Воробьиная ночь

Продолжение

      — Ты большой молодец, и у тебя всë отлично, — милая с виду девушка, оказавшаяся дежурным окулистом, отпускает лицо Эммета и ерошит его и так стоящие торчком волосы. — Небольшая царапина. Нужно будет смазывать её специальным гелем, чтобы не болело. Справишься?              Арми, на коленях которого расположился сын, кивает одновременно с ним. Он следит за тенью, которую отбрасывают пальцы врача, пока им делают справку, и мечтает отсюда поскорее выбраться.              В дерьмово освещëнном кабинете резко пахнет дезинфицирующими препаратами и духами принимавшего их доктора. Что-то фруктовое и до ужаса знакомое. Порыв зажать руками нос или хотя бы сморщиться он прячет за серьёзным лицом озабоченного здоровьем сына отца.              — Вот и всё, — девушка распрямляется и улыбается им.              Выписку она протягивает Хаммеру, а огромную чашку с леденцами на палочке — Эму.              Сын придирчиво изучает содержимое тарелки, после чего вытаскивает конфету в ярко-синей упаковке и решительно спрыгивает на пол.              — Можем идти? — удерживая Эммета за ворот мягкой толстовки, ради грëбаной вежливости уточняет Арми.              — Да, — поступает беглый ответ. Девушка уже переключилась на новые бумажки и карточки. — Лекарство выдадут в приёмной.              Отлично.              Эммет бежит по пустынному коридору на выход. От мрачных больничных стен гулко отдаётся топот его кроссовок.              Несколько коротких мгновений мужчина позволяет себе думать, как сейчас он откроет двери больницы и окажется в месте, где ему... Хорошо? Где нет этого вечного напряжения, которое приходится применять, чтобы заставлять себя ежедневно делать то, что глубоко внутри вызывает только презрение.              Эм распахивает полупрозрачные двери клиники и чуть не падает со скользких ступенек. Цепляется в последний момент за перила, а заодно оказывается пойманным за шкирку.              — Ещё к одному врачу захотелось? — возвращая сына в вертикальное положение, спрашивает Арми.              Хочет быть грозным. Но выходит только уставшим.              Эм хихикает. Засовывает леденец в рот и тащит отца в сторону машины.              — Куда мы дальше поедем, папа?              — Решим сейчас, — отвечает тот и прячет ладошку с маленькими пальчиками сына в своей огромной хватке.              — Мы возьмём с собой Тимми?              — Обязательно.              — Запустим светящиеся фонарики в небо?              — Если найдём.              — Я хочу поджечь их и чтобы они летели наперегонки!              — Это странная идея, Эм.              — А почему Тимми спит под деревом?              — Под деревом? — Арми, пытавшийся в темноте и на ходу рассмотреть, что им написала врач, бросает это гиблое дело.              Отпускает ручонку сына, тут же рванувшего к мелкому, и ускоряет шаг. Различает, наконец, тельце Тима, распластавшееся под раскидистым дубом.              Ну что за долбоëб?              Эммет грохается возле мальчишки на колени. Высунув изо рта леденец, придирчиво рассматривает лицо любовника своего отца, собирает губы трубочкой и сгоняет с щеки не воспринимающего реальность Тимоти наглую букашку.              — Он такой красивый, папа, — шёпотом подводит вердикт маленький оценщик.              — Соглашусь, — устраиваясь рядом, негромко отвечает Арми.              — Как кукла.              — Ему только не говори, — Хаммер щëлкает зажигалкой, прикуривая. — А то взбесится... Или зазнается.              — Ты любишь его так же, как маму?              — Эм...              — Мама спрашивала у крëстного, и он рассказал ей про Тимми.              — Ну да, а кто ещё...              — И она ругалась на тебя.              — Ты ж мой маленький шпион в доме Барнсов…              Скоро я заберу тебя у этих ненормальных.              — Недавно маме по видеокамере звонил дядя Ник, и она меня ему показывала.              — О да, я это знаю.              — Он обещал скоро приехать.              — Он много обещает. Вопрос в том, сколько исполняет, — Арми протягивает руку, расправляя неудобно скрутившиеся штанины свободных шорт на Тиме.              — А ещё мама звонила бабушке и дедушке.              Сигарета в руке дëргается и не до конца сгоревший пепел падает на сухую травинку, заставляя ту мгновенно съëжиться и зашипеть.              Хаммер замечает, как дыхание Тимми меняется. Кончики пальцев неестественно дëргаются…              — Это превосходно, — криво усмехается Арми.              Тимоти морщится.              Будто бы в насмешку над иронией Арми, которая, впрочем, граничит с истинным порядком вещей. На веках мальчишки собираются складки кожи, сигнализируя о том, что кое-кто проснулся.              — Что… — шепчет кудрявый мальчик и всматривается в самое к себе близкое — в Эммета. — Запах… Сигарет…              Он задирает руки вверх, вытягиваясь, и подставляет локоть, чтобы улечься боком и с удобством разглядывать двух рядом присутствующих. Волосы совсем растрепались и свалялись копной на левую сторону.              — Ты удивляешься запаху сигарет, а не тому, что спишь на земле во дворе госпиталя?              Мужчина протягивает руку с поразившим мальчонку предметом, то ли предлагая ему затянуться, то ли призывая подняться. Эммет рядом чмокает чупа-чупсом, вновь вытаскивая его изо рта.              — А я прогнал от тебя злого монстра, дядя Тим, — малыш присаживается на корточки, повторяя за отцом. — Он почти залез тебе в нос!              Мелкий бегает глазами от младшего Хаммера к старшему, задирает в итоге кверху брови и облизывает губы. Берёт у Арми сигарету, зажимает её во рту и гладит малыша по щеке.              — Ты меня спас, — признательно сообщает Тим. Едкий пар выходит через ноздри. — Я у тебя в долгу, мой хороший.              — Ты знаешь, где найти фонарики? Как в «Рапунцель»? — Эммет решает забрать свой долг здесь и сейчас. — Я хочу поджечь их и запустить в небо. Папа про них не знает, он ведь большой.              Арми жмурится, притворно возмущаясь тому, как его только что сдали с потрохами. Забирает свою сигарету назад и, удерживая ледяные пальцы Тима в руке, тянет её на себя.              — Обсудим это в машине, ладно? Магазины скоро закроются.              Мальчишка к Хаммеру неприлично льнёт, едва оказывается на своих двоих.              — Бу-бу-бу, большой и вредный папочка, — лыбится мелкий. — Магазины закроются... «Костко» работает до десяти вечера! — Тим царапает его бедро. — Не обманывай сына. Он вырастет и даст тебе по жопе.              Скептический взгляд на первую и вторую мелочь, в шеренгу выстроившихся перед мужчиной.              Арми давит в кашле смешок.              — Если в «Костко» фонариков не окажется, а остальные магазины уже закроются, — мужчина давит упавший на траву табачный уголëк. — Эм, когда вырастет, надерëт задницу совсем не мне.              — В больших магазинах есть всё на свете, — Тим его шлёпает по плечу и поворачивается к Эммету, стоящему в стороне. — Скажи, Эм, разве я не прав?              — Пра-ав! — отзывается малыш, со всей своей детской дурью налетая на Тимми и обхватывая его худые коленки своими коротенькими ручонками. — Мы поедем в «Костко» и будем кататься там на тележках!              Эммет выкрикивает свою идею, подпрыгивая на месте, как будто ему на ноги прикрепили пружины.              — Эта идея мне тоже не нравится, Эм, — отрезает Арми. — Вы там всё разнесëте.              — Конечно же, Арми, — мурчит Тимоти, зажатый отцом и сыном. — В этом и есть веселье! — тут мелкий на него засмотрелся. — Нам нужно было родиться в одно время. Под моим руководством ты стал бы мастером в гонках на тележках…              Арми на это только крепче прижимает мальчишку к себе.              — Мне нравится прокачивать с тобой другие навыки, — шепчет он на ухо Тимми.              И всю их слипшуюся группку толкает к машине самостоятельно.              Приходится потрудиться, потому что Эм маленькой, но откровенно неудобной тушкой повисает ещё и на ноге отца. Каждый шаг сопровождает весёлое детское хихиканье, и Тим, видимо, из солидарности к младшему в их компании хихикает и ни хрена Арми не помогает.              В момент, когда последний хочет уже психануть и наорать на обоих, сынишка вдруг снова неожиданно выдаëт:              — С мамой мы так никогда не обнимались.              — Потому что мама совсем на меня не похожа, — Тимоти гладит мягкие волосы Эма. — Спорю, у вас есть с ней другие счастливые моменты. Вспомнишь самый счастливый?              — Мама никогда не гуляла со мной и папой вместе, — жалуется на Ану Эммет.              Он цепляется за коленку Тима и карабкается на его ноги, желая сидеть со взрослыми на переднем сидении, а не скучать сзади, ещё и пристёгнутым.              — Но папа тоже никогда не гулял со мной и мамой.              Арми слышит только обрывок этой фразы, потому что обходит машину и громко цокает, усаживаясь на место водителя.              — Эм, ты же не подговариваешь Тима усыновить тебя? — мужчина кладёт руку на спинку пассажирского сиденья и задним ходом выезжает на трассу. Меняет скорость. Попутно щëлкает сына по носу. — У меня создалось такое впечатление…              Тимми задорно улыбается, прижимает голову Эммета к себе и чмокает малыша в висок.              — Он был бы счастлив жить со мной. Ведь я живу с его папой и могу влиять на него, — акцентирует поганец. — Мы с Эмом отправляли бы тебя за килограммами мармелада…              — Папа выберет невкусный! — выкрикивает малыш.              Он подскакивает на коленях Тимми и врезается ультрамалиновым леденцом в лобовое стекло. Арми возмущëнно басит в ответ:              — Почему это невкусный?              — Потому что он будет посыпан кислым сахаром! — в речи малыша слышится неприкрытое обвинение.              — Это очень даже вкусно, — шутливо яростный взгляд на сына. — Ты просто маленький и ещё ничего не понимаешь.              — Что за кислый сахар? — мяукает мелкий.              — Такой белый! — "помогает" Эммет. — Он насыпан на длинные ленты и от него щиплет язык.              Тимми продолжает быть в растерянности. Его лицо по-забавному глупое сейчас.              — Тростниковый сахар?! — напрягает мозги мальчишка и пытливо вздыхает. — Не понимаю!              — Эм имеет в виду мармелад, который действительно обсыпан обычным сахаром с примесью гранулированной кислоты, — доводит мелкого до нужной мысли Арми. — Он долго остаётся мягким и не делается приторным. Никогда такой не пробовал?              — Нет! — в ужасе отчеканивает Тимоти и крепче сжимает его сына, спасаясь таким образом от паники.              — Как человек, который собирался отправлять меня за килограммами мармелада, мог не пробовать это?              — Я пробовал другой, исключительно вкусный мармелад. Если верить словам Эма о невкусном сахаре, конечно…              Возле магазина они были в 20:23.              Больше, чем за полтора часа до обозначенных Тимми "десяти вечера", только вот… Вывеска на прозрачных автоматических дверях уверяла их, что работает «Костко» всего до половины девятого.              Мальчишка (тот, что постарше) завозился на данный факт так, словно в его заднице пробудился клубок червей, а затем забормотал под нос:              — Перепутал немного, а так — всё то же самое...              Арми тянется дать кому-то по взбалмошным кудрям:              — Ты просто грëбаный хаос.              Тимми на это показывает язык и выскальзывает из салона.              В магазине недовольный охранник бурчит Хаммеру в спину, что осталось пять минут до закрытия.              Ему, блять, а не Тиму, который, усадив Эма в тележку, встал на низ корзины ногой и, оттолкнувшись, погнал между рядами, как на том грëбаном скейте, отвоëванном у одногруппника с по сей день офигевшим выражением на лице.              Арми догнал их в отделе с Барби. Эммет, наряженный в ярко-розовую панаму, требовал, чтобы Тим взял себе такого же цвета футболку. Уговаривать Тимоти, естественно, было не нужно...              Раз — и он скидывает своё серое тряпьё, доходившее до середины бëдер. Два — режущая глаза футболка оказывается на мальчишке, и мужчина беззвучно смеётся на это.              — Ничего странного, просто кому-то впору футболка, предназначенная для десятилетних девочек, — шепчет Арми, на мгновение прижимаясь к Тимоти сзади. Ближе и интимнее, чем можно было бы ожидать от приличного преподавателя в приличном магазине, но когда наверху раздавали условности, Хаммер явно стоял за чем-то ещё.              «За дурью, пожалуй», — мелькает мысль, когда мужчина наклоняется за ставшей ненужной одеждой. Ведь Тим — это тощий семнадцатилетний пацан, который сбежал от отчима, ненавидит говорить о матери и прячет за спиной не самое светлое прошлое, а Арми…              Настойчивая ручонка мальчишки тянет его вслед за громыхающей тележкой.              Следующая остановка — огромный отдел с мармеладом. Под руководством Эммета Тим набрасывает в пакет всякие ягодки, двухцветные колечки, фруктовые мини-бургеры, торты и кексы, разбавляемые самим Тимом голубыми и зелёными глазами с выпученными от напряжения венами и устрашающими мягкими мозгами.              Ворчание Хаммера о том, что он заставит съесть всё купленное здесь и сейчас, оба единогласно решают затушить, выбрав специально для Арми кислых паучков и даже бросив их в пакет с общими сладостями.              На такой жест заботы мужчина лишь хмурит брови.              Отлучившийся на секунду Тимоти притаскивает несколько «Твиксов» (любимая сладость Арми) и четыре ярких газировки.              Мужчина боится узнать состав этого пойла, но восторженный писк сына и взятая в захват розовая бутылка заставляют его молчать.              Один раз можно.              Под подмышкой у Тимми находится тоник, и, пока Эм роется в коробке с жвачками, мелкий сообщает Арми, что из алкоголя и оставшегося лимонада они сделают дома такой коктейль, что Хаммер «с ума сойдёт точно».              Последнему тот верит на слово.              Когда возмущëнная продавец подходит к ним, скрестив руки на мощных грудях, Эм вспоминает про фонарики, которые хотел запустить в небо. А Тимоти вдруг начинает верещать про бенгальские огни...              Арми прикрывает глаза и выставляет руки в защитном жесте.              — Мы сейчас... Скоро. Почти уже, — успокаивает он женщину.              И как-то так получается, что теперь уже Арми бежит, толкая перед собой тележку, поставив Тимми двумя ногами на решётчатое дно, тем самым обнимая его под ноги и удерживая визжащего от восторга Эма на поворотах.              Короче, у кассы они оказываются, когда длинная стрелка часов смотрит на цифру пять, а короткая — на девять.              Тимми спрыгивает с их каталки, чтобы не мешать Арми пробивать покупки, и запрыгивает в соседнюю.              Прикрывает глаза, наслаждаясь, видимо, тем, что на него все смотрят.              Он поворачивается к Арми с влажными от счастья глазами. Тележка проезжает метр, взбудораженная прыжком мальчика...              Едва отдышавшись после путешествий по «Костко», мелкий выговаривает:              — Ну что… Бенгальские огни?… Зажжём…              — Да, да, да-а! — кричит Эммет.              Они выходят на улицу.              Солнце к этому моменту уже зашло и на улицу опустился непревзойденный запах вечера.              На парковке осталось четыре машины. «Додж» среди них. В отдалении от остальных авто, словно трудный подросток, мрачный, чёрный, ещё и издевательски повернувшийся к магазину своим мощным багажником.              Тимоти вылез из корзины на колёсиках, посадил туда Эма и, толкая коляску вперёд, кусал малышу ушко, что-то ему шептал, смеялся и упирался лбом в крохотное плечо.              — Смешаем всё… Получится как радуга… Честное слово!…              Мальчик отвлёкся от Эммета, схватил Арми за руку и в полной ночи прильнул к нему, замерев. Тонкие ладони тискали Хаммера за талию, а горячая щека прижалась к медленно вздымающейся груди.              Мужчина сразу обмяк. Обнял своего маленького любовника в ответ, наслаждаясь временем и местом, когда может сделать это так запросто, ни от кого не прячась.              Он стискивает мальчонку чрезмерно сильно, так, что тот сперва кряхтит, но стоит Арми собственнически накрыть его губы своими — отвечает. И дышит так... Как только Тим дышит, когда чего-то хочет.              — Ты чудо, — ласково шепчет мужчина, разрывая их мимолëтный поцелуй.              — Стало так темно-о, — вмешивается детский голосок. — Как хорошо будет видно наши огоньки!              Тим ещё не может отвести от Арми глаз и стоит, как под гипнозом.              — Да… Огоньки… — вторит мальчишка, беря локоть Арми в ладошку и подтаскивая к сыну в тележке. — У папы есть классная зажигалка для этого, правда?              Эммет, демонстративно смотревший в небо, опускает на них хитрый взгляд.              «Слишком догадливая мелочь», — не без гордости думает Арми и роется в глубоких карманах.              — Есть, конечно, — он толкает тележку, дребезжащую и подпрыгивающую на самых мелких дорожных неровностях, в сторону их машины. — Инструкция по безопасности нужна? Или все уже поняли, что всякая хрень порой внезапно попадает в глаза, в том числе и искры от огня?              — О-о-о-о-о-о, а там будут искры? — Эм превращает свои прекрасные глаза в блюдца.              — Да! Яркие! Много! Красивые... Пухф! Вот так! — Тимми вырывается из руки Арми и своими пальцами и ладонями создаёт всплеск, издаёт "ш-ш-ш-ш" и снова хватает Эма за щёчки. Сильно сжимает их и отпускает, когда малыш начинает недовольно пищать. — Папочка, доставай огонёчки из пакета.              Эммет заворожено охает, едва первая палочка начинает сверкать в вытянутой руке Тимми.              Арми удовлетворëнно отмечает, что сын совершенно забыл про глаз, ещё недавно непрестанно его мучивший…              И про, мать твою, леденец, так и оставшийся зажатым в ладошке.              Он пытается незаметно вытащить измазанный во всевозможном дерьме чупа-чупс из-под носа увлечëнного мальчонки.              По-настоящему грозный взгляд Эммета и прижатый к груди кулачок становятся ему ответом.              — Я тоже хочу такую штуку, — требует малыш.              А Тимоти вдруг, не вынимая конфеты у Эммета из рук, насаживается на неё ртом. Под удивлённый детский взгляд сжимает вокруг палочки губы… И просто вытягивает леденец из ослабевших пальцев сына, начиная тут же гонять его у себя на языке.              Чтобы отвлечь возмущëнного Хаммера (того, что поменьше, на этот раз) Тим тут же исполняет его желание и суёт в раскрытую ладошку бенгальский огонёк.              — Нгху, гхотоф? — спрашивает с набитым ртом, вырывает у Арми зажигалку и поджигает приколюху.              Мальчик растерянно моргает, переводя взгляд с желанного огонька на торчащую изо рта Тима палочку, а от неё — на отца. Пыхтит. Кривит губы, не понимая, надули его или всë-таки совершили полноценный обмен...              Молчание и отсутствие восторженной реакции говорят сейчас сами за себя.              Арми так думает, потому что сам чувствовал бы именно это.              — Так, ну, — мужчина решительно достаёт из коробки три последние палочки и отбрасывает за спину обугленный огонёк Эма. — Давайте посмотрим, чей сгорит быстрее.              И раздаëт своеобразный бенгальский букет по одной штуке каждому.              Зажигалка в руках Тима наскоро проходится по их палочкам и мгновенно зажигает сухие кончики.              Тимоти тотчас же скрещивает с Арми бенгальские огни и тянет противное на звук «трррр-ш-ш-ф», пародируя, видимо, любимые «Звёздные войны».              Но стоит закончиться шипению, Тим смеётся.              — Наши палочки горят одновременно! — вопит мальчишка на безлюдной парковке. — Догоняй, малыш Эмми!              — Ну, не-е-е-ет!              Сын злобно взмахивает свободной ручкой, хнычет, пристально смотрит на свой фитилëк, отчего тот горит ещё медленнее.              — Вы жульничали! — обвинительный крик, когда палочки Арми и Тима перестают искриться одновременно. — Мы должны переиграть. Почему вы выиграли?              Эммет бросает палочку под ноги и, обиженный, топает к машине (и надо же было его доставать из тележки…)              — Кто-то совсем не умеет проигрывать, — с мягкой улыбкой объясняет Арми Тиму.              Тимми улыбается ему как будто совсем мягко, как будто совсем невинно.              — Пойдём и накормим твоего сынишку человечьими мармеладными глазами... А ты будешь есть пауков. Пиу, — мальчишка давит пальцем на твёрдый пресс Арми и пятится, тянет мужчину на себя.              — Что в этот момент будешь делать ты?              — Сосать чупа-чупс, пока не рассосётся.              Для подтверждения своих слов он начинает гонять слюну во рту. Щёки мгновенно становятся впалыми и натягиваются. Арми задерживает на них взгляд. Пальцами обводит контур образовавшейся на левой щеке ямочки.              — Ты же не дразнишь меня этой конфетой, правда?              Мелкий давится смехом. Где-то там на фоне Эммет буркает что-то нехорошее, чего Арми различить сейчас не может. Тимоти достаёт изо рта леденец с чпокающим звуком. Губы у него мокрые и липкие.              — И в мыслях не было, — говорит негодник.              — Я не уверен...              Арми усмехается.              Берёт мальчика за запястье. Тянет его к себе вместе с зажатой в ладошке сладостью.              Устраивает небольшое шоу, когда проходится по влажному и блестящему в темноте леденцу языком. Обводит по кругу, заглатывает тут же… Проходит пара незначительных мгновений, прежде чем раздаётся характерный и всем знакомый хруст разломленного леденца...              — Эммет, смотри, папа съел твой чупа-чупс!! — жалуется мелкий.              В этот же момент потерявший терпение малыш бьёт своей маленькой ножкой по двери «доджа»...              Автомобиль распаляется криком, лампочки его начинают истошно мигать... Младший Хаммер в устроенном им же хаосе стоит, выпятив губки бантиком и скрестив на груди непослушные ручки. Вылезший из преисподней демон справедливости.              Арми при виде развернувшейся картины прыскает. Ручка пакета с затаренными сладостями выскальзывает из пальцев. Тим тут же хватается за неё, перетягивает себе полностью и несётся с добычей, полученной почти без боя, к Эму. Присаживается перед малышом на колени.              (Эта девчачья футболка на Тиме такая короткая, что вся поясница у мелкого тут же оголяется, а из-под шорт дразняще выглядывает полоска, разделяющая ягодицы)              Тимоти стёсывает себе на ногах кожу и достаёт из груды целлофановых пакетов один единственный.              Мармелад «глазные яблоки».              «Папин любовник» откусывает половинку глазика и под гортанное, полное божественного удовлетворения мычание разжёвывает желешную сладость.              — Съешь этот глаз и будешь лучше видеть, — абсолютно серьёзно втюхивает маленькому мальчику Тимми и подносит к его рту вторую половинку мармелада.              Арми глушит сигнализацию и открывает машину. Краем глаза наблюдает, как Эммет удобнее перехватывает руку Тима и направляет её себе в рот.              В следующий миг сын пищит:              — Фу-у-у-у-у-у!..              И заставляет Арми замереть в ожидании новой реакции.              Мальчик начинает отплëвываться, ладонями тереть по языку и приговаривать:              — Невку-у-усный джем. Невкусный! Фу-фу-фу-у-у-у-у!              