26 сентября
Четверг
Тимоти был рад, что в этот раз сидел на самом последнем ряду. Это не так далеко, чтобы Арми его не видел, а он не видел Арми… И как его пальцы стучат по телефону… У этой аудитории есть особенность: парты стоят в несколько рядов и соединены друг с другом сплошь. Если хочешь встать из-за стола и выйти, то, будь добр, потрись сперва задницей об одногруппников. Поэтому Тим сидел с краю. Длинное или короткое мгновение назад — он не знал — пылающий огонь прожёг его внутренности. Казалось, анальные бусы в его заднице кто-то поджарил на сковородке. Тимми мог только сжимать эти шарики внутри себя, чтобы стерпеть дразнящий жар. Они чем-то напоминали член, жёсткий и пульсирующий, но Тимоти как будто заставили держать его в себе и не шевелиться. Резиновый хвостик от шаров, с дырочкой посередине, тёрся между ягодиц. Дело в том, что когда Тимми расслаблялся, перечитывая сообщения Арми, его любимого преподавателя, самый большой шарик норовил выскользнуть, и приходилось выравнивать осанку, вновь сжимать мышцы и с особым усилием, елозя по стулу, заталкивать шар обратно. Тимоти закрывал рот рукой. Он не хотел стонать от нужды и безысходности. Стояк натягивал трусы со штанами, как кол — палатку. Пот бежал по стволу, катился к яйцам и создавал влажное пятно под всей пятой точкой. И как ему было дышать? Он зачесал свои волосы, представляя, что Арми будет тащить его за них, когда всё кончится. Над этим столом. Поставив ему пять за тест, который сейчас лежит перед глазами Тимми нетронутым. Арми будет восхвалять выдержку и послушность мальчика. Его обязательно наградят. И наградой будет большой крепкий член в синеньких венах и с головкой, жаждущей кончить на любую часть тела Тима. Мальчишка облизнулся и прикрыл глаза. Он так хорошо растянут… Какой тут смысл терпеть до конца пары! Нужно попросить Арми закончить тест… Тим не протянет больше… Десяти минут. Иначе же рехнётся и попросит соседа по парте достать свой хрен и по-дружески одолжить для собственных утех. Смартфон в руке завибрировал. Тимми задрожал. Он разлепил глаза и снял блокировку. Входящие Аарманд, 15:07 Возьми ручку и проставь уже хоть что-то для вида Губы разомкнулись и захотели ответить Арми, но на коротком звуке «я» Тимоти понял, что говорит вслух. Он свёл ноги, надеясь, что так ткань джинсов будет слишком-слишком давить на пенис и кончить в следующие секунды не получится. Входящие Аарманд, 15:08 У тебя настолько предоргазменный вид, что палишься даже без вибратора Тимми зажал двумя пальцами свою нижнюю губу. Старался давить на неё и так прийти в чувство. Не получалось. Веки зудели, как и щёки. Прикоснувшись к ним, Тимоти почувствовал, что они кипяточные. — Те, кто написал тест, переворачивают листы и пишут эссе в свободной форме... — басит Хаммер. Тим кашляет. Принимает решительное действие: откидывается на спинку стула. Сползает вниз... Попой до самого края. Уложив подбородок на грудь, эхает и ритмично, но медленно и незаметно, насколько может, выгибает таз вверх и вниз, вверх и вниз, вверх... Новое сообщение на телефон. В горле застревает стон. Шарики шевелятся вместе с Тимоти. Внутри всё растягивается, сокращается, поглощает разрывающую на части игрушку (от ощущений и невозможности получить то, что хочется). Входящие Аарманд, 15:10 Может, включим виброрежим? Входящие Аарманд, 15:10 Хочешь, чтобы внутри тебя что-то подвигалось, малыш? Тим готов плакать и умолять, согласиться. Отправить «да». Его палец, покачавшись туда-сюда, набирает не соотносимую с реальностью просьбу... Шуршит бумага. — Тему выбираете на свой вкус, размер — от десяти предложений, связанных друг с другом по смыслу. — Есть какие-то дополнительные требования, мистер Хаммер? — тянет светловолосая девчонка, извечно занимающая середину первого ряда прямо перед столом Арми. — Да... Вылейте в эту работу столько негатива, сколько можете. Тим всё стирает. Он трёт лоб, потому что ладони трудно взять и не опустить себе в штаны. Нельзя. Увидят. Зендея, может, что-то заметит. Она наверняка не сводит с него глаз, потому что сегодня он отсел. Входящие Аарманд, 15:12 Очнись, Тимми) Каждое сообщение Арми произносится в голове Хаммеровским голосом. Неподъёмным, мощным и тягучим, как плавленное железо. Словно мужчина не был далеко, за преподским столом, словно не вёл эту переписку. Словно Арми уже рядом, стоит сзади и вдавливает игрушку дальше в отверстие Тима, недовольный, что цепочка шариков такая короткая. — Мистер Шаламе, приëм. Тимми сглотнул и взял ручку. Лишь бы отвлечь от себя взгляды одногруппников! Пробормотал: — Пишу. Не заметив, как это прозвучало пискляво. Тим поднялся. Присел. Поднялся… Точно. Мальчик придумал, как контролировать наличие работающей игрушки в себе. Итак, он выпускал её из дырки на чуть-чуть, а потом вводил назад, раздвигая ноги и прижимаясь всем своим причинным местом к стулу. Везло, что шар заходил обратно. Единственно, Тимоти вскоре прекратил это. Палевно. Господи! Чпокающий звук посреди класса, когда шарик может полностью выскочить, заставит Тима умереть на месте. Он ни капли не мечтал об этом.***
Арми смог это сделать! Он наврал коллегам, что у него масса работы, проблемы или неотложное дело. Взял Тимми за руку в пустом коридоре, осмотрелся, и они срочно спустились по лестнице. Тимоти смеялся и прижимался мокрым лбом к горячему плечу Арми. Тепло кожи передавала даже рубашка. Тим жалел, что её нельзя снять прямо тут и пойти так в парк, где они задумали отдохнуть. В сумке подпрыгивала игрушка, которую Арми из него вынул. Это заставляло Тимоти краснеть чуть больше, чем из-за палящего солнца или когда Хаммер поворачивался к Тимми, чтобы посмотреть, доволен ли он. Он был доволен. Недалеко от университета они снова взялись за руки. Идти по парковке или мимо студентов так же, как на безлюдном этаже, было бы малость опасно. Зато тут, на улицах, в незнакомой шатающейся куче людей Тим с ещё большим наслаждением сжимал в своей руке большую руку Арми. Ему нравилось, что кожа Арми жёстче и полыхает, будто внутри него всё продолжало бурлить и волноваться. Тимоти остановил их возле одной лавчонки. Там продавали сувенирные кружки, футболки, магниты, а также газировку и чипсы, но главное — кепки. С ходу Тимми взял одну, белую, с символикой баскетбольной команды «Нью-Орлеан Пеликанс» и сразу нацепил её на Арми. Пришлось встать на носки, чтобы помочь здоровяку её примерить. Тим поправил козырёк для красоты и ремешок немного подтянул, ловко забежав мужчине за спину, чтобы тот не успел ни о чём подумать (или передумать!). Себе же Тимоти выбрал джинсовую кепку. На ней были нарисованы сосна, горы и бизон. Подпись: «Служба национальных парков США». Мальчику показалось, что это прибыльный бизнес: накупить кучу простых кепок и клеить на каждую по шеврону. Эта мысль, правда, легко испарилась из головы. Тим потянул Арми дальше. В другом месте они взяли мороженое с манго и мятой. В парке Тим вылизывал стаканчик и ложечку. Когда облизочный процесс был восхитительно завершён, парень смог лечь на траву. Из кармашка в сумке с безжалостной небрежностью были вытянуты модные Армиевские очки, выигранные Тимом за удачное выбешивание Бена. Рыжее солнце приятно грело. Воздух застыл. Шумели люди, но далеко, как беспокойные жуки. Арми сидел рядом. Тим потянул его за воротник, уговаривая лечь вместе. — А я ведь получил «отлично» за твоё эссе по Дон Жуану. Я думаю, у меня было лучшее эссе в группе, — сказал Тимми, повернув к Арми голову и улыбнувшись. Тот же навис над Тимом, уложив руки с двух сторон от его головы. Вдвоём они отбрасывали на траву тень загадочной формы. — Ты мог бы сделать его сам и получил бы такой же высокий балл. Я уверен. Улыбка разрастается на лице Тимми. Он чувствует, как от этого у него болят скулы, и что он не может перестать улыбаться. Тем более ему нравится мужской запах Арми, усиливающийся и заполняющий дыхательные пути. — Не получил бы, — вредничает. — Я бы не стал заморачиваться, как ты. А тем временем мальчишка вспоминает и умалчивает, как достал Зен и Зази с помощью в эссе тоже. — Тебе было скучно разбираться в этих старых текстах и персонажах, признай, — Арми прикусывает губу. Его глаза бродят по лицу мальчика, опускаются на шею и вниз, вниз, вниз... На мгновение в чёрных зрачках полыхает голод, и Тимоти ощущает жадное прикосновение горячей ладони к щеке. — Ты был создан, чтобы творить и вытворять, а не переосмыслять, что уже миллион раз переосмыслили. Разве нет? — Может быть. Мальчик поднимает руку и стаскивает с Арми кепку. Мешающую, как считает Тим, быть им ближе. Оставляет её на своей груди, а сам закидывает ладонь себе за голову. Арми осматривает пространство вокруг них на предмет ненужных свидетелей и, удовлетворëнный, срывает возле уха мальчишки сочную травинку. Ею проводит по кончику носа и контурам припухших губ. — Может быть? — переспрашивает Хаммер. — Может быть, ты лучше знаешь, для чего я создан, — отвечает Тим, аккуратно перетаскивая вторую руку под макушку. Тень от Арми остужала Тимоти кожу. — Покажешь мне, для чего я создан? — уточняет, сжимая губы в задорную полоску. — Я даже не знаю, — травинка перескакивает с мочки уха на шею и забирается под ворот свободной футболки. — Будем выяснять это на практике. Колюще-щекотное прикосновение переходит на горловую впадинку и обводит дëрнувшийся кадык по кругу. Мальчик смеётся от мимолётной щекотки. — И что ты сделаешь? Как найдёшь моё предназначение? — шепчет он. Тим рад, что его очарованных глаз не видно за очками. Всё тело зачесалось, чтобы двинуться к Арми и ощутить его силу и крепость мышц, но… Тимми только повертел кедами и немного руками. Острый край травинки обводит спрятанные под футболкой ореолы сосков, нажимает на самый центр набухших горошинок и рисует дорожку к впалому животу. — Буду пробовать и считывать твои реакции, — быстрый взгляд на Тимми и снова вниз, на травинку. — Поможешь? Теперь рот Тимоти принимает изнемогающую форму: губы распахиваются, как во время стона, но не издают ни звука. Мальчик высовывает язык и зажимает его между зубами. Одна из рук Тимми вырывается из-под тяжести головы и слишком резко хватает Арми за запястье. Пальцы Тима собрали крошки с земли и сейчас натирали Хаммеру кожу. Тимоти считал, что так кое в чём отомстил старшему. — Ты испытываешь меня? — приглушённо выпаливает он, убегая от их игры во что-то реальное. — Отвечаю на твой вопрос. Мы были созданы для того, чтобы заниматься тем, чем нравится, и кайфовать от каждого дня своей жизни, правда? И я не могу решать, что приносит тебе удовольствие, но могу... Знаешь, помогать его получать. Хаммер наклоняется, прикасаясь к щеке мальчика целомудренным поцелуем, но губы... Губы его идут своей дорогой: — Тебе бы понравилось, скажи я, что ты создан быть моим? — огромная ладонь ложится на Тимов пах и едва заметно сжимает его. — И как можно чаще сливаться со мной в едином порыве? Причëм не только в физическом плане, но и в моральном. М-м-м? Скажи, тебе бы такое понравилось? Не раздумывая, Тимоти убирает со своего лица козырёк кепки и поворачивается к губам Арми, чтобы насильно вовлечь в поцелуй. Бёдра вяло поднимаются навстречу ласкающему жесту. — Да… — бормочет Тим и снимает наконец очки, которые не хотели сниматься в нелепо дрожащих ладонях. — Мне бы ещё как понравилось. Скажи, что я создан для тебя… Что моё тело создано, чтобы… Вмещать тебя внутрь. Тимми хихикает и дужкой очков вырисовывает на щеке Арми узоры. — Да, малыш, твоя задница и рот созданы, чтобы принимать в себя мой член, — Арми стискивает рукой, что только что была на Тимовом паху, его ягодицу, впиваясь в кожу заклëпкой на заднем кармане джинсов. — И если мы продолжим в том же духе, я возьму тебя прямо здесь. Тимоти не выдерживает и смеётся, улыбается, мотает головой по траве, с чувством абсолютного тепла, спокойствия и свободы наблюдает за Арми. За тем, как двигается его нежная голубая радужка, как дрогают кончики губ и блестит щетина. — Почему мы не можем просто полежать и не думать о том, как бы переспать? Про себя Тимми решил, что Арми первый начал: мальчик хотел только вздремнуть бок о бок, а препод взял и навис над ним, заключая в клетку своего тела. Вот тогда всё