Воробьиная ночь

Ⅰ

             Ослепшему сыну Императора сказали остановиться.              — Дальше — без сопровождения.              — Отец так приказал?              И хотя юноша ничего не видел, он услышал «хм» и движение подбородка в воздухе. Это значило, что всю остальную дорогу по тюремному каземату он пройдёт сам.              Чего добивается Император? Хочет, чтобы я струсил и умолял стражу забрать меня наверх?              Принц вдохнул сухой острый ветер. Его задувало сюда через невидимые окна, спрятанные многими этажами выше над землёй. Иначе бы тут было невозможно дышать.              Но всё равно дышать здесь трудно.              Этот этаж, который ему предстояло обойти, предназначался для самых отходов общества — преступников, раз за разом предававших верность правителя.              Тимоти сделал вздох и получше прислушался.              Если до него и доносилось дыхание тех, кто заключён тут, оно было очень слабым. Люди наверняка умирали прямо на глазах.              Запах гнили, который невозможно ни с чем спутать, преследовал принца назойливым шлейфом, пока он не завернул за угол первого ряда камер. Теперь охрана его больше не видела.              Тишину прерывали шорохи, звон кандалов.              Тим поворачивался на каждый звук, но его словно замечали после этого — ибо следом наступала тишина. Кулаки сжимались. Свой шаг он желал превратить в невесомый.              Может быть, ему стоило заговорить с кем-то…              Или все, кто живы, узнавали его?                     …Он давно не чувствовал себя таким живым.              Мышцы пульсировали от недавней тренировки, раны на сбитых костяшках, коленях и подбородке перестали щипать после того, как он обработал их целебной водой, и теперь те только заботливо согревали содранную кожу.              Ещё сегодня было прохладно. И влажно. Если забиться носом в стык стен и дышать глубоко, то можно нарисовать в воображении... Свободу.              Что-то неведомое. Но там точно много пространства и можно дышать так, как он делал сейчас. Всегда.              Он знал, что это где-то есть, и оно точно не будет против того, чтобы пустить его к себе.              И там наверняка есть люди. Те, с которыми можно говорить, а не доказывать своё право на жизнь.              Когда в отдалении послышались людские голоса, ему пришлось отвлечься от мечтаний и напрячься. Собрать руки в кулаки, поморщиться от лопания едва затянувшихся ран...              — Дальше — без сопровождения… — произнёс охранник.              Он тут же узнал голос этого человека, на лице которого, казалось, вообще не водилось эмоций. Разве что только расчёт.              — Отец так приказал?              Глаза распахнулись сами. И кажется, на четвереньки из своей расслабленной позы он тоже встал неосознанно.              Кем бы ни был говоривший, решиться идти в одиночку по коридору, в котором содержались мятежники-сардаукары, станет непозволительной глупостью с его стороны.              Только у него одного в камере имелось два выточенных за годы жизни здесь ножа, а также четыре пропитанных смертельным ядом иголки, которые удалось украсть во время тренировок.              Он уверен, что подобного оружия здесь полно у всех.              Он уверен, что это оружие используют против парня — сына явно привилегированного человека — как только он пройдёт мимо.              Всем, кто содержится здесь, терять нечего. Они озлоблены на жизнь из-за простого факта своего существования и без жалости убьют любого, кто покажется им слабее или уязвимее. Он хорошо это знал.              Он и сам вплотную подполз к краю камеры — чтобы не шуметь слишком сильно, но увидеть того, кто пришёл, и чтобы спрятанное смертоносное оружие оказалось на уровне его рук.                     …Оттуда, куда принц приближался, он услышал скольжение ткани по камню — ни с чем не спутываемый звук, когда твой слух — единственная путеводная карта в этом мире.              Пока Тимоти шёл, запомнил расположение плит. Понял, что если левая ступня наступает ровно на изгиб смыкания двух камней, значит, он идёт ровно по середине коридора, и если плиты сбиваются — вправо или влево — должен меняться и его ориентир.              Что он здесь делает?              Изучает жизнь без выбора, естественно.              Только такую, которая несравненно хуже, чем его собственная. По мнению отца.              А вот и первое приветствие... Чья-то стёртая подошва обдирает камни. Чьи-то руки трутся кожа о кожу, берут что-то с земли… И снова всё пропадает.              Тим останавливается, прислушиваясь.              Ну, и где вся твоя решимость? Где смелость? Сам знаешь...              Он сглатывает и разворачивается, чтобы уйти...                     …Успевает схватить мальчишку за запястье и, подтаскивая его к решëтке, с ума сходит от чувства, как выступающая косточка врезается в мягкую ладонь, и как пальцы держат тонкую конечность, словно браслет.              — Ты настоящий вообще? — озвучивается больная мысль и костяшками пальцев руки, в которой он зажал нож, проводит по острой бледной щеке. — Такая мягкая кожа...              Он ныряет головой вперёд, желая ощутить эту мягкость щекой или носом.              — Ещё и пахнешь... — сладкий и нежный аромат, не похожий ни на что, что он пробовал в прошлом, дурманит мысли и заставляет попытаться просунуть нос к шее таинственного незнакомца.              Самого красивого человека на его памяти. Идеального.              Волну мурашек на котором можно почувствовать вот так запросто, как рябь на воде...              — Эй, А-303-МД, думай о собратьях! Поймал птичку — делись! — гремит голос из камеры по соседству.              …Но не сразу понять, что эти мурашки — этот страх — из-за тебя.                     ...Тимоти всю жизнь учили принимать страх. Бороться со страхом. Побеждать.              И всё-таки когда тебя хватают с такой силой, что кое-кому не составляет труда сломать твою руку, страх приходит раньше, чем о нём успеваешь подумать.              Сбивается дыхание, пропадает голос, пускай и выработанная жёсткими тренировками ровная осанка всё так же гордо прямая, — это единственное, что подчиняется привычке, а не эмоции.              Этот пленник...              Принц мгновенно представил, почему его так изучают. «Запах»... «Кожа»...              Горячий нос с шелушащейся текстурой упёрся ему в шею.              Мальчик не отпрянул и не стал вырываться сейчас только потому, что тот, кто был сзади, за решёткой, мог его поймать, сделай Тимоти слишком резкий шаг назад.              Вот он и предпринял только одну попытку — сохраняя равновесие, вырвать лишь руку.              Он ещё раз нахмурился и плотно сжал губы. Дёрнул своё запястье на себя. Мигом.                     Не тут-то было. Руку держат так, будто от этого зависит чья-то жизнь.              Для того, чтобы заговорить вновь, он проходится носом по спрятанному под плотной тканью рубашки плечу — растягивает телесный контакт с необычайной красоты мальчишкой. Короткие волосы, которые им состригают по строго отведëнному графику, проходятся по чужому лицу, и сам он прижимается к ключице незнакомца щекой.              Нельзя сказать, чтобы это было ненарочно.              — Птичка у тебя в штанах, умалишённый! — крик и тут же разрыв контакта.              Встряхивает незнакомца за руки.              — Тебе туда нельзя, — сжимает свою добычу сильнее и в темноте хочет досконально рассмотреть грациозные пальцы с аккуратными ногтями на концах. — Вообще проваливай отсюда, только смертник пойдёт по этому коридору без охраны. Кто тебя сюда пустил?              — Я… Сам, — сбивчиво и малозначительно выдаёт продрогший принц.              Пальцы, которые держали его со всех сторон, были грубыми и сильными и, — отчего Тимоти охватил полный ужас — он совсем не хотел им сопротивляться.              