И обвинительно тычет пальцем в Тимми, мол, это он виноват.              — Вкусно же! Вкусно! — спешит перебить Эммета Тим, доедает крошки мармелада и облизывает пальцы. — Давай уже прикончим пауков, — хватает мальчишка его сына за запястье. Потом оборачивается к Арми и медленно, как в ужастиках, произносит: — И папоньку заставим отведать...              — Папонька предлагает другой вариант, — подаёт, наконец, голос Арми.              Он отходит от машины, усаживается на асфальт прямо в штанах, призывая Тима с Эмметом повторить манёвр вслед за ним. Шуршит пакетом и достаëт из него ещё один глаз. С долей самолюбования отмечает, что яблоко у этого глаза голубого цвета.              Тянет мелкого с сыном за штанины ближе к себе.              — Заставим его съесть весь джем, Эм? А мармелад оставим себе.              Младший из Хаммеров непонимающе моргает. Потом улыбается. А затем подпрыгивает на месте и радостными объятиями цепляется в Тимовы ноги.              — Заставим, заставим, заставим!              Тимми, улыбаясь и хмыкая, закатывает глаза. Чуть не падает спиной на асфальт. Цыкает, присаживается и бурчит:              — Ладно-ладно, заставите, я уже готов, — мальчик с задором их осматривает. — И как, по-вашему, мне это сделать?              Эммет сам находит себе место, становясь сзади парнишки и обнимая его за шею. Подбородок укладывает на тëмные кудри и заявляет:              — Я буду смотреть.              Арми при виде позы, занятой сыном, хмыкает.              — Ты спросил, удобно ли так Тиму?              Не в силах повернуть голову, но обращаясь к Эммету, Тим говорит, словно задыхаясь:              — Будешь проверять, точно ли я глотаю джем? А так удобно... Вполне удобно...              Малыш на эти слова тушуется. Ручки прячет за спину и сопит, как ёж:              — Я обнять хотел просто.              — Обнимай, мой хороший, никто не запрещает, — Тим ласково смотрит на сынишку и не трогает его, как будто бы достаточно одного взгляда, чтобы сделать это.              Тем временем Тимми поворачивается к Арми.              — Инструктируй, Хаммер-старший.              Эммет в это время хмурится, недовольный, но садится рядом с мальчишкой и обнимает его руку, обхватывая предплечье коленями, как макака — лиану.              Арми подаëтся вперёд и яркую сердцевину мармеладины прижимает к губам Тима, после сосательной конфеты заметно припухшими.              — Открой, — призыв.              Тимми тут же приоткрывает рот.              Остренькими зубами присасывается к начинке и вытягивает её с таким звуком, что уши сыну невольно хочется заткнуть...              Арми большим пальцем стирает джем, успевший измазать мальчонке щëку.              — Это моё, — говорит препод и слизывает с подушечки вкусность, а за ней забрасывает внутрь и обезджемленный глаз.              — Дайте мне тоже, — бухтит младший Хаммер и первым лезет в пакет с мармеладом.              Арми с удивлением смотрит, как обычно резкий и бойкий малыш с аккуратностью подносит желейный глаз ко рту мелкого, в это же время скованно и неумело гладит его ребром ладони по щеке, а затем давит на жëсткую белую часть конфеты и из-под тонкой плëнки на яблоке, как слеза, начинает сочиться капля джема.              Тим тут же обхватывает каплю языком, губами — остальной мармелад, и выпивает из него всё, что можно.              Эммет на это улыбается и с нескрываемым восторгом оборачивается на забытого, кажется, отца. Тупит взгляд, моргает... А затем быстро и резко засовывает остатки глаза в рот и разжëвывает его, гоняя по одной стороне щеки.              Арми смеётся.              Протягивает руку и поправляет сбившуюся на плече Эма футболку.              Тот чужую ладонь сбрасывает, косит глазки и кое-как пытается расправить одежду сам.              — Хошу лифонад, — проговаривает он с наполовину набитым ртом.              Тимоти гладит его сына по затылку и обещает, что сейчас найдёт всё необходимое. Вот и ныряет лапищами в пакет и начинает там рыться.              — Можем смешать все вкусы и пить их прямо по дороге в парк, — предлагает мальчишка и бросает долгий, полный веселья взгляд на Арми.              Мужчина встречает его без должного восторга.              Достаёт телефон, на дисплее которого большими цифрами сообщается, что до десяти вечера осталось меньше пятнадцати минут.              — В другой раз, видимо, — говорит он и выключает слепящий в ночи экран. — Дорога туда открыта круглый год.              — Это тот парк, про который ты рассказывал, когда приезжал дядя Ник? — вмешивается Эм.              Тот ведёт себя, как взрослый. Берёт у Тима бутылку с понравившемся розовым лимонадом, хрустит металлической крышкой, открывает.              Слышится шипение и почти тут же до носа Арми доносится запах жвачки.              Что это за дрянь, господи?              — Дай-ка мне попробовать, — решает перестраховаться Хаммер-старший.              Младший упрямо поджимает губы. Прежде, чем протянуть отцу бутылку, делает три крупных глотка.              — На.              Тимми, следя за ними, хмурит брови, недовольный, вероятно, что планы поменялись. Слишком уж откровенно вещает об этих мыслях его мордашка…              Он достаёт остальные бутылки ядовитых цветов и открывает все.              Отбирает у Эма розовую бутыль, наливает немного в рот, а потом голубой и зеленый льёт тоже за щёки, и лимонад через край течёт изо рта и по подбородку… Заливает Барби-футболку…              Тимоти болтает шипучими лимонадами во рту, показательно долго, усердно, проглатывая всё-всё вплоть до кашля. Запястьем вытирает остатки лимонада на губах.              — Обалдеть… Как… Вкусно, — фыркает счастливый безумец и хлещет зелёный лимонад из горла до почти полного исчезновения.              Арми стопорится.              Его однозначно накрывает чувство, что что-то здесь не так. Что точно он не знает, да и для кого оно не так — тоже.              Эм рядом смеётся, высказывая предположение, что после такого количества лимонада Тимоти скоро описается и просит смешать ему такой же коктейль в бутылке с плескающейся на дне зелёной и явно кислющей жидкостью.              Дети действительно так просто лавируют во всём и приспосабливаются сходу?              Он ругает себя за то, что решил сегодня расклеиться, собраться в парк, да так искренне в это поверил, что от сорванных планов с головой накрыло расстройство.              Ни Эм, ни тем более Тим не смогли бы разделить ценности этого места. Тогда зачем они там?              Хаммер на автомате улыбается и принимает от сына мармеладного паучка.              Он замечает, что глаз у малыша всё ещё влажный и отëкший, и оттуда постоянно льют слëзы, которые Эммет игнорирует. Смаргивает их, пока набивает рот жевательными сладостями, незаметно стирает локтëм, но больше не хнычет.              А может и правда прошло?              Мужчина цепляется зубами в тëмную паучью лапку и, оторвав, разжëвывает. Пытается вынырнуть из всосавшего в себя внутреннего мира, но не находит для этого сил и смысла.              Кровь по всему телу пульсирует, и Арми кажется, что сейчас жизнь наполнила каждую клетку его организма, и ему так нравится это чувство, что шевелиться совсем не хочется.              — Ого! Здесь картинки! — Эм сидит уже между расставленных ног Тима, полудопитая бутылка газировки стоит в опасной близости от острой коленки мальчишки, и оба этих товарища, опустошив пакет с мармеладом, добрались до жвачек с татушками.              Неугомонные.              — Сейчас одна из них будет прямо на тебе!              Тимми хитро и зловеще хихикает. Он разворачивает жвачку, откусывает себе одну половину, а вторую даёт Эму — и тот смело забирает её в рот.              Несносный мальчишка в розовом тут же жуёт, чавкает. Небрежно хватает сынишку Арми за волосы на макушке и поворачивает под особым углом… Чтобы полностью облизать его щёчку. И за секунду прилепить на неё бумажную тату. И снова облизать и похлопать, как будто Тимоти хотел бы дать Эммету оплеуху, но стеснялся.              — Что это? — малыш прикладывает к лицу ручку и ощупывает мокрую бумажку на щеке, на которой уже начинает отпечатываться огромная ярко-розовая сова. Не дожидаясь ответа, он задаёт ещё один вопрос. — Я сделаю тебе такую же?              — Сейчас же сделаешь!              Тим достаёт жвачку, даёт её Эму и кивает на Арми.              — Дай кусочек папе, а на меня наклеишь наклейку.              Эм подскакивает к нему. Напряжённо сопит носом, разворачивая то и дело рвущуюся обëртку, с победоносным гиканьем извлекает жвачку (эта пахнет не так резко, как долбаный лимонад) и всю, целиком, запихивает отцу в приоткрытой рот, ладошкой поджимает нижнюю челюсть.              — Вкусно? — воодушевлённый вопрос.              Арми ненавидит жвачку.              — Угу, — выдавливает, не пытаясь разжать рот.              Мужчина гладит отпечатанную на лице Эма сову и смотрит на картинку, которая вскоре появится на Тимоти...              — Можно я сам её приклею? — спрашивает у сына, пытаясь сдержать шкодливую улыбку.              Младшему Хаммеру идея не нравится. Он собирает бровки домиком, думает о чём-то...              — Но я же тоже хочу, — пожимает маленькими плечиками малыш.              Видимо, прямые просьбы отца игнорировать он пока не в силах.              — Маленьким нужно уступать, Арманд Хаммер, — тихонько улыбается Тим, разглядывая их, и тянет Эма к себе за руку.              Малыш тычется лбом в лоб Тима. По-детски благодарит его и ластится.              — Почему ты говоришь на папу "Арманд"? — спрашивает громким шёпотом.              — Это его имя, — говорит Тим, и хотя Арми его не видит, он по голосу знает, что пацан улыбается.              — Так папу только бабушка называет же, а они друг друга не любят, — решает откровенничать младший Хаммер.              Старшему этот разговор не нравится. Он поднимается на коленях и хватает сынишку за локоть.              — Давай клеить татушку, Эм, — слова Арми звучат так, чтобы сбить малыша с мысли. — Картинка, которая выпала тебе для Тима... Знаешь, где она отлично будет смотреться?              Малыш, заинтересованный, отступает от мальчишки, приближаясь к отцу.              — Где? — спрашивает он и шелестит обёрткой, пытаясь распрямить когда-то свёрнутый в коробочку листочек.              Тимоти, сложив ноги в позе лотоса, молчит в ожидании своей участи.              Енот на татушке тянул лапки в стороны и призывал обнять его, ни о чём не беспокоясь.              Арми забавляет схожесть двух этих субъектов.              — Налепим ему на спину, прямо под футболку, — заговорщицки шепчет мужчина на ухо сыну. — Тим с таким призывом будет ходить и не видеть, о чём просит всех вокруг.              Эм на отцовскую идею одобрительно захихикал.              Он подходит к Тиму, гладит его по голове, резко, дëргано как-то отодвигает футболку мальчишки и проводит по выступающему позвонку языком. Пыхтит, поджав губы, а затем приподнимается на носки, и обнимает кудрявую голову. Снова под шею.              — Ты же не будешь против, если мы с папой приклеим тебе это на спину? — спрашивает Эммет и на развëрнутой ладошке показывает мелкому картинку.              — Нет, не против, — как никогда тепло откликается Тимми. Он немножко игриво мотает головой, словно хочет взглянуть на Эма. — Спасибо, что спросил!              Своей длинной худой рукой Тим дотягивается назад — и трогает маленького Хаммера за коленку, как если бы волчьей пастью щипал его кожу. Хам-хам-хам. Складки на джинсах собираются и разглаживаются.              Тимоти счастливо улыбается, глядя себе под ноги.              Арми громко охает и вздыхает.              — Ты такой зануда, Эм. Если бы Тимми чуть повозмущался, ничего бы страшного не случилось, — говорит он, пока сын снова облизывает кожу мальчишки и с громким шлепком лепит на неё переводилку. — Дай мне закончить!              Мужчина в одну секунду преодолевает расстояние между собой и Тимми, обнимает за талию и вцепливается в спину мальчика ртом, желая оставить на выступающем позвонке свой след.              Носом проводит дорожку по едва скрытой обрезанными волосами шее.              Тимоти вскрикивает.              И смеётся.              Ещё он сгибается пополам и выпрямляет ноги. Словно желает убежать от щекотки, создаваемой чужими губами. Вопит на всю пустую парковку, мягко и с соблазнительной дрожью:              — Эм, он меня съест! — хохочет мальчик. — На помощь! — продолжает мелкий и дёргается, как раз когда щетина совсем раздразнивает чувствительную кожу.              Под своей рукой Арми чувствует, как у Тима опускается и поднимается живот, раздираемый смехом и сбивчивым дыханием. Чувствует, какой тонкий и хрупкий Тимоти в сравнении с ним, игрушечный, в то же время живой, нереалистично живой. В точности как подметил Эммет.              «Кукла».              Мужчина рычит. Пародирует хищника, а заодно пользуется возможностью подтянуть мальчонку ближе и усадить к себе на колени.              Эммет хохочет и залихватски наскакивает на Тимми сверху. К груди прижимает лицо мальчишки, а своими карликовыми ещё ладошками зарывается в волосы отца.              — Ты злишься, потому что мы себе сделали татуировки, а тебе нет, — делится соображениями самый младший в их компании. — Правда, пап?              — Угу, — согласно качает головой Арми, надувает из жевательной резинки пузырь и громко его лопает. — Нацепите что-нибудь на меня?              Тимми как будто бы тоже рычит. Вредный пакостливый енот.              — Я сделаю это сразу, как освобожусь! — говорит злюка.              Мелкий бубнит это всё в Эммета, а локтями толкается в Арми, шевеля своей задницей по его бёдрам и толкаясь белыми (уже грязными) кедами в кроссовки Хаммера (тоже белые и уже неновые по своему виду).              Мужчина тут же разжимает руки и разводит их в стороны, сдаваясь.              — Никто не держит. Это так. Для видимости.              Хаммер опирается на ладони и теперь добродушно сидит на асфальте, подогнув колени и не пытаясь что-то там вытворить.              Пока что.              Над их головами зажигается фонарь. Словно Новый Орлеан решил показать вдруг своё гостеприимство.              Тим не прекращает ворчать что-то себе под нос, когда поднимается и плетётся к пакету с вкусняшками и разными приколами. Он берёт оттуда жёлтую конфету и возвращается к ним. Садится на колени, демонстрируя выпирающие косточки. Разворачивает жвачку и передаëт её вместо Арми, чей рот к мальчику максимально близок, Эммету.              — Угости папу, — распоряжается Тимоти, пока разглаживает в своих пальцах рисунок, который собирается наклеить.              Серьёзное, сосредоточенное лицо его осветляется беспечной радостью.              Положив холодную ладонь к Арми на шею, Тимми приближается к нему лицом и вылизывает за ухом вверх-вниз дорожку, водя языком по коже, как тряпочкой по стеклу. Много и долго, старательно. Арми это напоминает действия кота, усиленно слизывающего с котёнка посторонние запахи.              — Настало время сбросить маски и стать, кем ты являешься. Гангстером! — кричит Тим, перейдя с шёпота на самые высокие ноты, и присандаливает картинку на влажное место, вновь её облизывает.              Это не вызывает мурашек. До смешного мокро и щекотно.              Арми поворачивает голову, пытаясь хоть краем глаза увидеть маленького любовничка и что там сейчас у него на уме.              Не выходит.              — Какая картинка мне выпала вообще? — решает прервать зависшее вдруг молчание Хаммер и гладит ближайший к руке бок Тимоти через футболку.              — Милый тигрёнок, — мурчит Тим, будто бы в приветствие кошачьему, себе подобному. — Наверное, ты был таким в детстве. Это потом ты солидно оброс шерстью и стал хищником, который любит скалить зубы...              Мальчишка через секунду отнимает мокрую бумажку от кожи, и Арми ощущает холод ночного ветра, пробежавшего по нему и мимо него. Струи воздуха проредили и волосы.              — Бабушка говорит, что папа до встречи с мамой был «паршивым ободранцем», — Эммет откусывает, наконец, кусочек твёрдой жвачки, которым тут же начинает с аппетитом чавкать, а остатки кладёт отцу в рот. — Тигрëнком она его не называла никогда.              Арми смеётся. На этот раз по-настоящему. Цапает сына под спину и второй рукой трепет его по светлым волосам.              — Счастье, что она этого не делала. Какое счастье.              О том, жив Тимми или нет, нельзя было бы узнать, если бы он тут же не уткнулся Арми в ухо и не начал мычаще посмеиваться... И дёргать Хаммера-старшего за мочку, как за ёлочную игрушку, которая почему-то не снимается с пушистой веточки.              — Конечно, Эм, папа был паршивцем, ободранцем и Казановой! Тигрёнком — только лишь в душе... — вот и появляется на свет Тим. На свет фонаря, разумеется. С гаденькой флиртующей ухмылкой. И полуложится на асфальт. — Папа носил серьги и клеил девчонок... Посмотри! У него дырки в ушах! Ловелас. Ты тоже таким будешь, Эммет!              Младший Хаммер на эти слова вдруг смущается и горбится. Засовывает руки в глубокие карманы детских штанов.              — У него ещё бровь была проколота, я видел на фотографии у дяди Ника, — добавляет он. — И папа там держит на руках девочку.              Арми прикасается к местечку за ухом, куда Тимми налепил тату.              Пытается прощупать её рельеф.              Отлично понимает, о какой фотографии говорит сын, и что та была снята в том самом парке, куда они сегодня не доехали.              Мысли приходится отогнать, резко закрыв и открыв глаза, выбросив видения из прошлого ко всем чертям. Одновременно проснулось желание позвонить Нику, который каким-то непостижимым образом всегда чувствует Арми и находит нужные каждой конкретной ситуации слова. А, может, проще выбросить телефон? Обновиться самому, вернуть все заводские настройки или что там ещё...              — Спасибо, что выдал обо мне столько подробностей, мелочь, — выдавливает из себя мужчина. — Это ты ещё краски на волосах не видел.              Очередное чирканье зажигалкой, и пустая пачка от сигарет улетает в ближайшую урну.              — Эммет, — серьёзный взгляд Тима на малыша. — Мы должны сделать твоему отцу причёску и вернуть в салон пирсинга!              Тут-то Тимми на коленях подползает к Арми, берёт его лицо в свои ладони и, хихикая как пьяница, тягает старшего за щёки.              — Умора! Не могу представить тебя таким!              — Вот и не представляй, — бухтит Арми и бодает мальчишку лбом о свой лоб. — И каким это — таким?              Он отворачивается, не желая пояснять больше ничего, и находит копошащегося в пакете сына взглядом.              Ещё один любопытный и наглый енот.              — Давайте запускать уже! — призывает младший Хаммер и прëт к ним три огромных пакета с поджигающимися фонариками.              Тимоти поднимается раньше, чем Эммет притащит к ним эти штуковины. Встаёт — и перехватывает из ручонок малыша сложные, но лёгкие конструкции, топчется на месте, отчего Арми может отлично разглядеть Тимовы ноги-палки и шрамики под прозрачно-чëрными волосинками...              Один из фонарей Тим даёт старшему Хаммеру, пока сам занят двумя другими.              Начинают петь сверчки. Ветер морозит.              Поднимаясь с места, Арми ощущает ещё кое-что.              Он тут же возвышается над двумя сорванцами.              Тимми под стать его любопытному сыну: чуть не разорвал бумажный фонарь... И сразу начал обзывать устройство поганой подделкой.              — Их нет смысла запускать, если мы не загадаем по желанию, — сообщает Тим, мигает глазами и гнёт брови, объясняя Эммету "прописную истину". — И если это когда задуваешь свечи на день рождения, желание говорить нельзя, то когда запускаешь фонарь, свеча не тушится и горит и поэтому желание нужно обязательно произносить вслух. Арми, ты первый!              Тимми выглядит крайне собой довольным.              — Хорошо, — старший Хаммер пожимает плечами и так же, как и дети вокруг, начинает разбирать свою игрушку. Параллельно признаëтся: — Не знаю, что пожелать.              Сын, желая, принять участие в самом первом запуске, подскакивает к шелестящим уголкам фонарика и расправляет крохотные складки.              Мозг работает на огромной скорости.              Сейчас Арми прислонит огонëк к фитильку, тот начнёт поднимать фонарь вверх, и что... Потом вслед кричать желание?              Он и правда верит во всё это?              Арми смотрит наверх.              Там ночное небо. Ожидаемо тëмное. Сегодня на нём почти не видно звёзд. Зато вокруг горящей фонарной лампочки шныряют крохотные мошки. Они настолько маленькие, что даже не отбрасывают теней. Или это что-то со светом? Может быть, Арми они только кажутся?              — Так что, пап, ты будешь загадывать? — подпрыгивая на месте от нетерпения, привлекает внимание Эм.              И мужчина стонет. Ненавидит, когда торопят.              — Конечно, — он усмехается, чиркает колëсиком зажигалки и пытливо смотрит на Тимми, а потом на сына. — Загадываю себе вас обоих. И ни хрена вы с этим не сделаете.              Далее он отпускает давно трепещущий фонарик на свободу.              Когда Арми украдкой смотрит на Тима, замечает: мальчишка наблюдает за ним в упор, но стоит их взглядам встретиться — поспешно отводит глаза. Словно стесняется или прячет свои очевидные чувства.              — Я желаю, — приговаривает Тим, склоняя голову и разнося смешные укороченные кудри по лицу. — Чтобы Арми проколол бровь. И уши. Чтобы покрасил волосы, чтобы его выгнали с работы и мы сделали ему наколку за ухом и пошли работать в клуб, — свои ладони наглец складывает в молитвенный жест. — Мы бы красили вместе ногти и смотрели «Отчаянных домохозяек». Эммет бы жил с нами и каждый день ел мои завтраки. За увольнение Арми Хаммера! Ура! Аминь!              Пацан бросает фонарь в воздух, как волейбольный мяч, отчего, даже подожженый, он не летит, а падает, но… Раскачавшись, выпрямляется — и пускается вдогонку за другим фонариком.              Тут же Тимоти скромно прячет руки за спину где-то в районе попы.              — Что ж, спасибо, — Арми с улыбкой провожает огонёк в небо и легонько приобнимает мальчика за плечо. — Это была вторая штука, которую я не могу контролировать в своей жизни, и ты помог мне с ней разобраться.              Лёгкий поцелуй в щëку мелкого, и шелест фонарика Эммета на фоне.              — Краси-и-иво! — тянет малыш, запрокинув голову и наблюдая за двумя удаляющимися огоньками. — Ты пойдёшь завтра красить волосы, папа?              — Нет, с чего бы?              — Ты же сам сказал...              — Я про универ, — Арми присаживается рядом с сыном и тянется к его фитильку. — Уже придумал желание? — спрашивает перед тем, как выбить огонь.              Малыш выкатывает нижнюю губу. Задумался. Жуёт кончик пальца зубами.              — Хочу, чтобы всё было хорошо, папа, — Эммет подносит кончик верёвки к зажигалке, и Хаммер-старший послушно тот поджигает. — Чтобы мы были вместе с тобой и с Тимми. И ты ни с кем не ругался. И мама не болела и не плакала. И дядя стал весёлым. И бабушка с дедушкой любили нас, а не ругали. Вот, — договаривает Эм.              Порыв ветра подхватывает едва удерживаемый фонарь, уносит его вдоль парковки и уже на самой дороге отпускает наверх, ввысь.             

