крупный кусочек ароматного лакомства и пытается запихнуть его без рук в рот. То крошится на стол неизбежно, и Хаммер смахивает незапланированный мусор на пол. — К вечеру буду весь твой, ладно?              Арми ерошит большой ладонью взлохмаченные кудри, отставляет кофе подальше и, попытавшись извиниться улыбкой, спрыгивает на пол и садится к компу.              У него появилась мысль, которую срочно нужно записать.       

***

Три часа спустя

      — Ну что, — Арми плюхается на диван рядом с Тимоти и одним движением роняет его, читающего очередного Кинга, себе на грудь. — Смотрим, что там, в кино показывают?              Он зарывается носом в мягкие кудри, притягивая владельца косматой шевелюры ближе, и разворачивает перед их лицами сайт с афишей новоорлеанских кинотеатров на смартфоне.              Перед экраном вырастает указательный палец Тимми, который готов пролистать ленту с постерами вниз.              Но, вместо этого, после шевеления растрёпанной макушки рядом с шеей Хаммера, худая ручка Тима накрывает горящий незаблокированный телефон. И опускает его вниз, к Арми на бедро. А нос Тимоти поворачивается в сторону Армиевского подбородка.              — Пойдём в старый-старый кинотеатр, который никому не нужен? Кроме нас.              Опущенными руками Хаммер обнимает мальчонку под талию, задирая по ходу свою же футболку на стройном теле. Просто чтобы пощекотать бока с выступающими косточками.              Улыбается и чмокает нарочно подставленное лицо.              — Почему это звучит как плохая идея?              — П-потому, — Тимми подёргивается от щекотки. — Что нас будет ждать сюрприз!              — На месте сюрприза я не стал бы нас ждать, — кончик пальца обводит большую дыру на угловатой коленке. — Но хорошо. Никому не нужный кинотеатр и кинопоказ... Отличный план.              — Тебе он правда нравится? — задорно спрашивает Тимми, и его белые зубы, дугообразно изгибающиеся к середине ряда, блестят из-под сочных розоватых губ.              Арми не решается на однозначный ответ. Во многом потому, что ни «‎да», ни «‎нет» сюда бы не подошли.              — Мне очень нравится автор идеи, — шепчет Арми, касаясь губами верхнего края аккуратного ушка. — Научишь меня правильно вести себя на свиданиях?              Тим очень нежно откладывает книгу, лежащую в руках, на колени, и искушённо разглядывает Хаммера, как ребёнок, которого попросили рассказать о любимом многосерийном мультфильме со всеми его главными смертями и сюжетными поворотами.              Мальчик хватает боковой стежок на Хаммеровских джинсах и перекатывает его между пальцев, будто в надежде, что он разойдётся, если так делать с особым усердием.              В Тимовских глазах можно пропасть, и Арми чувствовал, что пропадает.              — Да, я тебя научу, — говорит Тимоти, пристально разглядывая Армиевские губы и больше не дотягиваясь взглядом до застывшего взгляда над ним, сверху. — Весь сеанс твоя ладонь будет держать мою ладонь, и другая моя рука обнимет ведёрко с попкорном, так что тебе придётся кормить меня, когда я буду поворачиваться к тебе с открытым ртом. Ещё ты возьмешь колу, она будет стоять в твоем подстаканнике, и, как захочешь, ты будешь давать мне трубочку, чтобы я немного попил. Но смачивай её перед этим своей слюной, пожалуйста. Я не хочу пить просто так.              Пальцы Тима побежали по груди Арми и схватились за воротник его футболки.              — Как много заданий, — ладошка оказывается сжата в крепких мужских оковах. — Что в это время будешь делать ты?              — Наслаждаться тобой.              Арми отцепливает руку, норовившую пролезть под вырез футболки, и прикусывает одну из торчащих костяшек.              — Разве ты не наслаждался мной каждый день до этого?              Мальчишка качает головой и ногами, с сомнением смотрит на Арми и вниз, где их ноги касаются друг друга, а потом Тимми опускает щёку на плечо Хаммера.              — Да, — говорит Тимоти. — Но это совсем не то.              Такой ласковый и, на первый взгляд, непредумышленный жест выбивает из Арми родившуюся было воинственность. Желание выяснить, что специфического для Хаммера на их свидании сделает Тим, отходит на второй план, и...              К чёрту, они разберутся с этим на месте.              