Струсил.              На его щеке горел ожог от коротких жёстких волос, дотронувшихся до кожи. Ноздри заполнил запах пота и чужого тела, земли, цитрусового сока, который заключённым подают в последний день недели. Это боец из отцовой армии? Что он делал… И может делать этими руками?              От того, что парень с ним разговаривает, да ещё и... Просто отвечает… И не вырывается даже, чтобы отряхнуться и высказать своё презрение… Ещё и даёт себя держать...              Даже дыхание от этого сбивается, и он не находит ничего лучше, как с нажимом провести по холодным пальцам одной руки и залезть под плотную ткань тёмно-синей рубашки с искрящейся в темноте пуговицей — на другой.              — Зачем?              Это снова простой вопрос, на который ему важно узнать не что ответят, а как...              Рот открывается прямо перед лицом незнакомца. Тимоти знает, это так, — тот только что тоже на него дышал, обжигал и пропитывал своими дикими, ни на что знакомое не похожими запахами.              — Меня послали сюда, — произнёс он шёпотом.              Его пальцы крепче сжались вокруг прутьев — это реакция на прикосновения, в которых плещется нежность, и на которые принц не знает, как реагировать, кроме растерянности и… Ожидания.              Эти же руки могли схватить его за горло — и задушить в одночасье. Могли и схватить за одежду, повалить на землю, начать по очереди ломать руки и ноги.              Неужели он действительно вообразил, что ему ничего не будет после прогулки по подземелью?              Здешние шорохи, крики и стоны с разных сторон, возникшие от того, что кто-то ещё в тюрьме разговаривал, наваливались на принца пугающим тяжёлым ярмом.              — Чтобы сделать что-то? — шëпот в ответ. — Ты хоть знаешь, что у всех здесь есть такие сюрпризы для нежданных гостей?              Молчание.              Он с ужасом для себя понимает, что на продемонстрированный каменный нож у мальчика нет никакой реакции. Насыщенный зелëный взгляд даже не двигается вслед за кистями рук.              — Да ты же слепой...              Заострённым кончиком он проводит по высокой скуле мальчишки.              Дыхание Тима рассекречивает его волнение.              Он хватает пленного за руку, держащую простое, но опасное оружие, — и впервые чувствует, — что только что за человек его схватил и трогал.              На этой коже, толстой и огрубевшей от плохой воды и гигиены, бурно растут волосы, мягкие на удивление, но с крошками пыли и песка, что режут кожу принца, привыкшего к стерильной чистоте.              — Убери это, и у тебя не возникнет проблем.              — С чего это ты такой добрый? — спрашивает он, ждёт немного и убирает лезвие от щеки.              Перехватывает нож за рукоятку и, притянув мальчишку за талию, вжав его в решëтку и выбив из лëгких кислород, просовывает оружие в задний карман штанов.              — Подарок, — пояснение-выдох в волосы. Руки приходится разжать через силу, оставляя оковы на одной только ладони. — Так что с глазами?              Грохот, хохот из соседней камеры, и серые костлявые пальцы показываются из затемнëной решётки. Их владелец вытягивает между прутьев локоть, плечо...              — Выйди-ка ко мне на свет, малыш, чую я от тебя душок наследного принца нашей Империи, — под злой, бешенный, абсолютно сумасшедший хохот.              Тимоти резко оборачивается на какофонию гогота и прижимается плечом к прутьям. Он злится. Очень. Его рука вновь в тисках — и у него не получается её вырвать. От отчаяния он рычит (отец бы этого никогда не позволил).              Мальчик ловко опускает руку в карман, где был оставлен нож, хватает его оттуда и ставит перед собой, разделяя пространство между им самим и заключённым, успевшим прикоснуться к Тимоти везде, где захотел.              — Я сказал: отпусти! — кричит он, в надежде, что этот зов охрана услышит.              А перед глазами… Перед глазами вечная темнота, только звуки гремящего камня и металла, колышущегося огня на факелах, вонь чужих тел и, конечно, крови.              Как ни странно, это работает.              Воин отпускает его руку и уходит вглубь.              После крика Тима на этаже всё затихает — как будто выключается звук.              А за ним — ни с чем не спутываемый стук каблуков от сапог местных служащих.              Схвативший принца мятежник ретируется к другому концу камеры, и, судя по шороху одежды, укладывается на пол.              В соседней камере чертыхаются, но уходят туда же.              — Принц Шаламе! — крик всё того же охранника, что привёл его сюда, от входа. — Посещение на сегодня закончено. Воинам пора спать. Мы закроем решётки ставнями.              Он уходит к себе в комнату обратной дорогой. Той, что выучил, благодаря своей превосходной памяти.              Сегодня ночью он не спал спокойно.              Холодный нож, не замеченный стражей, Тимоти прижимал к обнажённой груди на вырезе пижамной рубашки.              Его пальцы чувствовали неровности, возникающие только тогда, когда человек создаёт что-то руками. В мире Тима не было таких неидеальных вещей.              Когда он заснул, ему снились жёсткие руки на запястьях. Те самые, из камеры.              Они сначала удерживали принца в воздухе, словно запрещали бежать, а потом…              Потом те же пальцы прижимали его ладони к земле, и он больше не мог подняться.              Что делал с ним заключённый в его сне?              Тимоти учащённо дышал, менялась температура его тела. Увлажнялась кожа.              Прикосновения во сне казались ему настоящими. Тяжёлыми… Со специфическим ароматом, от которого большая часть его касты поворотит нос.              В этом своём сне он словно бы сам был пленником — и ему хотелось этого.              От ужаса своих мыслей и фантазий Тим проснулся.              Он поставил ноги на холодный пол, мгновенно встал… Нож выскользнул из рук и полетел на пол.              Что? Куда?              Тимоти не успел понять, и следующее время ползал в поисках «подарка» — и с облегчением нашёл его.              Ему не следовало допускать такие мысли. Думать обо всём… Таком. Даже, если это всего лишь сон.              Маленькое оружие согревалось во вспотевших ладонях.              Ох, если бы всё было так просто…              Нож в его постели ночевал то среди рук, то под подушкой.              Слуги не заходили слишком далеко, чтобы исследовать его вещи и вмиг обо всём докладывать отцу, а Тимоти умел прятать.              Единственное, что он не умел скрывать, — это желания.              Это не умело делать и его тело.              Ему продолжали сниться навязчивые сны из-за той тюремной решётки.              Как рука на талии поднимается выше… Опускается ниже… Как она двигается спереди.              Желая избавиться от ставшими маниакальными картин, он бесцельно ходил по комнате и выходил на балкон, читал книги с той азбукой, которая давала ему понять содержимое.              Но только неловкие попытки потрогать себя в месте, где росло желание, на время избавляли Тимоти от мучений.              Именно из-за того, что он мучился, и невидимый незнакомец с его запретными запахами и околдовавшей интонацией голоса никуда не исчезал, Тимоти снова попросил отца отправить его в подземелье.              Прозвучало странно и неожиданно, но его пустили.              Как и в прошлый раз, принц остановился там, где его оставила охрана, и попросил не следовать за ним дальше.              Потом… Каждый его шаг был направлен на то, чтобы таинственный наглый воин узнал его походку и обнаружил его прибытие.              Тимоти уже знал, куда повернуть голову, когда окажется напротив той самой камеры… Но он так и не нашёл слов, чтобы заговорить.                     …Он кое-как ворочает головой по подушке, пытаясь расслабить затëкшую шею и при этом не напрячь исполосованную спину.              Та болела третий день и, кажется, даже нарывала. Он чувствовал температуру, духоту и невозможное желание почесать особенно глубокие кровавые полосы на лопатках.              Потому, когда в коридоре возникли знакомые шаги, а затем кто-то остановился напротив его камеры, отреагировать вышли далеко не сразу.              Он напряг кулаки, чтобы улечься на согнутые локти и простонал от боли и нехватки сил.              Кучерявая фигурка притягивала на себя взгляд, да и всё его существо, если честно, тоже.              Через рык и мычание он всё же сумел распрямиться. Осталось только сесть, да?              Переводит дух и смеётся над собственной слабостью. Потом произносит вслух:              — Принц? — глубокий вдох. — У вас новый запах?              Тимоти не понравилось, что его назвали принцем.              На это всегда указывали все, как на наказание. Но одновременно он остерегался и не мог назвать пленному своё имя.              Во-первых, в окружении других заключённых это было бы слишком интимным шагом, во-вторых, всё, что он знал о том, кто его не убил, было то, что это не сделали из-за восхищения его красотой, о которой говорил весь императорский двор.              Мальчик сглотнул.              Его руки в этот раз были отведены назад.              — Это тёмный шоколад окстарианского сорта.              Он слушает этот голос — голос человека, каждую ночь являвшегося ему во снах, чтобы просто поговорить, поговорить с ним на равных, как с человеком, а не отродьем — и понимает, что ни за что на свете не откажется от этого, пусть хоть до смерти назначат ему эту вечернюю порку.              Руки у того, кто его наказывал, нередко начинали дрожать и ходить ходуном, из-за чего сила удара слабела. И он даже начинал смеяться над своим воспитателем. Хотел спросить, есть ли у того в жизни что-то большее, чем ремень и наказания через него? С мыслями о чём этот бедный человек засыпает и просыпается? Порка? Алкоголь? Специя, о которых так любили шептаться во всех углах?              Сейчас он снова тихо смеётся и сам про себя думает — зачем было уточнять такие тонкости?.. Пахнет принц шоколадом и...              В животе скручивается тугой узел, от которого организм внезапно весь начинает идти мурашками. Как будто холодно, только... Приятно.              Он облизывает губы, повернувшись к мальчишке, но не имея пока ни сил, ни особых причин подняться.              — Слышал, что это такое, — улыбается. — Надеюсь, вам было вкусно?              Один только голос — не ответ, а мучение для Тимоти. Может, пленник его боится после того, что было в прошлый раз? Неужели он полностью потерял его доверие, когда позвал стражу? И теперь этот человек за решёткой больше к нему не прикоснётся…              — Да, — мягко и нараспев отвечает юноша, и звуки из его рта повисают в гулком коридоре, как начало старой баллады.              Он делает маленький шаг вперёд, приближаясь к прутьям, откуда доносился тот самый голос — вызывающий на его теле дрожь даже под одеждой.              — А вы… Вы его пробовали?              Уже спросив, Тимоти понимает, что по всем правилам может и должен получить насмешку за свой вопрос.              Пленным не дают шоколад. Но он и сам не знает, как язык повернулся такое сказать…              — Разве что из задницы своего надзирателя лизал переработанный! — раздаётся из камеры с другой стороны. — В перерывах между поркой, да?              Вокруг обязательно найдутся люди, которые объяснят всё за него — он это уже понял.              — Спасибо за беспокойство обо мне и за то, что поделился своим опытом общения с надзирателями, братец, — мужчина кое-как приподнимается на руке, плечи пробивает боль, от которой с губ срывается болезненное аханье. — Нет, принц, шоколад... Не удавалось достать.              Каждый звук Тимоти ловит как пищу. Он двигается… Ему больно? Это из-за меня?              Возможно, в другой жизни Тим бы и испытал жалость к чужому страданию, но в этой своей роли он привык, что лишь другие заботятся о его чувствах, а не он.              — Подойди, — переходит юноша на «ты».              В первую встречу заключённый не стремился к официальному общению, просто даже не знал, кто перед ним. А сейчас… Принц старался уйти от этого.              Поймут ли его желание?              Он усмехается.              Хочет послушаться и немедленно сделать так, как говорит мальчишка, и это идёт вразрез с его существом, которое буквально кричит о неподчинении. Всем.              Он падает на жëсткую, ни разу не удобную подушку лбом, выгибая вверх шею и лопатки, максимально увеличивая уровень боли и готовя себя, если честно, к худшему.              И только потом уточняет:              — Это приказ, Ваше Величество?              Тимоти гневно выдыхает сквозь ноздри и не облагораживает заключённого ответом. Он и сам сейчас понимает, уверен принц, что думают о его двусмысленной дерзости.              — Да, приказ. Я жду, — холодно и жёстко выдаёт мальчик, с натяжкой контролируя себя. — Тебе сейчас больно? Твой голос хрипит.              Он поджимает губы и хмурится. Думает, что этот мальчишка над ним издевается, потому что... Неужели не понятно, что ему плохо?              — О, да, до твоего прихода он стонал так, что камера сотрясалась, — спешит поделиться «сосед» слева.              А его непонимающий взгляд останавливается на ярко-зелëных глазах, уставившихся в пустоту. Усмехается. Скидывает одну ногу с нар, опирается на локти, подтягивается — каждое следующее движение легче предыдущего. В первую очередь потому, что по-другому тут не выжить.              — Я забыл о вашем зрении, мой принц, — говорит, пока сокращает расстояние до решëтки, и вот уже стоит перед сегодня более взъерошенным парнишкой лицом к лицу. Если так можно сказать, учитывая их разницу в росте, с которой сын Императора, не будь между ними этих перекладин, ровнëхонько уткнулся бы носом ему в грудь. — Вы что-то хотели?              Тимоти, чувствующий лёгкое дуновение от чужого дыхания на своих волосах, прикусывает щёку с внутренней стороны.              Он не видит, но понимает, что заключённый выше него — из-за этого Тим поднимает свой подбородок, стремясь направить лицо к тому, с кем разговаривает.              Пленник всё же подошёл, что ж.              Это удовлетворяет первое желание принца, но оставляет другие всё ещё нерешёнными. Однако... Его охватывает гнев от дерзости бойца. Неужели он не рад его видеть и поэтому обходится в разговоре сплошными колкостями?              — Сначала спрошу я, — прерывает его мальчик, и скулы заостряются, когда губы выстраиваются в строгую полоску. Дальше он говорит так, чтобы слышать друг друга могли только они сами: — Ты хотел меня видеть?              Он не спешит отвечать.              Наклоняется, чтобы нос зацепили наэлектризованные волосы мальчика, не знает, что ему сказать, чтобы не навлечь себе лишних проблем.              Часть его разума всё ещё верит, что именно принц назначил ему наказание поркой.              И только то неадекватное, на энергии которого он сейчас добрался до выхода, орало: нет! Не он! Никак. Ни за что этот парнишка не предал бы тебя, тем более тайком.              — А ты как думаешь? — вопрос на самое ухо.              Аккуратную раковину при этом щекочут дыхание, едва слышный голос и кончики губ, а пальцы сами скользят, чтобы неуловимо зависнуть на мальчишеской талии.              У лёгких сбивается привычный ритм. Тимоти наконец получает, о чём мечтал долгие десять дней.              Колебания воздуха безошибочно ему сообщают, что вот-вот преступник, сидящий в этой камере, обнимет его одной рукой.              