и пошло прахом. Арми отвечает ему странно. Берёт и падает сверху. Ртом касается торчащего из-под футболки плеча, шумно дышит носом. — Наши с тобой разговоры плохо располагают к... Спокойствию. Губы мужчины рисуют на ключице влажную полосу. Арми обнимает Тима поперёк живота, устраивая ладонь у мальчика под поясницей, и успокаивается. Подбородок укладывает на плоскую грудь, и торчащие в стороны светлые волосы Хаммера оказываются единственной частью, которую Тимми может видеть, не прилагая усилий. — Это просто ты такой, — говорит Тим. Над ними развеваются листья деревьев, из-за чего блики солнца иногда попадают на их кожу, а иногда нет. Пытаясь приподнять голову, Тимоти замечает, что его рука может идеально устроиться на плече Арми. Он это делает. Вторая рука поднимается к тёплым волосам мужчины. Капельки пота на них оросили ладошки Тимми. Мальчик, поддавшись соблазну, тягуче ерошит их, то по чуть-чуть дёргая, то поглаживая. — Я бы мог вечность так лежать, Арми. И нет лучшей реакции на эти слова, как вырвавшееся из препода согласное мурлыканье, чем-то напоминающее ворчание. С минуту они лежат в тишине, прерываемой щебетом птиц и редкими шагами мимо проходящих людей. Наконец Арми решает сменить положение головы и поворачивается набок. — А кем бы хотел стать ты: пиратом с украденным кораблём или лесным разбойником? — заговаривает мужчина. — У второго был бы домик, который он получил, замочив старого одинокого рейнджера и прикопав его в собственном дворе. Тимоти хихикает. Наверное, Хаммер специально расписал последнее предложение так подробно, чтобы поймать его на крючок, но Тимми оказался перед непростым выбором. — Украденный корабль круче своего домика, — мечтательно говорит мальчик. — Или мой бы корабль преследовали? — Ну, периодически его преследовали бы, — горячие губы шевелятся там, где под толщей костей и кожи находится сердце. — Как и все пиратские корабли. — Так не пойдёт! А у меня будет своя команда или я буду один? И... Меня будет преследовать тот, у кого я угнал корабль, или просто неприятели? — Ты убил бы капитана корабля и ушёл в открытое море с собственноручно отобранной командой. Сколько человек тебе бы понадобилось? — ладонь Арми исчезает из-под Тимовой поясницы и теперь рисует на голой руке мальчика сказочные рисунки. — А преследовали бы вас... Другие пираты, я думаю. И изредка морская полиция, если бы вы сильно нарушали закон. — А в каком веке у меня может быть корабль и дом? — Пусть будет конец семнадцатого века, — судя по звуку, Арми смеётся. — Да, французский буканьер конца семнадцатого. Днём торгующий ценными шкурами, а ночью — грабящий и затапливающий испанские корабли. «Морская полиция: Лос-Анджелес» сразу всплыла в голове Тима, как Арми произнёс «морская полиция». Мальчик не находил себе места, чтобы сказать об этом, а также о том, что не могла быть в семнадцатом веке морская полиция, потому что не было слова «полиция», и что наверняка контролировали море королевские корабли: то Испании, о которой Арми уже сказал, то Англии... То Франции. Тимми хотел бы во Францию. В Париж... Арми бы жевал рядом круассаны с кремом, а Тимоти бы вытирал ему крошки с лица и пил едва остывший кофе. Засмотрелся бы на какую-нибудь красоту. — Слушай, Арми, а можно никого не убивать? — мальчик дышит в макушку препода. — Что, если корабль станет моим, потому что меня любит капитан... А одинокий рейнджер — это ты, да? — М-м-м-м... Я не думал об этом. Казалось, тебе понравится мысль о ежедневных приключениях разбойника. Ну а какой же ты разбойник, если не убиваешь? Мягкое прикосновение тёплых губ к кончику подбородка. Тима оно настолько раззадоривает, что он приподнимается на локтях ради поцелуя с Арми. Чмок. С полизыванием верхней губы мужчины, как карамельки. — Я мог бы грабить, а не убивать. И держать в палатке симпатичных пленников, — пальчики Тимми трут кончик Хаммеровского носа. — Что бы ты с ними делал? — Арми сводит вместе брови, хмурясь, и голову наклоняет к плечу. Пытается рассмотреть, что происходит на лице Тимми то одним, то другим глазом. Выглядит смешно. — Мне не нравится эта мысль, — мужчина елозит на Тиме и как будто обхватывает его собой крепче. Мальчишка валится обратно. Локти подогнулись. — Хэй! — Тим запускает пятерню в пушистые волосы Арми. — Так мне говорить или нет, что бы я делал? — Говорить. Но иметь в виду, что я в этих фантазиях где-то рядом... Вдруг ни с того ни с сего Тимоти прошивает мысль: он хочет, чтобы Арми стало очень хорошо, как если бы бабочки разлетелись у него в животе. Чтобы он не сдержался и поластился к Тимми. — А если бы я стал твоим пленником, одинокий рейнджер? — говорит мальчонка, пропевая каждый слог с соблазнительной хрипотцой. Голубая радужка темнеет, отчего становится понятно, что Тим ловко попал прямо в цель. — Это контрпродуктивно, — внезапно отвечает Арми. — Я хотел бы, чтобы ты сам всегда выбирал вернуться ко мне. Держать тебя насильно, давить волю, лишать свободы... Это может сломать так, что потом не исправишь. Тимоти… Смеётся. И закашливается от быстро наступившей сухости во рту. Он так спешит обнять Арми за шею, что случайно ныряет под воротник его рубашки и потом специально начинает гладить его жёсткие волосы под ключицами и рядом с сосками. Отдышавшись, мальчик говорит: — Арми! — вскрик, после которого голос Тима слабнет: — Тебя куда-то не туда понесло… Может, моё «отпусти» превратится в «я не могу без тебя жи-и-ить», — заканчивает мальчишка и падает головой на траву и издаёт глупый звук «э-э-э», похожий на то, что он умер. — Так везде происходит. В романах и фильмах. В сериалах, — теперь рука Тимми чешет Арми. — Просто постоянно люби меня, а не вот это вот всё, что ты перечислил. — Ладно, — кажется, что Арми улыбается, когда говорит это. А затем… — Если бы я не любил тебя и не планировал любить постоянно, сверху бы ты не оказался. — Вау, мне досталась самая недоступная задница Америки. Посмотрите! Тимоти похихикивает. Арми тыкает его под рëбра. — Гордись этим. — Горжусь! Ты самый лучший, — снова растягивая слова, Тим безмятежно потягивает на себя пряди Армиевских волос. — Мой. Греческий бог из деревни кошмаров. — Из Батон-Руж вообще-то, — выдыхает в него греческий бог. — Был там когда-нибудь? — Неа. — Как думаешь, жители какой европейской страны впервые освоили эту территорию? — Арми хитро улыбается и пальцем гладит влажную нижнюю губу мальчика, заставляя ту перекатываться из стороны в сторону. — Французы? У города французское название. Тим двигает губами, и так получается, что он зажимает палец Арми между губ, но потом снова выпускает его на свободу, потому что перестаёт говорить. — Да. «Красная палка», верно? Хотя, на мой взгляд, Батон-Руж звучит как название десерта... Что-то с кремом, — препод облизывается. — До прихода французских ребят на месте будущего города жили индейцы. Они обозначали территорию города копьями, а для устрашения врагов нанизывали на них головы убитых животных. Есть легенда, что на одном из этих копий была свежая голова человека. Настолько свежая, что по ней ещё стекала кровь, которая и окрасила копьё. Арми подаётся вперёд, целуя мальчика в уголок губ, и скатывается на траву рядом. Он устремляет взгляд на грязное пасмурное небо. — Что меня забавляет в этой истории, так это реакция французов. Нашли место, которое чокнутые аборигены пометили трупами, и такие, хм-м-м, — судя по жесту, Арми театрально хватает себя за подбородок. — Идеальный дом. — Французы были бесстрашные, — Тим садится и разводит ноги, как во время медитации. Щипает пальцами траву. — Они пришли завоёвывать, а не бояться. Даже название города, получается, насмешка над ужасами. — Это интересно звучит. Увидь ты такие палки, пошёл бы искать тех, кто их оставил? — Сначала слизал бы кровь с одного кола, а потом взял бы его и ушёл на поиски. Да, — теперь Тим нависает над Арми. — Возможно, нашёл бы необузданного дикаря, вроде тебя… — …Меня бы не было среди них. Запугивать людей, демонстрируя им свои зверства — слишком лёгкое избавление от проблем. Не думаешь? — Не думаю, — Тимоти усаживается к Арми на живот, девая свои ноги по бокам от торса мужчины. — Отрезанные головы — это цветочки. Вершина айсберга в бездонном океане. Зато если бы ты был среди дикарей… Я бы угрожал тебе копьём твоего же племени и принудил бы к сексу. А потом бы скакал на тебе, пока твоя палка не отвалится прямо в моей заднице. Это был бы Батон-Руж по-моему. Руки Арми тут же жадно впиваются в его бëдра, словно только этого и ждали. — Мы закончили «просто лежать» и продолжаем обсуждать то, как могли бы «переспать»? — кыляет Арми Тима его же словами из прошлого. Мальчонка наклоняется вперёд и складывает у Арми на груди руки. Дышит ему в рот: — Не совсем. Ты заговорил про кровь и палки, а я подумал не о тех крови и палках… — ручонка мальчика сжимает на Арми ткань в комок. — Из меня течёт твоя сперма, и у меня слиплись ягодицы… Тяжеловато просто лежать. Я пытался, — вызывающий взгляд. — Можешь собрать её пальцами? Сейчас. Арми вдруг подаётся вперёд. Усаживается на задницу и подтягивает Тима ближе, чтобы иметь возможность прижаться губами к ушной раковине мальчика и одновременно по-хозяйски нырнуть за пояс его штанов. — Нужно было заткнуть тебя там пробкой после того, как мы... Кончили, — пальцы препода раздвигают слипшиеся половинки и дарят освобождение от навязчивого и мешающего зуда вокруг прохода. Тимоти блаженно прикрывает глаза. Рот сам собой раскрывается. — Только посмотри, как ты запачкался... Арми заставляет его прижаться торсом к своему и скользкими подушечками размазывает вытекшую сперму по чувствительному местечку у самого свода яиц. Мальчик стонет и вспотевает. Он хватается за плечо Арми, как за спасательный круг. Шепчет: — Давай ты возьмёшь всё, что вытекло, и оближешь один палец, а я второй? Чтобы ничего не осталось… Щекотно! Тим ахает и подпрыгивает, когда Арми где-то надавливает и словно царапает. — Нужно было сказать раньше, знаешь, — препод фиксирует его в стальных объятиях, не давая рыпаться больше, чем разрешает сам. — Я уже всё размазал. Придётся лезть за новой порцией... С этими словами в мальчике оказываются два пальца и тут же расходятся в стороны, снимая со стенок налипшую массу. А-а-а-а-а-а-а-а-а, Господи!… Со скулёжем Тимми вжимается в мужчину и, он уверен, этот мистер-у-меня-не-всё-так-просто прекрасно чувствует, как у Тима поднимается. — Такой горячий внутри, — пальцы ныряют в Тима до самого конца, так, что мальчик чувствует упирающиеся в мышцы костяшки. Грубые и шершавые. — Теперь придётся заставить меня как-то вытащить руку, малыш, иначе я заставлю тебя кончить прямо на моей ладони. — Проклятье, Арми… — «не вытаскивай их». — Я… — «хочу тебя больше всего на свете». «Я бы сам себя трахал на твоих пальцах, но ты ведь знаешь, с двумя мне пусто, мне нужен третий палец, это хотя бы немного напоминает твой член, и вот тогда…» Солнце обжигает Тимоти лицо. Повеяло ветром от колышущейся листвы деревьев. — Вокруг ходят люди, — сдавшимся тоном шипит мальчик. — Нас уже небось заметили… Ах! Ягодицы сами проталкивают Арми глубже и хлюпают на остатках семени. — Н-нас… Снимут на камеру… — Нет здесь никого, я смотрю уже долго. Сухие и тёплые губы оставляют ласковый поцелуй на щеке, и в тот же миг в Тиме без особых сопротивлений оказывается третий палец. — Прижмись ко мне лицом и забей, ладно? — препод касается бугорка простаты. — Всё будет отлично. Пальцы препода скользят по гладкому комку нервов и тут же заставляют Тима несдержанно и ломанно стонать — так боится, что кто-нибудь услышит, и ещё больше от этого заводится. Головка члена упирается в молнию на джинсах и больно её натирает. И Тим желает этого царапающего трения с такой же силой, как и двигаться на властной и твёрдой руке… — Я жалею, что мы не можем соединиться прямо сейчас, — пытливо бормочет Тимми в висок Арми и поднимается на ладони, скользкой от сохранившейся в заднице Хаммеровской субстанции. — Я бы объездил твою палку докрасна… — О, ты всегда делаешь это, — Арми говорит ровно, хотя на лице появился румянец. — Когда принимаешь меня в себя, и твоя дырочка сразу краснеет по краям и так требовательно обхватывает мой ствол... Иногда