***

      

30 сентября

Ночь понедельника

      Арми открывает глаза, в приступе паники сжимая простынь в кулаке.              Забыл.              О чëм он, мать его, забыл              И почему он здесь?              Да где он вообще?              Ана... Эм... Куда они делись? Не может быть такого, чтобы они не пошли вместе с Арми.              Или?..              Хаммер задыхается. Позвоночник пробивает кипятком. Это ужас?              Их не может не быть.              Ещё вчера ведь... Машинка на пульте управления. Разноцветные лилии в шелестящей обёртке. Бежевые лодочки на шпильке.              Где это всё здесь лежит?              В этом доме нет этому места.              А где...              Серые глаза. Холодные. Настолько эмоционально пустые, что сначала кажутся бездонными.              Это он забрал их?              Но как? Зачем?              Всхлип разносится по комнате, как взрыв атомной бомбы.              Арми хочет дёрнуть руками, но те не двигаются.              Ана, блять, почему её тут нет, если она должна быть? Куда... Почему...              Его входа касается что-то холодное, и Арми судорожно сжимается. Тут же поджимается и низ живота.              Мужчина осознаёт, что лежит лицом вниз, подложив под себя руки.              Палец проникает внутрь. Глубоко. Не церемонясь.              Арми хрипло выдыхает воздух, не понимая, как они могут трахаться сейчас с Тимом, если Ана в любой момент может прийти…              В памяти всплывает отчётливый хруст костей. Женский крик. Слëзы.              «Папа!»              Скользкие и холодные губы обнаруживаются на шее.              Они оставляют за собой мокрый след, и в момент, когда Хаммер шипит, не понимая, зачем и почему, в его нутро приглашают ещё палец.              Мужчина ворочается на подушке. Пытается обернуться.              — Тим, — выдох. — Это ты?…              — Впусти меня ещё, впусти... — мокрый язык забирается в ухо, смешиваясь по странному соблазну с упорными движениями в заднице. — У тебя так хорошо получается... Арми-Арми-Ар-рми...              Под локоть мужчины просовывается рука, тонкая, но неожиданно сильная для полусонного Хаммера.              Хитрые мальчишеские пальцы оглаживают его грудь, потягивая там волосы и голодной хваткой впиваясь в бусинки сосков.              — Ты мне так нужен сейчас, дорогой, — звонкое "р" разрезает перепонку и переходит в рычание.              Ногти Тима сливаются по ощущениям с когтями неприрученного кота, и царапины, кажется, остаются на незащищённой коже как-то уж очень легко. По крайней мере, мелкая боль говорит об этом так же, как и тщательно заласканная боль внизу...              Тимоти вытаскивает пальцы.              Хлюпает что-то пластиковое. Похоже, тюбик. А потом много холодной жидкости касается прохода Арми, стекает по коже на кровать... И оказывается внутри.              Вместе с третьим пальцем, который пробирается в Хаммера нерасторопно быстро и ощущается лишним. Много. Слишком много. Быстро...              Так же быстро, как костяшки пальцев, погружающиеся в него, добирающиеся до простаты и дерзко поглаживающие её.              Губы Тима цепляют кожу возле позвонков. Стоны улетают прямиком туда тоже.              Три пальца расходятся в стороны, создавая пространство для нечто большего.              Они начинают двигаться с неконтролируемой скоростью, наполняя комнату скользящими липкими звуками.              Тимов мизинец щекочет ложбинку вверху задницы...              Арми мычит, подтыкая подушку под шею, чтобы было удобнее дышать.              Кусает губы.              Пытается настроиться на мальчишку и его ощущения.              Какие они сейчас?              Что им двигает вообще?              Из груди вырывается внезапно болезненный стон. Четвёртый палец заходит внутрь со стойким ощущением, будто бы кожа над отверстием рвётся...              Они двигаются. Не замечают этой заминки.              Смешок, похожий на хныканье.              Что-за-твою-мать-вообще?              — По... Подожди, Тим, — сквозь, как оказалось, сорванное дыхание, умудряется выговорить Хаммер. — Не спеши… Пожалуйста.              Медленно, как в трансе, Арми находит в руках силу и приподнимается на колени, выставляя свой зад для действий мелкого.              — О Боже, — в упоении выдыхает Тимми и касается своей невесомой грудью спины Арми. — Как потрясающе ты смотришься в этой позе... На коленях... Арми-и, — Тимоти стонет, как просит; кусает за шею, врезается пальцами в несопротивляющегося мужчину почти до самого конца — и замирает. — Ты так хорошо растягиваешься, не дури, — свободная рука мелкого хватает Хаммера за член и мучительно медленно его надрачивает. — У нас весь день не было минутки на ласку... А сейчас... Какой ты открытый... Блять...              Возбуждённая тирада мальчика прерывается садистическим давлением на головку Арми и твёрдым поворачиванием пальцев внутри него. Они словно там извивались в поисках места.              Арми собирался повторить Тиму, чтобы он попридержал коней, но тут мальчишка вытащил руку, и вместо неё мужчину наполнила пустота.              — Ты такой податливый, с ума сойти, — в Хаммера упирается скользкий конец мальчишеского члена. — Такой покорный... Вау. Я даже не просил встать на колени. Мог бы взять тебя просто сзади, пока ты лежишь, — со смешком Тим впивается мужчине в плечо, а затем — сразу — членом между ягодиц.              Тимоти обозначил свою присутствие в Арми вскриком.              — Да-а! — счастливые вздохи Тимми непрерывно давят мужчине на шею, устойчиво повторяя ритм тугого вхождения и кулака, двигающегося по его члену. — Скажи, что рад меня почувствовать, скажи... Что хочешь ещё. Я не буду двигаться, пока не скажешь!              Ручонка чертёнка сжимает половинку его задницы.              — Вот и отлично, не двигайся, — Арми устраивается лбом на локоть, и выдохнув сквозь сжатые зубы. Сам проезжает по Тиму, сколько может. — Хоть твой член внутри почувствую, а не то, как ты им тычешь во все стороны и не... Не даёшь прочувствовать себя.              Страдальческое юношеское хныканье обжигает затылок.              Однако, перестав двигаться, Тимми продолжил старательно работать ладонью над увеличением прибора в своей хватке.              — Так тяжело сдерживаться... Это пытка, Арми...              Ну я же как-то терплю!              Арми почти рычит.              И вредничает, и нет.              Вспоминает эти их с Тимом непонятные моменты (любимые привычки), когда мелкий почти заходится вторым оргазмом, а Хаммер лишь поглощает глазами всё то, на что ему дают посмотреть.              И штаны рвутся от тяжёлого напряжения, и делать они с этим не делают ни хрена, и Арми наедине с довольным Тимом вообще игнорирует все "неудобства".              (Так уж у них повелось.)              Мужчина одобрительно мурчит на действия умелой ладошки и со странным придыханием чувствует, как что-то глубоко в заднице начинает меняться. Пока едва заметно, но точно в хорошую, очень хорошую сторону.              — Обопрись на меня, Тимми, — вылетает со рта раньше, чем Арми успевает подумать. — Хочу чувствовать твой вес на себе.              И Арми почти заставляет себя поймать момент.              Уловить.              Ведь с этого ловят кайф, правда? Все ловили!              Так почему тогда он — нет?              Хаммер задыхается. Он настолько сосредоточен, что на глазах выступают ебучие слëзы.              Тимми так хорошо, и он так искренне прётся от того, что берёт его сейчас.              Хаммер хочет разделить с ним новое для обоих чувство.              Блятьблятьблять...              Фокусируется на ощущениях в заднице.              На руке, сжавшей член.              На том, что им хорошо, хорошо, хо-ро-шо ведь, сука!              Арми не помнит, как это происходит.              Он просто находит себя лицом на подушке, с остервенением закусившим уголок, орущим так, словно его ранили...              Пронзили через задницу, да, и вытащили орудие через рот.              Чувствует, как сжимается весь, и на краю сознания возникает мысль, сможет ли Тим потом из него выйти.              Он не знает, сколько продолжается крик. Ничего не делает больше. Даже не видит. Сердце барабанит в груди, висках и ушах.              Сука.              Арми слышит своё имя, слышит вопрос, в нём дрожат слова и камнем застывает голос.              А потом он перестаёт чувствовать всё: руки Тима, его влажный пресс, прижавшийся так близко, щекотку слипшихся волосков на бёдрах Тимми и его прядей, завитками падавших на плечи.              Только подушечки пальцев слегка трогают таз, и под этот бедный аккомпанемент боль, дискомфорт и что-то ещё, что сейчас не разобрать, выходит из его тела. Пружины рядом скрипят, будто чего-то боятся, но недолго.              Тимоти не ложится рядом.              — Я... Забыл...              Тимми скрипуче бормочет пару слогов, замолкает. Его шаги разносятся по дому с такой аккуратностью, что их можно перепутать с шорохом половиц от ветра.              Наконец Арми замечает, что над кроватью зажжена гирлянда. Она не сразу блеснула красками и попалась ему на глаза. Но Тим... Тимоти тут больше не было.                     Какое-то время спустя матрас под ним ощущается как нечто чуждое и ни разу Арми не подходящее. Торчащее со всех сторон, неудобное.              Он разбрасывает руки и ноги в стороны, принимая позу звезды, делает вдох — тот возвращается спазмом.              Отвращение. Отвращение-отвращение-отвращение... К Тиму? Никогда. К самому себе — точно.              Из распахнутого окна слышно, как начала свой отсчёт кукушка.              Память в это же время проматывает в голове звуки криков и ощущение горячих слëз вперемешку с кровью под пальцами и на щеках.              Смазка растеклась по ягодицам. Дырка после присутствия в ней Тимоти не сжимается. И Хаммер должен вроде как возбуждаться от мысли, что мелкий только что его трахнул, но... Он трётся головой о подушку. Опирается на плечи, выгибаясь дугой, и не сдерживает стонов, которым мальчишка начал его обучать.              Арми тошнит. Скручивает. Он пока ещё не знает, что ему делать с этим долбаным опытом, но точно никак не жить с ним вот так.              Душ?              Или кофе?              Алкоголь?              Шипение воды в кабинке заставляет стиснуть зубы. Он не хочет смывать с себя следы человека, который... Без которого...              Куда он ушёл вообще?              Мужчина закрывает кран и с удивлением обнаруживает себя в ванной. Как только здесь оказался?              Он натягивает джинсы, которые бросил в корзину этим же вечером. Не парится о жёстких швах, что тут же впиваются в задницу.              Меньше часа назад туда впивалось кое-что похлеще.              Плечи дрожат от смеха, и он ерошит волосы, восстанавливая в памяти всё, что творил с ним на кровати Тимоти.              Интересно, как это выглядело со стороны?              Анус щипет от охлаждающего геля, как в отместку.              Кофемашина наполняет кружку ароматной жидкостью. Дым от сигареты впивается в нос.              «‎Я такой идиот, Тимми», — выбивает палец на экране и зависает, перед тем как уверенно нажать «‎Отправить».             