Арми съезжает по обивке, стараясь устроить голову мелкого на себе поудобнее и укладывая свою руку как персональный Тимовский подлокотник (ну и немного удерживатель).              — Ладно, — вроде как ворчит, но вообще-то улыбается, пока говорит. — У того кинотеатра есть хоть какое-то расписание? Или пойдём так, наугад?              — Наугад! — без запинки выдаёт Тимми и перехватывает ладонь Арми, скользящую по его телу. — Ты любишь страшные фильмы или про любовь?              — Я люблю хорошо снятые фильмы без глупых диалогов и смыслов на поверхности, — их пальцы переплетаются, инициируя то ли борьбу, то ли танец. — А жанр не важен...              Свободной рукой он убирает почти упавшие на глаза мальчика кудри и успевает задеть длиннющие ресницы.              — Что насчёт тебя?              Тимоти начал свой ответ с широко раскрытого рта:              — Мне нравится и то, и то. Пока романтические хорроры ещё не придумали, я буду любить сразу всё, но чтобы оно было клёвым.              Освобождая свою прохладную руку от ладони Арми, Тим укладывает её ему на шею, и вторая рука мальчика тоже делает это, и таким образом мужчина оказывается зажат в просительных объятьях. С маленьким носом-прицелом, упирающимся прямо под горло.              — Романтический хоррор? — губы трогает задорная улыбка. Арми поднимает лицо мальчика за подбородок и тянет к себе. — Чудовище остаётся Чудовищем в конце? Дракула влюбляется в Ван Хельсинга? Как ты это видишь?              Он гладит мальчишку по тонкой шее, едва тот замирает над Арми на вытянутых руках.              Тимми хихикает, и его волосы забавно качаются на переливающихся розовым скулах.              Медленно, но верно лицо негодника приближается к Армиевскому и дразняще замирает, обмениваясь с Хаммером дыханием из губ в губы.              — Так, будто маньяк Джейсон Вурхиз из «Пятницы, 13-е» перестаёт убивать, потому что в кого-то влюбляется… — Тимоти решает пересесть к Арми на колени. И неожиданно что-то твёрдое, находящееся ниже карманов джинсов на Тимовской заднице, касается бедра. — Но это лишь для того, чтобы он и его возлюбленный начали мочить других вместе. Это будет настоящая история любви без оглядки на все грехи человека.              — Главное, чтобы эти двое не начали использовать друг друга, — Арми сам двигает бедром, сильнее насаживая мальчика на пробку. Пальцы проскальзывают за пояс свободных штанов и игриво обводят торчащий из задницы кончик с кнопкой. — Представляешь, какая была бы битва?              На мгновение Тим замолкает и задыхается.              — Не делай этого...              — Почему? — шёпотом.              — Потому что тогда мы не скоро выйдем из дома, — тихо-тихо вторит ему Тимми слегка дрожащим голосом.              Арми косится на окно, за которым только-только начало смеркаться.              — А мы разве спешим? — понижает голос и с нежностью накрывает мягкую округлость пятернёй. Пробку, впрочем, больше не трогает. — Разве не делаем всё для собственного удовольствия?              Тимми дёргается, когда пальцы касаются воспалённых рубцов после… Вчерашнего дня. Мальчишеская рука случайно (или нет) царапает ему шею. Вместо звука боли у Тима на лице пропадает улыбка, челюсти сжимаются. На них натягивается кожа. Ресницы трепещут.              — На самом деле… Я… У меня есть для тебя сюрприз.              — Да? — светлые брови удивлённо ползут вверх. — Какой?              Ладони с задницы исчезают и теперь ласково ложатся на поясницу, поглаживая позвоночник кончиком среднего пальца.              — Секрет, — коварно растягиваются уголки губ. — Я скажу тебе после свидания. Только веди себя хорошо.              Арми щурит ясные голубые глаза, изгибая губы в самой добродушной из имеющихся в арсенале улыбке.              — Зачем тогда сказал об этом сейчас? — рука на спине вдавливает мальчика в мужской пресс. — Я теперь фильм не смогу смотреть.              Тимоти, хохоча, тыкается носом в его щёку. Развернув лицо, замирает точь-в-точь перед губами Арми.              — Зато будешь очень-очень романтичным весь вечер.              — Это приказ? — спрашивает, поочерёдно касаясь языком верхней и нижней губы Тима.              Тихий стон вырывается из манящих тонких губ.              — Да, правильно... Приказ… — шепчет Тимми до невозможности его услышать и проникает языком туда, где прячется другой, чужой язык, за которым мальчишка-зверёк ведёт охоту.