это настолько крепко, что мне больно входить и выходить из тебя. Препод держит его под спину и заставляет поменять положение, чтобы удобнее можно было держать в джинсах мальчика руку. — Мне нравится усаживать тебя на мой член и не двигаться, пока ты не начинаешь умолять об этом. А потом ты натурально трахаешь меня своей тесной задницей так, будто завтра не наступит… — Бля-ять, — хнычет мальчик и упирается мокрыми глазами Арми в щёку. — Я… Кончу… Колени Тимоти от постоянных подвиливаний вырывают в земле песочные ямки и мнут зелень. Ещё Тим сходит с ума от звуков, которые создают скользкие пальцы Хаммера, от его прерывистого дыхания, которое мужчина старается по привычке скрыть. Собачка на джинсах проезжается по головке члена, и Тимоти чувствует, как из него льются первые капли. Так быстро… — У вас охуенно грязный рот, мистер Хаммер, — нос Тима встречается с носом Арми. Губы мальчика подготовлены к поцелую. — Дайте мне его почистить своим языком… Мальчишка высовывает язык наружу, дожидается, чтобы Арми насладился его пошляцким видом, и проводит языком по губам препода, пока не намереваясь заглянуть между них. — Не такой грязный, как место, куда залезла моя рука, — большой палец Арми пристраивается ко входу, отвоёвывая для себя пространство, в которое мог бы пролезть. — Не поверишь, какой ты на самом деле узкий в этом месте и как отзывчиво там всё открывается, стоит только хорошенько попросить. Свободная рука Арми, на которую тот до этого опирался о землю, забирается в задний карман Тимовских джинсов и помогает отодвинуть ягодицу мальчика в сторону. Высунутый язык Тим прячет в рот. С него слетает спесь, мол, он хотел сыграть с Арми на равных в грязных разговорах, но вот теперь краснеет до ушей и глупо, с испугом на него пялится, будто бы препод снова сказал про два инструмента у Тимми в заднице. — Зараза… — мальчишка цепляется Арми в волосы. Жмурится. — Сюда, сюда… Бёдра двигаются вверх и вниз, ускоряя работу пальцев. Со спины течёт пот и попадает точно между ягодиц и катится по ладони Хаммера. Грозящий взорваться член зудит от непрекращающейся тесной пытки и сладкой железно-больной ласки. — Твои пальцы… Это слишком много! Твою мать! Тим кончает и вскрикивает, но чтобы вовремя себя прервать, кусает Арми за шею и грозно сопит в его кожу. Трусы и джинсы намокают во второй грёбаный раз, яйца чешутся от сбегающей по ним жидкости. — Из-за тебя я теперь повсюду грязный. Спереди и сзади, — вредно выдувает Тимоти в губы Арми, но на самом деле ощущает, что его отымели без прелюдии, и он этому счастлив. — О, да, я чувствую. Хитро блеснув взглядом из-под ресниц, Арми буквально хозяйничает в его трусах. Подныривает к неуспевшему осесть возбуждению и собирает там горячую-горячую сперму. — Зато коктейль получился, — он улыбается и, захватывая свободной ладонью штаны и трусы, аккуратно извлекает из Тима руку, только что беззаботно трахавшую мальчика в городском парке и измазанную их белëсыми выделениями с обеих сторон. Тимоти стонет от взгляда на испачканную руку Арми и оттого, что эта большая ладонь была в нём и ещё обнимала его остывающий член. Чувствительная головка даже будто встретила Арми особым похотливым покачиванием в его кулаке. Тимми завывает, не открывая рта. — Это всё мне? — Тимоти переключает внимание с блестящих пальцев на бездонные серо-голубые глаза перед собой. — А ты передумал делиться? Усмешка искривляет губы Арми. Тимоти же украшает очаровательная юная улыбка. — Тогда я первый, а ты за мной. Он наклоняется вперёд, ощущая, как продолжает липнуть кожа между ягодиц, несмотря на все старания Арми. Между тем Тимми опускает глаза вниз и замечает, что на джинсах выступило пятнышко поверх другого, которое можно было бы списать на дурацкое мороженое, если бы не откровенный запах, принадлежащий Хаммеру и проникший в одежду и волосы Тима. Розовый язычок собирает половину полупрозрачных капель, вязких и густых, солёненьких, как какой-нибудь оригинальный сироп к кофе. Губы всасывают нити спермы, которые обрываются и остаются на подбородке. Но Тим это делает даже специально: хочет, чтобы Арми им полюбовался, разрисованным. Затем Тимоти не отрывает глаз от того, как Арми всё собирает и проглатывает… Мальчик робеюще прижимает щёку к чужому плечу. — У нас всё заканчивается сексом, — милое, даже грустное бормотание. — Почему? Тимми срывает травку и рассматривает её. — Думаю, потому что я хочу трогать тебя постоянно. И ты этого хочешь, — оглаживаются Тимовы плечики. — Поэтому мы заводимся по естественным причинам... И всё. Кучерявая прядка тянется вниз вместе с тёмной макушкой и тут же отпускается назад. — Наверное, ты прав, — мычит Тимоти. Его взгляд упирается в небесный потолок и паутину зеленеющих листьев. Он изучил их досконально, как сделал фотоснимок. Тим точно запомнит это место и их полупубличное с Арми шоу. И свои чувства: что он будто замученный, свободный и умиротворённый. — А если бы я был призраком и не мог говорить, а ты не мог бы ко мне прикоснуться, что тогда? Этот вопрос всплыл в моей голове сам собой. Я просто подумал: что он станет делать, если у него ничего обо мне не будет, кроме меня самого, недоступного и бесконечно далёкого? Есть ли барьер, который нас разделит, а его остановит? — Ты им и был, пока я не приехал сюда, — преспокойно говорит Арми. — Звучит слишком романтично, да? Мне казалось, что ты где-то есть, такой, как сейчас. И вся моя жизнь, её декорации, это твоих рук дело. Даже любовь к кофе... Сигареты, о которых он умудрился не вспоминать больше пяти часов, всë-таки дают о себе знать ненавязчивым спазмом в рёбрах. — Запутанная лабуда о полноценности, — губы Арми обхватывают жёлто-пятнистый фильтр. — Да к чёрту полноценность, — отмахивается Тим и шлёпается на бок от Хаммера, подставляя ладонь под голову. — Ты считаешь меня всесильным, получается? Я не ослышался? — Нет, всесильным я считаю себя, — препод затягивается и пространство вокруг наполняется запахом жжëных сигарет. — Но ты — тот, кто делает меня таким. Тимми не доволен. — Нет-нет, — мальчик морщится от дыма. — Ты что-то там говорил о том, что я своими руками леплю твою жизнь… — Да. Это странно. Как компьютерная игра, где я — самый крутой персонаж, который без проблем проходит все уровни, а ты — тот самый маленький эльф-помощник, который подсказывает игрокам из угла экрана, что и как со мной делать, — несмотря на дым, Арми приходится отмахнуться от назойливой мошки, зависшей перед носом. — Звучит как бред сумасшедшего, но суть, я надеюсь, ты понял. Спустя паузу молчания кулачок врезается Арми в плечо. — Сам ты маленький эльф-помощник! — смеётся Тим с ноткой угрозы. — Я был бы главным боссом в этой игре и тебе бы пришлось сразиться со мной! Или вообще… Я… Точно! Я создатель мироздания! После нашей битвы твоя игра бы крашнулась! Результаты обнулились. Зэ энд. — Причём обнулял бы ты всё сам и заставлял бы моего персонажа проходить игру снова и снова, — Арми смеётся и с сигаретой в зубах падает на траву, скрестив руки за головой. — Вот тебе и вечность друг с другом. — Бу-бу-бу, посмотрите, кто тут жертва, — Тимми тычет пальцем преподу в щёку и не убирает его. — Почитай своего бога, а не жалуйся. В конце концов это он подарил тебе бессмертие, ясно? Препод сбрасывает пепел на траву и приподнимается на локтях. — Почему же он это сделал, м? — светлые волосы бодают ту часть Тима, до которой могут дотянуться. — Мой бог не смог бы без меня долго. Тиму хочется переплюнуть Арми и сказать умное «это зависимость», но он сдерживается, потому что в голове рождаются более весёлые теории. — Ну или он просто щедрый, а ты ему понравился, вот и получил особый дар среди прочих смертных. Мальчик забирает у Арми сигарету и втягивает в себя расслабляющий яд. — И что же такого нужно было сделать, чтобы ему понравиться? Есть версии? — Есть. Тут всё просто. Во-первых, тебе бы вообще ничего не пришлось делать. Во-вторых, это божество выбирает тебя, а не ты его. — О-о-о, ясно, — Арми полностью ослабевает, перебрасывая на Тимми половину веса от своей громадной фигуры. — Твоё второе имя — Самоуверенность, верно? Тимоти плюхается на землю, и трава обнимает его затылок, точно соскальзывающее ожерелье. — Нет, — вредно и улыбчиво. — Моё второе имя «ты принадлежишь мне, закрой свой рот». Руками Тим обнял мягкую голову с колючей щетиной, горячей кожей, медленным тихим дыханием. Он взглянул и на их вытянутые ноги, где колени и голени Арми казались длинными, как у Геркулеса или бегуна. «Так он и есть бегун», — подумал Тимми, вспомнив пробежки Хаммера, и самостоятельно-таки прикрыл Арми рот ладошкой. — Я хочу купить жвачки с переводными татуировками, — заводит мальчик, растворяясь в звуках людского присутствия (рядом прошли подростки, его ровесники, судя по голосам), в том, как тело покалывало от сексуального удовольствия и как его охлаждала немного нагревшаяся земля, в том, как он медленно превращался в пух, бездомно подметающий улицы. — Будем их с тобой есть. Фотографироваться, — Тимовы пальцы гладят губы Арми. — А потом оближем картинки на бумажках, приклеим их друг на друга. Я присандалю татушку тебе за ухо, будешь как гангстер. Вечером купим бенгальские огни в «Костко», ладно? И газировку… Голубую. И красную. Полежим на парковке? Там всё равно нет машин… Тим чувствует, как внутреннюю сторону ладони касается язык. Губы Арми явно расходятся в улыбочке. — Нам нужно погулять с Эмметом, помнишь? — воздух, которым дышит Арми, щекочет ладонь мальчика и обжигает её. — Он обещал сбежать из дома, если я не заберу его сегодня. — Я полностью доверяю его словам. Похоже, нам никуда не деться. Устроим тогда семейную тусу. Тимми убирает ладошку. — Возьмём Эма, потом в магазине накупим разной еды с газировкой и проберëмся в Джаззленд, — препод улыбается ему так, как обычно улыбаются люди перед большой шалостью. — Знаешь, что это? — Нет, не знаю. То есть сегодня без парковки и звёзд? — Можем вечером, как поедем домой, остановиться, где захочешь. Пойдёт? — запястье мальчика оказывается сжато в огромной ладони. Тимоти немного напрягается от этого наручника, но отвечает, не дрогнув: — Пойдёт, — гладит лоб Арми, как собравшуюся в полный переполох скатерть. — Так что это за место, куда мы поедем? — Заброшенный парк аттракционов, — рука разжимается и успокаивающе гладит запястье. — Его затопило во время урагана «Катрина» без возможности восстановления. С того момента никому не нужное больше место степенно разрушается. Там огромное колесо обозрения. Оно как будто навеки замерло. Как кадр на сломавшемся телике... Арми внезапно замолкает. Складки над бровями становятся ещё более заметными. — Крутая там, в общем, атмосфера. — Тебе нравится, что там всё поломано и никого нет? — Неа, — препод хмыкает и быстро-быстро моргает. — Мне нравится контраст. То, что там была жизнь, которую попытался уничтожить ураган, но у него ничего не получилось. Парк по-прежнему стоит каким-то чудом и хранит в себе целую историю. Из Тимми вырывается ленивое задумчивое мычание. Он поднимает с земли квадратные солнцезащитные очки и прячет в них глаза, устремлённые в небо над собой и свод деревьев. Мальчик катает губы до того, что они ярко розовеют. — А мне казалось, это всё твоя тяга крушить-ломать. Как когда ты про цветы говорил. Скажешь, я не прав? — Скажу, что всё на свете неоднозначно, — препод переворачивается на живот и укладывается подбородком на грудь мальчика. — Я вот, например, не люблю крушить и ломать, просто... Так получается. Тимоти смеётся прерывистыми выдохами. — Ты... — парень кусает себя за язык. — Ты пытаешься обвести меня вокруг пальца. У тебя получился плохой ответ! — Отвратительный, — голова Арми лениво двигается на плоской трясущейся груди. — Но я и правда не получаю удовольствия, когда уничтожаю что-то... Мне плохо в этот момент. — А смотреть на уничтоженное тебе нравится, значит? — с очевидно хитрой интонацией спрашивает мальчик. — Я же уже объяснил, что мне нравится не то, что там погибло, а то, что осталось живо. Это разные вещи. Раздаётся «кхм». — Ты смешной, когда серьёзный. Арми громко выдыхает носом. Как будто фыркает или усмехается. Тиму с его положения не видно. Мужчина смещает свою руку, вечно