***

             Я за ресепшеном.              Моё сердце гулко бьётся после поездки на велосипеде. Кожа остро ощущает каждый сантиметр одежды.              Это всё потому, что я чувствую себя раздетым. Словно мне холодно и я не могу согреться. Мои руки такие же ледяные, и в зале бьёт жёлтый свет, заперты двери, напарник спит в подсобке, а для меня сейчас будто прозвучала новость о начале Второй мировой, и я боюсь сделать вдох, почувствовать себя живым.              Плечи болят от того, что я согнулся над стойкой.              Смотрю на часы на телефоне. Глаза привыкли к яркому свету. Кровь колотит во всём теле.              Что я наделал?              Ему так со мной не нравится. Я ему не нравлюсь, когда вот так…              Мои лёгкие превращаются в кусок камня.              Не могу.              Не могу дышать. Губы сжимаются. По щекам что-то катится и падает на скатерть серыми пятными.              Я шмыгаю носом и большими пальцами вытираю глаза.              Телефон передо мной вибрирует.              Думаю, пришло сообщение от Зи.              Я написал ей, что мне нужно завтра встретиться… Зачем? Не знаю.              Почувствовал, что она сделает меня чуть-чуть счастливее…              Арми.              Сообщение было от Арми.              «Я такой…»              Ни за что.              Не могу, не могу смотреть, не хочу, нет!              Быстро скидываю блокировку, удаляю сообщение и боюсь произнести слово.              Выключить телефон?              А если Зендея ответит?              Нет, сейчас ночь, не ответит…              Я выключаю телефон.              Сжимаю переносицу.              Ничего не было, ничего не было, ничего… Ничего. Всё хорошо. Я просто проведу смену. Я не возвращался домой. Может, Арми ничего не вспомнит… Надеюсь.              Я ему не понравился?…              Забудь.              Забудь…              Начинаю перелистывать гостевую книжку. Беру в руки рекламный журнал. Там про интерьеры, дома… Читаю первый попавшийся текст на автомате.              «Мебель в скандинавском стиле популярна в сезоне 2013/14. Сочетание дерева и металла в винтажной обработке создаёт чувство дикого рая, облюбованного человеком…»       