Что за постыдный, скрытый интерес к этому мужчине у него, принца?              Всю жизнь Тимоти окружали сотни и тысячи людей, а всё, что хочет он, — и его тело тоже — это быть поблизости с тем, кого он едва знает, и, что ещё хуже, кто заклеймил себя бесполезным членом императорского общества.              Бунтарь. Значит — преступник. Жестокий, хитрый, опасный человек.              А кто Тимоти? Глупец, не больше…              — Я… — не договаривает он.              Его рука поднимается вверх и касается колючего подбородка.              Сперва пальцы инстинктивно одёргиваются.              А потом вся ладонь, постепенно, каждым сантиметром исследует лицо перед собой, достаточно смело и не спрашивая разрешения. Проходится по шелушащимся губам, по уже знакомому носу, бровям, лбу и его ложбинкам. Останавливается на щеке. Сердце колотится от этого как сумасшедшее, тогда как дыхание — замирает.              Он и не знал, что прикосновения других людей могут быть настолько приятными.              Глаза прикрывает и неосознанно поворачивается ртом и губами за грациозной ладонью.              Не знает, куда деть себя и собственное тело, которое буквально требует, чтобы стоящий рядом человек сделал что-то, что он и так делает, только больше... Ещё ближе.              — Теперь ты тоже знаешь, как я выгляжу, — говорит и сам же, в который раз за небольшое время, усмехается этим словам.              — Не правда, — сообщает тонкий голос. — Я только могу придумать, какой ты, на основе того, что почувствовал, — пальцы слегка касаются роста волос возле уха. Тимоти уже знает, что они жёсткие, и от того, чтобы зарыться в них рукой его останавливает неожиданный вопрос: — Какого они цвета? — прикосновения к колючкам на виске. — А глаза?              — Это имеет значение? — спрашивает он, всё дальше и дальше пролезая рукой к пояснице…              «Да, имеет», — думает принц. Он ещё ближе подходит к решётке. «Поэтому я спрашиваю...»              …На свой страх и риск вообще-то, ведь в прошлый раз принц позвал охрану, и его самодеятельность кончилась большими проблемами.              Запах шоколада проникает под кору мозга, и он судорожно сжимает ткань на сыне Императора — сегодня полностью чëрную — в своём кулаке.              Выдох мальчика — возбуждённо-испуганный.              Ему явно нравится близкий контакт, но он держится. Не скажет об этом.              Собственную руку убирает от лица пленного и тем самым лишает его ответного человеческого тепла. Манящая аристократичная ладонь опускается в карман на идеально разглаженных штанах.              — Это подарок, — тихо говорит юноша. — И извинение, — сквозь упрямо двигающийся рот. — Ты был слишком настойчив. Я поэтому позвал... Ну, ты знаешь.              В протянутой перед камерой руке — шуршащая фольга, а в ней — тот самый источник пленяющего запаха. Помимо мальчишкиных губ, конечно.              Взгляд скользит с лица мальчика, немного растерянного и такого манящего, по плечу, локтю, обтянутым сияющей в темноте одеждой, и замирает на угощении.              Блестящая обëртка шевелится от сдерживаемой дарителем дрожи.              Он не спешит брать таинственную сладость, хоть и рот — по чистой инерции, наверное, — наполняется слюной.              — Почему ты извиняешься за то, что позвал их? Разве это не... — сглатывает. — ...Нормально?              От боли в спине сильнее прижимается к решëтке и, возможно, мальчик может принять это действие на свой счёт...              Ему не очень хотелось... Да нет, он буквально жаждал этого...              Тихо хмыкает, и губы отстраняются от уха его вечернего гостя, проходятся по макушке, впитывают всё, что могут — а на деле ведь он только продолжает тихий разговор и во время его решает быстро размять склонëнную к принцу шею. По крайней мере, такое оправдание у него, если что, заготовлено.              Пальцы Тимоти на секунду касаются горячей обнажённой кожи — где именно, он не знает, просто резкое приближение сбило с толку, и так вышло, что он одёрнул руку с шоколадом назад, к себе. Это совпало и с тем, как зашевелились его кудри.              Тиму оставалось только догадываться, почему заключённый навис над ним, а не... Он ведь, с его рукой на талии, стоящий к принцу почти вплотную, может сделать всё, что угодно.              — За что ты сидишь здесь? — уходит от ответа юноша.              — Хотел угнать корабль твоего отца пару раз, — искренний ответ.              — Пару? — Тимоти хмурится. Попытка угнать корабль наверняка подразумевает, что этот арестант убрал уйму солдат на своём пути. — Это... Всё, за что ты оказался тут?              — Ну... Допустим, я пытался сбежать при любой возможности, — ласковая рука скользит по боку мальчишки. — И, вероятно, мне даже пришлось убить пару служащих нашего Императора...              Мозолистая рука пробирается к пояснице, и ощущение тела мальчика так рядом, под своими ладонями, будоражит его фантазию.              Фантазию будоражит то, что могло бы быть, не будь перед его лицом огромных непреодолимых прутьев.              — Возможно, Император считал, что я несу угрозу его жизни, — продолжает он проговаривать самые жуткие свои грехи по мнению забросивших его сюда людей. — Но я хотел только быть свободным по праву рождения. Как и все люди.              Тимоти борется с собой, чтобы не сказать этому мужчине с тяжёлыми и сильными руками: «У каждого своё место, твоё — здесь, чего ты хочешь?»              Он чувствует: в этом есть что-то неправильное, потому что... Потому что он желает человека перед собой.              Никогда ничего подобного в его жизни не было.              Признание желания заставляет Тима вспотеть, а щёки разгореться.              — Тогда почему бы тебе не взять меня сейчас в заложники и не потребовать свободу? — предлагает он.              И... Мальчик нуждается в том, чтобы снова прикоснуться к этому человеку, который так бессовестно тянет к нему руки, выполняя, между прочем, и то, что хочет от него сам принц.              Он с удивлением слышит в словах мальчика логику. И с тем же удивлением понимает, что на данный момент его местоположение и этот их непонятный флирт кажутся самым привлекательным явлением во Вселенной.              — Но ты ведь не за этим пришёл, правда?              Дотянувшись до шоколадки, так и оставшейся барьером между ними, он вытаскивает её из чужих рук и громко шуршит обëрткой.              — А тебя волнует больше то, что хочу я, чем то, что хочется тебе?              Впервые Тимоти улыбается из-за пленного.              — На данный момент, мой принц, меня волнуют притихшие и навострившие уши соседи по камерам, — переходит он на голос в полную громкость, не без удовольствия, с отчаянной какой-то решимостью вновь цепляясь за талию мальчика рукой с зажатым в ней угощением, а второй заправляя кудрявую, самую непослушную прядь за ухо.              — Мы чувствуем, как усилился этот запах, чëртов эгоист, — брат шарахает кулаком по своей стене, поднимая всеобщий гул.              — Пойди сюда, котёнок, поделись своей сладостью и со мной, — слышно из другой.              И он легко улыбается, не разжимая железных объятий и удерживая мальчика возле себя:              — Тебе нужно либо уходить, либо заткнуть их, пока не перебудили охрану, — удаëтся выговорить ему сквозь возрастающий гул.              Принц хотел бы откликнуться на «ласковые» оскорбления, но его мимика озлобленно-спокойно дёргается в непонимании, как на всё вокруг реагировать, когда он сам устроился поблизости от привлекающего его объекта.              — Что мне сделать? — неожиданно растерянно шепчет мальчик, не понимая, что отдаёт бразды правления своими действиями — убийце и мятежнику.              — Сейчас ты должен уйти, — шершавые губы царапают нежную кожу на щеке мальчика. — На ночь решëтки здесь закрывают ставнями. Если знаешь номер камеры — ключ найдëшь без труда.              Отстраняется, чтобы игриво чмокнуть принца в его красивый нос.              — И, пожалуйста, мне нужна заживляющая мазь для спины.              Тимоти перестаёт дышать, а ноги его, к счастью, чудом не подгибаются от лёгкого влажного… Поцелуя.              — Я принесу, — не соблюдая громкости, тараторит взбудораженный принц и, внезапно разворачиваясь, уходит по коридору.              Он словно не прощается с пленником, словно ему нужно просто отойти…              Только на середине пути мальчик пугается, что не соблюдает привычной строгой координации. Если снова забудет — угодит в неизвестно чьи лапы, и тогда ему не сдобровать.              Но, в принципе, это не совсем то, о чём хочет думать принц.              — Как называется камера, от которой вы меня забирали в прошлый раз? — мигом спрашивает Тимоти, едва услышав дыхание не спавшего на посту стража.              — Двадцать семнадцать, ваше величество.              — Хорошо, — сбивчиво повторяет Тим, поднимаясь по винтовой лестнице. Чужие шаги за ним не плетутся. — Хорошо…              Он не стал узнавать про отбой — это вызовет подозрения.              Тимоти догадывался, что после десяти часов вечера заключённых точно отправляют на боковую… К тому времени спят и отдыхают сами стражники. А вот где они хранят ключи?              Юноша слышал о чём-то наподобие гремящего шкафчика, где постоянно что-то вешают и снимают с крючков.              Однако это открытие в полной мере он устроит сам себе, прокрадываясь по замку ночью, весь потный и напуганный. В шифоновых брюках и рубашке, с бутылочкой лечебного масла в руке, свечой и длинными спичками, прижимаясь к стенам.              Тимоти молился, чтобы никого не оказалось на его пути.              В точности повторяя мамины пытливые воззвания к внечеловеческим силам, мальчик усердно воображал реальность, в которой избегает всех неприятностей, и верил, что благодаря его стараниям всё свершится, как нужно.              Чем больше он думал о предстоящей ночи, представлял, как и где его будут трогать, у него кружилась голова.              Когда горячая, с накопленной жизненной влагой ладонь нащупает выгравированный номер 20-17, а под ним — место для ключа, Тим, постоянно оборачивающийся по сторонам, упрашивает всех богов, чтобы его не увидели и не услышали.              Другое дело, что, найдя камеру, с которой его связывали неприличные потребности и романтические мечты, он долгое время не решался открыть её.              Боялся.              Дороги назад не будет.              Заключённый может убить его. Надругаться над ним, не обращая внимания на сопротивление. Унизить… Любыми способами.              Но тот человек, который говорил с ним, Тимоти был уверен, не хочет причинить ему боль. Более того, юноша знал, — уверял себя, что знает, — его желания сходятся с желаниями пленника.              Они друг для друга… Нечто вроде запретного плода.              Сдерживающийся столько времени, Тим млел от представления, что сможет прикасаться к любой точке тела высокого и сильного мятежника.              Отец бы убил Тимоти.              В конце концов, наследник сдался.              Не ему отказывать себе в желаниях. Особенно таких, — которые ни капли не продиктованы долгом или ожиданиями окружения.              Руки не с первого раза нащупали замок от ставень… А потом — и замок двери…              Вставив ключ в последнюю преграду, стоя на коленях, Тим сказал:              — Это я, — наивным шёпотом, ведь сейчас он выглядит самым большим дураком на их планете, в этом нет сомнений… — Я пришёл.              Погладит ли великан Тимоти по щеке? Скажет, что он всё делает правильно? Предостережёт?              Он будет мягок или груб с ним? Или… Может, он передумал и смотрит на Тима, как на жалкого безумца?              Почти сразу его хватают за волосы и затаскивают внутрь камеры, немедленно закрывая за спиной путь к отступлению.              Парень чувствует руки: одну поперёк спины, поясом охватывающую лопатки, вторую — на затылке...              Не ясно, что с ним сейчас творит этот пленный: реальность перекрывает его шумное дыхание и бешено громкое, оглушительное биение сердца.              И только несколько мгновений спустя Тим понимает, что его голову сейчас прижимают к груди, не давая возможности ни вырваться, ни вдохнуть толком.                     ...Ведь когда принц уходит, взбудораженный и возбуждëнный, пленному только и остаётся, что судорожно вцепиться в металлические прутья и сцепить зубы.              Реально ли происходящее вокруг? И как ему вести себя с мальчишкой? Убьют ли его за их прикосновения, если они и не через силу вовсе?              — Что, чëрт возьми, происходит, АМД? У тебя новый план побега? — брат.              Притихшие во всём коридоре мятежники ждут его ответа и... От этого ответа зависит его жизнь. И их молчание. И то, что мальчишка, ставший ключом к свободе собравшихся здесь людей, сможет приходить к нему и быть при этом в безопасности.              Возможно, даже быть для них добрым гостем.              Ещё бы он верил хоть одному человеку, сидящему за решëткой в этом коридоре.              Двойная игра с риском для всех. Но она хотя бы похожа на долгосрочную, с перспективой остаться живым и...              — Да, он поможет нам, — кивок, и он трётся о границы своего жилья виском. — Если вы ещё хоть как-то надеетесь, что однажды окажетесь по другую сторону Салуса Секундус, то молчите о его приходах. Иначе можете начинать гнить заживо в своих клетках.                     ...Шаги он услышал, ещё когда мальчишка крался по верхнему уровню темницы. Кажется, он мог даже различить звон перебираемых принцем ключей — хотя тот точно не стал бы греметь ими до такого уровня шума.              Дыхание перехватывает от мысли, что этот мальчик всё-таки идёт. Что они собираются делать?              Он, если честно, не имеет понятия.              То есть, можно трогать принца? Касаться губами, как делала та странная женщина, которая периодически приходила в его клетку и пробуждала в нём что-то звериное... Он не любил такие дни, отдававшие грязью, от которой хотелось отмыться больше, чем от убийств. Но после них становилось легче... А ещё ему казалось, что женщине доставляло удовольствие трогать его так же, как ему понравилось — внезапно, неожиданно, впервые в жизни — трогать принца.              Вот только что... Дальше? Не будет же принц делать, как она? Да и... Он же маленький, в первую очередь. И вообще парень.              Две последние мысли сплели внутри у него сладкий узел. Очень хотелось прикоснуться и помять набухшую в штанах плоть. Отторжение вызывало абсолютное нежелание относить мальчика к той грязи, с которой у него ассоциировалась женщина.              Или это было ключевое желание?              Он не знает, а от того волнуется. Сердцебиение нарастает, и это такое странное чувство, от которого не убежать.              Цепенеет, когда ключ начинает царапать замочную скважину. Он, на самом деле, в равной степени ждёт как принца, так и охраны. Как неземного удовольствия, так и самого паршивого отношения к себе.              Запах шоколада и чего-то незнакомого, ассоциирующегося с нежностью, и что-то... Свежее? Похожее на запах холодной воды. И тут же терпкое, как... Кофе?              Он цепляет его маленькое тело за первое, что попадает под руку — и это становятся волосы, зарыться в которые оказывается самым приятным, что он когда-либо в своей жизни делал. И тут же толкает принца на себя, прижимая к груди, стремясь почувствовать, как это — касаться, когда между вами нет решëтки.              