горячую, Тимоти на живот, накрывая развëрнутой ладонью большую его часть. — Я почти всегда серьëзен, — пальцы напрягаются, сдавливая под собой свободную футболку. — А тебе, значит, всё это время просто смешно? Тимоти фальшиво долго стонет, после чего почти ненапряжённо смеётся. — Арми, стоп-кран, стоп-кран! — мальчик хватает его за волосы и заставляет на себя посмотреть. Сам поднимает голову. — Мне не смешно! Я сказал, что это ты смешной! Но я не веселюсь с того, что ты смешной… Ну капельку. В общем… Не заводись. Мужчина долго всматривается в его лицо. Глаз не смыкает, отчего пышные ресницы очень быстро начинают дрожать от напряжения. И внезапно внешние уголки глаз расслабляются, как и всё тело препода, что до сих пор лежит на мальчишке. Арми улыбается. Моргает, шире разводит губы, показывая из-под них кончики заострённых клыков. — Это была самая ужасная попытка успокоить меня, — Арми шевелит лбом, высвобождаясь из захвата Тимми, и вновь укладывается на его грудь, в этот раз щекой. — Но спасибо, что попытался. Снова длинное «о-а-о-а-а-а» от Тима. — Арми! — Тимми тянет мужчину за ухо невесть куда, просто бы угомонить свои заактивничавшие руки. — Только ситхи всё возводят в абсолют! И ты. Хаммер-разрушитель… — Да что тебе не нравится-то? — светловолосая шевелюра легко тянется вслед за вездесущими Тимовыми ручонками. — Мне всё нравится. Я над тобой прикалываюсь. Тимоти убирает руку за голову и тонет в ощущении чужой власти, когда набирает грудь воздуха, и живот с ладонью Арми поднимаются. — Вот и отлично, — рука на животе тяжелеет. — Нам пора двигаться домой, не думаешь? Что-то мне подсказывает, ты можешь захотеть в душ. Большой палец Арми пролезает под пояс джинсов и щекочет там кожу. Тимоти во всю улыбается, мычит. Он раскачивается тазом, не зная, хочет ли сбросить с себя руку Арми или чтобы она заползла внутрь. Но мальчик решает, что на сегодня хватит, что уже было слишком много, и он устал. — Да-а, — пропевает Тимми. — Было бы неплохо. Очень неплохо. Он задержался на облаках, рассматривая их размытые края, подумал, что пока не приблизишься, невозможно понять, какие они, облака, и что делает их то чёткими, как карандашный рисунок, то размытыми и небрежными, как акварельные мазки... Тимми прикрыл глаза. Они пролежали здесь полчаса, прежде чем солнце спряталось и заморосил дождь. Тим половил капли ртом, не поднимаясь, но потом шаги Арми потянули его за собой — встать, вернуться на парковку университета и исчезнуть. Интересно, насколько коллеги Арми дотошные, чтобы заметить, как Хаммер пропал с пар и забыл про машину? В дом Тим заскочил сразу, как Арми открыл дверь и не успел пройти. Тимоти позволил себе протиснуться мимо него, схватить носки, выглядывающие из-под их кровати, бросить сумку и закрыться в ванной. Мальчик открыл узенькое глаз-окно под потолком, и в душевой тоже зазвенели дождевые брызги, и стены впитали аромат свежего леса. Тимми бросил бельё, не удосужившись его замочить или постирать, в их с Арми бельевую корзину. Джинсы тоже делись туда же, потому что на них ожидаемо не высветлились тёмные пятна, оставшиеся там после незапланированных оргазмов. Он вымылся, забираясь пальцами немного в себя, чтобы остальная сперма, которая не успела вытечь, сделала это и не застала Тима неловкими ощущениями в дороге или когда сынишка Арми начнёт что-то выделывать, а Тиму придётся нагнуться и... Обнаружить сюрприз. Тимоти поднёс к лицу запачканную руку. Белые капли, принадлежащие Арми, спешили соскользнуть, но Тим собрал все остатки на вторую ладонь и слизал их. Вода из лейки полностью обмочила Тимми затылок. Пришлось мыть голову. Больше всего Тим любил прямо под душем мотать волосами, отправляя воду во все направления от себя, а потом снова становиться под водопад ручейков, прикрыв глаза, и чувствовать себя смирным животным, которого посадили в человеческие условия без единой идеи, что с ним дальше делать. Тимми улыбнулся. Он снова провёл рукой между ягодиц. Там было чисто. Он выдавил себе на плечи, руки и колени миндальный гель, и пока вода всё не смыла, наперегонки со временем мылил себя и не мог перестать ругаться и хохотать, и в итоге его накрыла такая эйфория и лёгкость, что он позволил себе прикрыть глаза, положить ладонь на член и с больным нажимом погладить себя. Тим представлял, трепеща слипшимися ресницами, как его достоинство пропадает в узкой, нерастраханной заднице Арми, и что тот нервно мычит-рычит свои указания, и ему, Тиму, так от этого хорошо... Весь пыл мальчика вылился на душевую стену. Тим помыл её лейкой, как моют смирных животных, как он моет себя, совершенно не сопротивляясь стихийному потоку. Выключив воду, Тимми выбрался наружу. Одним полотенцем он вытер мокрую голову, пахнущую после шампуня лимоном, и оставил его покоиться на макушке. Как только полотенце падало или съезжало на плечи, Тим снова его возвращал на мокрую шевелюру. Потом в дело пошли носки. Тим натянул их на раз-два. Левый носок был синим, в белых звёздах и с красной частью у самых пальцев. На правом же пальцы закрывал синий кусочек ткани, а до голени бежали крупные бело-красные полоски. Эти носки Тимми купил на День благодарения два года назад, но надевал их после душа так часто, что пятка вся истёрлась, и оттуда проглядывала кожа. Тимоти очень любил носить носки после душа. Не только эти. Всё тело мёрзнет и пытается привыкнуть к жестокой реальности, пока ноги источают тепло... И не скользят! Ещё не высохшие стопы им этого не позволяют. Тим взял полотенце Арми и обернул его вокруг бёдер. Подошёл к раковине и достал из шкафчика с зеркалом бритву, которая тоже принадлежала Арми. У Арми-то она была крутая, не то, что у Тима, поэтому за своей он к Томасин даже не возвращался. Взболтнув здоровый голубой баллончик, Тимми им пшикнул и размазал пену по носогубной складке и подбородку. На щеках растительности у него не было. Поджав губы и по рефлексу подняв брови, Тим взял лезвие и медленно, с ритуальным удовольствием избавился от начавших грубеть волосков. Во время искусной процедуры полотенце сползло с головы и стало тонуть в раковине. Поспешно остановив кран, Тимми спас бедолагу от потопа. И тут его осенила идея. Он всмотрелся в своё отражение и... — Точно... Он ринулся к двери, настежь её распахнул и быстрым шагом оказался на кухне. Из столового ящика он достал ножницы. Арми читал книгу, когда Тим на него посмотрел, и звуки вокруг не особо беспокоили препода. Что это у него в руках? Мой Кинг? Или его «Удушье»? Тимми счастливо залыбился и бегом вернулся в ванну. Волосы подсохли после того, как Тим высушил их полотенцем и растёр в полный беспорядок. Это было благоприятное состояние, чтобы как раз взять и подстричь их. Щёлк. Слетела одна прядь, отросшая аж до самого подбородка. Щёлк. Щёлк-щёлк-щёлк. Посыпались другие, устроив катастрофическое, аномальное наводнение госпоже-раковине. Тим профессионально сузил глаза, наблюдая за тем, как волосы становятся короче. Губам было тяжело не дрожать. Все старания оказались брошены на подавление кошачьей улыбки. Старательнейшим образом мальчик подровнял затылок, самые длинные кудри оставив у лба и на макушке. Свой вид вернул его в школьные годы, последние, в тот самый год, когда он бросил школу, потому что сбежал из дома и спрятался в Грэйв Вэлле. Тимоти до сих пор помнит этот день, "день побега", и в особенности помнит день, который ему предшествовал. Тим бросил ножницы в раковину, к мокрым, потерянным кудрям. «Раковина забьётся, если я всё смою?» — подумал Тим. — «А, ничего, сойдёт». Мальчик обнаружил, что к нему прилипли остриженные волосы и снова полез в душ. В носках. Поставил ноги туда, где, кажется, было сухо, и выгнулся спиной, чтобы вода отхлестала только туловище. А затем Тимми забыл про ножницы и волосы в раковине и выключил в ванной комнате свет. Он снова повесил полотенце на голову. Так волосы скорее высохнут, думал Тим. Он на четвереньках забрался на кровать. Теперь Арми печатал что-то в телефоне, всё так же сидя на диване. Тимоти полез в сумку. Там лежал его смартфон. Он вспомнил, что завтра должна быть другая крутая туса... — О, это ты, — палец Арми на мгновение замирает над экраном, пока его хозяин смотрит на Тимми. — Думал, сегодня уже не ждать тебя. Лежащий на животе, Тимоти приподнял ноги и скрестил их. Смартфон остался на постели — светить в мордочку. Тимми подставил кулаки под щёки. — Я не долго возился, — мальчик шаловливо указывает на самого Хаммера пальцем, а потом этот же палец, указательный, вводит пароль на экране блокировки. Глаза опускаются вниз, будто смущённо. — Надо же тебе было в меня накончать... Я отмывался, вообще-то, — с наслаждением упрекает старшего Тим, потому что знает, что этот упрёк не совсем уж правда. — Между первым и вторым душем я тебя даже пальцем не тронул. Арми откидывает мобильник на диванную подушку, поднимается и тянется, словно большой довольный… Тигр. — Нигде не тронул, — уточняет, когда подходит и замирает напротив лежащего на кровати мальчика. Не дожидаясь ответа, стягивает с себя задолбавшую чёрную рубашку и комкает её. — Я тоже схожу. Тим зарывается лицом в одеяло, а потом, как пловец, тянет руки вверх. — Пфдай мфе фвою рубафху, — требует и бьёт ногами по кровати. Судя по звуку, Арми выдыхает смешок, и через мгновение мягкая ткань приземляется на голову мальчика. — Боюсь спросить, зачем она тебе, но забрось потом в стирку, пожалуйста, — звучит голос мужчины, и сразу за ним характерным хлопком и щелчком закрывается ведущая в ванную дверь. Тимоти стягивает с себя такой ароматный Армиевский предмет гардероба и поправляет на себе начавшее высыхать полотенце. Мальчик укладывает перед собой чёрненькую рубаху, аккуратно и с пиететом разворачивает её, как, например, шоколад, разглядывает, точно если бы разглядывал самого Арми, и через секунду-другую зарывается носом в ярко пахнущую мужским запахом ткань. Тимми стонет от яркого мускусного плена, и пальцы на ногах поджимаются едва ли не сами собой. Втягивая в рот кусочек хлопка, Тимми возвращается к телефону и открывает приложение Фейсбука — то самое, в котором мессенджер. У Тима было уже семнадцать сообщений. Джесси Айзенберг, 15:02 Я нашёл клёвого парня. В среду принесу всё с собой. Дэвид Теннант, 15:02 Да? Дэвид Теннант, 15:02 Кто он такой? Дэвид Теннант, 15:03 Парень этот Джесси Айзенберг, 15:03 Тот, которого советовал друг Зи. Зендея Коулман, 15:04 Он больше не торгует Тим завыл от негодования. «Всё же было так просто!» — подумал он. — «Учится на последнем курсе, практически не ходит, врёт про работу и со всеми нами ладит...» Зендея Коулман, 15:05 Друг, то есть «Да-да, бесценный алмаз...» Зендея Коулман, 15:05 Сказал, у него испортились отношения с дилером «И почему они порвали контакты?!» Дэвид Теннант, 15:17 Может нам стоит такие вещи обсуждать в реале?? Дэвид Теннант, 15:17 Вообще мне эта идея не то чтобы по душе... Дэвид Теннант, 15:18 Точнее совсем нет «Конечно. Потому-то ты сейчас так участливо сидишь у телефона, Дэйви» Зендея Коулман, 15:20 Тебе понравилось в прошлый раз «Ещё как, Зен! Да он чуть концы не отдал на третьей сижке!» Джесси Айзенберг, 15:21 И в этот будет кое-что новое... Тимми усмехнулся. Он представил, каково это, когда не куришь, а вдыхаешь в себя порошок, отчего точно вспыхивает в глазах и кружится голова. На периферии сознания мелькнула глубоко далёкая, недостижимая мысль о внутривенном кайфе. Об острых длинных иглах, какие хранились у мистера Хаммера... Дэвид Теннант, 15:24 Не говори что.. Зендея Коулман, 15:25 Никто бы и не сказал Зендея Коулман, 15:26 Никто из нас не хочет загреметь «А что, если это будут грибы или таблетки? Тогда придётся жевать...» Джесси Айзенберг, 15:26 Так во сколько увидимся? Тимоти Шаламе, 15:30 вечером лучший вариант! Парень шевелил языком в Хаммеровской рубашке и сквозь мычание напевал до ужаса знакомое и расслабляющее «Uptown Girl». Зендея Коулман, 15:30 Ого, кто появился! Дэвид Теннант, 15:30 Тим ! И ты к этим... Зендея Коулман, 15:31 К этим-этим Джесси Айзенберг, 15:31 Мы же всего-то попробуем. Да-да, как это было на городской свалке. А потом у Зен в комнате, в общаге, когда её соседка ушла вечером на свидание с одногруппником. И