***

            Ночь прошла.              Пролетела, как воробей, сперевший из-под носа что-то ценное, типа палочки картошки фри с последней капелькой соуса или остаток бургерной котлеты...              И да, Арми хотелось есть.              Сидя на паре, он вспоминал утренний кофе, дохлый и из машинки, абсолютно невыносимый, а ещё пробежку, во время которой даже не удалось вспотеть, и следующую за ней тренировку...              Арми помнит, как грохнулся лицом вниз на каком-то из подходов отжиманий на кулаках, но не помнит, что делал дальше.              Ярким пятном в голове был душ и почти разъëбанная от удара кабинка. Шёпот «‎соберись, соберись, соберись, блять» и горькая рвота над унитазом. Беспомощная судорога всех внутренних органов, переходящая в гулкое клацанье зубов.              Ночью (или тогда уже наступило утро?) ему впервые за десять лет стало холодно.              Арми ощущал это и сейчас. Ледяной рельеф костяшек пальцев на руке.              Не зная, как ускорить время, он оценивал сгорбившихся над листами учеников.              Сегодня студенты третьего курса писали текст с элементами гонзо-журналистики. Напряжённые пиздец как. Арми буквально видел, как отец этого направления ходит вдоль и поперёк кабинета с извечно зажатым между зубами косяком и ржёт. Гонзо с поджатой задницей не напишешь.              Маккензи, сосредоточенная и серьёзная, выделяется из толпы. Арми не уверен, что её работа будет искренней, но точно — идеальной.              Вибрирует телефон.              Флоренс присылает фото высоченного стакана с молочным коктейлем и зажатым в руке сочным бургером. Это происходит в ответ на слова Арми, что, если время не пойдёт быстрее, он либо начнёт жевать журнал группы, либо на выходе с универа не досчитаются одного студента.              Хаммер изучает показанные на снимке наманикюренные пальцы и размазанные в кадре тëмно-синие джинсы.              Исходящие, 11:31       Арми Хаммер: Издеваешься?)              В ответ ловит мило улыбающийся смайлик.              Кто-то в аудитории кашляет. Шелестит страницами. Щëлкает ручкой. Но в основном сохраняется тишина.              Место на втором ряду, где обычно сидела Элайза, не занято. Удивительная согласованность памяти у одногруппников.              Интересно, что по новым материалам, скинутым Мэттью, Арми узнал про ДНК рыбы в ране девочки, и про то, что убили её, выкачав кровь из ярëмной вены.              Ещё более интересно, что, как показали вкрадчивые вопросы Хаммера, Вуди и Сэм об этих деталях не знают.              Сколько человек вообще работает на Макконахи? И почему он делает так, чтобы никто друг о друге не знал?              Настоящий псих, блять.              Его скручивает от искреннего желания покурить прямо в аудитории. Приходится стиснуть зубы, сжать кулаки и снова схватиться за телефон.              Где. Сукаматьего. Тим?!               Арми почти воет от проскочившего в голове вопроса.              Внезапно пришедшее на телефон сообщение говорит, что Тимоти включил свой уëбищный смартфон. Хаммер практически мгновенно набирает его номер, и...              «‎Аппарат абонента выключен или находится…»              Ублюдок.              Мать его, мелкий эгоистичный ублюдок...              Бесконечность спустя пластиковый стаканчик с кофе (вторым подряд, потому что первый Арми выпил залпом ещё внизу) бьëтся о его стол на кафедре.              Телефон упрямо притворяется трупом. Большой перерыв только начался, и, если бы было возможно, Хаммер повыбрасывал бы снующих и галдящих вокруг студентов из окна.              Он снимает джинсовую куртку, чувствуя себя достаточно согревшимся, чтобы остаться в одной футболке, усаживается за стол и открывает файл с черновыми набросками будущей кандидатской.              Только вчера Стеллан успел загонять его с темой. Для того, чтобы Арми в полной мере ощутил важность смены научного руководителя, так сказать, эта тварь пихнула ему в лицо свои монографии за последнее десятилетие. Одного взгляда на них было достаточно, чтобы определить: профессору нужна не хорошая тема у аспиранта, а ощущение собственного превосходства. Итак, тема диссертации Арми звучала: "Между прошлым и настоящим: психодинамика личности осужденных за убийство в округе Нового Орлеана (ХХ-XXI вв.)", и была похожа на исследования профессора, как похожи друг на друга однояйцевые близнецы.              Читать труды Стеллана Скарсгарда сложно, если не сказать невозможно. Эти высеры учëного ума повторяли одну и ту же идею, переписанную из раза в раз другими словами, и только тщательное рысканье в тексте могло помочь обнаружить в них действительно стоящие идеи. Исследования касались психологических портретов местных убийц. В последние годы старику взбрело в голову совсем уйти от этих дел, и Арми это настораживало. Он презирал старого мудака, но отлично понимал — сдаваться на полпути далеко не в его стиле.              На кафедру с хлопком отворяется дверь. Конечно же... Арми слышит чужой голос до того, как тот зависнет в пространстве.              — Арманд! — полудружеским тоном "подзывает" Стеллан, но Арми остаётся за столом, и профессор по привычке к нему прошаркивается, опустив руки в карманы. — У меня есть для тебя задача. М? Заинтересован?              Хаммер ставит подпись на проверенной работе какого-то третьекурсника и берёт следующую. Продолжает делать вид, что Стелл — не больше, чем надоедливая навозная муха.              — У тебя ведь нет курсовиков в этом семестре?              — Их и не должно быть.              Очередная работа оказывается грамматически хуже предыдущей, но смысл и выбор слов Арми нравятся. Он рисует тексту плюсик и безжалостно отправляет в груду остального шлака.              — Теперь... Будут!              Скарсгард от своего огорошивающего сообщения взрывается смехом.              — Тут такое дело, — в вальяжной, отталкивающей манере Стеллан наклоняется к столу, за которым работает Арми, и без какого-либо стеснения демонстрирует ему все подробности своего старческого эго. Из них особенно отвратительной оказывается запах изо рта. — У тебя и так учебная нагрузка меньше всех на нашей кафедре, а тут нашлись два гения-проныры... Сегодня подошли ко мне и спрашивали про монографии... Сказали, что прочли!...              Как можно быть таким хитрожопым и наивным одновременно, твою мать?              Арми тяжело вздыхает. Так, что плечи поднимаются и опускаются, имитируя взмах крыльями. На очередной работе чиркает подпись. Даже не прочитав, откладывает её в сторону.              — От меня что нужно вообще?              — Руководить ими. Построить команду, — продолжает Стеллан заражать Хаммера социалистическим духом. — Их всего двое. Девочка и парнишка. Боятся к тебе подойти... Я полагаю. Ты никого не обижал, надеюсь? — двусмысленно произносит профессор, хмыкает. — Ты иногда излишне угрюмый.              Арми продолжает попытки вчитаться в очередной творческий высер, с огромным усилием объединяя слова в предложении. Это он тормозит, или у студента что-то не так с развитием?              Хаммер решает не ломать себе голову. Ставит прочерк, подпись. Взгляд через плечо на старика.              — Можно ближе к делу, профессор?              — Поможешь им с проектом. Они расследуют местные чудачества и убийства. Научишь их отсеивать мистику от реальности. Заодно поручишь им какую-нибудь работу, которую позже добавишь в свою диссертацию. Меньше мороки тебе, больше веселья им, — Скарсгард ставит электрический чайник нагреваться и недалеко присаживается, не выпуская Арми из поля зрения. — Мальчишка, кстати, ведёт подкаст. И в каком-то конкурсе участвует…              Хаммер убирает ручку в тонюсенькую карандашницу, валявшуюся на кафедре ещё до его прихода хер знает, сколько времени. Тянется, выворачивая локти за головой. С наслаждением выпрямляет весь позвоночник и меряет Скарсгарда взглядом а-ля «‎ты вконец ёбнулся?», скрипит стулом...              — Мне не нужна их помощь, профессор, и работы на уровне детского сада. А мистику от реальности пусть отличают, сверяясь... Не знаю, с учебником биологии?              Стеллан предсказуемо улыбается, как это делает любой человек с высокой самооценкой, когда она оказывается малость ущемлена. Он собирает руки в замок и кладёт их на стол Арми. Всем своим видом показывает старательное и добродетельное участие в жизни аспиранта.              — То, что простой народ понимает под мистикой — это фольклор, мифы и легенды. Ты и сам знаешь. Просто перечислять это всё длиньше, чем сказать словечко, — брови у профессора ползут вверх, словно лично удивляются, как Арми смеет препираться с формулировками видного учёного. Десять монографий — это вам не поле перейти. — А помочь они могут уже тем, что достанут все нужные тебе книжки без твоей же беготни по кампусу и поиску исследовательской литературы по всему интернету.              — Дети в качестве посыльных за книгами — это плохой аргумент, профессор, — Хаммер поднимает взгляд и сам удивляется, как это над ним и Скарсгардом еще не громыхнуло. — Не заинтересован.              — Но это твоя тема! — с ошеломлением продолжает наступать Стеллан. — Если кто и поможет им засветиться в нашем университете и штате, то только ты, — совсем уж по-американски агитирует старик.              — В каком месте я похож на филантропа, мистер Скарсгард?              — Ну а где, в конце концов, твой исследовательский запал?!              Рык приходится проглотить.              — Не вижу связи между исследованием и работой с детьми.              — Они — студенты, которые занимаются исследованиями. Ты — тоже студент, между прочем.              — И отчего бы вам, с вашим огромным и уникальным багажом знаний, не заниматься со своими студентами самостоятельно, профессор?              Арми забирает со стола телефон и поднимается на ноги. Со Стелланом они, к сожалению, почти одного роста.              Он обходит старика. Намеревается отправиться уже на пары, но выцепливает на рабочем столе профессора фото. Выцветшее и само по себе засвеченное, с двумя сидящими прямо на траве русоволосыми мальчишками.              — Судя по всему, вы неплохо справляетесь с детьми, — и кивок на серую в пастельных тонах рамку.              Стук и звук резко распахнутой тяжеловесной двери.              — …Можно…              — Нам сюда нельзя!              На кафедре появляются два враждебных преподскому составу элемента. Студенты…              — М-мы…              Конечно, Арми их знает. Хвастунья с первого ряда, донимавшая вопросами про курсовую, которой нет, но ради «мистера Хаммера» появляется. И другой… Рыжий, бешеноглазый… Дружок Тима. Тощий и напуганный, нервный до чёртиков.              А вот вам и…              — Мистер Хаммер! — трубит Ронан, и Арми не может подавить порыв сморщить нос.              На фоне слышно, как Дакота комментирует попытки Стеллана убедить своего ученика заняться благородным делом. Они ропщут. У Скарсгарда особенно недовольный голос, а Джонсон… Хитро, скрытно, по-лисьи посмеивается над ним.              Он почти выламывает ручку, пока тянет её вниз. С размаха открывает дверь.              — Ваша взяла, — выдаёт сквозь зубы, обращаясь к настырной студентке и не менее настырному профессору.              Спустя большой шаг Хаммер оказывается в коридоре, замирает, вцепившись вытянутой рукой в дверной косяк. Испепеляет взглядом своих студентов.              — За мной, оба...              На паре чертовски дебильного первого курса ему натурально плохо. Сверкающего зелёными глазами мальчишки не хватает на всех уровнях. Прошибает за сбежавшего мелкого страх. Куда этот долбоëб мог сунуться — страшно подумать. И где его искать...              Коулман ещё с поджатыми губами, скрещенными руками и пристальными окулярами, через которые разве что пока не побежала бегущая строка, скандирующая обвинения Хаммеру во всех виданных и невиданных грехах.              Арми на тупые провокации не ведётся. Пожирает взглядом ещё одного парнишку из их компании. Более мелкого, чем Тим, дико взъерошенного, создающего своим образом впечатление брошенного сукой щенка, которого люди согласились выкормить, но забрать так никто и не догадался.              Нельзя сказать, чтобы Арми не любил такие драмы.              На паре он успевает ещё несколько раз набрать Тима. Возненавидеть время и всех, пришедших сегодня в универ. Разобрать телефон по кусочкам, надеясь, что после переподключения пропавший абонент даст о себе знать.              Ни хуя, как говорится.              Когда до конца лекции остаётся тридцать три минуты, нервы мужчины не выдерживают. Отдав задание приготовиться дома к семинару по пройденным ранее темам, он отпускает присутствующих домой.              Словно в маленьком рое, их кабинет наполняет гул уставших за учебный день студентов.              — Ронан и Теннант, останьтесь, — успевает произнести он до момента, пока из аудитории не вышли последние ученики.              Наверное, он говорил слишком грозно и перегнул палку, ведь даже эти двое собрались ускользнуть из кабинета после занятия. В итоге же топтались на месте возле двери, только спустя секунд тридцать решив, что уж стоит подойти к человеку, собравшемуся им помочь. Тем более с таким серьёзным тоном. Раз уж докопались…              — Вы правда собираетесь работать с нами?              Студентка с нестандартным именем — Сирша — прожигает его глазами. Они у неё просто такие — как два лазера. Смотрит ими и никуда не отводит. Издалека это не так раздражает, как вблизи. Светлое ангельское личико картину не стушёвывает… Было в ней, в общем, что-то сразу отталкивающее и заставляющее угомониться, подобреть. Теннант же... Бесил. От него пёрло тревогой. Арми недоумевал, что могло привлечь в этом пацане Тима, но он обманул бы себя, если бы не признал, что Дэвид стал последней (единственной, блять) причиной, по которой Хаммер согласился работать с этими придурками. Дабы хоть как-то узнать друзей Тимоти, да? Это не очень честная херня, и вряд ли мелкий одобрит такую активность, но, в конце концов, рыжий сам пришёл, а Тимоти не поймёшь где. С Арми взятки гладки.              — Очевидно, да, мисс Ронан. Раз уж я попросил вас остаться, — Хаммер скрещивает руки на груди, поправляет часы на запястье и мысленно отмеряет пообщаться с этими долбоëбами максимум двадцать минут. — Расскажите о своём проекте.              Вместо неё выступает Дэвид Теннант. Судя по реакции Сирши, она вовсе не против.              — Мы записываем подкаст о мистических событиях в Новом Орлеане! — голос Теннанта звонкий и громкий, как бывает у возбуждённых людей, которые только-только нашли спонсора для своих выдумок. — Сначала его делал я один, потом с... Ней, — палец этого Дэвида тычет Ронан в короткий рукав блузки. — Точнее... Как сказать...              — Мы изучаем случаи, которые произошли давно и получили объяснение через...              — Магию! Ну, — качает головой парнишка, скрещивая тонкие, как бамбук, руки. — Мы всё-таки не в «Гарри Поттере», хах! Поэтому я скажу — "нечистую силу"...              Пацан смеётся.              — Фактически, да, — мгновенно объясняет ход мыслей товарища студентка. — Потому что в целом "магия" — это про хорошее и плохое, а все орлеанские легенды, о которых знают жители, связаны с ужасами...              — И там часто замешаны реальные преступления!...              — ...Поэтому нам нужны вы.              — Эти преступления относятся к прошлому столетию, если что, а профессор Скарсгард сказал...              — Стоп!              Поднятая вверх рука — как сигнал "полундра" от собственной психики.              Арми стоит огромных усилий не собрать студентов под шкирки и не отпереть их обратно к Стеллану, этой глумящейся мрази.              Хаммер барабанит по столешнице знакомый с детства мотивчик, окидывает парочку оценивающим взглядом, давит в себе уëбский настрой и поганое предчувствие, снова косится на часы...              — Давайте подробнее о том, что вы хотите от меня. Стелл сказал, вы прочитали его монографии, а значит, ориентируетесь в убийствах прошлого столетия.              Теннант почесал затылок. Ну, конечно, читали… Читали, блять… Вот оно, «читали»: глупое выражение страха на лице, как у воришек, которых поймали за руку…              — Мы… Хотели связать вымыслы… Ну, или «нечистую силу», с фактами. То есть все убийства и легенды — с реальностью. Вокруг них много загадок… И до сих пор тоже.              Кого "них", твою мать?              Арми закрывает глаза и силится справиться с медленно, но верно накрывающим гневом.              — Хорошо, я вроде бы понял, мисс Ронан, — Хаммер переводит взгляд на маячавшего без дела рыжего пацана. — Мне нужно увидеть ваш подкаст, мистер Теннант, и список мистических историй, к которым мы будем подбирать реальные факты. Есть что-то на примете?              — Подкасты слушают, а не смотрят, — встревает парнишка, демонстрируя о себе факт, который, видимо, помог им с Тимом сдружиться. Оба понимают всё буквально. — То есть у нас без картинки...              Он повторит это в третий раз?..              — Нас интересует одно событие, — перебивает друга светловолосая девчонка. — Оно нередко происходит в округе... В каких-то частях Орлеана, соседних городах. Его связывают с убийствами. Называется "воробьиная ночь".              Арми напрягается. О факте, который назвала девчонка, он думал и думал много.              Перед тем, как ответить, обращается к Тимовому дружку.              — С вашего позволения, мистер Теннант, я хотел бы посмотреть все имеющиеся материалы к вашему подкасту, а не слушать выпуски, — Арми трëт лоб. Отчего-то вдруг чувствует, как сильно и больно сводит в висках. — И что вам уже известно об этой ночи?              — Мы отправим вам по почте...              — Местные говорят, "воробьиная ночь" случается во время грозы, — снова прерывает поток слов одногруппника блонди. — И обязательно ночью. В такой день воробьи разлетаются вокруг и их душит...              — ...Что-то вроде тёмной силы.              — Тогда-то убийцы и выходят на охоту.              — Потому что выход нечистой силы наружу приравнивается к загадочному желанию убить, — рукоплещет Теннант и издаёт что-то похожее на "вау"...              — Но, может быть, воробьёв убивают специально, — важно кивает Сирша Ронан. — Тогда это делает кто-то...              — Или их несколько...              — Много лет.              — Воробьёв убивает тëмная сила? — переспрашивает Арми.              — Или люди. Которые и распространили слух. Но...              — Кто? — загадочно потирает подбородок рыжий недодетективщик. — И... Зачем? Чем кому-то не угодили птички?              — На свете полно придурков, мистер Теннант, у которых могут быть самые внезапные мотивы, от врождённой аллергии на воробьëв до акта педофилии со стороны пернатого и зародившейся в тот момент детской травмы, — ручка между пальцев крутится, описывая блестящим кончиком красивые оси. — Ключевой вопрос, как это происходит. Не говорите мне, что на свете есть человек, способный сделать что-то, что за одну ночь уничтожало бы массу воробьëв. Не всех, но много и только их.              — Ну а если "этих" людей много? — кривя улыбку, предполагает рыжий.              — Или, хотите сказать, это так и остаётся необъяснимым явлением?              — В ночь убийства птицы как будто засыпают, — от чувства резко подступившей тошноты Хаммер выпрямляется, стискивает зубы, дышит. — Я ничего не хочу сказать. Просто не могу понять, как это возможно.              — И мы не знаем!              После этой фразы Теннант неуместно смеётся и хлопает в ладоши. Будто — во! — они наконец-то нашли общий интерес, точку соприкосновения, ящик Пандоры, который откроешь вместе — и обратного пути не будет. Однако, не получив энтузиазма от своих слушателей, парень надевает на себя хмуро-радостную мимику.              — В общем, мы хотели бы выяснить, что не выяснено, — продолжает Ронан. — Это пойдет на пользу нашему подкасту. И наконец развеет мифы, которые, — она пожимает плечами. — Придумывались столько лет. И мы поймём, кто их использует в свою пользу. И для чего.              — Когда умерла старшекурсница... — тихо берёт студент. — Точнее, когда её убили... Если всё сходится, то в тот день была как раз "воробьиная ночь".              — И до этого тоже...              — Хотя мы понимаем, что это Новый Орлеан и дожди с грозами здесь — это как дышать воздухом, — фыркает Дэвид Теннант, не очень, по-видимому, довольный, что опровергает сам себя.              — Короче, ясно, "воробьиная ночь", — Арми щëлкает пальцами, типа, что он запомнил. — Что ещё?              — Мы просматривали монографии... — разводит руками Сирша и хлопает себя по юбке. Она доходит ей до колен. Серая. — И обратили внимание, что профессор Скарсгард делит все убийства в округе по мифологемам. Он связывает это с тем, что противостояние французов и коренного населения продолжалось после завоевания земли. Но потом это стало чем-то более глобальным. Уже воевали не индейцы и переселенцы, а те, кто были против насильственной сегрегации коренных жителей, и те, кому было всё равно, куда делись исконные племена... Правда, потом всё и стало странно...              — Все, кто переселился, стали убивать друг друга, — продолжил Теннант. — Точнее, в одном поселении мог появиться один человек, который ни с того ни с сего совершал убийства.              — Это и называют мистикой. Но нет никаких свидетельств, доказывающих, что у убийц были мотивы. А это первое, что документировали с начала двадцатого века. Способ убийства, установка личностей...              — И — почему.              — Ответ на "почему" будто бы кто-то стёр. В работах профессора Скарсгарда тоже нет ответов. Там просто... Сопоставление фактов.              У Арми зарождается чувство, что студентишки сговорились со своим профессором и пришли сюда чисто в попытке поиздеваться над преподом.              Стискивает зубы. Откуда эта боль только берётся, блять?              Мужчина трëт переносицу... И делает ещё хуже.              — У вас абсолютно сверхъестественная способность много говорить по делу и полностью обходить конкретику, ребята, — Арми слышит свой голос сквозь гул в ушах. — Имена убийц, их биография. Как знаю, многих поймали и в итоге казнили. Смею предположить, где-то могут быть и копии их приговоров. Вы искали что-нибудь из этого? Или работали только с монографиями Стелла?              — Мы работали с тем и с тем. Но дело не в приговорах. Ясно, за что их убили. Какие это были убийства. Никто просто не задавался вопросом "почему" они убивали, — голос ученицы раздаётся в черепной коробке, как колокольный звон, долгий, гипнотизирующий, тяжелый для слуха; словно бы где-то вблизи трезвонил чугун.              Почему... Они... Убивали...              Почему...              Он грузно, слишком тяжело поднимается со своего места.              — Так уж и никто, мисс Ронан? Уверен, у этих людей как минимум были друзья, знакомые, семья... Те, кто знал о них больше, чем остальные, — ещё один спазм, и он расшвыряет тут всё к чертям. — И они наверняка оставили какие-то свидетельства о своих непростых... Знакомых. Вот, что вам и мне предстоит найти и разложить в нужном порядке. До этого любые слова — не более, чем трëп.              Мужчина выходит из-за стола, сдерживаясь, чтобы не скрючиться у стены от боли.              — На сегодня консультация закончена. Жду материалы вашего подкаста, мистер Теннант и... — он останавливается, открыв уже было дверь. Оборачивается к зависшим у доски студентам. — И вы, мисс Ронан, потрудитесь скомпоновать всё то, с чего у вас появились столь глубокомысленные выводы, в нечто хоть отдалённо напоминающее логическую цепочку и принесите к нашей следующей паре. А я обещаю найти всё по… Нашему первому вопросу.              И он уже хватается за ручку двери, тянет на себя, посылает обоих деток на хуй с их странными идеями и мыслями… Хотя бы на сегодня, блять.              — Извините, мистер Хаммер! — кричит в спину девчачий голос. — Вы же живёте в Грэйв Вэлле, верно? Вы когда-нибудь видели там "воробьиную ночь"?              Дверь в аудиторию с грохотом захлопывается…              Арми щëлкает авторучкой, пряча стержень внутри пластикового одеяния, и бросает её возле карандашницы. Делает так не потому, что испытывает тягу к жестокому обращению с пишущими принадлежностями, а просто, чтобы любимица была ближе к телу и выделялась из остальных.              План проекта и какие-то распечатки, которыми его заебала Ронан вместе с этим... Рыжим и длинным... До чëртиков испуганно на него вылупившимся...              Тим упоминал Теннанта только однажды, когда мелкому каким-то образом удалось свистнуть у него скейт... Как эти двое вообще общаются, интересно? И знает ли Дэвид что-то о связи Арми с мальчишкой?              Хаммер обнаруживает себя замершим с листами над столом, шикает и укладывает их на угол к остальным бумагам. Он очень надеется, что однажды разберёт этот хлам, но сейчас есть дела поважнее.              Мужчина проверяет телефон, суëт его в карман джинсов и идёт к вешалке за такой же джинсовой курткой, немеренно игнорируя Скарсгарда, уткнувшегося в местную газету неоправданно гиганстского формата.              Шуршат тонкие страницы за спиной, но эта реальность в Арми не проникает.              Он нащупывает в кармане ключи от машины и почти бегом двигается к парковке.              Где искать маленького упрямца?              Работа? Зендея? Парадис, мать его? Чëртов ангел.              Он выстраивает в голове маршруты и не знает, с какого из них начать.              Ключи больно впиваются в кожу ладони, когда он, зажав их в кулак, с размаха открывает дверь главного здания университета.              Шагает к «доджу», стиснув зубы и глубоко в душе мечтая немедленно услышать голос мальчугана, выдохнуть от того, что с ним всё хорошо.              Фигура человека возле его машины сперва вообще не привлекает внимание. Однако стоит мужчине рассмотреть всклокоченные кудри, худые опущенные плечи и белые кеды — он срывается на скорость, которую можно было бы назвать человеческой рысью. Словно бы боится, что внезапно явившийся Тимоти окажется вдруг фантомом.              Кажется, мальчишка пищит что-то невразумительное, едва Хаммер сжимает его в тиски. Грудная клетка выпускает воздух, и Арми слышит лёгкое шипение.              — Тимоти, — шепчет он, пока покрывает поцелуями макушку и втягивает в себя родной и любимый запах с примесью… Хм… Травы? Впрочем… Похуй. — Тимми, Тимми, Тим…              — Архми…              Мальчик выдыхает ему прямо в грудь. Сразу на клочке футболки оседает горячее дыхание.              Ручонки Тима, ощутимого, реального, нерешительно гладят по спине, как бы чего-то боясь. Чем больше же они касаются Хаммера, тем сильнее льнут к его спине, и вот Тимоти уже прижимается к преподавателю и качается на задрожавших ногах. Тимми не скажет, но Арми чувствует.              Беглец необъяснимо, стеснительно молчит. Только водит по лопаткам мягкими ладонями, оставляя после себя прохладные, даже сквозь одежду ощущаемые следы. Его дыхание выравнивается.              — С какого хрена ты совсем замёрзший, Тим?              Мужчина выпутывается из объятий, чтобы сбросить с плеч недавно натянутую куртку и в одно мгновение надевает её на мальчугана, возвращая того в собственное кольцо из рук.              — Ты напугал меня, — признаëтся.              Сердце бешено колотится, и где-то внутри дыхалку сжимает до невозможности втянуть воздух.              А Тимми все ещё пищит, но это уже напоминает попытки заговорить. Пальцы мелкого собирают в кулак ткань на пояснице, что аж складки давят. Тимка, да, сейчас этого малыша иначе не назовёшь, упирается в Арми лбом, как щеночек, неизвестно куда тыкающийся от слепоты.              — Я боялся, что-больше-тебе-не-нравлюсь, — говорит Тим с сухим всхлипом.              Хриплый смешок ерошит торчащие на виске волосинки.              — Ты такой идиот порой.              Арми цепляется за концы воротника-стойки и соединяет их вместе, стремясь одновременно закутать Тимкино горло и приблизить губы к себе на расстояние опасно-провокационное.              — Разве можно перестать любить от того, что что-то не получилось? — нос утыкается в нос, маленький и покрасневший. — Мы попробуем ещё, ладно? Позже. Обязательно.              Кончик носа Тимми катается по щеке Арми вверх и вниз. Это так мальчик кивает. Издаёт «угум». И чмокает-присасывается к уголку губ мужчины.              Тимоти все ещё пуганно морщится и дрожащими веками смотрит вниз, куда-то в тёмную пустоту футболки Хаммера, поедая её запахи. Губы касаются ладони Арми и в неё проговаривают:              — Поедем… Куда-нибудь. Отсюда. Подальше…              — Как скажешь.              Арми говорит это в губы, притянув к себе мальчика последний раз, перед тем как отойти на здоровый шаг и начать рыскать по карманам.              Ключи за колечко извлекаются из переднего. Звенят в руке и на пальцах. Тачка мигает, оповещая о снятии блокировки.              — Садись в машину, — звучит мягкий Хаммеровский бас.              Смешное «ме» вырывается из Тима. Он хватает Арми за руку ни с того ни с сего, держит, сжимает, почти отпускает… Снова сжимает крепко. Обнимает… Щекоча растрёпанными волосами шею, а нюх — знакомым в их доме запахом, которого — Тимми делает вид — «не существует».              Только уж после этого мальчишка запихивает свои жутко грязные (серо-коричневые) кеды в «додж». А потом и себя самого, словно ему сделали выводящий из равновесия укол. Он хлопает дверью с запозданием.              Мужчина усмехается, забавляясь реакцией мальчонки.              На краю сознания отмечает, что им явно стоит обсудить наркотические вещества, их дурное влияние на жизнь и тонкую грань между "изредка расслабляться" и "регулярно злоупотреблять".              Хаммер чувствует себя отцом, который решает устроить несмышлëному подростку урок психоделического просвещения.              Впрочем... Они такие и есть.              Мужчина проходится пальцами по капоту и почти автоматически вырисовывает на нëм букву "Т". Хочет перекрыть её каким-нибудь витиеватым знаком, но замирает...              Толком не понимает, что побудило его остановиться и прислушаться к окружающим звукам.              Чувство опасности и что за ним кто-то наблюдает становится чëтче с каждой секундой.              Арми смотрит на Тима, распластавшегося по сиденью и с пьяным блеском в глазах наблюдающего за ним из-за успевшего запылиться окна.              От него это чувство?              Нет. Вряд ли.              Мельчайшее движение. Едва заметное щëлканье вперемешку с шорохом, которое может оставлять за собой, например, закрывающаяся дверь.              Универа...              Ему хватает нескольких мгновений, чтобы различить за тянущейся в два этажа белой колонной профессора Скарсгарда, охренеть с себя, забившего на осторожность, прикинуть, что успел увидеть Стелл из их милостей с Тимми и… Послать это на хер.              Пару минут спустя они оставляют учебный корпус далеко позади. Нога норовит выжать педаль газа до конца. Ей подпевает серая, сверкающая под солнцем дорога, на редкость пустынная в пять часов вечера, и вторит бэк-вокалом вся неказистая улица, с обеих сторон заполненная разномастными неухоженными домами, прислонившимися друг к другу плечом к плечу.              Арми хотел бы стереть их с лица Земли или, как минимум, больше никогда в эти места не возвращаться.              Ладонь отпускает рычаг коробки передач и находит кучерявые волосы обкуренной ходячей проблемы.              — Ну ты как? — вырывается самый простой на свете вопрос.              Тимми поворачивается к нему с закушенной губой. Смотрит, с трудом разлепляя ресницы, и толкается головой в ладонь Арми, получая больше ласки, о которой просит.              — Я скучал по тебе, — шепчет мальчуган и гладит Хаммера по бедру.              — Надо же, — мужчина сводит вместе брови и наигранно хмурится. — После вчерашних событий я думал, что тоже... Больше тебе не нравлюсь.              — Не-ет! — вскрикивает Тимми и хлопает Арми по ноге. Сгоряча, похоже. — Это… — мальчик словно задыхается. — Это тебе не понравилось, и я…              Слова проглатываются.              Тим отпрянывает от заботливой руки и бьётся виском о стекло. Его голова издаёт новый звук «мммм», причём в каком-то особо страдательческом тоне.              Похоже, мальчишка либо разревётся сейчас, либо разозлится.              Он, как по старинке, начинает щёлкать кнопкой, опускающей и поднимающей стекло.              — Нет, — бурк. Щёлк. — Я такого про тебя не говорил.              Мелкий остервенело трёт большим пальцем переносицу. Щёлк…              Арми чувствует себя по-настоящему плохо от того, что парнишка всё понял не так.              И от того, что его слабость перед позицией снизу бьёт принимающего всё на свой счёт Тима.              Чëрт.              — Тимоти, — получается выговорить кое-как. — Дело не в тебе совсем. Дело в моих... Загонах.              — Но в прошлый раз всё было нормально! — повышает голос мальчишка и… Бац. — Ш-ш… А!              Тимми бьётся коленкой о бардачок и с шипением складывается пополам. Обнимая ногу и упираясь лбом ровно туда, куда прилетела неуправляемая конечность.              Арми стискивает зубы от неконтролируемого, с головой захватывающего чувства...              — Тогда я был готов, — морщит глаза, будто бы в них напрямую попадает солнечный свет. — Всю дорогу домой, потом дома... Мысленно я настраивал себя на это.              Открывает глаза как раз вовремя, чтобы вписаться в поворот и тут же отворачивается к мальчишке.              — Мне очень сложно отдавать контроль над собой кому-то ещё, — шиканье и смех. — Это не значит, что я не хочу заниматься с тобой любовью в такой позиции, но... Мне для этого нужно время.              Тимми продолжает отчаянно ныть. Он ещё не поворачивается к Арми, но у него выпячиваются губы. Мальчик их распахивает, дышит под гул ветра и шин, чешет ладонью щёку… И всё же выглядит жалким, расстроенным.              Когда Тим выпрямляется и спиной ложится на сиденье, то глазами смотрит то на дорогу, то себе на руки.              — Почему? — слышно еле тихое. — Что со мной не так?              Всё.              Ты на голову меня ниже, вполовину уже, и я хочу заботиться о тебе, что очень плохо работает в пользу твоего желания быть сверху.              Арми, конечно же, говорит другое.              — Почему ты ищешь проблему в себе? — быстрый взгляд на нахохлившегося парнишку, такого милого в своей обиде. — Ты нежный и внимательный любовник, Тимоти. Проблема во мне и в моём неумении расслабляться до конца.              Мальчик полирует пальцем кнопку, которая всегда нервно щёлкает, когда нервничает сам Тим. Пока он только тяжело дышит, не загнанно, как-то примолкнув.              — Или всё дело в том, что мне семнадцать, — шебуршит в свою ладонь мелкий, но Арми, сконцентрированный на этом маленьком создании, всё разбирает.              — Да, а мне тридцать, и до тебя я даже не думал, что смогу хоть с кем-нибудь быть настолько открытым, — приходится сдерживать собственные порывы подтащить мальчонку обратно себе под бок. — Нужно... Не знаю. Немного терпения?              Практически одобрительный мычок. Мальчик вытирает глаза… Чуть не заплакал? Не видно под чёлкой. Мочки ушей теперь торчат у Тима из-под шевелюры и притягивают взгляд.              Мелкий сопит. Ну, хотя бы улыбается…              — Хорошо, — "хорошо" что? — Извини, — кто этот покладистый парень и куда он дел одного невозможно упрямого чёрта? — А ты… Ты бы…              Тим мечтательно разинул рот и повернулся, показывая свои раззеленевшиеся яркие глаза и… Смолк.              Хаммер успел надумать тучу херни за эту паузу, но не сумел сформулировать ни одного чёткого вопроса, как Тимми хрипло проговорил:              — Хотел спросить, взял бы ты меня, когда я сплю, но ты это уже делал…              Арми не сразу находит, как среагировать на эту фразу.              Потому что, ну... Если бы Тим хотел уколоть его названным фактом, он сделал бы это с другой интонацией, правда?              А так...              — В принципе, тяжело взять и сходу назвать условия, в которых я ещё... Хм... — Арми косится на мелкого и пробегает по его укуренной тушке взглядом, который в бульварных романах называют "липким". С торчащих к потолку волос до исчезающих под бардачком худых икр. — Не брал тебя.              И тут из Тима как полилось… Смеха.              Он отхохотался только тогда, когда полностью заслюнявил себе запястье… Потом ударил Арми кулачком в плечо.              Рядом промчалась машина, как бы отмеряя время.              Тимми успел завернуть свои ладони в длинные рукава куртки Хаммера. Длинные — на мелком.              — Засранец, — воет-смеётся Тимоти и тянется включить радио… Включает. Откидывается на сиденье и берётся с полубока причёсывать Арми волосы своими пальцами. — Я тоже хочу, как ты…              Несложно дальше развести губы в усмешке. Вроде как понимающей. Ожидаемой.              Несложно прикрыть глаза, подставляясь ласке, от которой Хаммер, словно большой кот, отказаться не может.              Быть собой несложно. Подыгрывать временами — тоже.              А вот открываться, выставляя свои страхи напоказ — вот это определённо тяжело. Можно сказать...              Арми хватается двумя руками за руль, будто этот жест поможет ему хоть чем-то, и фокусируется ровнëхонько на дороге. Прикусывает язык почти до крови и тут же выпускает его.              — Только со мной этого хочешь? Или тебе без разницы? — вздох, прикрытые глаза. — Ну я не имею в виду девчонок. Наверное.              Т: Я тогда хотел узнать: почему ты спрашиваешь? Разве с тобой что-то не так, чтобы не хотеть тебя любого? Ты идеален. Ты так красив. Ты создан для любви. Не помнишь, как я описывал в тебе мои самые любимые черты? Твоё совершенное лицо, твоё тело с тысячью уникальностей… Как же было весело лежать на тебе сверху, пока ты отжимался от пола… И тогда я ответил, тщательно тебя осмотрев, как в первый раз:              — Только с тобой, — сказал Тим, словно бы дул на цветок и боялся пошевелиться. — Потому что ты такой, какой есть.              Ладонь сползла с макушки и гладила щетинистую щёку, обнажённую шею, плечо. Тимоти придвинулся ближе. Арми казалось, он чувствовал дыхание мальчика совсем поблизости.              — Ты мне очень нравишься, когда получаешь удовольствие… Всегда. И если ты чего-то не хочешь… Конечно, это нормально… Понимаю. Я понимаю, — звучало надсадно. — И можно… — рука Тима вернулась на шею и ласкала ложбинку между ключиц. — Оставить всё как есть.              А: Думаю, очевидно, что я ревновал тебя. Ко всем. Очевидно, что не хотел вставать с твоими любовниками в один ряд. Что нуждался в том, чтобы быть уникальным. Я боялся открыться. Боялся отдавать свои эмоции в твои руки и оказаться использованным тобой в тот момент. Не так уж я был не прав, да?              — Я... — Арми наклоняет голову к плечу и трётся колючей щетиной о подростковые пальцы. — Я… Хочу научиться получать удовольствие так и только с тобой. Но идти к этому мне нужно... Медленнее.              Т: Ты никогда не был прав!!!! (Неразборчивый почерк. Страница порвана от нажима ручки)              Щекочущее фантазии мурлыканье.              Тимми так двигает своими шаловливыми губами, что, похоже, подпевает мелодии с радио, которая, не нарушая разговора, им только подыгрывает.              — Я тебе верю, — Тимоти снова расчёсывает его волосы, а потом... Потом спиной упирается в дверцу, а свои ноги закидывает поверх ног Арми. При этом Тим не выглядит шкодливым. Наоборот, он весь из себя спокойный и расслабленный. — Просто не будем спешить, да? — мелкий открывает бардачок и достаёт оттуда мармелад, который там всегда обитает. — Знаешь, мы уже катаемся по одному месту несколько кругов... Или мне кажется?              Тим сгибается и тянет пальцы с мармеладом ко рту Арми. Кладёт пару мишек ему на язык. Яблочный вкус...              — Может... — мальчишка пожимает плечами, короткая футболка задирается на животе. — Поедем в твой Джаззленд?              Хаммер разжëвывает попавшую в рот сладость. Вкусовые рецепторы отвергают однообразный и ненавязчивый вкус, но мужчина о впечатлениях своих молчит.              — В тот раз я погорячился с этой идеей, — он приоткрывает рот в безмолвной просьбе о новой порции мармелада и благодарно гладит мальчика по ноге, едва зубы цепляют нового мишку, на этот раз малинового. — Там полная разруха, и если сравнить тебе будет не с чем, боюсь, почувствуешь скуку.              — Нет-нет! Арми! Только не домой, — Тимми удаётся согнуться, стукнуть кедами по двери (грязь с них посыпалась тут же) и уложить мордаху к Хаммеру на предплечье. — С тобой нескучно. Нам будет весело, — мальчишка оставляет мокрый поцелуй на одежде мужчины. — А сводишь меня на настоящие аттракционы?                    