Тяжëлая дверь камеры под гнëтом собственного веса захлопывается, оставляя их один на один.              От малейшего близкого контакта у Тимоти обмякает всё тело.              Слава богам, арестант держит его вплотную и юноше не приходится упасть на месте, после чего бы его поймали, конечно, но отчего своё лицо он показывать, всё красное, совсем бы не хотел.              Из его рук посыпалось всё, что он до этого держал.              Они, худые и тонкие, летают над спиной мятежника, боясь прикоснуться, а потом, когда, как волна, на Тима снисходит возбуждение, пальцы решительно ложатся на голые, горячие, стальные из-за натренированных мышц плечи.              Повинуясь низменным инстинктам, предательски твердеет мужское начало.              Это от мысли, что над ним горой нависает большой мужчина, пахнущий своим неотразимым собственным запахом?.. Как никто во Дворе, в этом мире витринной искусственности.              Или всё дело в том, что Тимоти уже представил, что будет дальше?..              Принц, наслушавшийся неровного сердцебиения пленника, нетерпеливо притягивается губами к его шее, пробуя с неё соль и выделяемый телом горький мускус.              Плечи…              Ладони властно соскальзывают на аккуратно облизываемую шею, на уши, челюсть, затылок, макушку… Бесполезно пробуют сжать и ещё больше почувствовать этот неизвестный своим цветом твёрдый волос.              Он ловит тонкие запястья мальчика в свои ладони, грубые и шершавые, особенно в сравнении с существом, сейчас его обнимающим и... Эти губы.              Что мальчишка делает ими вообще?              Он сильнее сжимает руки, но не для того, чтобы убрать от себя, а только чтобы в очередной раз ощутить торчащие косточки, а затем соскользнуть вниз: к плечам, пройтись по рельефу выступающих лопаток, погладить вверх и вниз позвонки, замереть на пояснице, нащупав одновременно край свободной рубашки принца и широкую резинку его штанов.              — Я не совсем понимаю, — выговаривает, задыхаясь, задрав вверх голову и предоставив мальчику полный доступ к собственной шее. — Что... — сглатывает, когда острые зубки царапают его кадык. — ...Что мне можно делать, Ваше Величество?              Вместе с тем, чтобы притянуться вверх за отнимаемым угощением, Тимоти прижимается каменеющим пахом к бедру внезапно расторопного мятежника.              Интересно, что бы сказал отец, если бы увидел, как его сын беспомощно нуждается в ласках злейшего врага Империи?              Мысли о том, что их связь с пленником может стать достоянием общественности, возбуждает юношу ещё сильнее и делает властным, неконтролируемым и… Неопытным.              Он мажет поцелуем по губам мужчины, поднимаясь на носки и не давая никаких ответов.              Конечно, да, он не видит его губы, а потрогать и найти их постеснялся. Лишь бы не показаться «особенным».              Но вот во второй раз Тим попадает языком по чужому рту…              Его ладони слегка касаются бугристых полос на спине, похожих на следы от когтей зверя.              — Делай со мной всё, если бы забыл, что я — принц, — выстанывает мальчик, не раздумывая, плотные здесь стены или нет.              Пленник усмехается, судя по звуку и по тому, как всколыхнулись вслед за ним волосы у виска.              Особу императорских кровей толкают в неизвестность. Вернее, прижимают к неровной каменной стене и потом ловят под нижнюю челюсть, заставляя задрать голову.              — Не это ищешь? — произносит мужчина, когда находится где-то возле его лица, а затем накрывает губы мальчика своими.              С той женщиной, взрослой и уверенной в своих силах, он целовался только раз, и все остальные встречи, когда та тянулась за поцелуем, просил обойтись без этого или вовсе игнорировал порывы нежности от неё. Не понимал удовольствия.              Просто прикосновение губ к губам. Мокрые слюни, пошлые звуки и ни разу не вдохновляющие ощущения.              Так думал он.              Он честно так думал, и без особой надежды, просто видя огромное желание слепого мальчонки найти его рот, повëлся на эту авантюру с жаждой сделать приятно доверившемуся ему человеку.              Губы Тимоти вовсю раскрываются, и он чуть не плачет от наслаждения.              Полностью опирается на стену спиной. Ноги — ватные, и только руки бессовестно гладят широкую волосатую грудь перед собой. Только и всего, что задевают соски... Пальцы ещё боятся что-то делать с ними, хотя мечтают. Спускаются к прессу. Гладят накаченные мышцы и зависают на поясе, отделяющем мальчика от главного секрета, за которым, — он никогда в этом не признается, — сюда и пришёл.              После большой борьбы с собой, Тим, недоступный принц-аскет Империи, берёт в свою ладонь мужскую выпуклость, а другой развязывает облезлые тесёмки на штанах заключённого.              Пусть думает, что он самый грязный и испорченный мальчишка во Вселенной. Разве мало того, что он собирается минутой раньше или позже отдаться незнакомцу, жестокому головорезу?              Он выдыхает сквозь поцелуй и, не умея по-другому цеплять назад воздух, стонет. Ладонь мальчика прижимает к своему паху сильнее и двигает ею: вот так... Всей ладонью... Подцепив снизу яйца и сжав...              Отстраняется первым. Прикусывает краешек уха, приподнимает колено и в ответную проводит по вздыбившемуся бугорку на летящих брюках принца.              — Я хотел попросить тебя обработать мне спину, — звонкий «чмок» в ухо, шею, лёгкий укус в плечо сквозь шелковистую ткань. — Но сейчас будет не к месту уже?              Тимоти мычит, мешкаясь перед выбором. Его проблема состояла в том, что если они сейчас прервутся, принц уже не нащупает так уверенно то, что находится у него в руках сию секунду — горячее, тяжелое и слегка бдительно и аккуратно шевелящееся.              — Если это действительно то, чего ты сейчас хочешь… — шепчет мальчик, в глубине души надеясь, что пленник больше всего на свете мечтает завладеть его телом.              — Если бы боль там не мешала тому, чего я действительно хочу... — он морщится от неудобного чувства, что единственный раз, когда вздумал высказаться о своей слабости, попал впросак. — Я бы не просил об этом.              Принц морщится, казалось бы, от того, что его желание не исполняют по первой прихоти, а дерзкую и постыдную инициативу, ради которой пришлось переступить через себя, воспринимают как что-то привычное.              Конечно, это расстраивает Тимоти.              В его незрелый ум закрадывается мысль, что арестант просто решил использовать его для своей более удобной жизни.              Из-за этого он начинает раздражаться. И пытается сдерживаться.              — Хорошо. Давай быстро, — выдыхает юноша, сохраняя в голосе, как учили, высший предел скромности.              Он не сдерживает улыбки, услышав в голосе мальчика недовольство.              Скользит ладонями по его телу вниз, вполне себе искренне используя то в качестве опоры. В конце уже грохается на колени — от боли и немного... Демонстративно.              Раны режут и чешутся, и игнорировать их, особенно когда рядом есть, наконец, человек, который может помочь убрать зуд, становится невозможно.              Глаза, за много лет привыкшие к кромешной темноте этого места по ночам, не сходят с лица парнишки, на котором, как ни странно, читается непонятная эмоция... Как будто мальчику помешали.              — Ваше Величество недовольны? — тут же спешит уточнить он.              На лице появляется улыбка, и он позволяет себе в роскоши провести пальцами по дразнящей линии бëдер.              — Давай, помоги мне, — вкладывает в ладонь мальчика бутылочку с маслом. — Это великодушие...              Одновременно со словами он касается губами спрятанного под дорогими штанами члена своего юного любовника и водит ими по чувствительному органу.              — Прекрасные принцы ведь стремятся быть такими?              Тимоти желает отшатнуться, но некуда. За спиной стена. Получается только провести лишний раз тазом перед лицом мужчины. Как быстро он там оказался… И ловко.              Жар полностью залил лицо мальчика. Даже глаза, которые не были настоящими, показалось, зачесалась. Веки с пушистыми ресницами активно заморгали. Так приятно…              Губы заключённого от мужества принца отделяет одна только тонкая ткань. И разве арестанту… Не противно делать это?              Одной частью сознания Тимоти надеялся, что это просто случайность. А его другая часть… Желала, чтобы всё было специально. Но сейчас… Он точно не мог позволить, чтобы это стало реальностью, нет… Это… Слишком грязно.              В одной руке юноша крепче сжал бутылку, а другой легонько отстранил от себя небритое уже несколько дней лицо.              — Не дразни меня, — обратился он ко всем этим «величествам» и «прекрасным принцам». — Повернись спиной, и я помогу тебе.              Ему нравится реакция мальчика.              По наитию хватает его за руку и укладывает ту к себе на спину прямо так, оставаясь с принцем лицом к лицу:              — Ты сможешь дотянуться и из этой позы, принц, — обнимает его за ноги и утыкается лицом в живот, втягивая в себя ту самую теплоту и нежность, от которой веяло его гостем, хоть он и прятал своë истинное «я» под маской холодного безразличия. — Попробуй.              Тимоти впервые в жизни чувствует ни с чем не сравнимую близость.              Его ноги опутаны какими-то совсем влюблёнными объятьями, а в живот, сквозь хрупкий шёлк, согревающе дышит нос, будто Тим — источник жизненной силы. Такое ощущение себя нужным, желанным... У мальчика в голове путаница, радость, испуг, и — впервые, за много лет — совершенно лёгкое, понятное чувство правильности... Самого себя.              Мальчик мгновенно стыдится, что думал только о себе, когда вот этот человек перед ним источает сейчас идолопоклонническую любовь. Её, «будем честны», — добавляет Тим про себя, пленник мало того, что не обязан показывать, когда глупый, бестолковый идиот-принц пришёл и предложил ему своё тело, как девка-простолюдинка, так ещё просто не обязан быть таким... Таким искренним... И если он такой... Неужели... Да нет, не может быть, глупости...              — Ладно, — смущённо отвечает юноша и боится дышать, усиливая прикосновения колючего и щекотного лица к себе.              А вот и улыбка из-за этих колючек...              Пальцы неуверенно откупоривают пробку на бутыле (они сегодня всё на свете путают и предают Тима, как никогда), а затем принимают на себя растёкшееся масло, пахнущее лавандой, хвойными деревьями и чем-то жирным, животным, помогающим коже ускорить регенерацию от травм.              Ладонь Тимоти ложится на затылок пленника, греется там, вся скользкая и мокрая. Какая у него шея... Тим не может сдержаться и не скользнуть вверх, не туда, куда надо.              Какие плечи... Большие. Сильные. Не идут ни в какое сравнение с тем, какие мышцы у Тимоти. Это даже заставляет броситься в краску. Ведь следующее, о чём он думает: «Насколько этот мужчина вообще большой? Везде...» И он сам удивляется своей развратной натуре.              — Ты... Огромный, — не сдерживает мальчик своё впечатление, когда руки начинают наконец обводить шрамы, раны и метки на спине.              Это вызывает у принца дрожь. Дрожь от невозможности вообразить, сколько же сконцентрировано боли на этой карте человеческого тела.              — Немножко, — выговаривает, едва шевеля губами.              Пальцы тянутся расстегнуть низ свободной рубашки сына Императора, чтобы прикоснуться к спрятанному под слоями одежды телу.              Он льнëт к парнишке ближе, пытаясь расслабиться, но от этого только сильнее напрягая пострадавшие мышцы.              Распахнув рот, горячо и медленно дышит на оголëнный живот принца, облегчая себе боль от прикосновений и обработки нарывавших множество дней и ночей участков кожи.              — Это... Хорошо, — собирая языком вставшие дыбом волоски и мурашки, говорит он, когда острую боль сменяет жар. — Очень хорошо...              Непослушные, сами собой живущие ладони ползут вверх, продолжая оголять торс маленького принца, словно это самый долгожданный подарок на день рождения.              — У тебя волшебные руки.              Тим думает, что его руки никогда полностью не накроют спину этого мученика.              Он всё больше наклоняется, улыбается от милых слов в свой адрес, вжимает горячее шершавое лицо в свою нежную кожу, тогда как собственные ладони знакомятся со всё новыми пульсирующими от боли островками, разрубленными берегами…              Когда терпение сходит на нет, принц со стоном отстраняется (эта щетина свела его с ума), быстро стаскивает с себя дорогую утончённую блузу и накидывает на плечи мятежника, чтобы скрыть все раны, как за бинтом.              — Мы закончили? — спрашивает мальчик, поднимая мужчину за подбородок и умоляя посмотреть на себя тем самым. — Поцелуешь меня?              Он не заставляет просить себя дважды.              Прикасается к губам раз — осторожно, как будто бы на пробу.              Потом второй — дольше, проверяя, последует ли мальчик за ним, если он отклонится назад.              Да...              Из горла вырывается поистине звериный рык, когда он подхватывает принца под задницу и заставляет усесться на свои бëдра. Прижимается возбуждением, давно просящим повторного знакомства с ласковыми руками, к возбуждению мальчонки.              Гладит того по голой спине, царапает ногтями... Сердце пропускает удар, когда ладони различают талию, настолько грациозную, что он неверяще разрывает поцелуй.              — Дай посмотреть на тебя, — просит, задыхаясь, и пальцы ощутимо надавливают на лëгкую волну по бокам парнишки. — Всё ещё не могу поверить, что ты реальный.              Тим без понятия, как отвечать безымянному преступнику.              Это правда, что происходящее между ними, — словно во сне.              На следующее утро этот мужчина не поверит, что сам принц пришёл к нему и, не говоря ни слова, предложил себя объездить. Мальчишка не поверит, что проснётся с потерянной девственностью и будет думать, поймёт ли кто-то из окружения, почему он так странно ходит и молчит.              Он ведь будет много молчать. Ему же точно захочется говорить только о том, каково это — чувствовать внутри себя член. Только он никому не смеет сказать, чей это член. Да он позже и сам не посмеет думать, кто именно забрал его невинность.              И заговорить с кем-то о ночном похождении всё равно нельзя. По правилам он не должен иметь связей до брака. Но сейчас, здесь, среди пыли, в тюремной каморке со спёртым воздухом, состоящем из ароматного масла, человеческих тел, затхлых одеял и оборванной одежды, Тимоти ищет удовлетворения для своей животной сути и ни капли — высшего смысла.              Его ещё жирные, замасленные руки обхватывают лицо мятежника, а потом принц его целует, похабно, страстно, причмокивая и приправляя протяжными стонами. Катается задницей на чужих мощных коленях.              Он всё ещё боится говорить о чём-то бóльшем… Интересно, заключённый тоже?              Тим с придыханием лапает мужчину за выраженную выпуклость между ног, как его только что учили — подхватив чувствительные яйца в ладонь. Мальчик был уверен, что они чувствительные, потому что сам любил их перекатывать и сжимать.              И вот его рука постаралась приспустить грязные штаны в их неудобном для секса положении…              Другая же ладонь, свободная, стала изучать массивную грудь перед собой. Большие пальцы боязливо надавливали на бусинки сосков, будто проверяли, настоящие ли те.              