на следующее утро за универом. В сломанном туалете на первом этаже общаги. В кофейне, где работает Дэв и пьёт по шесть эспрессо в день. В забегаловках, стоя на туалете. Ночью у отеля, пока никто не видит... Ноздри Тима зашевелились от воспоминаний, с которыми так явно был связан сладкий травяной запах, чарующий лёгкие и кислород в них, подкашивающий ноги с лёгкостью косы во время жатвы. У него всегда было две-три самокрутки в сумке. В портмоне. Но после того, как Арми понял, что он курил, Тимоти стал делать это задолго до их встреч. Вроде бы он не получал за это нагоняя, но стоило держать Арми подальше от личных тайн. Тимоти Шаламе, 15:31 сделаем это... в Пончиковой Зендея Коулман, 15:32 В Пончиковой? Серьёзно? Тимоти Шаламе, 15:32 там располагающая атмосфера Дэвид Теннант, 15:32 Нас сразу же застукают «Мы и раньше постоянно рисковали! В этом и состоит отдельная часть удовольствия...» Тимоти Шаламе, 15:32 Я знал ,что ты в деле Джесси Айзенберг, 15:33 Дэвид слишком долго печатает. Думаю, все всё и так поняли. Тогда, до Пончиковой... Зендея Коулман, 15:34 Я ещё придумаю что-нибудь поумнее, чтобы нас не арестовали прямиком на улице Дэвид Теннант Печатает... — Твою, блять, мать, Тим! — раздаётся из ванной за мгновение до того, как дверь распахивается и с грохотом бьëтся металлической ручкой об стену. Мальчику приходится оторваться от переписки, потому что зрелище в открывшемся проëме ванной комнаты кажется ему весьма… Устрашающим. Полностью голый и мокрый Арми. В одной руке ножницы с красными пластиковыми ручками. В другой — ком Тимовых волос, тоже мокрых, оставляющих возле огромной ступни препода аккуратную лужицу. — Угадай, что из этого сейчас окажется в твоей мелкой заднице, — пытается запугать его препод, вышагивая из ванной и оставляя за собой влажные следы. Тимми мгновенно блокирует телефон и переворачивается на спину, чтобы оставить попу в сохранности. — Что-о-о? — испуганно-невинно протягивает Тим. Его брови взлетают к переносице, подтверждая полную непорочность. — Я бы потом всё убрал! Почему ты злишься? — Из забитого стока выковыривал бы? Арми идёт к мусорному ведру, что стоит у них на кухне под раковиной. Остриженные волосы шлëпаются на дно с громким чавкающим звуком. Грохочет выдвижной ящик, а за ним и падающие туда ножницы. — И ты опять забрал моё полотенце, — ворчит препод. Гремит шкаф. Шуршат вещи в нём. Арми громкий... — Там ведь полно крючков, повесь себе второе. — Ты можешь забрать своё полотенце прямо сейчас, — Тимоти толкается тазом вверх. — Могу. Хаммер захлопывает дверцы шкафа и весь такой злобный вдруг оказывается перед мальчиком. Седлает его бëдра, стискивая торчащие коленки вместе. Капли с мокрых, пока ещё тёмных прядей падают на грудь мужчины, ноги Тима и их общую кровать. Арми беспардонно вытряхивает мальчонку из указанного ранее полотенца и обтирает им свои плечи. — Что ты там натворил с волосами, покажи, — говорит препод, зыркая на Тимоти из-под ресниц. Тимми стягивает с головы полотенце. Теперь его тело полностью окутано мягкой прохладой постели. Одеяло впитало ещё тот холодок от дождя, что проник в дом через приветливо открытое окно. Мальчик чувствовал полное успокоение и счастье, даже расхитрившийся Арми казался необычайно хорошеньким. Его член красиво болтался между ног. — Вот, — запоздало комментирует Тим, дав Хаммеру на него наглядеться. — Теперь волосы короче, но спереди все ещё длинные. Тебе нравится? Попробуй взять их в руки. — Мне нравится любая твоя версия, — приглашëнная пятерня зарывается в густые пряди, накрывая собой черепушку Тимми чуть ли не целиком. Наступает пауза. — Правда, выглядишь теперь лет на четырнадцать. Меня так начнут считать педофилом. — Что?! — Тимми стонет, зажмуривается и подпрыгивает. — Я не выглядел так в четырнадцать! — Верю на слово, — препод треплет мальчика по макушке, наклоняется, целуя в край носа, и падает на соседнюю подушку. — А как ты выглядел в четырнадцать? — Я был невысоким и совсем худым. И волосы у меня были ещё короче. Ёжиком. Я в одиннадцать взял машинку отчима и… Короче, некоторые царапины на голове у меня долго не заживали. Тягучая пауза и смешок от разлëгшегося на боку мужчины. — Господи, я многое готов отдать, чтобы увидеть тебя в четырнадцать, — Арми подтягивает Тимми к себе и наматывает оставшиеся длинными пряди на палец. — И в одиннадцать... И ты замечал, что Мэтта всегда называешь Мэттом? И правда… Что-то хочет вырваться из груди, но Тимоти молчит. — Нет, не замечал… — Тим отводит глаза и для успокоения гладит Арми по пушистой груди. — Ему просто ничего не подходит, кроме своего имени. — Отчим — точно не подходит, — елейным шëпотом выговаривает мужчина. На щеке мальчика вырисовывается легко узнаваемое «нет». — Так что там с фотками? У тебя они есть? — спрашивает Арми. — Может быть… Но мама редко меня фотографировала. А телефона у меня тогда ещё не было. Тебя часто фотографировали родители? — Тим внимательно изучает Хаммера. — Я бы очень хотел, чтобы моих фото у кого-то было очень много… — Родители очень любили фотографировать и снимать на видео меня и сестру. В обычной жизни нет, но на разных там... Мероприятиях, — правое плечо препода резко дëргается, и мышцы на руке непроизвольно крепнут. — Обязательно. Арми, кажется, нравится, что он положил свою ладонь Тимми на спину и ласково погладил мальчика между позвонков. — Я тоже умею делать неплохие фото, — говорит Хаммер и глядит на холодильник, где висит полароидная картинка со связанным мальчишкой. — И видео. Так что, если вдруг захочешь... Тимоти вспоминает, что когда Арми впервые повесил его фото на холодильник с магнитом-яблочком, то Тим тут же сбросил оба предмета в урну, а фотографию ещё и порвал. Арми ничего не сказал, заметив пустой холодильник, и Тимми не говорил, почему сделал то, что сделал. Его пронзила обида при взгляде на фото. А ещё — боль. Потому что в тот день Арми не заботился о том, чтобы Тиму было хорошо. И Арми достаточно понравилось видеть его беспомощным, чтобы взяться за фотоаппарат и… У Тимми подступала тошнота к горлу и сжимались кулаки. Неужели он нравится Арми таким?! Вот он и избавился от улики, показывающую его слабость и зависимость от другого. Которые… Пришлись Арми по вкусу… Тим тогда зажмурился и сквозь недовольное мычание достал из мусорки фото. Мужчины уже не было дома, Тимоти остался один. Он разложил порванный снимок на кухонном столе и соединил кусочки. Тщательно всматривался в себя со связанными глазами и руками, пытался понять, что в этом ценного… Неожиданно Тима осенило, что раз Арми любит его таким, то ради него он хочет таким оставаться. Что-то своё, протестное и своевольное, он подавил, как в детстве. Так на холодильник вернулась фотография. Тимми не любил на неё смотреть. Зато ему пришла мысль, что можно сделать вокруг много-много фотографий, чтобы стереть эту «связанную» фотографию из памяти, перестать её замечать, видеть, чтобы можно было говорить, что фотки нет, даже если она будет перед самым носом. Тимми склеил фотографию скотчем. Рваные узоры просвечивали несдержанность и жестокость, с которой Тим постарался избавиться от снимка. Слова Арми только что крайне воодушевили Тима. Мальчик уже грезил, как он и Арми делают селфи и фоткают друг друга, а потом собирают это всё и относят в салон, чтобы напечатать их общие счастливые моменты. Можно было бы использовать и полароид… Но пока Тим не хотел. Скорее, он предпочёл бы, чтобы полароид исчез и ни о чём ему не напоминал. — Хочу… Очень хочу, — полусонно пробормотал Тимоти, хотя знал, что засыпать нельзя. — Хочу много наших фотографий. И развесить их над постелью… На ниточках и прищепках. Будем смотреть на них ночью, включив гирлянду… — Пофоткаемся сегодня, хочешь? — нос Арми клюёт его в ухо и тёплым дыханием щекочет мальчику ключицы. — И ты можешь поспать в машине, если хочешь. Приятно смотреть на тебя такого и знать, кто именно тебя за... Мучил. Тимоти нежно смеётся сквозь улыбку. Он будто услышал, как Арми сказал «затрахал», и сказал это так любя, что Тим готов был открыть глаза и наслаждаться тем, как Арми наслаждается им. Ладонь, улёгшаяся рядом с сердцем мужчины, зашевелилась и поднялась к колючей щеке. — М-м-м, — ради театральной игры прошебуршил Тимми, не открывая глаз. — Хочу. Всё хочу. Но мне, наверное, будет слишком весело с вами двумя. Если я так люблю одного Хаммера… Куда там спать, когда рядом ещё один. — Ещё до одного нам ехать час или полтора, — аккуратно выточенный нос препода находится между пальцами. Арми шевелит губами, и мягкая кожа от этих действий становится влажной и тëплой. — Успеешь отдохнуть на заднем сиденье. Тимми наконец размыкает ресницы и смотрит на Хаммера. Взрослого, с милыми морщинками у глаз, спутавшимися волосками бровей. На душе становится легко. — Ты делаешь всё, чтобы меня соблазнить. Так уж и быть, я выбираю заднее сиденье. Смех снова сотрясает грудь, и Тим обнимает Арми за шею, прижавшись к нему в самых согревающих и тёплых объятьях. Тимоти подумал, что ему нравится быть семьёй Арми. Хам-мер. Хаммер. Тимми Хаммер. Арманд Шаламе. Как по-дурацки… Слава богу, им хватало просто быть рядом. Он вновь перестал смотреть. Задумался о чём-то сладком, как шоколад, а потом проснулся в трясущейся машине. Дорога вокруг пригородов Орлеана была хорошая, мягкая, только изредка под колёса попадались камни и комья грязи, которые с собой туда вытаскивали дикие животные или дети. Порой они чертовски похожи. Мотор «доджа» жужжал. Или это доносилось из выхлопной трубы... На секунду Тимоти слился со всеми звуками и представил, что это приглушённо гремит именно он, маленький Тимми. Несётся куда-то, пробегая вдоль кедров, словно механический лис. Красивая картина. Тим не помнил, как оказался в салоне, как уснул, как оделся, как легко перестал следить за небом, проплывающим перед глазами... Оттуда, откуда он смотрел за окно, облака сливались с голубо-серым небесным покрывалом. Ничто не резало взгляд, жара ушла, уступив место предвечерней прохладе. Немного приоткрытое окно впускало в авто ветер, и он попадал Тиму прямо на лицо и встряхивал его почти сухие кудряшки. Он замычал. Повернулся и увидел затылок Арми, а ещё его полупрофиль — Хаммер тоже смотрел не просто на дорогу, а куда-то вкось, на лес, кусты, цветы, застывшие на траве несносными шагами. Случайными и неосторожными. Оторванными друг от друга. Арми точно услышал, что Тимоти проснулся. Просто не подал виду. Он снова гулял внутри себя? Думал о сыне? Или о жене, потому что Тим недавно нашёл их фотографию в старой книжке? Или его мурыжил Бен?... Потому что расследование Арми касалось места, которым Барнс владел. Очень странно. Почему из всего на свете Бен, который живет в другом городе, купил этот музей... Какого бизнеса он ожидал в этой глуши? — О чём ты думаешь, когда смотришь на лес? — решил спросить Тим, потому что это больше всего волновало его. Машина перестраивается куда-то вправо и, судя по гулу мотора, набирает скорость. — Ни о чём таком. Смотрю, как меняется рельеф и растительность по мере удаления от Орлеана. Это красиво. — А в том парке, куда мы поедем, много деревьев? Тим мечтательно прикрыл глаза, не желая отрывать их от Арми, неба и зелёных лиственных макушек. — Да, там всё заросло деревьями, — следует ответ. — Карусели, колесо обозрения, американские горки... Думаю, сейчас там заросла уже даже палатка с тиром. — Ого! Ты когда-то стрелял там в тире? До или после урагана? Тимми сейчас как воздуха не хватало очков Арми, которые он у него выиграл... Неужели они дома? — И до, и после. Не только стрелял, мы часто там отдыхали с семьёй и с друзьями со школы, ещё до урагана. А после ездили туда с другом с универа как на территорию такого... Постапокалипсиса. — Звучит круто! Вот когда ты так говоришь, то мне это место больше нравится, — Тим раскачивается на сиденьях от силы тяги. Ему было по душе каждый раз ударяться спиной об обитые светлые спинки. — Получается, этот парк для тебя особенный? — Не совсем так, — Арми косится на Тимми с непонятной улыбкой на губах. — В смысле... Это место стало особенным, не только потому, что с ним связаны хорошие воспоминания, но и потому, что оно было разрушено, но каким-то