Сентябрь, 2000 год

             — …А сводишь меня на настоящие аттракционы?              Тогда тоже был сентябрь. На дворе стояла адская духота, от которой не помогали даже распахнутые в классах окна.              Мы сбежали с уроков, засев в отпущенной под спортинвентарь подвальной подсобке.              Здесь было лучше. Лицо и носоглотку приятно холодил влажный воздух. Я смог снять наконец чëртов пиджак и жаркие, абсолютно непригодные для ношения туфли, и от этого чувствовал себя отвратительно счастливым.              Только галстук давил под горло, но ослаблять узел я откровенно стремался. Здесь нас в любой момент могли увидеть, и повода для выноса мозга лишний раз давать не хотелось.              Учителя и так вечно косились на меня, будто на прокажённого. Большинство, правда, предпочитало молчать, но, как водится, нашей размеренной жизни обычно мешают тупые исключения.              Ловлю мягкую девичью кисть, в который раз поражаясь её тонкости и хрупкости. Особенно в сравнении со своей ладонью. Подношу к губам, целуя бархатистые костяшки пальцев.              — Сводить тебя на настоящее свидание?              — Да-да-да, на свидание! — рядом сидящая девочка, та, чья рука была в моей, затопала пятками кроссовок по сырому полу. — И чтобы мы ели сахарную вату… И целовались на колесе…              Голос её угас от вдохновенного возбуждения.              Вторая тонкая ладонь ложится на моё колено.              Юбка на девочке очень короткая. За такую гоняют по школе и жалуются родителям. Но она задирала пояс выше талии, когда не видели взрослые. Лишь бы показать свои худые ноги. Я видел их так же ясно, как её сине-белое в полоску бельё.              — Время одиннадцать, — я провëл ногтём по оголëнному бедру, нарочно подставленному мне близко-близко. — Если выйдем сейчас, вернёмся к концу занятий.              Я щекотал её ногу до момента, пока кожа не покрылась мурашками и не вздыбила ëжиком короткие волоски.              Девчушка испуганно дëрнулась, и я спрятал зажатую в кулак руку за спину. Невиннно улыбнулся. Её лицо вдруг оказалось рядом с моим. Карие глаза напротив наполнились дымкой удовольствия, туманного и нам обоим ещё неизведанного.              Нос коснулся щеки, и я почувствовал её тëплое дыхание на щеке.              — К чёрту занятия…              Руки обвились вокруг моей шеи, как стебли, и я никак не мог избавиться от желания перетянуть на колени всё её маленькое тело, натренированное бесконечными уроками в балетной школе.              — Я хочу настоящее свидание, Арми… С сахарной ватой и… Куда мы пойдём? Там будут аттракционы?!              Она чуть не перешла на крик, так что мне пришлось шикать и дёргать её за расклешëнный подол, напоминая, где мы находимся. В гулком подвальном помещении всегда была отличная слышимость.              — Там всё будет, обещаю, — я говорил так и знал, что ей понравятся мои слова. — Ты же не против чуть подпачкать одежду, пока мы будем отсюда выбираться, Эм?              Возможность в очередной раз нарушить жёсткие правила этой грëбаной школы нравилась мне гораздо больше, чем перспектива давить из себя веселье в переполненном искусственной радостью парке.              Но я точно знал, что девочка рядом очень хочет там побывать, хотя и не подозревает о существовании этого места.              — Ни капли не против... — горячо пропела она прямо мне в губы, потому что уже знала: шуметь нельзя. Так сказал я.              Её рот напротив моего раскрылся, и я ощутил на нём сладкое дыхание от жвачки, которую купил несколькими днями ранее, после школы, когда она предложила вместе сесть на случайный автобус и покататься по городу.              Я думал, Эмма скажет что-то ещё. Такой пристальный был сейчас взгляд, переполненный чем-то...              Её голые бёдра сжали мои бока. Жар, исходивший от них и от места, спрятанного слоем школьной юбки и её невообразимо ярким пошлым бельём, сводил с ума.              Хотелось заставить девчушку упасть на меня. Дать почувствовать, что творит с моим телом только её присутствие. Останавливало одно: она всё знала. И тоже хотела, а потому дразнила. У нас обоих сносило крышу от желания растянуть эту прелюдию и сполна насладиться друг другом после её завершения.              Эмма первая меня поцеловала. Впилась ртом и прижалась телом к телу так, словно хотела убить или съесть или передать все свои чувства, что пытались сбежать из-под её кожи под мою...                     — Самый крутой аттракцион, — звучит раньше, чем Арми успевает это осознать.              Он выкручивает руль вправо и выжимает тормоз, останавливая «додж», почти добравшийся до Новоорлеанского парка, где они с Тимми недавно развлекались на траве и где, по идее, должны были быть нормальные карусели.              — Мне резко захотелось в Джаззленд, малыш, — с лёгкой улыбкой поясняет свои действия Хаммер и начинает разворачивать машину в другую сторону. — Надеюсь, тебя привлекает незаконное проникновения на охраняемые объекты?              Дурманящая улыбочка растягивается на лице Тимми.              Коленки его ударились сначала о руль, потом — о грудь Арми, язык прогулялся от плеча и скользнул за воротник, полизал там.              — Ты трахнул меня в музее после закрытия, и это я тебя попросил, — напоминает негодник и присасывается к подбородку Хаммера, насколько может это сделать в своей неудобной позе. — Мне нравится опасность. Твой Джаззленд. Я говорил, что хочу туда. Нравишься ты… Хочу услышать, что значит для тебя это место.                     …Машину с копами они замечают издалека. Та стоит перед погнутыми временем балками, бывшими когда-то условным входом в парк. Стенд со стёршимся названием, изрисованный миллионами бессмысленных граффити, валялся здесь же. Сорванный ветром или какими-то долбоёбами, он представлял из себя вид более чем жалкий и совершенно сломленный. Такой же, как у двух служителей закона, то ли спящих, то ли испустивших дух из собственных жирных тел прямо в салоне служебного авто.              Арми презрительно кривит губы.              — Зайдëм с другой стороны, — не затормаживая перед патрульными, сообщает он.              Проект парка создавался так, чтобы можно было видеть его, как на ладони, из каждой точки обзора. Это приносило пользу и с финансовой точки зрения: посетители получали мгновенную и гарантированную презентацию всех имеющихся аттракционов, и со стороны безопасности: потерявшихся малышей так было проще найти и вернуть законным представителям.              Идея была крутая, но сегодня она работала против Джаззленда. Торчащие ветки, высокие заросли, горы мусора, разъедающая краску ржавчина и ужасающий запах давно никому не нужного, подступающий со всех сторон — вот, чем стало это место.              Они сворачивают налево и паркуются возле одноэтажного здания с бледным изображением какого-то эпизода из «Губки Боба». По другую сторону развернулся небольшой залив Понтчартрейн, который, как помнит Арми, появился после урагана «Катрина» и так и не вернулся в исконные воды.              — До урагана здесь было кафе, — говорит мужчина и глушит мотор. — Чуть дальше есть официальный выход из парка, но чую, он тоже будет... Под охраной. Зайти отсюда будет лучше всего.              Тимми сел по-человечески, когда они стали подъезжать к заброшенному парку аттракционов.              Мальчишке потребовалось прилипнуть к окну, рассматривать, что прячется за зарослями, где струится и бежит "ураганная" вода, какая же это под их машиной дорога... Тим описывал всё, что видел. Арми слушал. Пришлось выключить радио — мелкому не нравилось, что его перебивают.              Когда остановился «додж», мальчик замер. Вцепился в сиденье, утопая в Хаммеровской джинсовке. Не двигался и очень осторожно-заинтересованно изучал американские горки, торчащие вдалеке из-за кустов... Наверное, он смотрел туда. Хер знает...              Маленькая фигурка в одежде на двухметровый рост (джинсы у Тимоти по стандарту подходили под эту характеристику) повернулась к Арми и замерла. Тим потерянно оглядел мужчину.              — Здесь... Жутковато.              Сказав это, он тут же залез к Арми на колени, словно ребёнок. Обнял того за шею и погладил по щеке.              Это не было похоже на то, как вёл себя Тимми, когда хотел привлечь внимание или подразнить. Сейчас он излучал шлейф неуверенности, восторга, испуга, возбуждения…              Несмотря на то, что мелкий был к нему так близко, что мог поцеловать, он просто заворожённо следил за Арми, будто ждал приказа.              — Я тут понял, что забыл спросить, не голодный ли ты, — мужчина гладит мальчика по спине и щекочет свой лоб вздыбленными тëмными волосами. — Как ты вообще реагируешь на траву?              Арми знает людей, которые, едва их отпускает, начинают пожирать сладкое, запивая его усыпанным сахаром чаем, или грызть всё, что попадëтся под руки, даже если этим окажутся ногти, волосы или собственные зубы..              Стоило поинтересоваться, чего можно ожидать от мальчишки.              Тимми вновь улыбается. Так запросто…              — Ты сказал «на траву»?              — Да, на неё, — издевательская улыбка.              Мальчик мотает головой. Кудрявые локоны проходятся по лбу Арми из стороны в сторону, а мягкая ладонь ласкает ему затылок.              — Я не ем траву, Арми, — смеётся мелкий, как дурачок. — Если бы я был голодным, ты бы меня накормил травой?              Хаммер прикрывает глаза, понимая, что Тим извратил его вопрос по-своему и теперь веселится с него, как придурок.              — Ладно, это был акт заботы, мой укуренный долбоëб, — он обнимает мальчонку за талию и вместе с ним выходит из машины. — Если изголодаешься, кормить буду тем, что с собой.              Хлопает дверь «доджа». Тимми, как по рефлексу, обхватывает Арми обеими руками и прижимается лицом к его груди. Морщит брови… Что там с ним?              — А что у тебя с собой? — реагирует Тимми, отрываясь и подробно исследуя Хаммера. — Подожди… — о да, глазки напрягаются, в голове что-то крутится… — Ты… Перепутал. Я не укуренный. Я немного покурил. Это разное! Может, я даже просто рядом стоял. Ты не мог меня видеть…              — Конечно, не мог, — указательным пальцем Арми давит на кончик носа мальчишки, отлично зная, что тот их сейчас с трудом фокусирует.              Препод кладёт руку мальчонке на плечо и ведёт его в сторону здания с припизднутым мультяшным героем. Три из четырёх окон на нём выбиты ветром, мелкими воришками или бездомными. Хаммер на это почти не злится.              — Только не порежься, — предупреждает он и, уложив руку на грязнейший, мать его, подоконник, двумя махами ног оказывается по другую сторону здания.              Недовольный вздох доносится с улицы.              А затем идеальную тишину заброшки разрушает смешное сопение. И тут... Ш-шух! Тим закинул на подоконник Армиевскую куртку. Послышалось шарканье, и... Ладошки Тима в один миг оказались на джинсовке, затряслись, мальчик пискнул...              Ах, да, кое-кто ведь у нас коротышка.              Арми поймал его руки за секунду до того, как они вместе со своим хозяином соскользнули бы вниз.              Сперва схватил за запястья. Впитал в себя тяжёлый и сиплый Тимкин вздох, прошедший дрожью по телу мальчика. Потом перехватил Тимоти под подмышки и затянул внутрь, упиваясь их как никогда тесным контактом.              Джинсовая куртка защищает мелкого от стëкол. Зато безразмерные штаны норовят сползти. Под ними... Ничего.              Полоска, разделяющая задницу на две половинки, приковывает взгляд.              Тимми держит его за плечи, пока не встаëт ногами на полусгнивший дощатый пол. Тут уж внимание его привлекает всё остальное, и он, прекратив дышать, начинает маленькими шажками покрывать разрушенную комнату.              Арми наблюдает за ним в недолгих раздумьях, после которых прижимается к мальчонке грудью со спины и, схватившись за петли штанов, ловко подтягивает их вверх.              — Добро пожаловать, — ласково шепчет ему в затылок, не убирая пояс из рук с плоского живота. — Когда-то тут продавали самый вкусный поп-корн, заявляю со всей ответственностью.              Тимми удовлетворённо-испуганно мычит. Облизывается. Одна тонкая рука поднимается вверх и гладит Арми по волосам. Вторая трогает его длинные пальцы.              — А какой был твоим любимым: карамельный или солёный?              Арми нравится эта ласка. Нравится чувствовать пальцы мальчика на затылке и то, как он вплетает волосы в кулак и аккуратно тянет за них.              Хаммер губами скользит по волосам Тимоти, носом отодвигает их в сторону и находит обнажëнную кожу шеи, в которую цепляется поцелуем, оставляющим после себя засос.              — Сырный, — отвечает в перерывах между своим занятием, когда совсем ненадолго отрывает от мелкого губы. — Поражаюсь, что сейчас здесь нет этого запаха. Раньше им несло на всю округу.              — О…              И… Всё.              Это всё, на что хватает Тимми. У него прикрыты глаза. Он задышал учащённее, руки стали нервными, его мальчишечье существо завертелось искать мужские губы. Только найдя их, Тим успокоился и растаял. И заговорил:              — Я заметил, ты очень любишь сыр. Сырная пицца, сырный поп-корн… Сырный соус в холодильнике. Что в нём такого особенного?              Тимоти попытался сделать шаг вперёд…              — Сырные чипсы не люблю, — Арми улыбается, разжимая объятия, и осматривает заброшенный, вызывающий тоску зал. — Но вообще это сила привычки. У меня семья была немного повëрнута на здоровом питании и спорте, поэтому что-то по-настоящему вкусное в холодильнике найти было сложно. Сыр — единственное, что не хотелось выплюнуть назад. Так мы и полюбили друг друга.              Мужчина забирает с подоконника куртку. Мусор с неё слетает сам собой. Серые меловые пятна мужчина стирает рукой и наблюдает, как Тимоти заходит за стойку, где когда-то стояли кассовые аппараты.              За одним таким поломанным встаёт и сам. Как у марионетки, его голова неестественно катается с боку на бок. На шее темнеет синяк от поцелуя.              Щёлканья по заржавелой клавиатуре отлетают от стен и остриями впиваются в перепонки Арми. Тимми что-то напевает. Почти жутко. И как-то, словно бы… Они здесь не впервые. Когда-то они так уже виделись давным-давно.              Мальчик цокает языком. С наигранным возмущением вперивается в Хаммера. Перегибается через кассу. Почти соблазнительно… Почти… Знакомо.              — Сырный попкорн кончился. Вы опоздали на много лет… Остались только сладкие губы, они перед вами, но чтобы их получить нужно заплатить пятьсот грамм любви.              Тим хитренько вернулся за кассу, боясь, наверное, что Арми поймает его, и с натугой выдвинул сломанный ящик с деньгами… Оттуда вылетело облако пыли. Тут Тимоти экспертно пожал плечами.              — Больше никакой валюты… Жаль! Вынужден сообщить, что вы снова опоздали. Теперь всё только брать в свои руки и развлекаться самостоятельно…              Мелкий начертил на грязной столешнице большое сердечко и вписал в него «А+Т».              — Что это за граммы у тебя такие? — он подходит к мальчику, наклоняет голову и поражается летающему по венам ощущению дежавю. На хер. Ничего такого ведь невозможно? — Вдруг у меня столько нет?              Вопрос скручивает внутренности в томительном и сладком ожидании абсолютно знакомого ответа.              — А ты достань, — серьёзно говорит Тим и пристально смотрит. — Ты же такой большой. У тебя найдётся.              Арми морщится. Где-то в висках невыносимо навязчиво скручивается тонкая проволока.              Он шипит. Трëт глаза, пытаясь избавиться от странных ощущений.              — Пойдём прогуляемся, — мужчина хватает мальчика за локоть, призывая следовать за собой. — А то я вижу с тобой и какими-то своими пятисот граммами только секс.              Мальчишка взволнованно улыбается и, неубедительно пытаясь скрыть свою радость от услышанного, следует за Арми на выход, навстречу заходящему солнцу. Даже сейчас оно могло слепить глаза.              «Теперь я тащу его за локоть, а он не рыпается, не визжит», — думает мужчина, вспоминая прогулку до кинотеатра и как Тимми его отчитывал на «свидании».              От мыслей отвлекает ладонь мальчика. Он берёт их руки вместе и качает туда-сюда.              — Жутко… Романтично, — мелкий притирается к нему плечом. — Там горки! И колесо! Ты везде катался?              Арми щекочет ладошку в своих руках и неопределённо пожимает плечами.              — Почти на всех, да, — он останавливается, находя взглядом уходящие в небо холмы самого крутого когда-то аттракциона. — Горки назывались «Мега Зеф». В период работы у них была самая высокая точка фиксации кабины в Штатах. Это достигалось за счёт использования дерева как более лëгкого материала и... Ещё какой-то хрени.              Мужчина усмехается. Пинает носком ботинка попавшийся под ноги смятый красный стакан, и тот приземляется в зацветшую под солнцем зелëную и воняющую тиной лужу.              — Не знаю, насколько это умно.              — Но это же работало! Тогда всё супер-мега-классно!              Их окружают птицы, шорохи, вой ветра, надвигающаяся ночь, малиновые лучи, разбитые стёкла. Последние хрустят, как и ветки. Повсюду больные, разодранные глаза-окна. В них теплится что-то от жизни, но какая же там одинокая жизнь… Здесь…              — Да, здесь всё работало, — Арми не спорит. — Тяжело видеть, в какую всё пришло негодность. Тут были толпы людей и крики целыми днями.              Усмешка.              — Как будто кого-то мучали.                   