***

      Самая прекрасная часть вечера, закат с утопающим солнцем в кровавом горизонте, осталась позади, и мир накрыли вечерние сумерки.              Они давят на плечи чувством почти ушедшего дня, который больше никогда не повторится. По природе своей призванные погружать в депрессию от мысли о безвозвратно ушедшем времени, но Новый Орлеан...              Ох уж этот никогда не унывающий город со своими припизднутыми жителями. Усыпанные со всех сторон неоном и вонючими липкими блёстками, вечно что-то орущие, бахающие, куда-то на своих двоих спешащие перед сном...              Арми паркуется перед небольшим зданием с белой плоской крышей и новеньким, недавно отреставрированным фасадом, разогнав перед этим мощным сигналом «‎доджа» сосущуюся на пути авто парочку.              — Собирались сдать вчера тест, помнишь? — обращаясь к Тиму, Арми протягивает руку и берёт в неё тонкие пальцы. — Могу сходить один, если хочешь.       Тимоти, до этого впавший в транс разглядывания светящихся улиц, выглядел малость напуганным. Под горячей рукой подобрел и пошевелился. Развернулся на сиденье. Согнул под себя ногу и наклонился к Арми.              — Я с тобой, — говорит мальчик тоном, какой бывает у детей, если их собираются оставить надолго одних, и они от этого мучаются. — Ты так быстро… Перешёл к делу.              — Нечего тянуть, — Хаммер пожимает плечами. — Начнём с аптечного теста. Там требуется анализ слюны. Достоверность высокая, но не сто процентов. В идеале пересдать потом нужно. Если захочешь.              К щеке Арми прикасаются пальцы Тимми. А потом на их месте оказываются губы мальчика и издают быстрый «чмок». Нос Тима щекочет его собственный кончик носа.              — Я думаю, нам это будет не нужно, — мурлычет мелкий, выпускает свою руку из вспотевший руки Арми и…              Кусает его за, твою мать, нос.              Скрипит сиденье Тимоти.              Когда Хаммер хлопает глазами, дверь автомобиля щёлкает, а через стекло сзади, у пассажирского, видно, как Тим бежит к какой-то бело-голубой вывеске. И, увы, с аптекой она связана, как Северный полюс с пустыней Сахара.              Ладно, он ведь не ожидал, что мальчишка с первого раза отнесётся к этой процедуре серьёзно?              Арми неспешно вылезает из машины и идёт в сторону непонятной афиши. По дороге облизывает тоненькую фигурку мальчика взглядом. В просторной одежде, выбранной для сокрытия их маленькой шалости с пробкой, Тимми выглядит ещё более хрупким. Особенно на фоне этого огромного, светящегося изнутри щита, кричащего прохожим об...              — «‎Отелло»? — Арми обнимает мелкого поперёк живота, прижимаясь сзади, и укладывает подбородок на недвижимое плечико. — Интересуешься?              — М-м-м, — тянет Тим, пока закидывает свою руку назад и гладит Хаммера по затылку. — Хотел бы сыграть там когда-нибудь… Или в чём-то ещё у Шекспира. Мои одноклассники такие спектакли делали, представляешь?              Арми морщится, ощущая настоящий канкан в исполнении Тима на чём-то разбитом внутри.              Запах мальчишки прямо за ухом — как отрезвляющий глоток новой жизни.              — Представляю, — выдавливает из себя Арми и усиливает объятия на талии мелкого.              — «Двенадцатая ночь», сон… Какой-то там, — мальчишка разворачивается на его голос и трётся щекой о мужчину, как приставучий котёнок. — А ты бы хотел играть в театре, Арми?              Плечи Хаммера трясутся от беззвучного смеха. Истерично-болезненного.              — Мне хватает этих шоу в университете, — короткий поцелуй в шею. — Но тебя на сцене театра я бы хотел увидеть.              — А ты представь нас вместе! На сцене! — Тимоти разводит руки, будто разворачивает объектив фотокамеры. — Будем как «Антоний и Клеопатра», только… «Адриан и его мальчик Антиной»! Круто я придумал?              Мелкий резонирует смехом, переплетает их пальцы. Вертит головой. Призывно распахивает губы и хочет поцеловать.              Кончик пробки упрямо касается Армиевских джинсов.              Мимо идут люди, мешающие почувствовать им уединение.              Арми тянет Тима назад. Подальше от неонового света и ближе к цели их внезапной остановки.              Оказавшись, наконец, в темноте, касается манящего сладкого рта своим и не забывает толкнуться бедром в выступающую из мелкой задницы пробку.              Довольно усмехается на слабый стон и отстраняется.              — Я бы сыграл в том спектакле, только чтобы сорвать его концовку и спасти Антиноя, — обещает Хаммер кучерявому затылку и открывает дверь в аптеку. — Или им пришлось бы погибнуть вместе.              — Не надо умира-а-ать, — бормочет Тим, развернувшись на сто восемьдесят градусов, и зубами намечает маршрут к Армиевским ключицам.              Бесшумные клац-клац-клац к воротнику футболки.              Открытая дверь затягивает их сквозняком внутрь. Тимоти идёт задом наперёд, уложив руки в карманы Хаммеровских штанов на пятой точке.              — Арми, — громогласного зовёт кудрявая головёшка и ставит подбородок к нему на грудь. — А кем бы ты хотел быть: пиратом или… — глаза у Тимми расширяются. — Или рыцарем! Точно! Не думай! Какой ответ?              Слова мелкого отдаются в чёртовой аптеке чудовищным эхом.              Этот пиздец улыбается как пакостник самого высокого ранга.              Так, что Арми не может не улыбнуться ему в ответ.              — Пиратом, конечно же, — отвечает тихо, встречаясь взглядом с темнокожей женщиной за прилавком.              Улыбка на губах у той неестественная. Словно бы она пока не понимает, как реагировать на их обнимашки.              Арми пытается осторожно высвободиться от любых контактов с маленьким прилипчивым тельцем.              Он бы тоже не понимал.              — Плавать, пить, грабить или сидеть в замке, обвешанным тяжёлыми доспехами? — спрашивает, рассматривая высокий стенд с самыми разнообразными тестами. — Думать здесь и не надо.              — А если бы в замке жил принц, которому бы нравились твои доспехи и твой большой… Меч?              С неохотой расслабленные ручки Тима незаконно мило повисают вдоль боков. Мелкий пятится к витрине, не желая отойти в сторону.              Губы ползут вверх, сами того не желая.              — Возможно, ради принца я бы и побыл благородным рыцарем немного, но это всё осточертело бы очень быстро, и пиратская природа взяла бы верх.              Желаемые товары находятся в самом низу высокого стеклянного шкафа, к которому отошёл Тимми, и Арми просит девушку, слушающую их разговор и нервно-нервно моргающую, принести им таких две штуки.              — И что тогда? — не унимается мелкий, бесконечно умело игнорируя их присутствие в аптеке. — Похитил бы принца, и мы бы спрятались на тайном острове? — Тимми тянет его за мочки ушей вниз и хихикает. Останавливается в своей пытке, выдавив длинное «о»: — У нас, кстати, смазка почти кончилась…              Арми умудряется сохранять спокойствие, хотя самого разрывает от желания расхохотаться и грозно рыкнуть на слишком громкого и беспокойного мальчишку.              — Да, смазку ещё, — обращается к откровенно охуеваюшему с них фармацевту и снова к Тимоти: — Покажи, какую.              — Любую силиконовую. Для анального секса, — Тим круговым движением вращает тазом, явно стараясь причинить себе удовольствие, а не поправить просторные джинсы. — Чем больше объёма, тем лучше.              Глаза у мелкого сверкают, а ладошка крепко сжимает ладонь Арми.              Продавец лекарственных средств поправляет съехавшие на нос очки и кивает в знак того, что заказ был услышан.              — Презервативы, может, тоже? — спрашивает после раздумий, пробивая их покупки.              Тимоти так смеётся, будто его пробивает икота со скоростью икс два. Вибрация от этой смехотрясучки передаётся Арми при одном контакте их рук.              Быстрый недовзгляд на аптекаршу сменяется долгим и пронизывающим — на Арми.              — А-ар-р-рми, — ну, котяра. — Ты пользуешься презервативами на всякий случай? — в конце тон становится невинно-детски-удивлённым, и Тим замирает, прекратив дышать.              — Ты делаешь кляп в отношении себя нереально привлекательным, — говорит Хаммер, пытаясь добавить в тихий сейчас голос (чтобы мадам у прилавка не слышала) злобные нотки.              Получается отвратительно. Особенно от идиотского понимания, что они сейчас стоят и палят свои отношения, как самая обычная парочка.              Или они такие и есть?              Скептик внутри Арми с важным видом кивает и признаётся, что и ему смешно.              — С презервативами немного опоздали, — Хаммер кладёт на прилавок пару банкнот и забирает сложенные в бумажный пакет покупки. — Но спасибо.              С этими словами перехватывает Тимовское запястье и прëт его на выход. Быстрее, чтобы не получить ещё какой-нибудь «‎дельный совет» напоследок…              — Если что, заходите, у меня есть обновлённый буклет препаратов от венерических забо...              Арми почти выдëргивает Тима из аптеки и с грохотом захлопывает заевшую дверь со стеклянным верхом.              — Ух-х-х, вот это ты грозный! Настоящий пират!              Тимоти заливается смехом, спотыкаясь о свои ноги. Разворачивается, чтобы «по-боевому» ударить Арми кулаком по груди и тут же прилипнуть к его футболке.              Фонари обливает мелкого ягодно-красным. Белки глаз, зубы, волосы теперь блестят вишнёвыми мазками.              — Покажешь мне свою каюту, капитан? — Тимми качает ту руку Арми, что с пакетом. Хрустящий звук целлофана заливается в уши и там застревает. — Я больше не могу сидеть в трюме с этими грязными рабами…              Арми щёлкает мальчика по носу, улыбаясь его дурачествам.              — Вот, как наказывают пленных принцев, которые любят много болтать, — Хаммер продолжает игру, офигевая, если честно, сам от себя. — Придётся постараться, чтобы ты мог попасть в мою каюту.              «‎Додж» мигает фарами, открываясь, и Арми отпирает заднюю дверь, приглашающе кивая Тимми и предлагая залезть внутрь.              Оторопелый мальчик не сразу двигается с места, и, забираясь в машину, делает это с ухмылкой. Осторожненько передвигая задницей, на которую неизбежно придётся сесть и завести кнопку с вибрацией.              Тимоти многообещающе корчит флиртующую рожу, не задавая вопросов, пока и Арми не оказывается в салоне авто. С дерьмовым полупрозрачным пакетишкой.              — Мне даже не пришлось стараться! — мигают зелёные глазки. — Я уже в твоей каюте и… Зачем мы сюда вернулись? Что у тебя на уме?              — А ты хотел идти с тестами и смазкой в кино? — Арми вытряхивает содержимое пакета на сиденья, бросает тот прямо на резиновый коврик под ногами и открывает ближайшую к себе коробочку. — И мы вообще-то пока не в каюте, а в шлюпке. Сейчас посмотрим, вернёмся из этого плавания живыми или нет.              Пластиковая палочка с мягким ватным наконечником оказывается у Тимми под носом.              — Справишься сам?              — Я даже не знаю, куда её пихать, — хмурится мелкий и берёт странный аппарат у Арми из рук.              — Нужно собрать слюни над зубами, — Хаммер тянется к лицу мальчика и приподнимает тому верхнюю губу. — Верх и низ.              Ладошку с зажатой в ней палочкой Арми берёт в свою большую ладонь и подносит ко рту мальчика.              — А фто, если мы запорем тефт? — волнующе проговаривает мелкий и ноздри у него от усердия раздуваются.              Тимова губа, зафиксированная Хаммеровскими пальцами, напрягается под напором работы лицевых нервов и мышц.              Тимми приоткрывает рот, как будто так удобнее собирать слюну, но пока Арми помогает мальчику водить палочкой по десне, это делает процедуру только труднее. Но видя, что Тим старается, Хаммер не решает просить его о чём-либо.              Замолчал вот, ресницы дёргаются в темноте.              Запах сигарет, загнанный сюда с улицы, щекочет им ноздри.              Неуёмные движения худых ног, затеявших атаковать Арми.              Когда мужчина достаёт экспресс-тест и засовывает его во флакон с проявляющим раствором, Тимми следит за ним со страшной внимательностью.              Уровень жидкости поднимается. Колбочку с будущим результатом «вич/не-вич» Хаммер убирает в подстаканник между передними сиденьями.              — Я тоже хочу тебе помочь!              Арми замирает. Не ожидал такого от Тима.              — Дерзай, — выдыхает, не думая, и расслабленно облокачивается на мягкую спинку сиденья. — Если мы запорем один тест, то просрëм двадцать долларов, два — сорок. Помни это.              Мальчишка его, кажется, не слышит. Воодушевлëнно хватается за коробочек с тестом, разворачивает его с треском и клочками картона. Пакетик с препаратами рвёт. Вытряхивает себе на лапу всё, что там было. Плоскую ватную палочку избавляет от упаковки. Подносит её ко рту Арми с крайне важным видом. Мордочка у Тима увлечённая, немного взрослая. А потом он говорит:              — Я хочу не только в каюту. Хочу увидеть все твои сокровища, — переходит на особую интонацию мальчик.              Что?              Большой палец Тимми аккуратненько раздвигает губы Арми. Мелкий проникает палочкой в розовые дёсенные недра.              — А-а-а-а-а…              Тимоти распахивает рот и строит из себя до безобразия карикатурного врача. Не кстати вспоминается Бен, учивший Эммета показывать горло самому, чтобы врачи «‎не тыкали туда эти палки».              Отдав нужное количество слюны, Арми с облегчением вздыхает. Взялся было следить за чёртовой палочкой в пальцах Тимми, которая может определить через пятнадцать минут весь дальнейший жизненный путь, но…              Спокойный выдох прерывает вредный кучерявый пацан, резво чмокнувший Хаммера в губы и занявшийся его тестом лишь после этого.              Арми наблюдает за сосредоточенными действиями обычно взбалмошного мальчишки, наклонив голову к плечу. Дожидается, когда Тим бросает его тест в тот же подстаканник, набирает воздуха, чтобы сказать об отсутствии подписей на пробирках, но решает в этот раз не занудничать.              За положительный тест отвечать будут оба и не важно, у кого именно он окажется.