чудом выстояло. Это, знаешь, изворотливость и такая непонятная удачливость вместе с тоской, одиночеством, отказом от этого парка всех и вся. Глубокая хрень, в общем. Тимоти хмурится, но не подаёт вид, будто его что-то не устраивает. Арми словно во второй раз пытается донести до Тима какую-то неугасаемую истину, но мальчик не может на неё взглянуть, потому что непрерывно щурит глаза. Так что Тимми подпевает неизвестной мелодии, звенящей в голове, и думает, что было бы неплохо потянуться к радио и включить его… Пощёлкать кнопочкой, убирающей и поднимающей стекло… Однако тут Арми. Говорит о чём-то, что ему до безумия нравится, пускай это про разруху и запустение. Интересно, Арми Грэйв Вэлл нравится по той же причине? — А из чего ты умеешь стрелять? — Автомат, пистолет, револьвер, винтовка, ружьё... — «додж» плавно сворачивает в посёлок, где находится нужный им с Арми дом, но Тимоти всё равно чуть не падает с сиденья на пыльный резиновый коврик. — Что-то из этого списка. — Вау… У Тима мурашки пробегают по телу, но он чувствует не страх, а возбуждение. Меняется пейзаж. Теперь вместо зелёных опушек повсюду торчат крыши элитных домов. — Из чего ты больше любишь стрелять? И почему? Где ты этому научился? — Тимоти резко садится и, преодолевая идущую кругом голову, пристраивается к плечу Арми. — В простом тире в парке револьвер вряд ли достанешь… — Отец двух моих школьных друзей коллекционировал оружие, — препод ерошит пыхтящую подле него макушку. — В подвале их дома был целый тир. Такой мощный, бронированный со всех сторон, звуконепроницаемый, с подвижными мишенями... «Подвал отдал своей извращëнности», как шутил про него мой родитель. — Родитель? Ты про маму или папу? — Об отце, — выдыхает и пытается расслабиться Арми. Большим пальцем он гладит Тиму переносицу. — Мать эту семью предпочитала игнорировать... В принципе, как и большую часть внешнего мира. — Но ты сказал, что мама фотографировала тебя и сестру на мероприятиях. Это внешний мир. — Она делала это... — препод давится собственным голосом, пока Тимоти перелазит через коробку передач, тычется об Арми сначала локтём, а потом задницей и усаживается-таки на переднее пассажирское. Спустя десять секунд кряхтений, Тимми, неожиданно воодушевлённый, разглядывает Арми. Ремень безопасности? Какой ремень? — Что там насчёт сестры, кстати? — Тим представляет Хаммера в юбке, высокую, как шкаф. — Вы общаетесь? — игривая улыбка… И нога с кедом на сиденье. — Покажи её! — Мы не общаемся, — отрезает мужчина и берётся снижать скорость. — Почему? — выпячивает губы Тимми. — Ты был плохим братом? Арми награждает его тяжёлым взглядом и тянет вдруг: — Ужа-а-асным. Тимоти смеётся и, несмотря на то, что машина едет, он молнией забирается к Арми на колени. — Что ты сделал такого ужасного? — спрашивает мальчик и теребит воротник футболки на мужчине. Препод будто по инстинкту ведёт руль и дëргает Тима за петли шорт на себя. Вгрызается в губы собственнически, тяжело и бегло дышит, утыкается лбом в лоб... — Я пошутил, — говорит с улыбкой, за которой показываются края клыков. А потом Тимми берут под задницу и без особого труда усаживают обратно на пассажирское. Мягкий шорох шин обволакивает округу. Тим обожает такого внезапно страстного, шутливого Арми. Смотреть на Хаммера не вблизи тоже приятно. Он почти сияет. Но... Тимми почувствовал, как его обвели вокруг пальца. Словно Арми решил, что ему это удастся и что это получилось. Лицо Тимми становится из радостного немного растерянным. Это... Тим почувствовал, что Арми его обманул. — Ты мне не расскажешь о ней? Препод щурит свои глаза-льдинки и закусывает губы так, что между ними остаётся тонкая щëлка. — Прозаично, но она сбежала в свои семнадцать, непонятно куда и с кем, — Арми вздëргивает заострившийся вдруг подбородок. — Не знаю, что с ней, и что тебе ещё об этом сказать. Тимоти вдвойне расстраивает замешательство, с которым говорит Арми, и иголка вины укалывает мальчика за сердце. Он неуклюже и резко сжимает ладонь мужчины в своей. — Мне жаль. Ты тут ни при чём, — говорит уверенно и не находит решения лучше, чем отстранённо молчать до конца дороги и смотреть в окно. Отсчитывая, когда за голубым, розовым и песочным домами появится белый, Барнсовский, угловой и на понтах. Им сейчас обоим нужно отдышаться, а Арми избавиться от чего-то вязкого и нелюбимого в памяти. Но тут же, как они останавливаются возле бывшего жилища Арми, их настигает детский рёв. «А-а-а-а-а!!». «Папа! Папа! Папа!». Тим украдкой смотрит на Арми, улыбается, щёлкает ручкой на двери и замечает, что Хаммер не особо меняется в лице. Потом понимает, почему. Дело не в том, что на веранде приезда Арми дожидались Бен и, судя по всему, жена Хаммера. Когда-то "жена"… Жена Арми и сестра Бена. Ну дела… Дела. Дело в том, что малюсенький (по величине Хаммеров) сынишка бежал к Арми навстречу с зажатым дротиком в руке. На самом деле Тимоти заметил его уже после того, что случилось, и хотя он не видел, как среагировал Арми, ему было хорошо видно, как замер Бен, как жена Арми, не изменившаяся со времён, когда был сделан тот самый снимок, найденный в «Удушьи», подскочила на лавке… Она разлеглась там, как богиня… И в один момент случилось это. «Папа!» — в который раз несдержанно счастливо пропищало маленькое создание, крутящее руками, как ветряная мельница или вентилятор под потолком. Да, по скорости Эммет был ближе ко второму объекту. — Стой! Подожди… — раздалось настороженное, полное злого испуга от Арми. На этом, благополучно остановившись, малыш зарядил кулаком себе в глаз. Поганым дротиком, как выяснилось. И упал. Не дротик, малыш. Дротик — позже. Маленький Хаммер закрыл лицо ладошками и… Затих. Словно бы не умел плакать, переволновался и захотел скрутиться в клубок, как котёнок, которого обидели и который был слишком мал, чтобы понять, что приключилась беда. Тим не рванул вперёд очертя голову. Как было сказано, он не сразу понял, что произошло. Ощущал только ветер, растрепавший воротник футболки, волоски, застывшие на голых ногах в джинсовых шортах, прищурился, отупев от растерянности. Как ни странно, ему не было страшно. Он просто даже не знал, как реагировать, если ребёнок лёг на землю и ему нужна помощь. Ведь нужна? Как понять, что вот ему-то нужна помощь? Не заставило себя ждать рыканье Бена. Вздох, полный ужас, от знакомой незнакомки на веранде. Она в мгновение ока крикнула «Эм!», сбежала по лестнице, заплетаясь в ногах, и упала. Вместе с сыном, прикованные к земле случайностью, они казались… Какими-то искалеченными. И хотя к пацану это относилось напрямую, то сестра Бена выглядела просто больной. Как дамы из мыльных опер с таинственной историей недомоганий. И если изначально Тим подумал, что красотка в богатом доме самая заурядная, то это неловкое падение на ступеньках показалось Тимоти неслучайным. Скорее, странным. Над ухом слышится раздражённое Армиевское: — Так и знал, блять. В пару шагов Хаммер-старший оказывается возле сына, всё ещё замершего в позе эмбриона. Только плечи мелко подёргиваются, и кулачки сжались, судорожно вцепившись в траву на газоне. Бен в это же время склоняется над сестрой, помогая той подняться. Заглядывает в глаза и о чём-то спрашивает, бросая при этом пристальный взгляд на Арми и беглый, едва заметный, на Тима. Всеобщее внимание фокусирует на себе маленький Хаммер, который, наконец, отмирает... — Больно, больно, мне так больно! — он вертит белобрысой головой, видимо, увеличивая громкость начатого с отцом разговора, и уворачивается от его рук с такой точностью, будто бы не держит сейчас свои глаза закрытыми. — Я просто посмотрю, Эм, прошу тебя, — Арми хватает пацанёнка под подмышки, не давая тому вертеться, и сильной рукой сжимает детские щёки. — Открой глаз, немного, чуть-чуть совсем, ну... — Не-е-е-ет! — оглушительный ответ. Тимоти, засунув руки в карманы, медленно идёт к Арми. Внимание его при этом приковано не к Хаммеру и сыну, а всё ещё к темноволосой девушке, которой Бен Барнс помог встать. Она сбивчиво глотает воздух и открывает рот, как рыба. — Эммет! Мать ребёнка шатко к нему подбирается, снова оказываясь рядом на коленях. Отчего-то дёргается, сжимает губы, бегает глазами по сыну и хватает его за ручонки. — Ну что там?... — озадаченно спрашивает героиня старой фотографии. Обращаясь к Арми. Тот, в свою очередь, замирает. Щурит глаза. Злится. — Маме покажешь свой красный, залитый кровью глазик, Эм? — громко и чётко выговаривает взрослый Хаммер. — Или лучше здешнему доктору, он же всегда всё знает лучше всех. Бен, стоящий от бывших супругов в паре шагов и почти полностью повторивший позу Тима с карманами, только на длинных домашних брюках, громко выдыхает смешок. Девушка ревниво и с болью прижимает к себе ребёнка. Он то ли кашляет, то ли кряхтит, потому что его хотят забрать у папы. — Иди сюда, мой хороший, — заботливо, обеспокоенно и жёстко зовёт мама. Тим наблюдает за этим шоу в манере зрителя: безучастно. Ожидает, что будет дальше, и хранит сокровенное молчание. И всё же доходит до поранившегося малыша и родителей. Не успевает сказать и слова, как глаза сидящей на траве красотки взметаются к нему, и он слышит: — Так это он?! Волна непонимания в чужом взгляде выливается на него, а маленький Хаммер в душащем захвате прижимается к матери, которая внезапно совсем забыла об истории с дротиком и беззащитным глазом. Тим чувствует себя отстранённым, лишним, неудобным, как стакан воды на краю стола. Он даже зыркает на Барнса, чтобы понять, как реагирует он, тоже оказавшийся тут невольным соучастником. — Всё заживёт, не беспокойся, дядя сейчас поможет, — наскоро обещает девушка, целует мальчика в лоб, удерживая крохотные пальчики, стремящиеся обчесать то, что так ноет. — Бен?... — оборачивается к надутому богатенькому индюку знакомка. — Дядя тут ничем помочь не может, — реагирует последний. — Дядя не окулист, тем более — не детский. Бен подходит к своему крестнику и рывком поднимает того на руки с земли. По ходу движения пинает Арми в плечо. — Кончай истерить и отвези ребёнка к врачу, — звучит как змеиное шипение, после которого Барнс внезапно оказывается перед Тимом и пихает Эммета прямо мальчику в руки. Успевает сообщить в пустоту: — Он не должен тереть себе глаз. Тим прогибается под тяжестью свалившегося на него ребёнка и глазеет то на Арми, то на его бывшую, обращаясь, наконец, к Хаммеру-любовнику с немым вопросом, произнесённым одними губами: «Что мне делать?!». Ручонки крепко-накрепко держат Тимми за шею. Ножки обхватили за пояс, и Тиму приходится удерживать равновесие, чтобы не завалиться в одну из сторон. Подбородок Эммет упирает Тимоти в плечо и не двигается... Пару секунд. Потом вредные маленькие пальцы пытаются полезть к больному глазу, но Тим их перехватывает. Ловит запястье и суёт в центр ладошки большой палец, разглаживая там кожу под стройное «чш-ш-ш-ш». Ещё один взгляд на Арми, вроде как командный, «поехали», и Тимми шевелится назад, словно виноватый за то, что украл ребёнка. К сожалению, он не может увидеть, поднимется ли мать малыша самостоятельно или ей помогут. Что с ней? В машине тихое хныканье Эма становится различимо. Не похоже на плач. Больше напоминает недовольное пыхтение. Хаммер-старший тоже оказывается в салоне. Захлопывает дверь наотмашь и как никогда громко заводит мотор автомобиля. Брелок испуганно бьëтся о приборную панель, «додж» со звериным воем берёт задний ход, едва не выпрыгивая на асфальтированную дорогу коммуны. Его водитель устало и как-то по-детски прикрывает глаза. Сжимает руль. Мнёт губы. Вдох и выдох. С ними машина мягко стартует с места, а Арми поворачивается к двум своим пассажирам. — Доедем до больницы Святого Луиса, она ближайшая, хоть и взрослая, но там точно есть глазной врач. Эммет выпускает на шею Тимоти слюни и тут же растирает их носом и всё это время что-то пытается сказать папе. Давится то собственным языком, то всхлипами. — Мы только к врачу, папочка? — выговаривает сынишка Арми и совершенно по-хитрому пробует тереть потревоженный глаз об самого Тима. — Потом никуда? Тимми отвлекает маленького коварного злодея от своей шалости тем, что берёт его за подбородок. А потом гиперзвучно чмокает в лоб и