Сентябрь 2000 года

      Крики.              Довольные и испуганные.              Смех. Хлопанья в ладоши. Нытьё, плач. Петарды. Колёса долбят по рельсам. Слёзы. Бег и как обувь шлёпает по асфальту. Причмокивания. Все и повсюду едят мороженое. Поп-корн… Сильный запах. Смешивается с запахом потных тел…              Шарманки. Дудки. Клаксоны. Детские синтезаторы. Игрушки-пищалки. Пластиковые шарики, бьющиеся друг о друга в бассейнах. Бейсбольные биты и мячи. Баскетбольные мячи. Скрипы корзин, скрипы стаканчиков, в которые попадают из ружей. Лимонады, плещущиеся в бутылках. Шипение газировки. Пакеты чипсов. Жевание, сморкание, сопение. Плевки. Поучения, ссоры, проглоченные всхлипы. Наигранные голоса. Грубые голоса. Пьяные. Вежливые. Противные. Мерзкие. Отрыжки и поздравления. Задувания свеч. Целлофановые пакеты, кожаные сумки, дешёвые рюкзаки. Лай, скулёж. Извинения. Лавочки, стулья, двери нараспашку — бьются, воют, призывают себя ненавидеть. Жара…              — Господи, Арми, это лучшее место на свете!              Эмма остановила их посреди толпы. Они как раз прошли очередь на американские горки. Девочка запрыгала на месте, поднимая юбку в воздух и дразняще приближая яркие губы к лицу парня.              — Я хочу покататься… Сделаем это?              — Мы для этого сюда и пришли.              Он скрывает своё раздражение от непонятной, но оглушительной радости.              Парк открылся совсем недавно и жители Нового Орлеана, как голодные мухи, заполоняли его собой всё свободное время.              Арми очень надеялся, что в обед, ещё и в будний день, они будут здесь почти одни.              Напрасно.              Он оглядывается вокруг. Привлекает Эмму, крохотную, почти проходящую ему под вытянутой рукой, к себе под бок. Зарывается носом в её макушку, пахнущую чем-то безумно привлекательным.              Вдох приносит порцию такого нужного сейчас спокойствия.              — С чего хочешь начать? — спрашивает он.              И тут же морщится от сковавшей виски тяжести и зарождающихся визгов — кабина на американских горках поднялась в пике и начала крениться, готовясь к падению и следующему за ним неминуемому разгону.              Он не сразу чувствует, как заботливо и ласково на его пояс ложится хитрая ладошка. Она тянет на нём брюки за петельку вниз и болтает ей туда-сюда, словно на языке знаков собирается что-то сказать. Что-то… Многозначное.              — Горки! Горки! Горки! — покачивая головой и смеясь, Эм утыкается носом Арми в грудь и практически неузнаваемо счастливо улыбается.              Парень критически оценивает колонну, выстроившуюся ко входу на карусель. Не поставив в известность, хватает девочку за руку и прëт вместе с ней через очередь, игнорируя людей на пути. От этого ловит несколько гневных высказываний в спину и посылает их авторов на хуй.              Он перепрыгивает небольшой заборчик, оставляя Эмму по ту сторону окрашенных в синий цвет бортиков.              — Жди здесь, хорошо? — говорит он.              Уверенный, что девочка никуда не уйдёт. И что небольшая проделка от нежелания выстаивать километровую очередь сойдёт ему с рук.              Потому что, по факту, весь этот грëбаный парк принадлежит именно Арми.                     — Человек одинаково кричит от восторга и от ужаса, правда?              У Тимоти в ответ только приподнимаются брови. Смотрит он туда же, куда и изначально. Продолжает идти. Ни дрожи в пальцах, ни других новых сигналов тела об изменении настроения мальчика. Только лишь губы спустя время задумчиво мечутся по лицу, разминая многочисленные мышцы.              — Мне кажется, когда человек кричит и ему страшно, то он звучит так, словно… — Тим облизывает рот изнутри. Язык разминает щёки. — Его хочется спасти. Точно… Точно. Хочется спасти.              Тим смотрит на Арми чуть ли не в ужасе, хотя это какой-то благоговейный ужас. Такой, что мужчина спешит обнять мальчика за плечо и увести подальше от останков «Мега Зефа».              — Ты прав, — мычит Хаммер. — Только вот люди обычно остаются холодны к этому... Как будто природному зову, да? И обидчик оказывается безнаказанным.              Маленький нос насупливается.              — Я бы сразу понял, что человеку больно, — решительно и твёрдо сообщает мальчик, словно спорит.              — Ты бы различил сквозь шум восторга один единственный крик о помощи и побежал спасать? — Арми притягивает мальчонку за талию и сосредоточивает прищуренный взгляд на тëмных бровках. — Как истинный ангел?              Тимми нескромно заливается краской.              — А я что, по-твоему, на ангела не похож?              — Похож, даже крылья есть, — ладони гладят Тимовы выступающие лопатки и скользят вниз, к пояснице. И ниже. — Трусов под штанами правда нет, но с каким ангелом не бывает?              Пальцы пролезают в задние карманы свободных джинсов, да так там и остаются.              Не, ну разве не удовольствие смотреть, как этот упрямец (всё же упрямец) продолжает пилить его глазами, всё больше краснея? Одна тонюсенькая ткань отделяет руки Арми от соблазнительных мягких мышц, покорно поджавшихся от грядущего напряжения.              — Я-я... Они дома остались! — Тимоти, который понял, что ему не сбежать и не вырваться, девает свои руки к Хаммеру на пояс. — Я не специально...              — Так смущаешься, как будто без нижнего белья никогда не ходил.              Мужчина всего только раз сжимает в руках упругие полушария, урчит удовлетворëнно и ведёт мальчонку дальше.              Внимание привлекает навеки замершее колесо обозрения. Одна из кабин проржавела и рухнула на землю. Дожди наполнили металлический короб водой, и сейчас на облезшем сиденье восседала важная надутая жаба — она вылупила на Арми огромные глазища и неотрывно смотрела на него, словно ждала, что Хаммер одним своим присутствием запустит, наконец, карусель.              Прошли те времена, дорогая.              — Ой, Арми, она такая классная, посмотри на неё! — завопил на ухо Тим, разрушая флёр ностальгии…              Мальчишка потащил мужчину за собой перепрыгивать лужи, поближе к застрявшей в асфальте капсуле.              Когда внимание обитательницы болот привлёк Тимми, её лапки зашевелились. Рябь пробежала по широкой и сильной (относительно масштабов лягушки) шее, и на всю округу раздалось мерное «ква-а-а».              Арми фыркнул.              — Она с тобой поздоровалась, — заверяет он мальчишку.              Как бы соглашаясь с преподом, мальчишка издаёт радостное «ва-а-а-а-а…»              Пялится на лягушку и… Выдёргивает свою руку, отбегая от Арми и прыгая по остаткам луж к этой жирной жабке…              Цепкие лапы Тимми хватают единственное, кроме них тут, создание. Мальчик прижимает его к себе. Слышно глухое «ква» — и воцаряется тишина. Скрипит только кабинка, покачнувшаяся от стараний Тима, да капает оттуда вода.              Мелкий смеётся звонко, долго, умопомрачительно и так довольно, что у него, по всей видимости, болит лицо от счастья.              — Арми, видишь, какие глаза?!              Хлюп-хлюп-хлюп кедами по лужам.              Обратно, к А-арми. Тимоти высоко поднимает пупырчатое земноводное.              Опустив тяжёлые веки на глаза, теперь животное смотрит на мужчину со всем своим лягушачьем презрением.              Хаммеру это не нравится.              Он вообще искренне недолюбливает холодных, высокомерных и скользких тварей.              Впрочем...              Арми наклоняется и проводит по коже лягушки языком.              Тут же ощущает жгучую кислоту.              Смеётся.              — Она ядовитая, — сообщает он Тимми. — И боится тебя.              Палец.              Указательный палец Тима застывает напротив лица Арми. Жаба квакает.              — Этим ртом ты меня больше не целуешь, — говорит мелкий. — Неа. Не в этот вечер…              Хаммер издевательски улыбается и, подавшись вперёд, тут же засасывает палец Тимми в себя, ещё и фиксируя его зубами напоследок.              Выпускает тут же. Отстраняется и так же демонстративно тычет указательным пальцем в мелкого.              — В таком случае, этими руками ты сегодня меня тоже не трогаешь, — Арми прыскает. — И запомни, игру начал не я.              — Брать жабу в руки и в рот не одно и то же! Я бы вытерся…              — Не совсем понимаю, чего ты испугался, — говорит Арми и аккуратно чешет зверушку по плоской макушке.              — На ней же куча бяк! А теперь это у тебя… Ну ты понял.              — И самая большая из этих бяк — ты, — взгляд на мальчонку исподлобья. — Она же не на помойке живёт, а в воде, ещё и вдали от людей. Ягоды в лесу всегда мыл, прежде чем слопать?              Арми цепляет мальчика за свободный локоть и выискивает взглядом один домик. Очень интересный домик, который мужчина собирался показать сыну на прошлой встрече, уверенный, что ему там понравится. Тимоти, пожалуй, тоже.              — Большинство жаб, когда боятся, выделяют на коже особое вещество, способное вырубить сердце, к примеру, пытающегося их сожрать хищника. Тот самый яд, — Арми проходится руками по огромной чашке с блюдцем, неведомым образом выкатившуюся с разрушенной детской карусели на середину дороги. — Называется буфотоксин. Он немного ядовит и действительно очень плохо действует на наше сердце, но в малых дозах его используют как... Хм… Психодел.              Мелкий едва заметно гладит большим пальцем жабку и прижимает её к себе. Почти ровно произносит:              — Это ты сейчас под веществами, значит? И не умрёшь?              — С чего ты взял, что я под веществами?              — Ты облизал лягушку, а на ней яд и теперь с тобой случится психодел, — с обидой объясняет свою логику Тимми.              — Чтобы со мной случился психодел, придётся очень долго лизать эту лягушку.              Хаммер останавливается возле небольшого домишки и наугад толкает хрупкую с виду дверь внутрь. Закрыто. Судя по мусору возле порога, сюда давно никто не наведывался.              Выломать вход, на хер?              Хотя...              — Может, жабе вскоре понравится мой язык, она перестанет бояться и выделять нужное мне вещество тоже, м-м-м? — говорит Арми, пока осматривается в поисках чего-нибудь, что могло бы помочь ему забраться на крышу.              — Фу, не говори такое!! — вскрикивает мальчуган и вообще отворачивается.              Хаммер поджимает губы в усмешке, перестаёт искать что-то, что могло бы помочь ему забраться наверх и оценивающе смотрит на фигурку перед собой. Её забросить на крышу получится без труда.              — Я подниму тебя сейчас, а ты поищешь наверху что-нибудь, в чём мог бы лежать ключ от этого дома, идёт?              Тимоти выдерживает полминуты игнора, после чего поворачивается к Арми через плечо и выдаёт серию:              — Что это за дом вообще? Почему ключ на крыше? И куда я тогда дену свою жабу?              — Это то, что удалось сохранить от тира после урагана, — Хаммер делает еле заметный шажок к мальчику. — Не факт, что ключ на крыше, но обычно его хранили именно там. Он должен быть в чëм-то, что не размочит дождь.              Ещё шаг.              — И я подниму тебя вместе с этой животиной. Она откормленная, конечно, но не такая уж и тяжёлая, — рука заплетается в кудри и чуть тянет голову Тимми назад, чтобы заглянуть ему прямо в лицо. — Идёт?              Маленький вредина воспринимает этот жест очень приветственно и даже подставляет щёку, лишь бы его поласкали. Вечно голодный зверёк.              Мальчишка кивает, давая Арми подёргать упругие локоны.              — И как ты меня поднимешь?              — Так? — в короткое мгновение Хаммер подхватывает Тимми под задницу, заставляя ногами обнять его за талию, будто бы они собирались целоваться. Мешала надоедливая жаба и чëртовы мальчишкины запреты. — Обопрись локтями на крышу, и я тебя подтолкну.              Арми утыкается плечом в пыльную и жëсткую стену тира, перехватывает мальчика под колени и поднимает руки вверх.              Перед лицом мелькает плоский живот мелкого. Футболка задралась и дразнила, как и белая мягкая кожа, до которой прямо сейчас не дотронуться.              Арми почувствовал, что сухожилия Тима напряглись, и что сила в них, как и, наверняка, в тощих руках, уже обхватывающих крышу, сосредоточилась до предела.              Ква-ква.              — Уах... — издаёт свой звук мальчишка.               Дрожащие бёдра становятся к Арми на плечи... Мальчик оказывается полностью наверху. Как и обещал, Хаммер дал мальчишке подпрыгнуть, чтобы Тимоти слишком не изводился.              На домике послышалось шуршание, кваканье и тихие шаги.              — Здесь куча всего, — доносятся признаки жизни от исследователя Тимми.              Прислонившись светлой макушкой к стене, Арми бьётся ею об стену.              — А если конкретнее?              Природа и Тим словно замерли в общем молчании. Потом же:              — Не могу сказать...              — О, нет проблем. Бери в руки и показывай.              — Я хочу, чтобы ты сам это увидел, — мягко произносит мальчишка.              — Если я поднимусь, попадём в такие условия, где я буду тебя целовать, а ты меня — трогать руками. Готовы ли мы к такому повороту событий?              Арми слышит, как развеваются ветром листья, видит, какую длинную тень уходящее солнце оставило на разбитом асфальте, замечает, что в этом месте дышится легче и свободнее.              — Забирайся. Узнаем.              Мужчина тихо смеётся.              — Если бы это было так легко...              Он начинает обходить дом по часовой стрелке.              Что может здесь послужить подставкой вообще? Раньше они залезали на дом по одному, подсаживая друг друга, и только затем, чтобы достать ключ.              Выдержит ли крыша этого здания его и Тимкину туши? Из чего там вообще сделан потолок?              Хер их знает.              Очередная сторона домика, противоположная той, к которой подошли Арми и Тим, встречает мужчину длинным навесом на уровне, где обычно расположены подоконники. Над ним располагался проём во всю стену, который близнецы использовали в качестве витрины для своего тира. Вот уже много лет она была закрыта выдвижной металлической дверью, наверняка проржавевшей насквозь от старости, неподвижности и бесконечной сырости, как и всё здесь.              Мужчина ставит ступню на едва заметный и слишком узкий для его ноги выступ. Подтягивается. Ладони успевает уложить на крышу, но сила тяжести неумолимо тянет вниз...              Совладать природе и физике мешает браслет из очень знакомых рук: Тимоти тянет Арми своими обеими вверх, согнувшись и припечатавшись кедами к ни черта не надёжной крыше.              — Давай-давай, я держу! — "ква", подтяг — и мальчишка красиво загнанно дышит...              Картина вдохновляет Хаммера подтянуться, возблагодарив собственные спортивные привычки. Облегчëнно выдохнуть, едва один локоть оказывается на крыше. Засмеяться, увидев, что ни хрена на ней нет, кроме кучи листьев, веток и птичьего помёта. Вцепиться в обëрнутую шнурком от кед щиколотку и, прочно встав на колени, дëрнуть мальчика вниз, на себя, поймав в медвежьи объятия.              Арми пиздец как по ним соскучился.              Мальчик вскрикивает, охает, тараторит что-то про свою дурацкую жабу — и валится на спину, потом переворачивается на Арми, и они лежат, не шевелясь. Тимми оказывается прямо напротив его лица, и чёрные кудри закрывают Хаммеру обзор.              — А что, если… — шёпотом говорит мальчонка мужчине на ухо. — Лягушка сейчас упадёт с крыши?              — Зависит от того, с какой скоростью ты швырнëшь её вниз, — мурчит Арми.              Сплетает правую ногу с Тимовой левой и расслабленно откидывается на неудобную поверхность крыши головой. Где-то под ним хрустит сминающаяся листва.              Лохматая голова паренька осматривается. Бёдра Тима идеально покоятся на бёдрах Арми…              — Она ещё на крыше, — спокойно и радостно делится новостью Тимми.              Поставив локти к Хаммеру на грудь, мальчик на него смотрит, полный любопытства. Он с осторожностью проводит пальчиками по вискам мужчины и шмыгает носом.              — Солнце скоро сядет.              — Вот так оно работает, да, — Арми улыбается и прикрывает глаза, когда осторожные касания добираются до бровей. — День сменяется ночью.              С языка препода срываются банальные вещи. Он смотрит на темнеющее небо над головой и целует мелькнувшую над губами ладошку.              — Тебе какое время больше нравится?              — М-м-м-м… — задумчиво протянул мальчик и прикрыл глаза.              Яблоки под веками зашевелились. Можно было догадаться, что Тим думает о чём-то или что-то вспоминает. Сперва тень улыбки, а потом её явные очертания озарили лицо мелкого, и уже молодые морщинки легли на щёки и глаза, отображая, как Тимми хорошо.              — Я люблю свет. Чтобы все меня видели и чтобы я видел всех. Только когда свет, можно различать все цвета, найти всё, что нужно, сделать… Выбор. Но больше всего, правда, мне нравится, когда вокруг ярко… Вечером красиво, но днём… Столько всего, что я не успеваю всё забрать с собой!              — Всё? — Арми переспрашивает. Наслаждается близостью Тимоти и тем, как он пытается что-то ему сказать, но никак не соберёт мысли в кучу. Или это Хаммер не может его понять? — Зачем брать с собой всё? Оно не дождётся тебя до следующего утра? И куда? В вечер или в новый день?              — Мне хочется забрать всё-всё в себя… Наслаждаться этим, любить! — восклицает мальчик и ненадолго прерывается. Он немного двигается на Арми, чтобы улечься своим пахом к его низу живота. Небольшой бугорок Тимми давит туда. — Арми, — пауза. — Тебе со мной правда интересно… Разговаривать?              — Звучит так, будто ты в этом сомневаешься, — недовольное, но наигранное поджатие губ.              Арми подкладывает под голову локоть и второй ведёт по обветревшимся за время их прогулки Тимовым губам.              — Ты для меня книга, интересная и очень важная, — ладонь проходится по щеке Тима, сильнее ерошит его вздыбленные на затылке волосы. — Которую я могу трогать, она открывается мне на некоторых страницах, но всё содержимое так и остаётся неизвестным. И я очень люблю, когда ты разговариваешь со мной.              Тимми на его слова издаёт милые животные звуки и опускается лбом на Армиевскую грудь, тёплую. Лоб мальчонки прохладный. Волосы, наверное, на ощупь, как хрупкие сосульки... Сладкое мычание прогревает сердце, спрятанное между рёбер.              Мальчик решает дальше не смотреть на Арми. Ложится щекой туда, где был лоб, и глядит в даль.              — А другим взрослым не нравится говорить со мной, — Тим скручивает из рукава Хаммеровской футболки жгут. — Я заметил, что когда говорю с ними, то им нравится больше говорить самим, а вот что говорю я их особо не интересует. Я чувствую, словно... — вздыхает Тим, и препод замечает, как ритм дыхания мальчика сливается с его ритмом в унисон. — Мне далеко до них. Что между нами есть какая-то разница. Что я недостаточно хорош... Для них. Или умён.              Худая крохотная ладонь ложится в ладонь Арми.              — Ты что-то такое думаешь обо мне?              Мужчина медлит с ответом. В наступающей темноте срисовывает образ мелкого, лежащего на своей груди, уверенный, что через несколько лет будет вспоминать этот момент, как один из ценнейших в их истории.              Арми обнимает мальчика, скрещивая руки у него на спине, мечтая спрятать от ветра, вычислившего их нахождение на крыше и продувающего теперь верхушку домика издевательским вихрем со всех сторон.              Где осталась джинсовая куртка?              — Ты мне поэтому и понравился, если честно, — пожатие плечами и скользнувшие по позвоночнику Тимми ногти. — И возраст, и рост. Когда всю жизнь думаешь, что мир тебе немного маловат, начинаешь, знаешь... Гиперболизировать это чувство.              Порыв воздуха швырнул в их сторону сухую листву, песок и острые колючие ветки. Арми приподнялся, закрываясь от них спиной и защищая собой мальчонку.              — Потом уже я узнал, какой ты можешь быть вредный хитрый упрямец, и понял, что... — закончить фразу не находится слов. Хаммер морщится. — В тебе всё цело и абсолютно прекрасно, Тим. Никаких "недостаточно хорош", ладно? Никогда.              Мелкий булькает и царапает его запястье.              — А когда я тебя хотел запереть в библиотеке, то уж не был таким абсолютно прекрасным.              Арми переплетает разозлëнные пальцы со своими.              — Почему ты так решил?              — Потому что тебе не понравилось, что я сделал, — пальцы Тима сжались.              — С моим отношением к тебе это связано не было, — препод успокаивающе гладит Тимми по мелкой ладошке. — Только с тем, как я прошу со мной не обращаться.              — Я не понимаю... — звучит очень грустно.              Арми жуёт язык, перебирая возникающие в голове образы, и пытается найти тот, который мальчик понял бы.              — Что будет делать дикое животное, если ты попытаешься его запереть? Ещё и раздразнишь перед этим? Как думаешь?              — Арми, ты не дикое животное!              Мужчина цокает.              — Похоже было именно на это, — пальцы заскальзывают под ворот мальчишкиной футболки. — Мне жаль, что я... Перегнул.              — Чего жалеть? Не называй себя глупыми словами. Только в сексе.              — Называть себя глупыми словами в сексе? — забавно распахнув глаза, уточняет Арми.              — Ну вдруг тебе такое нравится…              Тим, выглядящий сонным, приподнимается и помято на него смотрит. Пальцы мальчика уже совсем расслабились и потеплели. Щёки стали розовыми.              — Я не самый разговорчивый и громкий во время секса, как знаешь.              — М-м-м… — Тим двигается там, где пах Арми. — Вкусы могут меняться.              — Вкусы не меняются, — мужчина крепче вжимает Тимми в себя, давая прочувствовать обоим желанный контакт, отлично проходящий даже через одежду. — Мы можем отказаться от них в пользу каких-то норм и правил, но спустя время всё равно вернём назад. Или сгорим, как спички.              — Арми, — заявляет серьёзно Тимми. — Ты зануда! — и не давая слова вставить: — Всегда можно экспериментировать, даже с глупыми словами! Мой повелитель…              Арми громко стонет и бьётся лбом в Тимкину грудь.              — Пожалуйста, давай без теории секса на пальцах?              — Чем тебя пугает теория? Практики было хоть отбавляй.              — Потому что теория секса меня привлекает только во время самого секса, хорошо? — слабый рык, и мужчина прикусывает кожу на груди мальчонки прямо через футболку. — Раздевайся и вперёд... Что ты там говорил? «Мой повелитель»?              Ладони игриво проникают под футболку, стремясь задрать её.              На помощь приходят руки Тимми. Он сам срывает с себя одежду, как стриптиз-звезда. Его задница умещается точно там, где они только что тёрлись членами. На фоне вечереющего неба мальчик похож на тень или силуэт. Или что-то фантастическое.              — Мой повелитель, — спрятанное под ширинкой объезжают наглые ягодицы. — А как бы ты назвал меня?              — Маленький чëрт… — шипит Хаммер и резко наклоняется назад за одеждой мальчонки. — Оденься!              — Ты сам сказал раздеваться! — с натуральным возмущением прикрикнул Тим и сощурил глаза.              — Но не когда ты сидишь на крыше, ледяной и колючий от мурашек, — футболка оказывается ненужной, пока руки находят себе развлечение в ласкании обтягивающей хрупкие рëбра кожи. — Когда-нибудь ты научишься различать, где я говорю серьёзно, а где — шучу?              Мальчишка надувает губы и не отвечает.              Внезапно он ещё и подаётся вперёд резче обычного и, точно для опоры, упирает руки в Арми. Потом глаза Тимми смотрят куда-то в бок.              — Арми… Я… У меня колени провалились…              Слова мальчика сопровождаются хрустом непрочных досок прямо под ними.              Арми крепче прижимает Тима к себе. Успевает прошептать «расслабься» перед тем, как самому сделать одну-единственную имеющуюся у них попытку перекатиться с образовавшейся в потолке трещины на безопасное место.              Едва мышцы, а значит и центр тяжести, фокусируются в точке, где они с мелким прижались друг к другу, как тут же что-то громко лопается.              В момент падения в ушах абсолютно отчётливо звучит смех Тайлера, сообщающий брату, что его ловушка на Хаммера, который несанкционированно решил потрахаться на их крыше, сработала.