А… Вот, наконец, принц и смотрит — находит слухом — на млеющего субъекта перед собой..              — Заберись мне под одежду… Тоже, — не то умоляет, не то командует мальчик.              Он смеётся над этим. Мешкается только пару секунд, потому что толком не представляет, чем они собираются заниматься и как.              Вернее, в теории начинает понимать, но вот что насчёт того, реалистично ли воплотить задуманное в жизнь?              Но принц ведь был доволен от его действий, правда? Может, и дальше он не будет молчать о своих ощущениях?              — Ну раз Ваше Величество настаивает, — ладони свободно заскальзывают под резинку штанов, нащупывая мальчишечьи ягодицы — такие же крохотные и изящные, как весь парнишка, и он с каким-то голодным отчаянием сжимает их в своих руках. — Есть в вас хоть что-то неидеальное? — выдыхает в шею и делает попытку стянуть штаны с юноши до колен. Не получается. Он шикает, опирается на одну руку и пробует подняться, не выпуская свою ношу из рук. — Извольте переместить вашу грациозную задницу на кровать, мой принц.              Мальчишка тяжело вздыхает, поддаваясь властному весу, который, как игрушку, перемещает его с земли прямо на нары и оставляет стоять так.              Принц крепко держит мужчину за плечи. Цепляется ногтями в и так страдающую кожу.              — Заткнись… — раздражённо шипит мальчишка, скорее, из-за того, что ценный близкий контакт вновь прервался, но также из-за провокационного подбора слов арестантом. — Хватит обращаться так со мной. Я слышу, тебе весело, и мне это не нравится.              Цепкие пальцы обхватывают крепкий затылок, который хочется гладить и гладить, гладить и гладить.... И Тим себе позволяет.              Он также выравнивает шаг, запоздало стесняется того, что штаны на нём нелепо спущены. Ягодицы покрываются мурашками. Их обдаёт лёгкий холод подземелья.              — Я уже говорил... Просто... Давай забудем, кто мы.              Он осматривает мальчика с головы до ног. Слюни набираются во рту от вида вздыбленных сосков, испуганно двигающегося на вдохе и выдохе животе, ногах, с виду хрупких, но с хорошо прорисованным рельефом мышц...              Он только ненадолго наклоняется, чтобы скинуть мягкую бесшумную обувь, в которой пришёл к нему в камеру принц, и стянуть с тонких икр надоедливую одежду.              Прикусывает губу, тут же её облизывает и аккуратным движением снимает каплю предспермы с раскрасневшейся головки на члене парнишки, тут же с шумом слизывая её с подушечки пальца.              — Как же мне тебя называть? — спрашивает, оттягивая для них обоих момент, когда юное тело окажется в его полной власти. — У тебя есть имя?              Чтобы не свалиться с ног и не стать посмешищем, Тимоти до умопомрачения сжимает мужские плечи.              Как тот мог прикоснуться к нему губами там?! У Тима слюни чуть не полились изо рта.              Это… Это что-то за гранью.              Такое он себе и представить не мог. Ему нельзя, нельзя давать с собой такое делать!              Разболелась голова. Ладони вспотели. Ещё и допрос с именем...              — Тимоти, — легко ответил мальчик, сам едва сдерживаясь, чтобы не спросить имя мужчины. Как бы пытаясь сохранить между ними последние сантиметры дистанции. Не дать... Не дать запасть в душу друг другу.              «Правда, — поздно понял принц. — У этого заключённого вовсе нет имени».              — Тимми, значит? — уточняет он. — Так можно?              И не дожидаясь ответа, подаëтся вперёд, облизывая тëмнеющий на бледной коже сосок. В один момент вновь оказывается вплотную к фигурке мальчишки.              — Давай узнаем, как тебе больше нравится, Тимми? Так? — повторяя ласковое движение вокруг соска, нежно поглаживая ягодицы, оказавшиеся сейчас на уровне его живота. — Или так?              Соседний сосок лишь немного смачивается, а затем в него вгрызаются зубами, оттягивая чувствительную плоть, и следом оставляют на мягкой заднице следы от собственных ногтей.              Стоящий член всё это время трëтся, зажатый между их возбуждëнными телами.              Тимоти откровенно одобрительно охает на последние действия — без слов признавая, что ему больше под душе. Но направить вечно подстёгивающего его здоровяка нужно. Не «моё величество», так «Тимми»… Чёрт.              Мальчик царапает коротко стриженную голову и властно держит на ней руку.               — Как сейчас — мне понравилось, — иносказательно прокомментировал он.              — Мне тоже.              Он роняет Тимми на кровать, не считая необходимым лишний раз посвящать его в свои планы.              Лишь далëкой частью сознания и вскриком от неожиданности понимает, что, вероятно, напугал своего гостя.              Придутся ли тому по душе нары из досок с потасканным настилом из чьей-то там шерсти? Для него-то эта лежанка уже стала привычной.              Седлает мальчонку, руками опирается с двух сторон от его вихря на голове, губы захватывает в поцелуе... То ли собственника, раз и навсегда присваивающего себе территорию на теле принца, то ли жаждущего, добравшегося до источника жизни и каким-то чудом не сгинувшего по пути странника...              Тимоти в страстном порыве откликается на действия пленника.              Грубо целует, не сдерживается и повсюду оставляет мокрые следы языка, мычит, хрипит и стонет. Толкается больным членом о накачанный пресс. «Боец», — со сладким ожесточением думает мальчик.              Его ноги обхватывают мощные бёдра, а руки скользят и скользят по шее, груди и плечам — по всему перед собой.              Он больше не стесняется. Щупает везде, потому что никак иначе не видит мужчину, кроме как так; и хочется знать каждую часть его тела, воображать целиком, какой он.              Пальцы сейчас, как и весь их короткий пока вечер, тянутся вниз, и уже без труда забираются в развязанную ширинку. Находят лобок с жёсткими волосками и горячий ствол, который идеально, по мнению Тима, ложится ему в медленно опутывающую мужской орган ладонь.              Он толкается в чужую руку. С чувством особенного удовольствия собирает в кулак кудри мальчика, заставляя его откинуть голову назад и оголить шею, по которой тут же проходится кончиком языка.              Трущийся между ними член, сочащийся смазкой, ловит второй рукой, и тут же качает его, толкает головку в широкую часть ладони, собирает всё мужское достоинство принца в горсть, и сжимает, будто сейчас же собирается его вырвать.              — На вкус ты такой же, как и на запах, Тимми, — произносит он, отрываясь от найденного чувствительного местечка за ухом (или где-то ещё?), от которого мальчишка стонет, елозит, пытается вырваться и подставляется одновременно.              Тимоти сходит с ума от жара и близости каждую секунду, а потому даже не знает, что ему-то сказать мужчине в ответ. Сейчас Тим больше всего впечатлён членом — таким длинным, что приходится поусердствовать, чтобы пройтись по нему от начала до конца, не расцепливая пальцев. А это тяжело, потому что пленник тоже его ласкает, и очень грубо, вызывая в мальчишке желание умолять.              Возьми меня, возьми меня, возьми меня              Ему нравится, когда этот арестант, не видавший дýша, наверное, минимум неделю, крепко его держит со всех сторон, показывая, где самое место «Тимми».              — Можешь… Можешь… — как это сказать?! У Тима сердце ухает вниз от страха. — Я хочу, чтобы ты уже вошёл… В меня, — всё торопится он получить то, за чем пришёл с самого начала.              Просьба вызывает стон.              Член хочет лопнуть от мысли, что этот мальчик станет причиной, из-за которой накопленное напряжение выйдет из организма, имитируя сладкие взрывы.              Одно только «‎но». Одно, но очень важное.              — Не совсем понимаю, как ты это себе представляешь, Тимоти.