обездвиженно прижимает к себе. Малыш как раз копошится на Тиме, прислонившись щекой к его шее, и, помаргивая, следит за отцом. — Посмотрим, что тебе скажут в больнице, — Арми таращится в лобовое стекло, ссутулив обычно прямые плечи. Набычился. — Если надерут задницу за то, что бегаешь с острыми предметами — точно никуда не пойдём. — Тебе тогда тоже надерут, — бухтит малыш. — Это за что? — вздорно выдаёт отец и крутит руль. — А потому что это я из-за тебя побежал. — Почему бы из-за меня не отложить дротик в сторонку и только потом бежать? Вечно рациональный, бесконечно упрямый. И пофиг, что четырёхлетний малютка жаждет заботы и прощения. Тимми берёт ручонку Эммета в свою и щекочет. Потом гладит малыша по светлой-светлой макушке, поцелованной солнцем, и говорит мелкому Хаммеру в ухо: — Папа ничего не понимает, — хитрый зырк на Арми, который, вот неожиданность, по любопытной причине знает, где же рядом ближайшая больница. — Он вредина и злюка, — Тим пропускают пряди Эма сквозь пальцы. — Мы обязательно развлечёмся в мегакрутом месте. Только это пока секрет. Если не будешь трогать глаз, то, возможно, узнаешь эту тайну как можно раньше. Мальчик отодвигает голову, специально отыскивая своими глазëнками взгляд Тима. Впивается ладошками ему в щеки и выдаёт, почти как взрослый: — Мне больно им смотреть. И держать закрытым больно, — из уголка глаза на переносицу стекает огромная прозрачная слеза. — Я не могу не трогать. Тимми вытирает сбегающую слезу и слизывает её со своего пальца. Снимает твёрдую и такую уверенную ладошку с лица и теперь держит Эммета за запястье. — Если ты его будешь трогать, боль никуда не уйдёт. Так зачем лезешь туда? Мальчишка изучает раненый глаз, в котором от красной точки на белом яблоке разбегаются порозовевшие сосуды. Очень быстро Эммет вновь его закрывает и всхлипывает. Пальчиками цепляется в короткие рукава Тимовой футболки. — Дядя Бен тоже так говорит маме, — откровенничает младший Хаммер. — Что если она будет постоянно вставать на ноги, они так и будут болеть. — У мамы всегда были больные ноги? — цепляется Тим. — У мамы были поломаны пальчики на обеих ножках, — горький вздох. — Она так часто плакала, что ей больно. Тимоти медленно поднимает глаза от малыша на дорогу. «Пальчики. Часто плакала… От того, что болят пальцы, люди не могут стоять на ногах? Сестра Бена не кричала от боли. Она просто слишком шаталась, чтобы идти прямо и не упасть. И выглядела абсолютно здоровой. Выглядела…» Мальчишка перевёл взгляд на Арми и, обращаясь к Эму, говорил, наблюдая за Хаммером: — Тебе так папа сказал? Или дядя? Вот бы увидеть хотя бы одно движение на каменном лице Арми… На секунду… И попробовать понять, что же на самом деле произошло с его женой… — А как папа тебе рассказал об этом? — продолжает довыдавливать Тимоти, потому что Хаммер-старший ведёт себя чересчур безучастно. Светловолосый мальчонка на его коленях поджимает губки и поворачивается к Арми, макушкой при этом устроившись под подбородком Тимми. Глаз его продолжает открываться и закрываться, как будто бы самопроизвольно. В уголке опять собирается густая слезинка. — Папа Арми ругался на дядю Бена плохими словами, когда тот просил папу рассказать мне, что случилось, — ладошки Эма превращаются в маленькие кулачки. — А потом дядя и мама прогнали папу из дома. Одна, две, три секунды. Тим разглядывает Арми, у которого двигаются только руки на руле. Четыре, пять, шесть. Голова Тимоти поворачивается в противоположную сторону и следит за деревьями и дорогой, сливающимися в пятно. Семь, восемь, девять. Мальчишка вновь разворачивается к Арми, резко. И бьёт Хаммера локтём в плечо. Это всё, что он может, чтобы привлечь внимание Арми как-то… Вещественно. Руки, к тому же, толком не развернуть и кулаком не ударить. — Что за херню залили мелкому в уши?! — десять. Говорит он рассерженно. Мужчина не отвечает. Паркуется сперва. Тимми оглядывается вокруг, замечая развернувшиеся вокруг разномастные корпуса больницы. Арми вдруг протягивает руку и ерошит итак вздыбленные волосы на затылке сына. — Эм все выводы сделал сам, если не заметил, — мужчина перетягивает малыша к себе на колени, шумно чмокает того в щëку и вытаскивает из солнцезащитного козырька какие-то документы. — Ты с нами пойдёшь? Тимми сжимает губы и с обидой отворачивается от Арми с Эмметом. Он снова ощущает на себе роль человека, который что-то не должен знать. Потому что Арми так решил, потому что Арми так захотел. — Нет, — зло бросает Тим и открывает дверь. — Я постою на улице. — Можешь сидеть здесь, я оставлю ключи, — обещает мужчина перед тем как выйти из машины вместе с сыном на плече. По вычищенной дорожке, ведущей к главному корпусу больницы, Арми двигается так, словно бы Эм вообще ничего не весит. А ещё младший Хаммер... Тим видит его, выглядывающего из-за головы Арми со шкодливой детской улыбочкой, и успевает заметить, как несносный мальчишка демонстративно для Тима со всей силы трëт свой пострадавший глаз кулаком. А его отец? Что его отец? Тот абсолютно никак на это не реагирует. Тимоти сжимает в ярости кулаки, отворачивается от них и с как никогда твёрдой походкой идёт к ближайшему дереву, беспощадно топчет газон и пинает ствол какой-то там липы. Рыкает в пустоту, чешет волосы, как блохастый кот, и садится у корней, выбивающихся из зарослей травы. Многострадальная задница, Слава Богу, невинно чистая, шлёпается об землю и Тимми чуть-чуть морщится. От того, что сзади немного болит и что торчащий телефон давит на попу. Взяв мобильник в руки, он на автомате открывает Фейсбук, игнорирует сообщение от Аарона («Я нашёл…») и лезет с маньяческим интересом в чат, где друзья-одногруппники обсуждают наркотики. Пончиковая. Вечером. Завтра. Тим облизал губы. Настроение у него поднялось. Таблетки. В туалете. В ближайшем парке. Со стаканом клубничного молока. Ладонь опускается на бедро и щипает складки на шортах. Скоро. Как скоро… Тимоти редко когда думал, что мысли могут причинять радость, ведь чаще это делают реальные события: покупки, прогулки, секс. Но было что-то забавное в том, чтобы пробовать то, что нельзя, скрывая это и действуя совсем необдуманно, пользуясь моментом ради удовольствия, кайфа, забытья. Тим заблокировал телефон и съехал макушкой на песок. Он посмотрел наверх, прикрыл глаза и, неожиданно думая о школе и своих прежних друзьях, уснул. Из сна Тим особенно запомнил, как он, Лили и Мэтт пошли ночью смотреть на аллигаторов в какую-то мрачную глухомань. Они много смеялись, шутили и ему было хорошо. Он будто до сих пор помнил запах той ночи, реальной ночи, жарких топей, опасности, любви — той, что ему известна, и любви запретной… Как у них у всех сверкали в тот вечер глаза…***
Я запомнил. Это было лето. Только летом бывает так холодно там, где мы были, потому что во всех остальных местах жарко, а тут внезапно ты трясёшься и не хочешь никуда идти. Мы шли по тропе, окружённой болотами. Мэтт рассказывал, что в этих топях температура почвы близится к нулю градусов, а иногда уходит за минус, и если долго стоять голыми пятками на этой земле, можно заболеть и откинуться. Лили засмеялась со слова «откинуться». Я спросил у Мэтта, откуда он всё это знает, но он сказал «захлопни пасть» и смущённо молчал, пока я не оказался у него под рукой, и он не взлохматил мне шевелюру. На самом деле, я, конечно, знал, почему ему это всё известно. Его мама была астрономом, отец — никудшным, и Мэтт сочетал в себе этих двоих и выдавал иногда такие внезапные вещи, которые при первом взгляде никак не привяжешь к нему. Мне нравились эти его особенности. Это как найти драгоценный камень, выброшенный морем на берег, и стать его единственным обладателем. Благодаря этим таинственным камешкам-случаям я и научился разгадывать ночное небо по звёздам. Я и Мэтт впервые изучали созвездия, лёжа на капоте его старой «шевроле» в мой пятнадцатый день рождения. Все лучшие истории о небе я узнал уже сам. Потому что книга, которую Мэтт подарил мне в шестнадцать, была скучная и там было мало про любовь. Кому же нужны инструкции, как найти все-все фигурки на небе? Я хотел читать про звёзды, чтобы потом читать про любовь… Впрочем, этот наш поход совершенно не был о звёздах и низкой температуре в болотах, но немного, и в правду, о любви. — И когда же мы увидим аллигаторов? — спросила Лили. Она куталась в мою толстовку, хотя всё равно продолжала мёрзнуть. Я был в куртке Мэтта. А Мэтт был в другой своей куртке, и она, возможно, принадлежала кому-то другому, о ком Мэтт не говорил. Если спросить, он наверняка рявкнет и заноет, и мы тут же заскучаем. Однако я сразу заметил, что ему в ней очень нравится. Это было похоже на то, как достают из шкафа воспоминаний самое пыльное и любимое из всех. В тот вечер я обожал за ним смотреть. — Вряд ли мы их увидим… Без наживки, — задумчиво, со смехом протянул Мэтт. — Разве нужна наживка? — спросил я. — Нужна-нужна, — втянувшись в игру, поддержала Лили. — Ты отлично подойдёшь на роль корма для аллигаторов, — Мэтт сказал это, повернувшись ко мне. Я не мог поверить своим ушам. — Что?! Нет! — я запротестовал и согнулся, как будто у меня болит живот, но всё же продолжал идти. — Я, может быть, не хочу умирать! — «Может быть» он не хочет! — хохотала Лил. — Нет, Мэтт, смотри, он напрашивается! Я перегнулся через Мэтта, выпрямился и схватил Лили за плечи, начиная вертеть её на одном месте. Готов поклясться, она посмотрела на меня так, словно жалела о том, что сказала, и хотела извиниться, потому что любовь в моих объятьях была очень серьёзной. Мы поцеловались. — Ну-ну, разойтись! — разнял нас Мэтт, когда я как раз сосредоточился на тепле наших губ. — Если несносный поганец не пойдёт вперёд, я вас обоих отправлю на смерть. Лили взяла меня за руку и положила голову мне на плечо. Её волосы пахли абрикосом, и запах от них защекотал мне ноздри куда приятнее окружающей влаги. Я её любил, и то, что принадлежало Лили, было и моим тоже, было мной, и я любил её и всё, что с ней связано, больше чего угодно… — Я пойду! Пойду, — выкрикнул я и поспешно убежал вперёд, не оставив себе и им выбора. Было темно. Уже вовсю трещали цикады, и светлячки брали начало своим танцам. Они плелись тут и там как спустившиеся с неба звёздочки… Лили подёргала Мэтта за куртку, чтобы показать, где появилась небольшая стайка, и он наклонился к ней, различая восхищённый шёпот и что-то детское — в самом себе. Я продолжал идти задом наперёд. У меня получалось следить за ними и не отставать от своей миссии. Я реально надеялся, что не умру сегодня, и что аллигаторов слышно, если они к тебе подбираются. Вроде бы эти монстры издают шипение, похожее на змеиное, но из-за их большой глотки такое пугающее, резонирующее… Без Мэтта и Лили резко поскучнело. Чем больше я от них отдалялся, тем больше терял. Терял их. Мне стало не по себе. Я не хотел их терять. Грусть заполнила меня с ног до головы, и я остановился. Они этого даже не заметили. Они беспечно болтали друг с другом, пока мои руки и ноги тяжелели, кожа липла к одежде и мурашки бегали от веселеющего дыхания ветра. Я дрожал ему в такт и прислушивался, как обмениваются песнопениями лягушки. Я замер, когда одна из них скользкими лапками приклеилась к моим пальцам в сандалях… Я до боли улыбнулся. Так страшно боялся, что спугну её… Что когда только взял в руки и прижал к своей шее, специально смеялся тихо, чтобы ей не захотелось упрыгнуть. А она очень мило квакала… Болтала со мной. — Боже, Тимми, ты нашёл своего принца! Это была Лили. Она своими блестящими глазами разглядела, видимо, что я делал в темноте и поняла, откуда доносится яростно очаровательное «ква-ква». — Поцелуй его, — запела она рядом со мной и внезапно тоже наклонилась к земле. Через пару секунд я увидел в её руках лягушку. Всеми лапами упираясь в ладони моей девушки, грязный квакающий комок желал вырваться на свободу и нервно трясся. Прямо как желе. Я внимательно посмотрел на лягушку в моих руках и… — Не смей трогать жабу! — неистово заорал Мэтт и отвесил мне подзатыльник. — Пощади животное. Не хватало, чтобы ты кроме этой бедной девочки кого-то мучил. Я надул губы. Мэтт выглядел смешно и непоколебимо. — А ещё это не принц, а принцесса, — заявил Мэтт, и я не сразу понял, о чём он, но Лили поняла мгновенно и, словно фея, появилась рядом с ним и заговорила: — Это что, мальчикам нельзя целовать мальчиков? К слову, я бесконечно восхищался Лили Роуз-Депп. И любил её неизмеримой силой, отчего мне никогда не хватало ни слов, ни подарков, ни поступков, чтобы объяснить ей, как я влюблён. Я сейчас сосредоточенно рассматривал её белые шорты, мягкие бёдра и гладкие лодыжки, сверкающую улыбку и жидкие тени на веках, серьги, которые она выбрала на гаражной распродаже нашего одноклассника, её волосы, превращавшиеся в волны из-за кокосовой маски по четвергам и воскресеньям… Она была моей. Моей. Я ел её глазами. Её соблазнительную фигуру, фигуру моей ровесницы. Я изучал Мэтта… Он вызывал во мне что-то, что я не мог объяснить. Но это что-то было связано с тем, что я знал с самых древних времён. Что-то, что было впитано мною с юношеских лет. Высокий, куцый, грубый, широкоплечий. Пахнет, как старый кожаный диван в гостиной. Всему научит и позаботится, даже если попросишь намёком. «Папа». Замкнутый. Неприступный. — Нельзя. — Почему? — Потому что я так сказал. — Это глупо. — Это умно. Теперь ты больше не сможешь со мной спорить. — Ещё как смогу! — Ну, давай. Мэтт скрестил руки. Лили выпустила маленькое земноводное из пальцев, а моя лягушка тем временем испуганно затихла, потому что я совсем скрыл её ладонью. Она была жива. Вертела глазками. — Вообще-то… — начала Лили и смолкла. — Что-что, Роуз? И дальше ничего не послышалось. Только бумажный или картонный шорох, стук обуви по твёрдой почве. Они куда-то собрались… Я в последний раз погладил лягушонка по мордочке, между круглыми тёмными глазёнками, и отпустил поближе к густым зарослям возле дороги. Там могла быть лужа или болото, в общем-то, среда, где такие милахи прыгают, влюбляются и находят себе гнездо для утех. До меня донеслось: — О, — низкий Мэттовский тон, который я неоднократно слышал, когда приходил в бар, где он часто выпивает по четыре стакана виски за вечер. — Я поделюсь с тобой сигаретами. Хочешь? — Хочу… — прозвучало загипнотизированно. Я второпях нагнал их. Я тоже хотел курить! — Как жаль, — по-актёрски тянул Мэтт. — Что ты вредная девчонка… И начала со мной спорить. — Да ладно! Забудь-забудь-забудь, пожалуйста, — искренне жалостливо залепетала Лил. — Дай одну. — И мне! Я втиснулся между ними и они расступились. Мэтт недовольно охнул, а Лили — наоборот. И ещё Мэтт с размаху зажал мою шею своим локтём, и я пристроился к его груди. Мне это невообразимо понравилось… Он произнёс, и я слышал хриплые, вибрирующие раскаты в его груди, через влажную футболку и привлекательный запах пота: — Дам последнюю сигарету тому, кто первым добежит до во-о-он того дубка. О-о-о, как я обрадовался! Обхватил всего Мэтта руками за торс и притиснулся к нему. — Это раз плюнуть, чёрт возьми! Я уже видел, как получаю последнюю сигарету, но вместо того, чтобы выкурить её, отдаю свой выигрыш Лили… Она хоть и позлится, но сигарету примет. Зато каким я себя покажу! Быстр, как молния! Умеющий пинать обидчиков как боец ММА… Я нереально собой гордился. — Раз-два, сучонок, ага, — Мэтт вдвойне крепче стискивает мою шею, я кашляю и тут-то меня выпускают на волю. — Только вот когда вы будете на полпути, я побегу за вами. И если обгоню вас — ничего никому не дам. — Согласны! — восклицает Лил и трясёт кулачками. Её браслетики переливаются перламутром. Сияет. Милаха. — А ты, разгильдяй? — спрашивает меня Мэтт. Сверлит исподлобья. — И я согласен, да… — тщеславно качаю головой. Но хмурю брови. — Почему это я — разгильдяй? Грациозно поправляю выпавшие на лицо кудри. Напоказ. — Потому что я ещё не видел тут ни одного аллигатора, а ты до сих пор живой. Дерьмовая наживка… Поразительно, как это девочка на тебя клюнула, — по-отечески Мэтт жмёт Лили за плечо, слабёхонько так, смущённо. Отворачивается поскорее. — Иисус, Мария и Иосиф, — глухо вздыхает в пустоту и бредёт в сторону раскинувшегося дуба. Лили подбегает ко мне и шепчет: — Ты же всё равно отдашь сигарету мне? Я в полном шоке хлопаю себя по бёдрам… Я разочарован! Как можно было так легко догадаться, что я сделаю?! Пытаюсь скрыть, что расстроен, и недовольно покачиваю головой. — Ну да, да, так и хотел… Она нерешительно мычит мне на ухо. — Или нет? — Нет-нет, я правда хотел. Её рука сжимает мою. Тепло, приятно, близко. — Тогда, может, поддашься? — Чего вы шепчетесь, шпионы?! Мы чуть не врезаемся в Мэтта. Грязь с камешками моментально попадают в нашу обувь. Мы трясём ногами, чтобы вся эта бурда более-менее удобно распределилась по шлёпкам или вышла наружу… — А ну вперёд, солдаты! Он берёт нас за шкирки и толкает перед собой, как щенков. Командует сзади, пока наши глаза упираются в темноту, а уши поглощают звуки природы. Где-то щебечет неизвестная птица. Её отводят на второй план общительные пучеглазые лягухи. Хочу одну домой… — Так мы всё-таки кто: шпионы или солдаты? — смеётся Лили. Оборачиваясь, получает от Мэтта толчок между лопаток и взвизгивает. Мне тоже хочется кричать. — Суперагенты, мать его, — даже Мэтт смеётся, стараясь, на самом деле, не выдавать себя. Более стойко он выговаривает: — Погнали на раз-два-три. Итак, раз… Мы с Лили остановились. Мэтт тоже. Тишина разрезала наши перепонки. Я подумал, что мир перестал существовать. Потом услышал что-то… Был ли это голос Мэтта? Не знаю. Я просто побежал вперёд так быстро, как мог; я перестал слышать, чувствовать свои бегущие ноги, движущиеся руки, растянувшиеся в улыбке губы… Ветер мог выдрать мои волосы, и я бы не был против. Он так гладил меня своими ударами, что я ощущал себя парусом, реющим на просторах океана… Я летел. Мои шлёпанцы втаптывались в землю и мгновенно от неё отрывались. Я отделялся от земли и больше не чувствовал своих шагов, своих прыжков. Меня несло вперёд и вперёд, так что, в конце концов, я развёл руки в стороны, как парирующий самолёт или орёл. — Юху-у-у! Это кричал я. Меня разжигало внутри, как печку, я готов был взорваться и убраться отсюда на край света. Я подумал, что могу быть где хочу, с кем хочу, когда хочу. Что моё счастье — во мне самом и в каждом месте мне будет хорошо в точности так же, как сейчас. Я плохо видел округу, но прикрыл глаза, и тьма поглотила меня окончательно. Иногда на пальцы попадались трава, камни, но ничто из этого не могло стать для меня препятствием. Подняв всё-таки веки, я представил, что хочу гнать неизвестно куда с кем-то ещё, — и обернулся. Как ни странно, Лили всё это время была близко ко мне, хотя, казалось, я остался для всех недосягаем. Её лицо было в поту, она беззвучно смеялась и смотрела на меня… А дальше я взял её на руки, услышал позади крик Мэтта, совершенно неразборчивый, и помчался к величественному дубу, до которого нам оставалось всего-ничего. Лил прижалась ко мне. Её волосы попадали мне на губы, щека — согревала мой лоб, ладони с чувственной твёрдостью держали за плечо. Мне не было страшно умереть… По земле заколошматили шаги. Они не принадлежали мне. Будто издалека сапоги стали бить по земле и разрушали стойкое эхо в мозгу… Слова Лили о чём-то… Потом вижу, медленно повернувшись налево: Мэтт обгоняет нас. Со скоростью света. Двухметровая махина. Как зверь… Мэтт тут же оказывается у дуба. Мы проиграли. Я еле-еле прекращаю бег. Лили не перестаёт улыбаться. Она вся красная, и я люблю её больше жизни. Мы целуемся. После я смотрю на задыхающегося Мэтта и… Мне резко хочется подойти к нему, обнять, и чтобы он поцеловал меня. Осознание, что этого не произойдёт, разрывает меня на части... Я начинаю сбивчиво дышать, опускаю Лил. Становится тяжело даже смотреть на неё… — Тимоти? — она обнимает меня со спины и гладит по кудрям. — Не расстраивайся! Он с самого начала, наверное, планировал нас разыграть… «Не видишь, что со мной?! Оставь меня! Брось!» Я поворачиваюсь к ней с растерянным видом. Облизываюсь и не могу придумать, что сказать. Если из горла вырвутся мои мысли, будет ужасно… От страха я пытаюсь настроить свой голос, лишь бы не произнести лишнего: — Д-да… Всё нормально… Она берёт меня за руку, и мы подходим к Мэтту. — Ты это заранее подстроил, правда? Лили начинает говорить с укором, но вопрос её заканчивается обидой и топаньем ножки… Я купил ей эти белые сандалии. Тупя взгляд, я смотрел именно на них, то есть вниз, и никуда больше. — Да уж, — привлекательно и возбуждающе басит Мэтт. У меня аж дёргается член в штанах. — Всё ещё ни одного аллигатора рядом, а я как был охуенным форвардом, так им и остался… — Кем-кем? — возмущённым тоном уточняет Лил. Она запнулась. Возможно, застеснялась, что Мэтт при нас ругается. Обычно он не ругался, если с нами была Лили. Меня же могли покрыть матом, после которого стыдно находиться в комнате… — Форвардом, — повторил Мэтт. Я сжал руку Лили покрепче. Она не обратила внимания. — Ну, я раньше в футбол играл. Разве не говорил? — судя по ветру, моя девушка помахала головой из стороны в сторону. — Да говорил! Ты забыла! — начал мужчина как ребёнок. — Мы уже десять раз смотрели вместе матчи Манчестер Юнайтед! Эх, вы… — Ты поэтому так клёво бегаешь, — сделал я вывод и посмотрел-таки на Мэтта, надеясь, что моих горящих щёк ни капли не видно. — Если ты был форвардом, то они резвые и у них сильные ноги. — Так точно, малой, — хрипло подтвердил Мэтт. — И все форварды большие… Высокие, — поправил я себя, отгоняя мысли о том, какой Мэтт в постели... — Потому что разбивают оборону. А защитники там такие же... — Большие, — усмехнулся Мэтт и потянул меня к себе за ухо. Я сразу заныл, засмеялся и встал у него под боком. Краем глаза заметил, что из кармана кожаной куртки выплывает пачка сигарет… В ней сиг штук двадцать. Мои глаза округляются. Рот распахивается и… В нём тут же оказывается сигарета. Локоть Мэтта обжигает мне плечо. Такой ощутимый… И этот мужской запах… Дерева, кожи, виски, любимых до жути «Кэмэл»… Я посмотрел на него. Он посмотрел на меня… Пожалуйста, поцелуй!!! — У тебя сейчас… Сигарета выпадет, пацан. — И слюна потечёт! Словно обиженный, я вздохнул и отвернулся. Мэтт успел дать мне прикурить. Я будто бы замерзал и поэтому спрятал ладони в карманы. Я любил Лили, но хотел, чтобы она нас оставила… Мы бы так и стояли тут вдвоём, с Мэттом: широкоплечий он и маленький я, его сын, куря и сдерживаясь, как бы не напасть друг на друга. — А мне?! Он дал прикурить и Лили. Она пыхтела рядом, выпускала дым из носа. Держала меня за локоть. Мэтт курил с нами за компанию. Он смеялся и качался на месте. Я не понимал, почему. Нас окружало кваканье лягушек и галдёж цикад. — Какие вы наивные… — Ты нас обманул!… Лили. — Смешные, — докончил Мэтт. И, пока мы стояли, наслаждаясь никотином и компанией друг друга, а, может, и чем-то большим, наши сердца точно-точно бились в унисон, мы были единым целым, семьёй, и ещё… Ещё рядом раздалось шипение. Я не успел повернуться на явный животный рык, как… — Бегом!! — раздалось от Мэтта. Я и Лили завопили. Я просто почувствовал, что она сейчас закричит — и закричал вслед за ней. Мы трое, что есть мочи, гнали от аллигатора по тёмной аллее из плакучих ив… — Хера с два они тут водятся?! — орал задыхающийся Мэтт срывающимся голосом… Красивым голосом. Мы в мгновение ока оказались у трассы, где стояла Мэттова машина. Забрались внутрь. Я — на переднее сиденье, конечно. Мы умчали прочь от грёбаных болот. Всю дорогу Мэтт оправдывался. Говорил, что не должно было там быть никаких аллигаторов, что в его детстве эти топи были пугалкой для всех местных детей, и никого там никогда ребята не встречали… Я согласился с Лили, когда она удивилась, что у Мэтта было детство. Мэтт буркнул. Я не мог представить его другим. Только взрослым и сильным, но моим ровесником… Нет, это перебор! Наше дыхание выровнялось только к концу поездки. Каждый из нас мог умереть в процессе от недостатка кислорода и сигарет. До конца пути мы выкурили всю пачку… У меня кружилась голова. Я пристально следил за Мэттом. За его пальцами, обхватывающими руль, за подбородком, на котором пробивалась щетина. Мне нравилось, что волосы у него короткие, и что, как и у меня, у него есть выпуклость на штанах. У Мэтта крутые берцы, импала, и он курит… Я хотел быть, как он. Я хотел быть с ним.